Третья сила. Сорвать Блицкриг! (сборник) Вихрев Федор
— Товарищ майор, разрешите и мне лететь? Ведь Климов ранен, а самолет в порядке. Не подведу, товарищ майор! — не утерпел дежурный.
— Товарищ дежурный, — негромко начал майор. — Кру-гом! Шагом марш исполнять СВОИ служебные обязанности.
Когда покрасневший от обиды молодой летчик ушел, Шудренко повернулся к спрятавшим улыбки командирам и сказал:
— Прикрытия не будет. Первая эскадрилья берет «эрэсы» и работает по зениткам и пехоте. Появятся «худые» — Хабаров постарается их связать боем. Глядишь, третьего свалишь, Володя, — подбодрил поскучневшего Хабарова комполка. — Вторая — бомбит танки. Стреляем до железки. Летим все. Возвращаться будем в сумерках, так что с посадкой поосторожнее будьте.
Через полчаса на поляне остались лишь техники. Неподалеку от КП опытный врач полка готовил и в который раз проверял свое медицинское хозяйство.
Немцы их ждали. Старший лейтенант Хабаров, только две недели назад ставший командиром эскадрильи, понял, что сегодня домой им вернуться… маловероятно. Все ж таки увиденные им четыре… шесть… десять… нет — двенадцать «Мессершмиттов», круживших над этим участком, — это слишком много. Немцы их уже заметили и к тяжело набиравшим высоту Илам уже спешили шестеро из них.
— Внимание! Сомкнуть строй. Атакуем ближних. По команде — залп «эрэсами». Навалятся — в круг и на северо-восток тянем. Там вчера наши зенитки развернули. Ребята, связать боем надо всех, чтоб вторая работать смогла. Атака!
Первая эскадрилья старшего лейтенанта Хабарова смогла разменять свои восемь «Илюшиных» и шестнадцать жизней на два немецких истребителя и десять минут драгоценного времени и внимания всех немецких летчиков, прикрывавших этот район. Этого времени остатку штурмового авиаполка как раз хватило на то, чтобы сбросить бомбы на танки и один заход проштурмовать какую-то группу явно штабной и ремонтной немецкой автотехники, скопившейся в полутора километрах юго-западнее основного места боя… После чего стало не до нее — подтянулись «мессеры».
На аэродром вернулось две машины. Одну из них, «единичку» майора Шудренко, пришлось списать как не подлежащую восстановлению.
— Твою…! Полк Баранова на вылет в полном составе! — Шестаков бросил трубку. — Эскадрилью Алелюхина в квадрат четыре-шестнадцать, там «мессеры» раскатывают полк Илов! Быстрее! Остальным — первая!
Алексей вел свои десять «суперроялей» на полном газу в квадрат, где около двадцати «мессеров» добивали то, что еще вчера было штурмовым авиаполком. Преимущество в высоте и скорости было подавляющим, положение солнца за спиной давало дополнительное преимущество, но они не успели. Алексей не увидел в небе ни одного штурмовика. И ни одного зеленого парашюта, на который перешли все советские ВВС в фронтовой зоне.
— Карать! Ни один не должен уйти! Под нами — немцы. Одуванчики — рубить плоскостями!
— Принято, командир!
До первых выстрелов немцы толком не видели свою смерть. А потом стало просто поздно: залп ЛаГГ-7 разваливал «худого» в воздухе, а летчики 9ГИАПа промахивались очень редко. С запада показалась очень большая группа самолетов — около полусотни истребителей, но и с востока, расходясь веером, набирал скорость и высоту полк майора Баранова в полном составе — все три эскадрильи и звено управления — сорок «семерок». С севера вдоль линии фронта спешила шестерка Яков, а в Брянске взлетела эскадрилья Пе-3Ф. Километрах в тридцати южнее девять «лесопилок» в сопровождении шести Пе-3 без лишнего шума пересекли линию фронта. Обстановка все больше накалялась. Знающие люди вспоминали в этот момент «свалку над Перекопом» — начало было похожее.
— Девять «лесопилок» против двадцати семи «лаптей» и шесть «пешек» против восьми «двойных». Работаем! — Капитан Еременков хорошо знал, что случается с теми, кто попадает в прицел его Ил-4Ж, как-никак, он был вторым, кто вступил в бой на этом типе самолета.
— Командир, это же отстрел гусей!
— Доброй охоты! — Михаил навел нос Ила на первую девятку и нажал гашетку на штурвале. Нос самолета затянуло пороховым дымом, а в трехстах метрах впереди начался ад. — Не отпускать никого! «Одуванчики» — по возможности.
Саня
Прошло несколько часов ожидания, а немцы не проявляли признаков активности. Мы уже успели сменить позиции, выдвинувшись вперед почти на полкилометра. Пара «Ворошиловцев» из артполка резерва Ставки, прибывшего на станцию в Вязьме, привезли нам боеприпасов и начали эвакуацию разбитых «Тигров». То, что это именно «Тигры», я убедился, рассмотрев вблизи башню и найдя в моторном отсеке табличку завода-изготовителя. Немцы пустили в производство один из экспериментальных на моей «хронородине» танк «Порше». «Хеншель», видимо, остался не у дел. Значит, «Пантеру» стоит ждать гораздо раньше и, возможно, не в знакомом мне виде.
Тем временем Су и Ту сделали еще один налет. Мы осторожно двинулись вперед, но не колонной, как немцы, а развернутым фронтом ИСов и группой легких по дороге заметно сзади.
Наша скорость в результате оказалась равной темпу медленно идущего пехотинца, зато разведка успевала тщательно проверить местность впереди по поводу засад. Примерно через два часа нас догнала бригада на Т-34 и Т-50, явно с капитального ремонта. По характеру движения можно было понять, что командир и другие офицеры — новички. Бывалые так в прифронтовой зоне не ездят. Колонна, видимо, собралась просто пойти сквозь нашу линию. К счастью, мой танк шел по обочине дороги. Я повернул башню, стволом, как шлагбаумом, перекрыв дорогу. Дал приказ своим остановиться. А сам решил пообщаться с командиром догнавших.
— Куда прешь, мля? Жить надоело, мля?
— С дороги, у меня приказ ударить навстречу немцам!
— Ты с дуба рухнул? Или об сосну ударился? Ты два ИСа навстречу видел? Битых? А кучу немцев на дороге? Ты хоть остановился? Осмотрел незнакомую машину?
— Нам некогда! Приказ…
— Я тебя спросил, полковник, ты ИСы видел?
— Ты на меня не ори, подпол! Чином не вышел!
— А теперь подумай, что будет с твоими «тридцатьчетверками» и «пятидесятками», когда вы на их оборону налетите? Тебе голова, чтоб думать или для шлемофона? Куда прешь колонной, без разведки, без флангового прикрытия? Давно на марше?
— Около восьмидесяти километров.
— Привал когда был?
— Не было…
— Мля… Останавливай своих, приводите машины в порядок. Через час трогайтесь, догоняйте нас. Но вперед не лезть, пока мы всех «Тигров» не выбьем!
— А ты кто такой, чтоб мне приказы отдавать?
— Дед Пыхто! На, гляди, — я протянул бумагу с подписью самого Лаврентия Павловича о содействии, личные документы. — И та кучка металлолома на дороге — наша работа. Так что я знаю, о чем говорю.
Центр
Рев моторов, приглушенный влажной землей лязг гусениц — 115-й танковый полк совершал форсированный марш к линии фронта. За ним, слегка поотстав, шел полк мотострелков, а еще дальше — артиллеристы дивизионного артполка. Буквально только что поступило сообщение о столкновении танкистов из сто четырнадцатого с передовым дозором немцев. Сейчас наверняка немцы выйдут на помощь своим и крепко влипнут, попав под совместный удар двух танковых полков, после чего пехотинцам останется только вылавливать разбежавшиеся от горящих коробок экипажи сверхчеловеков.
Т-III, словно собака-ищейка, повел стволом, выискивая цель в кажущейся бесконечной русской колонне. Выстрел. Фактически одновременно с двух сторон в головные Т-34 прилетело по несколько снарядов, превратив танковый взвод в три факела. Буквально через несколько секунд трассеры влипли в замыкающие машины, а фугасные подбросили в воздух колесные броневики с пехотой…
Выбив головные и замыкающие машины, немцы начали движение, выходя во фланг угодившей в засаду колонне. Все почти как на учениях: стоп, выстрел — и водитель, кидая передачи вверх, снова бросает танк вперед. Стоп, пауза, выстрел. Просто. Грамотно. Безжалостно. Но, выйдя из засады, немцы сами подставились под огонь всей колонны. Здесь не Франция и не Польша — эти танкисты уже оправились от первоначальной растерянности. Командир полка погиб, в эфире — сплошная каша из атмосферных помех и отборнейшего мата, ну и что? Зато враг — вот он, отлично видимый и выплевывающий смерть. «Тридцатьчетверки» стремительно разворачивались, сходя с дороги и получая возможность маневра. Кто-то уже горел, затягивая дорогу густым черным дымом, кто-то застрял в кювете и сейчас азартно расстреливался охреневшими от безнаказанности «панцерами», но остальные продолжали бой, дополняя картину дня жаркими бензиновыми кострами. Шансов победить нет, говорите? Ну, значит, вам здесь не место, ибо правило «стреляйте, стреляйте до последнего снаряда и, быть может, именно этот последний выстрел принесет вам победу» как-то больше почиталось у советских танкистов. И не только у них…
Подполковник Свиридов прозвища у своих подчиненных не имел только потому, что они, подчиненные, слова «киборг» еще не знали. Станислав Иванович считал артиллерию не родом войск, а скорее механизмом, работа которого подчиняется определенным законам и точному расчету. А правильному расчету способствует спокойствие, спокойствие и еще раз спокойствие. Про него говорили, что он никогда не улыбается, про него говорили, что он знаком с самим Ворошиловым, что он умеет гипнотизировать людей и заставлять снаряды лететь туда, куда он прикажет. И если насчет улыбки и Ворошилова все оставалось на уровне слухов, то гипноз людей и снарядов следовало считать суровой реальностью. А как иначе объяснить то, что, прослужив под началом Свиридова несколько недель, весь личный состав от командиров дивизионов до кашевара начинал копировать поведение командира, подчеркивая тем самым, что они не пехота, не, упаси гаубица, танкисты какие-нибудь, а артиллеристы. И, что самое удивительное, пройдя «школу Иваныча», промахиваться переставали даже самые безнадежные, про которых говорили, что они даже… гм… в общем, никуда попасть не могут.
А потому, как только впереди началась стрельба, командир головного дозора тут же сообщил об этом, и колонна тягачей с орудиями и боеприпасами замерла на месте, а потом, четко, как на параде, развернувшись, рванула в сторону высотки, которую весь полк дружно отметил как чрезвычайно удобную для организации противотанкового опорного пункта. Следом за артиллеристами увязалось несколько грузовиков с пехотой, из числа шедших замыкающими.
Тягачи бывшего замыкающего, ставшего теперь головным, дивизиона лихо выскочили на будущие огневые позиции и испарились, оставив после себя отцепленные орудия и готовящие их к стрельбе расчеты. Остальные пушки и гаубицы не менее четко развернулись чуть в сторонке. Пехоту, отрядив часть в качестве охранения, отправили рыть окопы для себя и орудий. Туда же отправляли всех, кто сумел вырваться из мясорубки на дороге и мирно чапавших по ней же саперов инженерного батальона.
На обходящую с тыла зажатые на дороге остатки колонны мотопехоту неожиданно обрушился свинцовый ливень от пары пулеметов и стреляющей на картечь батареи ЗИС-3. Панцергренадеры отпрянули назад, оставив на земле множество тел солдат, не успевших даже понять, кто их убивает. Выявив позиции невесть откуда взявшихся русских пушкарей, немцы попытались атаковать, но без поддержки артиллерии или танков лезть на прикрытые пехотой пушки — занятие для самоубийц.
Уточнив расположение артпозиций и дождавшись, пока подтянутся танки, немцы повторили атаку. Стреляя с ходу и с коротких остановок, «тройки» и «четверки» обошли русских, выйдя из сектора обстрела батареи… и подставив борта под огонь замаскированных орудий. Потеряв полноценную роту и толком не обнаружив, откуда бьют противотанкисты, «панцеры» отошли, чтобы повторить атаку после артподготовки. Разведка выявила непростреливаемый участок, пройдя по которому, можно было выйти в тыл обороняющимся, но тут их ждал жестокий облом — обходящие танки встретили тяжелые зенитки, командир которых был в большой дружбе со Свиридовым, и только сейчас появившиеся «барбосы» — они отстали на марше. Еще одна атака, проведенная после артиллерийского и авиационного ударов, принесла незначительный успех — удалось прорваться на огневые двух батарей, уничтожив орудия, но об удержании позиций речи не шло — по танкам и пехоте били практически в упор, оставаться там не было никакой возможности.
Возможно, все сложилось бы иначе, поддержи атаку тяжелые «Тигры», уничтожившие сто четырнадцатый полк, но их командир, получив приказ от вышестоящего штаба, двинулся в обход неожиданно выявленных позиций корпусных 13-сантиметровых орудий русских, крепко обидевших «тигрят» соседнего батальона. Зря он это сделал, ой зря.
Центр
Капитан Кузнецов был абсолютно спокоен. Липкий страх, который привязался после первого налета, так похожего на прошлое лето, исчез. Исчез, сгорев в огненном вихре, взметнувшемся из пробитых баков стоящей чуть впереди зенитной самоходки. И потому сообщение о немецких танках не вызвало никаких эмоций. Головной дозор Т-34М впереди сцепился с точно таким же дозором из «четверок». Близко, слишком близко, и единственное, что можно сделать, — это задержать немцев, давая возможность артиллеристам и мотострелкам дивизии занять оборону. Понимал это и комполка, а потому 114-й танковый полк, развернувшись в боевой порядок, пошел на помощь своим. Решение было верным — занимать оборону без флангов и в условиях превосходства в воздухе противника было самоубийством, и единственным выходом было навязать противнику танковый бой, но… Комполка не знал, что танковый полк дивизии СС «Райх», обойдя с тыла, уже атаковал не успевшие развернуться танки второго полка дивизии, а под удар его полка сознательно подставился 503-й отдельный танковый батальон, вооруженный новейшими тяжелыми танками, и что он только что повел своих людей на верную гибель.
Когда «тридцатьчетверки» выскочили на открытое пространство, «Тигры» уже развернулись и открыли стрельбу с места с дистанции примерно полтора километра. Тяжелые снаряды длинноствольных немецких орудий легко пробивали лобовые бронелисты русских средних танков, сносили башни… А пущенные в ответ бронебойные рикошетили от лобовой брони тяжелых машин. Отходить? А смысл? По радио передали, что 115-й танковый полк и полк мотострелков атакованы на марше немецкими танками, так что тыла уже нет. А потому — вперед! Ближе, как можно ближе к противнику — ворочать тяжеленную башню быстро не получится, а в борт да с пистолетной дистанции — обязательно кого-нибудь да подстрелим. Вперед, не обращая внимания на встающие справа и слева столбы земли и горящие машины соседей. Ближе, еще, ближе… есть, теперь можно.
— Боря, слева.
— На, собака, — снаряд БР-35 °CП, от слова «сплошной» — фактически литая болванка, с дистанции в полторы сотни метров врезается в борт «котика». Осколки брони вместе с кусками расколовшегося снаряда ударили внутрь танка, разрывая там все живое. И в тот же миг 88-миллиметровый снаряд, ударивший точно по центру, расколол маску пушки, прошел через лобовую стенку башни, снес противооткатные устройства и противовесы пушки и, ударив в заднюю стенку, взорвался внутри Т-34 командира первой роты первого батальона…
…Всего в бою со 114-м танковым полком один из первых «тигриных» батальонов потерял двадцать две машины, в том числе одиннадцать «Тигров». Из личного состава полка на поле боя было подобрано тринадцать раненых.
Ника
«Из серых наших стен, из затхлых рубежей нет выхода.
Кроме как…»
Я боюсь смотреть ему в глаза, опускаю голову. Немецкая речь заставляет судорожно втягивать голову в плечи. Немец берет меня под подбородок и поднимает голову. Паника срывает заслоны, давит все эмоции, кроме страха. Я боюсь. И я этого стараюсь не скрывать. Та личность во мне, которую я называю «Паникерша», играет превосходно. Я отстраненно наблюдаю, как из моих глаз льются слезы. Та, которая «Берсерк», не боится, но появись она — и вся наша операция будет завалена в мгновение ока. Поэтому я боюсь. Реально, не сдерживаясь.
«Сквозь дырочки от снов, пробоины от звезд Туда, где на пергаментном луче зари…»
Лена замерла за своим столом и в ужасе смотрит на нас. Она-то понимает, о чем говорит рейхсканцлер Кох. Я — нет.
— Господин Кох просит перевести, что ты ему нравишься и он приглашает тебя вечером к себе. — Голос Леночки дрожит. С чего бы это? Ведь не ее же приглашают… Жалеет? Оставленная в одном из ящичков дефицитная помада… смятый платок… замалчивание ответов, почему в рейхсканцелярии только одна машинистка… а Леночке по-настоящему меня жалко, она-то знает, что ничем хорошим «вечерныци» не заканчиваются.
Киваю, судорожно пытаясь натянуть на губы улыбку:
— Я, я, май хер! Данке шон! Спасибо за приглашение! Я очень рада! — вот только «вечерныцю» я тебе устрою раньше и совсем не за твоим планом.
- «Пикирующих птиц, серебряных стрижей печальная хроника
- Записана шутя, летящею строкой, бегущею строкой, поющей изнутри».
Запах хорошей туалетной воды, перебивающий запах пота и дыма, — нет, это мне кажется. Я допускаю сразу четыре ошибки подряд в одном документе. Пальцы не слушаются, в голове шум крови. Вдыхаю-выдыхаю, пытаясь успокоиться. Рано… еще рано. Но при взгляде на немцев все четче представляется у них на лбу третий глаз — маленький, красный, калибра 5,4.
— С тобой все хорошо? — Леночка, моя заботливая недолгая подруга.
— Спасибо, Элен, я в порядке.
Она вздыхает и утыкается в документ. Я тоже. Время идет рывками. То слишком быстро, то опять тянется неимоверно долго. До времени «Ч» целых два часа. Перекладываю новые листы бумаги, старые отдаю Лене, она их нумерует как испорченные и складывает в папку — для отчетности. На каждом листе и копирке, выданной мне, стоит номер — его же пишут в журнале отправленной или бракованной корреспонденции — все должно совпадать. Борьба с информационным шпионажем — глядеть на эти жалкие потуги с высоты будущего всеобщего хакерства мне смешно. Но стоит отдать немцам должное — при такой системе ни один листочек не может уйти налево, ни одна копирка не вынесется, и подход во многом себя оправдывает. Все-таки есть качественное различие между немецким порядком и нашим отечественным разгильдяйством.
Часы в углу отбивают полчетвертого. Где-то там уже полным ходом разворачивается операция. Мне страшно хочется быть рядом со своими бойцами, но надо сидеть здесь как на иголках. Ждать, верить, что все идет по плану. Остро не хватает мобильной связи: когда ты не в курсе, что происходит, — это напрягает! Хоть прошел год моей жизни в этом мире, в этом времени, а привычки остались. Они никуда не деваются, будь ты хоть на необитаемом острове. Ярошенко это тоже прекрасно понимал и закрывал глаза на некоторые мои действия и слова. Терпел. И я должна терпеть, изображая порядочную секретутку-проститаршу, готовую отдаться по первому слову начальника. Ради тебя, Леша. Ради нашей любви.
Ващенко (14 июня 1942 года, кабинет начальника 4-го управления НКВД)
— Старший лейтенант Госбезопасности Ващенко по вашему приказанию прибыл!
— Не ори, не на плацу. Проходи, докладывай. Что там с группой майора Ивановой?
— Чисто оторвались от преследования, вышли к Ровно. Сегодня, как договорено, имитировали ошибку при смене шифра и вышли в эфир с использованием скомпрометированного ключа. В шифровке указали, что не будут предпринимать активных действий до прилета Геринга. Изменили порядок связи с прикрывающими бойцами отряда Медведева. В связи с переходом группы Ивановой в режим радиомолчания и доказанным отсутствием в группе «крота» налажен личный контакт. Капитан Мякишев (позывной СБ) связался с одним из бойцов Медведева, согласовывают дальнейшие планы.
— Что по фальшивым партизанам?
— Группа из пяти бойцов отряда «Победители» продолжает контролировать их активность. Обнаружена база — хутор лесника, рядом, в 200 метрах, — следы сигнальных костров. На лугу около ручья.
— Сигнальные костры около жилья?!
— Так это же не настоящие партизаны, от немцев не прячутся. А с воздуха хутор заметить очень сложно даже днем, ночью же попросту невозможно. На данный момент — прочесывают леса малыми группами, пытаются выйти на след разведывательно-диверсионной группы товарища Ивановой.
— Что будем делать с этими полицаями?
— Считаю, необходима их срочная ликвидация. Активность этой банды не только настраивает местное население против партизан. Они сковывают активность действующих групп, могут помешать отходу группы Ивановой и дальнейшей работе Медведева. Есть предварительная проработка плана операции.
Ващенко положил на угол стола Судоплатова картонную папку.
— Вот тут изложено подробно.
— Давай пока вкратце, тезисно.
— Сложность операции в том, что в непосредственном контакте с бандой только пять человек отряда «Победители». Подтянуть дополнительные силы (кроме группы, прикрывающей людей Ивановой) мы до совещания у Коха не успеваем. Другая проблема в том, что бандиты на данный момент действуют разрозненно. Исчезновение одной-двух групп насторожит оставшихся и может сорвать операцию. Таким образом, имеем две задачи — собрать банду в одном месте и обеспечить численное или огневое превосходство над ними. Решили использовать возможность, возникшую в ходе радиоигры. Передаем лжепартизанам радиограмму, что группу Летт искать не надо, они «по ошибке пилота» выброшены в расположении другого отряда. И просьбу принять пополнение для группы: радиста, врача и офицера НКВД на замену пропавшему без вести Ярошенко. Такая информация заставит их собраться всех в месте высадки. В то же время — состав группы не должен вызвать опасений, из-за которых банда могла бы быть усилена немцами. Кроме того, отправка радиста и врача объяснит и молчание Летт, и использование «засвеченного» шифра. Далее возникают варианты, в зависимости от наличия бомбардировщика.
— Бомбардировщика? Кажется, догадываюсь, о чем речь. Можете в дальнейшем планировании считать, что он у вас есть — не так давно нашему Управлению передана авиагруппа. Кроме того, проработаем возможность использования ТБ-7, застрявшего в Киеве по техническим причинам при перегоне из Крыма. Если летуны успеют починить, конечно.
— Это было бы лучше всего — можно не беспокоиться об отходе. На подлете-то сбивать не станут, им пассажиры нужны живые и здоровые.
— Давай дальше по плану.
— Итак, при выходе на рубеж атаки экипаж бомбардировщика выдает в эфир условный сигнал готовности, например — «костры вижу отчетливо». По этому сигналу медведевцы сигнальными ракетами обозначают скопления бандитов и хутор. Бомбардировщик работает в один заход. Затем летчики имитируют еще один-два захода на цель, имея задачей усилить панику и облегчить работу наших бойцов, которые проведут «зачистку местности», используя выражения товарища Ники. Затем группа наблюдения уйдет на соединение с основными силами отряда.
— Работайте по плану. Когда думаете провести операцию?
— В ночь перед операцией в Ровно, то есть с 15 на 16 июня. Да, еще. Бандиты, получив радиограмму, направят гонца к немцам. Его планируем перехватить на обратном пути, с инструкциями для бандитов. Возможно, там будет что-то интересное для нас.
Киевский аэродром, поздний вечер 15 июня 1942 г.
Лейтенант ГБ Акинфеев шел к ангару, где снаряжали предназначенный для спецвылета Пе-8, дабы лично проконтролировать процесс (как и что он будет контролировать, не являясь специалистом по авиационной технике, лейтенант не задумывался) и проинструктировать экипаж. В ангаре царила деловая суета. Авиатехники под присмотром и при участии летчиков, которых все равно с 18.00 не выпускали из ангара и которым уже совершенно опротивело проверять по ковырнадцатому разу замененный двигатель М-40, цепляли к самолету какой-то обтекаемый деревянный ящик впечатляющей длины.
— Что тут у вас происходит?
— «Змеиный ящик» вешаем, под полсотые и четвертные, — подробно, но непонятно ответил техник-сержант.
— Какой ящик?
— Сбрасываемый контейнер для малокалиберных авиабомб, — уточнил подошедший командир экипажа. — Сбросим первым заходом, освободим створки бомболюка и вторым заходом…
Лейтенант ощутил, как волосы шевелятся на голове и приподнимают фуражку:
— Каким, к е… м… ВТОРЫМ заходом?! Договаривались об одном! Там после первого люди в зону удара пойдут! Вы что, охренели — план полета менять без согласования?!
— Спокойнее, товарищ… э-э-э… как вас, простите?
— Лейтенант Госбезопасности Акинфеев, Сергей Анатольевич.
— Так вот, Сергей Анатольевич, все согласовано. Звонил из Москвы товарищ Ващенко, из Четвертого управления НКВД, с ним все и обсудили.
— Почему через голову?!
— Не знаю, не я ему звонил, а он нам, через дежурного по аэродрому. Вы вроде как в кабинете отсутствовали.
— И что вы наобсуждали, чтоб при инструктаже не наговорить непонятного?
— Да, собственно, только это: двадцать пять «соток» может оказаться мало, попросили проработать варианты. Мы предложили, но на два захода. Первым сбрасываем контейнер, в нем двадцать штук ФАБ-50 и тридцать шесть двадцатипятикилограммовых, вместе с контейнером и подвесной системой как раз две тонны. В отсеке — четырнадцать штук ФАБ-100. Бомбим так…
Бомбардировщик плыл над ночными полями. Тяжелая машина с плавностью и грациозностью примы балета скользила с невидимой воздушной горки, снижаясь с четырех с половиной километров до высоты четыреста-пятьсот метров, достаточной для раскрытия «змеиного ящика». Вот второй пилот заметил справа и чуть впереди три точки костров. Командир экипажа кивнул головой и начал плавный поворот влево, имея целью описать почти полный круг и сбросить при этом лишние триста метров высоты. Закончив разворот, пилот сказал радисту:
— Давай!
— Костры вижу отчетливо! — прозвучало в ночном эфире.
Почти сразу в небо взвилась белая ракета, через несколько секунд — четыре красные ракеты указания цели. Потом еще две красные и одна — осветительная, пролетевшая горизонтально над землей.
Пилот чуть тронул штурвал, выводя машину точно по оси треугольника костров. Штурман нажал кнопку сброса, и полегчавшую на две тонны машину ощутимо подбросило. Командир пошел на второй заход, под прямым углом к первому. Надо было пройти вдоль края леса так, чтобы середина серии «соток» легла на хутор, отмеченный парой красных ракет. Вот только ракеты догорели. Тут пилот увидел четвертый костер — горела подожженная сигнальной ракетой соломенная крыша сарая на искомом хуторе. И только стрелок, управлявший хвостовой спаркой, смог увидеть во всей красе, как широкой полосой поперек луга распускаются более полусотни огненных цветов. Днем бы они предстали дымными фонтанами земли, а вот ночью…
Вторая серия бомб легла аккуратно. Правда, горевший сарай стоял чуть в стороне от дома, поэтому с серединой серии немного не получилось: в стоявший под углом градусов двадцать к курсу самолета длинный дом попали девятая и десятая бомбы из четырнадцати. Они угодили в правый ближний и в левый дальний углы строения. Летчики, как и было договорено, сымитировали еще три захода в атаку, а затем легли на курс домой.
Под гул моторов кружащего в небе самолета четыре слегка оглушенных близкими взрывами разведчика (пятый остался около рации) редкой цепью шли через поле. Они ориентировались на стоны и крики, осматривали все подозрительные темные пятна. Через полчаса они собрались на полянке, метрах в двухстах от кромки леса.
— Как там? Никто не удрал? — спросил радист.
— Вроде как нет. Точно не скажу — там несколько бандитов стояли около костра, а одна бомба ударила прямо в огонь. Прикинули по примерному количеству конечностей — вроде как пятерых там накрыло. А может — и шестерых. Дом рухнул и горит, сколько осталось там — неизвестно. Утром было двадцать три штыка, включая легкораненого. Курьера мы переняли, тут должно быть двадцать два трупа. На улице насчитали не то семнадцать, не то восемнадцать, из них семерых положили мы, остальных — летчики. Труп командира опознан. Точнее, то, что от него осталось…
— Ладно, ночью, не разбирая завалы, точнее мы и не узнаем. В любом случае — банда как подразделение прекратила существование. Леня, давай радиограмму на Большую землю и уходим на базу.
Ровно, центр города, 16 июня 1942 г., 14.10
Килл, удобно сидевший на облюбованных ранее стропилах, плавно перетек в стоячее положение. Собственно, прежнюю позу назвать «удобной» мог бы не каждый, но в сравнении с тем, что ему предстояло в ближайшие полчаса… Снайпер вскинул винтовку, в очередной раз окидывая взглядом через оптику свой сектор огня. Под его контролем находились задний двор комендатуры и ее торцевые окна, а также кусочек площади перед главным входом. Были видны припаркованные сзади машины, прорыв к которым должна была имитировать группа обеспечения во главе с СБ. Затем, на подходах к кухне, планировалось свернуть в сторону и покинуть здание через окошко. Рядом с припаркованным за углом «Адмиралом» гауляйтера. Килл глянул на часы, контролируя себя, сам себе кивнул и приник к прицелу, принимая позу для стрельбы стоя — до начала операции оставалось 2 минуты. Жаль, не видно, как проникла внутрь группа обеспечения.
Батя, он же сержант Широких, видел эту часть операции. Его позиции были оборудованы в другом крыле того же здания, в сектор огня попадали главный вход, площадь перед ним и тот же самый «стратегический торец». Бывший охотник стащил уцелевшую мебель, обустроив гнезда в глубине комнат таким образом, чтобы иметь возможность вести огонь как с рук, так и с упора. И теперь, удобно устроившись на позиции, он наблюдал весь спектакль как в театре. С той лишь разницей, что вместо театрального бинокля у него в руках была АВТ-41 с четырехкратной оптикой.
Вот подвода с возницей, связанным пленником и каким-то блеклым маломерком в форме немецкого лейтенанта, сопровождаемая парой полицаев, подъехала к крыльцу. Полицаи грубо сдернули человека в помятом камуфляже и следами побоев на лице на землю. Один из них подхватил из соломы на дне повозки увесистый «сидор», и вся компания, замыкаемая офицериком с брезгливым выражением на лице, поднялась по ступенькам. Лейтенант небрежно козырнул «парадным часовым» у входа, и живописная группа вошла внутрь. Мало кто из наблюдавших эту сцену знал, что главный в компании — «избитый пойманный диверсант». Он же капитан Мякишев, он же СБ, как его называли последнюю неделю. Немецкий же лейтенант — и не немец, и не лейтенант, а рядовой Малахов с позывным Док. Полицаями были пара рукопашников — бойцы Самурай и Седьмой, большой специалист по стрельбе из двух пистолетов. Звание и фамилия Самурая и Седьмого так и оставались загадкой для обоих напарников. Возницей же был возница — нанятый в пригородной деревне мужик. «Мало кто» в данном случае означает трое: Батя, Летт, задержавшаяся у окошка, и ТриДэ у пулемета.
ТриДэ также за сутки облазил развалины дома, занятого маленьким гарнизоном, изучая подходы и выбирая позиции. Он имел приказ — не стрелять по мелким группам, не представляющим опасности для снайперов. Боец расчистил от кусков кирпича тропки в оба крыла здания, оборудовал «ДЗОТ» в полуподвале и теперь ждал на своем НП на первом этаже с видом на площадь. На поясе висели все пять «улиток» с лентами по 50 патронов каждая, в MG-34 была продернута лента, найденная в «закладке» вместе с цинком патронов. Какой умелец собрал эту ленту на 78 патронов и для чего — так и осталось неизвестно, но брезговать ею никто не стал. Денис еще раз постарался вспомнить маршруты между своими огневыми и, главное, места установки растяжек и фугасов в доме.
Алекс нервничал. Он «оставался на хозяйстве», вот только хозяйство это было раздроблено на четыре части без связи между ними. Он с тоской вспоминал рассказы Ники о портативных радиостанциях размером с пачку сигарет, способных перекрыть весь этот городишко, и тяжко вздохнул. Только теперь, оказавшись на месте Ники, он до конца осознал, насколько это нужная вещь в их работе. Алекс еще раз зашел на позицию своего последнего снайпера, опустился на первый этаж проведать Быка — прикрытие свое и Игрока. Затем лейтенант занял огневую позицию. Эта тройка перекрывала перекресток, где уходящие из комендатуры коллеги могли свернуть или к выезду из города, или к госпиталю — по состоянию группы.
Москва, 16.06.1942, кабинет начальника 4-го Управления НКВД
Ващенко Петр Семенович вошел в кабинет Судоплатова ровно в 14.00. Он еще не совсем привык лично отчитываться перед столь высоким начальством и потому испытывал двойственные чувства. С одной стороны — робость и скованность, боязнь сказать или сделать что-то не так. С другой — это возможность быть замеченным «наверху». Что могло сулить как перспективы карьерного роста (хоть вроде и стыдно думать о чинах и должностях в ходе столь тяжелой войны), так и судьбу приближенных прежнего руководства. Короче говоря — и страшно, и интересно, и непонятно…
— Старший лейтенант Госбезопасности Ващенко по вашему приказанию прибыл!
— Не ори, не на плацу. Проходи, рассказывай.
Такое начало разговора, с небольшими вариациями, становилось своеобразной традицией, нарушать которую Ващенко не собирался.
— Получена радиограмма от отряда «Победители». Банда ликвидирована. Первым заходом летчики накрыли посадочную поляну и кустарник между поляной и хутором, где и ждала засада. Второй заход, вдоль кромки леса, уничтожил постройку и отрезал уцелевшим бандитам пути к отступлению. Уцелевших полицаев добили наши разведчики. Установить точное число погибших не представляется возможным — все-таки авиабомбы вещь не слишком аккуратная. Но тело командира опознано. Найденные при нем документы и пакет, который вез курьер бандитов, отправлены в партизанский отряд товарища Филина, на днях будут доставлены по воздуху в Киев для детального изучения. Кроме того, пленный и подслушанные разговоры бандитов у костра дали кое-какую информацию о судьбе старшего майора Государственной Безопасности Ярошенко.
Ващенко сделал паузу, ожидая разрешения продолжить.
— И что там с ним? — Павел Анатольевич заинтересовался.
— Как удалось выяснить, один из бандитов нарушил светомаскировку в то время, когда товарищ Ярошенко опускался на парашюте. Товарищ старший майор, вероятно, увидел дом и понял, что дело нечисто. Он попытался управлять парашютом так, чтобы сесть в стороне от встречавших. Бандиты бросились в погоню. Ярошенко, приземлившись, с помощью термитной шашки уничтожил имевшиеся у него документы, завернув их в часть парашюта. Еще перед приземлением нашего офицера бандиты открыли огонь и, похоже, ранили его. Ожидая, пока документы сгорят, старший майор принял бой. Он расстрелял почти в упор первую группу преследователей, но был ранен еще дважды, в спину и в шею, и в тяжелом состоянии захвачен в плен. По имевшимся у бандитов данным, в сознание он до сих пор не пришел. Лжепартизаны потеряли в стычке троих убитыми и двоих ранеными. Один «тяжелый», лечится в немецком госпитале. Второй был ранен легко и отлеживался на хуторе…
— Хорошо, с этим вопросом все? Что с группой товарища Ивановой?
— Начало совещания у Коха запланировано на 14.00. По плану операция должна начаться в 14.20, то есть, — Ващенко посмотрел на часы, — через шесть минут.
— Добро. Как только будут какие-то данные по этой операции — сразу же ко мне, адъютант в курсе.
Саня
Сколько они блуждали по Брянским лесам, Даша уже не помнила. Два красноармейца, остатки раздавленного танками отдельного зенитно-пулеметного взвода, две падающие с ног от голода и усталости девчонки…
— Даш, вставай, недалеко уже, — Машка, младшая сестра, тормошит за плечо. — Я тут деревню какую-то разведала. Немцев вроде нет…
Восемь стволов прошлись свинцовой метлой, смахивая с дороги дозорных мотоциклистов. Следом смерч бронебойно-зажигательных пуль прошелся по «гробику», не в меру самонадеянно сунувшемуся на помощь мотоциклистам, но поделать с танками установки МВ-4 ничего не могли. Близкий разрыв оглушил Дарью и опрокинул счетверенку, скрыв тело девушки. А потом немцам стало резко невесело — прорвавшиеся в очередной раз штурмовики русских устроили на дороге кровавую кашу, так что гансам было не до прочесывания и зачистки позиций пулеметчиков. Мотоциклетный батальон, усиленный танковой ротой, рванул дальше, торопясь уничтожить очередной опорный пункт русских, оставив в стороне разбитые зенитки и тела их расчетов. Она пришла в себя уже тогда, когда Машка, чуть не плача, тащила «убитую» сестренку подальше в кусты. Потом немного оклемались и пошли, сторонясь дорог и деревень, теряя счет дням. Но больше так идти они не могли — нужно было хоть немного поесть и отдохнуть.
…Крайний дом, или, вернее, изба. Хозяин молча пропускает внутрь. Ни о чем не спрашивает, ничего не говорит, просто на столе появляется немного еды. А потом сон. Глубокий, без сновидений.
— Значит, рядовые Дарья и Мария Галкины. Ну, что ж, я дам вам провожатого, топайте пока в обоз…
— Товарищ командир, мы же зенитчицы…
— Вижу, что не летчицы. Но, во-первых, вам отдохнуть надо, а во-вторых — нету у меня пока свободных машин, ясно вам?
— Да.
— Не слышу.
— Так точно, ясно.
— Вот и славно. Куда вам воевать, вам в санбат нужно, да где ж его возьмешь-то?
Танковая бригада и стрелковый полк на автомобилях догнали нас только в пригороде Сафоново, недалеко от того места, где наши авиаторы разгромили колонну, остановленную и отброшенную моей засадой… Пехота пересела из кузовов ЗИСов на броню танков. Подавив немецкую противотанковую батарею на окраине огнем ИСов с большой дистанции, мы начали штурм городка. Двигались медленно, тщательно проверяя дома и дворы. При обнаружении сильно закрепившихся немцев, стрелки не бросались на штурм без прикрытия Т-34 или Т-50, а если обнаруживали орудия или вражеские танки, то приходила очередь ИСов. Через три часа Сафоново было полностью очищено от немцев. Потери с нашей стороны — около полусотни убитых и сотня с небольшим раненых, один Т-34, как раз командира бригады, полезшего в лоб на ШТУГ, Т-26 и два Т-50. Командование сборной танковой группой принял я.
Пока мы приводили технику в порядок после штурма, около сотни местных жителей группами и по одному пришли с оружием к нам и стали требовать зачислить их добровольцами. Они же поведали нам о хорватском батальоне, объявившемся в этих местах, и роте СС, состоявшей из эстонцев. «Старые знакомые» вновь принялись за свое — воевать с женщинами и детьми и удирать сломя голову от наших войск.
После тяжелейшего боя за Сафоново и переправы через Вопь по гати на базе остатков немецкого понтонного моста две деревни вдоль по Минскому шоссе проскочили буквально ходом — три мелкие перестрелки. Перед самым Ярцевом нам в лоб выскочили семь ШТУГов с длинными стволами. На шедшем первым ИСе добавился шрам на башне, а в четырех из семи новообразовавшихся костров было трудно опознать даже — танками ли они были ранее или штурмовыми орудиями. Штурма Ярцева не было — несколько отдельных очагов сопротивления подавили легко. Кроме того, удалось захватить довольно большую колонну грузовиков с топливом и едой. Как ни странно, в большинстве немецких боекомплектов в технике и около пушек была большая нехватка снарядов, мин и гранат. Да и запасы патронов были явно невелики.
Сафоново
Негромко урча дизелем, самоходная зенитная установка «Вяз-2» двигалась вдоль по улице Сафонова, прикрываемая отделением пехоты. Экипаж внимательно осматривал местность: несмотря на то, что новые машины появились на фронте сравнительно недавно, они уже успели обогатить солдатский фольклор понятием «деревянный гроб», и во многом — благодаря башне. Официально она именовалась «полуоткрытой», или, если проще, — башня не имела крыши. И если на случай дождя или снега имелся хороший кусок брезента, то для защиты расчета от свинцового дождика были только узенькие козырьки, под которыми и кошке не спрятаться.
…Ефрейтор Отто Грубер, вжавшись в простенок, напряженно вслушивался в доносившиеся снаружи звуки боя. Вроде русские двигались чуть в стороне от его позиции, так что, может быть, удастся пересидеть день, а ночью уйти.
Нет, господи: ухо немца уловило негромкое урчание. Судя по звуку — новая американская зенитка, которая все чаще встречается в последнее время на Ост-фронте. Точно, она — русские машины грохочут двигателем и лязгают гусеницами, словно стремясь оповестить всех о своем приближении. Эта рычит тихо, можно сказать, добродушно, если забыть на минутку о паре 2,5-сантиметровых автоматов, способных в минуту выбросить сотни снарядов, уничтожающих все живое. Некстати вспомнилось, как такая же машина, прямо у него на глазах, разрубила пополам легкий немецкий броневик. Рокот все ближе, и Отто вытянул из-за пояса гранату и выдернул предохранитель.
Раз.
Шаг в сторону, удача — установка прямо под окном.
Два.
Граната, с почти догоревшим замедлителем, летит вниз.
Три.
Шагнуть назад, понимая, что уже не успеешь.
…Короткие очереди пистолетов-пулеметов ударили в появившуюся в окне фигуру, швырнув тело немца обратно в комнату, за мгновение до того, как брошенная граната разорвалась на высоте полуметра от башни «Вяза»…
— Машина почти не пострадала, а те, кто в башне…
— Вот что, девоньки, с самоходкой разберетесь?
— Да! То есть «Так точно»!
Следующая на дороге в сторону Смоленска деревня, Мушковичи, встретила нас ожесточенным, но каким-то бестолковым сопротивлением. Складывалось впечатление, что обороняющиеся просто не понимали, что два бездарно установленных пулемета и несколько десятков бьющих вразнобой винтовок не способны доставить нам серьезных проблем. Сопротивление не прекратилось даже после того, как выстрелами из танковых орудий были подавлены оба пулемета и разрушены несколько домов, откуда винтовки били особенно густо. Пришлось прочесывать деревню дом за домом, выкуривая стрелков по одному.
Пока мы приводили в порядок технику, я решил попробовать разобраться, что произошло. Очень уж странно выглядело поведение оборонявшихся. Загадка разрешилась, когда в штаб, подгоняя пинками, пригнали пару захваченных в деревне пленных. Один из них был совсем мальчишкой, белобрысый, хрупкого сложения парень лет восемнадцати-девятнадцати, с торчащей из воротника непривычного покроя буро-зеленого кителя шеей. Другой — плотный мужик, на вид около сорока, в мокром кителе похожего цвета и покроя, но явно лучшего качества, со знаками различия капитана полиции безопасности (СиПо) в петлицах. От него невыносимо разило отхожим местом.
Я опять окинул мальчишку взглядом, стараясь понять, зачем мне притащили щегла, затем перевел глаза на молоденького лейтенанта, командовавшего конвоирами.
— Он вроде по-русски что-то разумеет, — ответил на немой вопрос тот.
— Я. Учить! Русский. Гимназия!!! — запинаясь от ужаса и старания убедить этих страшных красноармейцев в своей полезности, залепетал пленный.
— Ну-у, тогда показывай, чему там тебя «учить», — протянул я. — Имя?
— Шлижюс, Чесловас Шлижюс, — немедленно выпалил тот.
— Звание?
— Солдат в 13-й батальон Литовской полиции безо пасности, рота три. Приданы комендатуре Рудни для помощи в установлении порядка.
— Что-о? — протянул я. — А это что еще за батальон???
Из дальнейшего допроса выяснилось, что речь идет о литовском добровольческом батальоне, одном из трех десятков[18] подобных подразделений, сформированных литовскими коллаборационистами и числившихся приданными по ведомству СиПо. Тринадцатый батальон был сформирован в Расейняй, из набранных в уезде добровольцев. Шлижюс был сыном зажиточного владельца лесопилки из Расейняй, который и отправил сына учиться в «Прогрессивную гимназию» в Шауляй. Советы национализировали лесопилку в 1940-м, оставив отца главным инженером при присланном откуда-то из Вильнюса коммунисте-директоре. Когда в 1941-м пришли немцы, местное отделение LAF[19] сочло паренька из пострадавшей при коммунистах семьи подходящим кандидатом для полицейского батальона и сделало ему «предложение, от которого невозможно отказаться». Грамотный, но хрупкого сложения выпускник гимназии быстро сделался писарем роты, состоящей в основном из люмпен-пролетариев Расейняй и Юбаркаса[20]…
— Ну, хорошо. — Я прервал многословные, хоть и на ломаном русском, объяснения Шлижюса и показал на второго: — А это кто?
— Наш рота командир, капитан Артурас Вилкат, — с готовностью выдал писарь, с явной неприязнью поглядывая на мордастого офицера, и вдруг как выплюнул тому в лицо: — С-с-собачья с-с-самка, убийца проклятый, еще «волком» себя называть!
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался я словами пленного, — ты это о чем? А ну, держите того, чтоб не дергался!
Второй пленный при словах Шлижюса дернулся так, как будто хотел броситься на того, чтобы заставить замолчать. В ответ один из конвоиров, совершенно автоматически, сделал выпад из упражнения «коротким коли». На счастье Вилката, укороченный СКТ танкодесантника был без штыка, так что пленный просто свалился на пол, держась за откормленное брюхо, и получил несколько увесистых пинков, чтобы не суетился без приказа.
— Он быть офицер полиция в Юбаркас в тридцатых, — заторопился Шлижюс. — Там быть поджог на лесопилка Файнберга[21], полиция из Расейняй[22] расследовать, он быть замешан в поджоге, бежать в Германию. Вернуться с немцами год назад, офицер Вермахт. Убивать евреев и советских в Юбаркас вместе с командир милиция[23], учитель школьный[24]. Потом к нам, в Расейняй, приехать с отрядом активисты, называл себя «Капитан Волк», тоже убивать. Потом батальон сделали, он стал капитан в нашей роте.
— А тут, под Смоленском, что делали? — снова прервал я рассказ Шлижюса.
— Они умиротворять деревни. С немецкими представителями ездили.
— Погоди, а что это у вас за форма такая?
— Обычная литовская армейская форма[25], — явно не понял вопроса тот.
— Д-а-а, вам даже фельдграу давать стремно… Стоп, вы литовцы, а эстонцы где?
— Они тут были, отдельная рота СС. Им машины дали, а нам нет[26]. Оставили нас здесь! Я могу чем-то спасти жизнь? Я только неделю здесь, я болел инфлюэнца до того. Я никого не убивал! Я сохранить архив роты! Я немецкий знать!
— Заткнись! Пусть НКВД с тобой разбирается. Может, споешь чего интересного. — И, не сдержавшись, добавил: — И что же у вас за литовская безопасность, мать вашу за ногу и об угол, смоленских баб с детьми малыми убивать! Где Смоленск, а где Жмудь?
Я перевел взгляд на стоявших по бокам Шлижюса бойцов.
— К особистам, а пока на «скорую помощь» привяжите. Хоть будет у авианаводчика свой небольшой щит.
Пока уводили писаря, я перевел взгляд на второго пленного. Тот исподлобья смотрел на меня глазами затравленного волка. Я понял, что скорее всего из-за торчащего пуза прибавил ему несколько лет. Отвык я за год войны от раскормленных пузатых морд. Ему было, очевидно, слегка за тридцать.
— Ну, а что ты расскажешь?
Пленный явно понял вопрос, но косноязычный ответ понять было невозможно. Пришлось прибегнуть к помощи Ларочки, нашего штатного переводчика с немецкого. Впрочем, ничего толкового тот не сказал и с переводчиком. Беспорядочное перечисление имен командиров и сослуживцев, вперемешку с уверениями, что писарь его оговаривает.
Я перевел взгляд на лейтенанта, который командовал приведшими пленных бойцами и до сих пор стоял в углу комнаты.
— Ты откуда его достал, красивого такого?
— Из сортира, товарищ подполковник, в яме прятался.
— Вот туда его и вернуть. Головой вперед. И проследить, чтобы не вынырнул.
Лейтенант дернул цыплячьей шеей, явно порываясь что-то сказать. Но затем, видимо, вспомнил ходившие обо мне легенды. В глазах его мелькнуло мгновенное понимание, почему этот молодой и так непохожий на других подполковник стал героем такого количества захватывающих и страшных историй.
— Слушаюсь, товарищ командир! — и, поворачиваясь к бойцам: — Гоните его, только сами не замарайтесь.
Вилката пинками и толчками стволов выгнали на улицу. Когда я через какое-то время вышел по нужде (а что я, не человек, что ли), ноги в добротных офицерских сапогах (ишь ты, как разбаловались, мелькнула мысль, даже сапогами побрезговали) еще торчали из полужидкого из-за недавних дождей содержимого отхожего места.
Мякишев
Итак, в комендатуру проникли. Довольно удачно с утра «раскулачили» телегу с полицаями-фуражирами. И лишних паразитов придавили, и «уставными» карабинами разжились, и формой. А пока этих «ореликов» хватятся, тут такой шум пойдет, что не до них будет. Правда, лошадью и телегой воспользоваться не рискнули — а ну как узнает кто на въезде? И колхозничкам местным коняшку не подаришь — клейменая, за такую скотину на подворье немцы враз вздернуть могут. Вот и пришлось нанимать местного возчика, за «долю в добыче». Пойдет ли он потом к немцам, нет ли — нас мало интересовало, по той же причине, что и в случае с полицаями — мы гораздо раньше и гораздо больший шум устроим. Так, Док докладывается дежурному, спрашивает, куда меня волочь. Эх, есть прокол уже — небольшой, но есть. Мы разговор репетировали в расчете на то, что дежурным офицер будет, а тут оберфельдфебель сидит. Иначе себя держать надо, ну да ладно, недолго мордастому жить осталось.
А вот это уже хуже. То, что внутренней тюрьмы при комендатуре нет и побег заключенных устроить не удастся, мы узнали накануне. А вот то, что нас усадят дожидаться указаний на лавочку в уголочке, мы не рассчитывали. Думали, хоть в какую каморку загонят — там я и переоделся бы. Придется импровизировать, ну, зато начать сможем одновременно, простору больше. Вот с этой одновременностью… С одной стороны, мы начать должны после того, как Ника выйдет к определенному рубежу. С другой стороны — мы должны начать активную фазу раньше нее, чтобы отвлечь на себя внимание охраны. Вот попади в «вилочку», да еще и с обстановкой на месте увязать. Если все срастется как надо — это будет что-то наподобие езды по канату на велосипеде. Да еще и жонглируя саблями.
Так, это выход к кухне, хорошо. А вон там — та самая охрана гнездится. Планы здания мы добыли старые, еще дореволюционные, могли и перепланировать. В принципе — три комнаты: дежурка, за ней — оружейка, проходная, за ней уже — казарма на взвод охраны. Пакость в том, что из казармы идет коридорчик к «удобствам», а из коридорчика есть дверка в коридор побольше и, в конечном итоге, к нам за спину, в проход, который ведет к двери черного хода. К той самой, прорыв к которой мы и должны изображать. Второе гадство в том, что комнату, где сейчас казарма, вроде как перегораживали надвое. Если перегородка есть — это еще один рубеж обороны для противника. И ведь пока не сунешься — не узнаешь. Точнее, узнать-то можно, но времени не было — выслеживать в городе кого-то из охранников, изымать и допрашивать.
Ну, начнем, благо немцы нам помогли — часы над входной дверью работают. Док с понуро бредущим за ним Самураем отправились к караулке. При этом самураевский карабин нес Док, и вид имел очень недовольный.
В караулку Ровенской комендатуры вошел понурый детинушка в косо сидящей форме полицая. Весь его вид выражал горестное недоумение и обиду на козни судьбы-злодейки. Пустые руки его висели вдоль тела, как будто он не знал, куда их пристроить. Следом за ним, подгоняя периодическими пинками коленом под зад, шел разъяренный немецкий лейтенант. Лейтенант нес в руках мосинский карабин и сыпал эпитетами, богатство и изысканность которых по большей части пропадали втуне. Меньшая часть, изложенная на ломаном русском, достигала ушей воспитуемого объекта, но вот непривычное звучание привычных терминов вызывало невольную ухмылку, которую детинушка прятал, опуская голову как можно ниже.
Сидевший в передней комнате караульного помещения «фильтр от чужих» в лице фельдфебеля взвился было, увидев ломящегося без спросу унтерменша, но быстро переделал свое движение в стойку «смирно» при виде злого, как Мефистофель, лейтенанта. Двое сидевших в комнате бойцов, во избежание неприятностей, также изобразили строевую стойку.
— Вы только взгляните, что dieser Idiot сотворил с оружием! С ломоподобным по своей примитивной надежности творением своего же соотечественника! Я думал, что русское оружие в любом случае рассчитано на русскую же дурь, так ведь нет! Этот Sweinpotz, продукт от связи русского медведя и тупой коровы, умудрился согнуть рукоятку затвора! — на последних словах офицер сорвался-таки на фальцет и выдал описываемому им загадочному гибриду новый пинок.
Фельдфебель и один из солдат подтянулись поближе, с целью глянуть на такое чудо, открыв калитку в перегораживавшем комнату барьере. Второй, на всякий случай, потихоньку попятился подальше от начальства, хоть и чужого, но злого, — к открытой двери в оружейную комнату. Офицер сделал вид, что воспринял это как приглашение и прошел внутрь. Дневальный, может, и хотел бы возразить что-то против вторжения, но лейтенант уже набрал хорошие обороты и останавливаться не собирался. Фельдфебель же не хотел служить громоотводом и пытался быть максимально тактичным, решив просто закрыть собой дверь, ведущую во внутренние помещения.