Загадка убийства Распутина. Записки князя Юсупова Юсупов Феликс
И накипала тревога: все ли возможное делается для армии? Достаточно ли добросовестны те, которым в тылу вверена забота о продовольствии и снаряжении войск? Ходили слухи о злоупотреблениях, даже об измене.
По воспоминаниям жандармского генерала А.И. Спиридовича:
«Петербург (правильно: Петроград – В.Х.) кипел. Непрекращающееся отступление в Галиции и слухи о больших потерях породили всплеск ругани и сплетни. Говорили, что на фронте не хватает оружия и снарядов, за что бранили Сухомлинова и Главное артиллерийское управление во главе с великим князем Сергеем Михайловичем. Бранили генералов, бранили Ставку, а в ней больше всего Янушкевича. Бранили бюрократию и особенно министров Маклакова и Щегловитова, которых уже никак нельзя было обвинить в неудачах в Галиции.
С бюрократии переходили на немцев, на повсеместный шпионаж, а затем все вместе валили на Распутина, а через него уже обвиняли во всем императрицу. Она, бедная, являлась козлом отпущения за все. В высших кругах кто-то пустил сплетню о сепаратном мире. Кто хочет, где хотят – не говорилось, но намеками указывалось на Царское Село, на двор. А там никому и в голову не приходило думать о таком мире. Там витала лишь одна мысль – биться и биться до полной победы». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Мн., 2004. С. 118–119)
Отступление русских армий в 1915 г. породило волну шпиономании. В частности, бывший жандармский полковник С.Н. Мясоедов (1865–1915), служивший переводчиком при штабе в 10-й армии, был обвинен в шпионаже и казнен по приговору военно-полевого суда, хотя вина не была доказана. Военный министр В.А. Сухомлинов 13 июня 1915 г. был уволен от должности. Он был обвинен в ряде должностных преступлений, вплоть до государственной измены. Дело министра Сухомлинова по обвинению в государственном преступлении было передано 15 июля 1915 г. на расследование специальной Чрезвычайной следственной комиссии. Находясь под следствием (с 20 апреля по 11 октября 1916) он содержался в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, но за недостаточностью улик со стороны обвинения был в октябре освобожден и переведен под домашний арест. В дни Февральской революции он был вновь арестован, а 1 марта 1917 г. заключен в Петропавловскую крепость (в Трубецкой бастион, камера № 55). В апреле он был предан суду и 13 сентября осужден за слабую подготовку армии к войне (т. к. обвинение в измене не подтвердилось) и преступления по должности к бессрочной каторге с лишением всех прав состояния. Его жена, которая привлекалась в качестве соучастницы, была оправдана вердиктом присяжных заседателей. Бессрочная каторга В.А. Сухомлинову была заменена тюремным заключением в крепость. После Октябрьской революции 16 февраля 1918 г. переведен из Трубецкого бастиона в тюрьму «Кресты». Амнистирован большевиками по возрасту (он достиг 70 лет) и состоянию здоровья 1 мая 1918 г. Изменниками оппозиционеры называли не только Г.Е. Распутина, А.А. Вырубову, Б.В. Штюрмера и др., но и императрицу Александру Федоровну.
После того как Государь, переведя великого князя Николая Николаевича на Кавказский фронт, сам принял Верховное командование, Распутин стал почти ежедневно бывать в Царском Селе и давать свои советы по государственным делам. Встречи его с императрицей происходили главным образом в доме Вырубовой.[234]
Ни одно крупное событие на фронте не решалось без предварительного совещания со «старцем». Из Царского Села по прямому проводу давались директивы в Ставку. Императрица требовала, чтобы Государь держал ее в курсе всех военных и политических событий.[235]
Великий князь Николай Николаевич был смещен с поста Верховного Главнокомандующего русской армии и назначен командующим Кавказской армией и наместником царя на Кавказе (23 августа 1915 – 1 марта 1917). Это очень расстроило великого князя. О нем как о Главнокомандующем бытовали самые противоречивые мнения. Одни считали его достойным полководцем, другие начисто отрицали в нем этот талант. Во многом ему мешала некоторая суетливость, неумение довести начатое до конца – то, что в узких кругах называлось «ольденбургской истерией». Он с горечью отправился на Кавказский фронт. Одновременно великий князь стал наказным атаманом Кавказского казачьего войска. Во время Февральской революции Николай Николаевич 2 марта 1917 г. прислал императору Николаю II телеграмму с «коленнопреклонной» просьбою, поддерживающую требование М.В. Родзянко и командующих фронтами отречься от престола. Вот ее содержание: «Генерал-адъютант Алексеев сообщает мне создавшуюся небывало роковую обстановку и просит меня поддерживать его мнение, что победоносный конец войны, столь необходимый для блага и будущности России и спасения династии, вызывает принятие сверх меры.
Я как верноподданный считаю, по долгу присяги, необходимым коленопреклонно молить Ваше Императорское Величество спасти Россию и Вашего Наследника, зная чувство святой любви Вашей к России и к нему. Осенив себя крестным знаменьем, передайте Ему Ваше наследие. Другого выхода нет. Как никогда в жизни, с особо горячей молитвой молю Бога подкрепить и направить Вас. Генерал-адъютант Николай». При подписании манифеста об отречении Николай II утвердил указ о передаче великому князю Николаю Николаевичу Верховного главнокомандования русской армией.
Император возложил на себя всю ответственность за тяжелое положение действующей армии на фронте, приняв Верховное главнокомандование (23 августа 1915 – 2 марта 1917).
В приказе Государя по армии и флоту от 23 августа 1915 г. значится:
«Сего числа Я принял на СЕБЯ предводительствование всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий.
С твердою верою в милость Божию и с непоколебимою уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты Родины до конца и не посрамим земли Русской.
Николай». (ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 2477. Л. 1)
Из воспоминаний протопресвитера русской армии и флота Г.И. Шавельского:
«С переездом Государя очень изменились и лицо Ставки, и строй ее жизни. Из великокняжеской Ставка превратилась в царскую. Явилось много новых людей, ибо Государь приехал с большой Свитой. Лица, составлявшие Свиту Государя в Ставке, делились на две категории: одни всегда находились при Государе, другие периодически появлялись в Ставке. К первой категории принадлежали: адмирал Нилов; Свиты Его Величества генерал-майоры: В.И. Воейков, князь В.А. Долгоруков, гр. А.Н. Граббе, флигель-адъютанты, полковники: Дрентельн и Нарышкин, лейб-хирург С.П. Федоров. Министр двора, гр. Фредерикс жил в Петрограде, то в Ставке. Флигель-адъютанты: полковники, гр. Шереметьев и Мордвинов, капитаны 1-го ранга Н.П. Саблин и Ден чередовались службой. Несколько раз дежурили в Ставке флигель-адъютанты: полковники Свечин и Силаев, а также князь Игорь Константинович. Осенью 1916 года некоторое время дежурил великий князь Дмитрий Павлович. Раза два на неопределенное время появлялся в Ставке обер-гофмаршал гр. Бенкендорф.
Из великих князей в Ставке находились: Сергей Михайлович, бывший начальник артиллерийского управления, состоявший в распоряжении Государя. Особый поезд на вокзале занимал Борис Владимирович, наказной атаман всех казачьих войск. Часто в Ставке Александр Михайлович, заведовавший авиационным делом; реже Верховный начальник Санитарной части принц А.П. Ольденбургский.
Не знаю, в качестве какого чина, но почти всегда находился в Ставке Кирилл Владимирович, а в ноябре 1916 г. появился и Павел Александрович. Великий князь Михаил Александрович все время находился на фронте.
В марте 1916 г. Свита увеличилась еще одним членом, генералом Н.И. Ивановым, назначенным состоять при особе Государя.
С прибытием в Ставку наследника при нем все время находились: воспитатель – тайный советник П.В. Петров, француз Жильяр, англичанин мистер Гиббс, матрос Деревенько и очень часто – доктор Деревенько (правильно: Деревенко – В.Х.)». (Шавельский Г.И. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Т. 1. М., 1996. С. 328–330)
Российский император Николай II получил 18 декабря 1915 г. от союзников фельдмаршальский жезл и звание фельдмаршала английской армии. Чуть ранее он был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени (25 октября 1915). Положение на фронте стабилизировалось, улучшилось снабжение армии. Большую часть времени император находился в Ставке (в Могилеве), что в какой-то степени затрудняло непосредственное управление державой.
Получая самые последние сведения, иногда тайные и чрезвычайной важности, императрица посылала за Распутиным и советовалась с ним, а если принять во внимание, кем он был окружен, то станет не удивительным, что при таких условиях в Германии заблаговременно знали почти о каждом нашем наступлении, а также обо всех планах и переменах военного и политического характера.
Германия принимала должные меры, чтобы обеспечить свои победы, а нам готовила гибель.
Я решил, не придавая особого значения всем волнующим слухам, прежде всего фактически убедиться в предательской роли Распутина и получить неопровержимые данные об его измене.
Обстоятельства для этого складывались как нельзя лучше. Семья Г. жила в то время на Мойке, рядом с дворцом великого князя Александра Михайловича[236], где я временно помещался ввиду ремонта в нашем доме.
Как я уже говорил выше, меня с младшей дочерью этой семьи связывали давнишние дружеские отношения. Она часто приглашала меня к себе, но я бывал у нее редко, не желая окунаться в атмосферу распутинского кружка и тем более связывать свое имя с друзьями «старца», постоянно собиравшимися в доме ее матери.
Теперь, ввиду моего намерения разобраться до конца в личности Распутина и в его действиях, ближе познакомившись с ним самим, я решил воспользоваться приглашениями М. Г.
Между прочим, мне было интересно побеседовать и с самой М. Г. о происходящих в России событиях. Зная ее слепое поклонение Распутину, я, конечно, никак не мог считаться с ее взглядами, но я знал, что ее мнение является точным отражением того, что думают в Царском Селе.
Однажды, сговорившись предварительно с М. Г. по телефону, я отправился к ней. От М. Г. я узнал, что Распутин постоянно спрашивает обо мне.
– Он очень хочет вас видеть, – сказала она, – и будет у меня на днях; я вам сообщу когда.
Из разговора с нею я убедился, что Распутин по-прежнему пользуется неограниченным доверием как императрицы, так и Государя и продолжает играть роль их ближайшего советника в политических и семейных делах. М. Г. опять воспевала ему хвалы и с умилением говорила о том, что «старец» смиренно переносит «клевету», «гонение» и что, претерпевая незаслуженные страдания, он искупает этим наши грехи.
Слушая ее восторженные слова, я решил коснуться похождений Распутина.
– Ну, а как же, по-вашему, такой праведный человек может совмещать свою святость с пьянством и кутежами?
М. Г. возмутилась моим вопросом. Она вся покраснела и с жаром стала мне возражать:
– Неужели вы не знаете, что все такие рассказы – сплошная ложь, черная клевета на него? Он окружен завистью и злобой. Это злые люди выдумывают разные обвинения, нарочно подтасовывают факты, чтобы его, неповинного, очернить в глазах Государя и Государыни… Как это все ужасно!
– Но ведь существуют доказательства в виде фотографий и проверенных свидетельских показаний, – ответил я, – которые не оставляют никаких сомнений в том, что Распутин далеко не такой святой человек, как вы о нем рассказываете. Какой смысл, например, хотя бы цыганам говорить о том, что он к ним приезжает, пьянствует и танцует с ними? Его многие там встречали. А в ресторане «Вилла Родэ», где он всего чаще бывает, есть даже отдельный кабинет, носящий его имя… Как же вы это все объясняете?
– Вот, вот, вы так же говорите, как все, вы верите этому! – с возмущением воскликнула М. Г. – Поймите, что если даже он это и делает, то с особой целью: он хочет нравственно себя закалять, путем воздержания от окружающих соблазнов.
– Ну, а министров Распутин назначает и смещает тоже для своего нравственного совершенствования? – спросил я.
М. Г. рассердилась и ответила, что пожалуется на меня Григорию Ефимовичу.
Вице-директор департамента полиции, а затем заместитель министра внутренних дел С.П. Белецкий (1873–1918) писал: «Наблюдая за Распутиным с 1912 года, я лично пришел к следующим выводам: Распутин обладал недюжинным природным умом, практически смотрел на жизнь сибирского крестьянина, который помог ему наметить свой жизненный идеал. Сильно чувствуя в себе с юных лет человека с большим уклоном к болезненным порой наклонностям своей натуры, Распутин ясно отдавал себе отчет в том, что узкая сфера монастырской жизни в случае поступления его в монастырь вскорости выбросила бы его из своей среды, и поэтому решил пойти в сторону, наиболее его удовлетворяющую, – в тот мир видимых святош, странников, которых он изучил с ранних лет в совершенстве. Опустившись в этой среде в сознательную пору своей жизни, Распутин, игнорируя насмешки и осуждения односельчан, явился уже как “Гришка-провидец”, ярким и страстным представителем этого типа, в настоящем народном стиле, будучи разом невежественным и красноречивым, лицемером и фанатиком, святым и грешником, аскетом и бабником и в каждую минуту актером, возбуждая в себе любопытство и в то же время приобретая несомненное влияние и громадный успех, выработанный в себе ту пытливость и тонкую психологию, которые граничат почти с прозорливостью». (Белецкий С.П. Григорий Распутин. Пг., 1923)
Из донесений полицейской охранки о наблюдении за Распутиным за 14 декабря 1915 г.: «Около двух часов ночи Распутин вышел из дома № 11 по Фурштадской улице от Свечиной, вместе с Ясинской, и на моторе отправился в ресторан “Вилла Родэ”, куда за поздним временем их не пустили. Тогда Распутин стал бить в двери и рвать звонки, а стоящему на посту городовому дал пять рублей, чтобы не мешал ему буянить. Отсюда Распутин вместе со своей спутницей поехали в цыганский хор Массальского, где пробыли до 10 часов утра, а потом сильно подвыпившие поехали на квартиру к Ясинской, где Распутин пробыл до 12 часов ночи, и отсюда вернулся домой. На ночь ездил в Царское Село». (Распутин в освещении охранки. – «Красный архив». 1924. Т. 5)
Купец Арон Симанович, одно время выдававший себя за секретаря Григория Распутина, писал в скандальных воспоминаниях: «Каким представляют себе Распутина современники? Как пьяного, грязного мужика, который проник в Царскую семью, назначал и увольнял министров, епископов и генералов и целое десятилетие был героем петербургской скандальной хроники? К тому же еще дикие оргии в “Вилла Родэ”, похотливые танцы среди аристократических поклонниц, высокопоставленных приспешников и пьяных цыган, а одновременно непонятная власть над царем и его семьей, гипнотическая сила и вера в свое особое назначение. Это все было. Только немногим было суждено познакомиться с другим Распутиным и увидеть за всем известной маской всесильного мужика и чудотворца его более глубокие душевные качества. За грубой маской мужика скрывался сильный дух, напряженно задумывающийся над государственными проблемами». (Симанович А. Воспоминания. Рига, 1924)
Мне было тяжело видеть фанатическую веру несчастной девушки в чистоту и непогрешимость грязного проходимца. Она не воспринимала моих доводов о развращенности Распутина. Каждое мое слово разбивалось, как о скалу, о ее порабощенное сознание. Я понял, что она уже не может мыслить самостоятельно, не смеет ни на минуту критически отнестись к своему кумиру. Тогда я попытался с другой точки зрения осветить ей вред, который Распутин приносит Царской семье.
– Ну, хорошо. Допустим даже, что все разговоры о поведении Распутина – сплошной вымысел. Но ведь нельзя же не считаться с тем, как относится к нему общественное мнение не только России, но и всей Европы. И у нас, и за границей Распутина считают негодяем и шпионом… Его близость к престолу возмущает всю страну и беспокоит наших союзников. Разве это не достаточная причина, чтобы отстранить его от Государя и императрицы?
– Никто не смеет обсуждать того, что делают Государь и Государыня: это никого не касается, – с возмущением сказала М. Г., – они стоят выше всего, выше всякого общественного мнения.
– А если предположить, – сказал я, – что Григорий Ефимович является бессознательным орудием в руках врагов России, проводящих через него свои преступные замыслы, и что конечная цель этих замыслов – гибель России… Тогда как быть? Неужели даже и при таких условиях вы считаете полезным его присутствие в Царском Селе? Наконец, вы мне сами говорили, что Распутин с Государем и императрицей не только молится и беседует о Боге, но обсуждает с ними важные государственные дела. Ведь вам же известно, что ни одно решение не принимается без его согласия, ни один министр не назначается без его ведома. Поймите же, что каков бы он ни был по своим душевным качествам – плох или хорош, – он прежде всего темный, необразованный мужик, едва грамотный. Что же он может сам смыслить в сложных вопросах войны, политики, внутреннего управления? Какие он может давать в таких случаях советы? А если он, тем не менее, эти советы дает, то, очевидно, за его спиной стоят какие-то люди, которые в свою очередь тайно им управляют.[237] Вам не известны ни эти люди, ни цели, которые они преследуют… Какое же право вы имеете утверждать, что все без исключения действия Григория Ефимовича хороши и полезны? Я вам опять повторяю, что близость к престолу человека с такой ужасной репутацией всюду подрывает авторитет царской власти… Негодование растет, негодование всеобщее, а если там, наверху, вовремя не опомнятся, наступят такие события, которые все сметут…
Извращенное мнение, что Распутин смещает и назначает министров, разделяли и поддерживали в общественном сознании многие оппозиционные деятели. Так, например, в июле 1916 г. был уволен с поста министра иностранных дел С.Д. Сазонов, который больше прислушивался к мнению союзников по Антанте и их послов, чем выполнял предписания императора Николая II. По этому поводу французский посол в России М. Палеолог 3 августа 1916 г. записал в дневнике:
«У меня сегодня был Сазонов. Он приехал из Финляндии и вчера прощался с чинами министерства иностранных дел. <…>
С выражение глубокой печали, он так резюмировал происшедшее:
– Император царствует, но правит императрица, инспирируемая Распутиным. Увы! Да хранит нас Бог!» (Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 170)
В материалах наружного наблюдения охранки за Г.Е. Распутиным от 6 сентября 1915 г. имеется запись: «Во время прогулки Распутин между разговором сказал сопровождавшим агентам: “Да, парень, душа очень скорбит, от скорби даже оглох. Бывает на душе два часа хорошо, а потом неладно”. Агенты спросили его: “Почему это у вас так?” “Да потому, парень, неладно творится в стране, да проклятые газеты пишут обо мне, сильно меня раздражают, придется судиться”». (Красный архив. 1924. № 5. С. 279)
Сетования Г.Е. Распутина агентам охранники имели свои основания. Так, например, 29 июля 1915 г. «Сибирская торговая газета» (г. Тюмень) напечатала телеграмму Распутина редактору этой газеты: «Тюмень, редактору Крылову. Немедленно докажи, где, когда, у кого я воровал лошадей, как напечатано в твоей газете: ты очень осведомлен. Жду ответа три дня, если не ответишь, я знаю кому жаловаться и с кем говорить. Распутин».
Императрица Александра Федоровна в письме от 15–16 марта 1916 г. супругу в Царскую Ставку в Могилев сообщала: «Говорят, Хв[остов] – в Москве болтает и уверяет, будто его уволили за то, что он хотел отделаться от германских шпионов, окружающих нашего Друга, – так низко! Ах, действительно, его следует отдать под суд или лишить расшитого мундира!» (Переписка Николая и Александры 1914–1917. М., 2013. С. 534)
Влияние Г.Е. Распутина на кадровый состав правительства весьма преувеличенно, но все-таки в некоторых отдельных случаях имело место. Тому имеются документальные свидетельства.
Жандармский генерал-майор А.И. Спиридович в эмигрантских воспоминаниях описал историю становления А.Н. Хвостова министром внутренних дел:
«Анна Александровна (Вырубова – В.Х.) расхваливала Хвостова и Белецкого перед царицей. 17 сентября Александра Федоровна приняла Алексея Хвостова. В течение часа Хвостов красноречиво докладывал Государыне, что и как должно делать правительство. Он критиковал работу Самарина, Поливанова, Щербатова и Гучкова, а также выдвигаемую Горемыкиным кандидатуру Нейгардта. Выставлял себя сторонником Распутина. Указывал на недопустимость того, чтобы министр показывал кому-либо телеграммы, которыми обменивается Распутин, что делает якобы Щербатов. Не выставляя, конечно, своей кандидатуры, а говоря только как член Государственной Думы, он ловко льстил Государыне». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Мн., 2004. С. 182)
Из письма императрицы Александры Федоровны императору Николаю II о Г.Е. Распутине и А.Н. Хвостове от 3 марта 1916 г. из Царского Села:
«Мой родной, милый!
[…] Я в отчаянии, что мы через Гр. рекомендовали тебе – Хв[остова]. Мысль об этом не дает мне покоя, ты был против этого, а я сделала по их настоянию, хотя с самого начала сказала А[не], что мне нравится его сильная энергия, но он слишком самоуверен и что мне в нем антипатично. Им овладел сам дьявол, нельзя это иначе назвать.
Я в последний раз не хотела об этом тебе писать, чтоб не беспокоить тебя, но мы пережили тяжелые времена, и поэтому было бы спокойнее, если бы теперь, до твоего отъезда, что-нибудь было решено. Пока Хв[остов] у власти и имеет деньги и полицию в своих руках, я серьезно беспокоюсь за Гр. и Аню. Дорогой мой, как я устала! […]».(Платонов О.А. Николай Второй в секретной переписке. – М.: Изд-во Алгоритм, 2005. С. 410–411)
В ответ на мою горячую речь М. Г. посмотрела на меня с ласковым сожалением, как на несмышленого ребенка:
– Вы так говорите потому, что не знаете и не понимаете Григория Ефимовича… Познакомьтесь с ним ближе, и если он вас полюбит, то тогда вы сами убедитесь, какой он особенный и удивительный человек. В людях он ошибаться не может. Ему самим Богом дана такая прозорливость, что он сразу узнает все мысли – он их читает, посмотрев на человека… Поэтому-то его так и любят в Царском Селе и, конечно, доверяют ему во всем. Он помогает Государю и Государыне распознавать каждого, он оберегает их от обмана, от всякого опасного влияния. Ах, если бы не Григорий Ефимович, то все бы давно погибло! – заключила М. Г. самым убежденным тоном.
Я прекратил бесполезный разговор, простился и ушел.
Вернувшись домой, я стал обдумывать свой дальнейший образ действий. То, что я слышал от М. Г., только еще лишний раз подтвердило мне, что против Распутина одними словами бороться недостаточно. Бессильна логика, бессильны самые веские данные для убеждения людей с помраченным сознанием. Нельзя было больше терять времени на разговоры, а нужно было действовать решительно и энергично, пока еще не все потеряно.
IV
Я решил обратиться к некоторым влиятельным лицам и рассказать им все, что я знал о Распутине.[238]
Однако впечатление, которое я вынес из разговора с ними, было глубоко безотрадное.
Сколько раз прежде я слышал от них самые резкие отзывы о Распутине, в котором они видели причину всего зла, всех наших неудач, и говорили, что, не будь его, можно было бы еще спасти положение.
Но, когда я поставил вопрос о том, что пора от слов перейти к делу, мне отвечали, что роль Распутина в Царском Селе значительно преувеличена пустыми слухами.
Проявлялась ли в данном случае трусливая уклончивость людей, боявшихся рисковать своим положением? Или они легкомысленно надеялись, что ничего страшного, даст Бог, не произойдет и «все образуется»? Я не знаю. Но в обоих случаях меня поражало отсутствие всякой тревоги за дальнейшую судьбу России. Я видел ясно, что привычка к спокойной жизни, жажда личного благополучия заставляли этих людей сторониться каких-либо решительных действий, вынуждающих их выйти из своей колеи. Мне кажется, они были уверены в одном, а именно: что старый порядок, во всяком случае, удержится. Этот порядок был тем стержнем, на котором они прочно сидели, как лист на ветке, а остальное их особенно не беспокоило. Выйдет ли Россия победительницей из страшной военной борьбы или вся кровь, пролитая русским народом, окажется напрасной и ужасное поражение будет трагическим финалом огромного национального подъема – не все ли им было равно? Меньше всего они способны были предполагать, что призрак грозной катастрофы надвигался все ближе и ближе и уже начинал принимать самые реальные очертания.
Правда, я встречал и таких, которые разделяли мои опасения, но эти люди были бессильны мне помочь. Один уже пожилой человек, занимавший тогда ответственный пост, сказал мне:
– Милый мой, что вы можете поделать, когда все правительство и лица, близко окружающие Государя, сплошь состоят из ставленников Распутина? Единственное спасение – убить этого мерзавца, но, к сожалению, на Руси не находится такого человека… Если бы я не был стар, то сам бы это сделал.[239]
Видя, что помощи мне ждать неоткуда, я решил действовать самостоятельно.
Чем бы я ни занимался, с кем бы ни говорил, одна навязчивая мысль, мысль избавить Россию от ее опаснейшего внутреннего врага, терзала меня.
Иногда среди ночи я просыпался, думая все о том же, и долго не мог успокоиться и заснуть.
– Как можно убить человека и сознательно готовиться к этому убийству?
Мысль об этом томила и мучила меня.
Но вместе с тем внутренний голос мне говорил: «Всякое убийство есть преступление и грех, но, во имя Родины, возьми этот грех на свою совесть, возьми без колебаний. Сколько на войне убивают неповинных людей, потому что они “враги отечества”. Миллионы умирают… А здесь должен умереть один, тот, который является злейшим врагом твоей Родины. Это враг самый вредный, подлый и циничный, сделавший, путем гнусного обмана, всероссийский престол своей крепостью, откуда никто не имеет силы его изгнать… Ты должен его уничтожить во что бы то ни стало…»
Понемногу все мои сомнения и колебания исчезли. Я почувствовал спокойную решимость и поставил перед собой ясную цель: уничтожить Распутина. Эта мысль глубоко и прочно засела в моей голове и руководила уже всеми моими дальнейшими поступками.
V
Перебирая в уме тех друзей, которым бы я мог доверить свою тайну, я остановился на двоих из них. Это были – великий князь Дмитрий Павлович, с которым меня связывала давнишняя дружба, и поручик Сухотин, контуженный на войне и лечившийся в Петербурге.
Великий князь находился в Ставке, но ожидался в скором времени в Петербурге[240], а поручика Сухотина[241] я видел почти ежедневно. Я решил, не откладывая, с ним переговорить и поехал к нему. В общих чертах изложив ему мой план, я спросил, хочет ли он принять участие в его исполнении. Сухотин согласился сразу, без малейшего колебания: он разделял мои взгляды на события и мои опасения.
В тот же день вернулся из Ставки в Петербург и великий князь Дмитрий Павлович. Приехав домой от Сухотина, я позвонил великому князю по телефону, и мы с ним условились, что я у него буду в пять часов дня. Я был уверен, что великий князь меня поддержит и согласится принять участие в исполнении моего замысла. Я знал, до какой степени он ненавидит «старца» и страдает за Государя и Россию.
Участию великого князя Дмитрия Павловича в заговоре против Распутина, в силу целого ряда причин, я придавал большое значение.
Я считал, что нужно быть готовым к самым печальным возможностям, к самым роковым событиям, но я не терял надежды и на то, что уничтожение Распутина спасет Царскую семью, откроет глаза Государю и он, пробудившись от страшного распутинского гипноза, поведет Россию к победе.
Приближался решительный момент войны. К весне 1917 г. предполагалось всеобщее наступление союзников на всех фронтах[242]. Россия усиленно готовила к этому свою армию. Но нельзя было не сознавать, что для нанесения решительного удара врагу недостаточно одной технической подготовки фронта и тыла. Требовались крепкое единодушие власти с народом, полное взаимного доверия, и тот общенациональный подъем духа, которым было встречено объявление войны.
Между тем черная тень Распутина по-прежнему, как туча, нависла и над Ставкой, и над правящим Петербургом. Не дремала, конечно, и Германия: заплетая колючей проволокой подступы к своим укреплениям, она плела свои страшные сети и внутри России.
Германия следила за внутренним положением нашей Родины еще задолго до войны. Когда император Вильгельм прилагал все свои старания к заключению союза между Германией и Россией, предвидя неминуемую всеобщую европейскую войну, он предупреждал Государя о Распутине и советовал ему удалить от себя этого опасного и вредного человека. Германский император понимал, что Распутин своей близостью к престолу компрометировал не только русского царя, но и авторитет монархии вообще. Когда же союз с Германией был отвергнут, а затем и разразилась война, Вильгельм очень ловко использовал влияние Распутина. Германский генеральный штаб держал его невидимо в своих руках при помощи денег и искусно сплетенных интриг. Параллельно с этим немцы старались вызвать революцию и внутри страны, посылая к нам своих агентов и всячески поддерживая революционные организации, которые из-за границы готовили разрушение России.
Расчет на русскую революцию немцы, впрочем, делали и до войны. В Петербурге упорно говорили, что перед самым ее объявлением была случайно перехвачена и расшифрована телеграмма, посланная германским послом, графом Пурталесом, своему правительству в Берлин, в которой он сообщал, что момент для объявления войны наступил самый благоприятный, ибо Россия находится накануне революции. Кроме того, из содержания телеграммы ясно следовало, что Германия еще перед войной пересылала в Россию огромные суммы денег для пропаганды. Когда, в первый период войны всеобщий патриотический подъем в России обманул первоначальные расчеты немцев, они стали хлопотать о сепаратном мире, не оставляя тем не менее и революционной пропаганды.
Провокационные слухи о сепаратном мире давно злонамеренно распространялись оппозицией и врагами. Так, например, императрица Александра Федоровна в письме супругу на фронт от 14 июня 1915 г. сообщала:
«Павел (великий князь Павел Александрович – В.Х.) пил со мной чай и просидел 1 1/4 часа. Он был очень мил, говорил откровенно и просто, благожелательно, без желания вмешиваться в дела, которые его не касаются, только расспрашивал о разных вещах. С его ведома я о них и рассказываю. Ну, во-первых, недавно у него обедал Палеолог и имел с ним долгую интимную беседу, во время которой он очень хитро старался выведать у Павла, не имеешь ли ты намерения заключить сепаратный мир с Германией, так как он слыхал об этом здесь и во Франции распространился об этом слух; они же будут сражаться до конца. Павел отвечал, что он уверен, что это неправда, тем более что при начале войны мы решили с нашими союзниками, что мир может быть подписан только вместе, ни в каком случае сепаратного. Затем я сказала Павлу, что до тебя дошли такие же слухи насчет Франции. Он перекрестился, когда я сказала ему, что ты и не помышляешь о мире и знаешь, что это вызвало бы революцию у нас, – потому-то немцы и стараются раздувать эти слухи. Он сказал, что слышал, будто немцы предложили нам условия перемирия. Я предупредила его, что в следующий раз он услышит, будто я желаю заключения мира». (Переписка Николая и Александры 1914–1917. М., 2013. С. 176)
Летом 1916 г. во время посещения делегации думцев Франции и Великобритании, проездом в Стокгольме (Швеция) Протопопов встречался и вел переговоры с неофициальным агентом (предположительно) Германского правительства банкиром Варбургом о возможности заключения сепаратного мира. Эти сведения товарищем председателя Государственной Думы А.Д. Протопоповым были доведены до царского правительства и императора Николая II. В курсе дел был и председатель Государственной Думы М.В. Родзянко. Попытки немцев по установлению контактов для проведения переговоров о заключении сепаратного мира были известны и ранее. Русское военное командование было обеспокоено слухами, что немцы также прилагают определенные усилия по заключению сепаратного мира с кем-то из союзников по Антанте. Таким образом, возникала взаимная подозрительность к партнерам по оружию.
С нетерпением я ждал свидания с великим князем Дмитрием Павловичем. В условленное время я отправился к нему во дворец и, застав его одного в кабинете, немедля приступил к изложению дела.
Подробно сообщив ему свой взгляд на создавшееся положение и рассказав ему о своем намерении, я спросил великого князя, не желает ли он оказать мне свое содействие.
Великий князь, как я и ожидал, сразу согласился и сказал, что, по его мнению, уничтожение Распутина будет последней и самой действенной попыткой спасти погибающую Россию, что мысль об этом уже давно его мучила, но что он не представлял себе возможности ее осуществить. Я передал великому князю содержание моего последнего разговора с М. Г. Мой рассказ его нисколько не удивил, так как он хорошо знал, что в Царском Селе все так рассуждают.
Вся Царская семья 25 ноября 1916 г. вернулась в сопровождении членов Свиты из Могилева в Царское Село. Вернулся и великий князь Дмитрий Павлович. Император Николай II послал за великим князем Павлом Александровичем и вручил ему орден Св. Георгия 4 степени за отличия на фронте.
Великий князь Павел Александрович посетил в очередной раз Александровский дворец 28 ноября и там пил чай. А 3 декабря Николай II (накануне отъезда в Ставку) отметил в дневнике: «В 4 ч. принял нового Госуд. контролера Феодосьева; затем д. Павла с докладом». (Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 614)
По воспоминаниям княгини О.В. Палей (морганатической супруги великого князя Павла Александровича):
«Муж не забыл обещания, данного великому князю Александру. Семейный совет состоялся у великого князя Андрея Владимировича во дворце на Английской набережной. Всем собранием постановили, что великий князь Павел, как старший в семье и самый любимый Государев родич, примет огонь на себя. Поговорит с Государем от имени всех. Но я видела, как Павлу не по себе. Он прекрасно понимал, что дело это тяжкое и неблагодарное, а надежды убедить Государя – ни малейшей. И все-таки 3 декабря, как только Царская семья вернулась из Могилева, он попросил аудиенции и был принят в тот же день, за чаем.
Я ждала с замиранием сердца два долгих часа. Наконец к семи вечера муж появился, бледный, разбитый, потный.
– На мне сухого места нет, – признался он, – а после всего еще и голос пропал.
В самом деле, говорил Павел шепотом. Мне, конечно, не терпелось выспросить, как и что, но я умолила его отложить рассказ и пойти отдохнуть. Всем семейством, с девочками и гувернанткой, сели за стол, ужинали. И только потом великий князь дал отчет нам, мне и Володе, обо всем, что было говорено с Государем.
Во дворце, сразу после чая, Павел стал описывать венценосному племяннику и его супруге-императрице весь ужас нынешней ситуации. Рассказал он о немецкой пропаганде: немцы наглеют день ото дня, их стараниями наша армия разлагается, и в войсках, что ни день, выявляют саботажников и бунтовщиков, порой из офицеров. Описал брожение умов в Петрограде и Москве: крики все громче и ругань все злей. Упомянул о неудовольствие народа: уже многие месяцы за хлебом очереди, цены на него выросли втрое. Наконец великий князь заговорил о самом щекотливом и больном. Больном потому, что Павел, подлинный патриот, ради блага отчизны должен был в данном случае поступиться личными принципами убеждениями. И сказал он, что от имени всей семьи имеет честь просить Государя дать стране конституцию, “пока не поздно”! Вот, мол, случай доказать, что Государь живет душа в душу с народом.
– Да, – повторил великий князь, загораясь, – именно случай. Через три дня – шестое декабря, твои именины. Объяви, что конституция дана и что Штюрмер с Протопоповым в отставке. Увидишь, как народ будет ликовать и благодарить тебя.
Государь задумался. Устало стряхнул пепел с папиросы. Но вот Государыня недовольно покачала головой, и он сказал:
– То, о чем ты просишь, невозможно. В день коронации я присягал самодержавию. И присягу должен, не нарушив, передать сыну.
Вопрос закрыт. Продолжать уговоры бесполезно. Великий князь заговорил о другом.
– Хорошо. Не можешь дать конституцию, дай на худой конец министерство доверия, потому что, повторяю, Протопопова и Штюрмера ненавидят все.
Собравшись с духом, великий князь объяснял, что ненавистны всем эти деятели еще и как распутинские протеже. И тут же сказал, что, по общему мнению, все зло – от старца. Государь молча курил, не отвечая. Ответила императрица. Говорила она с волнением и то и дело хваталась за сердце как сердечница. Распутина, сказала она, оболгали. Распутину завидуют. Кое-кто очень хочет быть на его месте. А старец – наш лучший друг и молится за нас и детей. А Протопоповым и Штюрмером (относительно Штюрмера княгиня Палей допустила ошибку, т. к. к этому времени он уже находился в отставке – В.Х.) мы довольны. И жертвовать ими в угоду двум-трем недовольным даже и не подумаем. В общем, великий князь был разбит на всех фронтах. На все, о чем просил, получил отказ. И я молила Бога, чтобы впредь подобных разговоров с Государем не было. У великого князя не хватало бы на них ни здоровья, ни нервов». (Палей О. Воспоминания о России. С приложением писем, дневника и стихов ее сына Владимира. М., 2005. С. 12–14)
Жандармский генерал-майор А.И. Спиридович делился о событиях этого времени в воспоминаниях:
«За время пребывания Государя в Царском Селе с 26 ноября по 4 декабря окончательно окреп Протопопов, провалился Трепов, влияние Распутина достигло своего апогея. Этому способствовала неудачная попытка Трепова подкупить Распутина.
В Царском Селе вера в бескорыстие и искренность Распутина возросла как никогда. Распутин в этот последний месяц своей жизни особенно ценился Ее Величеством. Репутация Трепова была окончательно испорчена. Доверие к нему пропало. Неудача Трепова в попытке ликвидировать Протопопова нашла широкий отклик в политических кругах. Во всем обвиняли императрицу, предпринимались последние попытки повлиять на нее.
26 ноября к царице приехала великая княгиня Виктория Федоровна, жена великого князя Кирилла Владимировича. Ее родная сестра была королевой Румынской, и благодаря присоединению Румынии к союзникам Виктория Федоровна стала связующим звеном между двумя царствующими домами, и ее личные отношения с Их Величествами к этому моменту улучшились. Последнее обстоятельство и толкнуло ее на разговор с царицей.
Расцеловавшись при встрече, как обычно, царица спросила, не о Румынии ли хочет поговорить великая княгиня. Виктория Федоровна стала рассказывать все, что она слышала от тех лиц, которых общество выдвигало в состав правительства. Царица разволновалась. Она не соглашалась с княгиней и заявила, что уступка общественности – это первый шаг к гибели. Те, кто требует уступок, – враги династии. “Кто против нас? – спрашивала царица и тут же отвечала: – Группа аристократов, играющая в бридж, сплетничающая, ничего в государственных делах не понимающая. Русский народ любит Государя, любит меня, любит нашу семью, он не хочет никаких перемен”. В доказательство своей правоты царица указала на многочисленные письма, полученные ею со всей России от простых людей, от раненых солдат и офицеров. Как последний довод, княгиня просила разрешения пригласить на аудиенцию оставшегося у адмирала Нилова ее супруга, великого князя Кирилла Владимировича, который может подтвердить все то, что сказала она. Царица не пожелала. Они расстались. Государыня после разговора пришла к заключению, что “Владимировичи” настроены против нее, против ее влияния на Государя. Болезненное воображение говорило, что они мечтают лишь о наследовании престола после смерти наследника». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Мн., 2004. С. 401–402)
По воспоминаниям А.А. Вырубовой:
«Последний раз Государь видел Распутина у меня в доме в Царском Селе, куда по приказанию Их Величеств я вызвала его. Это было приблизительно за месяц до его убийства. Здесь я убедилась лишний раз, каким пустым вымыслом был пресловутый разговор о желании сепаратного мира, о котором клеветники распространяли молву, указывая, что это желание – то Государыни, то Распутина, Штюрмера или других. Государь приехал озабоченный и, сев, сказал: “Ну, Григорий, помолись хорошенько; мне кажется, что сама природа идет против нас сейчас”. Он рассказывал, что из-за снежных заносов не успевают подвозить хлеб в Петроград. Григорий Ефимович ободрил его, сказав, что главное – не надо заключать мира, так как та страна победит, которая покажет более стойкости и терпения. Государь согласился с этим, заметив, что у него есть сведения, что и в Германии сейчас плохо с продовольствием. Затем Григорий Ефимович указал, что надо думать о том, как бы обеспечить всех сирот и инвалидов после войны, чтобы “никто не остался обиженным: ведь каждый отдал Тебе все, что имел самого дорогого”. Когда Их Величества встали, чтобы проститься с ним, Государь сказал, как всегда: “Григорий, перекрести нас всех”. “Сегодня Ты благослови меня”, – ответил Григорий Ефимович, что Государь и сделал. Чувствовал ли Распутин, что он видит их в последний раз, не знаю; утверждать, что он предчувствовал события, не могу, хотя то, что он говорил, сбылось. Я лично описываю только то, что слышала и каким видала его.
Со своей смертью Распутин ставил в связь большие бедствия для Их Величеств. Последние месяцы он все ожидал, что его скоро убьют.
Свидетельствую страданиями, которые я переживала, что я лично за все годы ничего непристойного не видела и не слыхала о нем, а, наоборот, многое из сказанного во время этих бесед помогло мне нести крест поруганья и клеветы, Господом на меня возложенный. Распутина считали и считают злодеем без доказательства его злодеяний. За его бесчисленные злодеяния его убили – без суда, несмотря на то, что самым большим преступникам во всех государствах полагается арест и суд, а уж после – казнь». (Верная Богу, Царю и Отечеству Анна Александровна Танеева (Вырубова) – монахиня Мария. Составитель Ю.Ю. Рассулин. СПб., 2006. С. 127–128)
Великому князю через несколько дней нужно было вернуться в Ставку.
Он мне сказал, что долго там не останется, так как его там не любят и боятся его влияния: Воейков прилагает все усилия, чтобы отделаться от его присутствия около Государя, которого он совершенно забрал в свои руки.
Великий князь сообщил мне свои наблюдения над происходящим в Ставке. Он заметил, что с Государем творится что-то неладное. С каждым днем он становится все более безразличным ко всему окружающему, ко всем происходящим событиям.
Великий князь Дмитрий Павлович как флигель-адъютант Свиты императора Николая II должен был нести дежурство в Ставке в Могилеве.
Жандармский генерал-майор А.И. Спиридович отметил в воспоминаниях:
«4 декабря Государь с наследником выехал в Ставку. Накануне (правильно: 2 декабря – В.Х.) Их Величества были у Вырубовой и встречались с Распутиным. Прощаясь, Государь хотел, чтобы Григорий перекрестил его, но Распутин как-то странно сказал: “Нет, сегодня ты меня благослови”. Больше его Государь уже не видел». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Мн., 2004. С. 404)
По его мнению, это все следствие злого умысла, что Государя спаивают каким-нибудь снадобьем, которое притупляюще действует на его умственные и волевые способности.[243]
Наш разговор был прерван приездом каких-то гостей.
Мы условились с великим князем, что к его возвращению в Петербург (между 10 и 15 декабря) я разработаю план уничтожения Распутина и подготовлю все необходимое для его выполнения.
В это время 3 декабря 1916 г. княгиня Ирина Александровна Юсупова писала супругу из Крыма достаточно пессимистическое письмо, очевидно, предчувствуя беду:
«Я знаю, что если приеду, непременно заболею… Ты не знаешь, что со мной. Все время хочется плакать. Настроение ужасное, никогда не было такого… Я не хотела всего этого писать, чтобы тебя не беспокоить. Но я больше не могу! Сама не знаю, что со мной делается. Не тащи меня в Петроград. Приезжай сюда сам. Я больше не могу, не знаю, что со мной. Кажется, неврастения… Не сердись на меня, пожалуйста, не сердись…» (Радзинский Э. Распутин. Жизнь и смерть. М., 2005. С. 498–499)
На этом мы расстались.
Итак, в принципе все было решено.
Со странным чувством возвращался я к себе домой. Я думал о том, что мысль, так меня волновавшая и мучившая, теперь из области моих личных переживаний начинает переходить в действительность… Еще так недавно она тяготила меня, как смутный бред, а теперь я уже не один: со мной мои единомышленники и друзья. Все теперь решено и все ясно.
Я ощущал огромное душевное облегчение.
Вечером ко мне заехал Сухотин. Я передал ему мой разговор с великим князем Дмитрием Павловичем, и мы приступили к обсуждению дальнейшего образа действий.
Решено было, что прежде всего я войду в тесное общение с Распутиным, заручусь его доверием и постараюсь узнать от него самого как можно больше подробностей о его участии в политических событиях.
Затем предполагалось приложить все усилия, чтобы, не прибегая к крайним мерам, путем мирных уговоров или обещаний больших сумм денег отстранить его от Царского Села.
Феликс Юсупов весьма преувеличивает роль Григория Распутина.
Французский посол в России М. Палеолог писал 27 сентября 1914 г. о «святом старце» следующее: «Распутин не политик, имеющий свою систему, свою политику, которой он руководствуется при всех обстоятельствах. Это безграмотный мужик, импульсивный, ясновидящий, фантазер, полный противоречий». (Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. М., 1991)
Однако это не мешало нашим союзникам по Антанте в своей прессе называть Российскую империю «распутинским правительством».
Распутин пытался своими советами помочь Царской чете облегчить положение простого народа, что ярко прослеживается в переписке «венценосцев» в период Первой мировой войны. Так, например, императрица Александра Федоровна 10 апреля 1915 г. писала супругу на фронт: «Григорий несколько расстроен “мясным” вопросом – купцы не хотят понизить цены на него, хотя правительство этого требует, и было даже нечто вроде “мясной забастовки”. Наш Друг думает, что один из министров должен был бы призвать к себе нескольких главных купцов и объяснить им, что преступно в такое время повышать цены, и устыдить их». (Переписка Николая и Александры 1914–1917. М., 2013. С. 135)
Вот еще одно письмо Государыни с советами Распутина по продовольственному вопросу за 1 февраля 1916 г.: «Наш Друг встревожен мыслью, что если так протянется месяца два, то у нас будут неприятные столкновения и истории в городе. Я это понимаю, потому что стыдно так мучить бедный народ, да и унизительно перед нашими союзниками! У нас всего очень много, только не желают привозить, а когда привозят, то назначают цены, недоступные ни для кого» (Переписка Николая и Александры 1914–1917. М., 2013. С. 476). В письме от 1 ноября 1916 г. она сообщает супругу в Ставку: «Наш Друг ужасно сердит на Протопопова, который из трусости не хотел, чтобы было объявлено о том, что отныне продовольственный вопрос переходит в его ведение, – из-за Думы, и наш Друг сказал ему, что он мог бы объяснить это тем, что он надеялся приблизительно в неделю все привести в должный порядок. Протопопов хочет взять это в свои руки только через две недели – это глупо. Григорий не так уж сильно волнуется из-за Думы, так как они всегда кричат, что бы ни было. Я согласна с Ним в этом». (Переписка Николая и Александры 1914–1917. М., 2013. С. 807)
Вопросами влиянием Григория Распутина на Царскую чету позднее специально занимались следователи ЧСК Временного правительства. Так, например, в книге следователя В.М. Руднева читаем: «Состоя товарищем прокурора Екатеринославского окружного суда, 11 марта 1917 года я был командирован в Петроград в Чрезвычайную следственную комиссию по расследованию злоупотреблений бывших министров, главноуправляющих и других высших должностных лиц. Среди бумаг Протопопова, как и среди бумаг остальных высокопоставленных лиц, не было найдено ни одного документа, указывающего на влияние Распутина на внешнюю и внутреннюю политику». (Руднев В.М. Правда о Царской семье и темных силах. Берлин, 1920)
В случае же полной неудачи таких попыток оставалось одно – убить преступного «старца».
Но как и где привести в исполнение приговор над Распутиным?
Я предложил бросить жребий между нами троими. Тот, на кого он падет, должен будет застрелить Распутина у него на квартире.
VI
Через несколько дней ко мне позвонила по телефону М. Г. и сообщила:
– Завтра у нас будет Григорий Ефимович. Ему очень хочется с вами повидаться. И он, и я, мы очень просим вас завтра к нам прийти.
Я невольно вздрогнул, выслушав это приглашение… Сам собой открывался путь для достижения моей цели, но, идя по этому пути, я вынужден был обманывать человека, который искренно был ко мне расположен… Она не могла, да и не должна была подозревать, с какими намерениями я буду поддерживать знакомство с Распутиным. Однако и я, приняв известное решение, не мог и не должен был уступать перед ним.
Когда на следующий день я пришел к Г., я застал там М. Г. и ее мать.
Обе они уже давно мечтали о том, чтобы я подружился с Распутиным. Было очевидно, что их волнует предстоящая моя встреча с ним. Через некоторое время приехал и он сам.
С тех пор как я первый раз видел Распутина, он очень переменился.
Вероятно, обстановка, в которой теперь вращался и жил этот мужик, оторванный от свойственной ему здоровой физической работы, потонувший в полной праздности, проводящий свои ночи в кутежах, наложила на него свой неизбежный отпечаток. Его лицо стало одутловатым, и он как-то весь обрюзг и опустился. Одет он был уже не в простую поддевку, а в шелковую голубую рубашку и бархатные шаровары. Весь его вид производил отталкивающее впечатление чего-то необычайно отвратительного. Держал он себя очень развязно.
О внешнем облике Григория Распутина имеется описание в воспоминаниях депутата Государственной Думы В.М. Пуришкевича: «Лицо у него серое, с огромными синяками вокруг зеленоватых, искрящихся глаз. Темные волосы подстрижены в скобку, голова мочалкой. Первое впечатление мрачного, злого лица – тип преступный. Преобладающими чертами – грубая чувственность, животное сладострастие». (Пуришкевич В.М. Дневник. Как я убил Распутина. Рига, 1924)
Другой образ «старца» в своих воспоминаниях дает Арон Симанович:
«На лбу Распутин имел шишку, которую он тщательно закрывал своими длинными волосами. Он всегда носил при себе гребенку, которой расчесывал свои длинные, блестящие и всегда умасленные волосы. Борода его была почти всегда в беспорядке. Распутин только изредка расчесывал ее щеткой. Его рот был очень велик, но вместо зубов в нем виднелись какие-то черные корешки. Во время еды остатки пищи очень часто застревали у него в бороде.
В общем, он был довольно чистоплотен и часто купался». (Симанович А. Воспоминания. Рига, 1924)
Увидав меня, он прищурился и сладко улыбнулся, потом быстро подошел ко мне, обнял и поцеловал. Прикосновение Распутина вызвало во мне трудно преодолимое чувство гадливости, однако я пересилил себя и сделал вид, что очень рад встрече с ним.
Я заметил, что с М. Г. и ее матерью он обращался еще с большей фамильярностью, нежели прежде. Он хлопал их по плечу, по спине, а когда они предложили ему сесть к столу и выпить чаю, он даже не удостоил их ответом.
Он был в тот день чем-то озабочен, беспокойно ходил взад и вперед по комнате и несколько раз спрашивал М. Г., не вызывали ли его по телефону.
Но все же потом он сел рядом со мной и начал меня расспрашивать, что я делаю, где служу, скоро ли поеду на войну. Его покровительственный тон меня крайне раздражал, но я должен был казаться любезным и отвечал на его вопросы.
М. Г. с напряженным вниманием следила за нашим разговором.
Подробно узнав все, что его интересовало касательно меня, Распутин заговорил какими-то отрывочными, бессмысленными фразами о Боге, о братской любви. Я старался было вникнуть в содержание его речи, отыскать в ней что-нибудь оригинальное, своеобразное, но, чем больше я к ней прислушивался, тем больше убеждался, что это все тот же набор слов, какой я слышал еще четыре года назад, при нашей первой встрече.
Слушая нелепое бормотание Распутина, я глядел на благоговейно-внимательные лица его поклониц, боявшихся проронить единый звук его бессвязной «проповеди», которая, конечно, казалась им полной глубокого и таинственного смысла.
«До какого помрачения могут умственно и нравственно опуститься люди, – думал я, – этот обнаглевший негодяй бесстыдно их морочит, но они не хотят очнуться. Именно не хотят… Их приятно пьянит дурман этого распутинского наваждения: полуграмотный мужик, разваливающийся на мягких креслах, говорящий с апломбом первые попавшиеся слова, какие взбредут ему в голову, для них это – новое, невиданное; это волнует им нервы, наполняет их время, может быть, даже повергает в истерический экстаз… Но ведь этот мужик тешится не только над женской экзальтированностью, он тешится над целой страной, он играет участью великого многомиллионного народа, толкает к гибели Россию и ее царя».
Я вспомнил мой разговор с великим князем о тех лекарствах, которыми намеренно помрачали сознание Государя… Впрочем, не он один говорил мне об одурманивающих травах.
Распутин очень дружил с тибетским врачом Бадмаевым, жившим в то время в Петербурге. Бадмаев приехал в Россию еще при императоре Александре III. Он был по происхождению тибетец и выдавал себя за высокообразованного врача, но по русским законам медицинская практика ему не была разрешена. Тем не менее, он тайно принимал больных, и так как очень дорого брал и за свои советы, и за лекарства, которые, кстати, сам и изготовлял, то составил себе довольно большое состояние. Несколько раз за незаконное знахарство его привлекали к уголовной ответственности, однако он по-прежнему оставался в Петербурге и продолжал тайно лечить доверчивых людей, обращавшихся к нему за помощью.
Бадмаев Петр Александрович (до принятия крещения – Жамсарайн) (1849(?)–29.07.1920) – родился в Бурятии (по сведениям семьи в 1841; по семейной легенде и запискам самого Бадмаева – в 1810), сын крупного бурятского скотопромышленника, до 12 лет рос в степях, учился в Иркутской гимназии; крестник императора Александра III при принятии Православия. С 1875 г. занимался врачебной практикой тибетской медицины в Петербурге, где имел клинику на Поклонной горе и большую клиентуру. Побывал в Монголии, Китае, Тибете, где в монастырях приобретал книги, травы, рецепты. Перевел на русский язык руководство по тибетской медицине «Чжуд-ши» (1903). Был приглашен в Императорскую семью для лечения гемофилии цесаревича Алексея. Одно время находился в близких отношениях с Г.Е. Распутиным.
Известный журналист И.М. Василевский-Не-Буква (1882–1938) писал:
«Необходимо отметить, что во всей распутинской эпохе почему-то уделяется весьма ничтожное внимание одному из важнейших действующих лиц – знахарю Бадмаеву. Между тем эта личность едва ли не самая крупная среди всех распутинских персонажей. Талант тибетского доктора во многом помог Распутину в его ужасной, столь катастрофически законченной игре». (Василевский М. Григорий Распутин. М., 1927)
Депутат Государственной Думы В.П. Пуришкевич указывал в воспоминаниях:
«Тибетский врач Бадмаев жил у Поклонной горы на Выборгском шоссе в роскошном барском особняке, приобретенном врачеванием по тибетскому способу. Одевался Бадмаев в длинный чесучовый кафтан и мягкие кожаные сапоги. Бадмаев был известнее как искусный врачеватель секретных болезней, а также знал секрет восстановления молодости». (Пуришкевич В.М. Дневник. Как я убил Распутина. Рига, 1924)
Был ли Бадмаев действительно одним из настоящих тибетских ученых «лам», знающих все тайны тибетской медицины, основанной на многовековом изучении свойств различных растений, или он был только ловким знахарем, умевшим пользоваться некоторыми средствами, – решить трудно. Но как человек он представлял собой тип авантюриста самой низкой марки, ищущего денег и положения.
Он очень дружил с подонками петербургского политического мира, вроде известного проходимца, журналиста и дельца Манасевича-Мануйлова, князя М.М. Андронникова, темные интриги и мошенничества которых были разоблачены после революции.
Бадмаев всячески домогался влияния в политических сферах, и, как только Распутин стал играть видную роль в Царском Селе, тибетский авантюрист не замедлил завязать с ним самую тесную дружбу.
Лечение Распутиным Государя и наследника различными травами, конечно, производилось при помощи Бадмаева, которому были известны многие средства, незнакомые европейской науке. Сообщество этих двух людей – темного тибетца и еще более темного «старца» – невольно внушало ужас… И, вспомнив обо всем этом, посмотрев на уверенно небрежную позу Распутина, я понял, что никакая сила уже не может поколебать принятого мною решения.
Между тем разговор, вернее, речь Распутина продолжалась.
С благочестивых рассуждений он перешел на тему, которая близко его касалась. Он стал говорить о «несправедливом отношении» к нему «злых людей», которые только и делают, что «клевещут» на него, стараются его очернить в глазах царя и царицы. При этом он рассказывал о себе, что приносит людям счастье и что все те, которые находятся в дружеских отношениях с ним, угодны Господу Богу, а противящиеся ему всегда бывают наказаны.
Не раз слыша о том, что Распутин хвастается тем, что обладает даром исцелять всякие болезни, я решил, что самым удобным способом сближения с ним будет попросить его заняться моим лечением, тем более что как раз в это время я чувствовал себя не совсем здоровым. Я ему рассказал, что уже много лет я обращаюсь к разным докторам, но до сих пор мне не помогли.
– Вылечу тебя, – сказал Распутин, выслушав меня с большим вниманием. – Вылечу… Что доктора? Ничего не смыслят… Так себе, только разные лекарства прописывают, а толку нет… Еще хуже бывает от ихнего лечения. У меня, милый, не так, у меня все выздоравливают, потому что по-божьему лечу, Божьими средствами, а не то что всякой дрянью… Вот сам увидишь.
В этот момент зазвонил телефон. Распутин, услышав его, прекратил беседу со мной и очень разволновался.
– Это меня, наверно, – сказал он и, обратившись к М. Г., повелительным тоном распорядился: – Сбегай да погляди в чем дело, узнай там.
М. Г., ничуть не оскорбленная таким обращением, покорно встала и пошла на звонок.
Оказалось, что Распутина вызывали к телефону. Разговор длился недолго, он вернулся расстроенный, угрюмый, молча распростился с нами и поспешно уехал.
Эта встреча со «старцем» произвела на меня довольно неопределенное впечатление, и я решил пока не искать свидания с ним, но ждать, когда он сам захочет меня видеть.
Вечером в тот же день я получил записку от М. Г.: от имени Распутина она просила у меня извинения за то, что моя с ним беседа была прервана его внезапным отъездом, и приглашала меня опять приехать к ней на следующий день и в тот же час. В этой же записке она, по поручению «старца», просила меня захватить с собой гитару, так как Распутин очень любит цыганское пение и, узнав, что я пою, выразил желание меня послушать.
Директор департамента полиции А.Т. Васильев (1869–1930) в воспоминаниях писал о Г.Е. Распутине и князе Феликсе Юсупове:
«Пуришкевич разразился в Думе яростными нападками на “тайные силы”, в результате чего состоялась встреча между истеричным депутатом и Юсуповым. Эти два человека сговорились о покушении и стали готовиться к его исполнению, очень тщательно продумывая все детали. Капитан кавалерии Сухотин и польский доктор Лазоверт также приняли участие в заговоре. Юсупов взялся заманить Распутина в западню, поэтому он стал снова встречаться с ним, хотя долгое время старался избегать.
Дом Головиной был удачным местом для встреч, и вскоре Юсупов, казалось, стал по-дружески относиться к Распутину. Он навещал его, чтобы посоветоваться по поводу своей болезни, и легко нашел путь к сердцу простодушного мужика, исполняя для него часами цыганские песни, которые Распутин очень любил». (Васильев А.Т. Охрана: Русская секретная полиция / Сб. «Охранка»: Воспоминания руководителей охранных отделений. Т. 2. М., 2004. С. 429)
Теперь мне стало ясно, что он заинтересовался мною и хочет ближе со мной познакомиться.
Я уже больше не колебался ехать к М. Г., тем более что возлагал большие надежды на эту новую встречу.
Захватив с собой гитару, я в условленное время отправился в дом Г. и приехал, как и в первый раз, когда Распутина еще не было.
Воспользовавшись его отсутствием, я спросил у М. Г., почему он так внезапно уехал от них вчера.
– Ему сообщили, что одно важное дело приняло нежелательный оборот, – ответила она, и добавила: – Но теперь, слава Богу, все улажено. Григорий Ефимович рассердился, накричал, а там испугались и послушались.
– Где «там»? – спросил я. М. Г. молчала и не хотела отвечать. Я стал настаивать.
– В Царском, – наконец проговорила она неохотно. – Больше я вам ничего не скажу – скоро сами услышите.
Позднее я узнал, что дело, столь тревожившее Распутина, касалось назначения Протопопова министром внутренних дел. Распутинская партия[244] во что бы то ни стало желала провести это назначение, на которое Государь не соглашался. И вот стоило только Распутину самому съездить в Царское и, как выразилась М. Г., «рассердиться и накричать» – тотчас же все было исполнено согласно его воле.
Протопопов – депутат III и IV Государственных Дум от Симбирской губернии (фракция земцев-октябристов), товарищ председателя IV Государственной Думы (с 20 мая 1914), член «Прогрессивного блока». Член партии октябристов. С августа 1915 г. член Особого совещания для обсуждения и объединения мероприятий по обеспечению топливом (Осотопа). С февраля 1916 г. – предводитель дворянства Симбирской губернии. Летом 1916 г. во время посещения делегации думцев заграницы, в Стокгольме (Швеция) встречался и вел, предположительно, переговоры с неофициальным агентом Германского правительства банкиром Варбургом о возможности заключения сепаратного мира. Политически выдвинулся благодаря этой поездке в июне 1916 г. в качестве главы парламентской делегации, направленной Госдумой к союзникам; в речах высказывался против национальных ограничений и в поддержку польской автономии. В 1916 г. избран председателем Совета съездов представителей металлургической промышленности. 16 сентября 1916 г. был назначен управляющим министерством внутренних дел, а затем министром внутренних дел (20 декабря 1916 – 28 февраля 1917); шеф Отдельного корпуса жандармов. Способствовал передаче продовольственного дела в МВД, намеревался реформировать земство, разрешить «еврейский вопрос». Являлся основателем и редактором монархической газеты «Русская воля» (декабрь 1916 – октябрь 1917). Состоял в близких отношениях, как министр, к Царской семье и Г.Е. Распутину, за что резко осуждался своими сторонниками по партии и некоторыми кругами светского общества. Протопопов на протяжении двух десятилетий был пациентом П.А. Бадмаева. Там он познакомился с Распутиным. Многие современники свидетельствовали о том, что у Протопопова были несомненные проблемы с психическим здоровьем, вызванные прогрессивным параличом. Имел прозвище – генерал Калинин. В дни Февральской революции предпринимал разрозненные попытки подавления выступлений вооруженным путем, но 28 февраля добровольно явился в Таврический дворец, был арестован и заключен в Петропавловскую крепость, где находился в Трубецком бастионе с 1 марта по 15 сентября 1917 г. (камеры №№ 43, 70, 57), затем некоторое время под охраной в лечебнице. После Октябрьского переворота был переведен в Таганскую тюрьму Москвы. Расстрелян по приговору ВЧК 27 октября 1918 г.
– Разве и вы тоже принимаете участие в назначении министров? – спросил я М. Г.
Она смутилась и покраснела.
Читать бесплатно другие книги:
