О любви (сборник) Тэффи Надежда

1335-й способ обольщения, или Как сохранить семью в осенний период отношений

Хариков ехал на работу, в метро народу было немного, удалось сесть и, прикрыв глаза, доехать без приключений. Он сел за свой стол и привычно проверил почту.

Кроме спама и картинок, ничего интересного не было, но последнее сообщение открылось с фанфарами, и на экране появилась картинка с тремя предметами не первой необходимости.

Хариков не понял назначения этих предметов и стал читать инструкцию по применению.

Ему показалось, что на первый взгляд это сережки с камешками трех цветов – желтого, зеленого и красного. Но застежки не было. Потом он подумал, что это запонки, но почему разных цветов и три штуки? Следующая версия показалась вообще смехотворной. Он подумал, что это пирсинг с камешками, но не понял, в какое место.

Смутила и цена – 79 евро за комплект, – что понять было невозможно.

Он был так заинтригован, что послал сообщение с этой головоломкой в отдел рекламы своей подружке, которая считалась очень продвинутой в новых фишках, но и она не ответила. Пришлось читать инструкцию – нелюбимое занятие для пытливых российских граждан. Инструкция была на английском, Хариков знал его со словарем, мог в поездке за границу купить себе пиво и понять в борделе, когда проститутка предупреждает: «Дон тач!»

Из инструкции он понял одну фразу: «Область применения – сфинктер». Предназначалась эта красота для вумен – это он знал по маркировке для косметики, выучил когда-то на личном горьком опыте, когда купил гигиенические салфетки, а оказалось, что это прокладки. Купил в Польше много лет назад, когда возил туда молот ки и гжель и менял их на видео. В ресторане он достал пачку салфеток для гигиены и вытер шею прокладкой. Дамы за соседним столом выронили столовые приборы.

Неопределенность с эксплуатацией этих штучек очень увлекла охотника за истиной, он пошел в международный отдел перевести текст и понять, как работает чудо-изобретение для такого интересного места.

В такое раннее время в отделе находилась только менеджер по странам третьего мира – неопределенного возраста тетка с брезгливым выражением лица. Каждый раз, когда к ней приближался мужчина, она цепенела, потому что презирала этих гамадрилов, похотливых гиен и своего мужа, оставившего ее несколько лет назад ради сучки из бухгалтерии – редкостной дряни, исповедующей свободную любовь на рабочем месте. Обращаться к ней с таким текстом про сексуальные игрушки Хариков посчитал неразумным, но она сказала, что сегодня никого не будет. Хариков понял, что до завтра не доживет, не узнав, как функционирует это устройство и что из этого получится.

С начала работы прошло уже три часа, а он еще ни на йоту не приблизился к разгадке таинственных приборов.

По выражению лица переводчицы он понял, что она испытывает, читая инструкцию. Через три минуты она побагровела, потом посинела, потом встала, взяла текст с картинкой в руки и набрала номер службы безопасности. «У нас в офисе маньяк!» – выкрикнула она и упала на пол бездыханная. Хариков вырвал у женщины с диагнозом «пушечное ранение в голову» свой листок и убежал к себе на рабочее место – исследовать неизвестное ему явление. Он услышал сирену «скорой», которая увезла идиотку из международного, и подумал: как же плохо в стране с сексуальным воспитанием. Люди падают в обморок, даже не попробовав новое.

Хариков сидел в ступоре. Он решил, что требуется мозговой штурм – любимое занятие для всех долбоебов, не умеющих принимать решения. Они почему-то надеются, что если в одной комнате соберутся десять долбоебов, то результат будет иной.

Мозговой штурм Хариков решил провести в кафе напротив офиса, где каждый день обедала офисная челядь, не имеющая карт на представительские расходы. Эти счастливчики обедали в дорогих ресторанах с любовницами, списывая расходы на встречи с потенциальными партнерами и инвесторами.

Хариков собрал лучших. Первым в списке был начальник финансового отдела, бывший гинеколог, все-таки врач из смежной области. Вторым – начальник службы безопасности, человек из органов, тоже не чуждый исследуемой теме. Для контраста пригласили специалиста по АТ, в прошлом исследователя океанических глубин. «Жопа тоже вам не пруд», – подумал Хариков и твердо внес его в список.

Всеобщая подруга, женщина из пресс-службы, по данным службы безопасности, повидала столько, что ее опыт был бесценным. У нее на карте в кабинете стояли флажки стран, где она побывала, и соответственно фотографии людей, побывавших в ней с визитами ее доброй воли. Флагов и портретов было как в крупном порту, и отказаться от такого эксперта было бы некорректно.

Для ведения протокола взяли секретаршу директора – девушку смышленую и с практическим опытом стриптизерши в Странах азиатского дракона. Она блистала солисткой шоу в Паттайе и прославилась тем, что поглотила ананас своим рабочим органом и даже не чихнула.

Заказали еду, и Хариков обозначил тему. Он раздал всем картинку и попросил высказать первые версии.

Гинеколог-финансист, покумекав, сказал: «Это фуфло, таких штук для этого места не бывает, непонятна область применения». Видимо, соседние области он изучал плохо, сосредоточивался на стандартных схемах. Хариков поставил ему минус.

Человек из органов надолго задумался, он вспомнил, что на спецсеминаре по нестандартным методам вербовки они проходили анальные бусы как средство торговли с источниками-геями. В обмен за бусы они получали первосортные оперативные данные. Здесь явно что-то новенькое из арсенала МОССАДа. «Эти евреи всегда выдумывают, все у них через жопу», – подумал Хариков и поставил разведчику плюс.

Компьютерщик из океанских глубин вычерпнул версию, что это маяки для потерявших стержень в бурном море человеческих страстей. Его бросила девушка из протокольного отдела по причине его нежелания ехать с ней в Хургаду – он не мог, жены боялся, а начальник АХО купил горящую путевку и купальник, и она сдалась, несмотря на его живот и перхоть. Эксперт переживал и все сводил к своей личной драме. Хариков учел его стресс, но поставил минус.

Перешли к женщинам, предполагая, что они обладают неким тайным знанием, неведомым мужчинам, да и в инструкции была ссылка: «Для вумен».

Женщина из пресс-службы покрутила картинку, как бы примеряя предметы в сокровенное место. Вроде все сходилось, вроде туда. Она кое-что туда примеряла на своем бурном жизненном пути, разные предметы: в Африке одни, на Ямайке другие. Помнила кое-что в бурятском чуме и на отрогах Гималаев. Девушка она была смелая, но это изделие поставило ее в тупик, она сдалась, не высказав своей версии, но была благодарна Харикову за волну воспоминаний, нахлынувших во время мозгового штурма.

Последние кадры из этого фильма ужасов с одним негром на баскетбольной площадке в Гарлеме выбили ее из колеи. Он имел такое смертельное оружие, что она тогда чуть не треснула, как косовый орех после удара гиббона.

Секретарша директора тупо ела и не вмешивалась в обсуждение. После ананаса в Паттайе, где она получила первый приз и венок из орхидей на шею, ее испугать такими бирюльками было невозможно. Она и не испугалась. Версия у нее была, но по опыту работы в сауне она знала: меньше знаешь – лучше спишь, а спала она только с директором, выкупившим ее у бандитов за немаленькие деньги. Влюбился дядя, онемев от исчезнувшего ананаса, голову потерял и разум заодно.

Мозговой штурм захлебнулся, все стали есть горячее, только официантка с ухмылкой ныряла между ними, делая свою работу. Она давно засекла предмет их изучения. Еще вчера она получила по почте эту херню и перевела инструкцию: это была очередная афера телемагазинов, банальная погремушка для дам, уставших бегать за своими мужьями, ищущими на стороне бурные реки и омуты. В инструкции говорилось: «Ваш муж устал искать в вас источник вдохновения, вы можете разбудить его, если приобретете наш комплект „Ищи сокровенное“. Приготовьте любимую еду, отправьте детей в кино и за час до романтического ужина вставьте пробку в сосуд мечты. Если убрать поэтический сленг, то надо просто воткнуть в жопу. Выберите цвет пробки по настроению – по аналогии со светофором: красный – нельзя, зеленый – можно, а желтый – как пойдет, типа импровизация.

После ужина включите ритмичную музыку и начинайте раздеваться (бонус купившему комплект – самоучитель по стриптизу для взрослых женщин). Танцуйте недолго, ведь он может устать он неожиданности, да и вам не стоит доводить себя до асфиксии.

Когда тело потеряет все покровы, скрывающие прелесть форм, плавно повернитесь задом и ненавязчиво откройте для обозрения ваш сюрприз. Надеемся, результат не заставит вас ждать. Наши исследования показывают, что все мужья, кроме тех, у кого инсульт, не усидят на месте. Сияющий глаз из глубины не оставит их равнодушными. Всего 79 евро – и жизнь наладится. Есть ограниченное количество комплектов со стразами Сваровски».

Все это официантка бойко зачитала участникам «круглого стола», глаза их потускнели, тайное стало явным, Хариков дал ей на чай чуть больше обычного. Он не расстроился, день в целом прошел хорошо, а назавтра, Бог даст, еще что-нибудь вынырнет из Сети.

Треугольник в колесе обозрения

После урока ботаники, где контуженый учитель по кличке Семядоля объяснял классу про взаимодействие ядра и протоплазмы, стало ясно, что пора разрешить проблему треугольника Сергеев – Куликова – Мартынов. В пятом «Б» все знали, что проблема двух катетов и одной гипотенузы зашла далеко за пределы геометрии и стала предметом биологии в разделе «межвидовая борьба».

Куликова выбирать не хотела, ей нравился Сергеев за возможность списать и получить конфеты «Мишка на Севере», которые мама Сергеева выдавала ему каждое утро. С бедного Мартынова ничего материального получить не светило, но он лучше всех ходил на руках, и у него была наколка на руке «Валя», и путь в колонию был прям, как перпендикуляр, опущенный с вершины треугольника.

Оба претендента находились в состоянии холодного нейтралитета, но Сергеев, несмотря на пухлость щек, сдаваться не собирался. Мартынов пару раз бил Сергеева, но не сильно, пару раз дал под жопу ногой, но лицо не портил, мама Сергеева заседала в родительском комитете и могла лишить Мартынова бесплатной формы и ботинок, а это ему мать-одиночка Мартынова не простила бы, шкуру спустила бы ему, а он к тому времени к этому еще готов не был.

Сергеев даже пошел на бокс, но выдержал всего два раза, не смог, решил брать другим и написал Куликовой стих, списав его из сборника модного поэта Эдуарда Асадова, ослепшего после войны в результате взрыва и ходившего в черной повязке.

Куликова не все поняла, но оценила и показала его своей старшей сестре, редактору школьной стенгазеты «За успеваемость», та даже хотела его напечатать, но старшая пионервожатая выявила плагиат, а заодно и легкую порнографию: там была строчка о волнении вздымающейся груди, а это в школе было только у завуча при встрече с учителем труда, ей стишок и попал, попало и Сергееву от мамы за эту пакость.

У Куликовой тоже была грудь, она первая в классе надела лифчик. Сергеев помнил свой лифчик в детском саду – сложное сооружение с резинками для поддержания чулков, которое носили дети до эпохи колготок.

Первым заметил лифчик Куликовой Мартынов, он давно изучил всю женскую сбрую в мамином шкафу и доложил Сергееву, что Куликова уже вполне, и подмигивал темному Сергееву, на что-то намекая.

Пора целоваться, безапелляционно решил Мартынов и предложил Сергееву заманить Куликову на колесо обозрения и там, на высоте, использовать безвыходность Куликовой и совершить головокружительный трюк и выяснить наконец, кто Куликовой хозяин.

Решили действовать вместе: Сергеев обеспечивал материальную часть проекта – деньги на билеты и мороженое, а Мартынов обещал привести Куликову. Перед походом в парк провели у Сергеева дома тренировку поцелуев, сначала на помидорах, потом на яблоках, закрепили материал на собаке Мартынова, которой очень это не понравилось. Сергеев не знал, куда девать нос, собачий нос был холодным, и Сергеев боялся, что у Куликовой тоже.

После физкультуры, налюбовавшись на незрелый бюст Куликовой, два соискателя направились в парк культуры и отдыха и стали ждать обещавшую прийти Куликову с трепетом и волнением.

Сергеев сосал «барбариску» – конфету-сосульку, праматерь мятной жвачки, дающей утреннюю свежесть, но свежесть не наступала, от нервов во рту все горело, и Сергеев боялся, что утренней росы и горячего солнца в его губах Куликова не ощутит и все будет напрасно, он где-то слышал, что все зависит от первого поцелуя, он решающий.

Мартынов ничего не сосал, он курил сигарету «Прима», он знал, как должен пахнуть мужчина, и в себе не сомневался и надеялся, что его губы найдут дорогу не только в рот Куликовой.

Мартынов решил повысить градус ожидания и достал из сумки-планшета бутылочку «Алжирского». Сергеев, кроме лимонада, тогда еще ничего не пил, но отказаться не сумел, принял из горла три глотка гнусного пойла и понял, что готов начать новую жизнь и задохнуться в объятиях Куликовой.

Мартынов в позе горниста забулькал в свое горло все остальное и разбил стеклотару о садовую скамейку. Сергеев с завистью смотрел на своего партнера, он почти уступил ему Куликову, но желал по инерции хотя бы одного, последнего прикосновения к мечте.

Мечта-Куликова вынырнула из-за кустов в одежде старшей сестры, губы ее пылали помадой, как у продавщицы из овощного, известной, по молве, бляди районного масштаба.

Сергеев галантно взял Куликову под руку и повел на колесо обозрения, сзади плелся одуревший от вина и алых губ Куликовой Сергеев, еще не знающий, как карта ляжет.

Сели в кабинку на двоих втроем, Мартынов хотел схитрить, но Сергеев разгадал его дьявольский замысел, он понимал, что из соседней кабинки он из участника превратится в зрителя, и это его не устраивало.

Колесо поднималось в небо, Сергеев знал, что все творится на небесах, и готовился, рядом горели пламенем ухо Куликовой и щека в румянах фабрики «Светлана», мочи терпеть не было.

Мартынов положил руку на плечо Куликовой и с холодным расчетом ждал набора высоты, чтобы затянуть петлю на прозрачной шейке Куликовой и слиться с ней в экстазе.

Сергеев покрылся холодным потом, он лихорадочно искал повод изменить порядок обладания.

Он предложил кинуть монетку, на потной ладошке он вынул из кармана пятачок и предложил загадать Мартынову. Мартынов выбрал «орла» так он себя позиционировал, Сергееву досталась «решка».

Куликова подбросила монетку, а Сергеев зажмурился с трепетом рвущегося сердца.

Выпала «решка», колесо обозрения превратилось в колесо удачи. Сергеев почувствовал, как вино из далекого Алжира стало проситься на волю, клаустрофобия вырвала наружу все, что копилось в недрах Сергеева, в соответствии с центробежными силами он стал орошать окрестности парка своим внутренним миром, народ бежал прочь, досталось и Куликовой, и Мартынову, одежда и свидание были вконец испорчены.

Когда колесо обозрения опустилось, все было кончено, Куликова ушла с Мартыновым мыться на пруд, и они не только поплавали. Сергеев остался лежать на траве и ждать, когда он сможет опять взмыть в небо.

Право на удачу

После Нового года Сергеев совсем загрустил, работы не было, жена смотрела на него почти с омерзением и слегка жужжала: ну что, сука, так и будешь лежать в нирване ебаной?

Сергеев не отвечал, оцепенение ватой окружило его, внутри себя он боролся с собой, но на выходе был один пшик, заставить себя действовать он не мог, деньги в доме были на пару месяцев, а что будет потом, думать не хотелось.

Днем он спал, а ночью мастурбировал пультом, переключая каналы, он ничего не искал, но в одну из ночей попал на середину азиатского фильма, где на берегу реки сидел мужик, называющий себя даосцем, а мимо него плыли лодки с товарами и людьми, проплывали трупы врагов и любимых женщин, дети махали ему издалека, но он сидел на берегу, смотрел в никуда и дремал под шелест проплывающих плотов и джонок.

Сергеев знал о дао немного: лет тридцать назад в Ленинграде на лавочке Марсова поля две аспирантки института им. Герцена рассказали ему о дао-любви и даже кое-что показали. Сергееву понравилось, но поклонником даосизма он не стал, время тогда еще не пришло.

Посмотрев фильм, он понял, что он чистый даосец, и перестал ругать себя за лень, желание лежать сутками и мучить себя сомнениями о своей никчемности.

Дождавшись утра, он бодро вошел в кухню и сказал жене: «Дура, ты знаешь, кто такой Лао-цзы?» Жена, посмотрев на него мутным глазом, оторвалась от чашки с кофе и отрезала без смущения: «Я не знаю, кто этот китайский мудак, но на работу ты сегодня пойдешь, это я тебе говорю, философ сраный!»

Сергеев понял, что дискуссии с этой женщиной о Поднебесной не получится, оппонент был сильнее: в ее руках был кошелек, а если заведешься, то не получишь никаких денег на сигареты, а курить хотелось смертельно. Лао-цзы советовал не сопротивляться течению реки жизни, и Сергеев пошел к себе в комнату готовиться к новой жизни.

Он прилег на свой диванчик, где давно пролежал ямку в матрасе за многие дни, проведенные в складках жизненного ландшафта в попытках скрыться от бытовых неурядиц. Он давно ушел из супружеского ложа, имитируя множество болезней, позволяющих не исполнять рутинный супружеский долг: как настоящий даосец, он научился получать все мыслимые телесные наслаждения в голове, представляя себя то с Дженнифер Лопес, а то для разнообразия и с принцессой Дианой, даже после ее смерти, на результат это несчастье никак не влияло.

Все мог Сергеев получить в голове, кроме водки и сигарет, это в голову никак не приходило, организм требовал, и мозг Сергеева ему подчинялся. А что делать – понимал свое несовершенство ученик Лао-цзы со станции метро «Аэропорт».

Осознание того, что он нашел свой путь, успокоило.

С полным соответствием с обретенным знанием захотелось не двигаться, не искать. Новый смысл заглушил голод и отсутствие сигарет, Сергеев захрапел почти счастливый.

Проснувшись от звонка телефона, он увидел, что время половина пятого. Он изобразил бодрый голос и ответил, что полон сил и все слышит.

Звонил старый товарищ, которого он потерял из виду много лет назад, после безуспешных совместных махинаций с долгами нигерийского правительства. Эта афера была второй по рейтингу после красной ртути в середине девяностых годов. Людей разводили на деньги по простенькой схеме: купите часть долга за пять живых копеек, а получите миллион. Охотники находились, но им попадались только звери, от которых пришлось скрываться.

После тех лет он приятеля не видел, слышал, что тот работает по выставкам в одной конторе.

Товарищ рассказал, что живет хорошо, только денег мало, хочется рвануть на финише перед пенсией на закате коррупции. Все хапнули, а мы нет.

Есть идеи, сказал товарищ, надо встречаться. Сергеев не воодушевился и попытался выяснить детали, не выходя из дома.

Голос в трубке настаивал на личной встрече, и Сергеев поддался, вспомнив анекдот про лотерейный билет, который надо купить, чтобы иметь мизерный шанс.

Товарищ стал плести про иракскую нефть в обмен на продовольствие и алмазы в Анголе. Сергеев понял, что жизнь товарища ничему не научила, и тут же получил утверждение своему прогнозу.

Товарищ еще раз упомянул горестно, что деньги очень нужны, и рассказал Сергееву, как его три года назад кинула женщина – руководитель его конторки.

Она была секретаршей крупного инвестора в возрасте Мафусаила. Он работал с ней во всех ипостасях, она успешно проводила его в последний путь и в одночасье стала хозяйкой нескольких особняков в центре и желанной для мужчин в погонах, которые хотели не ее, а домики в центре. Она с помощью товарища успешно защищалась, а параллельно проводила выставки, которые он делал.

В какой-то раз он решил рвануть, она поддержала, он заложил квартиру в банк, взял кредит, сделал выставку, а в момент подсчета барышей ее посадили, и долг повис на товарище, как магнит для члена, который, чтобы стоял, пронзают металлическим стержнем.

Квартиру банк забрал, жена оставила его с долгом и больным желчным пузырем. Теперь он жил во Внукове, в бане на участке тетки, и играл в парке Горького в шахматы на деньги с пенсионерами. Играл хорошо, бывало, и 150 рублей в день заколачивал. Но нужен удар, никаких вложений, результат очевиден, с жаром говорил товарищ.

Он шепотом сообщил Сергееву, что на библиотеки и ветхие дома должны кинуть много ярдов, есть схема, как раздербанить эти деньги, но сделать надо тонко и элегантно, с учетом продавца инсайдерской информации и еще двух людей из ЮНЕСКО, которых он знает по службе в Африке.

Опять Нигерия, заскучал Сергеев и обругал себя всякими словами по матери: ну сколько раз можно наступать на сельскохозяйственный инвентарь в зрелые годы?!

Сергеев заметил: чем больше человек должен денег, тем меньше разума он вкладывает в проект. Живи настоящим, говорят в рекламе, нет – хочется сорвать банк, а срывает, как правило, крышу над головой, и бездна становится для должника очевидной и неотвратимой, как в плохом кино про лузеров.

Еще немного попиздели про нынешнее поколение, молодую поросль, отбирающую клиентов у уважаемых людей, не считаясь с заслугами ветеранов движения. Тема была стара, как прошлогодняя слива, говорить о поколении не хотелось, поколения не было, были хорошие ребята, которые хотели пахать, и дело совсем не в возрасте, были и другие, желающие отнять и поделить, и это их право, если сумеют.

Товарищ выпил, поплутал в словах о других проектах, которые были якобы в его инвестиционном портфеле. Портфель стоял рядом, и Сергеев, не будучи ясновидцем, понял, что в его портфеле, кроме пакета молока и двух упаковок «Доширак», у товарища в закромах ничего не было. Он знал, что последует в финальной части Марлезонского балета.

Товарищ поднял неясный взор и попросил в счет будущих барышей шестьсот у.е. Сергеев тоже знал, что даст только триста (последние на крайняк), заранее попрощавшись с авансом на будущие проекты, дал и забыл, понимая, что просящему еще хуже.

В голове Сергеева зазвучала детская песенка «Мечтать! Надо мечтать детям орлиного племени».

Он понимал, что за столом сидят не орлы, а дятлы, мечтающие о том, что никогда не случится.

Ночью к нему пришел Лао-цзы, сел рядом и торжественно сказал: ну вот, теперь ты можешь начинать путь. Сергеев повернулся на другой бок, ему надо было выспаться, ведь с утра его ждала новая жизнь.

Удивительная рядом, или Темное и светлое

Сергеев собирался на дачу, предполагая трехчасовое стояние в пробке. Он тихо ненавидел эту дорогу, эту дачу и все, что с этим связано. Работать на даче было не надо, только жрать, спать и пить чай на веранде – мечта для многих и невыносимое страдание для Сергеева.

В родне Сергеева помещиков и крестьян не было, землю он не любил, плодов ее хватало на рынке, остальную радость общения с природой отравили, как диверсант колодцы, Советская власть и первая жена с ее мамой.

Студенческая пора была омрачена бессмысленными поездками в колхоз на бесплодную борьбу за урожай, жить приходилось у местных жителей в атмосфере антисанитарии, беспробудного пьянства и тупого веселья. Если к этому добавить дизентерию и педикулез, то станет ясно, что тяги к истокам и родным просторам у Сергеева не было.

Потом появилась новая напасть – первая жена с дачей и мамой, любительницей всего своего: укропчика, редисочки, огурчика с грядки и всего остального. Сергеев по молодости не мог послать на хуй тещу, укроп и рыбалку с папой жены на зорьке терпел, дурачок, а надо было сразу пресечь поползновения всей своры вольных землепашцев, нашедшей в нем ишака для сельскохозяйственных и домостроительных работ.

Как только приходил май, начиналась посадочная страда: тесть направлял плуг, надевал Сергееву на шею и спину лямки, и Сергеев, как бурлак, таскал на горбу плуг, за которым шел ихний папа и нажимал в глубину, чтобы Сергееву было труднее. Таджиков и хохлов тогда не было, использовали подручную силу зятя и невестки, которые не понимали, почему люди с образованием по компьютерным технологиям и староанглийской поэзии должны таскать соху в эпоху управляемой термоядерной реакции и трансгенных модифицированных продуктов.

Сергеев пытался объяснить жертвам крепостного права, что укроп на станции лучше и дешевле, что стоять раком за ведро клубники нецелесообразно, но видел в их глазах только сожаление, что им не повезло с ленивым, слегка нерусским зятем – он был запятнан еврейским дедушкой.

После мая наступал сенокос: косили лужайку и бурьян. Не было Некрасова для описания, как косил Сергеев. Пару раз он чуть не перерезал себе ноги, так и не научился и дожил до газонокосилки, слава Богу, не став инвалидом.

К вечеру все садились за стол, начиналась трапеза и разговоры, как сохнет в этом году клубника, с кабачками тоже ерунда, надо шифер положить новый. Сергеев после нечеловеческого напряжения ложился спать и падал в сон, как в армии после наряда, но в четыре утра его ласково теребил тесть и приказывал вставать на рыбалку.

В четыре утра Сергеев мог встать, только если пожар уже захватил занавески, а так просто, в выходной после плуга – только по неопытности. Он встал раз, потом второй, в третий раз сказал тогдашней жене:

– Пусть папа позовет на охоту, я его убью, и все закончится.

Жена поверила и сказала папе:

– Не трогай его.

Тесть надулся, но не лопнул, стал ждать, когда подрастет внук, чтобы ему передать свое мастерство Чингачгука, Вильгельма Телля и пахаря-одиночки.

«Удивительное дело, – говорил себе Сергеев, собираясь на дачу, – откуда эта тяга причинять себе страдания жуткой дорогой, чтобы потом нажраться до отвала и заснуть под трели соловьев и потом еще на следующий день есть, есть и есть и спать до дурноты, а потом опять ехать часами вместе с такими же баранами и начисто в такой дороге растерять все накопленное за два выходных здоровье…»

В третьем браке, после отъезда второй жены на историческую родину, на даче работать стало не надо, нашлись на просторах бывшей Родины те, кому еще хуже. И нанялись они к тем, что в момент стали господами.

Эти господа на веранде после ужина, как плантаторы на юге Америки, обсуждают достоинства хохлов перед киргизами, что узбеки более спокойны, а таджики старательнее, но менее чистоплотны.

Откуда все взялось? Сергеев не мог видеть на своем участке доцента из Душанбе, целый день снующего по участку с косилкой, лопатой и тяпкой. Его жена, преподаватель химии, подавала еду, убирала и боялась Сергеева больше, чем участкового. Она, не поднимая глаз, шуршала по дому и молила Бога, чтобы господин Сергеев не разгневался и не выгнал на улицу. Сергеев все понимал, чужие люди в доме раздражали, и он не хотел видеть их, есть их плов и самсу, радоваться ландшафту, вылизанному руками доцента. Они смущали его своей покорностью, он не мог этого видеть, было неловко.

Он знал, что не виноват в их в судьбе (газ и нефть могли ударить и в другом месте), сам видел русских в этой роли в разных странах, но так и не привык, по советской привычке, видеть в доме слуг, а старший сын и невестка смотрели на это нормально, как будто так у них было всегда, и собирались даже взять для внучки филиппинку – для хорошего английского.

Пять часов пути на отрезке 20 км от Кремля настроили на философский лад: на кой хер нужен ему «лексус», быстрый и многолошадный, если пешком он дошел бы быстрее? Пять часов под новости из правительства, которое выделяет еще много миллиардов на дороги. Сергеев хотел предложить другое: надо выдавать машины только власти, милиции и отдельным героям, тогда на дорогах будет спокойнее и нация пешком в вечном пути станет здоровее.

Добравшись наконец до родных ворот, он окунулся в атмосферу дачного гедонизма, снял с себя потную одежду, нарядился в футболку собственного изготовления с перечеркнутым ебальником Собчак и надписью «Я – КСЕНОФОБ», сел на веранду со своей семейкой и начал вкушать плоды и напитки в неумеренных количествах.

Разговор плавно двигался от погоды и пробок к оглушительной победе России за право проведения зимней Олимпиады в Сочи.

Младший сын остался ночевать у своей шоколадной невесты и на дачу не приехал.

Дура невестка шумно восхищалась англо-французским выступлением главнокомандующего российскими Вооруженными силами.

– Как он сказал!.. – причитала она с обожанием.

Сергеев всегда удивлялся детскому простодушию великого народа, для которого человек, говорящий на чужом языке, – почти жрец и брахман, вызывающий священный трепет.

По этой логике любой житель Швейцарии, говорящий сразу на трех языках, может стать нашим президентом, но не захочет по причинам иррациональным: типа – на хер надо?!

Сергеев восторга невестки не разделял, Олимпиада в Сочи напоминала ему великие проекты России: построение коммунизма к 1980 году и поворот сибирских рек на юг. Время от времени в России возникают такие идеи от нежелания систематически налаживать свою жизнь. «Хочется собраться в едином порыве, хрясь – и все, а каждый день стричь газон – это нам не надо!» – так думал Сергеев, поедая плов и наблюдая за доцентом, выполняющим роль британца, стригущего сергеевский газон. Ему еще осталось лет двести пятьдесят, чтобы газон в районе Истры был таким, как в графстве Йоркшир, или воспользоваться открытиями в биоинженерии, которые обеспечивают рост газона определенного размера – очень удобно для импульсивных народов, среди которых Россия на третьем месте, после Кубы и эскимосов.

Сынок завел телегу про коллег, которые своровали миллион у государства, а его не позвали.

– Грязные коррупционеры, – сказал он, – сволочи, могли бы позвать!

Сергеев пил зеленый чай и заметил резонно сыну:

– Они сядут, а ты в тюрьме не потянешь, кишка тонка! – И сам засмеялся, поняв двусмысленность про кишку.

Жена выразительно посмотрела на него – он знал этот взгляд: микс самки гепарда и старого аллигатора. Раньше этот взгляд холодком обдавал его яйца, но со временем энергия его не беспокоила Сергеева. Однако за своих чад она могла загрызть любого, а мужа и подавно. Он встал и пошел в свою комнату, посчитав, что общения с близкими уже достаточно.

Ночью он спал плохо – переел, на ночь смотрел телевизор, показывали жесткие истории о судьбах людей, выживающих на обломках разваленного Союза в роли слуг для коренной национальности. Сергеев ксенофобию не одобрял, как культурный человек, но выйти на демонстрацию в защиту обездоленных большой охоты не было.

Наутро в доме началось движение: дети рванули к друзьям, жену послали смотреть за внуками, Сергеев остался один и начал проедать еще один день своей единственной жизни.

По собачьему радио, где самозванцы гавкают обо всем на свете, желая для собственного рейтинга обосрать кого угодно, хоть папу римского, хоть собственную маму, сказали, что у среднестатистического человека в жизни есть 1 000 000 000 секунд: кто считал, никому не известно, но стало как-то беспокойно – много это или мало?

В рубрике «Знаете ли вы?» сообщили, что от Земли до Луны два с половиной миллиарда граненых стаканов, – зачем это сообщать гражданам, Сергеев не понимал, хотя в глубине души знал, что это отвлекает от классовой борьбы. Так проходило воскресенье, сонное и бессмысленное.

После обеда пришел доцент и робко попросил разрешения: невестка с внучкой из Душанбе улетают за границу на лечение ребенка по гранту благотворительного фонда, самолет отложили, – можно ли ей заехать на дачу повидаться и переждать? Сергеев без колебаний дал добро и пошел переспать полуденный зной.

Проснулся он с дурной головой – так всегда с ним бывало после дневного сна. Во дворе он увидел милого ребенка и ее маму, женщину лет тридцати шести, по-восточному яркую, с глазами, глядящими в пол. В ней чувствовались зной пустыни и пышность оазиса. Сергеев поиграл с ребенком, разглядел ее маму подробнее и заметил, что настроение резко улучшилось – так бывает после темного утра: вдруг ниоткуда брызнет дневной свет, и остатки ночи разлетаются на атомы, и тени исчезают бесследно.

Он вернулся в дом и почему-то тщательно побрился. На даче он принципиально не брился, а тут как-то резко захотелось. Надел брюки вместо шортов и велел накрывать стол на четыре персоны.

Когда все было готово, Сергеев позвал всех за стол, возникло замешательство: его рабы не были готовы к трапезе, но он настоял, и все сели, смущаясь, кроме Сергеева.

Выпили за гостей. Сергеев разговорился, шутил, наливал доценту. Выяснилось много общего: книги, общее советское прошлое, шутки и анекдоты. Сергеева несло, как в годы молодые, – с ним бывало такое, когда была женщина, будоражившая и желанная.

Позвонили в Шереметьево – полет снова отложили, и Сергеев обрадовался, что еще есть время для полета в забытые дали. Романов он давно не заводил, сказал себе после последнего раза: «Хватит, пора и честь знать, любовь – это для здоровых». Он уже немного болел и боялся, что новые приключения вместо радости приведут к инсульту с потерей половины лица или еще какой-нибудь мерзости.

Сегодня он чувствовал себя превосходно, черная пантера с горящими глазами смотрела в пол, но он все равно чувствовал ее огнедышащую страсть.

Она давно не была за таким столом, за ней давно никто не ухаживал – муж, молодой инвалид, сын доцента, болел, родители ради него сидели у Сергеева на даче, и только их деньги позволяли сводить концы с концами.

Напряжение за столом нарастало, жена доцента пошла уложить внучку, доцент тоже стал прощаться. Сергеев выразительно посмотрел на невестку и попросил побыть еще. Она с испугом посмотрела на свекра, тот ушел, глядя в пол, забыв все шутки и стихи, над которыми они с Сергеевым смеялись всего полчаса назад.

Вечер был таким теплым, но женщину слегка знобило. Сергеев обнял ее за плечи, она мягко отстранила его и сказала, что пойдет в дом проведать дочку.

В домике для прислуги стояло тревожное молчание, невестка прошла к дочери, ребенок уже спал, она легла рядом.

Через десять минут зашла свекровь и сказала:

– Хозяин зовет, ты уж потерпи, пропадем без этой работы… – И заплакала, проклиная свою жизнь. Она молилась за сына, оставшегося на родине. Ему каждый день нужно было лекарство, на которое они работали у Сергеева.

Молодая женщина, прошелестев юбками, вернулась на веранду, где сидел разгоряченный Сергеев, он заметил перемену в глазах ее, и ему стало неловко за свою настойчивость, бахвальство перед людьми, у которых проблем выше крыши. Они еще немного посидели, какие-то ничего не значащие слова полетали над их головами, и Сергеев пошел спать, раздосадованный, что вышло не по его сценарию.

Ночью они уехали, утром Сергеев был зол на себя, уехал, не попрощавшись со своими слугами, и больше на дачу не ездил – не хотел видеть свидетелей своей мерзости. Он знал: если приедет, то не выдержит и уволит этих людей, – этого он себе простить не смог бы. Подальше от греха, решил он, – вдруг в нем перевесит собственное темное, ведь весы только взвешивают, решать ему, а этого не хотелось…

Три девушки в черном

Каждый день людям надо жить заново, есть, спать и разговаривать о наболевшем.

Маше – тридцать, Лене – тоже, Кате – тридцать два, их объединяет общая судьба – кооператив бедолаг.

Все они женщины с детьми и маленькой зарплатой, мужья растворились в тумане школьных привязанностей, на них поставлен крест, хотя они, слава Богу, живы. Они не помогают, не поздравляют с днем рождения своих детей, завели новых любимых, первые блины их сексуальных игр уже ходят в школу, и мужчины в их жизни – это дедушки и дяди.

Наличие детей у наших девушек – это плюс, отсутствие личной жизни и тяжкий груз добывания лишней тысячи рублей на ежедневную жизнь – жирный минус.

Ходить мимо наглых бутиков с ценами на трусы в размер зарплаты им нетрудно, куда сложнее смотреть на себя в эти витрины, которые отражают их, гордо несущих свою бедность, – тяжелее втройне.

Жизнь не оставляет им времени на меланхолию, стрессы, им не скучно.

Некогда скучать, все бегом: с одной работы на вторую, иногда на третью, дедушка с бабушкой закрывают амбразуру с детьми, с бытом. Но папа не заменит мужчину, нет – сумку донесет, гараж откроет и даже поцелует на ночь, но так надоело спать с дочерью, курить на балконе и сидеть в пятницу дома, когда якобы все гуляют в кафе и клубах, приходят утром или засыпают у бойфрендов после бурной ночи.

Мужчины есть, но нечасто, чаще женатые, у которых все хорошо. Неженатые, у которых все плохо, не очень желанны – нет от них ни огня, ни сочувствия, сами желают, чтоб их пожалели, слюни распускают: вот моя тварь бывшая опять мучит, денег просит, машину не отдает; то ночью позвонит, то пьяный придет, то на месяц исчезнет.

Остается Интернет, тупые разговоры в бессонницу с извращенцами, когда спать надо, а ты не спишь, все картины рисуешь. Вот мы в Анапе, папа дочку несет на плече, сумки тащит, а ты как барыня в новом купальнике идешь и по сторонам смотришь, не за ребенком, куда он делся, не за сумками, чтоб не украли, а так, глядя в никуда – в небо, в море, в себя, наконец, и думаешь: надо в салон сходить, поласкать себя процедурами, не для кожи и рожи, там все в порядке в 30 лет, а так, побалдеть, без взгляда на часы, где дочь, видимо, уже устала с чужой тетей, с такой же бедолагой без мужа, гуляющей с тобой в очередь.

Утром не до картин с хорошим концом, все бегом: метро, автобус, еще пешком, то есть бегом, потом переход на новую работу, потом звонок от него, что опять не сможет в спланированную дыру упасть ненадолго в чужую кровать в гостинице на час, где проститутки принимают клиентов. Следующая попытка еще через месяц.

Муж от безысходности тоже не панацея, когда одна все ясно, а тут мужик – корми, стирай, сама упадешь, без макияжа и задних ног, а тут – игра, вторая смена: и так дай, и эдак изловчись, то надуется от слова невпопад, то напьется, сука, в будний день и ребенка напугает твоего, ему чужого, помеха он ему ходить без трусов с яйцами, маму пугает ночью, у холодильника из горла сок пьет, ребенку купленный, любит ребенок сок пить перед школой, встанут ясные глаза, а сока нет, выпил боров толстожопый.

Вроде парень ничего, не баран, старается, деньги зарабатывает, ночью силы не жалеет, но мороки с ним тоже немало.

В гости с ним придешь – вроде неплохо: вот муж, все как у людей, никто глаза не колет, что одна пришла, чужих мужей смущать. Вроде неплохо, но не свой, не родной, что-то в нем глаз режет, не хром, не горбат, но не то.

А когда-то один раз было то.

После первого мужа-школьника, убежавшего к мамочке от живота, где его ребенок клубочком лежал, после двух лет, когда ребенка с мамой и бабушкой подняли в шесть рук.

Вытолкали ее в Италию, на курорт Римини на море, все в первый раз, море и мужчины не такие, как у нас в Новокосино, яркие и говорливые, галантные, седые и молодые, и все всех хотят.

Сначала неловко было бледности своей и кругов под глазами, неловкости от растяжек и прочих недочетов по рецептам журнала «Вог», где учат, как проституток, чем взять мужчину.

А чего его брать, вот он весь, красавчик, рядом пыхтит, во все глаза смотрит: «Пер фаворе рагацца».

Но страшно: а вдруг маньяк, или СПИД, или скажет, что не так, или не соответствовать будешь европейским стандартам, опыт весь у соседа в доме напротив, три раза, и все.

За три дня связь с Родиной пропала, бледность тоже, загар, нектар, кино, вино, домино – и вот он появился на горизонте, седой, старше папы, но модный, в шортах, в поло и в цепях на всех частях тела, гладкий еще, крепкий и смотрит так, что ноги немеют и холод внизу живота.

День смотрит, два, уже даже надоело, потом засылает цветы и вино за ужином на террасе.

За два дня во время игры в гляделки выучено тридцать слов на языке Челентано, и он подходит.

Говорит по-английски: «Вы из Швеции?»

Ни хера себе, думаю, как круто, на русскую не похожа.

Врать не стала, все рассказала, как в темах на английском «Москва-столица» и «Моя семья». Спасибо вам, Римма Аркадьевна – репетитор, которую терпеть не могла, правда ваша, говорили, что пригодится.

Как в его бунгало оказалась, честно скажу, не помню, ночь не помню, ослепла, онемела, утром сама не поверила, что и как.

Но когда он вернулся с пробежки, все вспомнила, и слова все вспомнила и руки, за одну ночь принцессой стала, откуда что взялось.

Папу-маму забыла, дочь – ясные глаза, грех какой, тоже забыла, все улетело.

Он меня из отеля моего однозвездного забрал и повез по всей Италии, как в тумане была, на кабриолете провез по всему сапогу Апеннинскому, кормил, поил, играл со мной в игры всякие, как в фильме про «Мужчину и женщину», где вино с клубникой.

За день до вылета лежала я на террасе, на вилле его в Сардинии, и думала: провались оно все пропадом, что я, не человек, что ж мне – надрываться до смерти придется, он звал остаться, говорил: девочку заберем, родителей заберем, ты моя надежда, последняя любовь, уедешь – я жить не буду, и плакал, так плакал горько, что я поверила.

Приехали в аэропорт, подарки всем, для пакетов рук не хватает, прощались как на смерть, расцепиться не могли.

Приехала я домой мертвая, сама не своя, звонил каждый день: иди в посольство, оформляйся, принимай решение.

Села с мамой ночью на даче, когда спать все легли, и стали говорить.

Мама выслушала все и говорит: даже не думай, старый он, умрет скоро, что делать будешь, у него дети есть, не достанется тебе ничего, пропадешь, девочку тебе не дадим, ты помешалась, мы тебе счастья желаем, но старый он.

Мне бы твердость проявить – сколько будет, столько и будет, но девочку бросать было жалко, а себя оказалось не жалко.

Он еще звонил пару месяцев, потом приехал, домой его я не повела, ну что ему делать в нашей трешке-распашонке на первом этаже, встретились в «Метрополе», но уже как-то не то было, не покатило на родной земле, другая география и климат иной.

Вот уже шесть лет прошло, мама права была, умер он через год от ураганной онкологии, сгорел за три месяца, от него человек приезжал, кольцо привез его бабушки фамильное, я его не ношу, дочке оставлю на память, на лучшую судьбу.

Странность я заметила одну, девочки: стоит хоть кому-то в кои веки подкатить ко мне, не важно кто, любой мужик, все вроде нормально, можно сердце порадовать, он ночью приходит и плачет – и все сразу ломается, как будто он заговорил.

Хорошие отношения – тоже плохо, мешают проходные роли, не получается ничего после роли принцессы.

Все засмеялись, потом вздохнули.

…Все это Маша рассказала своим подругам в милом кафе эконом-класса после трех бутылок чилийского, первый раз рассказала, берегла свое от всех, подружки слушали не моргая, вздохнули в финале все вместе, выпили капуччино, нагло заказали еще ягод (гуляй, рванина), рассчитались поровну до копеечки и поехали дружно в одном такси в свое Косино, где все родились, все там живут до сих пор и, наверное, умрут, если не случится чудо.

Лучшее платье – молодость

Алевтине в пятьдесят показалось, что мужчины перестали раздевать ее взглядами. По правде, без бонусов они перестали раздевать ее и в реальной жизни – что-то случилось, видимо, сбился прицел. Ее дичь перестала манить охотников, и они стали стрелять по тарелочкам, на которых лежали свежие тушки из «поколения некст».

Она не была готова к этому, все было при ней: рост, вес, импланты и устойчивое материальное положение – все в норме, но рука опытного таксидермиста уже чувствуется на расстоянии. Она стала замечать, что в общественных местах с первых минут появления – шок! – какая яркая, вкусная, шикарная баба, но потом напряжение пропадает, если рядом в кадре появляются молодые, плохо воспитанные, с дурным вкусом и вульгарным маникюром девушки (не лакшери, как говорили в ее окружении). У них ничего нет, кроме сияющих глаз и паспортных данных, где маленькие цифры возраста блистают, как караты такого размера, как камни у Алевтины.

Года не кольца, их не снимешь, не положишь в сейф, чтобы не украли, – кому они нужны! Чем больше колец, тем старше вишня, нельзя давать валить вишню, нужно украшать крону, лелеять корни, которые начинают сохнуть. Не дать свалить себя ветру и зною, а то вишня упадет и ее спилят, посчитают кольца, и она станет дровами для чужого костра: эволюция – ё. т. мать. Вспомнила, сколько она вломила в стволовые клетки, не щадя своего живота для инъекций, ствол гибче не стал, хорошо, что хвост не вырос…

Вот такие мысли кружили в голове у Алевтины, сидящей за столиком модного кафе, куда она зашла перевести дух после салона по дороге в фитнес-центр, где ежедневно изводила свое тело до совершенства и эбонитового цвета кожи, хорошо маскирующего трещинки старого породистого дерева окаменевшего лакированного массива. Такой приговор собственного суда требует не апелляций, а действий, и притом немедленных.

Все было хорошо до вчерашнего дня. Ее бойфренд, плохой эстрадный певец, но крупный самец, после секса заявил, что женится на дочери главного аптекаря, а ей желает счастливого плавания по жизненному морю.

Алевтина не поверила – этот гондон, которого она подобрала на окраине Крымского полуострова, где он пел в кафе, огороженном прутьями, чудовищные песни про море в Гаграх и пальмы в Гаграх, грязное немытое существо в «варенках», с буйной растительностью, вылезающей из дырявых маек, как дикий плющ, позволил себе змеиным ртом заявить подобное.

Она вспомнила, как привезла его в Москву, поселила у себя, научила не чавкать и не говорить с акцентом, купила ему песни и «вольво». Водила, как барана на поводке, к разным людям и хлопотала за него на радио и ТВ. Эта дрянь все забыла, все, что он умел, – это скакать на ней, но лошадь уже устала и требовала уважения и благодарности, но от кого? Ничтожество с отсутствием пульса в мозгу не понимало, у него не работали сразу два полушария, только член и желудок, а вот придумал сука, или кто-то из врагов научил?