Стихотворения и поэмы Толстой Алексей Константинович
Граф Алексей Константинович Толстой как человек и поэт
Литературное наследие графа Алексея Константиновича Толстого невелико: четыре-пять, ну, шесть томов, если собрать всё-всё, включая письма. Однако наследие это восхищает своим жанровым разнообразием – при высокой художественности им созданного. Толстой писал стихи и прозу – бытовую, историческую, фантастическую. Писал поэмы и юмористику. Писал пьесы – причём стихотворные. Он был одним из создателей Козьмы Пруткова – ярчайшей в истории русской литературы пародийной маски. Да и сама его жизнь была погружена в семейные тайны, сопровождалась многочисленными загадками и невероятными случаями.
С тайны начинается жизнь Алексея Константиновича. Сразу после его рождения в Петербурге 24 августа (5 сентября) 1817 года (даты, кроме связанных с заграничными поездками Толстого, даны по старому стилю, а даты рождения и кончины – в старом и новом стилях) его мать покинула супруга, графа Константина Петровича Толстого (1780–1870), принадлежащего к известной дворянской фамилии, родного брата известного скульптора, ставшего вице-президентом Академии художеств графа Фёдора Петровича Толстого…
Анна Алексеевна с сыном отправилась на родину предков по отцовской линии, в Черниговскую губернию на Украину.
Прапрадед Алексея Константиновича здесь – украинский регистровый казак Григорий Розум. Его старший сын стал фаворитом, а затем морганатическим супругом императрицы Елизаветы Петровны – это хорошо известный граф Алексей Григорьевич Разумовский (1708–1771). Его младший брат, прадед Толстого – граф Кирилл Григорьевич Разумовский (1728–1803), последний «гетман Малыя России» (Украины), президент Императорской Академии наук, генерал-фельдмаршал, прабабка – Екатерина Ивановна Нарышкина (умерла в 1771), внучатая сестра и фрейлина императрицы Елизаветы Петровны. Дед, граф Алексей Кириллович Разумовский (1748–1822), был министром народного просвещения Российской Империи (1810–1816), внёс важные изменения в российское образование, способствовавшие развитию системы начальных школ и гимназий, ввёл богословие (Закон Божий) как основополагающую дисциплину во всех российских учебных заведениях. При нём был открыт Царскосельский лицей.
У Алексея Кирилловича в побочном браке с девицей Марьей Михайловной Соболевской (Денисьевой) родилось несколько детей, а том числе мать Толстого, Анна Алексеевна (1796 или 1799–1857), получившая в 1807 году, вместе со своими братьями и сёстрами от этого союза, дворянство и фамилию Перовская. Дядя по матери, воспитывавший А.К. Толстого с младенчества, – Алексей Алексеевич Перовский (1787–1836), писатель (псевдоним – Антоний Погорельский), автор известной книги «Черная курица, или Подземные жители. Волшебная повесть для детей», первым читателем которой, по основательным предположениям, был его племянник. Другой дядя – Василий Алексеевич Перовский (1795–1857), впоследствии стал оренбургским генерал-губернатором (1851–1857), а дядя Лев Алексеевич Перовский (1792–1856) – министром внутренних дел (1841–1852) и министром уделов (1852–1856).
С давних времён и поныне существует романтическая легенда, печатно поддержанная В.В. Розановым, что Толстой «произошёл от супружеских отношений брата и сестры» (статья «Магическая страница у Гоголя», 1909). Однако один из самых въедливых исследователей биографии Толстого писатель Александр Кондратьев в своей книге «Граф А.К. Толстой: Материалы для истории жизни и творчества», вышедшей в 1912 году, показывает многие изъяны этой версии. Он пишет:
«Благодаря изысканиям профессора Лилльского университета (Франция) г-на А. Лиронделя, можно считать установленным день свадьбы родителей поэта. Государственного ассигнационного банка советник, отставной полковник граф Константин Петрович Толстой был обвенчан с дворянкой девицей Анною Алексеевной Перовской 13 ноября 1816 г. в Симеоновской церкви г. С.-Петербурга. Поручителями – по жениху – был «отец его родной, генерал-майор и кавалер граф Петр Толстой», по невесте – действительный тайный советник и кавалер граф Алексей Кириллович Разумовский и уланского полка штабс-ротмистр и кавалер Алексей Перовский. Присутствие на свадьбе человека с такою безукоризненной репутацией, как граф Петр Андреевич Толстой, устраняет всякое сомнение в том, чтобы брак этот мог носить поспешный характер или мог бросить хотя бы малейшую тень на достоинство его сына. Ранняя свадьба молодой шестнадцатилетней девушки объясняется господствовавшим в то время обычаем, а равно желанием А.К. Разумовского выдать свою побочную дочь за лицо титулованное и тем дать ей определенное положение в обществе.
Константину Петровичу Толстому было в то время 36 лет, так что его отнюдь нельзя было назвать пожилым. Семнадцатилетним юношей окончил он Шляхетский кадетский корпус, поступил во Фридрихсгамский полк, участвовал в шведской и французской кампаниях и получил несколько наград и отличий за выдающуюся храбрость. Рана в ногу помешала ему продолжать военную карьеру и заставила перейти на гражданскую службу. В полку граф К. П. Толстой считался лучшим танцором, и имеется указание, что однажды на балу его избрала своим кавалером шведская королева… .. …ни в одном из источников не имеется указаний на непривлекательность наружности графа.
Что касается до нравственных его качеств, то большинство печатных источников указывают почти исключительно на положительные стороны его души…
Алексей Толстой родился 24-го августа 1817 г., т.е. по истечении законного срока со дня свадьбы своих родителей. Мы не располагаем данными, чтобы утверждать, будто сам факт рождения поэта «привел к домашней катастрофе и открытому разрыву»…
Причина семейного разрыва остается, таким образом, для нас неизвестной. По всей вероятности, она заключалась в полном несоответствии характеров не подходивших друг к другу супругов.
Сам Алексей Толстой, по-видимому, долго не был посвящен в подробности семейной драмы. Драма эта от него так хорошо скрывалась, что все первые годы жизни своей он искренно считал и называл своим отцом Алексея Перовского. Последний не считал себя вправе огорчать маленького племянника, к которому сам сердечно привязался и, в свою очередь, называл его сыном. Это обстоятельство и подало, по всей вероятности, повод к той сплетне, которой поверило немало даже серьезных людей. Возможно, что в самой ранней переписке своей Алексей Перовский и его племянник называли друг друга «папочкой» и «сыном», хотя в письмах, нам известных, дядя называет будущего поэта Алешей, Алешенькой, Алиханчиком и другими ласкательными именами. Когда Алексей Толстой подрос, ему, очевидно, объяснено было, кто приходится ему отцом, ибо в дошедших до нас письмах он называет Перовского не отцом, а дядей. Всякий изучавший характер Толстого знает, какою благородною прямотою он обладал, как противна была ему всякая ложь и как, поэтому, невероятно, чтобы он мог в письмах к любимому и любящему его человеку употреблять фальшивое обращение.
В пользу того, что поэт искренно считал себя не Перовским, а Толстым, имеется много доказательств. Например, он всю жизнь свою носил на пальце перстень с резным изображением родового герба графов Толстых, чего ни за что не стал бы делать, если бы хоть сколько-нибудь сомневался в своем происхождении. По словам лица, его близко знавшего, поэт с жаром доказывал в одном споре талантливость, присущую фамилии Толстых. Он поддерживал отношения с дядей своим, известным скульптором Ф.П. Толстым, и позволял своей жене и ее племянницам ездить к самому К.П. Толстому.
В обстоятельства, вызвавшие разрыв его родителей, Толстой был посвящен одною из заинтересованных сторон, и, по-видимому, объяснения матери носили весьма пристрастный характер. Следствием таких объяснений было то, что поэт почти всю свою жизнь избегал встречаться с отцом. Они помирились уже перед самою смертью последнего.
Несмотря на то, что Алексей Толстой считал отца виновником семейного разрыва и не мог ему простить какого-то проступка перед графиней Анной Алексеевной, мы имеем, однако, сведения, что он оказывал графу Константину Петровичу материальную поддержку. Отец поэта был человек слабохарактерный, мягкосердечный, религиозный и никому не отказывавший в денежной помощи. Поэтому он сам постоянно нуждался и не мог отказаться от той пенсии, которую ему назначил его богатый сын.
Портрета К.П. Толстого до нас, к сожалению, пока не дошло. Чертами лица своего поэт походил на родственников как той, так и другой стороны. Глаза, например, у него были голубые, как у Перовских, нос – как у Толстых. Характером своим он также напоминал во многом родственников своих со стороны отца. Артистические же наклонности и художественный вкус были присущи представителям обеих фамилий. Поэтический дар Алексей Константинович мог унаследовать от своего дяди графа Петра Андреевича Толстого, который, по словам М.О. Каменской… отличаясь веселым нравом, не чужд был импровизаторских способностей и, даже готовясь покинуть этот мир, приветствовал шутливым экспромтом пришедших к нему проститься родственников…
Все эти данные заставляют думать, что легенда о романтическом происхождении поэта в лучшем случае представляет собою плод недоразумения…»
Так или иначе, разрыв между супругами Толстыми произошёл, и шестинедельного Алексея Толстого мать перевозит на Черниговщину, в своё имение Блистава, а затем в Красный Рог Мглинского уезда – имение брата, А.А. Перовского.
Первые стихотворные опыты Толстого относятся к 1823–1824 годам, а зимой 1826 года А.А. Перовская с сыном и братом возвращаются в Петербург. Здесь происходит знакомство Алексея с наследником престола, будущим императором Александром II (он на полгода младше Толстого). В том же году становится «товарищем для игр» наследника. Осенью Алексей Перовский встречается в Москве с Пушкиным. Вероятно, с ним был и племянник.
Летом 1827 года, путешествуя по Германии, Перовский, мать Толстого и он сам знакомятся в Веймаре с Гёте. Существует свидетельство, что автор «Фауста» тепло встретил будущего поэта и подарил мальчику обломок бивня мамонта с собственным рисунком фрегата на нём.
Особая часть жизни Толстого – его дружба с наследником престола. Интересная история произошла 30 августа 1829 года, в день ангела Александра. Дед по матери, король прусский Фридрих-Вильгельм III, прислал внуку оловянных солдатиков. Дети – наследник и Толстой – разыгрались. Вошедший в комнату император Николай I увлёкся игрой и в конце концов присоединился к детям.
В 1831 году, отправившись с матерью и дядей в Италию, Толстой ведёт дневник. В Риме знакомится с К.П. Брюлловым, который делает рисунок в альбоме Толстого.
Государственную службу Толстой начал в 1834 году. Он зачислен «студентом» в Московский Главный архив Министерства иностранных дел, в котором в разное время служили многие известные деятели русской культуры – братья Веневитиновы и Киреевские, С.П. Шевырев, А.И. Кошелев… Он продолжает писать стихи, о них одобрительно отзывается В.А. Жуковский. Предполагают, что творческие опыты юного поэта поддержал и Пушкин. В начале декабря 1835 года Толстой подаёт прошение в Московский университет о допущении к сдаче университетского экзамена – «из предметов, составляющих курс словесного факультета, для получения учёного аттестата на право чиновников первого разряда», а 4 января 1936 года Совет Московского университета выдаёт Толстому аттестат на вступление в первый разряд чиновников государственной службы.
В это же время Толстой влюбился в княжну Елену Мещерскую, но обстоятельства жизни не способствовали развитию этого чувства: против выступает мать, а в июне он уезжает в Ниццу, сопровождая А.А. Перовского, больного «грудной болезнью» (очевидно, туберкулёзом). Но поездка обрывается в Варшаве: здесь 9 июля Алексей Алексеевич умирает на руках племянника… Толстой наследует всё состояние дяди, в том числе имение Погорельцы в Новозыбковском уезде Черниговской губернии.
25 ноября 1837 года после хлопот Толстого и его матери он переводится в Петербург в Департамент хозяйственных и счётных дел. Представлен к чину коллежского регистратора.
Вскоре Толстой назначен «к миссии нашей во Франкфурте-на-Майне, сверх штата». Он живёт в Германии, Италии, Франции. Пишет первые рассказы (на французском языке) – «Семья вурдалака», «Встреча через триста лет». Идёт служебный рост. В октябре 1839 года произведен в губернские секретари, 9 марта 1840 года пожалован в коллежские секретари, а в декабре того же года по Высочайшему повелению перемещён «младшим чиновником» во Второе Отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии.
В следующем году состоялся литературный дебют Толстого-прозаика: 15 мая 1841 года цензура дала разрешение на издание книги «Упырь. Сочинение Краснорогского» (СПб); псевдоним – от имения Толстого «Красный Рог».
26 января 1842 года Толстой пожалован в титулярные советники. В «Журнале Коннозаводства и Охоты» (№5) он публикует очерк «Два дня в Киргизской степи». Служебный и творческий рост Толстого в те годы шли наперегонки. Вообще в 1840-е годы он ведёт жизнь, обычную для светского человека той поры: частые отпуска со службы, путешествия, балы, охота, мимолётные романы… Современник описывает его как «красивого молодого человека, с белокурыми волосами и румянцем во всю щёку». Толстой славится своей силой: «свёртывал в трубку столовые ложки и вилки, вгонял пальцем в стену гвозди и разгибал подковы».
В мае 1843 года Толстой – камер-юнкер, а осенью он дебютирует как поэт – в «Листке для светских людей» (№40) без подписи опубликовано его стихотворение «Серебрянка» («Бор сосновый в стране одинокой стоит…»).
В 1845 году Толстой пожалован в коллежские ассесоры. В литературном сборнике графа В.А. Соллогуба «Вчера и сегодня» публикует рассказ «Артемий Семенович Бервенковский».
1846 год, январь: Толстой – надворный советник. Во второй книге сборника «Вчера и сегодня» появляется «Амена» – фрагмент из романа Толстого «Стебеловский». Правда, больше ничего об этом произведении не известно.
В 1847–1849 годах Толстой работает над балладами из русской истории, задумывает роман «Князь Серебряный». Бурная светская жизнь продолжается: в феврале 1848 года Толстой становится членом Петербургского Яхт-Клуба. Когда в апреле 1850 года его командируют в Калужскую губернию для участия в комиссии по её обревизованию, в одном из писем он называет эту обычную в общем для чиновника такого ранга командировку «изгнанием». Но зато в Калуге в губернаторском доме, где ведёт салон его жена А.О. Смирнова-Россет, Толстой встречается и близко знакомится с Гоголем. Более того, читает здесь свои стихотворения и отрывки из «Князя Серебряного». Одновременно решает свои имущественные дела: приобретает имение Пустынька близ Петербурга. Вскоре после возвращения Толстого в столицу, в январе 1850 года вспыхивает скандал после премьеры его пьесы «Фантазия» в Александринском театре – постановка не понравилась Николаю I и была снята с репертуара. К этому же времени относится знакомство на маскараде в Большом театре с женой конногвардейского полковника Софьей Андреевной Миллер (урождённая Бахметьева; 1825–1892). Эта женщина с завораживающим голосом, прекрасной фигурой и пышными волосами, умная, волевая, прекрасно образованная (знала 14 языков) с юности была обуреваема сильными страстями. Рассказывали, что её брат Пётр погиб на дуэли с одним из князей Вяземских, ввязавшись в запутанную историю любовных отношений сестры с князем. Писатель Дмитрий Григорович до старости вспоминал свой бурный роман с Софьей Андреевной («Она была необыкновенно страстной и всё просила нового»).
Софья Андреевна становится самым сильным сердечным увлечением и Алексея Толстого. С той поры он постоянно ищет встреч с ней.
19 мая 1851 года Толстому высочайше пожаловано звание церемониймейстера двора. В зиму 1851–1852 года он едет к дяде В.А. Перовскому в Оренбургскую губернию и посещает по дороге туда и обратно имение Смальково в Пензенской губернии, где в семье своего брата, П.А. Бахметева, живёт расставшаяся с мужем Софья Андреевна… Возвратившись весной в Петербург, Толстой хлопочет о смягчении участи И.С. Тургенева, арестованного в апреле 1852 года за статью памяти Гоголя.
В 1854 году в журнале «Современник» печатаются стихотворения Толстого и «Досуги Козьмы Пруткова», а летом Толстой предпринимает усилия по созданию партизанского отряда на балтийском побережье – идёт Восточная война. 28 марта 1855 года высочайшим приказом младший чиновник II Отделения статский советник и церемониймейстер граф Толстой определён майором в Стрелковый полк Императорской Фамилии, расквартированный в селе Медведь под Новгородом. Зачислен в списки первой роты первого батальона. В последующие месяцы Толстой довольно часто отлучается из полка по личным и литературным причинам, пока в декабре, уже в Одессе, не присоединяется к своей части. В феврале 1856 года Толстой, исполняющий обязанности батальонного командира, заболевает тифом. Александру II, недавно вступившему на престол, ежедневно докладывают телеграммами о состоянии его здоровья За ним ухаживает приехавшая в Одессу С.А. Миллер. Выздоровев, Толстой отправляется с возлюбленной в путешествие по Крыму, а в августе приезжает в Москву для участия в коронационных торжествах. Толстой вместе с штаб-офицерами полка «назначен для принятия балдахинов в день коронования». 26 августа он произведён в подполковники и назначен флигель-адъютантом к императору. К осени того же года относится сближение с А.С. Хомяковым и К.С. Аксаковым. В октябре при переформировании Стрелкового полка в б а т а л и о н по распоряжению императора оставлен в его штате с правом бессрочного отпуска в мирное время. Тогда же назначается делопроизводителем в Комитете по делам о раскольниках. 10 ноября умирает дядя, Лев Алексеевич Перовский, с которым Толстой находился в тёплых родственных отношениях. В это же время он знакомится с Л.Н. Толстым.
2 июня 1857 года умирает Анна Алексеевна – мать Толстого. Сын и отец, К.П. Толстой, проводят ночь у гроба графини. А.К. Толстой с этой поры высылает отцу ежемесячную пенсию (около 4000 р. в год). Толстой телеграфирует о смерти матери в Париж Софье Андреевне Миллер (Анна Алексеевна была против этого союза, как, впрочем, и вообще очень ревниво относилась к любой сыновней избраннице).
Вскоре Толстой и С.А. Миллер вместе с семьей и прислугой её брата поселяются в Пустыньке, близ Петербурга. Когда в ноябре скончался ещё один дядя Толстого, генерал-адъютант Василий Алексеевич Перовский, по наследству Перовскому досталось имение Мелас в Крыму.
1 января 1858 года Толстой возвратился в Петербург, где произошло окончательное воссоединение с Софьей Андреевной, которая в это время ведёт дело о разводе с мужем. В журнале «Русская беседа» (№1) публикуется его поэма «Иоанн Дамаскин». 17 апреля Толстому пожалован орден Св. Станислава 2-й степени, а летом этот упоённый жизнью человек присутствует в Петербурге на спиритических сеансах знаменитого Юма.
1859 год Толстой и Софья Андреевна провели в Погорельцах. 11 марта он уволен в бессрочный отпуск от обязанностей флигель-адъютанта. В этом же году принят в Общество Любителей Российской Словесности, работает над поэмой «Дон Жуан». 15 ноября открывает в своём селе Пьяный Рог училище для мальчиков. С.А. Миллер устраивает в Погорельцах школу для девочек.
В следующем году Толстой и Софья Андреевна много путешествуют: Франция, Англия, где в августе на острове Уайт Алексей Константинович встречается с Тургеневым, Герценом, Огарёвым и др. Собравшиеся основывают «Общество для распространения грамотности и первоначального обучения» (Тургенев пишет программу). Вместе с тем продолжается увлечение спиритизмом, Толстой часто встречается с Юмом. В сентябре – октябре 1860 года возлюбленные вновь живут в Пустыньке, а в ноябре он уже в Дрездене, где знакомится с поэтессой Каролиной Павловой, ставшей переводчицей на немецкий язык его «Дон Жуана».
1861 год. Реформы императора Александра II развиваются. В марте Толстой приезжает в Красный Рог и читает своим крестьянам манифест об освобождении. Затем раздаёт собравшимся деньги на угощение. Оглашение манифеста завершается долгим пьяным пиром. В конце лета того же года Толстой пишет Александру II письмо с прошением об отставке. 28 сентября он «уволен от службы, по домашним обстоятельствам, прежним чином статского советника, которым он служил до поступления на военную службу, с назначением на должность егермейстера». 15 октября уволен из Стрелкового баталиона. В декабре и до половины января 1862 года читает с огромным успехом на вечерних собраниях у императрицы роман «Князь Серебряный». По окончании чтений получает от императрицы массивный золотой брелок в форме книги, на одной стороне славянским шрифтом выведено её имя – «Мария», на другой – «В память Князя Серебряного». Внутри, на раскрывавшихся золотых пластинках-страницах – миниатюрные фотографии слушательниц. Весну 1862 года Толстой проводит с родными в Пустыньке. В журнале «Русский вестник» публикуется его «драматическая поэма» «Дон Жуан». В №№ 8–10 «Русского вестника» печатается роман «Князь Серебряный». Осенью Толстой уезжает в Германию.
3 апреля 1863 года в православной церкви Дрездена Толстой венчается с С.А. Миллер. Жена возвращается на родину. В этом же году открываются первые признаки астмы у Толстого, он лечится на курортах Германии.
В июне 1864 года в Карлсбаде Толстой встречается с И.А. Гончаровым. В июле в Швальбахе читает императрице и ея свите трагедию «Смерть Иоанна Грозного». В это же время любовная идиллия Толстого испытывает новые потрясения: у него продолжается охлаждение отношений с родственниками жены, которые, пользуясь добротой и нерасчётливостью Алексея Константиновича, становятся, по сути, его содержанцами.
Зимой 1865 года во время царской охоты в Новгородской губернии Толстой пытается заступиться перед Александром II за сосланного в Сибирь Чернышевского. Но – неудача и размолвка с императором.
В январе 1866 года в журнале «Отечественные записки» (№ 1) печатается «трагедия в пяти действиях» «Смерть Иоанна Грозного». Весной Толстой путешествует по Италии, а в августе лечится в Карлсбаде.
12 января 1867 года состоялась премьера «Царя Фёдора Иоанновича» в Александринском театре. В Петербурге выходит единственное прижизненное издание сочинений А.К.Толстого – «Стихотворения»; в него включено 131 стихотворение.
30 января 1868 года по приглашению Великого герцога Веймарского Толстой присутствует на премьере «Смерти Иоанна Грозного» на сцене придворного театра в Веймаре (перевод Каролины Павловой). В мае журнал «Вестник Европы» (№ 5) публикует «трагедию в пяти действиях» «Царь Фёдор Иоаннович».
В феврале – марте 1869 года совершает с женой поездку в Одессу, где Софья Андреевна лечится от бессоницы. Весну и лето Толстой проводит в Красном Роге, но и на природе болезнь обостряется. В июле у Толстого гостит А.А. Фет.
В 1870 году в «Вестнике Европы» (№ 3) печатается «трагедия в пяти действиях» «Царь Борис». Летом Толстой задумывает пьесу «Посадник» и начинает работать над ней.
Весной 1871 года во время охоты на вальдшнепов Толстой простужается. У него происходит новое обострение болезни, и в течение года он ездит на лечение в Германию. В этом году он пишет стихотворение «На тяге».
Вновь необходимо указать на удивительное жанровое многообразие наследия А.К. Толстого! Кажется, не было такой литературной формы, в которой он бы себя не испытал. Даже в афористике – одновременно и разрабатывая поэтику мудрого слова и пародируя её (Козьма Прутков). Даже в комиксах («Басня о том, что, дискать, как один философ остался без огурцов») – если, конечно, тогда такое понятие существовало, но вот, сделал. А письма Толстого! – поистине шедевры эпистолярного жанра, вровень с письмами Гоголя, Чехова, того же Льва Толстого…
Конечно, и Алексею Константиновичу Толстому досталась своя порция хрестоматийности – но какая! Едва ли не в букваре печатается его: «Колокольчики мои…», но всего-навсего начальная строфа большого стихотворения! И это не столь безобидное сокращение. Не только потому, что любое покушение на авторскую волю малопочтенно. Это стихотворение Толстого занимает особое место в его творческой биографии. Он писал «Колокольчики» долго, есть их ранний вариант – с иной, четырёхстрочной строфикой, с иной, грустной тональностью:
- Я прислушаюся к вам,
- Цветики степные,
- Русским людям передам
- Я дела былые!
Здесь степные колокольчики – только хранители памяти о родной старине, в то время как в окончательной редакции тихое шелестение качающихся цветов постепенно перерастает в другой звук – набатный:
- Громче звон колоколов,
- Гусли раздаются,
- Гости сели вкруг столов,
- Мёд и брага льются…
Идея «честного пира», мирного славянского союза в полный голос звучит в этом стихотворении 1840-х годов, определяя, следует заметить, важнейшую тему русской лирики на многие и многие десятилетия, вплоть до блоковских «Скифов» с их завершающим:
- На братский пир труда и мира,
- В последний раз на светлый братский пир
- Сзывает варварская лира!
Однако, считая «Колокольчики» одной из своих «самых удачных вещей», Толстой, тем не менее, словно предупредил тех, кто хотел бы свести его лирическое переживание к политическим декларациям, написав знаменитое также восьмистишие «Двух станов не боец, но только гость случайный…»
- Союза полного не будет между нами —
- Не купленный никем, под чьё б ни стал я знамя,
- Пристрастной ревности друзей не в силах снесть,
- Я знамени врага отстаивал бы честь!
Толстой по всему строю своего творчества, по знанию и владению родным языком был русским писателем, поэтом. Но свое назначение он понимал особым образом, что не всегда осознавалось даже его собратьями по литературному труду. Ими тоже, не только публицистами и чиновными идеологами.
В речи на знаменательном вечере памяти Блока 26 сентября 1921 года Андрей Белый, также и поэт и прозаик, говорил: «Поэт национальный – что есть? Национализм есть абстракция; это рассудочное ощупывание задач народа; и – писание в духе этих задач. Таким поэтом можно назвать А.Толстого. Вот национальный поэт, но он не народник, не поэт из народа; и менее всего – народный поэт»[1]. Суждения парадоксальные, имеющие, без сомнения, подтверждения в истории литературы, но, кажется, именно по отношению к А.К. Толстому непригодные.
Во-первых, его трудно назвать поэтом рассудка – и, конечно, не из-за строчки «Коль любить, так без рассудку»! Толстой, по своим мировоззренческим принципам явно тяготевший к философии высокого романтизма, как видно, вообще довольно скептически относился к превозношениям разума, очевидно, не только чувствуя, но и понимая сложную устроенность человеческого сознания. В стихотворении «Он водил по струнам; упадали…» (начало 1857), одном из самых трудных для толкования не только в лирике Толстого, но и во всей русской поэзии, звучат строки:
- И бессильная воля боролась
- С возрастающей бурей желанья…
Среди строк других, которые вызывают почти обвал ассоциаций, обращённый не только к стихам, написанным до 1857 года, но и возникшим много позже, эти выглядят как какой-то полупародийный кич рубежа веков, нечто среднее между Надсоном и каким-нибудь «сатириконцем». А, может быть, вписал их сюда от щедрот своих управитель Пробирной Палатки?!
Но пересмеёмся. Разве даром Толстой приобрёл непоколебимую славу сатирика? Не усмехнулся ли он здесь над нами, над теми, кто выше всего ставит свою Волю (через два десятилетия любивший Толстого Лесков напишет свою притчу на ту же тему – «Железная воля»)?!
Желание! Также совсем не простое слово в толстовском художественном словаре, однажды доверенное даже Козьме Пруткову («Желание быть испанцем»). Желание для Толстого не инстинктивный порыв, это нечто, направляющее человека в жизни, помогающее ему избежать всеобщего расчёта, который рано или поздно приведёт к своей противоположности – абсурду.
- Темнота и туман застилают мне путь,
- Ночь на землю всё гуще ложится,
- Но я верю, я знаю: живёт где-нибудь,
- Где-нибудь да живёт царь-девица!
- Как достичь до неё – не ищи, не гадай,
- Тут расчёт никакой не поможет,
- Ни догадка, ни ум, но безумье в тот край,
- Но удача принесть меня может…
Однако и здесь Толстой не обещает успеха, но он предпочитает «не ждать», «не гадать», а действовать, пусть «наудачу» – может, получится (цитирую заключительную, третью строфу этого же стихотворения).
Этот поэт, которого не раз упрекали в провалах вкуса, в потере чувства меры, кажется порой, посмеивался над своими критиками. Ведь они исходили из собственных представлений о предназначении воли, о том, что позволено, из литературных канонов, наконец, а он предпочитал – свободное желание. Хочется написать так – и напишу.
В поэме «Иоанн Дамаскин» (1859), названной по имени греческого богослова и гимнографа 8-го века, получившего прозвание Златоструйного и канонизированного Православной церковью, Толстой уже привычным для него – парадоксальным образом – рассматривает феномен творческого начала личности. Он многократно именует своего героя «певцом»; не скрывает автобиографических мотивов произведения[2]. Центральный конфликт поэмы связан с проблемой моральной состоятельности «броженья деятельных сил, свободы творческого слова». Бесстыдно проданному «глаголу», «бессовестному слову» в поэме противопоставляется «певца живая речь», расторгающая «убийственный сон бытия», своим светом громящая, «что созиждено тьмою». Богородица, являющаяся суровому гонителю Иоанна и вразумляющая его, предстаёт в поэме Толстого олицетворением боговдохновенной красоты земной жизни, призывом к отказу от «бесплодного истязания».
В мажорном финале поэмы («Воспой же, страдалец, воскресную песнь!..») развивается мысль, уже заявленная в предыдующих главах, – мысль о единстве человека с земным миром, о воплощении в песенном слове осознания чуда Божественного Промысла.
Что, впрочем, не отводило взгляда Толстого от земных козней сатанинских. Впрочем, сатанинское, по Толстому, это, если воспользоваться известным выражением, – земное, слишком земное. В замечательном «Послании к М.Н. Лонгинову о дарвинисме» (1872) поэт обращается к своему хорошему знакомцу, председателю Главного управления по делам печати, то есть к верховному российскому цензору с ироническими, но полными поистине доброго сожаления словами:
- С Ломоносовым наука
- Положив у нас зачаток,
- Проникает к нам без стука
- Мимо всех твоих рогаток,
- Льёт на мир потоки света
- И, следя, как в тьме лазурной
- Ходят Божии планеты
- Без инструкции цензурной,
- Кажет нам, как та же сила,
- Всё в иную плоть одета,
- В область разума вступила,
- Не спросясь у Комитета.
Но Толстой не был бы Толстым, если бы не обозначил своё, науки место в общем миропорядке, причём делая это именно в те времена, когда новый рационализм – научно-технический, опирающийся на философию позитивизма, воцарялся в Европе и в России. В балладе «Поток-богатырь» достаётся именно тем, кто, как
- …какой-то аптекарь, не то патриот,
- Пред толпою ученье проводит:
- Что, мол, нету души, а одна только плоть
- И что если и впрямь существует Господь,
- То он только есть вид кислорода,
- Вся же суть в безначалье народа.
Как уже было отмечено, романтик по своему философскому мировосприятию, Толстой жёстко отделял мир дольный от мира горнего. Его сатира это не обличение государственного устройства, которое всегда и везде заведомо несовершенно (этого ли не знать любому романтику?!).
- Что вижу я! Лишь в сказках Мы зрим такой наряд;
- На маленьких салазках
- Министры все катят.
- Их много, очень много,
- Припомнить всех нельзя,
- И вниз одной дорогой
- Летят они, скользя.
Чем не стихи на злобу дня, на события, имевшие место быть, например, в современной, посткоммунистической России?! Однако, думается, здесь важно видеть не просто картинку на темы правительственного кризиса, но образ любой власти, любого управления, скатывающегося из пространства истории в бездну небытия. Наряду с Салтыковым-Щедриным, Толстой показал глубинную однородность, повторяемость любой правительственной системы, воспроизводящей самое себя, только под разными знамёнами и лозунгами.
- «…России предстоит,
- Соединив прошедшее с грядущим,
- Создать, коль смею выразиться, вид,
- Который называется присущим
- Всем временам; и, став на свой гранит,
- Имущим, так сказать, и неимущим
- Открыть родник взаимного труда.
- Надеюсь, вам понятно, господа?»
Вам понятно, господа, кто это говорит и когда? Гадать можно долго, и все догадки будут правильными, поскольку в этой речи министра из поэмы «Сон Попова» Толстой предложил всеобщую модель речи «чиновника» («бюрократа» и т.д.) перед «народом» («массами» и т.д.). И потому его сатира, переполненная подробностями эпохи реформ императора Александра II, доныне современна и таковой останется впредь, новым качеством «соединив прошедшее с грядущим».
Да, Толстой не классик в обыденном понимании этого слова (есть ли точное литературоведческое определение «классика»?!). Но он интересен, он силён своим умением всегда сохранить собственный взгляд на мир, на его явления, на человека. И, конечно, на литературу. По счастью, не завися от заработка писательством, ни дня не быв литературным подёнщиком, он получил возможность совершенно свободного отношения к свершениям словесности – любым, даже считавшимся каноническими.
Гармония… Иногда Алексея Константиновича Толстого называли самым гармоничным писателем в русской литературе. Это справедливо, если говорить о его стиле, соразмерность которого сочетается с удивительной художественной энергией слова. И не совсем точно, если, перелистывая его произведения страница за страницей, вспоминать, как остро чувствовал он не только тяготы и лишения, – саму высокую драму земной жизни.
А его собственная жизнь шла на убыль. 23 декабря 1873 года, в один день с Л.Н. Толстым Алексея Константиновича избрали членом-корреспондентом Императорской Академии наук по отделению русского языка и словесности. Но невралгические боли усиливались, Толстой пытался спастись от них в тишине Красного Рога, затем, в конце сентября 1874 года отправился в новое заграничное путешествие.
Увы, перемена мест помогла ненадолго – весной следующего года Толстой почувствовал себя хуже. Он начал принимать морфин, препарат, который в те времена становился всё популярнее, а о его наркотических свойствах мало кто задумывался. Но ни морфин, ни поездка в Карлсбад в начале лета уже не помогли. Более того, в августе болезнь обострилась, и 28 сентября (10 октября) 1875 года Алексей Константинович после чрезмерной инъекции морфина скончался в Красном Роге. Мы с горечью должны признать, что этот могучий человек, ещё далёкий от возраста старости и телесной дряхлости, пал жертвой наркотической зависимости. Всего за несколько месяцев убийца-наркотик покончил с ним.
Толстой завещал похоронить себя в дубовом долбленом гробу, но, когда его доставили из Брянска, он оказался слишком коротким. Гроб был сожжён, а поэта похоронили в гробу сосновом – в фамильном склепе близ Успенской церкви в Красном Роге. Могила сохранилась, сейчас в селе (ныне Почепского района Брянской области) существует литературно-мемориальный музей имени А.К. Толстого.
По свидетельству Лескова, Толстой, страдая от болей, воскликнул незадолго до рокового часа: «О, как тяжело разлагаться на стихийные начала»[3]. Но и в этих словах он, великий жизнелюбец, остался самим собой – художником, всегда соизмерявшим бренное с вечным.
Много лет спустя князь Дмитрий Шаховской, ставший в изгнании иеромонахом Иоанном, настоятелем Свято-Владимирской церкви в Берлине (впоследствии архиепископ Сан-Францисский), писал в своей книге «Пророческий дух в русской поэзии. Лирика А.К. Толстого» (1938):
«Иоанн Дамаскин оттого так удался Толстому, что в сущности Толстой писал о себе. Так совпали в вышнем плане дары и дороги двух поэтов…
Там – апофеоз любви ко Христу, в слове выражаемый.
Здесь – этот же апофеоз, но выраженный еще и в поэме – об апофеозе этой любви.
«Тропарь» Иоанна – лучшее поэтическое переложение погребальных песнопений Православной Церкви. Здесь гениально передана «духовная перекличка» молящихся, живущих на земле людей, с отшедшей душою, которая из того мира открывает реальность своей плотской смерти, а живущие на земле, отвлекшиеся своими песнопениями от суеты призрачной жизни, умоляют Господа об ушедшем человеке…
«Лишь именем Христа» хочет говорить поэт. «Именем Христа» – это значит Его правдой, в Его любви…
Пушкин написал о Пророке, глагол которого остался неизвестен…
Алексей Толстой явил этого Пророка в его глаголе. Явил то, что пророк этот призван был сказать русскому народу»[4].
В этих словах выдающегося религиозного мыслителя и незаурядного поэта очевидно указано направление, которое приведёт нас к пониманию особого единства в многообразном творчестве Алексея Константиновича Толстого, поможет раскрыть его главную и единственно важную для всех тайну – тайну неиссякаемой жизненности и красоты его творений.
Сергей Дмитренко
Стихотворения
* * *
- Как филин поймал летучую мышь,
- Когтями сжал ее кости,
- Как рыцарь Амвросий с толпой удальцов
- К соседу сбирается в гости.
- Хоть много цепей и замков у ворот,
- Ворота хозяйка гостям отопрет.
- «Что ж, Марфа, веди нас, где спит твой старик?
- Зачем ты так побледнела?
- Под замком кипит и клубится Дунай,
- Ночь скроет кровавое дело.
- Не бойся, из гроба мертвец не встает,
- Что будет, то будет, – веди нас вперед!»
- Под замком бежит и клубится Дунай,
- Бегут облака полосою;
- Уж кончено дело, зарезан старик,
- Амвросий пирует с толпою.
- В кровавые воды глядится луна,
- С Амвросьем пирует злодейка жена.
- Под замком бежит и клубится Дунай,
- Над замком пламя пожара.
- Амвросий своим удальцам говорит:
- «Всех резать – от мала до стара!
- Не сетуй, хозяйка, и будь веселей,
- Сама ж ты впустила веселых гостей!»
- Сверкая, клубясь, отражает Дунай
- Весь замок, пожаром объятый;
- Амвросий своим удальцам говорит:
- «Пора уж домой нам, ребята!
- Не сетуй, хозяйка, и будь веселей,
- Сама ж ты впустила веселых гостей!»
- Над Марфой проклятие мужа гремит,
- Он проклял ее, умирая:
- «Чтоб сгинула ты и чтоб сгинул твой род,
- Сто раз я тебя проклинаю!
- Пусть вечно иссякнет меж вами любовь,
- Пусть бабушка внучкину высосет кровь!
- И род твой проклятье мое да гнетет,
- И места ему да не станет
- Дотоль, пока замуж портрет не пойдет,
- Невеста из гроба не встанет
- И, череп разбивши, не ляжет в крови
- Последняя жертва преступной любви!»
- Как филин поймал летучую мышь,
- Когтями сжал ее кости,
- Как рыцарь Амвросий с толпой удальцов
- К соседу нахлынули в гости.
- Не сетуй, хозяйка, и будь веселей,
- Сама ж ты впустила веселых гостей!
* * *
- Бор сосновый в стране одинокой стоит;
- В нем ручей меж деревьев бежит и журчит.
- Я люблю тот ручей, я люблю ту страну,
- Я люблю в том лесу вспоминать старину.
- «Приходи вечерком в бор дремучий тайком,
- На зеленом садись берегу ты моем!
- Много лет я бегу, рассказать я могу,
- Что случилось когда на моем берегу.
- Из сокрытой страны я сюда прибежал,
- Я чудесного много дорогой узнал!
- Когда солнце зайдет, когда месяц взойдет
- И звезда средь моих закачается вод,
- Приходи ты тайком, ты узнаешь о том,
- Что бывает порой здесь в тумане ночном!»
- Так шептал, и журчал, и бежал ручеек;
- На ружье опершись, я стоял одинок,
- И лишь говор струи тишину прерывал,
- И о прежних я грустно годах вспоминал.
* * *
- Колокольчики мои,
- Цветики степные!
- Что глядите на меня,
- Темно-голубые?
- И о чем звените вы
- В день веселый мая,
- Средь некошеной травы
- Головой качая?
- Конь несет меня стрелой
- На поле открытом;
- Он вас топчет под собой,
- Бьет своим копытом.
- Колокольчики мои,
- Цветики степные!
- Не кляните вы меня,
- Темно-голубые!
- Я бы рад вас не топтать,
- Рад промчаться мимо,
- Но уздой не удержать
- Бег неукротимый!
- Я лечу, лечу стрелой,
- Только пыль взметаю;
- Конь несет меня лихой, —
- А куда? не знаю!
- Он ученым ездоком
- Не воспитан в холе,
- Он с буранами знаком,
- Вырос в чистом поле;
- И не блещет как огонь
- Твой чепрак узорный,
- Конь мой, конь, славянский конь,
- Дикий, непокорный!
- Есть нам, конь, с тобой простор!
- Мир забывши тесный,
- Мы летим во весь опор
- К цели неизвестной.
- Чем окончится наш бег?
- Радостью ль? кручиной?
- Знать не может человек —
- Знает бог единый!
- Упаду ль на солончак
- Умирать от зною?
- Или злой киргиз-кайсак,
- С бритой головою,
- Молча свой натянет лук,
- Лежа под травою,
- И меня догонит вдруг
- Медною стрелою?
- Иль влетим мы в светлый град
- Со кремлем престольным?
- Чудно улицы гудят
- Гулом колокольным,
- И на площади народ,
- В шумном ожиданье,
- Видит: с запада идет
- Светлое посланье.
- В кунтушах и в чекменях,
- С чубами, с усами,
- Гости едут на конях,
- Машут булавами,
- Подбочась, за строем строй
- Чинно выступает,
- Рукава их за спиной
- Ветер раздувает.
- И хозяин на крыльцо
- Вышел величавый;
- Его светлое лицо
- Блещет новой славой;
- Всех его исполнил вид
- И любви и страха,
- На челе его горит
- Шапка Мономаха.
- «Хлеб да соль!
- И в добрый час! —
- Говорит державный, —
- Долго, дети, ждал я вас
- В город православный!»
- И они ему в ответ:
- «Наша кровь едина,
- И в тебе мы с давних лет
- Чаем господина!»
- Громче звон колоколов,
- Гусли раздаются,
- Гости сели вкруг столов,
- Мед и брага льются,
- Шум летит на дальний юг
- К турке и к венгерцу —
- И ковшей славянских звук
- Немцам не по сердцу!
- Гой вы, цветики мои,
- Цветики степные!
- Что глядите на меня,
- Темно-голубые?
- И о чем грустите вы
- В день веселый мая,
- Средь некошеной травы
- Головой качая?
1840-е годы
* * *
- Ты знаешь край, где все обильем дышит,
- Где реки льются чище серебра,
- Где ветерок степной ковыль колышет,
- В вишневых рощах тонут хутора,
- Среди садов деревья гнутся долу
- И до земли висит их плод тяжелый?
- Шумя, тростник над озером трепещет,
- И чист, и тих, и ясен свод небес,
- Косарь поет, коса звенит и блещет,
- Вдоль берега стоит кудрявый лес,
- И к облакам, клубяся над водою,
- Бежит дымок синеющей струею?
- Туда, туда всем сердцем я стремлюся,
- Туда, где сердцу было так легко,
- Где из цветов венок плетет Маруся,
- О старине поет слепой Грицко,
- И парубки, кружась на пожне гладкой,
- Взрывают пыль веселою присядкой!
- Ты знаешь край, где нивы золотые
- Испещрены лазурью васильков,
- Среди степей курган времен Батыя,
- Вдали стада пасущихся волов,
- Обозов скрып, ковры цветущей гречи
- И вы, чубы – остатки славной Сечи?
- Ты знаешь край, где утром в воскресенье,
- Когда росой подсолнечник блестит,
- Так звонко льется жаворонка пенье,
- Стада блеят, а колокол гудит,
- И в божий храм, увенчаны цветами,
- Идут казачки пестрыми толпами?
- Ты помнишь ночь над спящею Украйной,
- Когда седой вставал с болота пар,
- Одет был мир и сумраком и тайной,
- Блистал над степью искрами стожар,
- И мнилось нам: через туман прозрачный
- Несутся вновь Палей и Сагайдачный?
- Ты знаешь край, где с Русью бились ляхи,
- Где столько тел лежало средь полей?
- Ты знаешь край, где некогда у плахи
- Мазепу клял упрямый Кочубей
- И много где пролито крови славной
- В честь древних прав и веры православной?
- Ты знаешь край, где Сейм печально воды
- Меж берегов осиротелых льет,
- Над ним дворца разрушенные своды,
- Густой травой давно заросший вход,
- Над дверью щит с гетманской булавою?..
- Туда, туда стремлюся я душою!
1840-е годы
Цыганские песни
- Из Индии дальной
- На Русь прилетев,
- Со степью печальной
- Их свыкся напев,
- Свободные звуки,
- Журча, потекли,
- И дышат разлукой
- От лучшей земли.
- Не знаю, оттуда ль
- Их нега звучит,
- Но русская удаль
- В них бьет и кипит;
- В них голос природы,
- В них гнева язык,
- В них детские годы,
- В них радости крик;
- Желаний в них знойный
- Я вихрь узнаю,
- И отдых спокойный
- В счастливом краю,
- Бенгальские розы,
- Свет южных лучей,
- Степные обозы,
- Полет журавлей,
- И грозный шум сечи,
- И шепот струи,
- И тихие речи,
- Маруся, твои!
1840-е годы
* * *
- Ты помнишь ли, Мария,
- Один старинный дом
- И липы вековые
- Над дремлющим прудом?
- Безмолвные аллеи,
- Заглохший, старый сад,
- В высокой галерее
- Портретов длинный ряд?
- Ты помнишь ли, Мария,
- Вечерний небосклон,
- Равнины полевые,
- Села далекий звон?
- За садом берег чистый,
- Спокойный бег реки,
- На ниве золотистой
- Степные васильки?
- И рощу, где впервые
- Бродили мы одни?
- Ты помнишь ли, Мария,
- Утраченные дни?
1840-е годы
Благовест
- Среди дубравы
- Блестит крестами
- Храм пятиглавый
- С колоколами.
- Их звон призывный
- Через могилы
- Гудит так дивно
- И так уныло!
- К себе он тянет
- Неодолимо,
- Зовет и манит
- Он в край родимый,
- В край благодатный,
- Забытый мною, —
- И, непонятной
- Томим тоскою,
- Молюсь и каюсь я,
- И плачу снова,
- И отрекаюсь я
- От дела злого;
- Далеко странствуя
- Мечтой чудесною,
- Через пространства я
- Лечу небесные,
- И сердце радостно
- Дрожит и тает,
- Пока звон благостный
- Не замирает...
1840-е годы
* * *
- Шумит на дворе непогода,
- А в доме давно уже спят;
- К окошку, вздохнув, подхожу я —
- Чуть виден чернеющий сад;
- На небе так темно, так темно,
- И звездочки нет ни одной;
- А в доме старинном так грустно
- Среди непогоды ночной!
- Дождь бьет, барабаня, по крыше,
- Хрустальные люстры дрожат;
- За шкапом проворные мыши
- В бумажных обоях шумят;
- Они себе чуют раздолье:
- Как скоро хозяин умрет,
- Наследник покинет поместье,
- Где жил его доблестный род —
- И дом навсегда запустеет,
- Заглохнут ступени травой...
- И думать об этом так грустно
- Среди непогоды ночной!..
1840-е годы
* * *
- Дождя отшумевшего капли
- Тихонько по листьям текли,
- Тихонько шептались деревья,
- Кукушка кричала вдали.
- Луна на меня из-за тучи
- Смотрела, как будто в слезах;
- Сидел я под кленом и думал,
- И думал о прежних годах.
- Не знаю, была ли в те годы
- Душа непорочна моя?
- Но многому б я не поверил,
- Не сделал бы многого я.
- Теперь же мне стали понятны
- Обман, и коварство, и зло,
- И многие светлые мысли
- Одну за другой унесло.
- Так думал о днях я минувших,
- О днях, когда был я добрей;
- А в листьях высокого клена
- Сидел надо мной соловей,
- И пел он так нежно и страстно,
- Как будто хотел он сказать:
- «Утешься, не сетуй напрасно —
- То время вернется опять!»
1840-е годы
* * *
- Ой стоги, стоги.
- На лугу широком!
- Вас не перечесть,
- Не окинуть оком!
- Ой стоги, стоги,
- В зеленом болоте,
- Стоя на часах,
- Что вы стережете?
- «Добрый человек,
- Были мы цветами, —
- Покосили нас
- Острыми косами!
- Раскидали нас
- Посредине луга,
- Раскидали врозь,
- Дале друг от друга!
- От лихих гостей
- Нет нам обороны,
- На главах у нас
- Черные вороны!
- На главах у нас,
- Затмевая звезды,
- Галок стая вьет
- Поганые гнезда!
- Ой орел, орел,
- Наш отец далекий,
- Опустися к нам,
- Грозный, светлоокий!
- Ой орел, орел,
- Внемли нашим стонам,
- Доле нас срамить
- Не давай воронам!
- Накажи скорей
- Их высокомерье,
- С неба в них ударь,
- Чтоб летели перья.
- Чтоб летели врозь,
- Чтоб в степи широкой
- Ветер их разнес
- Далеко, далёко!»
1840-е годы
* * *
- По гребле[5] неровной и тряской,
- Вдоль мокрых рыбачьих сетей,
- Дорожная едет коляска,
- Сижу я задумчиво в ней, —
- Сижу и смотрю я дорогой
- На серый и пасмурный день,
- На озера берег отлогий,
- На дальний дымок деревень.
- По гребле, со взглядом угрюмым,
- Проходит оборванный жид,
- Из озера с пеной и шумом
- Вода через греблю бежит.
- Там мальчик играет на дудке,
- Забравшись в зеленый тростник;
- В испуге взлетевшие утки
- Над озером подняли крик.
- Близ мельницы старой и шаткой
- Сидят на траве мужики;
- Телега с разбитой лошадкой
- Лениво подвозит мешки...
- Мне кажется все так знакомо,
- Хоть не был я здесь никогда:
- И крыша далекого дома,
- И мальчик, и лес, и вода,
- И мельницы говор унылый,
- И ветхое в поле гумно...
- Все это когда-то уж было,
- Но мною забыто давно.
- Так точно ступала лошадка,
- Такие ж тащила мешки,
- Такие ж у мельницы шаткой
- Сидели в траве мужики,
- И так же шел жид бородатый,
- И так же шумела вода...
- Все это уж было когда-то,
- Но только не помню когда!
1840-е годы
* * *
- Где гнутся над омутом лозы,
- Где летнее солнце печет,
- Летают и пляшут стрекозы,
- Веселый ведут хоровод.
- «Дитя, подойди к нам поближе,
- Тебя мы научим летать,
- Дитя, подойди, подойди же,
- Пока не проснулася мать!
- Под нами трепещут былинки,
- Нам так хорошо и тепло,
- У нас бирюзовые спинки,
- А крылышки точно стекло!
- Мы песенок знаем так много,
- Мы так тебя любим давно —
- Смотри, какой берег отлогий,
- Какое песчаное дно!»
- Дитя побежало проворно
- На голос манящих стрекоз,
- Там ил был глубокий и чёрный
- И тиною омут порос.
- Стрекозы на пир поскорее
- Приятелей чёрных зовут,
- Из нор своих жадные раки
- С клешнями к добыче ползут,
- Впилися в ребёнка и тащат,
- И тащат на самое дно,
- Болото под ним расступилось
- И вновь затянулось оно.
- И вновь, где нагнулися лозы
- От солнца палящих лучей,
- Летают и пляшут стрекозы,
- Зовут неразумных детей.
1840-е годы
* * *
- Милый друг, тебе не спится,
- Душен комнат жар,
- Неотвязчивый кружится
- Над тобой комар.
- Подойди сюда, к окошку,
- Все кругом молчит,
- За оградою дорожку
- Месяц серебрит.
- Я пройду близ дикой вишни,
- Около плетня,
- У разрушенной кирпични
- Ты найдёшь меня!
- Встань, приют тебя со мною
- Там спокойный ждет;
- Сторож там, звеня доскою,
- Мимо не пройдет.
- Не скрыпят в сенях ступени,
- И в саду темно,
- Чуть заметно в полутени
- Дальнее гумно.
- Дергачи кричат по нивам,
- Перепел во ржи,
- Час настал нам быть счастливым,
- Друг, не откажи!
1840-е годы
Пустой дом
- Стоит опустелый над сонным прудом,
- Где ивы поникли главой,
- На славу Растреллием строенный дом,
- И герб на щите вековой.
- Окрестность молчит среди мертвого сна,
- На окнах разбитых играет луна.
- Сокрытый кустами, в забытом саду
- Тот дом одиноко стоит;
- Печально глядится в зацветшем пруду
- С короною дедовский щит...
- Никто поклониться ему не придет, —
- Забыли потомки свой доблестный род!
- В блестящей столице иные из них
- С ничтожной смешались толпой;
- Поветрие моды умчало других
- Из родины в мир им чужой.
- Там русский от русского края отвык,
- Забыл свою веру, забыл свой язык!
- Крестьян его бедных наемник гнетет,
- Он властвует ими один;
- Его не пугают роптанья ирот...
- Услышит ли их господин?
- А если услышит – рукою махнет...
- Забыли потомки свой доблестный род!
- Лишь старый служитель, тоской удручен,
- Младого владетеля ждет,
- И ловит вдали колокольчика звон,
- И ночью с одра привстает...
- Напрасно! все тихо средь мертвого сна,
- Сквозь окна разбитые смотрит луна,
- Сквозь окна разбитые мирно глядит
- На древние стены палат;
- Там в рамах узорчатых чинно висит
- Напудренных прадедов ряд.
- Их пыль покрывает, и червь их грызет.
- Забыли потомки свой доблестный род!
1849
Поэт
- В жизни светской, в жизни душной
- Песнопевца не узнать!
- В нём личиной равнодушной
- Скрыта Божия печать.
- В нём таится гордый гений,
- Душу в нём скрывает прах,
- Дремлет буря вдохновений
- В отдыхающих струнах.
- Жизни ток его спокоен,
- Как река среди равнин,
- Меж людей он добрый воин
- Или мирный гражданин.
- Но порой мечтою странной
- Он томится, одинок;
- В час великий, в час нежданный
- Пробуждается пророк.
- Свет чела его коснётся,
- Дрожь по жилам пробежит,
- Сердце чутко встрепенётся —
- И исчезнет прежний вид.
- Ангел, богом вдохновенный,
- С ним беседовать слетел,
- Он умчался дерзновенно
- За вещественный предел...
- Уже, вихрями несомый,
- Позабыл он здешний мир,
- В облаках под голос грома
- Он настроил свой псалтырь,
- Мир далекий, мир незримый
- Зрит его орлиный взгляд,
- И от крыльев херувима
- Струны мощные звучат!
1850
* * *
- Пусто в покое моем. Один я сижу у камина,
- Свечи давно погасил, но не могу я заснуть.
- Бледные тени дрожат на стене, на ковре, на картинах,
- Книги лежат на полу, письма я вижу кругом.
- Книги и письма! Давно ль вас касалася ручка младая?
- Серые очи давно ль вас пробегали, шутя?
- Медленно катится ночь надо мной тяжелою тканью,
- Грустно сидеть одному. Пусто в покое моем!
- Думаю я про себя, на цветок взирая увядший:
- «Утро настанет, и грусть с темною ночью пройдет!»
- Ночь прокатилась, и весело солнце на окнах играет,
- Утро настало, но грусть с тенью ночной не прошла!
15 января 1851 г.
* * *
- Средь шумного бала, случайно,
- В тревоге мирской суеты,
- Тебя я увидел, но тайна
- Твои покрывала черты.
- Лишь очи печально глядели,
- А голос так дивно звучал,
- Как звон отдаленной свирели,
- Как моря играющий вал.
- Мне стан твой понравился тонкий
- И весь твой задумчивый вид,
- А смех твой, и грустный и звонкий,
- С тех пор в моем сердце звучит.
- В часы одинокие ночи
- Люблю я, усталый, прилечь —
- Я вижу печальные очи,
- Я слышу веселую речь;
- И грустно я так засыпаю,
- И в грезах неведомых сплю...
- Люблю ли тебя – я не знаю,
- Но кажется мне, что люблю!
1851
* * *
- С ружьем за плечами, один, при луне,
- Я по полю еду на добром коне.
- Я бросил поводья, я мыслю о ней,
- Ступай же, мой конь, по траве веселей!
- Я мыслю так тихо, так сладко, но вот
- Неведомый спутник ко мне пристает,
- Одет он, как я, на таком же коне,
- Ружье за плечами блестит при луне.
- «Ты, спутник, скажи мне, скажи мне, кто ты?
- Твои мне как будто знакомы черты.
- Скажи, что тебя в этот час привело?
- Чему ты смеешься так горько и зло?»
- «Смеюсь я, товарищ, мечтаньям твоим,
- Смеюсь, что ты будущность губишь;
- Ты мыслишь, что вправду ты ею любим?
- Что вправду ты сам ее любишь?
- Смешно мне, смешно, что, так пылко любя,
- Ее ты не любишь, а любишь себя.
- Опомнись, порывы твои уж не те!
- Она для тебя уж не тайна,
- Случайно сошлись вы в мирской суете,
- Вы с ней разойдетесь случайно.
- Смеюся я горько, смеюся я зло
- Тому, что вздыхаешь ты так тяжело».
- Все тихо, объято молчаньем и сном,
- Исчез мой товарищ в тумане ночном,
- В тяжелом раздумье, один, при луне,
- Я по полю еду на добром коне...
1851
* * *
- Слушая повесть твою, полюбил я тебя, моя радость!
- Жизнью твоею я жил и слезами твоими я плакал;
- Мысленно вместе с тобой прострадал я минувшие годы,
- Все перечувствовал вместе с тобой, и печаль и надежды,
- Многое больно мне было, во многом тебя упрекнул я;
- Но позабыть не хочу ни ошибок твоих, ни страданий;
- Дороги мне твои слезы и дорого каждое слово!
- Бедное вижу в тебе я дитя, без отца, без опоры;
- Рано познала ты горе, обман и людское злословье,
- Рано под тяжестью бед твои преломилися силы!
- Бедное ты деревцо, поникшее долу головкой!
- Ты прислонися ко мне, деревцо, к зеленому вязу:
- Ты прислонися ко мне, я стою надежно и прочно!
21 октября 1851 г.
* * *
- Ты не спрашивай, не распытывай,
- Умом-разумом не раскидывай:
- Как люблю тебя, почему люблю,
- И за что люблю, и надолго ли?
- Ты не спрашивай, не распытывай:
- Что сестра ль ты мне, молода ль жена
- Или детище ты мне малое?
- И не знаю я, и не ведаю,
- Как назвать тебя, как прикликати.
- Много цветиков во чистом поле,
- Много звезд горит по поднебесью,
- А назвать-то их нет умения,
- Распознать-то их нету силушки.
- Полюбив тебя, я не спрашивал,
- Не разгадывал, не распытывал;
- Полюбив тебя, я махнул рукой,
- Очертил свою буйну голову!
30 октября 1851 г.
* * *
- Мне в душу, полную ничтожной суеты,
- Как бурный вихорь, страсть ворвалася нежданно,
- С налета смяла в ней нарядные цветы
- И разметала сад, тщеславием убранный.
- Условий мелкий сор крутящимся столбом
- Из мысли унесла живительная сила
- И током теплых слез, как благостным дождем,
- Опустошенную мне душу оросила.
- И над обломками безмолвен я стою,
- И, трепетом еще неведомым объятый,
- Воскреснувшего дня пью свежую струю
- И грома дальнего внимаю перекаты...
1851 или 1852
* * *
- Не ветер, вея с высоты,
- Листов коснулся ночью лунной;
- Моей души коснулась ты —
- Она тревожна, как листы,
- Она, как гусли, многострунна.
- Житейский вихрь ее терзал
- И сокрушительным набегом,
- Свистя и воя, струны рвал
- И заносил холодным снегом.
- Твоя же речь ласкает слух,
- Твое легко прикосновенье,
- Как от цветов летящий пух,
- Как майской ночи дуновенье...
1851 или 1852
* * *
- Меня, во мраке и в пыли
- Досель влачившего оковы,
- Любови крылья вознесли
- В отчизну пламени и слова.
- И просветлел мой темный взор,
- И стал мне виден мир незримй,
- И слышит ухо с этих пор,
- Что для других неуловимо.
- И с горней выси я сошел,
- Проникнут весь ее лучами,
- И на волнующийся дол
- Взираю новыми очами.
- И слышу я, как разговор
- Везде немолчный раздается,
- Как сердце каменное гор
- С любовью в темных недрах бьется,
- С любовью в тверди голубой
- Клубятся медленные тучи,
- И под древесною корой,
- Весною свежей и пахучей,
- С любовью в листья сок живой
- Струей подъемлется певучей.
- И вещим сердцем понял я,
- Что все рожденное от Слова,
- Лучи любви кругом лия,
- К нему вернуться жаждет снова;
- И жизни каждая струя,
- Любви покорная закону,
- Стремится силой бытия
- Неудержимо к божью лону;
- И всюду звук, и всюду свет,
- И всем мирам одно начало,
- И ничего в природе нет,
- Что бы любовью не дышало.
1851 или 1852
* * *
- Коль любить, так без рассудку,
- Коль грозить, так не на шутку,
- Коль ругнуть, так сгоряча,
- Коль рубнуть, так уж сплеча!
- Коли спорить, так уж смело,
- Коль карать, так уж за дело,
- Коль простить, так всей душой,
- Коли пир, так пир горой!
Колодники
- Спускается солнце за степи,
- Вдали золотится ковыль, —
- Колодников звонкие цепи
- Взметают дорожную пыль.
- Идут они с бритыми лбами,
- Шагают вперед тяжело,
- Угрюмые сдвинули брови,
- На сердце раздумье легло.
- Идут с ними длинные тени,
- Две клячи телегу везут,
- Лениво сгибая колени,
- Конвойные с ними идут.
- «Что, братцы, затянемте песню,
- Забудем лихую беду!
- Уж, видно, такая невзгода
- Написана нам на роду!»
- И вот повели, затянули,
- Поют, заливаясь, они
- Про Волги широкой раздолье,
- Про даром минувшие дни,
- Поют про свободные степи,
- Про дикую волю поют,
- День меркнет все боле, – а цепи
- Дорогу метут да метут...
Первая половина 1850-х годов
Стрелковые песни
1
- Слава на небе солнцу высокому!
- Слава!
- На земле государю великому
- Слава!
- Слава на небе светлым звездам,
- Слава!
- На земле государевым стрелкам
- Слава!
- Чтобы рука их была всегда тверда,
- Слава!
- Око быстрее, светлей соколиного,
- Слава!
- Чтобы привел бог за матушку-Русь постоять,
- Слава!
- Наших врагов за рубеж провожать,
- Слава!
- Чтобы нам дума была лишь о родине,
- Слава!
- Ину ж печаль мы закинем за синюю даль,
- Слава!
- Чтобы не было, опричь Руси, царства сильней,
- Слава!
- Нашего ласкова государя добрей,
- Слава!
- Чтобы не было русского слова крепчей,
- Слава!
- Чтобы не было русской славы громчей,
- Слава!
- Чтобы не было русской песни звучней,
- Слава!
- Да чтоб не было царских стрелков удалей,
- Слава!
2
- Уж как молодцы пируют
- Вкруг дубового стола;
- Их кафтаны нараспашку,
- Их беседа весела.
- По столу-то ходят чарки,
- Золоченые звенят.
- Что же чарки говорят?
- Вот что чарки говорят:
- Нет! Нет!
- Не бывать,
- Не бывать тому,
- Чтобы мог француз
- Нашу Русь завоевать!
- Нет!
1855
* * *
- Уж ты мать-тоска, горе-гореваньице!
- Ты скажи, скажи, ты поведай мне:
- На добычу-то как выходишь ты?
- Как сживаешь люд божий со свету?
- Ты змеей ли ползешь подколодною?
- Ты ли бьешь с неба бурым коршуном?
- Серым волком ли рыщешь по полю?
- Аль ты, горе, богатырь могуч,
- Выезжаешь со многой силою,
- Выезжаешь со гридни и отроки?
- Уж вскочу в седло, захвачу тугой лук,
- Уж доеду тебя, горе горючее,
- Подстрелю тебя, тоску лютую!
- «Полно, полно, добрый молодец,
- Бранью на ветер кидатися,
- Неразумны слова выговаривать!
- Я не волком бегу, не змеей ползу,
- Я не коршуном бью из поднебесья,
- Не с дружиною выезжаю я!
- Выступаю-то я красной девицей,
- Подхожу-то я молодицею,
- Подношу чару, в пояс кланяюсь;
- И ты сам слезешь с коня долой,
- Красной девице отдашь поклон,
- Выпьешь чару, отуманишься,
- Отуманишься, сердцем всплачешься,
- Ноги скорые-то подкосятся,
- И тугой лук из рук выпадет!..»
* * *
- Вот уж снег последний в поле тает,
- Теплый пар восходит от земли,
- И кувшинчик синий расцветает,
- И зовут друг друга журавли.
- Юный лес, в зеленый дым одетый,
- Теплых гроз нетерпеливо ждет;
- Всё весны дыханием согрето,
- Всё кругом и любит и поет;
- Утром небо ясно и прозрачно,
- Ночью звезды светят так светло;
- Отчего ж в душе твоей так мрачно
- И зачем на сердце тяжело?
- Грустно жить тебе, о друг, я знаю,
- И понятна мне твоя печаль:
- Отлетела б ты к родному краю
- И земной весны тебе не жаль...
- О, пожди, пожди, ещё немного,
- Дай и мне уйти туда с тобой,
- Легче нам покажется дорога,
- Пролетим её рука с рукой!
* * *
- Уж ты нива моя, нивушка,
- Не скосить тебя с маху единого,
- Не связать тебя всю во единый сноп!
- Уж вы думы мои, думушки,
- Не стряхнуть вас разом с плеч долой,
- Одной речью-то вас не высказать!
- По тебе ль, нива, ветер разгуливал,
- Гнул колосья твои до земли,
- Зрелые зерна все разметывал!
- Широко вы, думы, порассыпались...
- Куда пала какая думушка,
- Там всходила люта печаль-трава,
- Вырастало горе горючее!
* * *
- Край ты мой, родимый край.
- Конский бег на воле,
- В небе крик орлиных стай,
- Волчий голос в поле!
- Гой ты, родина моя!
- Гой ты, бор дремучий!
- Свист полночный соловья,
- Ветер, степь да тучи!
* * *
- Грядой клубится белою
- Над озером туман;
- Тоскою добрый молодец
- И горем обуян.
- Не довеку белеется
- Туманная гряда,
- Рассеется, развеется,
- А горе никогда!
* * *
- Колышется море; волна за волной
- Бегут и шумят торопливо...
- О друг ты мой бедный, боюся, со мной
- Не быть тебе долго счастливой:
- Во мне и надежд и отчаяний рой,
- Кочующей мысли прибой и отбой,
- Приливы любви и отливы!
* * *
- О, не пытайся дух унять тревожный,
- Твою тоску я знаю с давних пор,
- Твоей душе покорность неозможна,
- Она болит и рвется на простор.
- Но все ее невидимые муки,
- Нестройный гул сомнений и забот,
- Все меж собой враждующие звуки
- Последний час в созвучие сольет,
- В один порыв смешает в сердце гордом
- Все чувства, врозь которые звучат,
- И разрешит торжественным аккордом
- Их голосов мучительный разлад.
* * *
- Смеркалось, жаркий день бледнел неуловимо,
- Над озером туман тянулся полосой,
- И кроткий образ твой, знакомый и любимый,
- В вечерний тихий час носился предо мной.
- Улыбка та ж была, которую люблю я,
- И мягкая коса, как прежде, расплелась,
- И очи грустные, по-прежнему тоскуя,
- Глядели на меня в вечерний тихий час.
* * *
- Ой, каб Волга-матушка да вспять побежала!
- Кабы можно, братцы, начать жить сначала!
- Ой, кабы зимою цветы расцветали!
- Кабы мы любили да не разлюбляли!
- Кабы дно морское достать да измерить!
- Кабы можно, братцы, красным девкам верить!
- Ой, кабы все бабы были б молодицы!
- Кабы в полугаре[6] поменьше водицы!
- Кабы всегда чарка доходила до рту!
- Да кабы приказных[7] по боку, да к черту!
- Да кабы звенели завсегда карманы!
- Да кабы нам, братцы, да свои кафтаны!
- Да кабы голодный всякий день обедал!
- Да батюшка б царь наш всю правду бы ведал!
Крымские очерки
1
- Над неприступной крутизною
- Повис туманный небосклон;
- Там гор зубчатою стеною
- От юга север отделен.
- Там ночь и снег; там, враг веселья,
- Седой зимы сердитый бог
- Играет вьюгой и метелью,
- Ярясь, уста примкнул к ущелью
- И воет в их гранитный рог.
- Но здесь благоухают розы,
- Бессильно вихрем снеговым
- Сюда он шлет свои угрозы,
- Цветущий берег невредим.
- Над ним весна младая веет,
- И лавр, Дианою храним,
- В лучах полудня зеленеет
- Над морем вечно голубым.
2
- Клонит к лени полдень жгучий,
- Замер в листьях каждый звук,
- В розе пышной и пахучей,
- Нежась, спит блестящий жук;
- А из камней вытекая,
- Однозвучен и гремуч,
- Говорит, не умолкая,
- И поет нагорный ключ.
3
- Всесильной волею аллаха,
- Дающего нам зной и снег,
- Мы возвратились с Чатырдаха
- Благополучно на ночлег.
- Все налицо, все без увечья:
- Что значит ловкость человечья!
- А признаюсь, когда мы там
- Ползли, как мухи, по скалам,
- То мне немного было жутко:
- Сорваться вниз плохая шутка!
- Гуссейн, послушай, помоги
- Стащить мне эти сапоги,
- Они потрескались от жара;
- Да что ж не видно самовара?
- Сходи за ним; а ты, Али,
- Костер скорее запали.
- Постелим скатерти у моря.
- Достанем ром, заварим чай,
- И все возляжем на просторе
- Смотреть, как пламя, с ночью споря.
- Померкнет, вспыхнет невзначай
- И озарит до половины
- Дубов зеленые вершины,
- Песчаный берег, водопад,
- Крутых утесов грозный ряд,
- От пены белый и ревущий
- Из мрака выбежавший вал
- И перепутанного плюща
- Концы, висящие со скал.
4
- Ты помнишь ли вечер, как море шумело,
- В шиповнике пел соловей,
- Душистые ветки акации белой
- Качались на шляпе твоей?
- Меж камней, обросших густым виноградом,
- Дорога была так узка;
- В молчанье над морем мы ехали рядом,
- С рукою сходилась рука.
- Ты так на седле нагибалась красиво,
- Ты алый шиповник рвала,
- Буланой лошадки косматую гриву
- С любовью ты им убрала;
- Одежды твоей непослушные складки
- Цеплялись за ветви, а ты
- Беспечно смеялась – цветы на лошадке,
- В руках и на шляпе цветы!
- Ты помнишь ли рев дождевого потока
- И пену и брызги кругом;
- И как наше горе казалось далёко,
- И как мы забыли о нем!
5
- Вы всё любуетесь на скалы,
- Одна природа вас манит,
- И возмущает вас немало
- Мой деревенский аппетит.
- Но взгляд мой здесь иного рода,
- Во мне лицеприятья нет;
- Ужели вишни не природа
- И тот, кто ест их, не поэт?
- Нет, нет, названия вандала
- От вас никак я не приму:
- И Ифигения едала,
- Когда она была в Крыму!
6
- Туман встает на дне стремнин,
- Среди полуночной прохлады
- Сильнее пахнет дикий тмин,
- Гремят слышнее водопады.
- Как ослепительна луна!
- Как гор очерчены вершины!
- В сребристом сумраке видна
- Внизу Байдарская долина.
- Над нами светят небеса,
- Чернеет бездна перед нами,
- Дрожит блестящая роса
- На листьях крупными слезами...
- Душе легко. Не слышу я
- Оков земного бытия,
- Нет места страху, ни надежде, —
- Что будет впредь, что было прежде —
- Мне все равно – и что меня
- Всегда как цепь к земле тянуло,
- Исчезло все с тревогой дня,
- Все в лунном блеске потонуло...
- Куда же мысль унесена?
- Что ей так видится дремливо?
- Не средь волшебного ли сна
- Мы едем вместе вдоль обрыва?
- Ты ль это, робости полна,
- Ко мне склонилась молчаливо?
- Ужель я вижу не во сне,
- Как звезды блещут в вышине,
- Как конь ступает осторожно,
- Как дышит грудь твоя тревожно?
- Иль при обманчивой луне
- Меня лишь дразнит призрак ложный
- И это сон? О, если б мне
- Проснуться было невозможно!
7
- Как чудесно хороши вы,
- Южной ночи красоты:
- Моря синего заливы,
- Лавры, скалы и цветы!
- Но мешают мне немножко
- Жизнью жить средь этих стран:
- Скорпион, сороконожка
- И фигуры англичан.
8
- Обычной полная печали,
- Ты входишь в этот бедный дом,
- Который ядра осыпали
- Недавно пламенным дождем;
- Но юный плющ, виясь вкруг зданья,
- Покрыл следы вражды и зла —
- Ужель еще твои страданья
- Моя любовь не обвила?
9
- Приветствую тебя, опустошенный дом,
- Завядшие дубы, лежащие кругом,
- И море синее, и вас, крутые скалы,
- И пышный прежде сад – глухой и одичалый!
- Усталым путникам в палящий летний день
- Еще даешь ты, дом, свежительную тень,
- Еще стоят твои поруганные стены,
- Но сколько горестной я вижу перемены!
- Едва лишь я вступил под твой знакомый кров,
- Бросаются в глаза мне надписи врагов,
- Рисунки грубые и шутки площадные,
- Где с наглым торжеством поносится Россия;
- Всё те же громкие, хвастливые слова
- Нечестное врагов оправдывают дело.
- Вздохнув, иду вперед; мохнатая сова
- Бесшумно с зеркала разбитого слетела;
- Вот в угол бросилась испуганная мышь...
- Везде обломки, прах; куда ни поглядишь,
- Везде насилие, насмешки и угрозы;
- А из саду в окно вползающие розы,
- За мраморный карниз цепляясь там и тут,
- Беспечно в красоте раскидистой цветут,
- Как будто на дела враждебного народа
- Набросить свой покров старается природа;
- Вот ящерица здесь меж зелени и плит,
- Блестя как изумруд, извилисто скользит,
- И любо ей играть в молчании могильном,
- Где на пол солнца луч столбом ударил пыльным...
- Но вот уж сумерки; вот постепенно мгла
- На берег, на залив, на скалы налегла;
- Все больше в небе звезд, в аллеях все темнее,
- Душистее цветы, и запах трав сильнее;
- На сломанном крыльце сижу я, полон дум;
- Как тихо все кругом, как слышен моря шум...
10
- Тяжел наш путь, твой бедный мул
- Устал топтать терновник злобный;
- Взгляни наверх: то не аул,
- Гнезду орлиному подобный;
- То целый город; смолкнул гул
- Народных празднеств и торговли,
- И ветер тления подул
- На богом проклятые кровли.
- Во дни глубокой старины
- (Гласят народные скрижали),
- Во дни неволи и печали.
- Сюда Израиля сыны
- От ига чуждого бежали,
- И град возник на высях гор.
- Забыв отцов своих позор
- И горький плен Ерусалима,
- Здесь мирно жили караимы;
- Но ждал их давний приговор,
- И пала тяжесть божья гнева
- На ветвь караемого древа.
- И город вымер. Здесь и там
- Остатки башен по стенам,
- Кривые улицы, кладбища,
- Пещеры, рытые в скалах,
- Давно безлюдные жилища,
- Обломки, камни, пыль и прах,
- Где взор отрады не находит;
- Две-три семьи как тени бродят
- Средь голых стен; но дороги
- Для них родные очаги,
- И храм отцов, от моха черный,
- Над коим плавные круги,
- Паря, чертит орел нагорный...
11
- Где светлый ключ, спускаясь вниз,
- По серым камням точит слезы,
- Ползут на черный кипарис
- Гроздами пурпурные розы.
- Сюда когда-то, в жгучий зной,
- Под темнолиственные лавры,
- Бежали львы на водопой
- И буро-пегие кентавры;
- С козлом бодался здесь сатир;
- Вакханки с криками и смехом
- Свершали виноградный пир,
- И хор тимпанов, флейт и лир
- Сливался шумно с дальним эхом.
- На той скале Дианы храм
- Хранила девственная жрица,
- А здесь над морем по ночам
- Плыла богини колесница...
- Но уж не та теперь пора;
- Где был заветный лес Дианы,
- Там слышны звуки топора,
- Грохочут вражьи барабаны;
- И все прошло; нигде следа
- Не видно Греции счастливой,
- Без тайны лес, без плясок нивы,
- Без песней пестрые стада
- Пасет татарин молчаливый...
12
- Солнце жжет; перед грозою
- Изменился моря вид:
- Засверкал меж бирюзою
- Изумруд и малахит.
- Здесь на камне буду ждать я,
- Как, вздымая корабли,
- Море бросится в объятья
- Изнывающей земли,
- И, покрытый пеной белой,
- Утомясь, влюбленный бог
- Снова ляжет, онемелый,
- У твоих, Таврида, ног.
13
- Смотри, все ближе с двух сторон
- Нас обнимает лес дремучий;
- Глубоким мраком полон он,
- Как будто набежали тучи,
- Иль меж деревьев вековых
- Нас ночь безвременно застигла,
- Лишь солнце сыплет через них
- Местами огненные иглы.
- Зубчатый клен, и гладкий бук,
- И твердый граб, и дуб корнистый
- Вторят подков железный звук
- Средь гама птичьего и свиста;
- И ходит трепетная смесь
- Полутеней в прохладе мглистой,
- И чует грудь, как воздух весь
- Пропитан сыростью душистой.
- Вон там украдкой слабый луч
- Скользит по липе, мхом одетой,
- И дятла стук, и близко где-то
- Журчит в траве незримый ключ...
14
- Привал. Дымяся, огонек
- Трещит под таганом дорожным,
- Пасутся кони, и далек
- Весь мир с его волненьем ложным.
- Здесь долго б я с тобою мог
- Мечтать о счастии возможном!
- Но, очи грустно опустив
- И наклонясь над крутизною,
- Ты молча смотришь на залив,
- Окружена зеленой мглою...
- Скажи, о чем твоя печаль?
- Не той ли думой ты томима,
- Что счастье, как морская даль,
- Бежит от нас неуловимо?
- Нет, не догнать его уж нам,
- Но в жизни есть еще отрады;
- Не для тебя ли по скалам
- Бегут и брызжут водопады?
- Не для тебя ль в ночной тени
- Вчера цветы благоухали?
- Из синих волн не для тебя ли
- Восходят солнечные дни?
- А этот вечер? О, взгляни,
- Какое мирное сиянье!
- Не слышно в листьях трепетанья,
- Недвижно море: корабли,
- Как точки белые вдали,
- Едва скользят, в пространстве тая;
- Какая тишина святая
- Царит кругом! Нисходит к нам
- Как бы предчувствие чего-то;
- В ущельях ночь; в тумане там
- Дымится сизое болото,
- И все обрывы по краям
- Горят вечерней позолотой...
Лето 1856 г.– 1858 г.
* * *
- Как здесь хорошо и приятно,
- Как запах дерев я люблю!
- Орешника лист ароматный
- Тебе я в тени настелю.
- Я там, у подножья аула,
- Тебе шелковицы нарву,
- А лошадь и бурого мула
- Мы пустим в густую траву.
- Ты здесь у фонтана приляжешь,
- Пока не минуется зной,
- Ты мне улыбнешься и скажешь,
- Что ты не устала со мной.
Лето 1856 г.
* * *
- Растянулся на просторе
- И на сонных берегах,
- Окунувши морду в море,
- Косо смотрит Аюдаг[8].
- Обогнуть его мне надо,
- Но холмов волнистый рой,
- Как разбросанное стадо,
- Все толпится предо мной.
- Добрый конь мой, долго шел ты,
- Терпеливо ношу нес;
- Видишь там лилово-желтый,
- Солнцем тронутый утес?
- Добрый конь мой, ободрися,
- Ускори ленивый бег,
- Там под сенью кипариса
- Ждет нас ужин и ночлег!
- Вот уж час, как в ожиданье
- Конь удваивает шаг,
- Но на прежнем расстоянье
- Косо смотрит Аюдаг.
- Тучи море затянули,
- Звезды блещут в небесах,
- Но не знаю, обогну ли
- Я до утра Аюдаг?
Лето 1856 г.
* * *
- Войдем сюда; здесь меж руин
- Живет знакомый мне раввин;
- Во дни прошедшие, бывало,
- Видал я часто старика;
- Для поздних лет он бодр немало,
- И перелистывать рука
- Старинных хартий не устала.
- Когда вдали ревут валы
- И дикий кот, мяуча, бродит,
- Талмуда враг и Каббалы,
- Всю ночь в молитве он проводит;
- Душистей нет его вина,
- Его улыбка добродушна,
- И, слышал я, его жена
- Тиха, прекрасна и послушна;
- Но недоверчив и ревнив
- Седой раввин,
- Он примет странников радушно.
- Но не покажет им супруг
- Своей чудесной половины
- Ни за янтарь, ни за жемчуг,
- Ни за звенящие цехины!
Лето 1856 г.
* * *
- Если б я был богом океана,
- Я б к ногам твоим принес, о друг,
- Все богатства царственного сана,
- Все мои кораллы и жемчуг!
- Из морского сделал бы тюльпана
- Я ладью тебе, моя краса;
- Мачты были б розами убраны,
- Из чудесной ткани паруса!
- Если б я был богом океана,
- Я б любил тебя, моя душа;
- Я б любил без бури, без обмана,
- Я б носил тебя, едва дыша!
- Но беда тому, кто захотел бы
- Разлучить меня с тобою, друг!
- Всклокотал бы я и закипел бы!
- Все валы свои погнал бы вдруг!
- В реве бури, в свисте урагана
- Враг узнал бы бога океана!
- Всюду, всюду б я его сыскал!
- Со степей сорвал бы я курганы!
- Доплеснул волной до синих скал,
- Чтоб добыть тебя, моя циана,
- Если б я был богом океана!
Лето 1856 г.
* * *
- Что за грустная обитель
- И какой знакомый вид!
- За стеной храпит смотритель,
- Сонно маятник стучит;
- Стукнет вправо, стукнет влево,
- Будит мыслей длинный ряд,
- В нем рассказы и напевы
- Затверженные звучат.
- А в подсвечнике пылает
- Догоревшая свеча;
- Где-то пес далеко лает,
- Ходит маятник, стуча;
- Стукнет влево, стукнет вправо,
- Все твердит о старине;
- Грустно так; не знаю, право,
- Наяву я иль во сне?
- Вот уж лошади готовы —
- Сел в кибитку и скачу, —
- Полно, так ли? Вижу снова
- Ту же сальную свечу,
- Ту же грустную обитель,
- И кругом знакомый вид,
- За стеной храпит смотритель,
- Сонно маятник стучит...
Лето 1856 г.
* * *
- Не верь мне, друг, когда, в избытке горя,
- Я говорю, что разлюбил тебя,
- В отлива час не верь измене моря,
- Оно к земле воротится, любя.
- Уж я тоскую, прежней страсти полный,
- Мою свободу вновь тебе отдам,
- И уж бегут с обратным шумом волны
- Издалека к любимым берегам!
Лето 1856 г.
* * *
- Острою секирой ранена береза,
- По коре сребристой покатились слезы;
- Ты не плачь, береза, бедная, не сетуй!
- Рана не смертельна, вылечится к лету,
- Будешь красоваться, листьями убрана...
- Лишь больное сердце не залечит раны!
Лето 1856 г.
* * *
- Усни, печальный друг, уже с грядущей тьмой
- Вечерний алый свет сливается все боле;
- Блеящие стада вернулися домой,
- И улеглася пыль на опустелом поле.
- Да снидет ангел сна, прекрасен и крылат,
- И да перенесет тебя он в жизнь иную!
- Издавна был он мне в печали друг и брат,
- Усни, мое дитя, к нему я не ревную!
- На раны сердца он забвение прольет,
- Пытливую тоску от разума отымет
- И с горестной души на ней лежащий гнет
- До нового утра незримо приподымет.
- Томимая весь день душевною борьбой,
- От взоров и речей враждебных ты устала,
- Усни, мое дитя, меж ними и тобой
- Он благостной рукой опустит покрывало!
Август 1856 г.
* * *
- Да, братцы, это так, я не под пару вам,
- То я весь в солнце, то в тумане,
- Веселость у меня с печалью пополам,
- Как золото на черной ткани.
- Вам весело, друзья, пируйте ж в добрый час,
- Не враг я песням и потехам,
- Но дайте погрустить, и, может быть, я вас
- Еще опережу неудержимым смехом!
Август 1856 года
* * *
- Когда кругом безмолвен лес дремучий
- И вечер тих;
- Когда невольно просится певучий
- Из сердца стих;
- Когда упрек мне шепчет шелест нивы
- Иль шум дерев;
- Когда кипит во мне нетерпеливо
- Правдивый гнев;
- Когда вся жизнь моя покрыта тьмою
- Тяжелых туч;
- Когда вдали мелькнет передо мною
- Надежды луч;
- Средь суеты мирского развлеченья,
- Среди забот,
- Моя душа в надежде и в сомненье
- Тебя зовет;
- И трудно мне умом понять разлуку,
- Ты так близка,
- И хочет сжать твою родную руку
- Моя рука!
Август или сентябрь 1856 г.
* * *
- Сердце, сильней разгораясь от году до году,
- Брошено в светскую жизнь, как в студеную воду.
- В ней, как железо в раскале, оно закипело:
- Сделала, жизнь, ты со мною недоброе дело!
- Буду кипеть, негодуя, тоской и печалью,
- Все же не стану блестящей холодною сталью!
Август или сентябрь 1856 г.
* * *
- В стране лучей, незримой нашим взорам,
- Вокруг миров вращаются миры;
- Там сонмы душ возносят стройным хором
- Своих молитв немолчные дары;
- Блаженством там сияющие лики
- Отвращены от мира суеты,
- Не слышны им земной печали клики,
- Не видны им земные нищеты;
- Все, что они желали и любили,
- Все, что к земле привязывало их,
- Все на земле осталось горстью пыли,
- А в небе нет ни близких, ни родных.
- Но ты, о друг, лишь только звуки рая
- Как дальний зов в твою проникнут грудь,
- Ты обо мне подумай, умирая,
- И хоть на миг блаженство позабудь!
- Прощальный взор бросая нашей жизни,
- Душою, друг, вглядись в мои черты,
- Чтобы узнать в заоблачной отчизне
- Кого звала, кого любила ты,
- Чтобы не мог моей молящей речи
- Небесный хор навеки заглушить,
- Чтобы тебе, до нашей новой встречи,
- В стране лучей и помнить и грустить!
Август или сентябрь 1856 г.
* * *
- Лишь только один я останусь с собою,
- Меня голоса призывают толпою.
- Которому ж голосу отповедь дам?
- В сомнении рвется душа пополам.
- Советов, угроз, обещаний так много,
- Но где же прямая, святая дорога?
- С мучительной думой стою на пути —
- Не знаю, направо ль, налево ль идти?
- Махни уж рукой да иди, не робея,
- На голос, который всех манит сильнее,
- Который немолчно, вблизи, вдалеке,
- С тобой говорит на родном языке!
Август или сентябрь 1856 г.
* * *
- Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель!
- Вечно носились они над землею, незримые оку.
- Нет, то не Фидий воздвиг олимпийского славного Зевса!
- Фидий ли выдумал это чело, эту львиную гриву,
- Ласковый, царственный взор из-под мрака бровей громоносных?
- Нет, то не Гёте великого Фауста создал, который,
- В древнегерманской одежде, но в правде глубокой, вселенской,
- С образом сходен предвечным своим от слова до слова.
- Или Бетховен, когда находил он свой марш похоронный,
- Брал из себя этот ряд раздирающих сердце аккордов,
- Плач неутешной души над погибшей великою мыслью,
- Рушенье светлых миров в безнадежную бездну хаоса?
- Нет, эти звуки рыдали всегда в беспредельном пространстве,
- Он же, глухой для земли, неземные подслушал рыданья.
- Много в пространстве невидимых форм и неслышимых звуков,
- Много чудесных в нем есть сочетаний и слова и света,
- Но передаст их лишь тот, кто умеет и видеть и слышать,
- Кто, уловив лишь рисунка черту, лишь созвучье, лишь слово,
- Целое с ним вовлекает созданье в наш мир удивленный.
- О, окружи себя мраком, поэт, окружися молчаньем,
- Будь одинок и слеп, как Гомер, и глух, как Бетховен,
- Слух же душевный сильней напрягай и душевное зренье,
- И как над пламенем грамоты тайной бесцветные строки
- Вдруг выступают, так выступят вдруг пред тобою картины,
- Выйдут из мрака всё ярче цвета, осязательней формы,
- Стройные слов сочетания в ясном сплетутся значенье...
- Ты ж в этот миг и внимай, и гляди, притаивши дыханье,
- И, созидая потом, мимолетное помни виденье!
Октябрь 1856 г.
* * *
- Что ты голову склонила?
- Ты полна ли тихой ленью?
- Иль грустишь о том, что было?
- Иль под виноградной сенью
- Начертания сквозные
- Разгадать хотела б ты,
- Что на землю вырезные
- Сверху бросили листы?
- Но дрожащего узора
- Нам значенье непонятно —
- Что придет, узнаешь скоро,
- Что прошло, то невозвратно!
- Час полуденный палящий,
- Полный жизни огневой,
- Час веселый настоящий,
- Этот час один лишь твой!
- Не клони ж печально взора
- На рисунок непонятный —
- Что придет, узнаешь скоро.
- Что прошло, то невозвратно!
Ноябрь 1856 г.
Б.М. Маркевичу
- Ты прав; мой своенравный гений
- Слетал лишь изредка ко мне;
- Таясь в душевной глубине,
- Дремала буря песнопений;
- Меня ласкали сон и лень,
- Но, цепь житейскую почуя,
- Воспрянул я; и, негодуя,
- Стихи текут. Так в бурный день,
- Прорезав тучи, луч заката
- Сугубит блеск своих огней,
- И так река, скалами сжата,
- Бежит сердитей и звучней!
Осень 1856 г.
* * *
- И у меня был край родной когда-то;
- Со всех сторон
- Синела степь; на ней белели хаты —
- Все это сон!
- Я помню дом и пестрые узоры
- Вокруг окон,
- Под тенью лип душистых разговоры —
- Все это сон!
- Я там мечтою чистой, безмятежной
- Был озарен,
- Я был любим так искренно, так нежно —
- Все это сон!
- И думал я: на смерть за край родимый
- Я обречен!
- Но гром умолк; гроза промчалась мимо —
- Все было сон!
- Летучий ветр, неси ж родному краю,
- Неси поклон;
- В чужбине век я праздно доживаю —
- Все было сон!
1856
* * *
- Он водил по струнам; упадали
- Волоса на безумные очи,
- Звуки скрыпки так дивно звучали,
- Разливаясь в безмолвии ночи.
- В них рассказ убедительно-лживый
- Развивал невозможную повесть,
- И змеиного цвета отливы
- Соблазняли и мучили совесть;
- Обвиняющий слышался голос,
- И рыдали в ответ оправданья,
- И бессильная воля боролась
- С возрастающей бурей желанья,
- И в туманных волнах рисовались
- Берега позабытой отчизны,
- Неземные слова раздавались
- И манили назад с укоризной,
- И так билося сердце тревожно,
- Так ему становилось понятно
- Все блаженство, что было возможно
- И потеряно так невозвратно,
- И к себе беспощадная бездна
- Свою жертву, казалось, тянула,
- А стезею лазурной и звездной
- Уж полнеба луна обогнула;
- Звуки пели, дрожали так звонко,
- Замирали и пели сначала,
- Беглым пламенем синяя жженка[9]
- Музыканта лицо освещала...
Начало 1857 г.