Белый пудель (сборник) Куприн Александр
1870–1938
«…Веселая, занятная, чудная штука – эта жизнь…»
Если бы мы решили как можно вернее представить себе российскую действительность конца XIX – начала XX века, то, пожалуй, лучше всего этому смогли бы помочь сочинения Александра Ивановича Куприна (1870–1938). Пожалуй, никто из писателей-современников не показал ее с такой точностью в деталях и в таком разнообразии типов и характеров, с такой внешней и внутренней полнотой, а главное – с такой чувственной осязаемостью, что, кажется, все это писано с натуры и иначе быть увидено просто не может. Блестящий изобразитель нравов, Куприн рельефно, с особой пристальностью описывал среду, быт, образ жизни людей из самых разных слоев общества.
Родился Куприн в городе Наровчатове Пензенской губернии, в небогатой семье. Отец его, мелкий чиновник, умер, когда сыну шел второй год. Мать, из татарского княжеского рода, после смерти мужа бедствовала и вынуждена была отдать сына в сиротское училище для малолетних.
Куприн вспоминал: «Бывало, в раннем детстве, вернешься после долгих летних каникул в пансион. Все серо, казарменно, пахнет свежей масляной краской и мастикой, товарищи грубы, начальство недоброжелательно. Пока день – еще крепишься кое-как.
Но когда настанет вечер и возня в полутемной спальне уляжется, – о, какая нестерпимая скорбь, какое отчаяние овладевают маленькой душой! Грызешь подушку, подавляя рыдания, шепчешь милые имена и плачешь, плачешь жаркими слезами, и знаешь, что никогда не насытишь ими своего горя».
Уже тогда Куприн прослыл большим фантазером и прекрасным рассказчиком, сочинял стихи, отличался неуемной энергией и разнообразными проделками. В автобиографическом рассказе «Храбрые беглецы» герой его, мальчик Нельгин, выдумщик и бунтарь, противостоит косной силе давящего личность порядка в казенном сиротском пансионе.
В московской военной гимназии, позже преобразованной в кадетскую школу, впечатления десятилетнего Куприна также не были особенно радостными. Снова казенщина, грубость окружения, тупость начальства, «всеобщий культ кулака», зависимость слабых от сильных – все это противоречило тем лучшим началам – началам чести и благородства, которым учили мальчика в семье. Впечатления об этом периоде жизни отразились в повестях Куприна «На переломе (Кадеты)» и «Юнкера».
После кадетской школы было юнкерское училище. Куприн готовился к военной карьере, однако, не поступив в Военную академию, подал в отставку. Жадный до впечатлений, он стал вести страннический образ жизни, работал грузчиком, наборщиком, журналистом, землемером, артистом, коммерсантом и т. д. Автобиографический жизненный материал лег в основу многих его произведений.
Личностью Куприн был чрезвычайно колоритной. О его бурной жизни ходили легенды. Обладая недюжинной физической силой и взрывным темпераментом, он жадно устремлялся навстречу любому новому опыту. Он спускался под воду в водолазном костюме, летал на аэроплане (полет этот закончился катастрофой, едва не стоившей Куприну жизни, – об этом рассказ «Мой полет»), организовывал атлетическое общество… Во время Первой мировой войны им и его женой в их гатчинском доме был устроен частный лазарет.
И интересовали писателя самые разные люди. Чтобы лучше узнать заинтересовавшего его человека, почувствовать воздух, которым тот дышит, он готов был, не щадя себя, пуститься в самую немыслимую авантюру. К. Чуковский вспоминает: «Вечно его мучила жажда исследовать, понять, изучить, как живут и работают люди всевозможных профессий – инженеры, фабричные, шарманщики, циркачи, конокрады, монахи, банкиры, шпики – он жаждал узнать о них всю подноготную, ибо в изучении русского быта не терпел никакого полузнайства, никакой дилетантщины и почувствовал бы себя глубоко несчастным, если бы вдруг обнаружилось, что ему неизвестна какая-нибудь бытовая деталь из жизни, скажем, водолазов или донских казаков. Не было такой жертвы, которой бы он не принес, чтобы изучить доскональнее всю, как теперь говорится, специфику той или другой человеческой деятельности».
Февральскую революцию Куприн принял с энтузиазмом, а вот к большевистскому перевороту и к власти большевиков отнесся резко негативно, хотя поначалу пытался с ними сотрудничать и даже собирался издавать крестьянскую газету «Земля». Вскоре он перешел на сторону Белого движения, а после его поражения эмигрировал сначала в Финляндию и затем во Францию, где обосновался в Париже. Оторванность от родины писатель переживал очень сильно, однако продолжал творить (романы «Колесо времени», «Юнкера», «Жанета», статьи и рассказы). В 1937 году, незадолго до смерти, он, больной и уставший, вернулся вместе с женой в Россию.
Во многих произведениях Куприна мы находим традиционное для русской литературы сочувственное изображения «маленького» человека. Мир несправедлив к нему, тяжелые условия жизни загоняют его в угол, заставляют влачить жалкую участь.
Впрочем, простой человек у Куприна оказывается способным постоять за себя, обладает завидной внутренней крепостью. Народная жизнь предстает в его произведениях в самых разных проявлениях, в своем естественном течении, с кругом обычных повседневных забот – не только с горестями, но также и радостями, и утешениями.
Во многих произведениях Куприна отчетливо ощутимо присутствие чистого возвышенного начала – оно и в его тяготении к героическим сюжетам, и в его стремлении увидеть высшие проявления человеческого духа – в любви, творчестве, доброте… Не случайно и героев он часто выбирал выпадающих, выламывающихся из привычной колеи жизни, ищущих какого-то иного, более полного и живого бытия, свободы, красоты, изящества…
Какие бы темные стороны действительности ни изображал Куприн (с какой силой, к примеру, написан шахтерский быт в рассказе «В недрах земли» – с драками, пьянством, руганью, порожденными тяжелыми, нечеловеческими условиями существования), в его произведениях так сильна радость жизни, что даже самые мрачные из них все равно несут в себе заряд бодрости. Как говорит один из купринских героев, «главное – не бойтесь вы, не бойтесь жизни: она веселая, занятная, чудная штука – эта жизнь…».
Еще одна примечательная черта его творчества – писатель умел изнутри почувствовать течение естественной, природной жизни. Согласие с законами природы – для Куприна желанная норма, идеал, которым он часто поверяет современную жизнь (повесть «Олеся»), находя в ней печальные уклонения от этой нормы, нарушение одухотворяющего мир лада. Для многих читателей именно такое естественное, органичное восприятие жизни Куприна, здоровая радость бытия стали главным притягательным свойством его прозы с ее гармоничным сплавом лирики и романтики, сюжетно-композиционной соразмерности, драматизма действия и точности в описаниях.
Куприн – превосходный мастер литературного характера: портрет, психология, речь – все у этого писателя проработано до мельчайших нюансов. Прекрасно рисовал он в своих произведениях и пейзажи, а также тонко и выразительно передавал то, что связано именно с чувственным восприятием жизни (Бунин и Куприн состязались, кто точнее определит запах того или иного явления).
Писателя вообще привлекал мир природы, к которому он был очень чуток. Взять хотя бы рассказ «На реке», продолжающий тургеневскую традицию и вполне сопоставимый с «Бежиным лугом».
Очарование июльской ночи, плеск воды в реке, запах липы, росистой травы и меда, стрекотание миллионов степных кузнечиков и минуты всеохватной тишины, когда мальчику чудится, что мимо торжественно проплывает что-то огромное, как мироздание…
Рассказ удивительно живописен и емок – здесь и описание ночи, и трепетные чувства мальчика, от лица которого ведется повествование, и подробности ловли раков, и легенда о страшном разбойнике, именем которого названа река, – все настолько осязаемо, что кажется – видишь собственными глазами.
Куприн умел замечательно рассказывать о животных. Не случайно его рассказы «Барбос и Жулька», «Белый пудель», «Изумруд», «Ю-ю» вошли в золотой фонд русской литературы. Казалось бы, самые примитивные существа в его изображении обнаруживают характер, испытывают вполне человеческие эмоции («Скворцы»), а сцены из их жизни, им описанные, как правило, очень зрелищны. Писатель вообще щедр на зримые выразительные детали, которые и делают его образы особенно пластичными. Если бежит пес, то Куприн непременно подметит, что у него загнулось ухо, если пес зевает, то язык у него завивается трубочкой.
Человек живет не только среди людей, но и среди животных, обладающих своей мудростью, у которой людям есть чему поучиться. С каким мастерством и пониманием описывает Куприн, например, кошку Ю-ю в одноименном рассказе: ее преданность хозяевам, ее нрав, ее забавное участие в жизни людей – все это становится нашим достоянием именно благодаря способности художника проникнуть в душу животного.
Или рассказ о скаковой лошади «Изумруд», где Куприн великолепно описывает скачки на ипподроме. Кажется, будто нам доподлинно известны ощущения и мысли азартно бегущей лошади, готовой каждую минуту сорваться во весь опор и в то же время напряженно прислушивающейся к властным рукам искусно управляющего ею наездника.
Любое соприкосновение с миром зверей у Куприна согревает человека, учит его великодушию, доброте, чего так не хватает подчас человеческому обществу.
Рассказы, вошедшие в этот сборник, повествуют в основном о детстве и о животных. Однако невозможно отграничить мир детства от взрослого мира, образ которого у Куприна часто драматичен.
В рассказе «Чудесный доктор» отец семейства оказывается на грани самоубийства, потому что не в силах помочь своей семье, попавшей в бедственное положение. У него нет денег, нет работы. И лишь счастливая случайность сводит его в заснеженном городском саду с неизвестным человеком, который оказывается доктором и бескорыстно помогает герою и его семье. Доктор этот имеет реальный прототип – знаменитого хирурга Пирогова, памятник которому установлен в Москве. Однако дело даже не в имени, а в том, что есть на свете такие люди, кому не безразлична чужая беда.
Такова особенность многих произведений Куприна: в его художественном мире доброта действенна, активна, обладает реальной благотворной силой. Этой силой наделены и люди, и животные, и вся природа. Сирота Вася в рассказе «В недрах земли», вынужденный из-за куска хлеба работать в забое, где и взрослому-то нелегко, спасает в минуту опасности шахтера, а пойнтер Завирайка приводит людей к попавшему в заячий капкан знакомому псу.
Доверие к миру у юных героев Куприна сочетается с готовностью воспротивиться несправедливости, постоять за себя и за более слабого. Именно таков двенадцатилетний Сережа, герой рассказа «Белый пудель», одного из самых известных произведений писателя. Его душа жадно открыта навстречу жизни, восторженно впитывает ее прелесть. Идиллическое содружество бродячих артистов – старика шарманщика Лодыжкина, исполняющего акробатические упражнения Сережи и пуделя Арто с его цирковыми «штучками» – то и дело сталкивается с грубостью и жадностью, вызывая в них негодование или искреннее удивление. Но, окруженные роскошной южной природой, они не придают этому большого значения: их радует море, цветущие магнолии, беседки, затканные виноградом со свисающими тяжелыми гроздьями…
В речи старика шарманщика мы постоянно слышим выразительное фольклорное слово – пословицу или поговорку: «не все…продается, что покупается», «Бог напитал, никто не видал, а кто видел, тот не обидел…» и другие. Стихия простонародной речи, так точно переданная автором, создает атмосферу живой мудрости, противостоящей напористой уверенности богатых во всевластии денег.
Но идиллии трудно устоять в этом сложном, полном противоречий мире. Похищен пудель Арто, а старик Лодыжкин не может воспользоваться законом, чтобы вернуть его: у него нет паспорта. И тогда Сережа ночью один отправляется выручать Арто. Куприн не идеализирует своего юного героя, хотя мужество и решительность мальчика вызывают в нем самые теплые чувства.
Писатель приоткрывает нам переживания мальчугана: вот только что переполнявшая его душу «щекочущая, головокружительная отвага» сменяется «мучительным ощущением полной беспомощности, заброшенности и одиночества», стоит ему оказаться на территории чужой усадьбы, окруженной высоким забором. Его смятение и страх перед огромным рыжим дворником – чувства именно подростка, которые тонко улавливает Куприн. И тем достойней его мужество, что Сережа, зная, ради чего старается, преодолевает страх.
Насколько резко отличается толковый не по летам Сережа, вынужденный зарабатывать на хлеб собственным трудом, от взбалмошного барчонка, вокруг которого крутятся готовые исполнить любой его каприз взрослые! Тут Куприн ироничен и не скрывает своего отрицательного отношения ни к барчуку, ни – особенно – к потакающим ему взрослым. Мы как будто наяву слышим истошный вопль Трилли: «Хочу-у! Дайте собаку, дайте собаку…» – и разноголосый испуганный гам вокруг.
В некоторых купринских сюжетах можно увидеть долю мелодраматизма, но писатель убежден: мир прекрасен не только сам по себе, но и благодаря добрым, самоотверженным проявлениям человека – вопреки злу и несправедливости. Честность и доброта торжествуют во многих его произведениях. Что больше всего Куприн ценит в людях, так это внутреннюю независимость, способность прийти на помощь, целеустремленность.
Писатель любил ярких, смелых, мужественных людей (не случайно его тянул к себе цирк), старался находить их везде, где бы ни бывал, и его юные герои вроде мальчика, хозяина белого пуделя, не побоявшегося прийти на выручку своему питомцу, оставляют в читателе светлое, почти праздничное впечатление.
Евгений Шкловский
Слон
I
Маленькая девочка нездорова. Каждый день к ней ходит доктор Михаил Петрович, которого она знает уже давно-давно. А иногда он приводит с собою еще двух докторов, незнакомых. Они переворачивают девочку на спину и на живот, слушают что-то, приложив ухо к телу, оттягивают вниз нижнее веко и смотрят. При этом они как-то важно посапывают, лица у них строгие, и говорят они между собою на непонятном языке.
Потом переходят из детской в гостиную, где их дожидается мама. Самый главный доктор – высокий, седой, в золотых очках – рассказывает ей о чем-то серьезно и долго. Дверь не закрыта, и девочке с ее кровати все видно и слышно. Многого она не понимает, но знает, что речь идет о ней. Мама глядит на доктора большими, усталыми, заплаканными глазами. Прощаясь, главный доктор говорит громко:
– Главное, – не давайте ей скучать. Исполняйте все ее капризы.
– Ах, доктор, но она ничего не хочет!
– Ну, не знаю… вспомните, что ей нравилось раньше, до болезни. Игрушки… какие-нибудь лакомства…
– Нет, нет, доктор, она ничего не хочет…
– Ну, постарайтесь ее как-нибудь развлечь… Ну, хоть чем-нибудь… Даю вам честное слово, что если вам удастся ее рассмешить, развеселить, – то это будет лучшим лекарством. Поймите же, что ваша дочка больна равнодушием к жизни, и больше ничем… До свидания, сударыня!
II
– Милая Надя, милая моя девочка, – говорит мама, – не хочется ли тебе чего-нибудь?
– Нет, мама, ничего не хочется.
– Хочешь, я посажу к тебе на постельку всех твоих кукол. Мы поставим креслица, диван, столик и чайный прибор. Куклы будут пить чай и разговаривать о погоде и о здоровье своих детей.
– Спасибо, мама… Мне не хочется… Мне скучно…
– Ну, хорошо, моя девочка, не надо кукол. А может быть, позвать к тебе Катю или Женечку? Ты ведь их так любишь.
– Не надо, мама. Правда же, не надо. Я ничего, ничего не хочу. Мне так скучно!
– Хочешь, я тебе принесу шоколаду?
Но девочка не отвечает и смотрит в потолок неподвижными, невеселыми глазами. У нее ничего не болит и даже нет жару. Но она худеет и слабеет с каждым днем. Что бы с ней ни делали, ей все равно, и ничего ей не нужно. Так лежит она целые дни и целые ночи, тихая, печальная. Иногда она задремлет на полчаса, но и во сне ей видится что-то серое, длинное, скучное, как осенний дождик.
Когда из детской отворена дверь в гостиную, а из гостиной дальше в кабинет, то девочка видит папу. Папа ходит быстро из угла в угол и все курит, курит. Иногда он приходит в детскую, садится на край постельки и тихо поглаживает Надины ноги. Потом вдруг встает и отходит к окну. Он что-то насвистывает, глядя на улицу, но плечи у него трясутся. Затем он торопливо прикладывает платок к одному глазу, к другому и, точно рассердись, уходит к себе в кабинет. Потом он опять бегает из угла в угол и все… курит, курит, курит… И кабинет от табачного дыма делается весь синий.
III
Но однажды утром девочка просыпается немного бодрее, чем всегда. Она что-то видела во сне, но никак не может вспомнить, что именно, и смотрит долго и внимательно в глаза матери.
– Тебе что-нибудь нужно? – спрашивает мама.
Но девочка вдруг вспоминает свой сон и говорит шепотом, точно по секрету:
– Мама… а можно мне… слона? Только не того, который нарисован на картинке… Можно?
– Конечно, моя девочка, конечно, можно.
Она идет в кабинет и говорит папе, что девочка хочет слона. Папа тотчас же надевает пальто и шляпу и куда-то уезжает. Через полчаса он возвращается с дорогой, красивой игрушкой. Это большой серый слон, который сам качает головою и машет хвостом; на слоне красное седло, а на седле золотая палатка и в ней сидят трое маленьких человечков. Но девочка глядит на игрушку так же равнодушно, как на потолок и на стены, и говорит вяло:
– Нет. Это совсем не то. Я хотела настоящего, живого слона, а этот мертвый.
– Ты погляди только, Надя, – говорит папа. – Мы его сейчас заведем, и он будет совсем, совсем как живой.
Слона заводят ключиком, и он, покачивая головой и помахивая хвостом, начинает переступать ногами и медленно идет по столу. Девочке это совсем не интересно и даже скучно, но, чтобы не огорчить отца, она шепчет кротко:
– Я тебя очень, очень благодарю, милый папа. Я думаю, ни у кого нет такой интересной игрушки… Только… помнишь… ведь ты давно обещал свозить меня в зверинец посмотреть на настоящего слона… и ни разу не повез…
– Но, послушай же, милая моя девочка, пойми, что это невозможно. Слон очень большой, он до потолка, он не поместится в наших комнатах… И потом, где я его достану?
– Папа, да мне не нужно такого большого… Ты мне привези хоть маленького, только живого. Ну, хоть вот, вот такого… Хоть слоненышка.
– Милая девочка, я рад все для тебя сделать, но этого я не могу. Ведь это все равно как если бы ты вдруг мне сказала: папа, достань мне с неба солнце.
Девочка грустно улыбается.
– Какой ты глупый, папа. Разве я не знаю, что солнце нельзя достать, потому что оно жжется. И луну тоже нельзя. Нет, мне бы слоника… настоящего.
И она тихо закрывает глаза и шепчет:
– Я устала… Извини меня, папа…
Папа хватает себя за волосы и убегает в кабинет. Там он некоторое время мелькает из угла в угол. Потом решительно бросает на пол недокуренную папиросу (за что ему всегда достается от мамы) и кричит горничной:
– Ольга! Пальто и шляпу!
В переднюю выходит жена.
– Ты куда, Саша? – спрашивает она.
Он тяжело дышит, застегивая пуговицы пальто.
– Я сам, Машенька, не знаю куда… только, кажется, я сегодня к вечеру и в самом деле приведу сюда, к нам, настоящего слона.
Жена смотрит на него тревожно.
– Милый, здоров ли ты? Не болит ли у тебя голова? Может быть, ты плохо спал сегодня?
– Я совсем не спал, – отвечает он сердито. – Я вижу, ты хочешь спросить, не сошел ли я с ума? Покамест нет еще. До свиданья! Вечером все будет видно.
И он исчезает, громко хлопнув входной дверью.
IV
Через два часа он сидит в зверинце, в первом ряду, и смотрит, как ученые звери по приказанию хозяина выделывают разные штуки. Умные собаки прыгают, кувыркаются, танцуют, поют под музыку, складывают слова из больших картонных букв. Обезьянки – одни в красных юбках, другие в синих штанишках – ходят по канату и ездят верхом на большом пуделе. Огромные рыжие львы скачут сквозь горящие обручи. Неуклюжий тюлень стреляет из пистолета. Под конец выводят слонов. Их три: один большой, два совсем маленькие, карлики, но все-таки ростом куда больше, чем лошадь. Странно смотреть, как эти громадные животные, на вид такие неповоротливые и тяжелые, исполняют самые трудные фокусы, которые не под силу и очень ловкому человеку. Особенно отличается самый большой слон. Он становится сначала на задние лапы, садится, становится наголову, ногами вверх, ходит по деревянным бутылкам, ходит по катящейся бочке, переворачивает хоботом страницы большой картонной книги и, наконец, садится за стол и, повязавшись салфеткой, обедает, совсем как благовоспитанный мальчик.
Представление оканчивается. Зрители расходятся. Надин отец подходит к толстому немцу, хозяину зверинца. Хозяин стоит за дощатой перегородкой и держит во рту большую черную сигару.
– Извините, пожалуйста, – говорит Надин отец. – Не можете ли вы отпустить вашего слона ко мне домой на некоторое время.
Немец от удивления широко открывает глаза и даже рот, отчего сигара падает на землю. Он, кряхтя, нагибается, подымает сигару, вставляет ее опять в рот и только тогда произносит:
– Отпустить? Слона? Домой? Я вас не понимаю.
По глазам немца видно, что он тоже хочет спросить, не болит ли у Надиного отца голова… Но отец поспешно объясняет, в чем дело: его единственная дочь, Надя, больна какой-то странной болезнью, которой даже доктора не понимают как следует. Она лежит уж месяц в кроватке, худеет, слабеет с каждым днем, ничем не интересуется, скучает и потихоньку гаснет. Доктора велят ее развлекать, но ей ничто не нравится; велят исполнять все ее желания, но у нее нет никаких желаний. Сегодня она захотела видеть живого слона. Неужели это невозможно сделать?
И он добавляет дрожащим голосом, взявши немца за пуговицу пальто:
– Ну вот… Я, конечно, надеюсь, что моя девочка выздоровеет. Но… спаси Бог… вдруг ее болезнь окончится плохо… вдруг девочка умрет?.. Подумайте только: ведь меня всю жизнь будет мучить мысль, что я не исполнил ее последнего желания!..
Немец хмурится и в раздумье чешет мизинцем левую бровь. Наконец он спрашивает:
– Гм… А сколько вашей девочке лет?
– Шесть.
– Гм… Моей Лизе тоже шесть. Гм… Но, знаете, вам это будет дорого стоить. Придется привести слона ночью и только на следующую ночь увести обратно. Днем нельзя. Соберется публикум, и сделается один скандал… Таким образом выходит, что я теряю целый день, и вы мне должны возвратить убыток.
– О, конечно, конечно… не беспокойтесь об этом…
– Потом: позволит ли полиция вводить один слон в один дом?
– Я это устрою. Позволит.
– Еще один вопрос: позволит ли хозяин вашего дома вводить в свой дом один слон?
– Позволит. Я сам хозяин этого дома.
– Ага! Это еще лучше. И потом еще один вопрос: в котором этаже вы живете?
– Во втором.
– Гм… Это уже не так хорошо… Имеете ли вы в своем доме широкую лестницу, высокий потолок, большую комнату, широкие двери и очень крепкий пол? Потому что мой Томми имеет высоту три аршина и четыре вершка, а в длину четыре аршин. Кроме того, он весит сто двенадцать пудов.
Надин отец задумывается на минуту.
– Знаете ли что? – говорит он. – Поедем сейчас ко мне и рассмотрим все на месте. Если надо, я прикажу расширить проход в стенах.
– Очень хорошо! – соглашается хозяин зверинца.
V
Ночью слона ведут в гости к больной девочке.
В белой попоне он важно шагает по самой середине улицы, покачивает головой и то свивает, то развивает хобот. Вокруг него, несмотря на поздний час, большая толпа. Но слон не обращает на нее внимания: он каждый день видит сотни людей в зверинце. Только один раз он немного рассердился.
Какой-то уличный мальчишка подбежал к нему под самые ноги и начал кривляться на потеху зевакам.
Тогда слон спокойно снял с него хоботом шляпу и перекинул ее через соседний забор, утыканный гвоздями.
Городовой идет среди толпы и уговаривает ее:
– Господа, прошу разойтись. И что вы тут находите такого необыкновенного? Удивляюсь! Точно не видали никогда живого слона на улице.
Подходят к дому. На лестнице, так же как и по всему пути слона, до самой столовой, все двери растворены настежь, для чего приходилось отбивать молотком дверные щеколды. Точно так же делалось однажды, когда в дом вносили большую чудотворную икону.
Но перед лестницей слон останавливается в беспокойстве и упрямится.
– Надо дать ему какое-нибудь лакомство… – говорит немец. – Какой-нибудь сладкий булка или что… Но… Томми!.. Ого-го!.. Томми!
Надин отец бежит в соседнюю булочную и покупает большой круглый фисташковый торт. Слон обнаруживает желание проглотить его целиком вместе с картонной коробкой, но немец дает ему всего четверть. Торт приходится по вкусу Томми, и он протягивает хобот за вторым ломтем. Однако немец оказывается хитрее. Держа в руке лакомство, он подымается вверх со ступеньки на ступеньку, и слон с вытянутым хоботом, с растопыренными ушами поневоле следует за ним. На площадке Томми получает второй кусок.
Таким образом его приводят в столовую, откуда заранее вынесена вся мебель, а пол густо застлан соломой… Слона привязывают за ногу к кольцу, ввинченному в пол. Кладут перед ним свежей моркови, капусты и репы. Немец располагается рядом, на диване. Тушат огни, и все ложатся спать.
VI
На другой день девочка просыпается чуть свет и прежде всего спрашивает:
– А что же слон? Он пришел?
– Пришел, – отвечает мама, – но только он велел, чтобы Надя сначала умылась, а потом съела яйцо всмятку и выпила горячего молока.
– А он добрый?
– Он добрый. Кушай, девочка. Сейчас мы пойдем к нему.
– А он смешной?
– Немножко. Надень теплую кофточку.
Яйцо быстро съедено, молоко выпито. Надю сажают в ту самую колясочку, в которой она ездила, когда была еще такой маленькой, что совсем не умела ходить, и везут в столовую.
Слон оказывается гораздо больше, чем думала Надя, когда разглядывала его на картинке. Ростом он только чуть-чуть пониже двери, а в длину занимает половину столовой. Кожа на нем грубая, в тяжелых складках. Ноги толстые, как столбы. Длинный хвост с чем-то вроде помела на конце. Голова в больших шишках. Уши большие, как лопухи, и висят вниз. Глаза совсем крошечные, но умные и добрые. Клыки обрезаны. Хобот – точно длинная змея и оканчивается двумя ноздрями, а между ними подвижной, гибкий палец. Если бы слон вытянул хобот во всю длину, то наверно достал бы он им до окна.
Девочка вовсе не испугана. Она только немножко поражена громадной величиной животного. Зато нянька, шестнадцатилетняя Поля, начинает визжать от страха.
Хозяин слона, немец, подходит к колясочке и говорит:
– Доброго утра, барышня. Пожалуйста, не бойтесь. Томми очень добрый и любит детей.
Девочка протягивает немцу свою маленькую бледную ручку.
– Здравствуйте, как вы поживаете? – отвечает она. – Я вовсе ни капельки не боюсь. А как его зовут?
– Томми.
– Здравствуйте, Томми, – произносит девочка и кланяется головой. Оттого, что слон такой большой, она не решается говорить ему на «ты». – Как вы спали эту ночь?
Она и ему протягивает руку. Слон осторожно берет и пожимает ее тоненькие пальчики своим подвижным сильным пальцем и делает это гораздо нежнее, чем доктор Михаил Петрович. При этом слон качает головой, а его маленькие глаза совсем сузились, точно смеются.
– Ведь он все понимает? – спрашивает девочка немца.
– О, решительно все, барышня!
– Но только он не говорит?
– Да, вот только не говорит. У меня, знаете, есть тоже одна дочка, такая же маленькая, как и вы. Ее зовут Лиза. Томми с ней большой, очень большой приятель.
– А вы, Томми, уже пили чай? – спрашивает девочка слона.
Слон опять вытягивает хобот и дует в самое лицо девочки теплым сильным дыханием, отчего легкие волосы на голове девочки разлетаются во все стороны.
Надя хохочет и хлопает в ладоши. Немец густо смеется. Он сам такой большой, толстый и добродушный, как слон, и Наде кажется, что они оба похожи друг на друга. Может быть, они родня?
– Нет, он не пил чаю, барышня. Но он с удовольствием пьет сахарную воду. Также он очень любит булки.
Приносят поднос с булками. Девочка угощает слона. Он ловко захватывает булку своим пальцем и, согнув хобот кольцом, прячет ее куда-то вниз под голову, где у него движется смешная, треугольная, мохнатая нижняя губа. Слышно, как булка шуршит о сухую кожу. То же самое Томми проделывает с другой булкой, и с третьей, и с четвертой, и с пятой и в знак благодарности кивает головой, и его маленькие глазки еще больше суживаются от удовольствия. А девочка радостно хохочет.
Когда все булки съедены, Надя знакомит слона со своими куклами:
– Посмотрите, Томми, вот эта нарядная кукла – это Соня. Она очень добрый ребенок, но немножко капризна и не хочет есть суп. А это Наташа – Сонина дочь. Она уже начинает учиться и знает почти все буквы. А вот это – Матрешка. Это моя самая первая кукла. Видите, у нее нет носа, и голова приклеена, и нет больше волос. Но все-таки нельзя же выгонять из дому старушку. Правда, Томми? Она раньше была Сониной матерью, а теперь служит у нас кухаркой. Ну, так давайте играть, Томми: вы будете папой, а я мамой, а это будут наши дети.
Томми согласен. Он смеется, берет Матрешку за шею и тащит к себе в рот. Но это только шутка. Слегка пожевав куклу, он опять кладет ее девочке на колени, правда немного мокрую и помятую.
Потом Надя показывает ему большую книгу с картинками и объясняет:
– Это лошадь, это канарейка, это ружье… Вот клетка с птичкой, вот ведро, зеркало, печка, лопата, ворона… А это вот, посмотрите, это слон! Правда, совсем не похоже? Разве же слоны бывают такие маленькие, Томми?
Томми находит, что таких маленьких слонов никогда не бывает на свете. Вообще ему эта картинка не нравится. Он захватывает пальцем край страницы и переворачивает ее.
Наступает час обеда, но девочку никак нельзя оторвать от слона. На помощь приходит немец:
– Позвольте, я все это устрою. Они пообедают вместе.
Он приказывает слону сесть. Слон послушно садится, отчего пол во всей квартире сотрясается и дребезжит посуда в шкафу, а у нижних жильцов сыплется с потолка штукатурка. Напротив его садится девочка. Между ними ставят стол. Слону подвязывают скатерть вокруг шеи, и новые друзья начинают обедать. Девочка ест суп из курицы и котлетку, а слон – разные овощи и салат. Девочке дают крошечную рюмку хересу, а слону – теплой воды со стаканом рома, и он с удовольствием вытягивает этот напиток хоботом из миски. Затем они получают сладкое – девочка чашку какао, а слон половину торта, на этот раз орехового. Немец в это время сидит с папой в гостиной и с таким же наслаждением, как и слон, пьет пиво, только в большем количестве.
После обеда приходят какие-то папины знакомые, их еще в передней предупреждают о слоне, чтобы они не испугались. Сначала они не верят, а потом, увидев Томми, жмутся к дверям.
– Не бойтесь, он добрый! – успокаивает их девочка.
Но знакомые поспешно уходят в гостиную и, не просидев и пяти минут, уезжают.
Наступает вечер. Поздно. Девочке пора спать. Однако ее невозможно оттащить от слона. Она так и засыпает около него, и ее, уже сонную, отвозят в детскую. Она даже не слышит, как ее раздевают.
В эту ночь Надя видит во сне, что она женилась на Томми, и у них много детей, маленьких, веселых слоняток. Слон, которого ночью отвели в зверинец, тоже видит во сне милую, ласковую девочку. Кроме того, ему снятся большие торты, ореховые и фисташковые, величиною с ворота…
Утром девочка просыпается бодрая, свежая и, как в прежние времена, когда она была еще здорова, кричит на весь дом, громко и нетерпеливо:
– Мо-лоч-ка!
Услышав этот крик, мама радостно крестится у себя в спальне.
Но девочка тут же вспоминает о вчерашнем и спрашивает:
– А слон?
Ей объясняют, что слон ушел домой по делам, что у него есть дети, которых нельзя оставлять одних, что он просил кланяться Наде и что он ждет ее к себе в гости, когда она будет здорова.
Девочка хитро улыбается и говорит:
– Передайте Томми, что я уже совсем здорова!
<1907>
Белый пудель
I
Узкими горными тропинками, от одного дачного поселка до другого, пробиралась вдоль южного берега Крыма маленькая бродячая труппа. Впереди обыкновенно бежал, свесив набок длинный розовый язык, белый пудель Арто, остриженный наподобие льва. У перекрестков он останавливался и, махая хвостом, вопросительно оглядывался назад. По каким-то ему одному известным признакам он всегда безошибочно узнавал дорогу и, весело болтая мохнатыми ушами, кидался галопом вперед. За собакой шел двенадцатилетний мальчик Сергей, который держал под левым локтем свернутый ковер для акробатических упражнений, а в правой нес тесную и грязную клетку со щеглом, обученным вытаскивать из ящика разноцветные бумажки с предсказаниями на будущую жизнь. Наконец, сзади плелся старший член труппы – дедушка Мартын Лодыжкин, с шарманкой на скрюченной спине.
Шарманка была старинная, страдавшая хрипотой, кашлем и перенесшая на своем веку не один десяток починок. Играла она две вещи: унылый немецкий вальс Лаунера и галоп из «Путешествия в Китай» – обе бывшие в моде лет тридцать – сорок тому назад, но теперь всеми позабытые. Кроме того, были в шарманке две предательские трубы. У одной – дискантовой – пропал голос; она совсем не играла, и поэтому когда до нее доходила очередь, то вся музыка начинала как бы заикаться, прихрамывать и спотыкаться. У другой трубы, издававшей низкий звук, не сразу закрывался клапан: раз загудев, она тянула одну и ту же басовую ноту, заглушая и сбивая все другие звуки, до тех пор пока ей вдруг не приходило желание замолчать. Дедушка сам сознавал эти недостатки своей машины и иногда замечал шутливо, но с оттенком тайной грусти:
– Что поделаешь?.. Древний орган… простудный… Заиграешь – дачники обижаются: «Фу, говорят, гадость какая!» А ведь пьесы были очень хорошие, модные, но только нынешние господа нашей музыки совсем не обожают. Им сейчас «Гейшу» подавай, «Под двуглавым орлом», из «Продавца птиц» – вальс. Опять-таки трубы эти… Носил я орган к мастеру – и чинить не берется. «Надо, говорит, новые трубы ставить, а лучше всего, говорит, продай ты свою кислую дребедень в музей… вроде как какой-нибудь памятник…» Ну, да уж ладно! Кормила она нас с тобой, Сергей, до сих пор, Бог даст и еще покормит.
Дедушка Мартын Лодыжкин любил свою шарманку так, как можно любить только живое, близкое, пожалуй, даже родственное существо. Свыкнувшись с ней за многие годы тяжелой бродячей жизни, он стал наконец видеть в ней что-то одухотворенное, почти сознательное. Случалось иногда, что ночью, во время ночлега, где-нибудь на грязном постоялом дворе, шарманка, стоявшая на полу, рядом с дедушкиным изголовьем, вдруг издавала слабый звук, печальный, одинокий и дрожащий, точно старческий вздох. Тогда Лодыжкин тихо гладил ее по резному боку и шептал ласково:
– Что, брат? Жалуешься?.. А ты терпи…
Столько же, сколько шарманку, может быть даже немного больше, он любил своих младших спутников в вечных скитаниях: пуделя Арто и маленького Сергея. Мальчика он взял пять лет тому назад «напрокат» у забулдыги, вдового сапожника, обязавшись за это уплачивать по два рубля в месяц. Но сапожник вскоре умер, и Сергей остался навеки связанным с дедушкой и душою, и мелкими житейскими интересами.
II
Тропинка шла вдоль высокого прибрежного обрыва, извиваясь в тени столетних маслин. Море иногда мелькало между деревьями, и тогда казалось, что, уходя вдаль, оно в то же время подымается вверх спокойной могучей стеной, и цвет его был еще синее, еще гуще в узорчатых прорезах, среди серебристо-зеленой листвы. В траве, в кустах кизиля и дикого шиповника, в виноградниках и на деревьях – повсюду заливались цикады; воздух дрожал от их звенящего, однообразного, неумолчного крика. День выдался знойный, безветренный, и накалившаяся земля жгла подошвы ног.
Сергей, шедший, по обыкновению, впереди дедушки, остановился и ждал, пока старик не поравнялся с ним.
– Ты что, Сережа? – спросил шарманщик.
– Жара, дедушка Лодыжкин… нет никакого терпения! Искупаться бы…
Старик на ходу привычным движением плеча поправил на спине шарманку и вытер рукавом вспотевшее лицо.
– На что бы лучше! – вздохнул он, жадно поглядывая вниз, на прохладную синеву моря. – Только ведь после купанья еще больше разморит. Мне один знакомый фельдшер говорил: соль эта самая на человека действует… значит, мол, расслабляет… Соль-то морская…
– Врал, может быть? – с сомнением заметил Сергей.
– Ну, вот, врал! Зачем ему врать? Человек солидный, непьющий… домишко у него в Севастополе. Да потом здесь и спуститься к морю негде. Подожди, дойдем ужотко до Мисхора, там и пополощем телеса свои грешные. Перед обедом оно лестно, искупаться-то… а потом, значит, поспать трошки… и отличное дело…
Арто, услышавший сзади себя разговор, повернулся и подбежал к людям. Его голубые добрые глаза щурились от жары и глядели умильно, а высунутый длинный язык вздрагивал от частого дыхания.
– Что, брат песик? Тепло? – спросил дедушка.
Собака напряженно зевнула, завив язык трубочкой, затряслась всем телом и тонко взвизгнула.
– Н-да, братец ты мой, ничего не поделаешь… Сказано: в поте лица твоего, – продолжал наставительно Лодыжкин. – Положим, у тебя, примерно сказать, не лицо, а морда, а все-таки…
Ну, пошел, пошел вперед, нечего под ногами вертеться… А я, Сережа, признаться сказать, люблю, когда эта самая теплынь. Орган вот только мешает, а то, кабы не работа, лег бы где-нибудь на траве, в тени, пузом, значит, вверх, и полеживай себе. Для наших старых костей это самое солнце – первая вещь.
Тропинка спустилась вниз, соединившись с широкой, твердой, как камень, ослепительно белой дорогой. Здесь начинался старинный графский парк, в густой зелени которого были разбросаны красивые дачи, цветники, оранжереи и фонтаны. Лодыжкин хорошо знал эти места; каждый год обходил он их одно за другим во время виноградного сезона, когда весь Крым наполняется нарядной, богатой и веселой публикой. Яркая роскошь южной природы не трогала старика, но зато многое восхищало Сергея, бывшего здесь впервые. Магнолии, с их твердыми и блестящими, точно лакированными, листьями и белыми, с большую тарелку величиной, цветами; беседки, сплошь затканные виноградом, свесившим вниз тяжелые гроздья; огромные многовековые платаны с их светлой корой и могучими кронами; табачные плантации, ручьи и водопады, и повсюду – на клумбах, на изгородях, на стенах дач – яркие, великолепные душистые розы, – все это не переставало поражать своей живой цветущей прелестью наивную душу мальчика. Он высказывал свои восторги вслух, ежеминутно теребя старика за рукав.
– Дедушка Лодыжкин, а дедушка, глянь-кось, в фонтане-то – золотые рыбы!.. Ей-богу, дедушка, золотые, умереть мне на месте! – кричал мальчик, прижимаясь лицом к решетке, огораживающей сад с большим бассейном посредине. – Дедушка, а персики! Вона сколько! На одном дереве!
– Иди-иди, дурашка, чего рот разинул! – подталкивал его шутливо старик. – Погоди, вот дойдем мы до города Новороссийского и, значит, опять подадимся на юг. Там действительно места, – есть на что посмотреть. Сейчас, примерно сказать, пойдут тебе Сочи, Адлер, Туапсе, а там, братец ты мой, Сухум, Батум… Глаза раскосишь глядемши… Скажем, примерно – пальма. Удивление! Ствол у нее мохнатый, на манер войлока, а каждый лист такой большой, что нам с тобой обоим укрыться впору.
– Ей-богу? – радостно удивился Сергей.
– Постой, сам увидишь. Да мало ли там чего? Апельцын, например, или хоть, скажем, тот же лимон… Видал небось в лавочке?
– Ну?
– Просто так себе и растет в воздухе. Без ничего, прямо на дереве, как у нас, значит, яблоко или груша… И народ там, братец, совсем диковинный: турки, персюки, черкесы разные, всё в халатах и с кинжалами… Отчаянный народишка! А то бывают там, братец, эфиопы. Я их в Батуме много раз видел.
– Эфиопы? Знаю. Это которые с рогами, – уверенно сказал Сергей.
– Рогов, положим, у них нет, это враки. Но черные, как сапог, и даже блестят. Губищи у них красные, толстенные, а глазищи белые, а волосы курчавые, как на черном баране.
Читать бесплатно другие книги:
