Осколки великой мечты Литвиновы Анна и Сергей

Она прикрыла глаза и начала думать о своем. О Москве, которая ждет ее через несколько дней. Об институте – туда одновременно и хотелось, и немножко было страшно. Как там все будет? Одна, в столице… Новые люди, новые встречи…

Подумала о Ваське, о Мишке. О себе, непутевой. Ну почему ей ни один, ни другой не нравятся? Они ведь славные ребята – надежные, порядочные, умные. Какого же рожна ей нужно? Чем они для нее нехороши?

С капитанского мостика «Петра Васева» уже была видна Цемесская бухта, огни города, а вдалеке слева по борту можно разглядеть движущуюся яркую точку – огни «пассажира» «Нахимова». Оживает рация. Вахтенный помощник «Нахимова» связывается по радио с капитаном «Васева»:

– «Васев», каков ваш курс? Ваши действия?

– Идем курсом тридцать шесть, – отвечают с капитанского мостика «Васева». – Скорость двенадцать с половиной узлов.

– Вы можете нас пропустить? – спрашивают с «Нахимова». – У нас на борту тысяча туристов. Наш курс сто двадцать градусов.

– Идите!

– Мы можем идти тем же курсом и не сбавлять оборотов? – переспрашивают по радио с мостика «Нахимова».

– Да, можете идти.

– Вы пропустите нас? – еще раз спрашивают с «Адмирала».

– Идите! – снова повторяет капитан «Васева».

Миша сидел во тьме пароходного кинотеатрика, дышал и даже не решался взять ее за руку. Краем глаза Вера поглядывала на экран. Там продолжалась война, шли в атаку наши. Немецкий солдат не устоял и грохнулся прямо под советский танк. У него изо рта потекла кровь. Вера поморщилась.

И в этот момент теплоход тряхнуло так, что у Верочки зубы клацнули.

Экран мгновенно погас.

– Что такое? – проворчал Миша. – В самом интересном месте…

– Акулу задавили! – фыркнула Вера.

– В Черном море нет акул, только катраны, – тут же заспорил Миша.

Вера – благо в темноте незаметно – поморщилась. Как он ей надоел со своими поправками! Моряк хренов!

Секунд двадцать они сидели в полной темноте. Зрители покорно ждали, пока киномеханик наладит свой аппарат.

Экран на несколько секунд засветился – и тут же погас снова.

Долготерпение в публике иссякло. В зале начали свистеть, потом – топать ногами, наконец – тревожиться.

– Эй, а двигатели-то не работают! – произнес кто-то в темноте зала.

– Аварийного освещения тоже нет! – добавил Миша. И сказал встревоженно: – Давай-ка, Вер, выбираться отсюда…

– Да что ты паникуешь? – фыркнула она. – Подожди, сейчас свет включат. Куда мы в такой темноте пойдем?

Они по-прежнему сидели в последнем ряду теплоходного кинотеатрика. Прочие зрители, чертыхаясь и спотыкаясь в темноте, потянулись к выходу. Миша тревожно сжал ее руку, наклонился к самому уху:

– Вера, ты девчонка умная. Только спокойно, ладно? Не кричи и не делай резких движений. Мы, кажется… кажется… с кем-то столкнулись.

От такой глупости она даже дар речи потеряла. А он продолжал торопливо:

– Молчи! Послушай меня. Удар, судно тряхнуло. Двигатели не работают, света нет. И самое главное – появился крен на правый борт. Чувствуешь?

Что за ересь он несет! Какой еще там крен? Первой ее мыслью было – высмеять морского волка Мишку. Во вторую секунду Вера смягчилась: ну что поделаешь, в пиратов мальчик играет, капитана Блада из себя изображает. В кинотеатре свет погас, а он представляет тут всякие страсти. И хочет, чтобы она оперлась на его руку и сказала томно: «Выводи меня, Миша! Я на тебя полагаюсь!»

Пока Вера думала, что ей отвечать на паникерские речи своего спутника, Миша вскочил со стула и резко потянул ее за собой:

– Верка, бегом! Времени мало!

Кинозал был уже абсолютно пуст и темен. Было только слышно, как потрескивают деревянные панели и остывает с металлическим хрустом кинопроектор.

Вере вдруг стало тревожно. Она покорно пошла за Михаилом. Спросила неуверенно:

– Слушай, тебе не показалось?

В его голосе слышались истерические нотки:

– Верка, я не шучу! Пароход тонет!

Но как может затонуть такой большой и надежный пароход?!

Она еле поспевала за Михаилом – а он спешил наверх, на верхнюю палубу. Было абсолютно темно и тихо, по пути они никого не встретили. И от этой тишины и темноты Вере становилось все тревожней и тревожней. «Не раскисать!» – приказала она себе. И даже попыталась пошутить:

– Тонет – ну и ладно! Вода теплая, берег близко!

Он не успел ей ответить. Они выбрались наконец на верхнюю палубу, и Вера от ужаса прикрыла рот рукой.

Теплоходный праздник жизни был раздавлен и уничтожен: абсолютно темно, ни искриночки света, только звезды мерцают где-то высоко-высоко… А в кромешной тьме угадывается давка. Паника. Хаотически перемещаются пассажиры. Все куда-то движутся, но со стороны кажется, что люди мечутся по кругу. Белеют испуганные лица. Вот мелькнула хрупкая старушка в ночной рубашке и с ридикюлем. Она тонким голоском зовет какого-то Коленьку – и ее тут же оттесняет, уносит толпа. Вот рядом появляется девушка в нарядном платье и босиком. Она неумело возится со спасательным жилетом. Прямо у их ног свернулась в комочек и закрыла глаза совсем крошечная девчушка. «Лет пять, не больше», – машинально отметила Вера.

– Боже мой! – потерянно выговорила она.

Я сплю? Такого просто не может быть!

И самое страшное – пароход действительно заваливается на правый борт. Он вправду валится!

Вера успела заметить, что со стороны правого борта от «Нахимова» задним ходом удаляется большое, темное судно.

– Родители! У нас каюта внизу! Они спят! – в страхе закричала она.

Я должна их спасти, вытащить!

Она оттолкнула Мишу и бросилась – куда? Разве поймешь в этой тьме? Только найти бы родителей!

Ее за плечо грубо схватила чья-то рука. Веру нагнал Миша – мгновенно посеревший, злой. Он прижимал к себе ту пятилетнюю девчонку, которую Вера мельком видела у своих ног.

– Быстро иди на левый борт! – приказал он. – Там должны спускать плоты. Успеешь. Быстро!

– Родители! – Она пыталась ослабить его хватку.

– Пароход затонет через пять минут! – крикнул он ей. – В шлюпку – немедленно! Или утянет в воронку!

– Нет! – Она ударила его ногой под колено и вырвалась.

– Дура! – хрипло крикнул он вслед.

Она добилась, чего хотела, – избавилась от Мишки. Но как отыскивать в этой давке родителей?

Перекрывая панический гам, донесся спокойный, строгий голос:

– Всем пассажирам пройти на левый борт! Спокойно, без паники!

Ее не интересовал левый борт. Добраться бы хоть на ощупь до внутреннего трапа, который ведет к каютам нижних палуб! Яростно проталкиваясь сквозь толпу, текущую навстречу, Вера пробиралась к цели. «Куда ты? Иди обратно!» Ее неожиданно ухватил какой-то дедок.

– У меня там родители! – крикнула она на ходу.

– Где?

– Внизу, почти в трюме!

– Там никого уже нет. Все здесь, на палубе.

Вера не почувствовала уверенности в голосе деда. И, не ответив ему, бросилась дальше.

Между тем теплоход накренился еще сильнее. Трудно было удержаться на ногах, два раза она упала. Стиснув зубы, Вера продолжала пробираться к внутреннему трапу. Но лучше бы она сюда не пробиралась!

Даже в темноте Вера разглядела, что трап забит людьми. Кто-то прорывался налегке, кто волок с собой чемоданы и сумки. Стюардессы пытались регулировать движение, призывали к спокойствию – но все равно в рядах пассажиров царила паника, люди отчаянно толкали друг друга, стремились любой ценой выбраться наружу. Нечего и пытаться пройти в обратном направлении – не пропустят, раздавят.

Вера потянула за рукав мужчину в морской форме:

– У меня там, внизу, родители!

Он обернулся к ней. Она успела поймать его спокойный, бесстрастный взгляд.

– Вниз ты не пройдешь. Иди на левый борт, там плоты. Не хватит места – прыгай прямо в воду.

Сейчас она заревет! Залепит этому идиоту пощечину!

Моряк больно сжал ее руку выше локтя и грубо, как куль, поволок за собой. Она вырывалась, пыталась царапаться, кричала… Но казалось, что ее тянет робот. Мужчина молчал, держал крепко, на крики не реагировал. Он дотащил ее до левого борта и кинул в самую гущу очереди на плоты. На возмущенные крики пассажиров сказал спокойно: «Женщина беременна!» Толпа прижала Веру к поручню.

Пароход уже основательно завалился на противоположный бок. Вера могла видеть внизу, под собой, маслянистую воду, а на ней – несколько спасательных плотов. Они были усеяны сидящими растерянными людьми. В воде вокруг белели людские лица. Руки цеплялись за плоты. Кого-то втаскивали… А сверху – над водой, плотами, плавающими людьми – косо нависал накрененный белый бок парохода. На боку чернели кружки иллюминаторов.

«Боже мой, где-то там, в каюте, мама и папа!»

Тут Веру подхватили чьи-то сильные руки и швырнули вниз, в воду. Она закричала: «Мама!» – почувствовала, что летит. Зажмурилась.

Удар о воду. Она ушла вниз с головой. Вокруг – теплая, черная вода. Вера рванулась вверх, к спасительному воздуху. Вынырнула, судорожно задышала. Открыла глаза. Над нею нависал, вздымался в черное небо – гигантским белым накрененным домом – светлый бок корабля с кругляшками темных иллюминаторов.

Возле нее болтался на воде красный спасательный плот. На нем белели напряженные, испуганные, молчащие люди. Кто-то протянул ей с плота весло: «Хватайся!» Она машинально повиновалась. Мозг перестал соображать. Цепляясь за весло и за канатцы вдоль бортика, она взобралась на плот. Мокрые джинсы и футболка противно обтянули тело.

– Тринадцать! – пересчитали с ней вместе. – Еще двоих можно взять.

– Вместимость – десять, – проскрипел кто-то.

– Заткнись! – грубо ответили ему. И втащили на плот еще двоих, женщину средних лет и рыдающую девчонку-школьницу.

– Весла на воду! Греби, а то засосет!

Белый борт «Адмирала Нахимова» с черными рядами иллюминаторов еще сильнее запрокинулся в противоположную от них сторону.

В этот момент на берегу – оказывается, земля так близко! – что-то сверкнуло. По бухте пронесся ослепительный луч прожектора. Порыскал туда-сюда по воде. Нащупал гибнущий пароход. Остановился.

В мощном луче прожектора терпящий бедствие «Нахимов» стал виден беспощадно и отчетливо. Вера охнула, закрыла рот ладонью.

Теплоход уже совсем завалился на противоположный от них борт. Его левый бок косо смотрел своими черными иллюминаторами в небо. На палубах было полно людей. С кормы и носа некоторые прыгали в воду. Кто-то, словно с горки, съезжал по завалившемуся белому боку парохода в воду. Кто-то, напротив, отчаянно цеплялся за поручни, пытаясь удержаться на палубе. Вокруг тонущего парохода болтались на черной воде красные спасательные плоты, оранжевые шлюпки, мелькали белые лица людей.

Спасательный плот, на котором оказалась Вера, был самым организованным. На веслах сидели двое мужчин – один из них в морской форме. Они изо всех сил гребли прочь от тонущего «Нахимова».

Вдруг Вере показалось, что на корме парохода, на второй палубе она видит маму – ее бирюзовую ночную рубашку ни с чем не спутаешь.

– Мама! – истерически закричала она.

Фигура в бирюзовой рубашке прыгнула за борт. Одновременно с ней от борта отделился еще один человек – Вере показалось, что она узнала отца.

– Это моя мама! – истошно закричала Вера. – Гребите к ним!

Ей никто не ответил, а их плот продолжал удаляться от тонущего парохода.

– Пожалуйста! – отчаянно выкрикнула она, обращаясь к морскому офицеру в белой мокрой рубашке, видимо, старшему здесь.

– Нельзя! – строго ответил он ей. Он ни на секунду не прекращал грести прочь от теплохода. – Затянет в воронку, все подохнем.

Да пропади он пропадом, этот плот! Она спрыгнет с него и поплывет к родителям! Она попыталась броситься в воду.

В последний момент ее удержали.

– Стой, идиотка!

Вера забилась в чьих-то крепких руках, зарыдала… Один из пассажиров плота вздохнул. Затем достал из своего портфеля (он почему-то был с портфелем) бинокль. Протянул ей.

– Зачем? – прошипел другой пассажир.

– Пусть смотрит, ей легче будет… Они спасутся, деточка, – ласково обратился к ней мужчина, – я тебе обещаю…

Вера схватила бинокль, прижала к глазам.

Луч прожектора с берега по-прежнему ярко освещал тонущий пароход и все, что происходило рядом с ним. Настраивая бинокль, Вера пыталась высмотреть в черном пространстве, которое вдруг благодаря биноклю приблизилось к ней, своих родителей. Глаз натыкался на поверхность воды, на какие-то деревяшки, вещи, чужие лица, искаженные страхом… И вдруг – она поймала в окуляры маму.

Да, это действительно была она. Лицо какое-то безжизненное. Глаза, кажется, закрыты. А рядом с ней – на поверхности темной воды белело лицо отца. Оба они держались руками за какой-то деревянный обломок.

Вера видела их обоих, и маму, и отца, в магниевом свете берегового прожектора столь же ясно, будто они были рядом с нею. Но что с мамой? Глаза закрыты. Она без сознания? Вера присмотрелась и заметила, что отец пытается затащить ее на обломок дерева, а мамино тело не слушается, сползает. Неужели сердце прихватило? Или ударилась? Наглоталась воды?

Из Вериной груди вырвался стон. Она прошептала: «Мамочка, я прошу тебя!»

И бог услышал ее. Папе удалось затащить маму на деревянный обломок. Вот он обернулся к тонущему «Нахимову». Вере показалось, что она различила гримасу ужаса на его лице. Вот папа мгновенно принял решение и начал стремительно грести, удаляясь прочь от корабля. «Быстрей, папочка! Быстрей!» – стонала Вера.

– Эй, дай и мне посмотреть! – попросил кто-то с плота.

– Не трогай ее! – зашипели на невежу.

Вера не сводила окуляров с родителей. Бинокль дрожал в руках; плот, на котором она сидела в компании спасенных, непрерывно двигался, поэтому родители то и дело исчезали из поля зрения, но Вера раз за разом снова и снова находила их.

Ну отец, молодчина! Гребет, как на соревнованиях, будто ему и не приходится работать одной рукой, а второй волочь за собой тяжелый груз – деревянный обломок и маму на нем… А что же с мамой?

Вера на секунду оторвала глаза от бинокля и посмотрела на тонущее судно. Пароход уходил под воду все быстрее, и стало ясно, что он утонет через минуту – а может быть, через пару десятков секунд.

Белая громада «Нахимова» лежала теперь почти всем своим правым бортом на воде… Труб не было видно… А на палубе еще заметны в нестерпимо ярком свете прожектора людские фигурки. Кто-то в отчаянии прыгает в воду. Кто-то кубарем слетает по борту парохода вниз. А кто-то остается на палубе.

Люди обнимаются. Падают ниц. Или воздевают руки… И вот вся корма парохода скрылась под водой… Вместе с людьми… Нос корабля неестественно задрался… Боже!

Вера снова прильнула к биноклю и нашла родителей. Они далеко от тонущего парохода… Наверно, теперь воронка, куда тонущая громадина засасывает все с поверхности воды, папе и маме не страшна? Кажется, они уплыли?.. Спаслись? И тут…

Вера четко видела в окуляры своего бинокля: откуда-то из черноты воды и неба выплывает мужчина и одним резким движением вырывает из-под мамы спасительное бревно. «Мама…» – беззвучно шепчет Вера. Мамино лицо тут же скрывается под водой.

– Мама! – отчаянно кричит Вера.

А человек подхватывает деревяшку, на которой лежала мама, и с размаху обрушивает ее на голову не успевшего ничего понять отца.

На секунду в свете берегового луча Вера отчетливо видит лицо убийцы: черные, остекленевшие глаза, щеки в мазутных потеках, серебристо-седая прядь в мокрых слипшихся черных волосах…

Вера видит это лицо первый и последний раз в жизни, но оно запечатлевается в ее памяти с точностью фотографического снимка… На поверхности черной воды в серебристом свете прожектора, – только одно оно, это лицо… Этот человек… Этот черный человек… И его руки – чужие белые руки, цепляющиеся за спасительную деревяшку… А рядом, около, возле – нигде! – на поверхности воды не видно ни мамы, ни отца…

На Веру волной накатывает морская соленая муть… Она роняет бинокль и проваливается куда-то – в холод, во мрак… Наверное, это она камнем идет на морское дно… А родители, живые и здоровые, сидят в безопасности на плоту…

Вера дорого бы дала, чтобы никогда не просыпаться. Не приходить в себя. Остановить мгновение. Ей было мягко, покойно. Она лежала на плоту и чувствовала, что летит в приятную бездну, и жизнь вокруг – ее не касается.

Но ничего не получалось.

«Вставай, спящая царевна!» – ее немилосердно трясли за плечи. Вера пошевелилась, попыталась открыть глаза… Веки не слушались, ресницы не разлеплялись. «Ну конечно! Мне все это снится!»

– Эй, глаза только не открывай! – услышала она над самым ухом.

Ну почему они не оставят ее в покое!

Вера поднесла руку к лицу, и ее пальцы уткнулись во что-то густое, клейкое.

– Что это? Кровь? – прошептала она.

В лицо метнулся луч фонарика.

– Какая там кровь, – буркнул мужской голос. – В мазут попала… Сиди тихо, ладно?

Она почувствовала, как грубые мужские пальцы пытаются что-то сделать с ее глазами, давят, мнут их.

Вера всхлипнула:

– Что вы делаете?

– Ну ты нытик, – пробурчал мужчина. – Глаза я тебе разлепляю. В воде мазут пополам с краской был. Ты лицо не протерла. Сразу в обморок грохнулась. Ресницы вот теперь склеились.

– Где мы? – прошептала она.

– В море, – спокойно ответили ей. – Ждем спасателей.

– А… а мои родители?

Ответом было полное молчание. Даже детский голосок, который все всхлипывал где-то рядом, притих.

С ней говорило только море. Люди сидели тихо. А волны тревожно шелестели – кажется, начинался шторм.

Мозг помнил и понимал – ее родителей больше нет.

Или…

Но не было и ощущения горя, хотя оно бродило рядом, пряталось где-то поблизости. И еще брезжила крошечная надежда… Надежда – что ей все показалось. Что проклятый бинокль исказил реальность. Что это были не родители. Или что нападение на них ей привиделось.

И еще было одно чувство, безумное, но такое сладкое… Чувство, что она по-прежнему просто спит…

– Давай открывай глаза-то! – приказал ей мужчина.

Она попыталась и тут же вскрикнула от боли.

– Не так резко… Я ж не все ресницы тебе расклеил. Давай-давай, помаленечку.

Вера послушалась. И с трудом, подавляя слезы, она раскрыла глаза. Увидела расплывчатое, как сквозь дальнозоркие очки, лицо, склоненное над ней. Моряк в мокрой форме, на белой ткани уродливо чернеют мазутные пятна. А вокруг все то же темное море. На темной глади вспыхивают кое-где барашки волн. Их плот – в море. Скрюченные, замерзшие фигуры. Сидят, полулежат. Двое мужчин – на веслах. Она только сейчас присмотрелась: одежда и лица у всех перепачканы, черный фон с голубыми разводами. Только глаза живут, лихорадочно поблескивают.

За ней наблюдала какая-то женщина. Тоже в мазуте. Мокрое платье прилипло к телу, волосы сбились в колтун. Но глаза спокойные, голос уверенный:

– Ничего страшного. Мазут смывается. Краска тоже. Главное – мы живы.

Вера тщетно искала глазами пароход. Ничего похожего. Мерцают огоньки города, вдалеке семафорит маяк. И кругом море, неприветливая черная вода.

Как-то странно она возвращается к реальности. Что-то видит, а что-то – нет.

– Где «Нахимов»?

Пассажиры плота переглянулись. Никто ей не ответил.

– Он… утонул? А люди?!

– Люди… – тяжело вздохнул кто-то из мужчин-пассажиров. – Кто смог отплыть – спасателей ждет, как и мы. Остальных – в воронку затянуло.

Мужчина говорил так спокойно, будто просил продавщицу упаковать тортик повкуснее. И его будничный тон всколыхнул, взорвал дремавшее где-то в глубине души горе. Вера разрыдалась. Все было слишком реально: уродливый плот, перепачканные спасшиеся люди, бухта, прохладный морской ветер.

– Слушай, хватит реветь! – раздраженно прикрикнула на нее еще одна пассажирка. Женщина нервно теребила подол мокрого платья, ее глаза злобно сверкали. – Вопишь, как белуга!

Вера аж задохнулась от обиды:

– У меня… у меня родители утонули!!!

– Ну и что? – истерически крикнула женщина. – Подумаешь, фифа. А у меня муж пропал. Здесь у всех горе, и все молчат!

– Тихо, тихо, без шума! – строго приказал моряк.

И, не обращая внимания на скандалистку, обратился к Вере:

– А у родителей твоих шанс еще есть. Ты как сознание потеряла, я бинокль взял. Видно было плохо, там свалка началась, народу полно – все от воронки отплывали. Но точно тебе говорю – там и плоты ходили, и сухогруз, что в нас врезался, – тоже. Наверняка подобрали их. Так что не хорони раньше времени. Плохая примета.

Вера попыталась улыбнуться. Губы непослушно скривились в кислую ухмылку. Слов не было, даже простое «спасибо» с губ не слетало. За что ей благодарить этого моряка с «Нахимова»? За чудесный круиз? За восхитительную ночную прогулку на плоту? Он-то жив, командует тут всеми, начальником себя мнит. А ее родители…

«Не думай об этом!» – приказала она себе.

Вера поднесла к глазам свои часики. Механизм оказался действительно водонепроницаемым – секундная стрелка бежала по кругу бодро, будто ничего не случилось. Без десяти двенадцать. Заканчивался последний день лета. Последний день каникул. Последний день беззаботного детства…

Мама предупреждала ее, что становиться взрослой довольно сложно. И даже болезненно. Но мама не говорила, что это так болезненно.

Вера предусмотрительно отодвинулась подальше от истеричной дамочки и тихонько заплакала.

…Их плот обнаружили в половине первого ночи. Откуда-то из мрака вынырнул катер, подошел на малых оборотах к плоту.

– Сколько вас? – крикнули с борта.

– Пятнадцать!

– Трупы есть?

– Нет.

– Подымаем, готовьтесь.

Вера вскарабкалась по веревочному трапу на палубу. Ей помог перелезть через бортик усталый матрос. Он легко взял ее на руки, на секунду прижал к себе и аккуратно поставил на палубу. Проговорил быстро:

– Сейчас как тронемся, я тебе бензин дам. Почистишься.

– Эй, Васька! Шевелись! – рыкнул на него начальник.

Васька мгновенно растворился в темноте.

Вера подумала холодно: «А мой Васька… Если бы он был на «Нахимове»? Он бы придумал, как спасти нас. Жалко, он не пробрался «зайцем»… Да я ему и не предлагала… Интересно, где он сейчас? Едет на попутной машине в Сочи?»

Вера попыталась осмотреться. Старый задрипанный катер был плохо освещен и уже наполовину заполнен спасенными. Перепачканные мазутом, мокрые, несчастные люди сидели прямо на палубе. Почти все молчали. Вера попыталась рассмотреть попутчиков, заглянуть им в глаза. Но глаза были пусты. И похожи. Казалось, что здесь собрались сплошь близнецы. С одинаковым выражением лиц: смесь страха и безысходности.

Вера устроилась в самом дальнем уголке на корме. Подальше от всех. Не видеть бы этих лиц! И матрос с его бензином ей не нужен. Не будет она чиститься. Наплевать.

Она слышала отголоски работы матросов, их разговоры, плеск воды, шум двигателя. Но все звуки пролетали мимо, как пейзаж за окном быстро несущегося поезда. В голове стучало, будто в такт мерному движению по рельсам: «Мама! Папа!» Хотелось вскочить, завизжать, затопать ногами – но не было сил подняться. Хотелось забиться в самый укромный угол, спрятаться, забыться… Она все больше и больше сжималась – подтянула ноги, обхватила их руками, спрятала лицо в коленях… Но все равно поезд ехал, и качался на стыках рельсов, и надсадно грохотал: «Папа! Мама!» И еще в голову лезли глупые мысли: утонула вся одежда. И ее личная заначка – десять рублей, что она спрятала в каюте. И паспорт. Интересно, где ее паспорт? Кажется, мама держала его в своей сумочке…

Вера пришла в себя, только когда их катер – кажется, он назывался «Базальт» – оказался у пристани. У того же причала, откуда несколько часов назад отплывал «Нахимов».

Вера увидела ярко освещенное здание морвокзала, полускрытую в ночной тьме панораму города. Вспомнила свои мысли двухчасовой давности: «Да вернусь ли я когда-нибудь в этот Новороссийск?»

Она думала возвратиться сюда – ну, может, в командировку, – когда она уже будет работать на солидном предприятии. Или даже в свадебное путешествие.

Но она вернулась – гораздо раньше. Очень скоро. Слишком скоро…

И опять, будто фильм крутят задом наперед, – набережная, здание морвокзала… Она машинально поискала глазами пальму, у которой они недавно стояли вместе с Васькой, прощались. И смотрели на красавец «Нахимов», готовый продолжить черноморский круиз… Их пальма была на месте. Но теперь вокруг нее, прислонясь к кадушке, сидели мокрые, грязные, потерянные туристы.

Пустынный накануне морвокзал был заполнен до отказа – человек триста, не меньше. Но Вера знала, что ее родителей здесь нет. Подсказывала интуиция, шестое чувство, невидимая нить, связывающая ее с мамой и папой… Та же интуиция говорила ей, что здесь нет и того человека, кто вырвал у папы спасительную деревяшку. И морского волка Мишеньки нет тоже…

К Вере подошел милиционер. Спросил ее фамилию, место жительства, с кем путешествовала. Она отвечала спокойно, механически:

– Веселова… С родителями… Да, они тоже Веселовы. Здесь их нет…

Вера ни слова не скажет о том, что ее родителей погубили. Точнее, скажет, но не здесь и не сейчас.

Милиционерик – совсем молоденький! – внимательно посмотрел на нее и быстро отошел. Вернулся через пару минут вместе с врачом. Вера услышала приглушенное: «шок… успокоительное…»

Ей закатали рукав, сделали укол в предплечье, сказали:

– Сейчас поедем в гостиницу…

– Нет, – спокойно отвечала она. – Я буду ждать родителей.

– Может быть, завтра? Мы ведем списки… Их привезут прямо к вам!

– Нет! – она повысила голос. – Я буду ждать их тут. Оставьте меня в покое!

Врач что-то шепнула на ухо милиционеру. Тот согласно кивнул, опять отошел, вернулся с одеялом в руках. Набросил ей на плечи. Она равнодушно поблагодарила. Потом к ней подходила насмерть перепуганная девушка в крахмальном белом халате. Девушка что-то делала с ее лицом – кажется, счищала мазут и промывала глаза. Вера видела, что та смертельно волнуется – первый раз, что ли, такое задание? Ватка, которой водили по лицу, противно воняла, в глазах щипало. И Вера с непонятным самой себе садистским удовольствием кричала на девушку: «Больно! Аккуратней!» И была самой себе противна, а молодая медсестра то краснела, то бледнела…

На морвокзал привозили все новых и новых спасенных. Новых инопланетян – мокрых, с мазутными лицами. Кому-то удавалось встретить своих, и Вера зажимала уши, когда слышала ликующее: «Папочка! Папа, я здесь!»

Остальные потерянно бродили по залу, заглядывая в лица товарищей по несчастью. Вера надеялась, что она встретит хотя бы Мишку. Но из знакомых она нашла только соседку по их четырехместному столику в ресторане и свою верную попутчицу по корабельной дискотеке разведенку Женьку.

Евгения старалась держаться грустно – как все вокруг. Но Вера почувствовала, что на самом деле Женьку переполняет счастье – от того, что она жива и что никого из близких у нее на «Нахимове» не было, и она отделалась потерянным чемоданом да испорченным отпуском.

– Верочка, ты в порядке? А родители?

– Родителей нет, – жестко ответила Вера.