Механист Вознесенский Вадим

Глава 6

Оккультное и рациональное не могут сосуществовать в определенные периоды развития цивилизации. На каком-то этапе человечество становится перед выбором пути. Или — или. Возможно, много позднее люди научатся использовать бездумную мощь искусственных энергий, не нарушая целостности собственного восприятия. Либо достигнут такого уровня совершенства, что механизмы прекратят являться обузой, но и перестанут быть сильнее человека, — тогда надобность в них просто отпадет. Только случится это не скоро. Учитель считал, речь идет о тысячелетиях. А пока мои навыки — паранормальны, и отношение к ним у разных людей разное. От терпимости до неприятия. Но без восторгов.

Скрипят векторами нагрузки осей. Свернутые в спираль пружины упруго кряхтят молекулами. Щекочут импульсы токов, в никуда пропадают инерции, и звонко отражаются от поверхностей пылинки света. Для видока фон работы обычных часов — досадный, отвлекающий от сосредоточения комариный писк.

Впрочем, видок — понятие относительное. Рациональные знания даются по-разному, но доступны могут быть всем. Так и в оккультном знании — ничего не видят лишь мертвецы. И то — никто не возьмется утверждать наверняка. Я тоже чувствую. Слышу — потрескивание, поскрипывание, посвистывание, и для меня это — дедукция магии механизмов.

Кольца неплохо сбалансированы — не составило бы труда заменить втулки подшипниками, а затем установить и настроить гироскопы. Точность градуировки, как и обещал Рокин, обеспечит достоверное исчисление координат. Кстати, компас в приборе имеется — вмонтирован в подставку. Зеркала, светофильтры и трубка-визор качественного стекла — можно дополнить схему оптическим вычислителем, а можно обойтись и так. Тем более что табличка основных угловых расстояний между Полярной и Мертвой звездами позволяет корректно определять проекцию на поверхность, а между Солнцем и Луной — время по компасу. Градуировка шкал — в старинной системе отсчета. Она и механисту была привычнее, чем современная ханская, берущая нулевой меридиан по Мертвой звезде. Одним словом, инструментом Старьевщик остался доволен. Штатив, единственное, совсем короткий — не всегда найдешь стол в походных условиях.

Вик отсоединил визор, сложил армилляры и провел пальцем по внешнему ободу. По устоявшейся традиции опорное кольцо было перенасыщено украшениями — знаками зодиака, еще какими-то изысканными символами. Технической подоплеки в них не было никакой — скорее дань традиции.

Вик глубоко уважал неизвестного изобретателя, который додумался переделать чисто астрологический инструмент в прибор точной навигации. Астролябия, армилляр — самые распространенные примеры повсеместного нетабуированного использования механизмов. Пусть и простейших.

А изыски — гравировка, всякие кованые финтифлюшки — это, наверное, красиво и еще работает против стереотипа. Скупо, рационально выглядящий механизм всегда пугает обывателя. Старьевщик взвесил сложенную сферу на ладони — если дооборудовать прибор по его методике, о компактности придется забыть. Так ведь и нечем дооборудовать — в небольшом гроте на берегу неглубокой полярной речки из необходимого инструментария имелся разве что костер.

Как и просила Венедис, с армиллярной сферой механист разобрался, сама же девушка занималась другим, очевидно, не менее важным делом — раскладывала на своем щитке-зеркале красиво разукрашенные картинки. Назвать их просто гадальными картами не поворачивался язык — тщательная проработка деталей, почти рельефные изображения, сочные краски и позолота узоров делали каждую картинку произведением искусства. Вдобавок карты Венедис были круглыми и очень гармонично располагались на щите. Девушка перекладывала изображения, меняла их местами и что-то бормотала себе под нос. Непосредственно гадание Вик представлял несколько иначе, а потому заподозрил спутницу в убийстве времени.

Пустой желудок располагал Старьевщика к сарказму, поэтому он без обиняков уточнил: а не раскладывает ли спутница пасьянс?

— Можно сказать и так, — не отрываясь, согласилась Венди. — Очень сложный. Пытаюсь, в числе прочего, найти в нем тебя и наш путь.

Старьевщик буркнул — чего его-то искать, вот он, здесь, пожрать бы лучше чего найти, хоть лемминга в котелок бросить. В руднике его желудок приучился переваривать все — от дохлых крыс до экзотически цветущей плесени. За неделю спутники ушли далеко на юго-запад, решив худо-бедно придерживаться изначально предложенного Виком направления. Всех возможных преследователей им вроде удалось обойти, следуя нехожеными маршрутами, но из еды за все время посчастливилось добыть только средних размеров зазевавшуюся рыбину. Вчера. А безвкусные брикеты из походного рациона статутной княгини закончились двумя днями ранее.

И пользоваться стрельбой Венедис пока настоятельно не рекомендовала. Вик имел по этому поводу собственное мнение — в горах определить источник выстрела невероятно сложно — и все порывался идти охотиться. Правда, за время путешествия промысловый зверь на глаза почти не попадался.

— Воздержание очищает организм и разум, способствует самоконтролю и медитации, — вздохнула девушка. — Вот черт! — И нервно смешала карты.

— Не складывается? — участливо поинтересовался механист.

— Не могу понять… Хм… Попробуем мозговой штурм? — Девушка выдернула из карточного веера четыре картинки и подала три из них Старьевщику. — Что ты скажешь об этих арканах?

Четвертую она с сомнением покрутила в руке и вернула в колоду.

С большим удовольствием Вик попробовал бы правильно приготовленные мозги какого-нибудь оленя, о значении же «мозгового штурма» мог только догадываться. Но карты все-таки взял.

На первой нарисован балансирующий на краю пропасти человек в ярком наряде, с посохом и узелком путника на плече. У ног его лает белая собака, а фоном служит солнце, очень натуралистично освещающее горные пики. Человек отрешенно улыбается, не глядя под ноги. Кайма рисунка отделана замысловатой золотой вязью.

Вторая изображает скелет в красных латах, рубящий в пустыне растущие из песка человеческие руки и головы. Причем позади костяного латника людские конечности прорастают вновь. Оружием скелету служит изогнутая полумесяцем коса. По краю карты идет черная полоса с плетением серебряных соцветий.

На третьей очерчена бронзового цвета концентрическая фигура с чередой загадочных знаков по окружности, со спицами и сложным рисунком, напоминающим замочную скважину, в центре. С одной ее стороны по ободу скользит вверх огненной окраски птица, с другой — вниз — извивающийся змей. Окантовка — лазурный геометрический узор на снежно-белом фоне.

Вик рассмотрел картинки со всех возможных ракурсов. Только на зуб не испытал. Больше, чем содержание, механиста заинтересовала техника исполнения рисунков — при перемене угла зрения изображения, казалось, двигались. И материал — не бумага, скорее ткань, пропитанная несколькими слоями краски до плотного, упругого состояния.

— Тонкая работа.

— Нужны твои ассоциации, — скривилась Венедис. — Это важно.

— А я что — гадалка?

— Это не гадание. В прямом смысле слова.

Это не гадание. Как не гадание и построение гороскопа. Это настройка сознания под перечень вопросов. Значения карт определены некоторым общим признаком, но так многовариантны, что зачастую противоречивы. В картах немаловажно все — комбинация, угол поворота, они же круглые, и даже освещение. Кропотливая работа с картами — помощь сознанию в решении сложных задач, поиск логических связей между событиями, анализ прошлого и планирование будущего.

Карты — это серьезно. Они помогают думать. А думать, так повелось с картами, привычнее вдвоем. Карты — это диалог.

Можно и подыграть — делать все равно нечего.

— Странник, — Вик поднял первую карту, — путь его опасен, и некто, — механист указал на собаку, — пытается его предостеречь. Природа, горы… вероятно, этот человек символизирует нас с тобой. Здесь и сейчас. Наверное, стоит быть осторожными.

— Слишком в лоб, — покачала головой Веди. — «Дурак» — карта наиболее неоднозначная из всех карт.

«Дурак» — нулевая карта старших арканов. Может быть, персонаж вот-вот сорвется в бездну, а может — сотворит путь под своими ступнями, перешагивая бесконечность. Мимоходом, спонтанно, бездумно на пустом месте создаст и разрушит вселенные. Пес у его ног может оберегать, а может и подгонять, кусая за пятки. Что неизменно — отрешенная улыбка странника. Он ведь божественно гениальный, юродивый Дурак.

— Некоторое время назад, — Венедис морщится, — мне думалось, что Дурак — это ты, механист. Но не обольщайся — я ошибалась.

Вот еще — Старьевщик не подал виду, но он не находил это лестным эпитетом. Девушка продолжала:

— В моей религии карта «Дурак» несет тайный смысл «Охотник на драконов». Самоуверенный до глупости воин многих времен и народов, единственная бессознательная жажда которого — найти и убить Дракона. Найти и убить время и пространство. И этим породить новые. В общем случае Дурак — это непреднамеренный Убийца или случайный Творец. Как повернется. В раскладах с участием Дурака важным фактором выступает неизвестное — его поклажа, то, что он несет на своих плечах. Что у него может таиться в котомке?

— А я почем знаю? — Вик спокойно выдержал давление карих глаз.

В рюкзаке таились завернутые в фольгу кристаллы, но механисту было все равно, кем выступать в пророческих инсинуациях статутной княгини — Дураком или Убийцей. Он просто хотел выжить.

— Возможно, — Старьевщик все-таки решил поменять тему, — уж очень тонко обозначилась аналогия: котомка Дурака — его рюкзак, — собака на карте — эта твоя Гоньба.

— Угу, не исключено. Да и Дураком может оказаться целая группа существ…

Главное — чтобы не в дураках. Если девчонка столько разглагольствует с одной картой — неудивительно, что приходится так биться над целой колодой. Сколько в ней там — Вик оценил навскидку, — около сотни картинок?

— Ладно, пользы от тебя пока никакой, но давай продолжим — всякая мелочь способна послужить толчком к пониманию. Следующий аркан.

Аркан — карта, не исключено — козырь, догадался Вик. Следующее изображение механисту совсем не нравилось. Если оказаться «Дураком» его не пугало, то быть «Мертвым» и подъятым не хотелось совершенно.

— Смерть, — прокомментировал Старьевщик, — чего уж там… Хочется надеяться, что не я. И не нам.

Девушка рассмеялась:

— Не ты. «Дурак-Убийца» — это Личность, а «Смерть» — Явление. Карта означает закономерный конец чего-то старого и начало перемен. Смерть — это не страшно.

Смерть — не страшно. Разве можно бояться жизни? Как скелет — основа тела, так и Смерть — основа Жизни. Раздели Жизнь со Смертью — вот тогда промежуток заполнится страхом.

Вик еще раз осмотрел карту. Для него Смерть была разложением, мучением и болью, давящим ощущением, обволакивающим рассудок при выключении защитных контуров. Причины такой реакции оставались загадкой — то ли подсознательный страх перед Всеобъемлющим, то ли болезненная гиперчувствительность. Но Давящее Вик всегда четко ассоциировал со смертью. И запахом сирени. Он смотрел на карту и снова видел чумные бараки.

Это было в конце весны, в самом начале лета — чтобы перебить зловоние, в бараках повсюду стояли и постоянно обновлялись букеты цветов. Мертвецов выносили, складывали в траншеи, засыпали тела известью, из-под которой, как на картинке, потом торчали людские конечности. А старые нары занимали другие будущие мертвые, и рядом с ними появлялись свежие соцветия. Может, для кого-то, кто попал в бараки позднее, смерть стала пахнуть, предположим, фиалками, но для механиста неизменным запахом тлена был аромат сирени.

Карта пахла сиренью, а в то, что позади скелета отрубленные головы вырастут вновь, Вик не верил. Смерть — дорога в один конец. А значит, на изображении нет понятия «сзади», есть «вокруг». И Смерть — в центре, косит не успевающие подняться из земли ростки человеческих тел. Любопытно, Старьевщик сразу не заметил особенность рисунка — скелет так увлекается своей жатвой, что в пылу отсекает собственную ногу. Как в ненастроенном механизме — отсутствие сбалансированности есть саморазрушение. Или все-таки коса — орудие, не подконтрольное даже своему владельцу?

Венедис выслушала, покусывая губу:

— Смерть искусственна и расходится из некоего эпицентра? Что же остается позади?

— Ничего, — пожал плечами Вик, — не смерть идет к жизни, жизнь со всех сторон втягивается в воронку смерти, а там, в центре, — ничто, пустота.

— Здесь у вас своеобразное виденье послесмертия… — протянула Венди, — я этого не учла. Спасибо. Разложение этого мира, как нечто имеющее объективную причину, источник… обдумаю. И еще коса, несущая самостоятельную функцию… так интересно. Я уже думала над ролью Гекаты.

Если бы Вик решил уточнить последнее из услышанного, ему бы разъяснили, что Геката — богиня Луны, чей серп-месяц испокон отождествляли с изогнутым лезвием орудия Смерти. Но он пропустил имя мимо ушей — ему вдруг пришло на ум, что разлагающимся можно понимать состояние его рационального, механистического мира. Поделись он этим со спутницей, та бы подтвердила — несомненно, так и есть на самом деле. И Смерть — только начало перемен.

Вик отбросил карту — она была ему неприятна — и взялся за третью. Змей, птица, непонятное колесо.

Знающий человек понял бы, что это Колесо Фортуны, птица — Феникс, а змей — Дракон.

Что Фортуна — особа, которая ведет в нужном ей направлении даже противящегося этому движению, но только способный балансировать сможет какое-то время удерживаться на гребне и не быть сразу раздавленным тяжелым ободом судьбы.

Что Феникс с Драконом — равнозначные силы в извечном противоборстве.

И Дракон мудр, ибо пожирает свой отмирающий хвост и не гибнет, оставаясь разумом древним.

А Феникс чиста и открыта, ибо способна погибнуть, чтобы потом возродиться обновленной.

Но место на вершине только одно, и Дракон с Фениксом поочередно трещат костьми под Колесом Фортуны.

Старьевщик не знал таких тонкостей, поэтому сказал первое, что пришло на ум:

— Механизм.

— Что? — оживилась Венедис.

— Ну вот же. — Вик приподнял сложенную армиллярную сферу — форма, концентрические детали, символы на ободе неуловимо сочетались с изображением на картинке.

Девушка сравнила рисунок и устройство в руках Старьевщика и выразила эмоции кратко:

— Твою мать!

Потом надолго замолчала, размышляя. Механист, не дождавшись новых вопросов, закутался в одеяло и повернулся спиной к огню. Очень хотелось надеяться, что во сне обойдется без тревожащих рассудок откровений.

Вик разлепил глаза, когда солнце вовсю играло бликами на горных вершинах. Старьевщик не обольщался — погода в приполярье слишком капризная штука, чтобы доверять таким вот ярким просветам. Не пройдет часа, как небо затянут свинцовые облака и оно заплачет тяжелыми липкими каплями. О скором дожде уверенно ныли старые переломы и недавние раны.

Вдобавок курящиеся вершины гор на западе указывали, что на противоположном их склоне уже не первый день свирепствует снежная буря. С такой особенностью Каменного Пояса Вик был знаком по ходкам на ту сторону. Зима в западном предгории наступала на пару недель раньше восточного, заканчивалась тоже позднее. И вообще, климат там был жестче, сырой и холодный. Неприкаянные выбирались на Мертвые Пустоши южнее, и то, бывало, тащили с собой лыжи посреди тепла, не ведая, какая погода встретит их за перевалом. Пояс протянулся аккурат с севера на юг и защищал восток от влажных, а иногда и смертоносных ветров запада. Когда-то это спасло добрую половину материка. Когда-то давно…

А конкретно сейчас хотелось радоваться жизни и верить в будущее — несмотря на морозный парок, клубящийся при дыхании.

Старьевщик огляделся — спутницы нигде не было видно, только костер потрескивал свежим хворостом и котелок над огнем попахивал травяным сбором. Механист, выбрался из грота и сунулся было за куст, но замер, вдруг начисто забыв о естественной надобности.

На противоположном берегу горной речки, насколько хватало взора, тянулась почти отвесная стена, куце поросшая цепляющимися неизвестно за что деревьями. Камень горы местами был будто сколот гигантским зубилом и отполирован снегами и ветром так, что возникало сомнение в нерукотворности всей скалы. Именно напротив такого участка и застыл обалдевший спросонья Вик.

Рисунки. Огромные и просто большие, бессистемно разбросанные по естественному природному холсту. Старые, очень старые, почти незаметные, если бы не хорошее освещение и очень удачный ракурс. Схематические изображения людей, животных и едва различимые угловатые символы, схожие с узорами на нарядах коренных жителей. То тут, то там встречаются на камнях Пояса писаницы — незамысловатая живопись Древних, но здесь все слишком масштабно. Похоже, этим местом и именно отсюда любовались уже тысячи лет назад.

Но главным украшением служат не стершиеся наскальные рисунки. На плоском валуне, сползшем боком в холодную воду, спиной к механисту сидела на корточках обнаженная по пояс прекрасная наяда. Умывалась, плескаясь и пофыркивая. Солнце, бессмертные горы с близкими к вечности изображениями и гибкие девичьи плечи — страшно было шевельнуться, чтобы не нарушить хрупкое очарование момента. Старьевщик видел каждый завиток, каждую выбившуюся прядь русой косы, чувствовал волнующую шероховатость покрытой зябкими пупырышками кожи, и ох как его возбуждал этот выныривающий сбоку и струящийся вдоль позвоночника рисунок так называемого Дракона. Этот яркий змей на коже удивительным образом сочетался и контрастировал с выцветшими каменными картинами древних шаманов.

— Сильное место, — прервала механисткие грезы Венедис. — Где-то тут иппокрена проходит совсем близко к поверхности. Подай полотенце.

Горы — места, где планета выдавливает из камня его грубую мощь, — всегда богаты источниками. Точки наивысшей напряженности, иппокрены, постоянно притягивали людей, даже первобытных. Потому что в таких местах Хорошо. А иногда и Плохо — к плохому людей тянет не менее сильно, чем к хорошему. Почему? Бытует мнение, что злость или доброта любого места зависят не от геодезии, а от находящегося там человека.

Вик передал девушке лежащий рядом мягкий рушник, затем, искоса поглядывая на вытирающуюся Венди, тоже начал стаскивать шмотки. Не то чтобы он испытывал острое желание шокировать организм ледяной водой, но девчонка, зараза, постоянно тормошила в механисте самца. Содрогаясь от холодных поцелуев реки, Вик поймал себя на мысли, что неплохо бы после размяться с палашом — для возвращения потерянной формы.

— Дай швы гляну. — Венедис тронула бок теплыми пальцами.

Где-то под ложечкой заныло, хотя касания были далеко не нежными. Или это с голодухи? Пальцы споро пробежали по ребрам, прижимая и сдавливая кожу.

— Снимать пора, — огласила девушка результаты осмотра.

Надо так надо — Старьевщик прореагировал по-философски безразлично. Венедис вытащила нож и принялась выковыривать из тела уже порядком вросшие узелки и нитки. Вику отчего-то показалось, что не церемонилась она вполне сознательно. Да и черт с ней. Боль — это просто жалобы вечно паникующих нервных окончаний.

— Сожжешь. — Девушка сунула в руку несколько уже выдранных с кровью ошметков нити.

— А как насчет дезинфекции? — между прочим уточнил Старьевщик и беспечно сунул узелки в карман.

— Мой нож, — Веди ухитрилась особенно удачно кольнуть острием, но Вик не подал виду, — чище твоих тряпок. Швы потом спиртом обработаем.

— Надо же — у нас, оказывается, еще спирт остался…

Несутся облака, тащат в себе колкий снег, заслоняют солнце серыми телами. Ветер их загоняет, скручивает, стонет, натыкаясь на черные скалы. Рассержен — не в силах преодолеть хребты Каменного Пояса. И тучи упираются в горы, клубятся, сползают в седловины перевалов и теряются в безмятежности восточного склона. Вершины словно объяты языками белого пламени — это вьюга ледяными касаниями поглаживает пики, кары, ущелья, оставляет после себя многометровые подветренные наносы. Там непогода. На склонах сейчас небезопасно. С той стороны — непроницаемая мгла, мокрая стужа и сбивающий порывистый ветер. С этой — хоть и спокойно, но растущая на краю хребта наледь в любое мгновение может сорваться лавиной.

Но это не здесь — это дальше и выше. А тут хорошо — река перекатывается через камни, свет играет в веселящейся воде, и солнце еще ухитряется пригреть на безветрии.

Кривоного танцуют, которую тысячу лет охотники, пытаясь нагнать вот уже тысячи лет противящихся этому маралов. Они, наверное, тоже неслабо проголодались. Охотники. За все эти какие-то тысячи лет.

Вик улыбнулся. В хорошую погоду даже к голоду отношение снисходительное. Стоящая рядом Венедис своим молчаливым присутствием тоже стимулирует настроение положительным образом. Потому что молчаливым. И потому что Венедис.

Только…

Что-то меняется.

Почему она всхлипывает? Отчего и без того размытые фигуры на камне совершенно теряют четкость, а челюсти сводит почти позабытой зубной болью?

Давит на барабанные перепонки, словно тело резко вздернули вверх, в разреженную атмосферу горных пиков, в небеса. В небесах не так легко, как кажется снизу. Там херово и нечем дышать. Кто там рассуждал про плохие-хорошие локации?

Впрочем, все терпимо — просто неожиданно. Зуб чуть болит — талисман работает. Вик восстанавливает дыхание, разворачивается и видит, как Венедис медленно оседает на землю. Механист бросается к девушке и помогает удержаться на ногах. Вот кому сейчас плохо, вот кто сейчас теряет себя в высоте тщетных небес. Глаза закатились, ресницы мелко дрожат, щеки стремительно бледнеют. На закушенной губе набухает капля крови.

Вик подхватывает выпавший из слабеющей ладони клинок, который только что щекотал его ребра, сдавливает пальцами щеки у основания челюстей так, что рот Венди приоткрывается, и вставляет между зубов рукоятку ножа. Держись, девочка.

Она держится, прижимается всем телом к Старьевщику, упирается лбом в его плечо. Вик вдыхает слабый аромат волос… Феромоны?.. Какая разница!.. Вдыхает аромат… И почти радуется тому, что сейчас происходит.

Тянутся секунды, каждая из которых — прожитый день, облака над перевалами то замирают, то дергано перемещаются, а Вик обнимает пахнущую незнакомо и притягательно женщину-ангела, и она не думает отстраняться.

И пусть с ее стороны это не порыв нежности, а инстинктивная тяга к талисману — Вик жадно вдыхает морозный воздух, охлаждая коронку и увеличивая амплитуду сигнала.

И пусть с его стороны это не порыв нежности, а тешащий самолюбие рефлекс мужчины-защитника, охраняющего свою подопечную, — Вик предпочитает думать, что все дело в этом.

Глупый, противоречащий инстинкту самосохранения рефлекс.

Но есть в происходящем и нечто… волнующее.

Венедис медленно приходит в себя, выплевывает нож, но все так же льнет к механисту.

— Ты вне их полей, — шепчет, — тебя нет для них, ты им неподвластен. Держись.

А чего держаться, ведь талисман — это механизм. Бездушный и безотказный. Даже загнись Вик там, на недавнем пожарище, контур продолжал бы работать в заданном диапазоне частот, пока тело механиста оставалось теплым.

Старьевщик покровительственно улыбается — держусь.

Венди пытается улыбнуться в ответ — получается не очень.

Гоньба? Где-то недалеко. Или нет? Вика наполняет злоба. Где? Он смотрит на лес, на горы, на реку. Солнце закрывает первая туча. Пейзаж уже не так очарователен. Наскальные охотники теперь не танцуют — хищно бросаются на затравленную добычу. Загнанную в угол. В угол?

Вик присматривается к рисунку. Древние ведь ничего не делали просто так? Вся их жизнь была наполнена смыслом, каждое действие в любой момент времени подчинялось несовместимому с праздным существованием стремлению выжить. Писаницы не плод вдохновения и не проба кисти, как бы коряво ни выглядели угловатые фигуры. Нарисовать трудоемкую картину на вертикальной десятиметровой стене и измарать детскими каракулями клочок бумаги — не одно и то же. Для первого нужна четкая, целесообразная причина.

Бесплодны попытки современных исследователей рассчитать примитивную волошбу древних — та магия была еще слишком животной для цивилизованного понимания. Но что всегда отличало человека от зверя и что способен увидеть механист в красноватых линиях на сером камне?

Зерно рационального.

И не важно, кто несколько тысяч лет назад жил в пещере напротив гигантской писаницы — искусный шаман или великий охотник. Важно то, что в те первобытные времена люди еще не разделяли магию и логику. Вик это видит.

Острая вершина — ориентир. Спираль заходящего солнца — указатель сторон света. Схематические зигзаги гор. Волнистая линия реки. Каньон с отвесными стенами — труба, как здесь называют. Тупик с клинообразным входом и узкой горловиной. При всей непропорциональности элементов — карта местности, план-схема оптимальной расстановки загонщиков и стрелков на стенах природной ловушки.

— Ау! — Венедис легко толкнула Старьевщика в грудь. — Чего вцепился?

Вик так увлекся созерцанием древней тактической карты, что не заметил, как ослабело, а потом вовсе сошло на нет внешнее давление. Девчонка теперь выглядела хоть и уставшей, но вполне боеспособной. Механист задержал руки на талии спутницы секундой дольше положенного и заглянул в глаза — нарочито-недоумевающе. Встретив во взгляде зарождающуюся злость, резко отпустил, словно обжегшись:

— Ой!

— А могла и коленом, — прокомментировала девушка, расправляя куртку.

Это точно — могла, и, вспоминая последствия стычки с местными в «Гостином углу», мало бы не показалось. Вик улыбнулся — поосторожнее надо с такими заигрываниями. Вот только навряд ли получится — лишний адреналин в крови всегда побуждает к рискованным поступкам.

— Это Гоньба? — уточнил Старьевщик само собой разумеющееся.

— Они. — Венедис развернулась и направилась в пещеру.