Закон обратного волшебства Устинова Татьяна

– Пепельницу, Марина?

– Хотелось бы, – ответила Мика лениво, и та, что укладывала ей волосы, оглянулась по сторонам. Подскочила другая, маленькая и чернявая, они пошептались, и через полминуты пепельница была перед ней.

– Может, кофе? Или чаю?

– Минеральной воды без газа, если можно, – попросила Мика нарочито тихо, заставляя обеих нагибаться к себе, – не очень холодную. И с лимоном.

– Одну минуточку.

Чернявая пропала с глаз, а вторая осталась и спросила почтительно:

– Я могу продолжать?

– Конечно, – наслаждаясь властью, разрешила Мика, – продолжайте, на самом деле у меня времени не так уж и много!

Времени у нее было сколько угодно, и на свою встречу она вполне могла опоздать, но это была игра, и Мика самозабвенно в нее играла.

Сигарета хорошо пахла, тоненько дымилась, и фен опять загудел, мягким теплом обнимая затылок и шею. Мика закрыла глаза.

Илья почему-то не отвечал на звонки, и это ее слегка беспокоило, как беспокоит человека, лежащего в гамаке, звенящий в отдалении комар. Вроде бы и не кусает, и не приближается вовсе, но даже просто мысль о том, что прилетит и нарушит послеобеденную истому и гармонию, – отвратительна и почти невыносима.

Мика не любила неудобств, ни крупных, ни мелких.

Фен опять смолк, и она, не открывая глаз, вопросительно подняла брови.

– Ваша минеральная вода, – прошелестели рядом, – и я хочу вот тут чуть-чуть поправить. Можно?

Приятное звяканье ножниц, дрожание пряди у виска.

Мика приоткрыла глаза, но в зеркало смотреть не стала – взглянула на свою руку, лежащую на ручке кресла.

Все отлично. Рука очень красивая. Косточки тоненькие-тоненькие, кожа розовая и белая. Никакой грубости, самая изящная работа. Кольцо… очень правильное. Белое золото, тонкая оправа, солидный бриллиант.

Она, Мика, как раз из тех женщин, которым подают лимузины прямо к ковровой дорожке. Каблучки которых никогда не месят земную грязь, а пальчики не стирают пеленки и не зажигают газ под замызганным чайником. Которые расплачиваются золотыми кредитными карточками – если вынуждены расплачиваться сами, – и за которых платят по карточкам «Dinners Club» уверенные в себе, глянцевые, подтянутые и загорелые мужчины класса «люкс». Которые живут только на виллах с прислугой и держат очаровательных маленьких собачек, придающих им особый шарм. Для собачек покупаются пальтишки и ошейники с бриллиантами. Такие женщины имеют в своем гардеробе полтора десятка «маленьких черных платьев» и столько же ниток натурального жемчуга разного оттенка. Они не проводят все время в салонах и на пляжах, что за расхожие глупости! Они заняты очень серьезными и важными делами, и эти дела отнимают у них все свободное время. Они возглавляют комитеты по спасению тутового шелкопряда и комитеты по освобождению женщин Буркина-Фасо от рабского труда. Они помогают беженцам Ганы и осуждают режим Уганды. Они борются за права своих сестер, которые до сих пор томятся в гаремах и лишены возможности получить профессию водителя-дальнобойщика. Оставляя на руках почтительных швейцаров легкие шубки, они включаются в борьбу за права животных и спасают их от варварского истребления! Они устраивают благотворительные приемы в фонд помощи медузам Эгейского моря и замерзающим детям Чукотки.

Впрочем, в последнее время Чукотка замерзать решительно отказалась, и пришлось даже отчасти переключиться на высыхающие реки Сахары.

Затем их, усталых и измученных, разбирают по домам водители на лимузинах, и дома все повторяется вновь – доклад гувернантки о проделках Фролушки и Аксиньи, доклад домоправительницы о поведении Чарли – «Чарлик, прелесть моя, сколько раз я говорила, чтобы ты не грыз мамины туфли!». Доклад садовника о том, что мимоза – «тудыть ее так!» – засохла. Фролушка в свои шесть уже пробует курить, а Аксинья полила сиропом папин смокинг – «Сколько раз я говорила, Галина Петровна, что детям не место в гардеробной!». Затем приезд папы, маленькое черное платье, нитка жемчуга, вечеринка в «Царском селе» или Дворянском собрании.

Напряженная жизнь трудовой современной женщины.

Мике казалось, что это самая лучшая жизнь, которая только может быть, и она всей душой стремилась к ней. А если не удавалось, так хотя бы чтобы было похоже!

Курить ей не хотелось, но дым сигареты, старательно оберегаемый от фена, приятно щекотал нос. Не поднимая глаз, она взяла стакан с минеральной водой и осторожно глотнула, опять с удовольствием посмотрев на свою руку.

Мика не любила теплую воду, да еще с лимоном, но пила, потому что китайский чай и теплая вода свидетельствовали о том, что «все в порядке». Правила игры выучены назубок и применяются с блеском.

Фен все еще гудел.

Она потушила сигарету и еще раз набрала номер Ильи. Длинные гудки и больше ничего.

Куда он запропастился?! Вечная с ним история – как только он пропадает из поля зрения, так сразу что-то происходит!

Даже не верится. Мика старалась не выпускать его из виду, контролировать если не каждое движение, то все-таки большинство движений – и ей это удавалось. Он-то думал, что просто поддерживает бывшую жену «из благородства и дружеских чувств», а на самом деле она руководила им – ловко и осторожно. Мужчины частенько не видят того, что у них под носом, зато отлично разбираются в том, что «там, за горизонтом»!

Ну где это видано, где это слыхано, чтобы бывший муж возил бывшую супругу в салон, к примеру, вот как сегодня! Или провожал на бал, когда Мике было не с кем выйти. Или привозил деньги, когда они у нее заканчивались. Впрочем, его деньгами Мика старалась не злоупотреблять, он и так был щедрым, и она боялась перегнуть палку. На поддержание того образа жизни, который был для нее важнее всего, ей вполне хватало и отцовских, а Илья требовался совсем для других целей.

Куда более важных.

А Илья, улучшенный чутким Микиным руководством, был вполне безмятежен и уверен, что всё делает «как все» – провожает, возит, денежки дает. То есть полностью подконтролен.

Мика долго, незаметно и очень упорно, как китайский крестьянин, создавала и возделывала свое рисовое поле под названием Илья Решетников, и скоро станет ясно, насколько ей все удалось.

Мастерица выключила фен, сунула его в кольцо, прикрепленное к стеклянной столешнице, и принялась разбирать ее волосы на пряди, одну за одной. Мика откинула голову и улыбнулась. Ей очень нравилось, когда возились с ее волосами.

Цель близка, и Мика ее достигнет.

Пальцы впились в подлокотник. В конце концов, она обещала, что решит все проблемы. Она и решит, именно потому, что сильная, гораздо сильнее остальных.

Она обещала и выполнит обещание. Она сильная, сильнее всех…

Не помогло. Вдруг накатила тошнота, самая настоящая, первоклассная, от которой вся жизнь словно сосредотачивается на уровне горла и кажется, что вот-вот задохнешься, и нужно как-то остановить это, удержать в себе, нельзя выворачиваться наизнанку!..

Мика задышала глубоко, резко выпрямилась, дернула головой, и мастерица выпустила тугие пряди.

– Мариночка, вам неудобно?

– Нет-нет, все в порядке. – Тошнота отступала, перед глазами светлело. – Прошу прощения.

– Ничего-ничего, – заторопилась мастерица. – Я, наверное, слишком сильно потянула.

Она не тянула. Это Мика потянулась за своими мыслями, которые оказались острыми, как отточенная железка, впились в горло, не давая дышать.

Она обещала и выполнит обещание, но думать об этом больше не станет.

Пока не станет. Так и до беды недалеко.

Чур меня, чур, чур…

Телефон зазвонил, и она схватила трубку, потому что отточенные железки все еще угрожали ее беззащитному горлу.

Номер не определился.

Мика перевела дыхание, секунду посидела и нажала кнопку:

– Слушаю, Илюша! Это ты? Я тебе звонила, а ты куда-то пропал!

– Это не Илюша.

Да, это не Илюша.

Она думала об Илье и поэтому ошиблась. Сегодня она ошибается все утро.

Что-то с ней случилось. Или только случится?..

Самое страшное впереди, и она это знает. Самое страшное, самое темное, и она, Мика, в центре этого, как в середине черной дыры. Считается, что выбраться из нее невозможно, но она выберется, по крайней мере, сделает попытку.

Илья ни о чем не догадается – трудолюбивый и недалекий китайский крестьянин, застрявший в болоте своего рисового поля, и он ей послужит.

– Валечка, прости, пожалуйста, я думала, что это Илья! Быть тебе богатым…

– …и счастливым, – подсказал тот.

– И счастливым, – согласилась Мика.

Сердце заныло. Этот звонок мог означать, что срок уже близко.

Господи, когда же наконец она перестанет бояться его звонков и будет просто радоваться им как нормальная женщина, которой звонит любимый мужчина?!

– Ты где?

– Я еще в салоне, Валя, но я почти освободилась, – и короткий взгляд в зеркало на мастерицу. Та кивнула, подтверждая – да, да! – и опять взялась за пряди.

– Я уже на Тверской, – сказал он недовольно, словно нащупав привычный тон после ее ошибки.

Он ревновал ее к Илье – или делал вид, что ревнует, Мика точно не знала.

С ним она ничего не знала точно.

– Я на Тверской, ты закончишь и приходи во «Французскую кофейню». Кофейку попьем. Мне есть что тебе сказать.

– Что?! – вскрикнула она, и мастерица опять глянула – на этот раз изумленно. – Что? – повторила Мика потише. – Что случилось?

– Ничего, – помедлив, сказал он, и из-за того, что он медлил, из-за этой секундочки Мика поняла – случилось. – Давай заканчивай, и я все тебе расскажу.

– Валя, скажи мне сейчас.

– Я за рулем, и я не люблю разговаривать наспех.

О да, это она знала! Он готов был всю душу из нее вынуть, но не «разговаривать наспех»! У него были «принципы», которых он железно придерживался. И могло происходить все, что угодно, он никогда не станет их нарушать. Даже если она рыдала и умоляла, а бывало и такое!..

Почему-то после разговоров с ним ей иногда становилось стыдно, хотя ничего такого он не говорил. И после секса с ним ей тоже было стыдно. И хотелось скорее в ванную, хотя бы для того, чтобы остаться одной, посмотреться в зеркало и увидеть в нем… себя.

Это она. Опять она. Ничего страшного.

Мика убеждала себя, что должна любить его, и старалась изо всех сил – как будто выполняла порученную работу.

Кем? Зачем?..

Что за работа?..

– Валечка, я сейчас освобожусь, но все же скажи мне, что случилось?

– Не надо на меня давить, – моментально ответил он. – Что за привычка!.. Если твой муж был кретином, это не означает, что и я кретин!

Мике захотелось сказать, что Илья вовсе не кретин, просто он… другой, но она благоразумно промолчала.

– И не доставай меня! Ты же знаешь, что я…

– Ты не любишь разговаривать наспех, – быстро закончила она, – но все-таки скажи мне, ничего страшного?

– Приходи в кофейню, – ответил он сухо, – там и поговорим. И вообще, что за манера таскаться в эти салоны?!

Она вздохнула.

– Мне хочется тебе нравиться, – это было сказано с попыткой кокетства и потому, должно быть, прозвучало так глупо.

Он пробормотал что-то в том смысле, что ему и так все нравится, и повесил трубку.

Мика нажала кнопку на своем телефоне, посмотрела и осторожно подышала в окошко. А потом протерла его пальцем.

Ну почему все так трудно? В чем она виновата?!

Едва освободившись от Ильи, она угодила в ловушку, да еще какую!

Ловушка, расставленная на волка, прихлопнула синицу так сильно, что почти переломила ей хребет. Она не готова, она слабая, нежная, она в Дворянское собрание хочет или в «Царское село»!

– Марин, затылок начешем или так оставим? Так поживее, но если нужно, чтобы держалось…

Мика посмотрела так и эдак.

– Оставим, – решила она. Пряди разлетались, как будто она родилась с такими, а не просидела полдня в парикмахерской!

Господи, что случилось? Что могло случиться, ведь Валя в прошлый раз сказал, что время пока есть!

Времени осталось мало, вспомнилось ей из песенки, время говорит: «Скорей!»

Она заплатила по счету – золотой кредитной карточкой, разумеется, – прибавила мастерице на чай, не слишком много, примерно столько, сколько составляла месячная «базовая» пенсия. Об этой самой пенсии Мика только вчера услышала по телевизору.

На Тверской была толкотня – вот никогда она не знала, куда бегут все эти люди, чего им не сидится дома! Она, Мика, ни за что не стала бы просто так шататься по улице, она всегда была домоседкой. Что может быть лучше уютного и чистого простора, своего собственного, ограниченного только светлыми стенами, с маленькими, частными, уютными делами. Свежий номер дамского журнала, итальянский кофе в плотном пакете – как только открываешь пакет, запах вырывается наружу, освежает голову, обдает радостным предвкушением. Кремовый диван, лэптоп с видом Швейцарских Альп на мониторе, стеклянный стол и пепельница с серебряной крышечкой, и салфетка в кольце, и сухое печенье в вазочке. Любимые книги, уютные домашние туфли – никаких тапок Мика не признавала, боже сохрани! Как и ее мать, она ненавидела всякую бытовую распущенность, которую обожал ее бывший муженек.

Он-то как раз валялся на раритетных чипендейловских диванах в старых джинсах, вытянутых майках и босиком! Еще он курил и совал свои бычки во все пепельницы, которые только попадались ему по дороге, и Мика ходила за ним и собирала их – она ненавидела окурки! А у него была странная идея относительно того, что ему должно быть… удобно! Удобно, черт возьми!

Мика пыталась внушить ему, что прежде всего должно быть прилично, а уж потом удобно, но он и слушать не желал. Он пил кофе из бульонных кружек, не разрешал выбросить ни одну свою старую майку и однажды выгнал домработницу Люсю, которая попыталась навести порядок у него в кабинете!

Люся рыдала, Мика ее утешала, подносила валокордин, валерьянку и нашатырный спирт – она видела в кино, что именно так нужно приводить в чувство тонкие натуры, впавшие в истерику. Ее муженек равнодушно курил.

«Илюша, – говорила Мика, прислушиваясь к рыданиям домработницы, – ну разве так можно? Она же хотела тебе помочь разобраться! Ну за что ты на нее накричал?»

«За то, что она копалась в моих вещах, а я этого терпеть не могу», – ответствовал ее бесчувственный во всех отношениях муж.

«Но ведь там у тебя… ужасно. Беспорядок, Илюша! Как же ты не понимаешь?!»

«Но ведь это мой собственный беспорядок. Мне он подходит. А она выбросила мою любимую пепельницу!»

Эту пепельницу Мика тоже ненавидела. Она была сделана из глины и представляла собой точную копию открытой консервной банки. Бок этой шедевральной пепельницы украшала надпись «Бычки в томате». Мика ненавидела ее лютой ненавистью и в конце концов выкинула, но не могла признаться, что это она, а не Люся!

«Илюша, мы ее случайно разбили, а не выкинули!»

«Не надо было вообще ничего трогать в моей комнате. Я просил сто раз. Если она опять полезет, я опять буду орать, предупреди ее сразу!»

Люся услыхала и наддала, а муж встал и пинком ноги захлопнул дверь в комнату, где оскорбленная домработница старательно выводила свои рулады.

Мика, отчаявшись уладить этот чудовищный семейный скандал – а она искренне верила, что это и есть скандал, и именно такими они и бывают, скандалы, – произнесла тихо и укоризненно:

«Ты просто совсем не умеешь ценить заботу».

«Я умею. Но если кому-то что-то не нравится в моей комнате, то вряд ли я могу с этим что-то поделать!»

Разболтал в бульонной кружке гадкий растворимый кофе, выложил туда полбанки сгущенки – ужас, ужас! – ушел и закрыл за собой дверь.

А поначалу Мика верила, что ей удастся его… очеловечить. Улучшить. «Поднять до себя», как говорили в ее семье. Но он решительно не хотел «подниматься», и с некоторых пор она вдруг обнаружила, что он на самом деле считает, что и так хорош! Он, который думал, что форсмажор – это гитарный аккорд, который считал, что Сенека вел «Клуб путешественников», и спотыкался на слове «визуальный»!

Пепельницу – точную копию уничтоженной – ему вскоре привезли дальние деловые партнеры из Киева. Еще они привезли «Горiлку з пэрцем», шмат розового сала, обложенный чесноком и завернутый в чистую марлицу, несколько головок синего лука и «кильце» деревенской кровяной колбасы. Вся эта красота внутри идеально чистой прохлады просторного европейского щегольского холодильника несколько дней отравляла Мике жизнь. Она физически страдала, когда открывала сладко чмокающую дверцу и первым делом натыкалась на марлицу с салом! Ей казалось, что ее йогурт пропах кровяной колбасой, а пророщенные бобы провоняли синим луком!

Илья ничего не замечал – отрезал себе толстенный кусок черного хлеба, укладывал на него сало и сверху несколько колечек лука, наливал стопку ледяной «горiлки», весело опрокидывал ее в себя и заедал хлебом и салом, жевал идеальными ровными зубами. Он никогда не увлекался стоматологами, но зубы у него были потрясающие – ровные, белые, один к одному. И это слегка обижало Мику, которая вложила в идеальность своих зубов небольшое состояние и постоянно продолжала вкладывать.

Когда сало подходило к концу, Мика уже твердо решила с Ильей развестись.

Впрочем, она долго не отваживалась переговорить с ним, все жалела его, маялась, уверенная, что он без нее пропадет.

У нее были свои представления о долге перед семьей, перед мужем и обществом.

«Идеалистка!» – нежно фыркал отец, и она привыкла считать себя идеалисткой.

Только такая идеалистка, как она, могла выйти замуж за Илью, чтобы, как выражались в ее семье, «возродить веру в русский народ».

Правда, племянник Боренька однажды поинтересовался с осторожным ехидством, стала бы Мика возрождать эту самую веру в народ, если бы у конкретного народного представителя не было денег, но Мика с гневом отвергла эти гнусные предположения!

Она шла по Тверской, и ей хотелось поскорее добраться до «Французской кофейни», она чувствовала себя на улице неуютно. Ей казалось, что все на нее смотрят, но это не доставляло ей никакого удовольствия. Она полагала, что от скромности. Она знала, что очень хороша собой, особенно сейчас, «после салона», когда пряди разлетаются именно так, как должны разлетаться, кожа сияет, а в глазах легкая настороженность. Эта самая настороженность должна сводить мужчин с ума и сводила, Мика вполне отдавала себе в этом отчет. Короткий, словно умоляющий взгляд, чуть-чуть виноватый, чуть-чуть испуганный и еще как будто с надеждой на что-то – Мика умела так смотреть, чтобы каждый уважающий себя мужчина немедленно испытал благородный порыв защитить это слабое и нежное существо, погрузиться в его сладостные тайны, утонуть в этих бездонных озерах.

Кажется, именно так пишут в статьях про то, как знаменитый актер Андрей Безухов увидел на вечеринке свою будущую супругу – порыв испытал, нежное существо защитил, в сладостные тайны погрузился, в бездонных озерах потонул.

Мика к глянцевым журналам относилась как к библии современной молодой женщины – там есть все, все рецепты счастья, все правильно очерченные границы и практические советы. Так сказать, проект ловушки с приложенным чертежом в трех измерениях.

Пока что ловушки действовали беспроигрышно – вот и Валя попался, хотя уж как ей пришлось потрудиться, прежде чем заманила его! И Илюша пока вполне предсказуем, а это очень важно, ибо у Мики есть цель, и он должен послужить ей в достижении этой цели.

И послужит.

Валентин Певцов во «Французской кофейне», окруженный запахами кофе, еды и табака, читал газету и думал о том, что газета невыносимо скучна и в окно видно только узкий московский дворик, вымощенный серым камнем, и не видно Тверскую, откуда должна прийти Мика. Не то чтобы он так ждал ее, что обязательно должен был смотреть в окно и считать минуты, но он всегда играл в эту игру – раздраженный опозданием мужчина и лепечущая оправдания женщина. Для того, чтобы играть правдиво, нужно непременно увидеть ее заранее, желательно в окно, сделать лицо, собрать на лбу складки, углубиться в газету, а когда она подойдет совсем близко, отогнуть манжет и посмотреть на часы.

Ему хотелось поскорее разделаться с делом, для которого, собственно, он и вызвал Мику сегодня, и, хорошо зная ее, он все же не мог предсказать ее реакции, и это слегка его беспокоило. А беспокойство он не любил. Оно, как палка, которой тычет в омут мальчишка, поднимало со дна ил и черноту, сознание мутилось, извивалось, и в нем невозможно было что-то отчетливо разглядеть.

А ему нужно смотреть в оба. В эту, последнюю минуту ничего не должно сорваться.

Столько усилий потрачено!..

Молоденькая официанточка принесла ему заказанный кофе с минеральной водой – лед и лимон отдельно, – он закурил и, отогнув манжету, посмотрел на часы. На всякий случай, если Мика уже поблизости и видит его.

Официанточка быстро ему улыбнулась – видимо, понравился, – но он не обратил на нее никакого внимания. Зашуршал газетой, подвинулся и продолжал думать.

Если его расчеты верны, все будет сделано уже на этой неделе. Контейнер приготовлен, и содержимое его тоже.

Он не хотел марать руки, но быстро понял, что, не замарав их, ничего не достанешь из той кучи дерьма, что простиралась перед ним. Однако думать о том, что не только руки, но и он сам, весь, по самое горло, как-то незаметно и быстро оказался в этом самом дерьме, ему не хотелось.

Он двинул ногой – от раздражения и брезгливости – и оглянулся по сторонам.

Кафе было «специальное», куда приходили не столько есть, сколько разговаривать и решать «деловые вопросы». Еще здесь назначали свидания – сытенькие девочки и мальчики, потому что «голодным» оно было не по карману: крохотная чашечка двойного эспрессо и апельсиновый сок тянули рублей на двести пятьдесят.

Даже сейчас, утром, в кофейне было многолюдно, но никакого шума, грохота музыки или разговоров во все горло. Все по-утреннему оживлены, сдержанны и готовы к наступающему дню. Шуршат газеты, бармен разливает кофе – и никакого виски! – барышни накалывают на серебряные вилочки раннюю израильскую клубнику. У нее нет никакого вкуса, только название и вид, но это так возвышенно – клубника в середине апреля! – что все едят и не морщатся. В белых чайничках зеленый чай, в малиновых салфетках начищенные приборы, сказочные десерты выложены на сверкающие подносы, медные ручки горят огнем, стойка с журналами почти опустела, и солнце вот-вот выглянет из-за весенних туч, просто затем, чтобы заглянуть сюда и порадоваться, что все так чудесно устроено.

В кофейню частенько захаживают знаменитости, но не те, что поют с эстрады глупые песни или ведут сомнительные телешоу, боже сохрани, а вполне приличные люди. Валентин Певцов два раза поздоровался – один раз со знакомым, другой раз с вовсе незнакомым, но много раз виденным по телевизору банкиром. Банкир вежливо и безучастно кивнул в ответ. Еще Валентин увидел генерального продюсера Первого канала, тоже будто сошедшего из телевизора, но с ним поздороваться не удалось, ибо тот вообще по сторонам не смотрел, прихлебывал кофе и внимательно слушал собеседника, сильно наклонив голову.

Громогласный и веселый Павел Каплевич что-то объяснял томной девушке средних лет, словно чуть-чуть побитой молью, по виду редакторше, и, видимо, ему нравилось все то, что девушка ему отвечала, потому как время от времени он радостно оглядывался вокруг, будто приглашая всех разделить его хорошее настроение.

Если бы не нынешнее мутное беспокойство, Валентин Певцов сполна насладился бы и кофе, и столь изысканным обществом, но не получалось.

Мика появилась совершенно неожиданно, он даже не успел соответствующим образом подготовить лицо.

Она была очень хороша собой – высокая, тонкая, как будто устремленная вверх, в летящей шубке. Не женщина, а мечта.

Может быть, в другое время он и занялся бы ею поосновательнее – она вполне стоила того, чтобы поиграть с ней как следует. Сейчас он не мог, никак не мог. Как только он понял, что она подходит для его цели, он больше ничего не мог с собой поделать. Она стала инструментом, таким же, каким в детстве была его скрипочка. Он даже запах канифоли все время слышал, как только Мика приближалась. Он спал с ней и слышал запах канифоли, смешанный с духами, и от этой смеси его тошнило.

Ничего. Терпеть осталось совсем недолго.

– Валечка, здравствуй, ты не сердись, что я опоздала, я просто немножко позже выехала, и поэтому получилась такая задержка, но ты же не так давно ждешь, а если бы…

– Сядь, – сказал он. Запах канифоли перебил все остальные. Утренние, приятные. – Сядь и остановись, Мика.

Она послушно села, сложила руки на столе. Глаза у нее лихорадочно блестели – волновалась.

Очень хорошо, пусть поволнуется. Он не станет ей помогать. Мика должна сыграть свою роль, и она ее сыграет, а для этого нужно, чтобы она как следует прочувствовала важность положения.

– Валя, что случилось? – Она поправила прядь, не забывая о том, что только что из парикмахерской, и нужно быть осторожной. – Ты так сказал по телефону…

– Ничего особенного я не сказал. – Он махнул рукой, подзывая давешнюю улыбчивую. – Ты вечно себя накручиваешь, а я почему-то должен…

– Ты ничего не должен, – быстро перебила она. – Ничего! Просто ты же знаешь, как я беспокоюсь из-за этих дел!

Он помолчал, а потом как будто признался:

– Я и сам беспокоюсь.

– Ну? – Она впилась в него глазами, даже сигарету из пачки не вытащила до конца.

Он чуть-чуть ослабил вожжи:

– Нет, ничего страшного. Просто я думаю, что мы должны действовать быстро.

Он смотрел фильм, где Роберт Редфорд укрощал лошадей. Лошади оказались разные, к каждой нужен был свой подход, и только Редфорд умел найти правильный.

Валентин Певцов тоже был один, а лошадей вокруг много!

Подошла официанточка, наклонилась почтительно, и, не глядя в карту, он заказал Мике зеленый чай, йогуртовый тортик и морковный фреш с глотком сливок. Высший пилотаж.

Теперь, следуя за Робертом Редфордом, нужно было бы вожжи поднатянуть.

– Время не терпит, – произнес он, как только официанточка отошла. – Если ты на самом деле уверена, что сможешь, нужно действовать. Ты уверена?

Вот это он спросил зря.

Напрасно.

Он дал ей возможность выбора, а этого не следовало делать. Это он выбрал ее для дела, а уж никак не наоборот!

Как утопающий за соломинку, она моментально схватилась за его оговорку и спросила тихо-тихо, не поднимая глаз:

– А ты думаешь, что у… нас есть выход? Ну… какой-то еще? Другой?

Он тут же вышел из себя.

– Мика, я сто раз говорил, что выход у тебя, – он приналег на это слово, – только один. Или собираешься в «Матросскую Тишину»?

– Я никуда не собираюсь, просто мне… – она вытащила сигарету и прикурила нервным быстрым движением, – просто мне очень страшно, Валечка. Так страшно…

Зачем, черт побери, он спрашивал, когда надо приказывать?

Он молчал, и она снова заговорила. Сигарета мелко дрожала в тонких пальцах, белым колючим светом сверкнул бриллиант кольца, и запах, боже мой, запах!..

Канифоль. Опять канифоль.

– Валечка, я так боюсь! Я сама не знала, как боюсь, и только теперь поняла. А ночью мне сон приснился, ужасный, гадкий! Я проснулась вся в слезах и до утра просидела, не могла уснуть…

– Не хочешь, – перебил он. – Не надо. Все отменяется. И мы закрываем тему.

Вот это было стопроцентное попадание.

– Нет! – вскрикнула она горячим шепотом. – Нет. Как же можно… отменить?

– Ну так. Если ты не хочешь.

– Я хочу. Но не могу.

– Мика!..

– Да-да, – согласилась она быстро. – Да, конечно. Я возьму себя в руки. Сейчас. Сейчас…

Павел Каплевич за соседним столом радостно захохотал и вольготно положил ногу на ногу. Ах, как Мика завидовала ему, и его спутнице, и его понятным и, должно быть, легким и приятным делам!

Валентин Певцов – Валечка – с другого края стола пристально следил за ней, и ничего она не могла понять по его взгляду. А о том, как именно следует читать мысли, глянцевые журналы не писали!

– Валя, я на все согласна, только ты… пожалуйста, приезжай вечером ко мне. Очень страшно одной. Мне все время кажется, что… что за мной следят.

– Кто? – спросил он насмешливо. – Кто за тобой следит?!

– Валя, не смейся надо мной!

Хрупкие пальчики оставляли на стекле с морковным фрешем влажные, мутные отпечатки, и внезапно отчетливая мысль пришла ему в голову.

У него в портфеле была целлулоидная папка с какими-то ничего не значащими бумажками.

Он расстегнул портфель и достал папку, а уж предлоги он всегда изобретал виртуозно.

– Мика, посмотри, пожалуйста, эти бумаги как-то связаны с Николаем Петровичем? Или мне показалось?

От загадочности того, что ему что-то такое «показалось», ей стало совсем нехорошо, и она схватила папку обеими руками. Схватила, ощупала со всех сторон, словно специально.

– А где ты их взял? А? Что-то все-таки случилось, да, Валя?!

– Да ничего не случилось. Ты… посмотри, посмотри.

Документы ничего не значили, какие-то глупые финансовые ведомости, переданные ему секретаршей, – самая большая выплата семьсот три рубля восемнадцать копеек! – но Мика выхватила их из папки, лихорадочно пробежала глазами, приостановилась и заставила себя читать внимательно.

Конечно, ничего такого она оттуда не вычитала.

– Нет, – сказала она несколько растерянно и подняла на него глаза, – нет, это не имеет никакого отношения… А почему тебе показалось?..

Ух, как она ему надоела! С ее подозрениями, страхами, постоянным волнением. Он не стал бы связываться с ней, если бы у него был выбор.

Но выбора не было.

Он аккуратно собрал листочки, сунул их обратно в папку, держа ее двумя пальцами и не опасаясь никаких подозрений со стороны Мики, а папку кинул в портфель и сказал холодно:

– Ты должна сделать это завтра или послезавтра. Я все приготовлю, а ты сделаешь. Потом я улечу, и мы встретимся только в Германии. Я надеюсь, что ты не напортачишь.

– Я постараюсь.

– Я позвоню тебе, а сейчас мне надо уходить. Я в Воротниковский.