Третья сила. Сорвать Блицкриг! (сборник) Вихрев Федор

Бруно Шредер (пилот ФВ-190)

На русском фронте обер-лейтенант Бруно Шредер уже был. С самого начала кампании против Советов его эскадрилья участвовала в боях. И лично на счету Шредера было пятнадцать сбитых «иванов». Причем сбитых по-настоящему, а не приписанных благодаря мохнатой лапе в штабе, мелким подношениям своим командирам или бесконечной наглости. Бои с русскими не шли ни в какое сравнение со стычками с англичанами, а уж тем более — французами, и Бруно уже не рассчитывал попасть в родной Берлин живым и здоровым. Но благодаря случаю и легкому ранению сбитый над передовой немецкий летчик был замечен начальством и отправлен в тыл на лечение, а затем и на освоение нового самолета. Тогда, на свободной охоте, звено Шредера было перехвачено русскими истребителями и полностью уничтожено, сам он, на тот момент еще лейтенант, гордился тем, что в этом бою ему удалось сбить вначале русский штурмовик, работающий на передовой, а затем и подбить русского аса. После чего «иван» с дымом ушел к себе, а Бруно совершил посадку чуть ли не на штаб дивизии, оборонявшей этот участок фронта. Случившиеся там репортеры шустро напечатали о подвиге простого берлинского парня, разогнавшего орды русских самолетов, и пребывание уже обер-лейтенанта и кавалера Железного Креста Шредера в госпитале было скрашено отблесками славы и вниманием медперсонала, особенно женской его части.

После того как раненая рука и бок пришли в норму, Бруно получил двухнедельный отпуск и направление в часть, осваивавшую новое чудо германского оружейного гения — истребитель-бомбардировщик ФВ-190А. Это был ответ русским, чрезвычайно насытившим свои войска малокалиберной зенитной артиллерией. Скоростной, достаточно хорошо бронированный, с мощным бортовым вооружением, способный постоять за себя и в бою с новыми русскими истребителями самолет очень понравился Бруно. И все три месяца освоения новой машины, совмещенного с лечением «детских болезней», отрабатывалась новая тактика применения этих творений немецких конструкторов и рабочих.

Положа руку на сердце, самой большой мечтой обер-лейтенанта Бруно Шредера было применение лично им этой машины где-нибудь подальше от Восточного фронта. В Германии или пусть даже в Африке. Лишь бы вновь не сталкиваться с кошмаром русских атак и ужасом штурмовок русских войск, плотно прикрытых МЗА. Но судьба распорядилась иначе, и вот уже две недели экспериментальная эскадра Люфтваффе, предназначенная для комплексной борьбы с русскими частями ПВО и истребителями, потихоньку изучала район предстоящих боевых действий на южном участке советско-германского фронта.

Задача эскадры состояла в боевой проверке новых самолетов и отработке методов борьбы с новыми русскими истребителями и ПВО.

Степан

Лежать хорошо. Особенно — на чистых простынях. И спать в тишине. И есть три раза в день, а не когда придется. Плохо лишь то, что все эти «радости» доступны только тяжелораненым.

В московский госпиталь меня доставили в бессознательном состоянии: тяжелые осколочные ранения плюс осложнения от предыдущего ранения поставили мою драгоценную тушку если не на грань жизни и смерти, то весьма близко. Первые дни в сознании не отложились в памяти совершенно — все чувствовал, делал, видел, слышал как в густом тумане. Насколько это типично — судить не берусь, но мне, знаете ли, на тот момент было не до самоанализа.

Ну, а пока оклемываемся, можно немного порассуждать на отвлеченные темы. Например, об идущих сейчас боях и о причинах поражений под Смоленском и на Юге. А причина, увы, та же, что и в нашем времени — недооценка противника. Пусть и не такая сильная, как была в нашем сорок втором, но значительная. А вот немцы выводы сделали правильные… И шут с ними. Повторять опостылевшие еще на «хронородине» аргументы о том, почему Вермахт образца сорок второго года объективно сильнее РККА, нет ни желания, ни сил. Лучше заняться отловом своих косяков.

Основная причина, снизившая эффективность нашей противовоздушной обороны, — потеря связи и радаров. Особенно ярко это в центре проявилось. Увы, но поделать ничего нельзя: промышленность и так выдает радиостанций, радаров и прочего обнаружительного, связного и наводящего добра больше, чем у нас, и, по-моему, больше чем способна даже в теории. Эх-хе-хе, и почему Россия не Америка? Нам бы их промышленную базу… Мечтать не вредно.

Ладно, а с другой стороны если зайти: попробовать поискать решения из своего мира? Так, а что у нас осталось-то? Воздушный командный пункт — летающий радар? Ну, положим, радар на самолете поместится, не проблема, а толку? Ладно, буду много думать.

Бруно Шредер

Как раз сегодня и должно было состояться первое боевое применение новой методики бомбово-штурмового удара. Бруно немного волновался. Ведь это он две недели назад на совещании предложил такой способ атаки русских. Хотя уже и прослужил достаточно долго в армии, чтобы усвоить древнюю мудрость о том, что «инициатива любит инициатора», и понимал, что рисковать головой и отвечать перед начальством придется именно ему.

Вот уже неделю на этом участке фронта Люфтваффе практически не проявляло никакой активности. Нет, полеты разведчиков никто не отменял, и «эмили» с «фридрихами» продолжали прикрывать свои войска, даже сбив пару штурмовиков и повредив еще трех, которые, к немалому удивлению русских, смогли беспрепятственно уползти к себе. В отличие от обычной практики, немецкие летчики не кинулись их добивать уже над советскими войсками… Такой был приказ.

Принимались все меры к тому, чтобы не спугнуть и не насторожить русских, чтобы расслабились наблюдатели за воздухом и чертовы русские зенитчики на своих «тарахтелках»…

И вот сегодня есть шанс отыграться. За сбитых этими невзрачными, на первый взгляд, корявыми и неуклюжими танкетками друзей, за смертный ужас пикирующих атак на плюющуюся снизу смерть, после которых немногие оставшиеся в живых с ужасом ждали нового приказа на штурмовку.

Службе радиоперехвата удалось выяснить, что русские собирают большую колонну для снабжения частей, держащих фронт в районе Каменки. Недельная пассивность немецкой авиации принесла свои плоды, колонна собиралась большая, и обнаглевшие русские, по-видимому, решившие, что немецкие бомберы переброшены на север, вздумали провести ее днем. Несмотря на это, к сопровождению колонны было привлечено порядка двадцати самоходок ПВО, практически все, что имелось на этом участке в распоряжении держащего оборону корпуса генерала Еремеева. Пролетевший в районе сосредоточения колонны немецкий разведчик поспешно удалился на полной скорости, едва только заметил приближение четверки краснозвездных Яков. Но свое дело он сделал — засек начало выдвижения. Теперь немецкие штабники достаточно точно могли рассчитать место нанесения удара и не беспокоиться о насыщенном зенитками районе складов, в безуспешных атаках которого было потеряно почти четыре десятка самолетов.

Четыре девятки знаменитых «лаптежников» приближались к линии фронта на высоте четырех тысяч метров в сопровождении восемнадцати «мессершмиттов». Еще четыре эскадрильи истребителей сидели в кабинах, ожидая сигнала на вылет на помощь своим бомбардировщикам. Несомненно, что в русских штабах ПВО уже засекли эту махину и лихорадочно готовились к отражению атаки. Но о том, что ее целью станут не места сосредоточения резервов или склады, а именно так досаждающие Люфтваффе «Вязы» и прочая зенитная артиллерия, они не догадывались.

Обер-лейтенанту Бруно Шредеру доверили самую сложную и ответственную часть операции. Ведь он был не только идейным вдохновителем «Молота Тора», как назвали операцию штабисты, но и одним из наиболее подготовленных пилотов ФВ-190А. К сожалению, из двенадцати машин в экспериментальной эскадре в рабочем состоянии на этот момент было всего лишь десять, что несколько снижало ее ударную мощь. Но оттягивать начало было уже нельзя. Берлин требовал результата.

Через десять минут после сообщения разведчика, в тридцати километрах южнее линию фронта в нескольких местах на малой высоте, прячась в складках местности и прижимаясь к земле, пересекли десять немецких самолетов неопознанного типа. На редкие сообщения заметивших их пехотинцев командование ПВО не успело отреагировать, лихорадочно пытаясь выяснить цель появления немецкой эскадры и стягивая к месту предстоящего боя резервы истребителей. К тому времени оберст Кремп, герой Испании и кавалер Железного креста, лидер группы, уже видел прямо по курсу перед собой в нескольких километрах растянувшуюся змею колонны. И то, как в сторону от нее расползались маленькие букашки зенитных машин, обеспечивающих себе свободу маневра. Русские понимали, что на такой высоте «лаптежники» для них недоступны, но сопровождали пролет эскадры задранными вверх стволами скорострелок, ожидая от немцев всякой пакости. Несмотря на это, появление стелющихся над землей лобастых силуэтов «фоккеров», поначалу принятых многими за своих и слетающихся с трех сторон на колонну, было неожиданно. И смертельно эффективно. В первом же заходе специально натасканным на атаки маневрирующих малоразмерных целей летчикам ФВ-190 удалось вывести из строя и уничтожить восемь машин с зенитными автоматами. А через полминуты на оставшиеся машины зенитного сопровождения обрушили бомбы первая и вторая эскадрильи оберста Кремпа, специально ориентированные на атаку именно этих «проклятых», «чертовых»…, «тарахтелок», выпивших столько немецкой крови. В это время эскадрилья Бруно набирала высоту, собираясь согласно плану боя отражать атаки русских истребителей, уже подтянувшихся к дорвавшимся до колонны фашистам с разных сторон. А немногие оставшиеся в живых асы бомбардировочной авиации, начинавшие эту войну, наслаждались такой непривычной безнаказанностью…

Колонна Игоря Селина

— Приготовиться к движению!

Десятки автомашин и гусеничных тягачей вытягиваются длиннющей змеей. Вообще-то, наставления по формированию колонн для движения в прифронтовой зоне не рекомендовали собирать этакого «удава» — такую колонну тяжело охранять, особенно с воздуха, но немцы в последнее время особой активности не проявляют, что с большой долей вероятности говорит о малочисленности самолетов противника, и аналитики штаба ПВО дали добро на дневной провод крупного конвоя…

Старший лейтенант Игорь Селин внимательно наблюдал за воздухом. Так получилось, что, воюя с первого дня, он не только ухитрился не получить ни одного серьезного ранения, но и не иметь ранений вообще. И это при медали «За Отвагу», полученной еще командиром орудия сержантом Селиным за участие в прорыве группы генерала Карбышева.

После прорыва, короткого отдыха и курсов младших лейтенантов новоиспеченного командира взвода отправили на Юго-Западный фронт. Здесь он принял командование над одним из первых зенитносамоходных взводов, составленным из переделанных бэтэшек. И, видимо, неплохим командиром он оказался, если он же первый в дивизии получил новые самоходки.

«Вязы», едва попав на фронт, стали источником самых разнообразных баек, от забавных (типа «из шестиствольного ружья да по такой стае») до откровенно страшных (когда зенитный дивизион исчезал в течение одного боя). Сам же Игорь прямо-таки влюбился в новую технику, справедливо замечая, что если руки кривые и растут совсем не из плеч, то любая машина «деревянным гробом» станет.

Воюя больше года, он для себя сделал вывод, что немецкие летуны — народ до безобразия вредный и гораздый на всякие пакости, поэтому, когда высоко над колонной прошли «лаптежники», он насторожился. В последнее время немцы предпочитали атаки с минимально возможных высот, уменьшая время нахождения под огнем, и такое нелогичное поведение опытного противника показалось странным.

— «Один-один», воздух, «один-два» — внимательно следим за землей, — по этой команде одна пара зениток опустила стволы на ноль, готовая к отражению наземной атаки. Но они ошиблись. Странные самолеты непривычного силуэта появились внезапно, несясь с разных направлений на колонну. Сработал «условный рефлекс зенитчика»: если предмет знакомый — посмотри чей, если не знакомый — сбей его, а потом посмотри чей. Стволы ближайшей к неизвестным установки полыхнули огнем, выбрасывая стальную смерть навстречу самолетам. В ответ ведущий окутался пламенем — плоскости и капот двигателя казались окутанными кроваво-красным ореолом, ливень снарядов и пуль обрушился на самоходку, разлохматив бронелисты. Машина Игоря прыгнула вперед, хлестнув огнем по выходящим из атаки самолетам. Следующий заход превратившаяся в «тройку» «четверка» встретила из всех стволов, заставив немцев свернуть с боевого курса. Над самой головой пронесся отчаянно дымящий «неопознанный летающий объект» — кто-то из зенитчиков достал-таки нового врага.

Но тут же вздрогнула земля, и одна из машин Игоря скрылась за стеной разрывов — пикировщики, про которых все забыли, свалились как снег на голову, забросав зенитчиков бомбами. И снова водитель спас машину, выдернув из-под смертельного града. Заложив крутой вираж, немец пошел на второй заход, выпустив из вида вторую машину… Под огнем «Вяза» самолет просто развалился в воздухе, шансов выжить у летунов не было…

Игорь с трудом выбрался из башни самоходки. На дороге горели боевые и транспортные машины, суетились люди, слышались крики команд, стоны раненых. Немцы улетели. Улетели, полностью уничтожив зенитное прикрытие колонны. Глядя на разбитые машины, хотелось кричать, выть, кататься по земле, но… Игорь просто стоял. Стоял и смотрел жестким взглядом на принесшее смерть небо.

Бруно Шредер

Несмотря на внезапность атаки, русские зенитки смогли взять плату за свою гибель. Два «юнкерса» осыпались дождем обломков на колонну, но самой большой неприятностью для Шредера стал доклад ведомого командира второго звена фельдфебеля Курта Вассермана о том, что машина повреждена русскими зенитками и он вынужден уходить к линии фронта. Оставалось надеяться, что русским истребителям будет не до него. К счастью, как оказалось потом, Курт, хоть и не дотянул до аэродрома, но благополучно миновал линию фронта и даже к вечеру вернулся в расположение части.

Но обо всем этом обер-лейтенант узнал значительно позже. Сейчас же его занимали русские истребители, навалившиеся частью на истребители прикрытия, а другой частью стремящиеся пробиться к Ю-87. И им это вполне удавалось. Три бомбардировщика, пилоты которых увлеклись атакой беззащитных грузовиков русских, были атакованы парами Яков. Бруно быстро оценил ситуацию. Два экипажа, вслед за которыми неслись пары русских истребителей, были обречены — в пылу боя они выбрали курс, выводивший их прямо под приближающуюся массу русских самолетов. У одного хватило ума и везения, чтобы со снижением уходить на запад. Шредер приказал поредевшему второму звену атаковать «иванов», преследующих эту машину, и вместе с ней уходить на свой аэродром. Больше ничего для управления боем он сделать не успел. Русские быстро извлекли урок, потеряв четыре истребителя, накапливали силы. На экспериментальную эскадру навалилось около пятидесяти «иванов».

— Всем «орлам» — в круг! Собраться в круг. Время подлета «альбатросов» — семь минут. Держаться.

Оберст Кремп летал давно. И воевал давно. А на русском фронте — целую вечность. Год и двести боевых вылетов. Для понимающего человека, хоть раз сталкивавшегося с русскими зенитками и истребителями, это значило очень много. Пройдя сквозь ад штурмовок, оставшись живым, записав на свой счет даже два русских самолета, он получил самое главное. Нет, не награды, хотя и ими его не обделили, а опыт. Вот и сейчас он понимал, что будет трудно. Но все шансы отбиться у его пилотов есть. Надо только держаться. Русские стянули к ним практически все истребители на этом участке фронта. Но Люфтваффе сегодня подготовилось. Еще семь, нет, — уже пять минут, и на измотанных боем русских свалятся еще четыре эскадрильи прикрытия. Сорок шесть машин.

Бруно крутился чуть выше основной карусели боя. Атака свалившихся сверху «волков», а именно такими были позывные «фокке-вульфов», была успешной, и сразу два русских ЛаГГа оказались сбиты. Один из них стал крестником обер-лейтенанта. Но его звено и само уменьшилось на одну машину. Незамеченная ими пара ЛаГГов атаковала на встречных курсах. И, несмотря на отличное бронирование нового истребителя, сноп огня трех пушек «ивана» взорвал ведомого Бруно. Лишь только чутье опытного летчика позволило тому самому увернуться от предназначенной ему очереди. За атаковавшими его «иванами» увязалась пара «Мессершмиттов» прикрытия и удачным маневром загнала шуструю русскую пару под пулеметы кружившихся в оборонительной карусели бомберов. Те отличились — ведомый русского аса задымил и, прикрываемый парой быстро пристроившихся однополчан, вышел из боя. Несмотря на то, что остался без прикрытия, Шредер продолжал атаковать русских. Оставшийся неизвестным для него русский ас также активно ринулся в бой и через полминуты завалил «лаптежника», своего тридцатого на этой вой не врага.

Огненная карусель понемногу сдвигалась в сторону линии фронта. За пять минут воздушного боя русские потеряли десять самолетов, из которых выпрыгнуло шестеро пилотов. Немцы — восемь бомбардировщиков и пять истребителей. В этот момент на почувствовавших вкус победы и крови свалился козырный туз — «альбатросы» группы прикрытия. Напрасно операторы ПВО, недавно заметившие приближающуюся угрозу, кричали в эфир. «Альбатросы» шли очень плотным строем и на экранах радаров группы истребителей высвечивались большим пятном, не позволявшим точно оценить степень угрозы. Да и пилотам русских истребителей было не до того. Слишком неожиданным оказался уровень подготовки немцев к этой операции. Большие потери среди немецких летчиков от огня зениток и активных действий ВВС советов привели к тому, что опытных пилотов было мало. Но для этого боя командование расстаралось, и русским была оказана достойная встреча.

Атака пяти десятков свежих истребителей хоть и не сломила русских, но своей внезапностью дала возможность выйти из боя потрепанным эскадрильям бомбардировщиков и звену Бруно. Правда, звено — это громко сказано. Через полминуты после пересечения линии фронта у ведущего второй пары, ефрейтора Паульса, отказал мотор, и ему пришлось выброситься с парашютом. А «альбатросы» сбили еще семь русских Яков и два ЛаГГа, потеряв в своей внезапной атаке три машины. Несмотря на это, «иваны» не дрогнули. Активно ведя бой, русские заставили рассыпаться строй немецких самолетов и сбили еще четыре машины.

…Над линией фронта кружился клубок из почти полутора сотен самолетов, гоняющихся друг за другом, убивающих и умирающих.

Ника

Может быть, я в войнушку так и не наигралась. Это мальчишки с детства по дворам бегают и из пальца пуляют, а чуть постарше, если до тех пор не наигрались, уже более серьезные игрушки применяют. У меня как-то все наоборот выходило. Когда хотелось поиграть да побегать с компанией «казаков-разбойников» — не брали. Не то чтоб жалко было девчонку в команду брать, а потому, что после каждой такой игры моя бабушка привселюдно «объясняла» мальчишкам и их родителям, где их место. А где мое, она объясняла уже дома. Так что я рано поняла, что подставлять под «выволочку» ребят мне не хочется. Я была дочерью большой шишки, и этим было все сказано. К тому же я была девочкой. С душою воина. Вот такая бодяга.

В жизни я ни разу не дралась. Хотела, но… взгляд у меня бешеный. Как заведусь, так крыша срывается, и боги ведают, что видят в моих глазах, но только драться никто не желал. Вопреки моему желанию. А первая я руку поднять не могла. Только ответить. Будто какая-то плотина стояла на пути у моего берсеркерства.

К тринадцати годам, приучив бабушку к тому, что я после школы записана в разные кружки, в глубокой тайне я записалась в военно-патриотический клуб. Там тоже не учили драться — там учили убивать. Теперь к тому, что я боялась собственного боевого безумия, добавился страх ненароком убить нападающего. Знаете, как это бывает, когда в последнюю секунду тормозишь пальцы возле кадыка или кулак у виска. А уж когда с первого раза девяносто восемь из ста выбила — испугалась. Себя. Как же так получилось? Не знаю. Ощущение единства с оружием. С любым — будь то клинок или СВД. Продолжение руки, продолжение себя.

Вот такая непонятная девчонка. Так и не научилась быть женщиной, а воином — не дали. И правильно сделали. Нечего мне было делать в мелких дворовых конфликтах. Драки, опять же, — это смешно было с высоты моей колокольни. Было, конечно, пару раз, когда попадала в неприятные ситуации, но то ли поведение мое отличалось от их жертв, то ли я не умела себя вести… нарывалась, ждала, когда они нанесут первый удар, чтобы ответить, не сдерживаясь. А они… обзывались и уходили, сплюнув под ноги.

В этой войне не было ни романтики, ни величия. Были кровь, боль и вонь. И все-таки я ее полюбила. Она была честной. Здесь не смотрели на пол или на возраст, здесь не думали о Большой Политике и прав был или нет Советский Союз, ответив на вторжение. Просто, как в школе, — плохие и хорошие. Мы и они. А главное, я перестала бояться себя. Своего безумия. Здесь оно было нормой.

Только вот закончится война… а я не смогу остановиться. И от этого снова приходил страх.

Докладная записка

«На Юго-Западном направлении участились случаи ударов авиации противника по колоннам автомашин с применением новой тактики ударов бомбово-штурмовой авиации. В обобщенном виде тактика имеет следующий вид.

Для ударов по крупным автоколоннам собирается группа в количестве 40–60 самолетов различного назначения, а именно:

— истребители типа Ме-109 (используются для непосредственного прикрытия ударных самолетов и доразведки маршрута колонны);

— скоростные штурмовики на базе нового истребителя ФВ-190 (используются для подавления мобильной ПВО колонны);

— пикирующие бомбардировщики типа Ю-87 (используются для ударов по транспортным машинам и «добивания» ПВО колонны).

После того как истребители проведут доразведку маршрута движения колонны, пикировщики отвлекают внимание зенитчиков. Далее колонна атакуется с малых высот скоростными штурмовиками с применением стрелково-пушечного вооружения. Главной целью атаки являются зенитно-самоходные установки типа «Вяз». После чего производится атака пикирующими бомбардировщиками. Оставшиеся без прикрытия транспортные машины уничтожаются, после чего группа отходит до появления наших истребителей.

Данная тактика является достаточно эффективной, однако требует сосредоточения большого количества самолетов и идеальной скоординированности их действий.

В качестве противодействия следует использовать:

— для авиации — перехват крупных групп самолетов противника на подходе к линии фронта;

— для зенитного прикрытия колонны — разделение секторов наблюдения в соответствии с требованиями «Наставления по противовоздушной обороне сухопутных войск», индивидуальное маневрирование и взаимная поддержка огнем. Кроме того, по возможности, рекомендуется маскировать ЗСУ и создавать макеты на базе грузовых автомашин.

В целом же можно с высокой долей вероятности утверждать, что данная тактика, несмотря на свою эффективность, не может широко применяться, т. к. требует привлечения значительных сил и средств и их идеальной скоординированности. Более вероятен переход к ударам малыми группами самолетов, с малых высот, с быстрым ударом и отходом без контроля результатов…»

Дочитав последний абзац, командующий силами противовоздушной обороны Юго-Западного фронта хмыкнул:

— Вот, значит, как. Хорошо. Но что нам сейчас-то делать с этими… деятелями?

Начальник аналитического отдела пожал плечами:

— Думаю, что ничего. Обратить внимание на новую тактику при обучении и инструктажах личного состава. Выдать рекомендации по противодействию, основываясь на имеющемся опыте. Этого будет достаточно для успешного противостояния. Потери от таких ударов и сейчас принципиального значения не имеют, а при условии выполнения наших рекомендаций — тем более.

— Есть другое мнение на этот счет?

— Так точно. Рапорт приложен к настоящему докладу.

— Ваше мнение об этом предложении?

— Излишне. Создавать особую авиагруппу для охоты конкретно на «охотников за колоннами» не имеет смысла — времени потратим много, а толку чуть. Ну, поймаем мы их, ну уничтожим — и что? Немцы новую группу сварганят и ее снова придется ловить. Поэтому мое мнение остается прежним — лучше исправить выявленные огрехи во взаимодействии авиации и наземных войск, исправить недочеты в тактике действий зенитных самоходок. Не спорю, это сложнее, и немедленного эффекта не даст, но в дальнейшем сильно снизит потери и среди зенитчиков, и в маршевых колоннах.

Закончив свой монолог, аналитик немного подумал и добавил:

— А вот схему эшелонирования, возможно, стоит перенять. И приемы тесного взаимодействия истребительной, бомбардировочной и штурмовой авиации — тоже, хотя оба эти вопроса требуют более детального анализа…

Саня

— Внимание, Сокол-34! Квадрат… группа новых штурмовиков.

— Принято! — Борис Глинка покачал крыльями своего «суперрояля», как называли немцы ЛаГГ-7. Все двенадцать ЛаГГов, форсируя двигатели, с набором высоты пошли в названный квадрат. Несколько отставая, туда же устремился целый полк Яков.

Ника

После четырех дней полноценного отдыха мозги опять затребовали работы. Происходящее в партизанском отряде выглядело странновато на фоне моих сведений про деятельность партизан и диверсантов в тылу у немцев. Еще зимой в Центре произошли кардинальные изменения в тактике. Группы стали разделять на диверсионные и разведывательные, и не потому, что было много народу, а из-за разницы в функциях. Разведка — это, прежде всего, работа с агентурой, подбор кандидатов, фильтровка и анализ данных, наблюдение и еще раз наблюдение. До рези в глазах, до одури. Диверсант же — это акции, умение «выстрелить из палки» и «взорвать кирпичом». Требовать от партизан, которые в большинстве своем «от сохи», работу разведки и диверсии было, на мой взгляд, непрофессионально. Благо, что Старинов и Судоплатов меня в этом активно поддержали. На момент Выборга, по моим скромным данным, в тылах работало более трех тысяч диверсионных групп и около тысячи двухсот агентурных. Из них почти две трети — выпускники Центра и ускоренных курсов при Центре. Отказ от «рельсовой войны» и передача диверсий на железных дорогах Литовцеву стали поворотным пунктом в партизанской войне. С полетевшим к черту графиком подвозки резервов немцы не решались выйти на оперативный простор, постоянно оглядываясь в ожидании выстрела в спину. Диверсионно-снайперские группы были страшным сном немецкого командования. Наша последняя акция была верхом наглости, но по сути ничего сверхъестественного мы не сделали. Тут все получилось благодаря слаженной работе отряда Мельникова и разведки Кузнецова. А мы только приехали-постреляли-уехали. Делов-то!

К моменту, когда Центр переименовали в Училище, состав преподавателей расширился почти втрое, а число «студентов» в восемь раз. Появились кафедры десантников, морпехов, морских диверсантов — последние, правда, пока еще только занимались общевой сковой подготовкой, но в скором времени должны были начаться занятия по моим наработкам. В первую очередь внимание уделялось подготовке командного состава, выработке понимания тактики этих специальных частей, умению мыслить собственными, нестандартными категориями. Эти мальчики должны были не только уметь сражаться, но еще и побеждать в самых безвыходных ситуациях. И они это делали. Недавно был взорван завод по изготовлению авиабомб в Гданьске — я была точно уверена, что выстрел с километра по заложенной на чердаке взрывчатке был выполнен одним из учеников Освальда — предел возможного. Вышедшие из Училища не знали слова «невозможно».

В этом же партизанском отряде время будто остановилось. Не было ни заложенных «схованок»-баз, ни графика подрывов, ни агентов, которые снабжали сведениями по передвижению немецких частей. Не было ничего. Были только слова да подрывы наобум. Я оказалась в замедленной съемке — люди бесцельно ходили, разговаривали, умирали, и всем было все безразлично. Болото. Жизнь среди болот. Спокойная, несуетливая. Она затягивала. Хотелось расслабиться и забыть, что рядом, в нескольких километрах, война. Кто-то приходил иногда, как брошенный в воду камень создавал круги, но камень тонул — и болото успокаивалось. Несколько раз у меня возникало впечатление, что сейчас я обогну пригорок, зайду за дерево и окажусь в нашем времени. Обратно — в будущем. И там, так же неторопливо и ирреально, пройдет мимо толстая повариха Галя и незлобно окликнет: «Ну чо стала? Ходи давай домой!» И голубое небо так же безразлично будет смотреть на чужую женщину, растерянно стоящую у векового дуба.

Ника

Откуда взялась эта «белокурая бестия», я даже сначала не поняла. Вроде бы и не спала же! Смотрела во все глаза на резвящееся подрастающее поколение, которое с утра пристало ко мне на тему: «Тетенька, а вы правда фашиста голыми руками завалили?!» Попыталась отшутиться. Вот только шучу я еще хуже, чем готовлю. Пришлось успокаивать перепуганную партизанскую пацанву и в акт доброй воли и хорошего расположения духа показать несколько простых подсечек и уходов от захвата. Когда-то, давным-давно, в добрые мирные времена, эти уходы были первым, чему я научила свою четырехлетнюю дочурку. Красавицу, совсем не похожую на мать, со светлыми пшеничными локонами и огромными карими глазищами. Я ее обожала. И страшно за нее боялась. Боялась именно не успеть защитить, опоздать на один краткий миг — поэтому моя доченька очень хорошо освоила технику «большого пальца». Все очень просто — надо вывертываться в сторону большого пальца руки. Неважно, держат ли тебя за руку или за шею, всегда хват слабее именно там. Теперь эти простые приемы я и показала мальчишкам. А они рады стараться! Вон уже валяют друг друга, выдумывая такое, что я и не показывала, интузазисты, блин!

А этот появился на поляне в одно мгновение ока. С той стороны бугор с редкими соснами — весь на просвет. Еще секунду назад между деревьями кроме солнечных лучей ничего не было и вот те на — стоит! Лет шестнадцать на вид, худой, впрочем, как и все здесь и сейчас. Волосы в таком художественном беспорядке, что хочется протянуть расческу. А цвет — именно такой, чтобы прикусить губу от сжавшего сердце воспоминания о своей «солнышке». Где она? Как она там, без мамки?

— Чего приперся?

Что-то не замечала я за мальчишками такого хамства. А тут — вызверились, как взъерошенные волчата. С чего бы это?

Парень только не по-детски серьезно хмыкнул и, не обращая внимания на пацанов, прошествовал через поляну ко мне.

— Здравствуйте!

— Здравствуй, — поздоровалась в ответ я, все еще недоумевая, откуда взялся этот белокурый и почему я его раньше в отряде не разглядела.

— Пожалуйста, — с места в карьер взял парень, — возьмите меня в свой отряд!

Вот те раз! И как это разрешите понимать? Я что, начальник рекрутского набора малолеток в ряды Красной Армии?

Я ему так и сказала, только чуть в других выражениях. Жадно слушавшие нас мальчишки тут же расхохотались. Из их комментариев я уяснила, что белокурый — позор всего партизанского движения, а также тупой, дурной и вообще неизвестно откуда выползший… А вот это мне явно не понравилось. Смеяться можно, а вот унижать человека — не сметь. Не люблю я этого… с детства.

— Имя, фамилия? Откуда?

— Руслан Щипачев. Я из Хабаровска.

— А что ты тогда в Белоруссии делаешь, Руслан?

— Отдыхал я. На лето. У бабушки. Всей семьей. Теперь никого нет. Я один.

— А в Хабаровске родственники есть?

— Нет. — Из того, как он это произнес, я поняла, что если и есть родственники у Руслана в Хабаровске или еще где-то, видеть он их не хочет. Да и вряд ли сможет в ближайшее время.

— Пусть не врет! Он не на лето к бабке ездил, он от япошек сматывался! А бабка их видеть не хотела! Япошка он!

Опаньки! Это что ж, межрасовый конфликт?!

— А ну, герой, иди сюда! Ты японцев хоть раз в жизни видел?

Мальчишка независимо пожал плечами:

— Нет, ну и что? У нас все село знало, что его отец с япошками дружил!

— Это правда?

Парень поджал губы, размышляя, что лучше, соврать или быть честным до конца.

— Да.

Нелегко далось ему это простенькое слово. Закаменел весь. Ждет. Если я сейчас откажу ему, не возьму с собой, его здесь запинают однозначно. Он и так любовью местных, как я поняла, не пользовался, а уж теперь и подавно. Не простят как минимум. Раньше знали в основном из слов старухи, но это только слухи были, а теперь сам сказал. Сам.

— Самурай.

Сосна за моей спиной легко вибрирует. Как будто я не знаю, что Самурай уже давно висит на ветке над моей головой. А нечего было иголки ронять!

Руслан вздрогнул. Значит, знаешь, кто такие самураи! Однако… Становится все интереснее. Эра Мэйдзи в этом мире наступила так же, как и в моем, в 1868 году. И самураи, как сословие, были ликвидированы.

«… В эту ночь решили самураи перейти границу у реки…»

От чего же ты, милый белокурый мальчик, бежал вместе со своими родителями в далекий Белорусский край? Почему терпишь издевательства местных пацанов и как при таком отношении умудрился не погибнуть за целый год войны?

Любопытство погубит кошку. Однозначно погубит. Это факт! Но перед этим кошка обязательно должна удовлетворить свое любопытство и попытаться, насколько возможно, показать коготки.

— Зови СБ. У нас тут Самурай номер два объявился.

Мякишев

Вот как такие, скажем мягко, оригинальные люди могут жить на втором году войны? Жить — в буквальном смысле слова, то есть просто оставаться живыми в тылу врага? Очередной раз пытался хоть как-то организовать охрану лагеря, не говоря уж о правильной караульной службе. Как горох об стену. Глядя на странное отношение местного, с позволения сказать, командира, его подчиненные тоже смотрели на нас как на какое-то природное явление, которое надо перетерпеть. А лучше — приспособить к делу по своему усмотрению. Почему Ника Алексеевна не хотела поставить на место этого типа, предъявив припрятанные документы с полномочиями, которые заставили Штаб фронта если не стоять по стойке «смирно», то относиться очень уважительно, — не знаю. Может, очередную вводную со своими бойцами отрабатывает, может, просто смотрит, кто что делать будет, — с нее станется.

Ну вот, опять. Отношение к моим усилиям «собака лает — караван идет». Мол, тропка через болото одна, чужие не найдут, так что нечего и напрягаться. О-хо-хо. А вот и иллюстрация к моим словам: из куста за спиной двух охранников (только пять минут назад кивавших моим инструкциям) отделился Самурай, провел им по шеям обратной стороной ножа и, хмыкнув пренебрежительно, сказал:

— СБ, вас Летт зовет.

— Что-то случилось?

— Еще нет. От вас зависит — может, и случится.

Озадачив всех такой новостью, Самурай не торопясь (а на деле явно рисуясь перед зрителями) обогнул сосну, но с обратной стороны не вышел. Я был уверен, что и за деревом его нет. Картину испортил Батя, небрежно бросивший в пространство:

— Тоже мне — лесной дух, половину коры ободрал и чуть не гигнулся вместе с веткой…

Прилетевшая сверху шишка, угодив точно в лоб Бате, прервала его филиппику. Удаляясь с полянки и слыша сзади смешки и комментарии партизан, подумал, что «кони явно застоялись». Или мы уйдем отсюда (но вопрос с проводником!), или придумаем, что делать с местным командиром, или наши бойцы придумают сами. А фантазия у них…

Подходя к кухне, увидел диспозицию: Летт, рядом с ней какой-то белобрысый паренек, чуть в сторонке — стайка мнущихся детишек.

— По вашему приказанию прибыл! — три шага строевым, руку к козырьку. Летт морщится. Да помню я, помню насчет «в походе без чинов». Но в данной обстановке, для местных, следует всячески подчеркивать, что мы — регулярная часть.

— Вот, полюбуйтесь, — Летт опять поморщилась, видимо, это не из-за моего выхода, — какое к нам пополнение подошло.

— Где разместились? Рация есть?

— Разместились — вот, передо мной. Кроме «партизанского радио», другими средствами связи не обладает.

— Это как понимать? Самовольный переход из части в часть во время боевых действий? Что еще за анархизм такой? — Похоже, меня позвали в качестве своеобразного пугала, вот и постараюсь отработать.

И то правда — только пацана с собой тащить нам и не хватало для полного счастья. И так непонятно, как оторвались. Конечно, Бате скорее подошло бы имечко Леший, и минеры наши молодцы, и выложились все, но… Нас на второй, много — на третий день должны были зажать между егерями и кордонами и там и раздавить. Кровью бы немцы умылись, но и нас закопать просто должны были. Как выкрутились — не понимаю. Несколько раз выскакивали на места недавних стоянок, видели брошенные позиции, где явно стояло оцепление, — иногда еще костры были теплые. Похоже, у немцев помимо нас какие-то проблемы возникли, другого ничего придумать не могу.

— Давай отойдем в сторонку, поговорим. А вы — не подслушивать!

Летт быстро, но точно ввела меня в курс дела. Да уж… И тут его бросить — плохо, и с собой брать… Стоп! Говорите, в Белоруссии был? Но мы-то сейчас еще на Украине! Добрался сюда — как? Если сам — то, может, это и есть тот самый проводник, который нам нужнее многого и многого другого…

— Вот и разберись. Ты же у нас СБ — вот и обеспечь безопасность отряда. Проведи проверку новобранца, собеседование и примем решение. — Это Летт проговорила уже на ходу и громко. В расчете, что новобранец услышит и не придется повторять. Это у нее талант — ловить по три зайца сразу.

Разговор затянулся. Летт, как образцовая домохозяйка, чистила картошку, при этом невзначай прислушиваясь к разговору, благо я посадил парня спиной к ней. Еще сверху свалилось несколько иголок. Белки, что ли, расшалились? Ага, хорошие такие «белочки», килограммов под семьдесят… Что ж, минимум двое в отряде в курсе разговора.

Ладно, решение принимать все же командиру, мое дело — рекомендации. И еще одно я понял — разговор этот проверка не только для пацана, но и для меня. Не могла Ника не заметить, как я морщусь при слове «Самурай», знала наверняка мой послужной список и мое отношение к японцам. Вот и слушает внимательно. Что же, слова товарища Сталина, что «сын за отца не отвечает», я помню. Ладно, надо обеспечить майору свободу маневра, да и свою позицию обозначить. О, а давай-ка вот так, заодно и парню жизнь облегчу, если все-таки тут оставить придется. Благо свидетели — вон они, крутятся неподалеку.

— Ну что же. Не стану скрывать — проводник нам нужен. Вот только выдержишь ли? У нас люди очень подготовленные, в день столько километров отмахать можем, что только держись. Начнешь отставать — что с тобой делать? Не немцам же оставлять? Они спрашивать умеют, а зачем им знать наш состав, планы, маршрут? Ты меня понимаешь?

Паренек на миг задумался, побледнел и кивнул. Хотел что-то сказать, но я продолжил:

— Что до остального… Все знают, японская военщина крови нашему народу попортила немало. И понятно, что, разобравшись с гитлеровской Германией, надо будет наводить порядок на востоке страны. И тогда люди со знанием языка, уклада, да еще и со знакомыми на той стороне — то есть, считай, с агентурой — будут очень нужны. Я имею в виду — наши, проверенные люди. Сам, например, не отказался бы иметь парочку таких бойцов у себя на заставе. Я пограничником до войны служил, на Дальнем Востоке. Так что даже если сейчас командир тебя с собой не возьмет — по пути из Берлина обязательно заеду.

Ишь, как глазки-то сверкнули, как на местную ребятню покосился. И те зашушукались — недаром я голос повышал, все на ус мотают. А вот и Летт — перестала делать вид, что вся в хозяйстве. Да и подошли мы вплотную.

— Ну что, СБ, как тебе новобранец? Можно брать?

— Можно. Самая лучшая проверка, разумеется, в бою, но — можно. Жалко парня, конечно, но ведь война.

Стоит, дыхание затаил, столбиком прикидывается. А самого мелкая дрожь колотит.

— Ладно, берем. Только согласуем с его нынешним командованием. И еще, СБ, с тебя — позывной для нового бойца.

— А давайте его и спросим, как его называть?

— Можно — Ронин, если Самурай уже есть…

Ника

Мы вырвались. Вырвались из болота. С громким звуком «чпок». С охреневшим и запуганным нашим нежданным «взрослением» из каких-то там разведчиков до самой Группы Ставки командиром партизанского отряда. Перепуганным политработником и растерянными ребятишками. Многие хотели идти с нами. Так что вытягивать себя из этой трясины спокойствия пришлось чуть ли не по живому. Каждый шаг давался с трудом — обленились, расслабились. Но вязнуть еще больше не было ни сил, ни желания — нас ждала Родина, как ни патетично это звучало. А лично меня ждал где-то там мой Алексей.

Я еще не знала, что позади, в Ровно и по всей оккупированной части Украины началось то, что впоследствии назовут незамысловато и просто — Исход. Исход евреев. А Моисеем должен был стать как раз Ярошенко. Не стал. Черт его знает, хорошо это или плохо, но мы сделали что смогли, одним ударом обезглавив верхушку командного состава вермахта. А заодно и УПА. Разрозненные, обозленные украинские националисты, удерживаемые вместе только авторитетом Шухевича и Бандеры, вдруг оказались лицом к лицу с диверсионными группами. Как раз тогда, когда сам Шухевич пал от наших рук. Не помог даже широко разрекламированный немцами украинский батальон «Нахтигаль». Он просто распался.

Теперь наша дорога петляла через болота и топи в направлении Белоруссии. Первые несколько дней Ронин, гордясь возложенной на него ответственностью, бодро вел нас лесными тропами. На четвертый нас встретил дозорный отряд белорусов. Дальше нас перебрасывали как эстафетную палочку от одного отряда в другой. Вот только где финиш у эстафеты, не знала даже я. После переправы через Припять темп начал понемногу ускоряться. Мальчишка пыхтел, скрипел зубами, но упрямо ковылял в середине колонны, отказываясь остаться в любом из партизанских объединений. Видно, пошел на принцип — сдохну, но дойду! Ню-ню…

По дороге села. Деревеньки. Печные трубы из-под сожженных крыш. Брошенные хаты. Живые села мы обходили стороной. Но их мало. Боги, как их мало! Запах пепелищ преследует постоянно. И это на юге Белоруссии, где и деревень-то по факту немного было, а что же делается на западе? Об этом не хочется даже думать. Я не думаю. Я привычно бегу за Ронином опять в роли радистки. Командует СБ. Пусть… так для всех лучше и привычнее. Даже для меня. Не люблю быть главной… не хочу.

Степан

— «Псарня», вижу крупную колонну противника, движется в направлении… — Атакованный парой «суперрат» разведчик нырнул в крутое пикирование, отрываясь от преследователей. Те попробовали догнать, но им явно не хватало скорости, поэтому отвернули. Дело сделано — информация о проводке крупной колонны, добытая разведкой, оказалась верной. Теперь ударная группа устроит им горячий прием — большевикам понравится.

— Кречеты, здесь Часовой. Наблюдаю перелет через линию фронта группы «злых». «Фоккеров» не вижу, повторяю, не вижу. Только «лапти» и «худые».

— Принято, Часовой, — командир сводной группы Кречет мог позволить себе удовлетворенно улыбнуться. Пара И-185 отогнала разведчика, с трудом поборов желание догнать «мессера» и вколотить нахала в землю. Но нельзя — немцам знать о том, что они участники операции «Встречный пал», не положено.

Колонна из колесных машин и гусеничных тягачей «Коминтерн» неторопливо двигалась к фронту. Стандартная колонна — машина связи, грузовики с солдатами охраны и зенитки прикрытия. Их немного — сказываются тяжелые потери, но они есть. Расчеты внимательно следят за воздухом — только что патрульная пара отогнала разведчика, значит, скоро появятся и его «приятели» — либо пикирующие, либо бронированные. Последние хуже всего — летят низко и быстро, хорошо вооружены, так что сбить их весьма нетривиальная задача…

Командир группы «фоккеров» вел своих подчиненных на малой высоте, выходя точно на русскую колонну. Все как обычно. Огонь — от жертвы только клочья в стороны полетели. Стоп — какие клочья от бронированной ЗСУ? Додумать столь странную реакцию «Вяза» на огонь немец не успел — на дороге творилось форменное столпотворение: разваливались кабины и кузова тягачей, рвался брезент грузовиков, обнажая камуфлированную броню корпусов мобильных зениток и вороненую сталь стволов, установленных в кузовах автоматов 61-К. Мгновение — и рев моторов немцев пропал, утонув в торжествующем грохоте пушек.

— Всем Кречетам, здесь Кречет-11! К дороге не соваться! Зенитчики дурные, сначала стреляют, потом смотрят. Атакуем парами тех, кто выходит. Ни один не должен уйти!

— Принято. «Кречет-17», этот хромой — мой!

— Работай!

Ведомый третьей пары «фоккеров» с трудом удерживал свою поврежденную машину после выхода из атаки на колонну-оборотень. Из тех, кто летел впереди, не выжил никто, а повернуться назад мешал осколок стекла фонаря, впившийся в кожу на шее. Пилот просто не видел заходящую со стороны солнца пару «суперроялей».

— Есть! Еще один.

— Держать строй, собачьи дети, если жить хотите!

Угодившая в ловушку всеми конечностями спецгруппа Люфтваффе бешено отбивалась от навалившихся со всех сторон русских истребителей. Уцелевшая благодаря своему везению и умению четверка «стодевяностых», вместе с «мессерами» непосредственного прикрытия, рвалась к линии фронта, пытаясь выжить. Из Ю-87, не сумевших удержать оборонительный круг под атакой ЛаГГ-7, если кто и уцелел, то спасался сам.

— Здесь Альбатрос, держитесь, парни, мы идем.

Ме-109 группы дальнего прикрытия стремительно атаковали ЛаГГи, увлекшиеся боем. Один, отчаянно дымя, пошел к земле, остальные прыснули в стороны, а на немцев обрушились И-185 резерва, окончательно превратив бой в побоище.

Мякишев

Наша лихая пробежка по Белоруссии запомнится мне надолго. Как я слышал, тут не то одиннадцать тысяч рек и семь тысяч озер, не то наоборот. Но такое ощущение, что половина из них оказалась на нашем пути. Вся беготня шла под девизом «Ни дня без переправы», и наши сопровождающие явно старались перевыполнить план. Однажды я даже не выдержал:

— Мы эту речку третий раз переходим, что ли?

— А як вы здагадалися?

Вот, елки-палки! Спросил, называется.

— По неповторимому запаху! — бросил я. — А какого хобота мы с берега на берег скачем?!

— Дык, эта… Тут петли… Мы километрау пятнаццать зрэзали…

— Тогда ладно, идем дальше.

Проводник еще раз принюхался озадаченно, пожал плечами и пошел вперед.

Второй особенностью было отношение местных партизан к нам. С одной стороны — вполне искреннее уважение. С другой… Как бы так объяснить? Как к противотанковой гранате без чеки. Обращались с нами максимально бережно, но при этом старались спихнуть с рук как можно быстрее. И я их прекрасно понимаю и не берусь осуждать. Тут дело такое: а ну как нам приспичит еще какое громкое дело провернуть? Потом мы уйдем, а немцы будут не одну неделю всю округу на уши ставить, кому надо такое счастье?

По дороге несколько раз принимали сводки с фронта, дела там шли не блестяще. Сообщалось о тяжелых боях на смоленском направлении, затем — в самом городе. А мы вначале собирались идти туда… Посовещавшись с Никой Алексеевной, мы решили выходить к своим южнее Могилева, но севернее Гомеля. Оно и ближе, чем Смоленск, и вне главной зоны боевых действий. И Березину переплывать не придется… Правда, форсировать Днепр ниже его слияния с этой рекой тоже не сахар. Эх, как хорошо в Маньчжурии — едешь и едешь верхом, каждому озерцу и ручейку радуешься, а не думаешь о том, как скоро у тебя перепонки на ногах вырастут.

На очередной ночевке в очередном отряде мы узнали о подозрительных окруженцах. Командир отряда пытался окольными путями выяснить, не могли бы мы прояснить обстановку. Кружева плести было некогда, пришлось переводить разговор в конструктивное русло.

— А чем вам эти окруженцы не угодили?

— Да странные они какие-то. Все на восток идут, а эти — какими-то зигзагами, то на север, то на запад…

— Может, заблудились просто?

— Да нет, дорогу спрашивали. И еще, обычно стараются налегке выйти, а эти за собой танки тащат, причем какие-то странные, не наши вроде.

— Что значит — «странные»? И откуда ты знаешь, что не наши? Большой специалист по танкам?

— Так я сам — танкист бывший. После Халхин-Гола по контузии комиссован. Да и за войну насмотрелся. Эти здоровые, пушки — так даже не полковой калибр, а поболе.

— Ладно, разберемся. Где они хоть находятся?

— Да туточки, недалеко, часа три ходу — на ночевку устроились. Охрану, правда, выставили…

А потом был ночной марш-бросок с захватом «языка». Все прошло настолько просто и буднично — Седьмой и Самурай как на рынок за картошкой сходили. Доставленный к нам «язык» — парень лет двадцати в танковом комбинезоне без погон — выглядел несколько испуганным и озадаченным. Трудность представляло только то, что разговорить его надо было аккуратно, без членовредительства, на случай, если он на самом деле — свой. Так-то питомцы Летт методикой экспресс-допроса, как они это называли, владели вполне на уровне, да и я подучился, в рейде часто пригодиться может. Но это — на крайний случай.

Тем не менее, убедившись, что мы — советские разведчики, он вздохнул с облегчением и заговорил, хоть и не слишком откровенно. Так или иначе, но вскоре прозвучало, что он — боец из группы «товарища Медведя». Ника насторожилась:

— Какого Медведя?

Вопросы сыпались градом, нашего командира интересовало почти все — возраст, звание, имя, внешний вид… Было очевидно, что Ника надеется узнать в этом неведомом мне полковнике кого-то знакомого и — боится ошибиться. Наконец, она вздохнула с облегчением:

— Он. Он, чертяка. СБ, готовь наших, прощайся с партизанами — идем к своим. А ты, — Ника повернулась к пленному, — ты нас проводишь, чтоб все спокойно и без лишних нервов.

— Ага, проводишь не пойми кого к командиру. Если вы свои — то хоть пояс верните. И оружие!

— Вернем, обязательно вернем, — все равно ты им пользоваться не умеешь. И с оружием опаснее для себя, чем для нас.

Собрались мы привычно быстро, попрыгали и, выстроившись гуськом в сложившемся за последние дни порядке, двинули за новым проводником. С собой прихватили одного из партизан — просто чтобы передать командиру последнего приютившего нас отряда нужные ему подробности, не возвращаясь и не задерживаясь.

Через цепь пикетов просочились почти без затруднений. Пару раз присели за кустиками, и все на этом. Килл только фыркнул презрительно. Перед хаткой хутора, в которой разместился искомый командир с лесной фамилией, стоял часовой. С ним перебросился парой слов наш провожатый, после чего, пройдя сени, постучал в косяк и вошел внутрь со словами:

— Товарищ полковник, рядовой Кучкин прибыл с…

— Ну надо же — прибыл он! — Я бесцеремонно прервал доклад: что-то быстро товарищ очухался, а то еще ляпнет чего. — Доставлен ты, а не прибыл.

Заглянув в помещение, я увидел в свете мерцающей с прикрученным до предела фитилем керосинки коренастого танкиста, который, услышав незнакомый голос, уже схватил трофейный МП и нацелил его на дверь. И тут мимо меня проскочила наша Летт и с криком «Соджет! Живо-о-о-о-ой!» повисла у него на шее.

Все немного оторопели, включая этого самого Медведя-Соджета. Наконец, он перевел дух и спросил: