Ричард де Амальфи Орловский Гай

Глава 1

Сквозь сон донеслись далекие грубые голоса, конское ржание. Я поднял веки, минуту смотрел на стену из крупных каменных глыб. Из узкого окна ворвался золотой луч, на полу на шкурах неведомого зверя высветился скошенный квадрат, весело скачут колючие искорки.

Голоса и ржание слышны снизу, я вскочил и, на ходу протирая глаза, добрался до окна. Камень под моим животом теплый и надежный, как кора гигантского дерева, внизу во дворе после короткого ночного дождика унесло грязь с вымощенного булыжником пространства, камни блестят, как панцири черепах, а вода бежит в канавке под стеной, иногда выплескиваясь в неглубокие лужи. Дети пускают щепочки, над влажной землей под жаркими лучами дрожит воздух, утреннее солнце пронизывает чуть ли не насквозь.

Я оглянулся на разложенные на широкой лавке доспехи: пора к народу, что выбрать? Кожаные сразу пропитываются птом, от них пахнет, как от стада взмыленных коней, сохнут долго, однако и железо на голое тело не наденешь: придется сперва вязаную рубашку, она же поглотит и пот, но это в разгар лета нести на плечах наковальню…

Снизу со двора уже не просто голоса, а вопли. В дальнем углу семь человек упражняются в стрельбе из лука, мой чернющий конь с рогом посреди лба бродит между ними, помахивает хвостом, за ним крадутся, страшась прилизиться, полные ужаса конюхи.

– Что случилось? – крикнул я сверху.

Задрали головы, разом сдернули шапки, поклонились, один прокричал:

– Ваша милость, мы уже и не знаем, как его остойлить!.. Это ж один из тех коней… что и не кони вовсе… Съел овес, а потом и сами ясли! Железный запор понравился – съел, а еще ходил и высматривал гвозди. В кузнице две подковы схрумал, как бублики. Хорошо, кузнец увидел, отогнал заклятием.

Я прокричал в ответ:

– Знающий у нас кузнец! Вот и спросите, каким заклятием можно такого коня… э-э… остойлить.

Конь поднял красивую мускулистую шею, багровые глаза разгорелись ярче, стали алыми. Мне почудилось, что это пламя гнева, но конь приветливо заржал, махнул хвостом и даже пряднул ушами.

– И я тебя люблю, – ответил я искренне. – Ты у меня чудесный. Скоро приду.

Вздохнул, облачился в металл, при таком коне надо выглядеть рыцарем, даже если не считаю себя им, – положение феодала обязывает.

Уже позднее утро, солнце над замком, но холодом тянет от стен, пола, из неведомых щелей. Сквозняки просто пронизывающие, а там за дверью вообще рвет и мечет, как Тузик тряпку, заблудившийся ветер. Гунтер и даже Зигфрид жалуются на ноющие суставы, я пока держусь, провитаминенный на две жизни вперед, но все равно с тоской думаю про окна со стеклопакетами или хотя бы о масляном калорифере.

Несмотря на утро, в массивных медных держаках полыхают факелы. Я только на третий день заметил, что их не меняют, а в светильники никто не подливает масла. Гунтер объяснил как само собой разумеющееся, что таково желание предыдущего владельца замка, чтоб горели сами, я кивнул с умным видом, если так, то, конечно, какие вопросы, желание хозяина – закон для подчиненных, даже если в числе подчиненных – замок. Жаль, что хозяин не подумал о сквозняках, ах да, он же последние годы вообще не покидал своих покоев, а там не дует…

Мой личный кабинет, он, как и спальня, входит в понятие «мои покои», выходит на другую сторону двора, сюда с утра солнечные лучи не достигают, сейчас здесь ровный красноватый свет факелов, не слишком яркий, скорее – тусклый, но я уже привык, что при каждом моем движении черная тень колышется, двигается по стене, а в углах переламывается и хищно перепрыгивает со стены на стену изломанная, вытянутая и плоская.

Громыхая железом, я миновал кабинет и подошел к двери, как вдруг жуткая тень истончилась и пропала. Комнату залил чистый радостный свет, который не могут дать ни свечи, ни светильники, ни электрические лампочки. Разве что электрическая дуга… нет, и у той свет недостаточно чист, а этот просто незамутненный свет Первого дня…

Из стены вышла плазменная фигура. Широкие плечи, мощная грудь, квадратное лицо с тяжелой челюстью человека властного и вспыльчивого, массивные надбровные дуги, одну вроде бы рассекает шрам, но не рассмотреть в ярком переливающемся свете.

Я ахнул:

– Тертуллиан?.. Но в эти земли ты не мог! Или брехал?

– Теперь могу, – ответил плазменный человек могучим голосом, то ли полководца, то ли проповедника, привыкшего подчинять массы.

– Это из-за меня?

– Не стыдись, – пророкотал он утешающе.

– Да я вроде не стыжусь…

– Стыдишься, – уличил он. – Думаешь, не видно? Ну побей посуду, обругай слуг, ударь ребенка. Не понимаю, из какого ты мира, где стыдятся хорошего?

– Да вот из такого, – пробормотал я злой, что меня, такого сложного и загадочного – я же целый мир! – раскусили так запросто. – Вино будешь?

Он сделал вид, что не услышал глупой шутки, вообще-то я могу и лучше, но уж очень растерялся, а дураком выглядеть никому не хочется. Хуже, чем дураком, выглядеть разве что умным.

Комната разом потеряла запахи пота, горелой смолы, масла, из всех щелей исчезли тени. Тертуллиан светит, как солнце, только не слепя глаза и не заставляя щуриться.

– Ты вклинился в земли Врага, – произнес он серьезно.

Я зябко повел плечами.

– А что, Одноглазый, Клаудия, Вервольф, Кабан, Тудор и даже Крыса – слуги дьявола?

Он слабо усмехнулся.

– Не в том смысле, как понимает простой народ. Им кажется, что дьявол, сидя на черном коне, указывает дланью, а слуги носятся, выполняя его приказы. Все гораздо хуже именно тем, что незримее… Здесь, на этих землях, как бы ничья власть! Здесь нет ни бога, ни дьявола. А слово «слуги», кстати, в землях дьявола давно заменено на «служащие».

Я сказал осторожно:

– Извини, но по мне самое лучшее – ничья земля и ничья власть. Сильному человеку не нужны костыли. Ты же знаешь, я не из этого мира. Потому не суди строго.

Он отмахнулся, за рукой протянулась сверкающая полоса, словно рука на целую секунду превратилась в блистающий веер.

– Я же один из отцов Церкви! Создавшие Церковь могут ли быть слепо верующими? Даже просто верующими?.. Нет-нет, не отвечай, опасный вопрос, не надо вслух. Просто подумай и ответь для себя. Но не суди со всей решительностью, столь свойственной твоему юному возрасту. Пока не говори ни да, ни нет. Прими как аксиому, что свято место пусто не бывает. Вот не бывает – и все! Как не может плодородная земля не покрыться травой, а в траве обязательно появятся жучки, паучки, бабочки, стрекозы… Уже тем, что здесь нет храмов, здешние люди открыли сердца дьяволу. Ведь для него вовсе не требуется своих жертвенников или языческих храмов!.. Достаточно и того, что нет церквей!

Я спросил тупенько:

– А как же черные мессы? Вальпургиевы ночи? Прости, ты в самом деле не хочешь хотя бы присесть? А то как-то неловко… Стоим друг против друга, как на диспуте.

Он покачал головой:

– Я не могу сотворить накрытый стол, даже чашу с вином не могу, нам не доступно то, что делают даже слабые маги. А посылать слугу…

– Да, – согласился я, – не хотелось бы, чтобы тебя увидели…

– И чтоб о тебе подумали лучше, – добавил он с иронией. – Так вот, о простом народе и вальпургиевых ночах… Слабые люди стараются угодить господину, только не знают, как. Словом, Дик, я еще не освоился, что ты уже стал рыцарем, потом паладином, а теперь так и вовсе де Амальфи.

– Де Амальфи?.. – переспросил я тупенько. – Я?

Он отмахнулся.

– Так вот я о чем: Церковь, как и дьявол, дает тебе свободу выбора. Будешь служить Церкви – получишь поддержку Церкви. Будешь служить дьяволу – тебя поддержит дьявол.

Я невольно выпрямился, повел плечами, доспехи слегка звякнули.

– Пусть собачки служат, – сообщил я. – А человек – звучит гордо, даже если это тварь дрожащая. И вообще тростник… Ты присядь, пожалуйста, если пить не хочешь!.. А то мне неловко, я уж так воспитан.

Он опустился в свободное кресло, чтобы мог сесть и я, вот такой я вежливый, но он, как старый римлянин, правила этикета знает, оценил, в огненных глазах одобрение, что я выждал, пока опустит задницу он, а потом лишь нащупываю ягодицами сиденье сам.

– Я не надолго, – сообщил он. – Захотелось проверить, в самом ли деле эти места открылись… и для меня.

– Ну и как?

Он задумался, кивнул:

– В какой-то мере. Ты позволил уцелевшему священнику восстановить церковь и начать службы. Влияние дьявола слегка ослаблено… во всяком случае – в церкви. И это позволило мне, хоть и с усилием, но продраться через Мертвые Поля, Красные Реки и Черный Пояс Безысходности. Словом, в запретные для меня области.

– Но мы не в церкви!

Со стороны окна донеслись крики, звон металла, громко заржал конь. Тертуллиан посмотрел в ту сторону.

– Нравится тебе или нет, но церковь – во дворе замка. Правда, это ни к чему не обязывает.

– Еще бы, – сказал я саркастически. – Меня вообще ничего не обязывает, уж извини. Я сам из всех существующих моделей… а их до черта, хорошо – до ангелов, выбираю те, которые меня устраивают. Только им и следую… Ладно, Тертуллиан, раз уж ты появился, нельзя ли к тебе с просьбой?

Он ухмыльнулся:

– Можно. Как ты говорил, услуга за услугу.

Я проговорил с некоторой с неловкостью:

– Понимаю, ты человек святой, тебя со всех сторон донимают просьбами…

Тертуллиан кивнул:

– Ну-ну, говори. Для такого гордеца обратиться с просьбой, что живую жабу съесть.

– Тертуллиан, я все думаю, как бы сюда те волшебные мечи, что достались мне так по-дурному…

– По-дурному?

– Легко, – поправился я. – Слишком легко.

Он нахмурился, белые светящиеся брови на миг скрыли огненные глаза, покачал огромной головой.

– Пора уже знать, что если что-то достается легко…

– Знаю, – прервал я, – бесплатный сыр только в мышеловке, халявы не бывает, и все такое. Но я взял эти мечи! Теперь, даже если откажусь, расплачиваться все равно? Ну вот… Их бы сюда, в мой замок. Видишь, я уже называю его своим.

Он взглянул мне в глаза, в глазницах свет немыслимой чистоты, я ощутил себя нечистым, отвел взор.

– Ах, Ричард, – проговорил он медленно, с печалью. – Ну не дано мне выполнять такие вот просьбы! Не могу съездить в Зорр, взять там твои мечи и привезти сюда!

– А шепнуть кому-нибудь? – сказал я дрогнувшим голосом. – Например, Сигизмунду? Хоть он и свободен от вассалитета, но по старой дружбе… Или Асмеру, Бернарду, даже Ланселоту. Мол, ваш приятель снова попал в переделку, просит доставить по такому-то адресу, в такую-то крепость, где примет без всякой описи.

Тертуллиан усмехнулся, я смотрел в его огненные глаза, не щурясь, кажется, начиная без всяких формул понимать природу вещей и строение материи.

– Ричард, – ответил он сильным слегка рокочущим голосом, – Ричард… ты не понимаешь. Пока ты один вот такой, что можешь общаться! Ну, не падаешь на колени, не захлебываешься благодарственными молитвами… не бьешься в экстазе… А бывают и такие, что считают мое появление происками дьявола, начинают брызгать святой водой, приводят священников, устраивают крестные ходы… А самое главное, никто не слушает ни одного моего слова!.. Неважно, что говорю, одни бухаются на колени и начинают благодарить Творца за явленную им милость, да как многословно и одинаково!.. другие пытаются изгнать с такой же страстью… А с тобой можно просто говорить. Ты меня понимаешь, хотя это очень странно.

Я спросил с неловкостью:

– Странно, что понимает неверующий?

Он отмахнулся.

– Я сам неверующий, уже говорил. Вообще, любая религия делается неверующими. Запомни, Ричард, основа всех великих религий мира – безбожие. И саму Церковь строили умные и абсолютно неверующие люди. Думаешь, верующие смогли бы построить?.. Ха!.. Я знаком со всеми отцами Церкви, они все, представь себе, неверующие, однако признают необходимость веры не только для народов, но и для каждого отдельного человека. Вера нужна Ричард нужна.

Я покачал головой:

– Но не мне.

Он грустно улыбнулся:

– Даже тебе.

– Не думаю.

– Это сейчас, – сказал он серьезно. – Когда-то это тебе понадобится.

– Никогда, – отрезал я твердо.

– Никогда не женюсь, сказал трехлетний ребенок.

Я ощутил угрызения совести, слишком уж по-бараньи уперся, надо то же самое, но другими словами, повежливее, сказал уже мягче:

– У нас говорят: зарекалась свинья говно кушать… ладно, поживем – увидим. Лично я уверен, что есть установки, которые с возрастом не меняются.

Он поднялся, свет стал ярче. От всей огромной фигуры шло дружеское тепло.

– Еще появлюсь, – пообещал он.

– Только не распугивай мои привидения, – попросил я. – И моих домовых с троллями!

Он с укоризной покачал головой:

– Эх, Ричард… Когда повзрослеешь и начнешь обходиться без них?

Он исчез, в комнате сразу стало темно, только на всех стенах тускло зажелтели пятна масляных светильников.

Мои покои на втором этаже. И когда, громыхая железом, переступил порог в коридор, снизу донесся могучий рев двух десятков крепких мужских глоток. В нижнем зале пир по случаю прибытия герольда короля Барбароссы. Король устраивает турнир по случаю бракосочетания, герольд развозит приглашения. Привез и мне, а я сдуру ответил, что, дескать, а как же, без меня какой турнир.

До турнира месяц, на дорогу вычтем неделю, три в запасе. Ну ладно, пусть даже две на дорогу, в любом случае седлать коней рано. Вообще-то герольд – не велика птица, в его честь разве что бросят чистую тряпку в людской, чтобы выспался перед дорогой, но я еще не установил твердых правил, народ вольничает. Я для них не совсем хозяин, а пока только рыцарь, захвативший замок и принявший их на службу. И хотя присягу уже принесли, должны привыкнуть, что новый хозяин – я.

Правда, к этому должен привыкнуть еще и я сам.

Стражник в коридоре вскочил, стукнул тупым концом копья в пол:

– На страже, ваша милость!

– Вольно, – пробормотал я.

Пройдя мимо, услышал жестяной лязг за спиной, это страж тут же сел на ящик и приготовился дремать. Я иду медленно и даже как бы величаво, так пусть и понимают, на самом деле бдю, не заблудиться бы в собственном замке, еще не совсем орел в ходах странного назначения: кажется, прорыли пьяные муравьи, они же выстроили воздушные мостики с одной башни на другую, возвели галереи, проложили длиннющие коридоры, переходы, ходы вверх, ходы вниз, я пока что ориентируюсь только в самом донжоне, а все эти правые и левые крылья, сторожевые башни, под которыми столько многоэтажных подвалов, проходов, разных помещений…

Вот так в лесу смотришь на коричневую горку муравейника, думаешь, что это он весь, на самом деле только шапка, даже не шапка, а кончик шапки, муравейник же глубоко под землей, что и понятно: зимой там не промерзает, летом никакой лось не разворотит.

С лестницы посмотрел на нижний зал, украшенный стягами, гобеленами и, главное, огромным щитом с моей эмблемой. Народ пирует: одни празднуют освобождение из темниц, другие – повышение, третьи просто рады пожрать и выпить. Ладно, мешать не буду, прошел дальше, стараясь не громыхать, спустился по боковой лестнице, минуя пирующих и вышел во двор.

Один из слуг суетливо подбежал и с услужливостью преклонил колено. Я постарался удержать лицо от улыбки, а голову от благодарственного кивка. Я – сеньор, феодал, должен принимать эти знаки внимания, как должное. И смотреть всегда либо поверх голов, не замечая эту шушеру, либо испепелять гневным взором.

Во дворе пахнуло теплым летним воздухом, пропитанным ароматом свежеиспеченного хлеба, горящим железом, запахами конских каштанов, выделываемых кож, донесся стук молотов по металлу, конское ржание, сердитые вскрики конюхов, – привычный мир звуков и запахов жизни средневекового замка.

Мои подкованные сапоги с молодецким щелканьем расцеловали вымытую дождиком брусчатку, ярчайшее, словно в космосе солнце ударилось лучами в булыжники и рикошетом поразило глаза, я охнул и закрылся ладонью. С легким пощелкиванием трепещет прапорец на воротах, слышен звонкий цокот подков, но моего коня не видать. Наверное, заманили в конюшню. Посреди двора гвардия: Гунтер, Ульман, Тюрингем, Хрурт и Рассело, а также Зигфрид – единственный рыцарь, если не считать произведенного мною в это звание Гунтера.

Гунтер на шаг впереди – с красным обожженным солнцем и морозами лицом, усы не просто в разные стороны, но и кончиками вверх, а так по-прежнему суровый, с топором в руках, на плечах плащ зеленого цвета, поверх кольчуги на груди накидка из грубого полотна с красным крестом на всю грудь.

На шаг позади – гигант Ульман, весь в красном, потому крест на груди вышит белым, и на щите тоже белым, железный шлем с широкими полями, как шляпа, на плече держит алебарду. Совсем недавно все они, исключая Зигфрида, были в простых кожаных доспехах, но после разгрома гадов, пытавшихся захватить замок, нам достались великолепные брони. Ульман, как и все, выпячивает грудь, смотрит с обожанием: оружие и доспехи – это же лучшие игрушки для взрослых детей.

Тюрингем в коническом шлеме с намертво приклепанной полоской стали, что защищает нос. Лицо составлено из отдельных кусков, соединенных грубо, неумело и небрежно, я часто засматриваюсь, что-то в нем странное, словно лицо Франкенштейна, да и речи бывают странные, как и манеры, но в то же время в отряде считается самым искусным копейщиком. Он сейчас с копьем в руке стоит в небрежной позе, поставил ногу на камень, щит на колене, опирается на него локтем. Он весь в сером, потому крест, как у Ульмана нашит белый, только у того со слегка расщепленными кончиками, а у Тюрингема концы креста как будто расплюснуты тяжелым молотом.

Хрурт в полных рыцарских доспехах, даже шлем самый закрытый: цилиндрическое ведро с узкой щелью для глаз, а ниже дырочки для дыхания, никаких вычурных прибамбасов вроде поднимающегося забрала. Доспехи тоже самые прочные, но при его чудовищной силе ему не в тягость, носит с радостью, снимает неохотно, вот так с виду его не отличишь от настоящего рыцаря, чем сильно гордится. Он единственный, кто в плаще прямо поверх стальных доспехов, никаких накидок или кольчуг.

Рассело с тонким длинным мечом в руке, он в кольчуге из мелких колец, поверх белая накидка с черным стилизованным крестом, это даже не крест, а меч острием вниз с крестообразной рукоятью. Шлем на нем походит на каску солдат Второй мировой войны, никаких лишних выступов, забрал, украшений, а кольчуга из таких мелких стальных колец, что я усомнился в ее прочности. В то же время это прекрасный воин, берет он больше скоростью и ловкостью, чем силой, на что делает ставку Ульман.

И последний – Зигфрид. Этот чуточку в сторонке, всякий раз подчеркивая, что он – настоящий рыцарь, хоть и однощитовый, то есть не владеет ни замком, ни землями, а все, что у него есть: конь и меч, да еще простенькие доспехи, которые теперь сменил на лучшие из трофейных. Но все-таки – рыцарь, потомственный, все его предки были рыцарями, все защищали или захватывали земли и все гибли в боях, никто не умер в постели.

Глава 2

Я издали улыбался им всем, а Зигфриду еще и подмигнул дружески, надо показать, что, как рыцарь рыцаря, выделяю из числа простого народа. Широкомордый и широкоскулый, он расплылся в улыбке. Хотя по генеалогии из рода Нибелунгов, младший сын владетельного сеньора Кунинга, но в лице не следа арийскости, разве что рост и могучее сложение, сразу вспоминается, что в те времена по его землям проходили орды Аттилы, а германцы были у Бича Божьего основной ударной силой.

Широкий в плечах и выпуклогрудый, толстошеий, с мускулистыми руками, толстыми, как бревна, теперь он встречает меня в новеньких доспехах, великодушно отдав старые кузнецу для перековки на подковы и гвозди. Верхняя половинка лба все так же нежно белеет, как украинское сало, остальная морда лица цветом напоминает поспевший желудь, словно и спит в солярии.

При моем приближении все вытянулись, стукнули мечами и топорами по щитам.

– Ну что, орлы, – сказал я вместо приветствия, – осваиваемся?

Гунтер ответил за всех:

– Спасибо, ваша милость, за доспехи!

– На здоровье, – ответил я. – Рад, что вам понравились.

Гунтер заулыбался, мол, понимаем шутки сеньора.

– Все наши люди, – сказал он счастливо, – уже в новом железе!.. Кузнецы день и ночь подгоняют, переделывают. Из всех наших… то есть ваших деревень кузнецов нагнали, железо у этих гадов такое, что не всякий молот берет!

– Зато и чужой меч не возьмет, – рассудил я мудро. – Что с луками?

– Еще двенадцать собрали, – сообщил Гунтер с гордостью, – ну, скажу вам, это луки! Всем лукам луки. Мы все по очереди пробовали: стальную пластину бьет навылет со ста шагов!

– Отлично, – сказал я с облегчением, но, как отец-командир, строго напомнил: – Но это заслуга лука, а не ваша. А как насчет точности и скорострельности? То-то!.. Давайте, шустрите. Предела совершенству нет. Тяжко в доспехах, легко… гм… потом, опосля. Пусть осваиваются и остальные прочие. Кстати, Гунтер, пора объехать наши владения. В прошлый раз я окинул вельможным взором село, а сейчас надо посмотреть кордоны… Ну, где мои земли соприкасаются с землями соседей.

Все никак не приучу себя говорить «мои владения», но для них и «наши» звучит естественно, высокопоставленные о себе говорят во множественном лице, мы-де, Николай Второй, милостиво порешили изволить отрубить вам голову, а вот вас повесить…

Тюрингем, оруженосец Гунтера, спросил ликующе:

– Когда поедем? Прямо щас?

– Попозже, – ответил я. – Может, после обеда. Или после завтрака.

Сказал и с трудом одолел естественный импульс идти в конюшню и седлать своего чудного коня.

– Проверь, – бросил Тюрингему небрежно, – чтобы все кони были… как кони. Ну там с подковами в порядке, старую сбрую заменить новой, коней заправить… в смысле, накормить…

Он сорвался с места, словно спринтер на стометровке. Я проводил его взглядом, еще раз напомнив себе, что надо не просто привыкать к новому положению сеньора, а врасти, как в собственную кожу. В этом мире, во всяком случае в землях Амальфи, я отдаю приказы, и всяк бросается их исполнять, словно в армии. Здесь неважно, что я молод, что нет опыта жизни в этих условиях. Зато у меня звание, то есть, статус феодала, а это значит, что всякий, ниже по званию или чину, слушается беспрекословно и мчится выполнять все, что бы я ни ляпнул.

С одной стороны приятно, что не надо спорить и убеждать, с другой стороны, я должен отдавать только мудрые приказы – поправлять некому.

Тюрингем исчез в распахнутых воротах конюшни. Гунтер поглядел вслед, на лице тревожное раздумье.

– Ваш конь, ваша милость…

– Точно, – согласился я. – Конь.

– Чем больше смотрю на него, ваша милость…

Он умолк, не находя слов, я спросил настороженно:

– Что с ним?

– Да вот иногда просто шерсть дыбом!

Зигфрид хмыкнул:

– На спине. Он у нас, как медведь. Сэр Ричард, мы все смотрим на вашего коня с завистью.

Вдалеке через двор идет толстенький человек в сутане, мне показалось, что кто-то новый, но когда по дуге обошел лужу, приподнимая, как девица подол, сутану, я разглядел лицо отца Ульфиллы, священника, которого я не звал, но миссионеры приходят незваными. Еще чуть укрепится, и начнет собирать народ на истребление исчадия дьявола. Исчадие дьявола, как он уже сообщил, – это я.

– Да, – ответил я нехотя, – послушный конь. Что еще воину нужно?

Гунтер кивнул:

– Хороший конь. Жаль, их все меньше и меньше. Я думал, вовсе не осталось… Где вы его, ваша милость, только и добыли!

– А что, – спросил я уклончиво, – куда смотрят здешние мичуринцы? Ну, святые или колдуны? Такие кони пронесли бы рыцарей со словом Божьим по всем странам, землям и прилегающим к ним островам!

Гунтер двинул плечами:

– Я простой воин, ваша милость.

– Уже не простой, – напомнил я.

Он поклонился:

– Да, теперь, благодаря вашей щедрости, уже рыцарь, хотя никак не привыкну… Но я не родился рыцарем, меня не учили слагать стихи и говорить красиво, так что я не знаю откуда эти кони… Но есть человек, который просто должен знать.

Наши взгляды встретились, я оскалил зубы в хищной усмешке:

– Намек понял, как сказала Пелагея-ключница. Пойду вытрясу из этого человека всякие ответы! А пока собери небольшой отряд… ты тоже со мной, посмотрим где и что. Еще захвати трех-четырех лучников. Из тех, кто научились пользоваться. Заодно и проверим, что умеют.

– Как скажете, ваша милость!

Я направился к распахнутым воротам донжона, оттуда уже не доносятся песни: прослышали, что хозяин во дворе, бдит и трудится, разбежались. Гунтер дисциплинированно пошел слева, приотстав на полшага, как вышколенный пес на коротком поводке, я невольно замедлил шаг, придумывая, что спросить или какие задания он ждет, Гунтер идет молча, искоса посматривая в мое исполненное, надеюсь, благородной задумчивости лицо.

– Что будете делать, ваша милость?

Я тоже посмотрел искоса, язык дан человеку, чтобы скрывать свои мысли, ответил с веселым легкомыслием:

– Сперва обживусь… Здесь право первой брачной ночи существует? Хватит спать у костра, получать раны, трястись на коне с утра до вечере и снова до утра, голодать по несколько суток… Отъемся, отосплюсь…

– А потом?

Он спрашивал настойчиво, мне не понравился блеск черных, как маслины, глаз.

– Потом буду обустраивать свои земли, – ответил я уже рассудительнее. Надеюсь, это прозвучало достаточно рассудительно. – Многое, как вижу, запущено. В Срединных королевствах хозяйство, надо сказать, на высоте, а здесь и коровы мелкие, беспородные, и свиньи худые, и гуси больше на уток похожи… Что это за коровы, спрашиваю, если молока, как от коз?

Он кивнул, соглашаясь, но я видел, что огонек в глазах не угас. Передохнув, сказал снова:

– Ваша милость, хоть режьте, но не поверю, что вот так и останетесь жить-поживать да добро… Не тот вы человек… нет-нет, оставьте меч, я не сказал, что брешете, но часто сам человек не знает, что за первым шагом будет и второй, но второй уже совсем непохожий на первый…

Мы подошли к воротам, я остановился на грани солнечного света и полутьмы нижнего зала, поинтересовался с предельным равнодушием:

– Ну-ну, и чем я буду заниматься?

– Ваша милость, вы мудро сделали, что сразу же взялись укреплять оборону. Это сэра Галантлара страшились, а вот вас еще не раз прощупают на предмет податливости! Да и вы сами… Как насчет того, чтобы самому прощупать, скажем, Крысу? То бишь барона де Пусе? Воин из него никудышний, хозяин еще хуже… Да и земли, честно говоря, бедные, зато через них прямой выход к Лабе, а по ней можно хоть на плотах попасть в любое из Приречных королевств, а то даже доплыть до Великого Моря! Или попробовать как-то сладить с Кабаном, хотя тот покруче, покруче…

Я усмехнулся.

– Ну и кровожадный ты! Я рядом с тобой совсем голубь мира и прогресса. А кто наши соседи справа и слева?

– У Кабана сейчас заварушка с бароном Талибальдом, это его сосед с той стороны. Можно бы под шумок оттяпать пару деревень, выйти на брод через Черную Речку, а у кого брод, тот шерстит мыто со всех проезжающих!

– Да, – согласился я. – Сидишь себе, а денежки капают…

Он приободрился:

– Ну я о чем и говорю!

– Ладно, – сказал я, – Мне надо сперва с замком и местным народом разобраться. А потом подумаем, что дальше.

Он не уходит, смотрит пытливо, ожидая указаний, я задумался, что же я не сделал срочного, что упустил из виду, старый начальник стражи ждет, лицо бесстрастное, темные, как чернослив, глаза смотрят с ожиданием, усы пока что как у Петра Первого, в стороны, кончики кверху. Разве что не распушил, как первый наш император, а закрутил, сделал кончики острыми, как шильца.

Ага, мелькнула мысль, после того, как я отпустил Сигизмунда, возникла проблема с оруженосцем. Дело не только в том, что рыцарю положено иметь оруженосца по рангу и по статусу, как офицеру – денщика, а затем – ординарца, но в самом деле часть бытовых проблем нужно спихивать на помощников. К тому же быть оруженосцем почетно: абитуриент обучается навыкам рыцарского умения, перенимает приемы, в конце концов и сам удостаивается высокого рыцарского звания.

Оруженосцами обычно становятся младшие отпрыски голубых кровей, рыцарские семьи суетятся, стараясь пристроить чадо повыше в услужение, но в моем случае глупо рассчитывать, что ко мне пришлют что-то достойное. С другой стороны, это и к счастью: я не обременен старыми связями с местными феодалами, что обязывают оказывать обременительные услуги.

– Вот что, Гунтер, – сказал я солидно, словно только что вспомнив, – подыщи крепкого и смышленого парня мне в оруженосцы!

Гунтер помедлил, прежде, чем ответить:

– Сэр Ричард, не урон ли вашему званию, если у вас оруженосцем будет простолюдин?

– Мы все произошли от одной обезьяны, – ответил я привычно и добавил поспешно: – И от Адама, как говорит Святая Церковь.

Он переспросил в некотором замешательстве:

– От Адама и обезьяны?

– Ну, – сказал я в затруднении, – ведь сказано же в Писании, что после убийства Каином Авеля их папа, загоревавший Адам, сто тридцать лет не возложился… не возлегался на ложе к Еве. Есть различные толкования насчет этих ста тридцати лет, есть довольно… гм… хорошо разработанные сюжеты, в том числе в живописи и литературе… а также в анекдотах. К тому же история возникновения СПИДа от чересчур интимного контакта с обезьянами… словом, это не совсем наше дело, ты согласен?..

Судя по его лицу, согласен, еще как согласен, тем более что ничего не понял.

– Да, – ответил он поспешно, – тем более что отец Ульфилла о таком не говорил…

– У отца Ульфиллы не переспрашивай, – строго сказал я. – Он не все знает, а тыкать незнанием такого толстого человека нехорошо.

– Да, ваша милость. Осмелюсь заметить, что у всех рыцарей в оруженосцах – сыновья баронов, графов, виконтов…

– Перекрестное опыление, – отмахнулся я. – Берут ничтожного сопляка в обмен на то, что пристраивают своего! Знаем эти штучки, проходили. К счастью, я никому ничем не обязан. Мне можно подобрать настоящего воина, которого со временем можно возвести в рыцарское звание.

Он спросил нерешительно:

– Может быть, возьмете Ульмана и Тюрингема? Ну зачем мне оруженосцы? Я так все сам делаю…

– Тебе положено, – отрубил я. – Ага, и вот еще… Ночное нападение показало, что защитная магия замка исчезла. Во всяком случае так говорит наш маг Рихтер. Так что у нас одна надежда на лучников.

Он выпрямил грудь, усы воинственно приподнялись, в темных глазах вспыхнул воинственный огонь.

– Одна?

– Так говорят, – отмахнулся я. – Словом, это наша не единственная надежда, но – основная.

Он слушал очень внимательно, брови сдвинул к переносице, отчего глаза стали совсем черными, солнце искрится на кончиках усов, как на отточенных лезвиях крошечных ножей, иногда произносил «да, ваша милость», «сделаем, ваш милость», а когда вспоминал, что отныне он тоже рыцарь, с трудом говорил «да, сэр Ричард» и замирал, ужасаясь своей смелости.

– Пока нападающие, – продолжал я, – будут бежать к воротам по единственному мосту, их надо перестрелять, как баранов. Добежавших – перебить, когда начнут выбивать ворота. Тоже стрелами!

Он похлопал по эфесу меча:

– Ваша милость пожаловали мне такой клинок… и такие доспехи! Да пусть сунутся.