Зигмунд Фрейд. Жизнь и смерть Шур Макс

Во вступительном слове я упоминал о переписке Фрейда с Флиссом и подчеркнул ее огромную важность для понимания нами развития психоанализа как науки и Фрейда как личности. Я также подчеркнул особое значение самоанализа Фрейда с 1892-го по 1902 г.

Отношение Фрейда к Флиссу, как это следует из их переписки, носило очень сложный и глубокий характер и играло важную роль в его самоанализе. При этом некоторые наиболее интимные аспекты этой переписки порой очень напоминали процесс свободного ассоциирования в рамках сеанса психоанализа[28].

Развитие всяких отношений определяется множеством моментов. От Фрейда мы узнаем, что в его случае эти моменты следует искать в его раннем детстве. Особенности его детского опыта наложили свой отпечаток на все его последующие дружеские отношения. Взаимоотношения между людьми зависят также от той жизненной ситуации, в которой они встретились, и конечно же от их индивидуальных особенностей[29].

Однако на отношение Фрейда к Флиссу существенно повлиял еще и особый фактор. В пору, когда Фрейд имел основания сомневаться в возможности своего выздоровления, Флисс стал его доверенным врачом. Этот период серьезного недомогания, разумеется, особенно важен для основной темы моего исследования[30].

Во многих письмах к Флиссу Фрейд говорил о своих многочисленных болезненных симптомах: головных болях, которые он называл «приступами мигрени» (такими же болями страдал и сам Флисс), хроническом синусите, некоторых признаках желудочно-кишечного расстройства. Однако особо важное место заняли симптомы сердечного заболевания. Первый намек на эту проблему я обнаружил в неопубликованном письме Фрейда к Флиссу, датированном 18 октября 1893 г. Из него следовало, что эта тема уже обсуждалась ими во время одной из ранее состоявшихся встреч. Письма свидетельствуют, что Флисс объяснял появившиеся симптомы пристрастием Фрейда к курению или, по крайней мере, считал, что никотин существенно способствует их проявлению. В любом случае Флисс довольно жестко настаивал, чтобы Фрейд покончил со своей вредной привычкой. Это событие положило начало бесконечному ряду попыток Фрейда избавиться от никотиновой зависимости. Как мы сможем убедиться в дальнейшем, эти попытки почти всегда были следствием усиления симптомов сердечной болезни. Фрейд писал:

«Я бы не хотел утомлять тебя рассказами о состоянии моего сердца. В настоящий момент с ним гораздо лучше, хотя в этом нет моей заслуги, поскольку в последние дни было столько нервотрепки, что я курил совершенно безбожно[31]. Думаю, что они (проблемы с сердцем) еще дадут о себе знать в самом ближайшем будущем. Что касается курения, то твоему предписанию я буду следовать усердно (буквально: «мучительно»), как было, когда ты выразил по этому поводу свое мнение (в тот раз, когда мы находились на железнодорожной станции). Без курева мне очень тяжело, так что даже наступившие сильные холода не в состоянии ухудшить мое положение еще больше».

Эти несколько строк являются очень красноречивой иллюстрацией отношения Фрейда к Флиссу и курению: он обещает не курить, но при этом использует слово «peinlich», которое может быть переведено как «усердно», так и «мучительно». Он обещает «не утомлять» Флисса, но в то же время выражает уверенность, что состояние его сердца ухудшится (что и случилось). Это высказывание могло быть навеяно мыслями о смерти, но также и несогласием с мнением Флисса и отказом признать его утверждение о прямой взаимосвязи между сердечной симптоматикой и курением. В самом деле, ведь Фрейд говорит, что стал чувствовать себя лучше, несмотря на постоянное курение. Такая двойственность явно связана с множеством аспектов.

О курении идет речь и в следующем письме (17 ноября 1893 г.). На этот раз процветает и новый мотив, который неизменно будет возникать всякий раз, когда дилемма «курить или нет» становилась особенно острой. В нем Фрейд высказался вполне недвусмысленно, но следы мучительного внутреннего конфликта можно отыскать и здесь.

«Я не буду следовать твоим запретам [курить]; ты действительно почитаешь за великое счастье прожить долгую жизнь в таких мучениях?»

По прошествии нескольких месяцев вопрос о курении вновь обострился, возникнув в несколько ином контексте, когда 7 февраля 1894 г. Фрейд писал:

«Событие сегодняшнего дня – смерть Бильрота[32]. Как важно все-таки не пережить самого себя»[33].

Прогноз Фрейда, что его болезнь сердца заявит о себе с новой силой, целиком оправдался. 19 апреля 1894 г. он писал:

«После твоего милого письма я не стану больше сдерживаться и оберегать тебя: я чувствую, что вправе написать тебе о моем здоровье. Все научные и личные дела я отложу до конца письма.

Как всякий, кто, желая отбросить собственную критичность, оказывается вынужден подчиниться влиянию чужих указаний, я вот уже три недели совсем не курю и теперь уже действительно могу без зависти смотреть на наслаждающихся табачным дымом, вполне представляя себе, как можно без этого жить и работать. Я уже совсем было достиг такого состояния, но муки от отказа от курения оказались неожиданно велики, что, впрочем, совершенно понятно.

Пожалуй, менее понятно мое самочувствие в других отношениях. Через несколько дней отказа от курения я почувствовал себя лучше и начал излагать для тебя мою нынешнюю позицию по проблеме невроза. Затем внезапно сильно сжало сердце (буквально: Herzelend – тяжесть на сердце), и мне стало даже хуже, чем когда я курил. У меня появилась бешеная аритмия, сопровождавшаяся постоянной тяжестью, давлением и жжением в области сердца, жгучей болью в кисти левой руки, некоторая одышка – подозрительно умеренная, словно органического происхождения, – и все эти проявления долгое время продолжали заявлять о себе в приступах, которые случались у меня по два-три раза в день, сопровождаясь депрессией, заменившей мою обычную лихорадочную активность и сопровождавшейся видениями о смерти и сценах прощания. В последние два дня плохое самочувствие уменьшилось, но гипоманиакальность сохраняется, иногда, впрочем, делая мне любезность своим внезапным исчезновением (как это было прошлым вечером и сегодня в полдень) и оставляя по себе человека, который вновь уверенно рассчитывает на долгую жизнь и столь же большое удовольствие от курения.

Для врача, который ежечасно пытается углубить свое понимание неврозов, особенно мучительно то, что он не может определить, какая же депрессия у него самого: умеренная или ипохондрическая. В такой ситуации ему необходима помощь со стороны. Прошлым вечером я зашел к Брейеру и поделился своим мнением, что мои проблемы с сердцем не являются результатом никотинового отравления, а указывают на наличие хронического миокардита, который несовместим с курением. Я помню довольно внезапную аритмию, появившуюся у меня после гриппа в 1889 г. Я тешу себя надеждой на лучшее, но, как бы то ни было на самом деле, в любом случае я должен подвергнуться обследованию. Обещаю так и сделать, но чувствую, что это ничего не прояснит. Я не знаю, действительно ли можно различить эти два расстройства, но думаю, что это возможно на основе оценки субъективных симптомов и их протекания. Ты же, на мой взгляд, в этот раз что-то скрываешь, поскольку я впервые слышу, как ты противоречишь сам себе. В прошлый раз ты говорил, что происхождение этих симптомов связано с областью носа, утверждая, что не находишь признаков никотинового отравления сердца; на этот же раз ты сильно озаботился происходящим и запрещаешь мне курить. Такую непоследовательность я могу объяснить лишь твоим намерением скрыть от меня действительное положение дел, и я прошу тебя не делать этого. Если ты можешь сказать мне что-либо определенное, то, пожалуйста, сделай это. У меня нет преувеличенного представления ни о моих обязанностях, ни о моей незаменимости, и я смогу достойно принять весть о моем миокардите, вместе с той неопределенностью, которую он привнесет в мою укоротившуюся жизнь. Узнав о недалеком конце, мне даже удалось бы извлечь из этого пользу и в полной мере насладиться остатком жизни…»

Едва ли в этом письме найдется предложение, которое не имело бы самого прямого отношения к обсуждаемой мною теме. Оно обнаруживает одну из типичных для Фрейда установок: только особые обстоятельства вынуждали его «обременять» кого-то своими жалобами, и он чувствовал себя обязанным принести извинения за подобное беспокойство и за то, что обсуждение научных вопросов отошло на второй план. В строках этого письма отражена мысль, что иногда самокритичности приходится уступить «указанию». Это относится к борьбе Фрейда со своей вредной привычкой согласно указаниям Флисса, но без внутреннего убеждения в их правильности. В этом письме Фрейд также наиболее живо описывает свои проблемы с сердцем и свою реакцию на них, утверждая, что в этот раз его «сердечная тяжесть» оказалась гораздо тяжелее, чем тогда, когда он еще курил.

Фрейд определенно страдал от повторяющихся приступов тахикардии с «бешеной» (tollster) аритмией (delirium cordis), болей в груди, отдававших в левую руку, и одышки. Эти приступы были сильными и частыми; они не давали ему покоя целыми сутками. Не обсуждая пока вопросов происхождения этой тахикардии, по сделанному Фрейдом описанию можно предположить, что он страдал от приступов пароксизмальной тахикардии, возможно, с фибрилляцией предсердий, и такими признаками «коронарной недостаточности», как резкие боли, как при стенокардии, и одышка.

Фрейд реагировал на эти приступы по-разному. Говоря о своей депрессии, он упоминал, что она сопровождалась картинами смерти и сцен прощания.

Помимо этого, в том же письме от 19 апреля мы можем обнаружить и некоторые другие, уже бессознательные, проявления реакций Фрейда на то, что с ним тогда происходило. Всякий, кто знает, сколь мастерски Фрейд владел немецким языком, не может не обратить внимания на то, что, рассказывая о пережитых страданиях, он использует необычные или даже искаженные, неправильные слова, а предложения строит неуклюже и тоже неправильно. Поскольку эти особенности не могут быть дословно воспроизведены на русском языке, я процитирую этот абзац на немецком:

Tollste Arrhythmic, bestandige Herzspannung – Pressung – Brennung, heisses Laufen in den linken Arm, etwas Dyspnoe von verdachtig organischer Massigung, das alles eigentlich in Anfallen, d.h. iiber 2/3 des Tages in continuo erstreckt und dabei ein Druck auf die Stimmung, der sich in Ersatz der gangbaren Beschaftigungsdelirien durch Todten-und Abschiedsmalereien ausserte [курсив добавлен. – M. Ш.].

Слова «Pressung>> и «Brennung>> в немецком языке отсутствуют. Первое слово, очевидно, означает «давление» (по-немецки «Druck>> или «Beklemmung>>). Возможно, Фрейд изобрел весьма нетипичное для языка отглагольное существительное (от немецкого глагола «pressen>> – давить, сжимать, напрягать). Это слово он использовал лишь однажды в письме для описания своих симптомов.

Под словом «Brennung>>, видимо, понимается «Brennen>> (жжение); фраза «heisses Laufen in den linken Arm>> буквально может быть переведена как «горячий ток в кисти левой руки», то есть боли в кисти левой руки (так можно перевести на русский использованный им оборот) или «сильное (горячее, жгучее) движение в левой руке».

Фраза «некоторая одышка подозрительно органической умеренности» также неясна. Непонятно, почему умеренная одышка должна иметь органическое происхождение.

Фраза «uber 2/3 des Tages in continue erstreckt>> является частью этого нескладного предложения. В опубликованной английской версии этого письма она была неправильно переведена с немецкого как «наблюдавшихся в двух или трех приступах, неизменно повторявшихся на протяжении всего остатка дня».

Появление столь нескладного предложения из-под пера писателя такого уровня, как Фрейд, может объясняться только тяжелой стрессовой ситуацией. В соответствии с предложенной самим Фрейдом терминологией ее следует считать «травматической».

Дополнительное подтверждение этому можно найти при дальнейшем анализе письма, в тексте которого можно отыскать несколько характерных описок (крайне редко встречавшихся в письмах Фрейда и его научных работах). Ярко описав свои мучения и депрессивное, возможно даже безысходное, состояние, сопровождавшееся «картинами смерти и сцен прощания», Фрейд продолжал: «…гипоманиакальность сохраняется, иногда, впрочем, делая мне любезность своим внезапным исчезновением…» Фрейд заменил здесь слово «депрессивность» на его антоним «гипоманиакальность»[34]. Однако помимо отрицания депрессивного состояния эта описка могла указывать на то, что Фрейд предчувствовал грядущую перемену своего настроения и, соответственно, рассчитывал вернуться к старой привычке («оставлявшее по себе человека, который вновь уверенно рассчитывает на долгую жизнь и столь же большое удовольствие от курения»); таким образом, задействованное Фрейдом отрицание несло определенный смысл[35].

Другую описку Фрейд допустил в конце этого же абзаца[36]. Он определенно намеревался сказать, что уверенно рассчитывает на долгую жизнь и столь же большое удовольствие от курения (Rauchlust). Однако на самом деле Фрейд написал «Rauflust» – «драчливость»! Значение этой описки понять нетрудно. По окончании депрессии Фрейд воспрянет духом и вновь сможет бороться за свое право курить.

Итак, в этом абзаце дано сжатое описание недомогания Фрейда, его реакции на травмирующую ситуацию и способа ее разрешения. Именно по этой причине я подверг этот отрывок столь подробному анализу, что могло бы выглядеть неким талмудическим толкованием. Однако именно в психоаналитической традиции уделять особое внимание деталям и «мелочам»[37].

В следующем абзаце письма уже заметна новая тенденция. Фрейд стремится узнать правду: прежде всего, является ли его депрессия (Verstimmung) и, добавим от себя, его страхи реакцией на заболевание, или же это несомненный признак «ипохондрии». Он желал знать, проистекают ли его страдания от отравления никотином, или же первопричиной является миокардит, а курение только обостряет приступы. С одной стороны, здесь имеет место тонкое диагностическое дифференцирование. С другой же, Фрейд вполне допускает неприятную для себя возможность, что его сердце действительно слишком чувствительно к никотину.

Будучи не уверен в том, что Брейер сообщил ему всю правду о его состоянии, Фрейд испугался, что и Флисс захочет скрыть от него истинный диагноз, и поэтому просит ничего не утаивать[38]. Оказавшись в ситуации неопределенности, Фрейд сам принялся искать важные для диагностики факты, вспомнив о приступах аритмии после перенесенного в 1889 г. гриппа, что может помочь нам восстановить возможные причины его недомогания тех лет.

От некоторых людей можно слышать уверения, что они способны спокойно принять известие о серьезной или даже смертельной болезни. На деле же часто оказывается, что они совсем не желают знать правду о своем состоянии, а узнав, могут ее не вынести. Однако Фрейд полностью отдавал себе отчет в своих словах и позже действительно доказал свое мужество.

Таким образом, это письмо – свидетельство серьезного конфликта. Фрейд все еще нуждается в помощи отрицания, но превосходство «Я» – жизненная цель Фрейда и главная цель терапии – уже начинает заявлять о себе[39].

До какой степени Фрейду удалось восстановить свое душевное равновесие во время написания этого письма, видно по легкости, остроумию и даже беспечности тона следующих неопубликованных строк:

«Я буду иметь в виду твою мысль по поводу дневника[40]. Ты прав.

Мне тоже не очень-то нравится фрау доктор Фр. Возможно, я был несправедлив к ней, когда назвал ее «zwiderwurzen»[41]. Я охотно допускаю, что анализ был ей неприятен. Своим поступком она лишь подтверждает обоснованность моей концепции защиты. Она шарахается от меня уже в третий раз…

Множество новостей, которые ты сообщил, явно свидетельствуют, что ты – обладатель почти абсолютного здоровья. Я размышлял о причинах твоей второй головной боли. Я в самом деле не могу в это поверить. Может, у тебя все же проблемы с носовыми пазухами?[42]

Мои сорванцы и жена в полном порядке. Она не знает о моем бреде насчет близкой смерти. Пожалуй, это в любом случае было бы лишним»[43].

Как можно видеть, все это письмо очень напоминает запись аналитической сессии, в ходе которой пациент переживает полный спектр эмоций и выражает все стороны своего «Я». Именно таким образом может быть охарактеризована тональность большей части переписки Фрейда с Флиссом.

В этом письме (от 19 апреля 1894 г.) заметна и неприятная проблема, которая прошла сквозь всю жизнь Фрейда и получила свое отражение во многих его письмах к Флиссу, – никотиновая зависимость. Хотя Фрейд смог преодолеть «травматическую ситуацию», симптомы болезни сердца, сомнения относительно верного диагноза и противоречивое стремление к курению не покидали его, на долгие годы определив основное содержание его писем к Флиссу.

Флисс, по-видимому, не отступал от своего мнения, что именно никотин, а не миокардит – главный виновник всех неприятностей, поскольку Фрейд писал ему в ответ:

«Мой дорогой друг.

Написанные тобой строки были столь приятны мне, что я не могу заставить тебя ждать, пока у меня появятся какие-нибудь новости[44], и должен поделиться с тобой впечатлениями о повседневных событиях.

Я не сомневаюсь, что ты лучше всех разбираешься в этих трудных проблемах, но я опять испытываю затруднения с оценкой моего состояния. Брейер вполне допускает возможность версии, не связанной с отравлением[45]. По-видимому, сердце не расширено, [но] шумы (существенный признак органического заболевания), аритмия и т. д. остаются, несмотря на мое воздержание[46]. Либидо уже давно приглушено. Один грамм дигиталиса каждые два дня[47] заметно ослабляет субъективные симптомы и, возможно, влияет на аритмию, которую все же я постоянно ощущаю, когда нахожу свой пульс. Моя депрессия, вялость, плохая работоспособность и легкая одышка – все даже усилилось.

То есть дело обстоит по-прежнему. Я не могу оставить этот прекрасный мир, не попрощавшись с тобой, и эта мысль не покидает меня с самого начала болезни. Не думаю, однако, что обращусь к тебе в ближайшем будущем, но мучительный и бесполезный уход тяготит меня больше, чем любой возможный неутешительный прогноз.

Через несколько дней я пришлю тебе несколько страниц поспешно набросанного мной анализа, в котором можно найти корень невроза.

Я все еще не в состоянии взять себя в руки и подготовить для тебя отчет[48], за что очень себя ругаю. Раньше все было иначе. Мертвый штиль[49] в обществе и науке очень беспокоит меня. Я чувствую себя гораздо лучше в суете моей повседневной работы.

Надеюсь, что по крайней мере у тебя все в порядке. Я считаю, что один раз за эти последние дни я все-таки извлек нечто приятное из своей болезни. Несомненно, это случилось как раз тогда, когда я получил от тебя письмо.

Передаю тебе и твоей дорогой Иде самые сердечные пожелания, к которым присоединяется и моя семья.

Твой

д-р Зигм. Фрейд».

Сомнения по поводу диагноза вернулись спустя несколько дней. 6 мая 1894 г. (в свой 38-й день рождения) Фрейд писал:

«Я до сих пор не в состоянии закончить мой набросок по неврозам. Я чувствую себя лучше, временами даже гораздо лучше, но я не бываю свободен от симптомов больше чем половину дня. Мое настроение и работоспособность пребывают в упадке. Я до сих пор не могу поверить, что все это от никотина; в рамках моей практики я имел возможность порядком насмотреться на аналогичные случаи и полагаю, что это ревматический миокардит, от которого практически нет спасения. В течение последних лет я неоднократно обнаруживал у себя ревматические мышечные узелки.

Летом мне хотелось бы на время вернуться[50] к анатомии; пожалуй, это единственное благодарное занятие».

Последнее предложение указывает на сочетание множества факторов, оказавших влияние на настрой Фрейда: его недомогание, воздержание от курения, одиночество, длительная борьба, которая началась с его попыток понять происхождение невроза, постепенно приведя его к пониманию того, что на самом деле он пытается разобраться в законах функционирования человеческой психики. Хотя в это время он все еще находился лишь в процессе создания своего учения («Очерки об истерии»), он уже, если можно так сказать, превзошел самого себя. Вскоре Фрейд обнаружил, что каждый пациент ставит его перед новыми открытиями и что эти открытия могут быть поняты только в том случае, если он подтвердит их на собственном примере, сам став своим пациентом.

Борьба требовала хотя бы минимального физического здоровья, но, даже не говоря о мучившей Фрейда болезни сердца, отказ от курения лишал его того внешнего стимула, который имел для него особенное значение на протяжении всей его жизни.

Поэтому неудивительно, что Фрейд выразил, по крайней мере в письме, страстное желание вернуться в тихую гавань анатомии, в лабораторию, к микроскопу. Это получило отражение в следующем письме, отрывки которого уже были опубликованы (письмо от 21 мая 1894 г.). Из неопубликованной части я процитирую лишь несколько абзацев.

«Драгоценнейший друг.

Несомненно драгоценнейший, ведь ты изумляешь меня всякий раз, ибо, даже когда ты очень занят или нездоров – или даже и занят, и нездоров, – ты всецело готов принять на себя груз проблем, связанных с моими симптомами. Недосказанность в твоих письмах я начинаю воспринимать буквально как нечто сверхъестественное… Когда я читаю твое письмо, последовательно развенчивающее мои «терапевтически-дилетантские» фантазии, я не нахожу там ни слова о твоем собственном здоровье. С некоторых пор я понял, что ты переносишь страдания лучше и с большим достоинством, чем я, чье настроение постоянно колеблется то в одну, то в другую сторону.

Обещаю в самом скором времени прислать тебе подробный отчет о достигнутом; я чувствую себя лучше, хотя далеко не так, как хотелось бы; по крайней мере, я снова в состоянии работать. Сегодня я могу позволить себе целый час говорить с тобой только о науке. Я определенно не считаю благосклонностью судьбы то, что я могу обмениваться с тобой мыслями лишь около пяти часов в год, остальное время существуя совершенно оторванно от других людей. Ты для меня единственный другой, альтер[51].

Завтра я отправляю свою курочку с пятью маленькими цыплятами на Рейхенау[52], и в последующие одинокие, грустные времена… я буду чаще доводить до конца свои замыслы, по крайней мере в том, что касается писем к тебе.

Разве М. Д.[53] не прелесть? Ее случай не войдет в сборник [который я готовлю] с Брейером, поскольку второй уровень, связанный с сексуальными мотивами, там не был выявлен. Случай, который я сейчас описываю, относится к наиболее сложным разделам работы[54]. Ты получишь его раньше Брейера, если сможешь быстро вернуть обратно.

Последние несколько месяцев среди прочих мрачных мыслей, навеянных грядущим расставанием с женой и детьми, меня терзает и боязнь не суметь довести до конца доказательство своего сексуального тезиса. В конце концов, умирать не хочется ни сейчас, ни вообще».

Начало следующего абзаца иллюстрирует саму сущность положения Фрейда.

«Я совсем одинок здесь, толкуя неврозы. Они смотрят на меня как на одержимого, но у меня отчетливое ощущение, что я вплотную подошел к величайшей загадке природы».

Это одно из тех редких утверждений, где Фрейд признает исключительность своего открытия. Обещанный «подробный отчет о достигнутом» появился месяц спустя. 22 июня 1894 г. Фрейд снова пишет Флиссу[55]. Он начал с сообщения, что собирается прислать ему большое письмо о «теории и жизни», и продолжал:

«Сегодня я посылаю тебе последнюю историю. По характеру моего письма ты поймешь, что я болен. Между 4-й и 5-й страницами я признался в проблемах, которые так долго скрывал. Сам материал крайне поучителен, [и это] имеет для меня решающее значение.

Я буду рад лету, если оно принесет с собой осуществление моего заветного желания и я действительно смогу провести с тобой несколько дней… По большей части жизнь моя столь непредсказуема, что я теперь все более склоняюсь к мысли, что больше не стоит медлить с осуществлением моих сокровенных мечтаний. Прочие поездки следует отложить ради этой, поскольку год выдался особенно неблагоприятным, кроме болезни принеся с собой и денежные затруднения. Разумеется, несколько дней отдыха я мог бы позволить себе в любом случае, но я отказался карабкаться [в гору] «с тяжелым сердцем» во всех смыслах этого выражения! Если ты сможешь меня встретить так, чтобы оградить от слишком долгих поездок, и мы сможем действительно побыть наедине, тогда мы несомненно должны встретиться уже в этом году[56].

Далее пойдет моя печальная история, неприкрытая правда со всеми теми подробностями, которые кажутся важными несчастному пациенту, и даже с теми, которые, возможно, не заслуживают внимания.

Я не курю вот уже семь недель, со дня твоего строгого запрета. Сперва я, как и можно было ожидать, чувствовал себя невозможно [буквально: невообразимо] плохо: сердечная симптоматика в сочетании с депрессией плюс жуткие страдания из-за отказа от курения. Они ослабли примерно через три недели, но прежде, чем я избавился от первого страдания, прошло шесть недель. Однако же я остаюсь совершенно разбитым и неработоспособным[57]. По окончании седьмой недели я нарушил мое обещание, данное тебе, и вновь начал курить, чему было несколько причин:

1) За это время я встретил пациентов сходного возраста и примерно в похожем состоянии, которые вообще не курили (две женщины) или бросили курить. Брейер, которому я снова сказал, что не могу объяснить мое состояние никотиновым отравлением, полностью с этим согласился, также сославшись на этих женщин. Таким образом, я лишился той мотивации, которую ты столь точно выразил в одном из твоих предыдущих писем: человек может отказать себе в чем-то, если твердо уверен, что это поможет ему устранить причину своей болезни.

2) Выкурив пару сигар, я теперь вновь мог работать и справился со своим настроением; до этого жизнь была невыносима[58]. Я обратил внимание, что после этого симптомы болезни не стали более выраженными.

Сейчас я курю умеренно, постепенно увеличивая до 3 в день[59], и чувствую себя значительно лучше, чем прежде; намного лучше, но еще, конечно, не вполне хорошо. Опишу свое состояние.

Некоторая аритмия есть, кажется, всегда, но усиливается до степени delirium cordis[60] с ощущением тяжести на сердце лишь во время приступов, длящихся теперь меньше часа и почти всегда после ленча[61]. Умеренная одышка, наблюдавшаяся при подъеме по лестнице, исчезла. Кисть левой руки не болит уже несколько недель; грудная клетка все еще довольно чувствительна; [неразборчивое слово], тяжесть и чувство жжения не отпускают ни на один день. Объективные признаки вроде бы отсутствуют, но наверняка я сказать не могу. Сон и прочие функции не нарушены. Настроение в целом находится под моим контролем, однако я чувствую себя старым, вялым и нездоровым. Дигиталис помог чрезвычайно[62].

То, что особенно мучает меня, так это неясность моего положения. Я был бы удивлен, если бы у меня обнаружили ипохондрию, но я не вижу причин, по которым я мог бы склониться к этой версии. Я очень недоволен тем, как ко мне здесь относятся. Брейер полон очевидных противоречий. Когда я сказал, что чувствую себя лучше, он ответил: «Ты не представляешь, как я рад это слышать». Эти слова напоминают о серьезности моего положения. Если в другой раз я спрашиваю о чем-то взволновавшем меня, то получаю в ответ: «Ничего страшного; что бы это ни было – оно уже позади». Более того, он не обращает на меня никакого внимания, не видел меня две недели подряд. Я не могу понять, в чем дело: то ли это какая-то определенная линия поведения, то ли он просто совершенно безразличен; то ли дело настолько плохо, что об этом не стоит даже и говорить. В целом же я заметил, что со мной обращаются как с больным, причем весьма уклончиво и двусмысленно, вместо того чтобы успокоить меня, сказав все, что можно сказать в ситуации такого рода, то есть все, что известно.

Было бы колоссальным облегчением, если бы я мог разделить твою уверенность; даже новый период отлучения [от курения] стал бы менее трудным испытанием. Впервые наши мнения расходятся. С Брейером мне проще; он вообще не высказывает никаких мнений.

Пример Кюндта не слишком меня испугал, поскольку если бы некто действительно смог гарантировать, что я проживу еще 13 лет, дотянув до 51 года, то этого было бы достаточно, чтобы не портить мне удовольствие от сигар[63]. Мое же компромиссное суждение, для которого я, правда, не имею веских научных оснований, таково, что от четырех-пяти до восьми лет я буду больше или меньше мучиться различными болезненными симптомами, а между 40 и 50-ю годами спокойно умру от внезапного разрыва сердца. Если это случится заметно позже 40 лет, так это и вовсе не слишком плохо.

Я был бы крайне признателен тебе, если ты предоставишь мне точную информацию – что это [за болезнь], которая, как я в глубине души надеюсь, очень хорошо известна тебе. Ценность же твоего твердого запрета мне курить весьма относительна и значима разве лишь своим воспитательным и успокаивающим эффектом.

Но довольно об этом; очень грустно так зацикливаться на себе, когда можно было бы написать о чем-либо гораздо более интересном.

Я понял из твоего письма, что твои головные боли мешают тебе быть счастливым, и наше невнимание к ним вызывает у меня негодование. Ты ничего не пишешь о своей работе; наверное, тебе кажется, что она мне неинтересна. Прошу тебя, не сомневайся, что в этом ты глубоко заблуждаешься».

Последний абзац опубликованной части этого письма особенно важен в общем контексте:

«Фактически я провел весь день размышляя о неврозах, но, поскольку научные контакты с Брейером практически прекратились, теперь я могу надеяться только на свои силы, поэтому работа и идет так медленно».

Прочтя это письмо, Флисс, очевидно, отреагировал новой «командой», настаивая на необходимости по-прежнему отказываться от курения, на что Фрейд ответил письмом от 14 июля 1894 г.:

«Драгоценный друг,

твое одобрение – нектар и амброзия для меня, поскольку я полностью сознаю, сколь тяжело оно далось тебе или, пожалуй, сколь искренен ты был в тот момент. С тех пор как я сосредоточился на воздержании от курения, мало что произошло; появился новый набросок по тревожной истерии, который я отдал Брейеру. Элизабет фон Р. тем временем обручилась.

Мой распорядок – и спешу заверить тебя, что ничего от тебя не утаиваю, – таков: воздерживаюсь восемь дней подряд[64] с того момента, как в четверг (28 июня), то есть две недели назад, получил твое письмо. В следующий четверг я выкурил одну сигару в состоянии неописуемого уныния; затем вновь был перерыв в восемь дней; в следующий четверг – еще одна, и снова перерыв [это письмо было написано в субботу]. Словом, картина вырисовывается ясная: одна сигара в неделю вновь лишает меня удовольствия от курения. Практически такой режим немногим отличается от полного воздержания…

Мое состояние без изменений. В конце последней недели мне вновь пришлось прибегнуть к помощи дигиталиса; пульс снова прыгает (буквально: delirious) [то есть быстрый и совершенно нерегулярный]… С дигиталисом лучше, однако не так хорошо, как хотелось бы. Как мне принимать его: чаще или реже? Обещаю слушаться тебя…

Твои головные боли вызывают у меня бессильную[65] ярость…

С самыми теплыми пожеланиями…

Зигм. Фрейд».

Это письмо явно заставило Флисса еще более категорично настаивать на отказе от курения. Фрейд в недатированном (редкий случай) письме неохотно согласился.

«Дорогой Вильгельм.

Я едва могу оценить жесткость твоих доводов. Но, судя по всему, у меня есть достаточно физиологических оснований, чтобы согласиться с твоими распоряжениями. Поэтому сегодня для меня начинается второй период воздержания, который, как я надеюсь, продлится вплоть до нашей августовской встречи.

С сердечными пожеланиями,

Твой З».

Эти письма знаменуют собой хоть и временный, но конец кризиса. Хотя на протяжении 1895 г. Фрейд по-прежнему временами обнаруживал у себя знакомые симптомы, письмо, написанное им после августовской встречи с Флиссом, уже звучит вполне оптимистично. 18 августа 1894 г. Фрейд писал:

«Лелея приятные воспоминания о прекрасных днях, проведенных в Мюнхене, и встретив, по возвращении домой, чудесный прием от целой шайки цветущих сорванцов, я вновь почувствовал вкус к жизни».

И далее:

«Впредь я жду только хорошего и убежден, что эти ожидания сбудутся так же, как и мои последние мрачные пророчества»[66].

Следующее письмо, написанное 23 августа 1894 г., дает более подробную информацию об улучшении состояния сердца Фрейда:

«В четверг после нашего расставания[67] обстоятельства вынудили меня совершить четырехчасовую прогулку из Вайсенбаха до Ишля – ночь, кругом ни души, проливной дождь, спешка – и я перенес ее очень хорошо».

Обзор этого кризиса и реакций Фрейда на него важен по ряду причин. Особенно в плане развития воззрений Фрейда на проблемы болезни и смерти, которых он придерживался, особенно на протяжении последних двадцати пяти лет жизни.

Пытаясь оценить этот эпизод с медицинской точки зрения, я, разумеется, сознаю всю сложность попытки поставить достоверный диагноз через семьдесят пять лет. Ставя подобный диагноз, мы можем опираться лишь на следующие факты: 1) очень подробное описание Фрейдом симптомов собственной болезни, приведенное в процитированных выше письмах к Флиссу; 2) поздние и весьма скупые комментарии касательно этого эпизода, сделанные Фрейдом в ту пору, когда я был его врачом (1928–1939) и которые смог впоследствии сопоставить с его описаниями, фигурировавшими в его переписке с Флиссом; 3) проблемы с сердцем, которые наблюдались у Фрейда позже; 4) отчеты Фрейда о мнениях Брейера; 5) благоприятное влияние дигиталиса на Фрейда; 6) наши общие познания о патологии сердечной деятельности, ее этиологии и симптомах.

Из писем Фрейда мы узнаем, что впервые он обнаружил у себя «аритмию» после простудного заболевания, возможно, гриппа, перенесенного им в 1889 г. Очевидно, Фрейд не придал ему особого значения и не ощущал в связи с ним никакого дискомфорта. Вспомнил о перенесенном гриппе он лишь под влиянием обострения болезни в апреле 1894 г.

До осени 1893 г. упоминания о жалобах на состояние сердца отсутствовали. Летом 1891 г. Фрейд предпринял восхождение на Дахштейн (высота около 3000 метров). Подъем был сложным: приходилось преодолевать скалы и льды. Поэтому альпинист должен был быть в наилучшей форме. Незадолго до 18 октября 1893 г. Фрейд, должно быть, обнаружил у себя симптомы заболевания сердца, и Флисс посоветовал ему прекратить так много курить. Соответствующее письмо ничего не говорит нам о природе этих симптомов, но с его помощью мы получаем первое представление о попытках борьбы Фрейда с никотиновой зависимостью. Его двойственное отношение к запрету курить было очевидно.

Весной 1894 г. его сердечное заболевание обострилось. Письма Фрейда от 19 апреля 1894 г., 6 мая 1894 г. и 22 июня 1894 г. помогли нам узнать существенно больше о природе этих симптомов, чем было известно до этого. По-видимому, целыми неделями он непрерывно испытывал приступы сильной аритмии и тахикардии («delirium cordis») с резкими болями в сердце и одышкой, что существенно ограничивало его физическую активность. Из описаний Фрейда мы можем допустить, что во время наиболее тяжелых приступов у него наблюдалась пароксизмальная тахикардия, возможно, с предсердной фибрилляцией.

Фрейд, Брейер и Флисс указывали, что возможны два диагноза его состояния: «хронический миокардит» или отравление никотином (либо особая чувствительность к нему). Брейер, превосходный, опытный клиницист, вероятно, склонялся к первой версии. Флисс настойчиво поддерживал вторую, обвиняя во всем никотин. Сам же Фрейд – как это можно видеть из его писем – периодически соглашался то с одним, то с другим. По целому ряду причин ему было крайне трудно занять объективную позицию: согласиться с более утешительной гипотезой Флисса означало отказаться от курения, что было бы для него очень тяжело. Принять же сторону Брейера означало допустить возможность наличия у себя серьезного заболевания. Что же касалось воздержания от курения, то Фрейд знал и указывал в своих письмах, что неумеренное курение осложняет течение миокардита. Однако полный отказ от курения представлялся ему не вполне оправданным. Фрейд рассуждал таким образом: если некто страдает от неизлечимой болезни, то стоит ли ему отказывать себе в удовольствиях на последние оставшиеся ему годы.

Следует рассмотреть и другие диагностические возможности: говорить о «хроническом миокардите» крайне трудно. Для более точной диагностики весьма полезными оказались бы результаты электрокардиограммы, рентгеновских обследований и т. д. Современники Фрейда были знакомы с симптоматикой стенокардии; Нотнагель, руководитель кафедры медицины внутренних органов, один из немногих влиятельных членов венской медицинской школы, поддержавших карьеру Фрейда, не только изучал ее проявления, но и оставил подробнейшее их описание. Однако частота тромбозов венечных сосудов, разнообразие их симптоматики и особенно распространенность этого недуга среди еще молодых людей в то время были еще неизвестны. Всякий же, кто ознакомился с описанием симптомов болезни Фрейда, наблюдавшихся им весной 1894 г., должен, по крайней мере, допустить возможность того, что Фрейд страдал от коронарного тромбоза.

Упоминание Фрейдом о «болезненных мышечных узелках» на теле не доказывает справедливость предположения о том, что он страдал от «ревматизма», давшего осложнение на сердце. Состояние сердца Фрейда в последующие годы не дает никаких резонов в пользу этого предположения. Однако можно допустить наличие у него острого постинфекционного миокардита неспецифической природы.

Синдром пароксизмальной тахикардии с предсердной фибрилляцией или без нее хорошо известен. Она может протекать и в отсутствие каких-либо заметных признаков «органического» заболевания. Ее симптоматика не расходится с описаниями Фрейда. Боли, подобные стенокардическим, и одышка могут объясняться коронарной недостаточностью, вызываемой продолжительными приступами.

Однако пароксизмальной тахикардии свойственно часто напоминать о себе больному в разные периоды его жизни. Если бы такой человек прожил достаточно долго, то вряд ли от него довелось бы услышать, что приступы, мучившие его несколько недель или месяцев подряд, уже больше не повторялись в старшем возрасте. Отдельные приступы могут быть спровоцированы различными причинами, особенно перееданием и перенапряжением. Один мой коллега испытывал приступ пароксизмальной тахикардии всякий раз, когда у него начиналась морская болезнь. Известно и то, что появлению таких приступов порой может способствовать высокий уровень тревожности.