Звезда Cтриндберга Ахметзянова Валентина
Четырехтактный двухцилиндровый оппозитный мотор с низким центром тяжести. Максимальная скорость при восьми тысячах оборотов далеко за двести пятьдесят километров в час. Немецкий мотор. «БМВ».
Дон повернулся, опустил ноги на землю и потянулся – после долгой езды тело было совершенно ватным. Вычислительная машина в голове уже работала вовсю.
Bayerische Motoren Werke. Это им впервые удалось сделать работающий турбовинтовой двигатель. 18 июля 1942 года двигатель был установлен на «Ласточке» – «Мессершмите ME 262». Пробные полеты в Нижней Саксонии проведены в 1944 году, а в сорок пятом самолет уже принимал участие в отчаянной и безнадежной обороне Штутгарта, Ульма, Мюнхена, Инсбрука, Зальцбурга… Последнее слово немецкой военной техники, если не считать «Фау-2». Это было…
Дон ударил по окантовке двери, и внезапная боль в руке прекратила мучительную работу памяти. Он вылез из машины, с третьей попытки захлопнул дверь, отряхнул с руки чешуйки ржавчины и посмотрел на забор.
Он, конечно, не знал, что ему предстоит увидеть. Но то, что ни в одном окне не горел свет, в его расчеты не входило. Было всего только… впрочем, что ж, уже почти одиннадцать. Может быть, дайвер уже спит… Дом с погашенными окнами, купающийся в лунном свете…
Впрочем, с чего бы ему спать? Эрик Халл, судя по всему, полуночник. Во всяком случае, он ни разу не позвонил ему днем – всегда за полночь, и сонный Дон вынужден был выслушивать очередную несвязную теорию о происхождении странного креста.
Можно же просто постучать, решил он. В деревне все так и делают – пришел и постучал.
Дон пошел вдоль забора, ведя, как в детстве, пальцем по штакетнику. Рука наполнилась приятным вибрирующим гулом. Дача построена с большой любовью, машинально отметил он, это видно даже в темноте.
Отодвинул засов и открыл калитку. Калитка с неприятным хрустом проскребла по гравию.
Он прислушался. Где-то вдали все еще был слышен рев мотоцикла. Из водосточной трубы в бочку падали редкие капли. Наверное, гроза, застигшая его в пути, дошла и сюда… Но сейчас небо было чистым и звездным.
На удивление тепло, подумал Дон, подошел к остекленной веранде и полюбовался своим отражением в лунном свете.
Постучал – тишина. Заглянул в дверное окно. За дверью он разглядел пару сапог, чуть подальше – старинные мурские часы[23] с кукушкой, два плетеных кресла с вышитыми подушками, пара старых сабо. На вешалке – ветровка и вязаный голубой свитер. Рядом – большой плакат с изображением полевых цветов Швеции, и как раз под букетиком незабудок разместилась подставка для зонтов.
Он еще раз постучал – на этот раз не так робко. Теперь Халл не мог его не услышать, даже находясь в другом конце дома.
Дон прислушался. Ни звука, только шепот ветра в кустах крыжовника и капающая в переполненную бочку вода.
Он уже начал соображать, где искать ночлег, но на всякий случай нажал ручку. Дверь со скрипом открылась.
Он постоял в нерешительности на крыльце, потом вошел на веранду. Запах красного вина и догоревших свечей.
– Есть здесь кто-нибудь?
Минутная стрелка на мурских часах с тихим звоночком передвинулась на одно деление.
– Алло?
Дон стоял в темноте, не зная, что предпринять. Не зря же он ехал сюда, в эту чертову даль!
Он подошел к двери рядом с цветочным раем и постучал. Никакого ответа, только еще один звоночек минутной стрелки.
Продолжая окликать невидимого хозяина, Дон прошел через прихожую в гостиную с обитыми розовым плюшем креслами. Дальше был увешанный лоскутными коврами коридорчик с двумя дверями. Он выбрал зеленую, в хуторском стиле, и оказался в довольно большой квадратной комнате с окнами на задний двор. Здесь тоже никого не было. Он повернул назад.
За другой дверью была кухня. На него злобно уставился красный глазок включенной кофеварки.
Значит, дайвер где-то близко. Не мог же он уехать, оставив кофеварку включенной.
На столе бокалы и две бутылки вина. Дон включил фарфоровый светильник над столом – в одной из бутылок осталась примерно половина.
Вдруг он увидел чей-то длинный и тонкий силуэт в окне и вздрогнул. Сердце лихорадочно забилось. Но он тут же сообразил, что это его собственное отражение.
Горбоносым он был всегда – настоящий jiddische nuz, еврейский нос, торчащий из физиономии, как сломанная вешалка. Большие летчицкие очки Дон купил несколько лет назад, когда ухудшилось зрение, и примерно тогда же начали редеть и седеть волосы. Сутулился он еще со школьных лет, а вот когда так исхудал, что кожа на руках пожелтела и сморщилась, он даже припомнить не мог. Вельветовый пиджак мало что скрашивал, наоборот, даже подчеркивал усталую дугу плеч… Единственная деталь его облика, которой он мог гордиться, – новые сапоги от «Др. Мартене», но их в окне видно не было. Старею, необратимо и неуклонно старею, подумал он без особой грусти.
Со стороны холодильника у плиты послышался какой-то звук. У него снова забилось сердце.
Он мгновенно понял, что это всего лишь автоматически включившийся вентилятор, но сердцебиение не унималось. Он знал это состояние – сейчас появятся отвратительная сухость во рту и боль в горле, как при ангине.
Он покопался в сумке и извлек упаковку клоназепама русского производства. Ладно, сгодится. Кинул в рот шесть двухмиллиграммовых таблеток и огляделся, чем бы запить. Подошел к столу, быстро налил стакан вина и опрокинул в рот. Вино имело привкус железа.
С трудом проглотив таблетки, Дон подумал, что его действия вряд ли подходят под определение chushever mentsh, приличный человек. Приличный человек не станет пить чужое вино без спроса, как сказала бы Бубе. Но ведь он приехал сюда, на дачу Эрика Халла под Фалуном, не по своей инициативе, его пригласили, мысленно оправдался он.
Дон поставил бокал на стол и прислушался к тиканью мурских часов. Посмотрел на свои – полдвенадцатого.
Что ж, можно и подождать. Но тогда надо, по крайней мере, включить свет. В коридорчике выключателя он не обнаружил, а вот в большой комнате с зеленой дверью кнопка нашлась мгновенно.
Окна дружно засверкали. Он вздрогнул – в торце комнаты маячила огромная человеческая фигура без головы и ступней. Дон подошел поближе и пощупал – гидрокостюм, холодная резина… или пластмасса… или из чего там их делают. Он мысленно подивился – что за человеком надо быть, чтобы добровольно лезть в лабиринты сотни метров под водой. Сам он и на суше ориентировался с большим трудом.
Он слегка потянул костюм. Дверь, мяукнув, отворилась, хотя это и не входило в его намерения.
На постели кто-то лежит… нет, это всего лишь ворох одеял.
Все говорило, что дайвер где-то поблизости, – компьютер включен.
Дон подошел поближе и тронул мышку. На дисплей была выведена статья о кресте Анх в местной газете. На полу – газеты с фотографиями, снимки голых женщин с раздвинутыми ногами, грязная одежда, чашки и стаканы.
Chazershtal, настоящий свинарник.
Он уже хотел выйти, как его взгляд упал на предмет, не особенно вписывающийся в обстановку.
На тумбочке, за бутылкой с джином, стояла старинная фотография в сепии, изображающая… церковь?
Он перешагнул через кучу одежды на полу и дотянулся до снимка.
Нет, это не просто церковь. Скорее кафедральный собор. Три могучих нефа, крест на фасаде, высокая башня с коническим куполом, четыре шпиля поменьше по углам.
Правая половина фотографии поблекла. На булыжной мостовой перед собором – три маленькие нерезкие фигурки. Очевидно, родители с ребенком. Они, скорее всего, попали в кадр случайно. Судя по костюмам прохожих и качеству снимка, фотография очень старая.
Он перевернул снимок. Оказывается, это вовсе и не снимок, а почтовая открытка. Марки и адресата не было. Слева наверху надпись:
La cathdrale Saint Martin d'Ypres
Вместо подписи – отпечаток накрашенных губ. А над поцелуем несколько строк синими чернилами, очень красивым почерком.
La bouche de mа bien aime Camille Malraux
Le 22 avril
l'homme vindicatif
l'immensit de son dsir
les suprmes adieux
1913
Дон перевернул открытку и всмотрелся в фотографию. Кафедральный собор в Ипре незадолго до войны. И французские стихи… двадцать второе апреля 1913 года, любимая женщина… прямо поэма какая-то.
На веранде что-т захрипело и зашипело – Дон подумал поначалу, что наконец-то вернулся Эрик Халл, но нет, это мурские настенные часы собирались с силами, чтобы пробить полночь.
Он похлопал открыткой по ладони. Сколько еще можно ждать?
Дон погасил свет и посмотрел в окно. В небе по-прежнему ярко сияли звезды. На веревке позади дома белели несколько полотенец, чуть подальше, за забором, начинался сосновый лес.
Черт бы его побрал, этот русский клоназепам, – никакого эффекта. Охотнее всего он уселся бы в кресло и подремал. Наверное, все же лучше пойти в машину… влезть в чужой дом и там заснуть – не особенно тактично. Chushever mentsh никогда так не поступит. А вдруг ныряльщик объявится среди ночи?
По дороге к машине Дон заметил, что по-прежнему держит в руке открытку с собором в Ипре. Он машинально сунул ее во внутренний карман пиджака, забыв о порванной подкладке. Открытка тут же провалилась в дыру. Он огорченно нащупал ее под подкладкой, в самом низу, выругался, но выуживать ее оттуда в темноте у него было ни сил, ни желания. Полежит под подкладкой до прихода Эрика, ничего с ней не сделается.
Дон залез в машину, откинул спинку сиденья и задумался. Но как только он прикрыл глаза, к горлу подступила тошнота – определенно, с этим русским клоназепамом что-то не так.
Баранка руля почему-то казалась овальной, хотя он прекрасно знал, что она круглая… и ручку двери удалось нащупать только с третьей попытки.
В машине было очень душно. Пальцы не слушались. Он не столько вылез, сколько вывалился из салона и лег в нелепой позе на траву, пытаясь отдышаться. Ноги быстро онемели и словно наполнились газировкой.
Дон заставил себя встать и несколько шагов сделал почти бессознательно, потому что, когда остановился, обнаружил, что теперь силуэт дачи виднеется где-то наверху, а перед ним в лунном свете змеится тропинка.
Змеится… есть такое слово? Странное, в общем, словцо…
В поисках чего-то, что могло бы облегчить его состояние, он начал копаться в сумке среди конвалют, баночек и одноразовых шприцов, а «газированные» ноги сами куда-то его несли.
Сосняк становился все гуще. Шершавые стволы обступали его со всех сторон, кроны над головой угрожающе смыкались, словно хотели заключить его в какое-то подобие пещеры.
Первую же таблетку он уронил, попытался найти – но куда там, в такой темнотище…
Дон закрыл глаза и обессиленно уселся на ковер прошлогодней хвои.
Смогу ли я встать в таком состоянии, безнадежно подумал он. Вряд ли. Грудь сдавило, дыхание стало быстрым и поверхностным, как у собаки.
Он не на шутку испугался. Наугад проглотил несколько таблеток, сам точно не зная, что именно глотает, – и отключился.
Дон открыл глаза и посмотрел в небо. Странно, небо поблекло… разве две минуты назад оно не было совершенно черным? А теперь бежевое, какие-то голубые полоски… неужели уже светает? Не дай бог, ныряльщик застал его в таком виде.
Он сел и ошарашенно огляделся.
И в самом деле – наступило утро. Где-то пел дрозд, между деревьями поблескивала вода. Он прошел несколько шагов вперед. Т-образные мостки, ковер кувшинок… на стойках мостков играют золотистые отблески воды.
Красная клетчатая рубаха на досках. Ныряльщик утонул, пришла ему в голову дурацкая мысль. Пошел купаться и утонул. Иначе как объяснить включенную кофеварку и работающий компьютер? И открытую входную дверь?
Он крикнул что-то и сам удивился – зачем? Неуверенно подошел поближе к мосткам и понял, что кричал не зря: там, на полянке, кто-то спал нагишом.
Трава вокруг ныряльщика блестела от росы… это же он, ныряльщик? Кому же еще здесь спать? Дон вспомнил бутылки в доме – джин, вино… После такого количества спиртного можно вполне уснуть на травке. Но вокруг крупной головы дайвера росы не было, голова лежала в странной ржаво-красной луже.
Он подошел поближе. Солнце, несмотря на ранний час, светило все ярче.
Никаких сомнений быть не могло, но Дон все равно решил, что это галлюцинация, – левая половина лица дайвера была изуродована, чудовищная рана шла от виска к переносице, через глазницу.
Глаза не было. Наверное, лежит где-то здесь, в грязи, пришла дикая мысль… а может быть, глаз на месте, не поймешь – вся левая половина лица покрыта лепешкой запекшейся крови.
Против воли он подошел поближе и опустился на колени.
Его руки, руки врача-хирурга, потянулись к изуродованной голове покойника, но он тут же согнулся в три погибели, чтобы удержать приступ рвоты. Опять бешено заколотилось сердце.
Дон потянулся к заветной сумке. Нащупав прямоугольную упаковку, вытащил ее из сумки. Но это была не коробка с лекарствами, это был мобильный телефон. Он нажал кнопку – батарея вот-вот разрядится окончательно. Преодолевая тошноту, он нащупал три цифры и нажал их почти одновременно: 1–1–2[24].
11. Сольрёд Странд
В нескольких сантиметрах от фигурных алюминиевых подножек мотоцикла с дикой скоростью летел асфальт Эресундского моста. Елена прижалась грудью к белоснежному бензобаку из углепласта. Она давно попросила укоротить пружины подвески. Управление стало более точным, но при малейшей трещине в асфальте удары колес передавались прямо на тело. Каждый раз ей приходилось немного привставать, чтобы смягчить удары. Это было даже хорошо – такая езда требовала полной сосредоточенности и хоть немного, но отвлекала от навязчивой картины. Но полностью отключиться не удавалось – она видела перед собой обмякшее тело дайвера и заливавшую его лицо кровь.
Если бы бутылка в ее руке была целой, тогда можно было бы найти какое-то оправдание. Можно было бы сказать, что она ударила его в порядке самозащиты, что удар помимо ее воли пришелся в наиболее уязвимое место…
Но все это было не так. Она сама ударом о камень отбила донышко у бутылки и всадила кинжально-острое стекло в висок дайвера.
Ее преследовал запах его гениталий – он же пытался принудить ее к оральному сексу. Но сам момент удара в памяти не отложился.
Елена с содроганием вспомнила, с каким трудом вытащила разбитую бутылку из его черепа.
Дальше память становилась фрагментарной – вот она надевает блузку, сапоги… наверное, именно в эти секунды она услышала звук приближающегося автомобиля.
Помнит, как побежала по темной тропинке, помнит удивление, когда обнаружила, что все еще сжимает в руке разбитую бутылку, помнит, как, размахнувшись, забросила ее в кусты…
У самой дачи ее ослепил свет фар. Какая-то машина остановилась у забора и стояла с включенным дальним светом. Никто из нее не выходил. Это было непонятно и страшно, ее охватило отчаяние. Она ни о чем больше не могла думать – только бы не потерять крест.
Елена побежала к роще – там был спрятан мотоцикл. Завернула крест в дождевик и затолкала за пазуху. Мотор взревел, и она унеслась в ночь.
Следующая врезавшаяся в память картинка – синий указатель с надписью «Людвика 16 км». Там она остановилась и зашла в березняк пописать. В голове немного прояснилось. Конечно, это была ошибка – бежать сломя голову, даже не попытавшись выяснить, о каком еще «сюрпризе» говорил дайвер. Но теперь уже поздно об этом думать. Что бы там ни говорили, крест она нашла.
Елена вернулась к мотоциклу, облачилась в кожаный комбинезон, натянула матово-черный интегральный шлем и полетела дальше.
До Йончёпинга дорога был пустой. Шведы начали просыпаться, только когда она уже была между Хельсинборгом и Мальме. Елена снизила скорость и подняла голову от бледно-зеленого дисплея. Промелькнули видеокамеры датской таможни.
Наконец она вернулась в Европу.
Проскочив пригороды Копенгагена, она продолжала путь по трассе Е-20 вдоль зеландского берега, свернула, следуя полученным инструкциям, на Гордозавей, потом направо, на Страндвей, и остановилась у последнего в ряду одинаковых кирпичных домов.
Елена сняла шлем и помассировала виски, чтобы избавиться от шума в ушах. Этот шум появился еще на рассвете, и она поначалу решила, что это приглушенный шлемом звук мотора. Но шум продолжался и теперь, когда вокруг было тихо. Он то усиливался, то ослабевал, но избавиться от него полностью не удалось, шум присутствовал все время, будто она, засыпая, слышала убаюкивающий шепот матери.
Крест так и лежал у нее за пазухой. Она расстегнула кожаный комбинезон и пощупала его. Странно, пролежав столько времени на груди, металл был холодным, как лед.
Елена застегнула молнию, уперлась руками в бензобак и соскользнула с седла. На присыпанном песком асфальте остались следы сапог.
Как они и предупреждали, на почтовом ящике была наклейка «DF» в овале, окруженном красными стрелами, – логотип Датской народной партии. Она открыла ящик и достала оттуда конверт.
Слегка увязая в песке, Елена шла вдоль длинного пляжа. Поднялся ветер, на гребнях дюн закружились маленькие песчаные смерчики.
Она задумчиво приложила палец сначала к левому уху, потом к правому, зажала нос и попыталась продуть уши, но шум продолжался. Она не могла припомнить, чтобы ее когда-либо подводили органы чувств. Скорее всего, просто устала.
Убедившись, что никто за ней не наблюдает, она присела в ивняке между дюнами. Посмотрела на поблескивающее море, полоску черных водорослей у линии прибоя и решительно разорвала конверт.
Там были мобильный телефон и бумажка с девятизначным немецким номером. На всякий случай она поставила секундомер, хотя и так прекрасно знала, что абонент прервет разговор в ту же секунду, как истечет оговоренное время.
Пара дребезжащих сигналов – и голос, с самого раннего детства внушавший ей страх:
– Ja?
– Es ist das echte. Все совпадает.
– Eine erfreuliche Nachricht, Elena. Радостная новость, очень хорошо.
– Aber… но…
– Ja?
– Es gab eine Abweichung… Было отклонение от плана…
– Das wissen vir bereits, мы уже знаем. Не волнуйся, наши друзья обо всем позаботятся.
Она только сейчас заметила, что сжимает телефон с такой силой, будто хочет его раздавить, и ослабила хватку.
– И еще кое-что…
– Еще кое-что?
– Он нашел еще что-то.
Потрескивание в трубке.
– Елена?
– Да?
– Jetzt zurck nach Hause. Немедленно возвращайся домой.
Разговор прервался. Только непрерывный шум ветра и все тот же странный шепот в ушах.
Елена, не торопясь, вынула из телефона аккумулятор. Фа-тер велел возвращаться домой. Домой… вряд ли она могла определить для себя, что это такое – ДОМ.
Она представила, как он повернется к окну, как обозначатся складки у рта… только сейчас она осознала, какую грубую ошибку совершила.
Холод креста на груди…
Она встала и отряхнула песок с кожаного комбинезона.
Мобильник полетел с моста в море, сим-карта – в ближайшую корзину для мусора.
Теперь очень пригодится ее легкий мотоцикл с оппозитным мотором: всего 170 километров до Фленсбурга по ту сторону границы. Дальше автобан Е-45 до Гамбурга, а оттуда – в Северный Рейн-Вестфалию.
Все тело болело, даже рука в черной повязке. Ей надо забыться. Забыться в скорости.
12. Допрос
Когда-то здесь был магазин «ЭТА», потом «Темпо», а теперь разместился «Олене». Беременная женщина с коляской успела выскочить из несоразмерно быстро вращающегося турникета.
Перед «Систембулагетом»[25] сидит пара скучающих девиц с вызывающе подведенными глазами, очевидно, в ожидании уличного наркоторговца. Они даже не задумываются, насколько тосклива главная торговая улица Фалуна – Осгатан.
Городской район отсюда до церкви Св. Кристины и булыжной мостовой главной площади считается «благородным», но если перейти реку у Рыбной площади, вы попадаете в «шахтерский» район, построенный на терриконах более чем столетней давности. Именно здесь, в непосредственной близости от моста, располагается здание полицейского управления.
Строительство вызвало немало протестов в конце шестидесятых – чтобы построить этот неуклюжий бетонный дом, пришлось снести старые бани.
Выпирающий в виде полумесяца фасад выложен узкой, смоляного цвета плиткой, а звукоизолирующие окна закрыты жалюзи, чтобы защититься от утреннего солнца.
На втором этаже, в самом конце коридора, – одна из четырех комнат для допросов отдела по борьбе с тяжкими уголовными преступлениями. Растрепанный блокнот, исчерканный небрежным почерком, валяется на фанерованной под березу столешнице.
Рядом с блокнотом – древний магнитофон с нажатой кнопкой записи. В этот момент он записывает разве что тихое жужжанье приточно-вытяжной вентиляции и монотонные щелчки неисправной лампы дневного света – казалось, что лампа никак не может решить, продолжать ли ей светить или лучше уж покончить с этими страданиями, не откладывая.
Сутулый тип в вельветовом пиджаке, больших тонированных очках, с красными от бессонницы глазами бессильно откинулся на спинку обитого черной синтетической тканью стула. Напротив него – неприветливый фалунский полицейский, усатый и с насморком. За последние несколько часов дело не продвинулось ни на шаг.
Усач собрался с мыслями и сделал еще одну попытку:
– Тогда давайте начнем сначала. Почему вы вчера вечером оказались на даче у Эрика Халла?
На этот раз Дон даже не потрудился ответить. Полицейский со всей очевидностью относился к разряду людей, которых Бубе называла shmendrk – идиот. Сколько ни объясняй, не поймет.
Вопросы Усач начал задавать сразу, как только полиция в своих лимонно-желтых светоотражающих жилетах окружила злополучные мостки. Может, поначалу Дон отвечал и не особенно внятно (все-таки почти целая упаковка долконтина), но он повторил свой рассказ столько раз, что продолжение допроса расценил однозначно: правда их почему-то не устраивала.
– Вы что, поспать собрались? – спросил Усач.
Дон снял очки и начал тщательно протирать стекла носовым платком.
Все, что он мог сказать, они уже слышали. Халл пригласил его оценить свою находку – крест, который, как утверждал дайвер, он нашел в затопленной шахте. Этим объясняется множество телефонных разговоров за последнюю неделю – полицейские намертво вцепились в распечатку. Дон даже не думал скрывать, что отхлебнул вина, отсюда и отпечатки его пальцев на бутылке в кухне. Да, он вошел в дом без спроса, но дверь же была открыта, дайвер его ждал, а он приехал издалека… и что, это и есть причина, почему его допрашивают уже несколько часов подряд?
Он снова водрузил на нос свои летчицкие очки, но как-то неловко. Пришлось поморгать, а потом даже и скорчить специально разработанную для этой цели гримасу. Очки соскользнули на привычное место.
– Свидетель отказывается отвечать на вопросы.
Усач опустил голову и начал что-то писать в блокноте своим ужасающим почерком. И опять наступила тишина. Только назойливое жужжание вентиляции и потрескивание лампы…
Наконец Дон не выдержал:
– На чем мы остановились?
Усач поднял на него глаза.
– Если вернуться к исходному пункту… – Дон нашел на засаленном мундире Усача самое крупное жирное пятно и уставился на него, чтобы не потерять нить. – Может быть, вы объясните мне, почему мы до сих пор здесь сидим?
Полицейский хмуро постучал ручкой по столу:
– Потому, что вы позвонили в полицию и сообщили об убийстве…
Дон пнул ногой стол – в том-то и дело! – но полицейский не обратил внимания на его выходку и продолжил гнусавым от насморка голосом:
– Именно вы сообщили об убийстве, выполнили, так сказать, гражданский долг… Но когда мы прибыли на место, вы там сидели по локти в крови…
– Я же уже сказал – я врач, пытался оказать первую помощь….
– …с сумкой на плече, набитой препаратами, половина из которых классифицируется как наркотики, а другая половина – как мощные транквилизаторы. Далее, вы были в практически невменяемом состоянии, и от вас разило вином. Тем же самым вином, что и от убитого. В кухне, где вы пьянствовали, на столе два стакана, один из них с отпечатками ваших пальцев. Мало того, мы обнаружили ваши пальцы по всему дому, похоже, вы что-то искали…
– Я не…
– Мы затребовали распечатку ваших телефонных разговоров. И то оказалось? Халл за последнюю неделю несколько раз звонил вам, вы подолгу разговаривали, а в его компьютере – заметки по поводу этого самого крестика. Он пишет, что вы очень им заинтересовались. Мы перевернули всю дачу, но никакого креста не обнаружили. Что бы вы сами подумали на моем месте?
Дон промолчал. Усач тяжело вздохнул, величественно высморкался и начал неторопливо вычищать сопли из усов. Шмендрик.
Дон закрыл глаза. Росистая трава… он сидит у тела Халла, тупо уставившись на заросли кувшинок.
После полубезумного звонка в полицию он бы сто раз успел отмыть руки от крови и мозгового вещества. Но у него просто не было сил сдвинуться с места, он сидел неподвижно, уставившись на размозженную голову дайвера и мало что соображая от отвращения. Даже звук приближающихся полицейских сирен не мог заставить его подняться. Он решил, что теперь-то сможет отдохнуть, но вместо отдыха его взяли под локти и куда-то повели.
Ноги не слушались. Его проволокли мимо дачи, по тропинке, к забору, где стояла небрежно припаркованная машина с включенной аварийной сигнализацией.
Чья-то тяжелая рука пригнула ему голову, и его втолкнули на заднее сиденье. Там он и увидел впервые этого Усача.
Когда Дон понял, что никто его ответов не слушает, что они продолжают задавать одни и те же вопросы, он отключил внимание и стал смотреть на дорогу.
Из гаража полицейского управления его провели по коридору в комнату, где стояла кровать с полиуретановым матрасом. Он даже и не понял сначала, что это за помещение. Лишь обнаружив, что на внутренней стороне двери нет ручки, он осознал – это тюремная камера.
Дон прилег и попытался задремать. Но едва удалось немного расслабиться, явился Усач еще с каким-то типом. Опять его взяли под руки и потащили по лестнице – в комнату для допросов с этой проклятой мигающей лампой.
Вначале они задавали вопросы по очереди, но напарник Усача быстро устал – извинился и пошел за кофе.
Усач не успокаивался:
– Значит так, Дон… что вы делали на даче у Эрика Халла вчера вечером, кроме того, что глотали ваши таблетки? – Он поставил на стол потертую кожаную сумку и, не сводя глаз с Дона, выгреб оттуда внушительную кучу баночек и ампул. – Итак, у вас здесь… посмотрим… – Руки Усача методично сортировали баночки. – Стезолид, флунитразепам. Без этикетки…
– Я же уже сказал… – Пожалуй, впервые в жизни Дон так наглядно увидел содержимое собственной сумки, и у него пересохло во рту. – Я же уже сказал, – выдавил он. – Я врач…
– Аподорм, кетоган, еще без этикетки… смотрим дальше…. Долконтин, ксанор, медиканет, халдол, модиодал, нитразепам, здесь что-то по-русски… фентанил…
– Я имею право выписывать все эти препараты для собственного употребления.
– Спазмофен, риталин, нозинан, дормикум, субутекс…
– Вы можете позвонить в управление здравоохранения и…
– Оксиконтин, собрил, могадон, морфин… еще банка стезолида, безымянная банка с капсулами… эфедрин…
Усач вытряхнул остатки содержимого сумки на стол – образовался внушительный ворох мятых конвалют и одноразовых шприцев, увенчанный резиновым жгутом.
Он выключил магнитофон. Наступило тягостное молчание.
– Знаете ли… рано или поздно мы найдем бутылку, которой вы раскроили череп Эрика Халла.
Дон отвел глаза от аптечного склада на столе и вцепился левой рукой в правую, чтобы не потянуться к ближайшей коробочке могадона.
Опять сердцебиение… неужели этот чертов полицейский не видит, как ему плохо, как ему трудно дышать? Jene tsemishung, сплошная путаница, ну и влип…
И все та же картина перед глазами: изуродованный висок, выпирающая лобная доля мозга, глаз на кровавой ниточке… и слипшаяся от крови трава.
Читать бесплатно другие книги:
