Игрушки дома Баллантайн Семироль Анна

Со своего места Брендон видит только спинку кресла, уложенные в высокую прическу темные волосы и наброшенный на плечи сиреневый шифоновый шарф. Шею скрывает глухое колье, больше похожее на ошейник.

– Попробуй. Вдруг ты знаешь о ней что-то, чего не знаем мы. – Верховный главнокомандующий поворачивается к Брендону, смотрит на него с надеждой. – Я не поверил в то, что ты кукла, потому что ни в одном из перерожденных нет того, что есть в тебе. Нет искры жизни.

Брендон пожимает плечами. «Искра жизни, – думает он. – Она есть в каждом. Но не всем дано желание противостоять».

«Что она любила раньше?»

– Она божественно танцевала.

Секунда на раздумье.

«Сэр, попросите музыкантов сыграть либертанго».

Легкий поклон – и Брендон переступает порог танцевального зала. Подходит к сидящей в кресле девушке. Чуть касается руки в длинных черных перчатках. Девушка поднимает голову и смотрит на него без малейшего интереса.

«Долорес, позвольте пригласить вас на танец».

Короткий жест: «Нет». Брендон не собирается отступать.

«Я прошу только один танец. И, клянусь, я вас более не побеспокою».

«Нет».

«Мне надо показать вам нечто очень важное. Для вас, Долорес».

Она колеблется. Брендон осторожно тянет ее из кресла. И она идет с ним – не из любопытства, а покорившись чужой воле.

– Танго, – говорит Брендон одними губами.

Долорес Раттлер едва заметно кивает.

Танго подхватывает их мгновенно, окутывает жаркой волной. «Читай по губам, – просит Брендон. – Смотри на меня. Слушай музыку».

Шаг – и, подчиняясь движению партнера, девушка идет следом. Шаг, еще шаг, поворот. Руки вторят губам: иди, доверяй, отрешись. Есть только музыка и цепочка шагов до следующего поворота, от которого могла бы закружиться голова, но руки держат, а музыка ведет.

Двоих. Вместе.

Дышать в унисон, поддерживать, направляя, подчиняя своим рукам. Почти касаясь губами щеки, плавно вести по залу, кружа в водовороте настоящей страсти, то отпуская, то резко привлекая к себе. Замри, Долорес, видишь – тело помнит все твои желания. Стань ближе. Доверься. Смотри, Долорес, – кружится потолок, сияют огни. Вспомни, Долорес! Что было дорого тебе – по-прежнему с тобой. Проснись, Долорес! Ты можешь танцевать. Ты чувствуешь ритм, ты помнишь этот танец, ты можешь… Танцуй. Улыбайся. Отталкивай меня. Борись. Живи.

– Мы. Не. Мертвые.

Кружится в центре зала юная пара. Бледная тоненькая девушка в летящем сиреневом платье и светловолосый юноша в строгом костюме с воротником-стойкой. Движения их потрясающе синхронны, сочетанию ленивой грации и жара страсти удивляются даже хорошие танцоры. Глаза юноши сияют, на губах девушки расцветает улыбка. Затаив дыхание, элита Нью-Кройдона наблюдает, как танцуют танго две механические куклы. Танцуют на зависть живым. Танцуют в свое удовольствие.

Байрон Баллантайн тоже смотрит. И с каждой секундой мрачнеет все сильнее. Как только смолкает музыка, он поворачивается и уходит. Весь оставшийся вечер он играет в преферанс с аристократией и изо всех сил гонит прочь из памяти взгляд Брендона, обращенный к дочери верховного главнокомандующего.

«Виктория, уезжайте…»

Она не смотрит на Брендона. Сидит на корточках, подобрав к коленям подол траурного платья, и поправляет цветы, посаженные на могиле. К пальцам прилипла грязь, тонкие стебли неразлучника льнут к теплым ладоням. Густые, остриженные до середины щек каштановые волосы перебирает слабый ветерок. Жарко.

Виктория может сидеть на солнцепеке часами. Молча, поглаживая мраморное надгробие или перебирая комочки земли. Брендону кажется, что под ее руками земля на могиле Алистера становится пуховым одеялом.

Он склоняется над женщиной, вежливо касается ладонью плеча.

– Да-да, – поспешно, словно оправдываясь, выдыхает Виктория. – Иду, Брендон.

Шелестит черная тафта юбки, играет на солнце отблесками. Миссис Баллантайн встает, поправляет платье, и Брендон снова жестикулирует, глядя ей в глаза:

«Уезжайте, Виктория».

– Ну куда я отсюда уеду? – У нее тон матери, разговаривающей с ребенком. – Тут мой дом, семья…

«Виктория, уезжайте на материк. Вы погибнете здесь».

Она не знает, что с того дня Брендон готовит еду для нее сам. Или пробует все, что приготовлено не им. Он боится. Он точно знает, от чего умер Алистер, но не может ничего доказать. И знает, что Байрон не станет делить свой трон ни с кем.

«Уезжайте. Он убьет вас, Виктория».

Она качает головой, опускает темную вуаль.

– Он мой сын, Брендон. И немного твой тоже. Кто растил его, пока Алистер был в разъездах? Но ты же его не боишься?

Брендон не отвечает. Чего бояться за себя, когда ты уже мертв?

Они медленно возвращаются к автомобилю, водитель открывает дверцу перед Викторией. Она садится, зовет к себе Брендона.

– Будь рядом. Мне так спокойнее. Ничего не случится.

Через неделю Брендон находит в ее завтраке ртуть.

«Виктория, уезжайте!!!»

Она напугана, но быстро берет себя в руки.

– Нет-нет, я поговорю с сыном, я заставлю его объясниться… Это же мой сын, мой мальчик.

Байрон поднимает ее на смех и доводит до слез. А вечером вызывает на разговор тет-а-тет Брендона.

– Ангел мой, зачем тебе матушкины лакомства? – Голос мягок, глаза смеются. – Если хочешь сладкого – просто скажи мне. Я когда-нибудь отказывал тебе в удовольствиях?

Неделю Брендона никто не видит в доме Баллантайнов. Потом он возвращается – сильно хромающий на левую ногу, еще более бледный, чем обычно. Виктория в ужасе. За обедом она гневно требует от сына объяснений. Байрон спокойно доедает бифштекс и отвечает:

– Куклы на то и куклы, чтобы в них играли. И если ими долго не пользуются, они забывают, для чего предназначены. Пусть знает свое место.

Она забирает Брендона на автомобильную прогулку, пытается разговорить его, узнать, что произошло. В ответ получает только одно:

«Виктория, уезжайте…»

– Я не поеду без тебя. Я тебя здесь не оставлю! – плачет она, уткнувшись ему в грудь. От маленькой, замаскированной под шрам дверцы топки исходит почти живое тепло.

«Уезжайте. Он отравит вас. Или подстроит несчастный случай. Со мной он не сделает ничего плохого», – убеждает ее Брендон.

– Я тебя увезу. Вчера я заказала документы на твое имя. Ты единственный в своем роде, у кого будут все бумаги, необходимые гражданину.

Брендон грустно качает головой.

«Я не смогу уехать. Есть три вещи, которые я никогда не сделаю. И не потому, что не захочу. Вы же знаете, что нас создают не только с помощью механики, Виктория. Вуду никогда не даст мне уйти от Баллантайнов, причинить им вред или убить себя. Я свободен в своих действиях ровно до того момента, пока кто-то из рода Баллантайн не отдаст мне приказ».

Виктория растерянна. Она вытирает слезы и быстро-быстро хлопает ресницами. Брендон улыбается одними губами и пытается ее ободрить:

«Не бойтесь за меня. Я крепкий. Я почти железный. Пожалуйста, уезжайте. С Байроном я все улажу. И я почувствую себя гораздо спокойнее, если буду знать, что вы в безопасности».

– Он же тебя доломает, Брендон…

Он беззвучно смеется.

«Нет, он этого не сделает. Но если вы останетесь, он будет ломать нас обоих. С двойным удовольствием. Лишите Байрона зрителей – и спектакль, который он разыгрывает, потеряет смысл».

Виктория провожает взглядом проплывающий над парком дирижабль и молчит. Брендон осторожно приподнимает ее вуаль, смотрит ей прямо в глаза и уверенно артикулирует:

«Уезжайте. Так вы спасете нас обоих».

– Чему ты улыбаешься? – в бешенстве орет Байрон. – Чему ты радуешься, тварь лживая?

Брендон сгибает колени, подается вперед, опираясь на носки и обвисая в цепях. Не касаться спиной стены – и можно снова улыбаться. Пройден тот порог, когда тело прекращает реагировать на боль, когда перестаешь с ужасом ждать следующего действия человека, чьей воле подчиняется целый город. Человека, у которого есть над тобой власть, но нет сил убить в тебе желание улыбаться.

Байрон мечется по лаборатории, как раненый хищник. Летят на пол фолианты в ветхих переплетах, с жалобным хрустом гибнет под сапогами тонкое стекло.

– Как ты смеешь так поступать со мной? Ты, мертвяк, существующий лишь благодаря мне!

Губы Брендона бесшумно двигаются, тщательно артикулируя: «Не тебе». Он думает о Кэрол, эгоистичной и так страшно любившей, что отняла его у смерти. Он думает об Алистере, подарившем ему третье рождение. Об Абби, что вдохнула в него жизнь. О Виктории, от которой каждый месяц приходит по письму из разных уголков мира вот уже одиннадцатый год подряд. О дочери верховного главнокомандующего, которая на глазах у всех перестала быть бездушным предметом. Брендон думает о них и медленно соскальзывает в водоворот беспамятства. Тяжелеют веки, гаснут звуки, отдаляется лаборатория с ее атмосферой боли и безысходности. Отпускает…

Байрон оборачивается на лязг натянувшихся цепей и смолкает на полуслове. Он смотрит на Брендона и вдруг отчетливо понимает, что ни пытки, ни тайные знания и ритуалы, ни угрозы не смогут его подчинить. И нет у Байрона в руках той нити, за которую стоит дернуть – и кукла твоя.

Потому что этой нити вообще не существует.

За сенатором Баллантайном с грохотом захлопывается дверь. В каменных коридорах, соединяющих дом и лабораторию, долго не смолкает эхо его тяжелой поступи.

Среди ночи за Брендоном приходят двое телохранителей Байрона, снимают его с цепей и переносят в кабинет на втором этаже особняка Баллантайнов. Брендон спит тяжелым, глубоким сном и не слышит, как до рассвета в покоях Байрона исходит криком молодая женщина. Ей некому помочь: слуги в этом доме давно привыкли к подобным вещам.

Утром Байрон Баллантайн приходит в комнату Брендона. Он садится рядом со спящим на жесткий, неудобный диван и касается кончиками пальцев бледного лба перерожденного. От Байрона отчетливо пахнет потом и кровью, под глазами лежат темные тени, лицо печально.

– Прости меня, – шепчет он хрипло. – Прости меня, мой ангел.

Брендон отодвигается ближе к стене, не открывая глаз. Байрон ложится рядом с ним, обнимает одной рукой, с силой прижимает к себе, целует в висок, в сомкнутые губы.

– Прости, – шепчет он покаянно. – Это ревность. Слепая, больная ревность. Я все исправлю, мой ангел. Только не покидай меня, не отворачивайся от меня…

Солнце лениво играет бликами на гранях хрустальной вазы на столе. Брендон думает о танго и каплях дождя на плаще Абби. Это его спасение, его сокровища, отнять которые не в силах никто на свете.

Газетные заголовки пестрят сводками с фронтов. Материк раздирает очередная война. Письма от Виктории идут дольше, но содержание их по-прежнему спокойно. Брендон надеется, что маленькую страну, в которой Алистер Баллантайн купил старый замок в горах, война обойдет стороной.

Империя поддерживает войска союзника, поставляя на фронт механических солдат. По приказу императора каждая кукла Нью-Кройдона, имеющая мужской пол, – военнообязанная. Брендон не исключение. Под рубахой на цепочке висит стальная пластина с номером семь-два-восемь-пять. В любой момент в доме Баллантайнов может раздаться телефонный звонок, после которого…

– Ты никуда не пойдешь, мой ангел. – Байрон говорит настолько уверенно, будто он – верховный главнокомандующий. – Если императору угодно, пусть делает пушечное мясо из членов своей семьи. Ты останешься в Нью-Кройдоне. Со мной.

Байрон Баллантайн – самый влиятельный человек Нью-Кройдона. Неофициально. Но грядут выборы мэра, и Байрон уверен в своем успехе.

– Я могу купить этот город с потрохами. Брендон, неужели у меня не хватит денег, чтобы не отдавать тебя на фронт?

Брендон слегка кивает, не отрываясь от чтения газеты. С одной стороны, кому хочется на войну? А с другой – ему все равно, погибать ли под траками танков или оставаться любимой забавой Байрона. И то и другое одинаково тошнотворно.

– Через неделю открывается новая фабрика в Нортонхилле. Надеюсь, ее производительности хватит, чтобы выкупить тебя у государства.

Байрон самодовольно улыбается и кидает в Брендона виноградиной. Ягода не долетает, катится по полу маленьким лиловым мышонком.

– Отвлекись ты от этой белиберды, ангел мой! Все, о чем они пишут, далеко и несущественно. Мы вне их игр. Мы над ними.

Брендон складывает газету, встает из кресла и прохаживается по кабинету. Байрон сидит за его столом, закинув ноги в дорогих ботинках на разбросанные по столешнице записки, схемы и перфокарты.

«Ты меня удивляешь, – обращается к нему Брендон. – Тебе сорок пять, ты нажил громадное состояние, делаешь успехи в политике. Но, черт тебя возьми, Байрон, когда ты научишься ценить хоть что-то, кроме денег? Там люди гибнут, горят города, а ты думаешь лишь о том, сколько будет стоить вольная для твоей куклы».

– Я мыслю масштабнее. Я спасаю лучшего программиста императорской армии, – иронично отвечает Байрон. – Служу отечеству, так сказать.

Заходит дворецкий с чашкой чая и плиткой горького шоколада на подносе. Ставит их на стол рядом с Баллантайном, кланяется и удаляется. Брендон смотрит ему вслед и морщится: обилие в доме смазливых юнцов с кроткими глазами его раздражает. Но что ж поделать, Байрону не нравится женское общество.

«Скажи, кому ты оставишь свою империю? Не пора ли подумать о наследнике?»

– Как вы мне все надоели с этим наследником! – раздраженно отмахивается Байрон. – Надо будет – ты займешь мое место. Или я стану жить вечно. Только отстаньте от меня со своей моралью!

Вечером – очередной банкет в честь крестин чьего-то внука, и снова Байрон – в центре внимания. Одетый с иголочки, холеный, подтянутый, он не знает отбоя от молодых хорошеньких женщин. Каждая знатная семья Нью-Кройдона мечтает породниться с Баллантайнами. Только Байрону этого не нужно.

– Ах, мистер Баллантайн, расскажите нам о вашем новом проекте! – щебечет блондиночка лет восемнадцати, кокетливо поправляя медальон на груди.

– Сэр, это правда, что ваши новые куклы смогут управлять паровым самолетом? – вопрошает ее подруга – темноволосая пышногрудая красавица, утянутая в кожаный корсет.

– Сенатор Баллантайн, а на вашей фабрике можно заказать для себя механическую лошадь? – улыбается третья претендентка на руку и сердце.

Байрон зевает, прикрывая рот платком. Ему откровенно скучно.

– Дамы, отвечу всем и сразу. Масштаб и подробности нового проекта юным леди не по уму. Куклы не настолько тупы, чтобы не справиться с управлением самолетом. И механическая лошадь плохо приспособлена для любовных утех. Найдите себе кавалеров, они растолкуют вам подробнее. Прошу меня извинить.

Легкий поклон – и Байрон удаляется от стайки девушек в сторону бильярдной. Юные прелестницы густо краснеют и хихикают. Они настолько глупы, что неприкрытое хамство воспринимают как тонкий юмор.

– Брендон, а вы потанцуете со мной? – Блондинка взирает на Брендона как на последнюю надежду.

Он разводит руками. Конечно, мисс, с превеликим удовольствием. Брендон подает девушке руку, увлекает ее в зал и кружит под звуки вальса. Блондиночка нежно рдеет, глаза ее сияют. Для нее Брендон – легенда: вечно юный, молчаливый, окутанный флером таинственности. Она же для него – очередная девушка, попросившая о танце на очередном светском рауте.

Смолкает музыка, Брендон коротко кланяется блондинке, провожает ее к подругам и идет искать Байрона в бильярдную. Там вовсю обсуждается возможность продажи технологии изготовления перерожденных за границу. Байрон привычно отшучивается, что мозги иностранцев невосприимчивы к оккультным знаниям, а толковых механиков кругом хватает.

– Зачем нам утечка прибыльных технологий из страны? – белозубо улыбается Байрон. – Кто не в состоянии выращивать виноград, покупает вино у винодела. Хороший винодел всегда востребован. А при попытке воровать чужое можно получить дробью в задницу и судебный иск. Не так ли, господа?

Конечно же, с ним соглашаются. И вдруг кто-то спрашивает:

– Сенатор Баллантайн, а вы поддерживаете отношения с вашей дочерью?

Лицо Байрона каменеет.

– Простите?.. – переспрашивает он, чеканя слоги.

– Ну… Поговаривают, что у вас есть внебрачный ребенок.

Богема Нью-Кройдона расступается, пропуская вперед долговязого хлыща с неприятным цепким взглядом. Байрон ставит на бильярдный стол бокал с недопитым коньяком и цедит сквозь зубы:

– Кто вы такой?

– Я Ричард Сомс, эсквайр и независимый журналист, – бодро рапортует долговязый, обрадованный вниманием.

– Кто дал вам право приносить в приличное общество грязные слухи? – Слова Байрона звучат как приговор судьи.

Молодчик нагло пожимает плечами.

– Я привык говорить то, что думаю.

– Плохое качество для человека, желающего произвести впечатление умного.

– Все лучше, чем компрометировать себя подобным образом, сенатор.

– Мой вам совет, эсквайр: катитесь отсюда к чертовой матери прямо сейчас. Хотите делать карьеру журналиста на грязных сенсациях? Тренируйтесь подглядывать за женой мясника, живущего через дорогу. Возможно, она согласится лишить вас девственности за ваш компромат.

Слова Байрона вызывают взрыв хохота у собравшихся, и ответ Сомса слышат только сам Баллантайн и стоящий за его левым плечом Брендон:

– Шлюхи в этом городе доступны не только вам, сенатор. И не всех женщин, которых вы истязаете в своем доме, потом собирают по кускам, выловленным из Северна. Некоторые, к вашему сожалению, выживают.

Байрон мечется по дому, как одержимый, оставляя за собой груды осколков старинных ваз и круша о стены стулья. Слуги в ужасе попрятались, мажордом лелеет выбитую челюсть. Один Брендон относительно спокоен среди этого хаоса. Он сидит в своем кабинете и делает вид, что поглощен расчетами для очередного проекта. На самом деле он просто ждет.

Когда стихает грохот, Байрон сам появляется на пороге кабинета. Раскрасневшийся, всклокоченный, но уже не опасный.

– Я засужу эту скотину! – восклицает он.

Брендон одобрительно кивает.

«Успокойся. Ты отлично держался на людях. Не давай им повода усомниться в том, что этот жалкий идиот все выдумал».

Байрон устраивается на диване, выдерживает долгую паузу, потом нарушает молчание:

– Похоже, не выдумал. Была у меня любимица, которую я заказывал несколько раз, прежде чем она сбежала. Нельзя исключать, что речь о ее отпрыске. Я уже распорядился с утра привезти ко мне ее сутенера. – Байрон перехватывает настороженный взгляд Брендона и добавляет: – Никакого насилия. Я лишь наведу о ней справки.

«В моем присутствии», – настаивает Брендон.

Байрон думает о чем-то своем и не отвечает.

Утром в вестибюле дома Баллантайнов объявляется сутенер. Он испуган, помят, с мольбой в глазах смотрит на телохранителя сенатора. Байрон встречает его как родного:

– О! Генри, дорогой! Что-то ты постарел. Поистрепался по своим девочкам?

– Время, мистер Баллантайн. Оно только к вам благосклонно, – лебезит сутенер. – Прекрасно выглядите.

– Веду здоровый образ жизни, – улыбается Байрон и делает приглашающий жест в сторону парадной лестницы: – Прошу. Поговорить надо.

– Мистер Баллантайн, я очень тороплюсь, сэр…

Байрон разочарованно качает головой.

– Я не думал, что ты такой трус, Генри. Хорошо, раз ты предпочитаешь говорить на пороге, пусть будет по-твоему. Разговор недолгий.

Баллантайн отсылает телохранителя и присаживается на широкий подоконник. Брендон садится на ступеньки лестницы. Сутенер смотрит на них попеременно и теребит белое кашне.

– Скажи мне, дорогой Генри, – неторопливо начинает Байрон. – Здоровы ли мои прежние любимицы? Роксана? Шарлотта?

– Роксана здравствует и ныне, а Шарлотту пять лет как зарезали в подворотне.

– А Джеральдина?

– Ей повезло. Вышла замуж, сэр. У нее три рыжих мальчонки. Все в отца.

– Это хорошо, – Байрон подается вперед. – А как дела у Хлои?

– Она отошла от дел, устроилась…

Байрон хлопает в ладоши. Сутенер вздрагивает и смолкает.

– Браво, Генри! Какие подробности! А не ты ли говорил мне, что она сбежала?

Сутенер молчит, горбится и комкает шарф.

– А я так переживал, дорогой Генри! Ну как же, моя любимая шлюха – и сбежала! – Байрон театрально воздевает руки. И тут же продолжает спокойно и серьезно: – Адрес, Генри. Если хочешь жить и иметь свой бизнес в этом городе – адрес. Немедленно.

– Фарбиан-стрит… Тридцать шесть… Третий этаж, комната справа, – лепечет сутенер, стремительно бледнея.

Лицо Байрона озаряет счастливая улыбка. Он подходит к Генри, похлопывает его по плечу, сует ему в карман несколько крупных купюр.

– Дорогой Генри, у тебя прекрасная память! Ты уж ее береги и пользуйся ею аккуратно. Лишнего запоминать не нужно. Ты меня понял?

– Да-да, мистер Баллантайн! – кивает сутенер, пятясь к выходу. – Я вас очень хорошо понял! Я вас всегда прекрасно понимал, правда же?

– Правда, – глухо отвечает Байрон, захлопывая за ним дверь.

С минуту он стоит, опершись ладонями на дверной косяк. Потом поворачивается к Брендону.

– Ангел мой. Могу ли я доверять кому-то больше, чем тебе?

Байрон смотрит ему прямо в глаза, и по выражению его лица Брендон понимает все.

«Нет. Я этого не сделаю», – говорит он.

Сенатор Баллантайн поднимается по ступенькам. Останавливается у балюстрады и небрежно бросает через плечо:

– Сделаешь. Просить тебя я не собираюсь. Это приказ. Иди за мной.