Механист Вознесенский Вадим

Глава 9

Иногда приходится признавать, что разум зашорен прописными истинами и логика присуща даже самым трансцендентальным реалиям. Потому что логика непогрешима, а физика фундаментальна. Они основа любых явлений, просто понимание этого у каждого свое. А человеку свойственно ошибаться, усложняя там, где все намного проще. Причем человек рисует свой мир, кажущийся ему обоснованным и понятным, и так вживается в него, что извлечь его из-условностей, к примеру, планетарной координатной сетки невероятно сложно.

На собственной шкуре — смеюсь над милашкой Венди, не сдерживаю играющее в заднице веселье, очередной раз убеждаясь, что ум и красота обратно пропорциональны. До тех пор пока не догоняю, что меня самого, похоже, природа не осчастливила ни первым, ни вторым. Насчет второго-то я никогда не питал иллюзий, а с первым вон оно как получилось…

Сначала девчонка тычет пальцем в землю — мол, можешь определить местонахождение точки? Хлопаю глазами — уже ведь сделал. Морщит свой острый носик — не здесь, а там. Там — это где? Готов покрутить пальцем у виска, и тут она, паршивка, начинает объяснять мне, умнику, что Земля-то у нас круглая. Кто бы мог подумать? И я засовываю свой смех туда, откуда он вылез. Венди довольна произведенным эффектом.

Зачем ей, спрашивается, глобус, если для нее пространство — неискривленная поверхность планеты. Чего мне остается делать — изготавливаю на лице кислую мину.

Сможешь посчитать? Девчонка указывает чуть ниже линии горизонта — вот ее абсолютное направление. По прямой, которая есть кратчайшее расстояние между точками. Вот так-то. Смогу, что может быть проще.

Азимут я знаю. Угол по вертикали могу измерить. Радиус планеты помню. Указанное Венди направление — хорда по отношению к окружности Земли. Погрешность будет, но не критическая — высоту горы, на которой мы стоим, можно прикинуть на глаз. А вообще — расчет элементарный. Если, конечно, не ориентироваться тупо на палец.

Девчонка согласна: пальцем — это пижонство. Она вытаскивает из подсумка биолокационные рамки, чего только у нее там нет в загашнике, и я наблюдаю, как серебряные проволочные стрелки, дрожа, указывают одна практически строго на запад и другая — почти аккуратно на горизонт. Если и ниже видимой линии, то градусов на пять. Пять градусов отклонения — это дуга навскидку около тысячи верст длиной. Сейчас измерю точно.

Ну, дурак, дурак — где роспись поставить?

Старьевщик, бурча под нос, что на близких дистанциях такой способ определения координат фиг сработает, взялся двигать шкалы на армиллярной сфере. Время от времени он отрывался от прибора и чертил на земле какие-то треугольники и формулы. Пересчитывал градусы в радианы, катеты в гипотенузы и вообще — безжалостно камлал по-механистски.

В конце концов обозначил и вторую точку:

— Хм… интересно.

— Что?

— Вот мы, — Вик показал на перекрестие обручей, — шестьдесят один градус северной широты и по-старому пятьдесят девять восточной долготы. Ну, или ноль по Мертвой. Вот твое Место — шестьдесят три северной и сорок один восточной по-старому. Минус восемнадцать или триста сорок два, это одно и то же, по Мертвой.

— Это принципиально — по-старому или по-новому?

— Да нет, конечно. Существенно, что практически одинаковая широта. В той схеме, которую ты рисовала, мы и остров тоже находились на одной параллели. Может, это и есть его координаты?

— Возможно. А сколько до туда?

Старьевщик задумался — еще одно необычное совпадение. Сколько их вообще должно быть, этих необычных, чтобы переродиться из цепи случайностей в одну стопудовую закономерность?

— Девятьсот девяносто четыре километра.

Про то, что отсюда до Ишима ровно столько же, Вик решил не рассказывать. Зачем провоцировать девчонку на новые откровения про сакральную знаковость? Тем более — сама по себе цифра механисту не говорила ни о чем. Можно будет на досуге, если он когда-нибудь появится, поразмышлять, впрочем, нумерологией Старьевщик не увлекался. Потому как что-что, а это самое что ни на есть шарлатанство.

И еще — очень навязчивая аналогия Мертвой звезды и Горы Мертвецов на нулевом ее меридиане. Нашелся наконец пуп мироздания! Игра слов — не более. Что ты будешь делать, механист даже чертыхнулся про себя, скоро в каждой мелочи начнет мерещиться скрытый смысл!

— Далеко, — присвистнула Венди, узнав расстояние.

— По прямой. А по факту смотри, чтобы в полтора раза больше не получилось.

— Вот и нечего рассиживаться! — Девушка жестом поторопила Вика: мол, собирай быстрее свои манатки. — Отнесем шамана к источнику и вперед.

— А источник-то где? — Механист, опустившись на колено, сложил армилляр.

— Вон, внизу, фокусная точка. Никакой истинной силы — просто статичная привязка.

Условный центр поклонения представлял собой одиноко торчащий посреди седловины останец, напоминавший по форме треугольный парус. Ничего примечательного — камень как камень. Вик фыркнул: а что мы хотели — духовой оркестр, фейерверк и мраморную стелу, подпирающую небеса?

Однако, когда неприкаянные собрали палатку и снесли Ясавэя вниз, к останцу, какой-никакой памятный знак на камне все-таки обнаружился.

Железная табличка, покрытая махровым слоем ржавчины, с изображением угловатого мужского профиля и еле различимым текстом. Вик попытался сковырнуть налет ножом, но верхняя часть доски была разрушена коррозией почти до дыр, а внизу удалось различить лишь слова «ИХ БЫЛО 9» и правее, более мелким шрифтом: «…яти ушед не …увшихся… звали мы э ревал и… ни… Дятло…».

Выше, совсем испорченные временем, вероятно, значились имена этих девяти несчастных.

А может быть, эти девять были из совсем другой легенды, забытой или не рассказанной шаманом.

Старьевщик не стал обременять себя размышлениями, чьим конкретно именем назван перевал в память, как он понял из обрывков текста, об ушедших и невернувшихся. Судя по профилю, этот Дятло… был парнем волевым и решительным. Если только, как это часто бывает, изваяние героя не имеет с оригиналом ничего общего.

Вик, по старинному обычаю, подобрал небольшой булыжник и положил возле таблички. Как овеществленное свидетельство почтения. Пускай миллион человек оставят у твоей могилы камень — и вырастет гора. Раздавит, наверное, то, что оставалось от человека, но будет заметна издалека. Гора, не человек.

Только и без камня никак нельзя: если ни у кого не пошевелилось нагнуться и принести — что ты был и как жил ты, а?

Возле останца камней не было — ни одного. Сила у места присутствовала, а вот камней не было — может быть, раньше совсем по-другому проявляли внимание. А сейчас, наверное, совсем мало народу здесь проходило. Никого.

Глянув на механиста, положил камень и Моисей, потом остальные неприкаянные — получился невысокий тур из семи булыжников. Хоть что-то — на девятерых упокоенных, или скольких тут на самом деле забрали горы?

Венедис за камнями не следила — чуть в рот не заглядывала умирающему видутана. Тот бредил совсем уж беспредметно, но девушка вслушивалась. То ли зацепку искала, то ли и вправду — понимала. А шаман распрягался то про кипящий чайник духов хэге, то про закрытую крышку мира нув'нянгы, которого Венди, переспрашивая, именовала «навью». Переспрашивать, кстати, у шамана даже при его здравой памяти бесполезно.

В конце концов Ясавэй жестами дал понять, что пора закругляться. Ткнул пальцем в Старьевщика:

— Инженер, убей мой пензер.

Вик вопросительно перевел взгляд на пахана. Тот указал на бубен:

— Наверное, чтобы никому не достался.

— А убить как?

— Совсем убей, — еле просипел видутана.

Старьевщик повертел в руках инструмент шамана. Выступы по краям делали бубен похожим на большую шестеренку добрых пяти пядей в диаметре. Совсем убить? Сам попросил — Вика всегда нервировала игра в иносказания. Он размахнулся обеими руками и с силой опустил обечайку инструмента на камень. Обод переломился, а бубен, совсем по-человечески выдохнув, сложился пополам. Теперь он напоминал обыкновенную тряпку с кусками досок по краям. Это то, что называется убить насовсем?

Ясавэй протянул руку — дай! Вик подчинился.

— Теперь уже — иди-иди, — снова забормотал видутана, — большое говно… у тебя есть… носи… судьба такая… а мне мешает сейчас.

Последней фразы шамана, кроме Старьевщика, никто не слышал.

Ясавэя оставили возле камня с ржавой табличкой. Завернули в одеяло, прислонили плечами к останцу и двинулись на юг, через перевал. Податься на запад можно было, не преодолевая седловину, но и Венди, и видутана считали, что проход через фокусную точку Места собьет с толку любую ищейку — что ханскую, что Гоньбы. Чуть позднее Моисей планировал свернуть вообще на восток, подняться на виднеющуюся поблизости безымянную высоту, обойти ее по траверсу через южный склон и только потом, петляя в лабиринте гор, отправиться на противоположную сторону Пояса.

Вик обернулся — шаман полулежал, укутанный в одеяло, сжимая в руках остатки бубна, и улыбался. Здесь ему нравилось. Легкий снег падал на лицо Ясавэя и уже не таял. Наверное, видутана так и умрет — с улыбкой во весь рот. Птицы и ветер очистят лицо от плоти, а шаман так и будет скалиться на Мертвую звезду обнаженными зубами.

— Жалко, — вздохнул Моисей, — хороший мужик. А бросаем, как собаку. И нам самим без шамана худо придется.

— А что, у тебя видоков мало? — поинтересовалась Венедис.

— Хватает, почему мало? Только они теперь каждый сам по себе.

Старьевщик знал, какую роль играл видутана в отряде Моисея. Интересное явление, Вику совершенно непонятное, — говоря механистским языком, шаман генерировал выделенную область в общем информационном потоке. Причем — вне физического пространства, и доступ в нее был позволен только членам группы. Этакая несущая частота для обеспечения синхронности действий.

— Нам бы сейчас связаться с той ватагой, что по западному склону идет, — продолжал сетовать пахан. — С Ясавэем бы на раз контакт настроили. А сейчас придется думки ловить, слаживаться, и поди разберись еще потом, что у кого конкретно на уме.

В этом была непреодолимая проблема взаимного обмена мыслями. Снять чужую эмоцию не так сложно, как кажется. Даже на почтительном расстоянии, если хорошо знаешь человека. Транслировать свою — тоже реально, надо только достучаться. Синхронизироваться потом — муторно, но при должной сноровке иногда получается. И даже тогда это не будет состоянием «вопрос-ответ», скорее — чем-то вроде резонанса, в котором трудно отличить свое от чужого. Понять, а тем более внятно выразить что-то в создающейся какофонии практически невозможно. Снова возвращаясь к терминологии механиста — ведь у каждого видока чуйка работает по-своему, в оригинальном протоколе. Видутана же ухитрялся согласовать каждого из своих.

Он делал, может быть, то, что когда-то делали боги. Собирали в единое. Только у них это получалось лучше и масштабнее. Наверное.

Пахану же группа на противоположном предгорий нужна была действительно позарез. Неприкаянные разбегались после рудника не случайными маршрутами — в каждом отряде имелся проводник, хорошо знавший местность, по которой придется отступать. Моисей уходил старым путем, полагаясь на искусство видутана, а без него идти по восточному склону было слишком рискованно — сколько ни путай следы, направление-то преследователям известно. И на запад соваться без провожатого он не решался.

— Могу помочь со связью, — предложила девушка.

Моисей с теплой снисходительностью посмотрел на спутницу механиста:

— А как ты, девонька, собираешься моих людей искать? Мысленно орать на всю тайгу, чтоб все янычарские дервиши сбежались?

— Зачем на всю? — удивилась Венди. — Покричим в нужном направлении. С тобой хором.

Вожак неприкаянных прищурился:

— Любезная ханум что, в Саранпауле машину сперла, по которой они с рудником разговаривали?

Вик украдкой сплюнул себе под ноги — тоже мне, нашли машину. Впрочем, подобный трансивер был единственным известным механисту устройством, способным закрыто и направленно общаться разумами.

— Ограничимся подручными средствами, — пообещала Венедис.

Подручными средствами оказались однажды виденный Старьевщиком зеркальный щит с девятью заклепками и подобранный на руднике осколок необработанного хрусталя. Механист немало повеселился, наблюдая, как Моисей медленно, неуклюже вертится с северо- на юго-запад. При этом он кряхтел, переминался с ноги на ногу и удерживал Щит в подрагивающих вытянутых руках. Венедис же одну ладонь возложила, иначе не назовешь, на лоб пахану, а в другой держала кристалл и водила им перед щитом.

Выглядело все это на самом деле комично, дальше некуда, и Старьевщик пару раз хмыкнул. Похохатывал. Моисей при этом краснел, как пацанчик, и Венди в конце концов порекомендовала механисту заткнуться и свалить подальше со своим скептицизмом и, главное, амулетом.

Без Вика дело сразу наладилось — не прошло и получаса, как пахан уже сидел на подстеленном одеяле, вперив взгляд в землю, и то отрицательно, то согласно бурчал, когда Венедис двигала кристаллом.

— Навязывай, навязывай, — шептала девушка, — подавляй собеседника, иначе запутаетесь. Пускай теперь остаются на месте — найдем по пеленгу.

После такого священнодействия, да еще подкрепленного поистине механистским заклятием про какой-то пеленг, Моисей несколько повеселел.

С западной ватагой пересеклись через четыре дня. Вик не сказал бы, что эти четыре дня были легкими. Шли уже только на лыжах — у Моисея имелась одна пара запасных, а вторая осталась от Ясавэя. Но ветер всегда дул в лицо, отталкивая назад. И питались все время как-то всухомятку, на ходу — то сырым примороженным мясом, то остывшим чаем. И постоянно мерзли, особенно механист — одет он был хуже остальных, а согреваться усилием воли не умел.

Неприкаянные встретились спокойно, без шума и радостных воплей, и почти сразу начали совещаться. Проводником в группе оказался тот самый видок, с которым Вик и княгиня столкнулись во время боя паханских с янычарами.

— Слушай, Себеда, — спрашивал его Моисей, — Инженер на запад идти хочет, далеко, на самый-самый запад.

— Ну так ты же за этим бесноватым не потащишься?

На «бесноватого» Вик не обижался — в глазах простых людей управляться с механизмами мог разве что безумец. Пахан теребил бороду — с одной стороны, возвращаться на юг с пустыми руками значило сильно подпортить его паханский авторитет. А в Приграничье авторитет — большое дело. Особенно когда отряд рассеян да уполовинен. Но и ввязываться в новые авантюры на зиму глядя не хотелось.

— На запад отсюда дороги нет никакой, — объяснял Себеда. — Через лес зимой идти — волков кормить. Где волк не возьмет, там вогулы скараулят. Наши люди говорят — поднимались от Солькамска по старым дорогам до реки Вычегды. Вот она аккуратно на запад и течет. Только никто оттуда не возвращался. Или там так ладно, что назад не хочется, или так худо, что воротиться уже и некому. Думается мне, что больше худо.

— А эта Вычегда под лед зимой становится? — спросила Венедис.

— Че она, особенная? Вода не спирт, конечно, должна умерзать, — не спорил видок. — По зимнику идтить надумала? Оно можно, только вогулы как раз по берегам и селятся.

— Что за вогулы?

— Да люди такие. Испокон их земли были. Чужаков не любять. Дикие. Мест заповедных много: они тебя здеся встретят — улыбнутся, а тама ежели попадешься — голову откромсают. Или под самострел напорешься. Или в яму. Да мало ли.

— Они и на юге живут, и на той стороне Пояса тоже, — добавил Моисей, — только в тех краях они спокойные, потому что соседи. Себеда сам наполовину вогул. Разве что капища у них возле Камня Писаного — вот туда не пускают никого под страхом смерти.

— Ага, — видок согласился, — возле него нам и придется плыти. Тут где-то в горах истоки Вишеры. Я сам пару год назад сюды поднимался.

— Да ну? — обрадовался пахан. — Вишера тут течет? Так ведь по ней — раз-два и приплыли!

— Угу. Отыскаем какую-нить притоку, льда нигде нет еще — на плотах сплавимся. Перекатов много, но все ходкие, даже яйца не намочим. А после и Кама. Всего неделя на воде, глядишь, пахан, и к солеварням выйдем. Зиму отсидимся в твоем острожке, а там видно будет.

Ого, отметил механист, у Моисея уже и острожек на этой стороне Пояса имеется. Понятно, если он здесь добычу соли контролирует — должна быть и база. Медленно, но верно цивилизация просачивается на запад — сначала отрядами паханств, затем, глядишь, и каганаты начали бы выдвигаться. Но это не скоро — Хану и на востоке еще есть где развернуться.

— А и правда, ханум Венедис, отбыли б зиму в гостях. — Пахану эта идея понравилась. — Острог у нас в Старом Солькамске крепкий, люди надежные, достаток присутствует. А по весне можно и на запад двигаться.

— По весне?

По тону девушки Вик отчетливо представлял, что предстоит ему путь неблизкий и скорый. По зимнику.

Но до острога дойти, тем более — сплавом, не напрягаясь и сильно не уклоняясь на юг, Венедис в конце согласилась. Немного передохнуть и прибарахлиться.

Самым неприятным при сплаве был мороз. Когда идешь пешком, все-таки не так холодно. Костры палили прямо на плотах, но это не спасало. Вик расхаживал из конца в конец, выдыхал клубы пара, смотрел на покрывающиеся коркой льда бревна настила и иногда помогал Моисею определиться с темой очередного трепа.

Пахан оказался еще проницательнее, чем механист решил сначала.

— В верховья Вишеры мы же не просто так ходили, — разоткровенничался Моисей, не иначе, помог принимаемый для сугрева спирт, — туземцы сказывали, Что в Радостные Времена здесь золото добывали. И даже алмаз. Мы пришли, осмотрелись — россыпей, понятное дело, не заметили. А чтобы искать — люди нужны, поселки ставить. Тут на берегах по урочищам старых хуторов хватает. Гнилое все, но если раньше жили, то и мы смогли бы отстроиться. Только народу у меня пока с гулькин нос. Ничего, год-два еще побеспредельничаю, соберу ватагу в сотни две сабель, да еще с бабами, придем сюда жить. Старость покоя просит. Тропу в каганаты через Гору Мертвецов устрою — чтобы всякие непрошеные боялись. С юга у солеварен тоже большой острог поставлю. Соль, она хоть не брыльянт, но цену себе имеет. Там она вообще под ногами лежит. Не знаю зачем, но до Большой Войны ее из земли навыковыривали и целые горы понасыпали — не ниже, чем в Каменном Поясе. Засранная, конечно, но прогнать через варницу легче, чем в шахту лезть. Видел я те шахты — страсть, дна не видно. Удальцы спускались, полверсты вниз, врали, что там целый город под землей. Не диво, если такие горы нагромоздили. Оттого там еще провалы в земле — ужас. А у меня сейчас острожек — любо-дорого. В Старом городе на развалинах возвел. Дом, стены каменные, и два соляных амбара на два этажа. Для начального времени хватит. Все, что есть на той стороне Пояса, на фиг брошу — одни нервотрепки в их Приграничье. То Хан, то пахан соседский, то еще какая досада. А здесь — только холод и вогулы. Морозный климат, он для здоровья полезный. Да с вогулами найду, как сговориться, — не с такими волчарами за одним столом доводилось сиживать…

Себеда тем временем принялся инструктировать насчет этих самых вогулов:

— Вишь, камни? — Камнем здесь называли любой скальный выступ — от небольшого утеса до горы под облака, а вдоль русла реки они встречались нередко. — По Вишере у вогулов две заветные месты — Камень Писаный и Камень Говорливый. Под Писаным у них село и капище очень древнее. Они его однажды бросили, думали насовсем, а после Войны вернулись, прощения ждут и шибко берегут теперь. Возле него будем плыти — оружии не доставать, сильно на писаницы не пялиться и, главное, пальцем или еще чем в их сторону не тычить. Вогулы с нами в лоб не справятся — у нас сила и стрельбы, но обиду на всю жизнь запомнят. Положат дурную метку, ни один шептун потом не отговорит. А могут и на узкой тропе дождаться. У Говорливого проще. Там главное — не кричать и воще — говорить потишее. У Говорливого эхо волшебное. Скажешь «стерлядь», а от камня такое непотребство аукнется, что вогулы ясизнь положат, но за унижение отплатят. А можно и ответ у Говорливого услышать, если не спрашивать специательно, а нечаянно получится. Но лучше не рисковать заздря — молча проплыть мимо, потом наговоримся еще.

Земли по Вишере и, правда, были до безумия величественны. Камни выступали прямо из воды отвесными грядами, чем-то напоминая то место, где механист и княгиня обнаружили план древней западни. Только здесь скалы громоздились еще выше и круче, а могучие деревья на их макушках виделись густой, но низкой порослью. Вода, отражающая пасмурное небо, казалась жидкой сталью, и волны были похожи на отточенные зазубрины, царапающие снизу бревна плотов. Лес, там, где он подступал к берегу, шептал тысячей голосов — и все о Вечности. В каждом удобном для поселения месте явно проступали следы отсутствия человека. Долгого и безнадежного.

Моисей, правда, так не считал и во всякой выгодной излучине видел закладку для своего главного острога. Даже Старьевщик включался в игру, оценивая тактические преимущества того или иного расположения.

А прагматичная Венди выспрашивала Себеду про другую реку — Вычегду, и только приближение к Писаному Камню отвлекло ее от этого разговора. Видок указал на свежий рисунок квадратной спирали, сделанный синей краской на небольшой скале:

— Вот такой и есть родовой знак вогулов. Что за семья, мне не знамо, но если похожее в тайге заприметишь на дереве вырезанным — уходи оттудова. Значить — земля рода, в которой без спроса бродить воспрещается. Охоту устроят, для них же ж что зверь, что человек — все одно добыча.

— Жрут они что ли, людей-то?

Себеда покосился на Старьевщика:

— Жрут не жрут, а черепами хвастаются.

Вик ухмыльнулся, представив в избе на почетной стене вместо традиционной у туземцев медвежьей башки человечий череп с берестяной табличкой внизу: «Голова механистова, добытая в зиму от воцарения Хана Первого пятисот триццать осьмую».

— Не смеялся б ты тут, Инженер, мало что вогулам с твоего смеха надумается. Плывем и плывем — счас сам Камень покажется.

Рисунки на Камне оставили у механиста странное впечатление. Совсем не похожие на прошлые писаницы. Во-первых — четкие, подправленные и обведенные не только красной охрой, но и синими, зелеными, желтыми красками. Во-вторых — по соседству с угловатыми изображениями животных и человеческих фигур встречались буквы и символы отнюдь не доисторической эпохи. Последние отчасти были обновлены, отчасти затерты, но и, то и другое начисто искажало общее восприятие картин, нарушало связи и логику, очевидные в схеме охотничьего загона. Рядом, например, со стилизованным силуэтом волка находилась выполненная черным, явно восстановленная надпись «БОЛЬШОЙ ПИСЕЦ!!!» а на однозначно древнее изображение солярного символа накладывался бессмысленный текст «[email protected]». Еще сильнее давило на нервы затертое, но все равно проступающее на сером камне и звучащее как эпитафия высказывание неведомого философа: «Бог мертв».

Позднее Себеда рассказал, что на Писаном, видимо, еще в Радостные Времена оставляли отметки все, кому не лень, но вогулы не стали отделять свои исконные знаки от более поздних сакральных выражений. Потому что это история Камня, а может, даже целого мира, и каждая метка на нем имеет свое немаловажное значение.

Венди, забыв о запрете видока, глазела на всю эту художественную околесицу и шептала себе под нос что-то про насквозь сумасшедшую гибридную магию. Себеда предупредительно шикнул, когда от противоположного Камню берега отделилась узкая длинная лодка и поплыла наперерез плотам. Усмотрев в посудине только двух человек — гребца и сидящего на носу пассажира, Вик дергаться за стрельбой не стал.

Лодка резво пришвартовалась к плоту, и на бревна перескочил высокий плечистый мужчина. Черные косы с яркими лентами и вплетенным бисером, жесткие черты покрытого шрамами лица, топор на длинной, украшенной медными накладками рукояти — пришелец выглядел важно. Переговорничать к нему направился Моисей — поздоровался на словах и протянул руку.

— Это наше место, — с ходу начал гость, но на Рукопожатие ответил. — На што твоя ведьма его прощупывает?

— У нее глаз не дурной, — успокоил пахан. — Мы без умысла, мимо плывем, причаливать не думаем. Понятие имеем. Ваше место, без вопросов.

Вогул прищурил и без того узкие глаза, и механист вдруг ощутил давненько не слышанный зуд талисмана.

— Ведьму везешь и нечестивого — без умысла? Пускай откроется.

Старьевщик покачал головой — необсуждаемо.

— Это механист, — ответил за Вика Моисей, — такая его природа. И мыслью зла он творить не может.

— Всякий может мыслью зло творить. Пускай откроется. Камень его хочет.

В какой роли его желает Писаный Камень, Старьевщика не интересовало. А сложной дипломатии он предпочитал контрольный выстрел в висок, поэтому отрицательно мотнул головой.

Венедис взяла его за локоть, успокаивающе махнула рукой вогулу. Отвела механиста на дальний конец плота. Зашептала, согревая дыханием ухо:

— Странное место — тут миры друг на друга накладываются. Изначальный и тот, который до Войны был, зыбкий. Ты тоже странный. И в тебя ведь окружающее уже пыталось вникнуть. Попробуй открыться. Он что-то сказать хочет.

— Нет.

Разве можно объяснить девчонке, что раскрывать сознание в таких сложных местах Вику особенно опасно? Что ему сможет предъявить мир, некоторые порядки которого механист давно и сознательно игнорировал? Если даже в привычной обстановке Давящее накатывает тошнотворным головокружением, чем закончится общение с присутствующей в древнем Камне силой? Безумием? Увольте. Это не его правила, а по чужим он не играет. Называйте это трусостью — ему все равно.

Пусть откроется! — настаивал вогул. — Камень надо чтить.

— А иначе? — вызывающе осведомился Старьевщик и незаметно получил от спутницы локотком под ребра.

Вогул даже не посмотрел на механиста, продолжая говорить с паханом:

— Вижу, ты с нами доброго отношения ищешь.

— Ищу, — подтвердил Моисей.

— Отдай механиста.

Пахан глубоко вздохнул и очень медленно, растягивая паузу, выдохнул. Отвел взгляд:

— Я ему не хозяин.

— Плохо, да.

Пришелец развернулся и запрыгнул обратно в свою лодку:

— Очень плохо.

Подал знак, и гребец налег на весла.

— Ты Камню отказал.

Лодка бесшумно заскользила к берегу.

— Но Камень много тысяч лет стоит, а человек — вот он есть, а вот — закончился.

Старьевщику захотелось плюнуть в воду, но этого он делать не стал — побоялся спугнуть торжественность момента.

Гряда Камня тянулась версты на две, и на всем протяжении так же была исчерчена разными письменами, только любоваться открывающимся великолепием желания уже не возникало. Неловко молчал Моисей, только что заработавший жирный минус в перспективе общения с туземцами, раздраженно молчала Венди, уже успевшая что-то на фантазировать по поводу соприкосновения Камня и Вика, принципиально молчал и сам механист чувствующий отчего-то на душе некий поганенький осадок. За компанию молчали и остальные неприкаянные. Попросить Менестреля расчехлить гитару было некому. Так бы и промолчали дальше, исполняя пожелание Себеды не трепать лишнего возле Говорливого Камня, если бы не очередная случайность.

Угроза не угроза, но слова вогула насторожили неприкаянных. Одно дело — плыть под отвесными скалами, изумляясь могуществу природы, другое — вслушиваясь в окружающее, потому что камни вниз падают не просто так, а только под воздействием внешней силы. Как правило — человеческой, если речь, чего доброго, пойдет о попадании в плот.

Видоки были сосредоточены дальше некуда, имея при этом на всякий случай стрельбы в сухости и под рукой. А вот Старьевщик совсем не напрягался. Сколько ни вслушивайся, а чуйка, если вдруг, у той же Венедис должна сработать раньше, чем у лишенного нужных приспособлений механиста. Даже сверхтренированный, но обычный слух бессилен, если хочешь определить человека на удалении метров восемьдесят вверх. Да и стрелять прицельно из гладкостволки на такое расстояние неэффективно. Так что за стрельбу Вик тоже зря не хватался — держал в чехле.

Надо признать, когда через пару дней достигли Говорливого Камня, тот и на самом деле поразил умением вытворять из обыденных звуков различные спецэффекты. Вода здесь плескалась о скалы с необычным гулким эхом, словно голодная река взахлеб обсасывала берег, а ревнивый ветер скрежетал зубами в древесных кронах.

Внешне же Говорливый ничем не отличался от Писаного — та же вытянувшаяся вдоль берега вертикальная стена с цепляющимся за гранит лесом. Только без рисунков.

Еще в районе Говорливого стали попадаться ряжи — рукотворные острова. Некоторые — поросшие деревьями, уже почти неотличимые от естественных, другие — полуразрушенные, с разваленными бревенчатыми стенками и осыпавшимся каменным наполнением. Вик был знаком с такой технологией. Ему самому довелось строить мосты по похожему принципу — зимой на льду реки в определенных местах собирались деревянные срубы и заполнялись булыжниками. Потом лед подпиливался и вся конструкция опускалась на дно. А после ледохода начинали ставить пролеты — опоры-то были уже готовы. Собранные из негниющей лиственницы постройки могли прослужить столетия. Только в его, механистической, методике ряжи были значительно меньших размеров и, как правило, выстраивались поперек реки в одну линию.

Зачем сооружать такие, как здесь, громадины и внешне бессистемно разбрасывать вдоль русла, Вик решительно не понимал. Он даже не мог вообразить вырубку леса в таких масштабах, когда во время сплава между бревнами не видно воды, а для их вылавливания необходимы тысячи рабов и десятикилометровые шеренги таких вот гигантов.

Однако, несмотря на свою массивность и расположение по течению, опасности для плотов ряжи не представляли. Стены они имели вертикально уходящие вниз, что исключало возможность посадки плотов на мель, и даже разрушенные ниже уровня воды острова легко определялись по перекатам.

Говорливый почти прошли мимо, когда уже настоящий остров разделил Вишеру на две протоки. Широкую и узкую или, как здесь говорили, толстую и тонкую. Справедливо рассудив, что в «толстой» протоке вода спокойнее, Моисей направил первый плот в нее.

Ряжей в широком рукаве оказалось так много, что сразу пришлось маневрировать среди их стенок. А потом кто-то на носу закричал про камни под самым брюхом, и плот, взыграв бревнами, чуть не подпрыгнул над водой. Все, кто стоял на ногах, повалились на четвереньки, костер рассыпался углями из отведенного ему чана, вещи под навесом, да и сам навес тоже не остались на месте. Плот, надрывно скрипя, пробороздил остатки очередного ряжа и облегченно вывалился в тихую воду. На счастье пассажиров, веревки и дощатые крепления, стягивающие бревна, не пострадали — иначе бултыхаться всей компании в ледяной воде вместе с их пожитками.

Следующим за ними могло так не повезти.

— Э-гей!!! — крикнул пахан кормчим второго плота, плывшего на изрядном удалении. — Греби тонкой!!!

На плоту помахали рукой, а уже почти оставшийся за спиной Говорливый Камень ответил. Так внятно, что даже скептичный Вик услышал:

— Убей!!! — Скала выдержала раскатистую паузу — Ребенка!!!

И что-то оборвалось внутри. Дальше молчать было не о чем.

— Что за хрень? — поинтересовался механист У Венди.

— Знать бы…

Не знаешь, значит?

— Надоело все.

Говорящие Камни, поющие в инфразвуке скалы и непристойные надписи, возведенные в ранг откровений. Недомолвки и прямые ссылки, пронизанные сквозь века. Вик устал плыть, устал пялиться на горы, устал слушать советы, усматривать знаки, разгадывать шарады, и дико надоело вспоминать невесомое тело Венедис в руках. Такое накатывало на механиста время от времени — желание идти, а не дрейфовать, убивать, а не подстраиваться, и не тащиться следом, и не вести за собой. Просто уходить.

Угробить ребенка? Подавайте! Задушить в пеленках! Поджарить на вертеле, сделать кубок из черепа и ожерелье из кишок.

Куда там указывала армиллярная сфера? Направление, которое ничем не хуже остальных. Кроме того, что в конечной его точке присутствует Машина.

— Пристань-ка. Где-нибудь.

Моисей вопросительно посмотрел на механиста:

— Инженер…

Венедис дернула пахана за рукав:

— Погоди, его же прет. Не знаю, что значила та фраза, но его зацепило. Похоже на вербальный код.

Старьевщику было все равно, код это или нет. Просто он на самом деле считал, что единственные настоящие святые во всем этом ушлом мире дети.

Они разошлись с неприкаянными прямо там, где причалил плот. Моисей, отмахнувшись, что до Солькамска осталось по течению всего ничего, нагрузил путников под завязку. Отдал запасную малую палатку, пару волчьих шуб, походную печку-самовар, лыжи и остатки провизии.

— Понимаешь, какое дело, — напутствовал пахан Старьевщика, — я даже не могу представить, в какую задницу вас несет…

Надо же — Вик тоже.

— …но почему-то уверен, что так надо. Моя чуйка — на правильных людей. Сдохнешь ты преждевременно или будешь коптить воздух до дряхлого возраста… скорее всего, конечно, сдохнешь, но по-любому — не зря.

Вик не слушал, проверял амуницию, только на мгновение отвлекся — раз уж пахана занесло в пророчества, стоило пользоваться.

— Подгони мне еще одну стрельбу.

— Ну ты загнул, Инженер.