На веки вечные. И воздастся вам… Звягинцев Александр

Глава IV

Дешевые фокусы

Несколько солдат 110-й американской парашютной дивизии под командованием офицера с усиками, как у Кларка Гейбла, и с теми же ухватками южного джентльмена медленно продвигались на двух джипах по петляющей горной дороге в Баварских Альпах. Путь им указывал пожилой немец в баварской шляпе. Положив руки на колени, он сидел на заднем сиденье переднего джипа между двумя солдатами. Баварец был любезен и услужлив до приторности, но американцам это нравилось. К тому же они уже привыкли к тому, что немцы ведут себя так.

– Мы уже почти добрались, господин офицер, – доложил баварец. – Вон за тем поворотом этот дом.

– Он там один? – поинтересовался американец.

– Не могу знать, господин офицер, я не входил внутрь.

– А оружие? У него есть оружие?

– Простите, господин офицер, но я этого тоже не знаю.

Наконец дорога уперлась в одноэтажный деревянный дом. Солдаты выпрыгнули из машин, негромко переговариваясь, окружили дом, держа наготове автоматы.

Из дома не доносилось ни звука. Офицер подал знак, и двое солдат вышибли дверь и ворвались в дом.

В полутемной комнате на деревянной кровати лежал мужчина в гражданской одежде, заросший бородой. Он просто лежал с открытыми глазами, тупо уставившись в потолок.

– Руки вверх! Оружие! Оружие есть?

Бородатый с трудом сел и испуганно поднял руки. Потом отчаянно затряс головой. Его то ли била нервная дрожь, то ли трясло жуткое похмелье – на столе, на полу всюду стояли и валялись пустые бутылки.

– Это все ваша работа? – кивнул с недоверчивой ухмылкой на бутылки офицер.

Бородатый смотрел на него, открыв рот, совершенно бессмысленными глазами. Похоже, он просто не понимал, о чем его спрашивают.

– Это он? – кивнул американец на бородатого, обращаясь к проводнику-баварцу.

– Яволь, господин офицер, – вытянулся тот. – Так точно.

Американец повернулся к бородатому. У того устало упали вниз плохо слушавшиеся его руки.

– Ладно, руки можете не поднимать, – смилостивился офицер. – Вы доктор Роберт Лей?

Бородатый пьяно замотал головой.

– Это ошибка.

– Ошибка, значит. А кто же вы?

– Я… доктор Эрнст Достельмайер. Вы ошибаетесь… Я не знаю никакого доктора Лея!

Офицер повернулся к проводнику. Тот опять вытянулся по команде «смирно».

– Не верьте ему, господин офицер! Это он, доктор Лей! Тот самый… Как вам не стыдно, доктор Лей, найдите в себе мужество!

Но бородач только тупо мотал головой.

– Я доктор Достельмайер. У меня есть документы.

– О’кей, – завершил бессмысленную дискуссию американец. – Доктор как вы там… Следуйте за нами!

– Вы заблуждаетесь, господин офицер, – жалостливо забормотал бородатый.

– Ладно, разберемся, когда протрезвеете…

В штабе американской дивизии уже другой офицер брезгливо слушал несколько протрезвевшего, но продолжавшего стоять на своем бородача.

– Вы ошибаетесь, – монотонно твердил он. – У меня есть документы. Я доктор Достельмайер. Почему вы мне не верите?

– Потому что вы лжете! – взорвался американец. – У нас есть все основания считать, что вы Роберт Лей – генерал войск СА, руководитель Центральной инспекции по наблюдению за иностранными рабочими. Один из самых близких к Гитлеру людей. Вы пользовались особым доверием своего фюрера!

– Это какая-то чудовищная ошибка! Чудовищная…

– Господи, – не выдерживает американец, – и такие люди держали за горло весь мир! Не будьте слизняком! Неужели вы надеетесь так дешево провести нас? У вашего друга Гиммлера тоже были замечательные документы на имя какого-то там Генриха Хицингера… Вся разница между вами только в том, что вы отпустили бороду, а Гиммлер сбрил свои поганые усишки и нацепил на один глаз черную повязку… Неужели вы думаете, что такие дешевые фокусы позволят вам скрыться?

– Это ошибка, это ошибка, – как заведенный, раскачиваясь взад-вперед, бормотал Лей. – Это все очень большая ошибка. Очень большая ошибка.

– Ну-ну…

Американец встал, распахнул дверь и впустил в комнату аккуратно одетого старичка-немца, державшего в руке шляпу. Лей затравленно посмотрел на него и отвернулся.

– Доктор Лей! И вы тут! – воскликнул старик. – Что вы тут делаете?

– Хороший вопрос, – засмеялся офицер. – Валяет дурака наш доктор Лей. Неизвестно на что надеясь. Разрешите представить, доктор Лей. Перед вами Франц Шварц, бывший казначей вашей национал-социалистской партии, знакомый с вами много лет. А там за дверью еще и его сын, с которым вы вместе работали…

Лей схватился обеими руками за виски, что-то забормотал.

– Ну, будете продолжать? Или закончим этот дерьмовый спектакль? Вы же генерал, так ведите себя соответственно.

– Все, – выдохнул Лей. – Все. Хватит. Я действительно доктор Лей…

– Так-то лучше, – презрительно бросил американец. – Вы арестованы, доктор Лей. Американское командование решит, что с вами делать. Кстати, на прощание вам мой совет. Когда в тюрьме вы окончательно протрезвеете, подумайте над ним. Подумайте хорошенько. А совет мой таков… Скоро вам зададут много вопросов, так отвечайте на них честно. Абсолютно на все вопросы. Абсолютно все. Прекратите валять дурака и помните, что ваша жизнь целиком в наших руках. И нам решать, что с нею делать. Вам остается только отвечать на наши вопросы.

Постскриптум

Как сообщил агент советской разведки в США Гектор, в Германию из США направлена специальная группа медиков и ученых, которые должны тщательно и подробно (не раскрывая при этом интереса перед другими союзниками) фиксировать все, что относится к экспериментам медиков СС и гестапо с применением препарата мескалина, получаемого из эссенции пейотового кактуса. Опыты проводились над заключенными, в первую очередь русскими, в концентрационном лагере Дахау. Цель – найти средство подавить волю, парализовать психику человека, изменить его поведение в нужном направлении.

В Америке создано особое «Подразделение 19», которое должно, используя полученные немцами результаты, создать всевозможные препараты для особо засекреченной американской агентуры, находившейся за пределами США. Речь об оружии специального назначения – химических, биологических и психологических средств воздействия.

Глава V

Выход королевы

Ребров выбрался из большого черного «хорьха», на котором еще недавно разъезжала какая-то гитлеровская шишка, и оглядел симпатичный двухэтажный особняк, возвышавшийся среди небольшого аккуратного садика. Дом совершенно не пострадал ни во время бомбежек, ни во время штурма и выглядел как-то даже несуразно мирно и добропорядочно на фоне разнесенного в щебень и пыль Берлина. Впрочем, в Кладове, этом отдаленном районе немецкой столицы, таких домиков сохранилось немало.

Удивлял только довольно глубокий окоп метра три в длину, отрытый в саду рядом с невысоким забором. Ребров с некоторым изумлением оглядел его, потом направился к дому.

Дверь почему-то была открыта. На всякий случай Ребров все-таки постучал, а потом решительно вошел внутрь.

В большой комнате спиной к окну, обхватив плечи руками, стояла высокая стройная женщина со светлыми волосами. Свет, лившийся из окна, придавал картине некоторую нереальность – женщина словно была на сцене театра, а Ребров с восхищением смотрел на нее из тьмы зрительного зала.

Какое-то время женщина молчала, словно давая восхититься собой. Восхититься и впрямь было чем. Ребров вдруг почувствовал не то чтобы робость, а некое смущение, и разозлился на себя – нашел время и место! Она всю сцену наверняка уже не раз отрепетировала и позицию подобрала самую выигрышную.

– Добрый день, – неприятным сухим голосом сказал он. – Майор Ребров…

– Очень приятно. А я…

– Я знаю, кто вы.

– Вот как?

– Вы – Ольга Чехова… Актриса.

Чехова с улыбкой наклонила голову.

– Вы что же – всегда живете с открытой дверью? – все так же неприязненно поинтересовался Ребров. – Не боитесь?

– Боюсь. Очень боюсь. Вы не представляете, как страшно было в Берлине в последнее время… Но я увидела, как подъезжает ваша машина, вот и приготовилась.

Ребров огляделся. На книжных полках на самом видном месте он неожиданно разглядел несколько русских икон.

– Они что, всегда стояли у вас на самом видном месте? И при Гитлере тоже?

– Если честно, при Гитлере нет. Когда я ставила их, у меня была вполне определенная мысль: «Придут русские, они не станут сразу стрелять, увидев их», – призналась Чехова.

– А окоп в саду – это тоже для встречи русских? Собирались отстреливаться?

Чехова покачала головой.

– Его выкопали сумасшедшие из фольксштурма, которые в последние дни ходили тут в поисках трусов, предателей и дезертиров. А из этого окопа они действительно собирались обстреливать русские танки…

– Видимо, Гитлер действительно обладал даром обращать людей в сумасшедших, – скривился Ребров.

– Пожалуй, – мягко согласилась Чехова. – Можете себе представить, еще несколько дней назад все в Берлине верили, что приближается армия генерала Венка, которая должна всех спасти, применив какое-то «чудо-оружие»… И русские сразу будут «обращены в бегство»! Сейчас даже странно это вспоминать… Странное было время. Нереальное.

– Никак не могу понять только, чем же вас, немцев, Гитлер очаровал… Может, вы, любимая актриса Гитлера, объясните? Говорят, вы были с ним близки. Он присылал вам подарки.

– С чего вы это взяли?

– В нашей ситуации в ответ обычно говорят: вопросы здесь задаю я.

– Ну, как вам будет угодно, – легко согласилась Чехова. – А что касается Гитлера… Когда я первый раз его увидела, он наговорил мне комплиментов за фильм «Пылающая граница». Я играла там польскую революционерку. Мое первое впечатление о нем?.. Робкий, неловкий, хотя держит себя с дамами с церемонной австрийской любезностью. В общем, ничего «демонического», завораживающего или величественного. Кстати, это впечатление разделяли многие, кто сталкивался с Гитлером в узком кругу.

– А как же толпы людей со слезами на глазах, мечтающих поцеловать ему руку? Готовых отдать жизнь за него? Способных на любые преступления по его приказу?

– В том-то и дело… Я думала об этом, – призналась Чехова. – Поразительно, почти непостижимо его превращение из разглагольствующего зануды в фанатичного вождя, когда он оказывался перед людьми и начинал говорить. Что-то там пылало у него внутри, что-то безумное, не поддающееся нормальному объяснению. Он и впрямь буквально воспламенял людей.

– Немцев. Только немцев. Я видел его в хронике, мне было только смешно и противно. Он в это время актерствовал? Притворялся?

– Нет. Ему бы тогда никто не поверил. Такое нельзя сыграть. Это я вам говорю как актриса. Какая-то темная сила вселялась в него в эти мгновения. Откуда она бралась, я не знаю. Но мне казалось, что он впадал в состояние транса…

– Он мог застрелиться? Сам? Убить себя?

– Не знаю… Я не знаю, что с ним происходило в последнее время. Говорили, что он сильно изменился.

– Понятно.

Ребров побарабанил пальцами по столу.

– А теперь, госпожа Чехова, предлагаю вам немного прокатиться…

– Насколько я понимаю, возможности отказаться у меня нет… Что ж, я даже не буду спрашивать, куда вы меня повезете. Ведь вопросы тут, в моем доме, теперь задаете вы.

– Вы все правильно понимаете.

– Я вообще, в отличие от многих актрис, неглупая женщина.

– Именно это меня и настораживает, – признался Ребров.

Чехова прошла мимо него к двери. Легкий, но кружащий голову запах ее духов обдал его словно порыв свежего морского ветра.

Постскриптум

Из письма американского юриста, находившегося в Германии: «Под внешней видимостью смирения и покорности, в особенности когда их не было необходимости проявлять, встречавшиеся нам на улицах немцы вели себя не просто оскорбительно высокомерно, но даже зачастую дерзко по отношению к своим победителям. Когда американцы спрашивают у них, как пройти по какому-то адресу, чаще всего в ответ они слышат что-нибудь вроде: «Это где-то там, за развалинами…»

Глава VI

Мистические обстоятельства

Филин сидел за столом в своем просторном кабинете в пригороде Берлина Карлхорсте, где расположилось командование советских войск, и читал «Правду». Вернее, в который раз перечитывал хорошо уже знакомый текст.

«Вчера вечером германское командование распространило сообщение так называемой Главной ставки фюрера, в котором утверждается, что 1 мая после полудня умер Гитлер… Указанные сообщения германского радио, по-видимому, представляют собой новый фашистский трюк: распространением утверждения о смерти Гитлера германские фашисты, очевидно, надеются предоставить Гитлеру возможность сойти со сцены и перейти на нелегальное положение…»

Н-да, понимай как хочешь… Ясно, что текст согласован на самом верху и продиктован хитроумными политическими соображениями. При этом Филин знал, что Сталину доложили о самоубийстве Гитлера рано утром 1 мая, ровно в четыре часа… Доложил маршал Жуков, и Сталин сказал: «Доигрался, подлец! Жаль, что не удалось взять его живым. Где труп Гитлера?» Ему доложили, что труп сожжен.

То есть и Сталин, и Жуков были уверены, что Гитлер мертв и теперь остается только найти труп. И вот после этого в «Правде» такие заявления… А через несколько дней, отвечая на вопрос американского журналиста о том, что случилось с Гитлером, Жуков сказал: «Обстоятельства просто мистические. Мы пока не идентифицировали труп Гитлера. Не нашли его. Поэтому я не могу сказать ничего определенного о его судьбе. Он мог в последний момент улететь из Берлина, так как взлетные полосы позволяли это сделать». А комендант Берлина генерал Берзарин добавил: «Мы нашли всевозможные трупы, среди которых, может быть, находится и труп Гитлера. Но не можем точно утверждать, мертв ли он…»

Сам Филин, перед которым в последние дни прошли десятки людей из окружения Гитлера, от высших офицеров и врачей до курьеров и водителей, был уверен, что Гитлер мертв и сожжен. Он был абсолютно убежден, что Гитлер пребывал в последние дни в таком состоянии, что просто не мог физически покинуть свой подземный бункер, да еще окруженный нашими войсками и поливаемый морем огня. Как сказал один из допрошенных, даже если бы для него расчистили дорогу к свободе, то у него не было сил ею воспользоваться. Этот человек уже не мог жить…

Но Филин понимал и другое – Гитлер фигура такого масштаба, что вокруг нее не может не клубиться множество самых фантастических слухов. И Москва не могла не требовать «тщательной и жесткой проверки всей группы фактов о судьбе Гитлера». А с другой стороны, Москва не могла отказаться от политической игры вокруг смерти фюрера. Надо было посмотреть, какие силы постараются играть на возможном бегстве Гитлера, как поведут себя в этой ситуации союзники, которые вели свою многомудрую и сложную, запутанную игру.

Судя по донесениям наших агентов, в американском и английском правительстве и военном аппарате было значительное число тех, кто был против суда над германскими генералами и промышленниками, свалив всю вину на мертвого Гитлера. Эти люди выступали за «гуманный» и «милостивый» суд, призывали отказаться от «мести» своим бывшим врагам… Конечно, им нужен был только мертвый Гитлер. История с Гиммлером, которому захватившие его американцы позволили отравиться, на многие размышления наводит. Обыскали, раздели, нашли одну ампулу с ядом, а в рот заглянуть, видите ли, не догадались! Хотя всем давно известно, что фашистские главари себе ампулы именно в зубы врезали. Может, просто не хотели, чтобы Гиммлер рассказал о тайных переговорах в конце войны…

В этот момент в дверь постучали, и вошел Денис Ребров.

– Вызывали, товарищ генерал?

– Садись, разговор есть.

У генерала Филина действительно было особое отношение к Реброву. Во-первых, он присматривался к нему еще в те времена, когда Ребров учился в Ленинградском университете. Поиски людей, способных работать в разведке, шли постоянно, и Филин в свое время отыскал немало способных ребят, которые потом пошли в разведшколы. А во-вторых, Филин считал, что поколение, к которому принадлежал Ребров, поколение тех, кто родился сразу после революции, поколение особое, выдающееся. Это были молодые люди действительно с горящими сердцами, свято уверенные, что лучше никто на белом свете не умеет смеяться и любить, действительно готовые на подвиг и на труд, верные самым высоким идеалам. Сам Филин, родившийся за двадцать лет до революции, испытал и пережил слишком многое и многих, чтобы быть похожим на них. Но именно в появлении такого поколения, таких ребят, он видел оправдание тому кровавому ужасу, что принесла революция и Гражданская война… Эти люди и впрямь, думал он, способны построить новую жизнь. И потому с отчаянием видел он, как они, такие молодые и прекрасные, те, с кем связаны были все его надежды, первыми гибнут в мясорубке войны. Ведь так погиб под Москвой и его собственный сын, в самые первые дни войны записавшийся в добровольцы…

– Сергей Иванович, мне бы в Ленинград съездить, – прервал его мысли Ребров. – На несколько дней хотя бы…

Филин отодвинул бумаги в сторону. Вздохнул.

– Могилу родителей хочешь найти?

– Хочу.

– Трудно это. Там в блокаду такое творилось…

– Я знаю. Но попробовать-то я должен. Иначе как мне жить потом?

– Должен, – согласился Филин. – Конечно, должен. Завтра выполнишь одно деликатное поручение, поступившее из Москвы, и попробую тебе помочь с Ленинградом…

– А почему я? Может, другой кто?

– Завтра и узнаешь, почему именно ты. Там, знаешь, особый подход нужен. А у меня с таким подходом ты один под рукой.

Постскриптум

Газета «Нью-Йорк пост»: «Мы хотим, чтобы позиция американцев в отношении военных преступников была известна всем – мы ждем расстрела Германа Геринга и передачи немецких генералов в руки судей-союзников. Не пытается ли посол Роберт Мерфи спасти немецкую промышленность, немецких генералов и немецких клерикалов, как он уже спас однажды своих имеющих дурную репутацию французских друзей?».

Глава VII

Обязательный визит

Июньская Москва 1945 года была словно туманом окутана чистой и яркой зеленью. Скрывая в ней полученные в войну раны, она, казалось, как никогда ранее была желанной и красивой. Город был украшен и прибран в честь прошедшего накануне Парада Победы.

Расположившийся на переднем сиденье машины рядом с шофером и совершенно расслабившийся от увиденной красоты, Ребров, провожая внимательными глазами девушек в легких летних платьях, невольно думал, что это свидание с Москвой с большим привкусом разлуки.

Сидевший сзади генерал Филин был погружен в свои мысли. Новое задание, поступившее с самого верха, оказалось весьма неожиданным и означало, что отдохнуть теперь можно будет не скоро. Но приказы не обсуждаются…

Шофер остановил машину во дворе дома на Большой Полянке.

– Приехали, товарищ генерал.

Выбравшись из машины, Филин несколько раз вдохнул пьянящий весенний и, главное, – мирный воздух. Вдруг пришла в голову странная мысль, что не так уж он и стар и впереди, наверное, еще немалая жизнь.

Стоявший рядом Ребров хмуро глядел себе под ноги. Они оба были в штатском. Но Ребров в новеньком костюме выглядел как герой из появившихся еще перед войной американских комиксов о супермене, а сам Филин в гражданском если кого и напоминал, так неловкого ученого Паганеля из фильма «Дети капитана Гранта» в исполнении народного артиста СССР Черкасова. Только вот без всяких чудачеств и забывчивости. Филин, в отличие от кинематографического близнеца, никогда ничего не забывал и уж тем более не путал.

– Ну, майор Ребров, вы готовы к встрече с любимой актрисой Гитлера? – неожиданно весело спросил Филин. – Поджилки не трясутся? Ладони не потеют?

– Я бы предпочел Марлен Дитрих, товарищ генерал, – отшутился Ребров.

– Ишь ты, какие мы привередливые, – покачал головой Филин. – Марлен Дитрих ему подавай! Где ж я тебе ее возьму? Она ведь не в зоне нашей оккупации оказалась… А что, она больше нравится тебе как женщина?

– Просто Марлен Дитрих быть любимицей Гитлера не захотела. И послала его куда подальше вместе с его ухаживаниями.

– Между прочим, я вас не на свидание приглашаю, товарищ майор, – посуровел Филин. – Мы прибыли для выполнения чрезвычайно ответственного задания… И Ольга Константиновна Чехова нам здесь гораздо полезнее, чем ваша обожаемая Марлен Дитрих. Которая, хочу напомнить, работает не на нас, а на американцев.

– Понял.

– Надеюсь. А женщина она, эта самая Ольга Константиновна Чехова, все-таки поразительная… Да-да, и не смотри на меня так! Кое-что в этом вопросе я понимаю…

Дверь в двухкомнатную квартиру открыл молодой офицер. Отдал честь, проводил в комнату. И тут же вышел.

У окна стояла Ольга Чехова в той же позе, что и в Берлине, когда Ребров приехал за ней. На столе рядом с вазой с фруктами лежала шахматная доска с расставленными фигурами.

Чехова медленно обернулась. По-актерски выдержала паузу, словно давая полюбоваться на себя.

– Добрый день, генерал. Вы сегодня не один…

– Да, Ольга Константиновна, это ваш старый знакомый майор Ребров, – кивнул Филин.

– Да-да, как же, помню – человек, который доставил меня сюда… В Москву…

Денис, задержавшийся у входа, сухо кивнул. Чехова посмотрела на него внимательно. Чуть заметно пожала плечами – мол, ваша воля быть таким букой. Повернулась к Филину.

– О чем будем сплетничать сегодня, Сергей Иванович? Или о ком?

– Ну, для начала я хочу вас обрадовать… Принято решение о вашем возвращении в Берлин… А вы-то, наверное, боялись, что в Сибирь? – рассмеялся Филин.

Чехова буквально застыла от неожиданности. Справившись с собой, спокойно спросила:

– Когда?

– Через несколько дней вас доставят туда на самолете. Вас будет сопровождать майор Ребров. Так сказать, по старой памяти, – с легкой иронией сказал Филин.

Чехова с улыбкой повернулась к Реброву, но тот демонстративно смотрел в сторону.

– В Берлин. В Берлин… Что меня там ждет? Боюсь, что не аплодисменты, – задумчиво проговорила Чехова, присаживаясь к столу.

Филин сел напротив и, понимая, что Чеховой надо осознать известие, стал изучать положение фигур на шахматной доске. Даже сделал какой-то ход ферзем…

– Скажите, Сергей Иванович, мне так и не разрешат в Москве ни с кем встретиться? Ведь я никого тут и не увидела – ни тетю, ни брата…

– Увы, такие встречи признаны пока нецелесообразными.

– Странно.

– Этот вопрос не ко мне, Ольга Константиновна, – мягко, успокаивающе произнес Филин. – Вы могли осведомиться об этом во время встречи с товарищами Берией и Абакумовым.

– Я осведомилась. Мне обещали…

Сергей Иванович развел руками. После паузы все так же мягко сказал:

– Видимо, что-то не сложилось. А пока мне бы хотелось поговорить вот о чем… Ольга Константиновна, как, на ваш взгляд, будут вести себя главари Германии во время суда над ними?..

– Суда? – искренне удивилась Чехова. – А что, их будут судить?

– Да, решение о создании Международного трибунала принято. Уже началась подготовительная работа.

– Как странно… Судить уродов за то, что они уроды?

– Их будут судить не за уродство, а за преступления, которые они совершили, – объяснил Филин.

– Да-да… Интересно, какой он сегодня, Берлин?

Судя по всему, Чеховой было не до трибунала и поведения на нем фашистской верхушки. Мысли ее были заняты другим.

– Скоро увидите, – заверил ее Филин. – Он вряд ли сильно изменился с тех пор, как вы сидели под бомбежками в подвале. Так что обстановка не для слабонервных. Впрочем, в ваших нервах, Ольга Константиновна, сомневаться не приходится.

– Вы так хорошо меня изучили? – чуть кокетливо спросила Чехова.

– Для того, чтобы убедиться, какая вы сильная женщина, не надо много усилий. В Берлине вам будут помогать наши люди, так что с голода вам умирать не придется. Но, Ольга Константиновна, мы рассчитываем на вашу помощь и в дальнейшем. Если она понадобится…

Чехова кивнула. Взгляд ее снова остановился на Денисе. Лицо того было непроницаемо.

– Ваш сотрудник, генерал, вряд ли испытывает ко мне какую-то симпатию…

– Как и другие советские люди! – не сдержался Денис. – Вы служили фашистам! Вы с Гитлером и Геббельсом…

– Геббельс относился ко мне весьма своеобразно. А Гиммлер мечтал упрятать меня за решетку, мой юный друг.

– Я вам не друг! – выпалил Денис.

– Майор Ребров, держите себя в руках! – резко оборвал его Филин.

Чехова, ни к кому не обращаясь, сказала:

– Боюсь, теперь меня будут ненавидеть еще и немцы. О, я их знаю!.. Они теперь окажутся, все окажутся антифашистами и противниками Гитлера… А я стану его пособницей…