Младший брат Анненская Александра
– Идем со мной! Скорее! – сказала Варенька. – Птичник хотел меня убить. Я убежала.
– Я не могу… Мне не пролезть в ту дыру.
– Скорее!
– Беги одна! Я как-нибудь вырвусь.
– Будь осторожен. Он видит очень хорошо. Когда он склоняет голову набок, знай: он тебя заметил.
Тут я услышал призывное «мяу» из-за сарая и понял, что это кричит Крысолов. Ревность шевельнулась в моем сердце. Нет, не может быть… Неужели?..
И в этот момент дверь отворилась, на пороге возник Птичник. В одной руке он держал топор, в другой – отрубленную куриную голову.
– К-с-с… – зашипел Птичник и потряс в воздухе куриной головой.
Видимо, он думал, что все коты – идиоты.
Я сидел не шевелясь, хотя сердце мое билось как сумасшедшее.
Снаружи Крысолов мяукнул громче прежнего. Но Птичника не так-то просто было обмануть.
– К-с-с… – Птичник шагнул глубже – в сарай. – Я же знаю, ты здесь, ворюга! Подь сюда, кому говорят!
Дверь захлопнулась, и воцарился полумрак. Правда, изнутри дверь сарая не запиралась – это я знал точно. И теперь я мог ее открыть ударом башки. Лишь бы Птичник успел отойти подальше. В полумраке он видел, кажется, не хуже кота.
– Вот твари, прогрызли такую дыру… – услышал я его голос из угла.
Видимо, он подумал, что ту дыру над фундаментом в его сарае сделали кошки!
Я метнулся вниз, но чтобы открыть дверь, мне надо было разбежаться. Время! Мне его катастрофически не хватало! Я разбежался… Удар! Дверь распахнулась. Но лишь совсем чуть-чуть: Птичник мгновенно оказался рядом и схватился за ручку. И все же я успел проскочить, то есть почти – мой хвост зажало дверью. Я заорал от боли. Рванулся, обдирая шерсть и кожу. Вырвался. Но вместо того чтобы лететь вперед, я почему-то взлетел вверх. Шкирку мою сжимали жесткие, как дерево, пальцы.
– Ну что, попался, зараза? – прохрипел мне в ухо хриплый голос. – Чуешь свой последний час?
Я попытался вырваться и не смог, лишь дернулся, нелепо молотя лапами по воздуху, как будто мог выпрыгнуть из собственной шкуры, но пальцы Птичника сжимались все крепче. Унижение, злость, ярость разрывали мое сердце. И тогда я закричал. Так закричал, что сверкающее полотно летнего дня пошло рябью.
– Исключаю! – орал я. – Исключаю тебя из защиты…
Он не понял – как всегда не понимают люди.
– Боишься, тварь… – сказал самодовольно.
Он не видел, как с беззвучным треском лопнуло над его головой небо, и в прореху глянула тьма – темная, недобрая, безжалостная. Птичнику наверняка показалось, что на солнце набежала случайная тучка.
Птичник размахнулся и швырнул меня в телефонный столб. Стой он на шаг ближе – мне бы не жить. Но до столба было несколько шагов, и в полете я сумел перевернуться в воздухе так, что столб остался левее – кажется, я задел его лишь вибриссами и кончиком хвоста. Я приземлился на все четыре лапы.
Прыгнул в сторону, потом в другую… Забор… прыжок вверх… сорвался… снова прыжок. Что-то ударило рядом. Топор. Птичник метнул его, как томогавк!
– Стой, кому говорят! – заорал.
Топот его сапог все ближе…
Третий прыжок. Сумел… В следующий миг я уже был на участке Крысолова. Тут меня что-то грохнуло по голове. Я покатился… встал… Лапы разъезжались.
– Убийца! Чтоб тебе! – закричала хозяйка баба Валя. – В милицию сейчас звоню. Палач!
– Я сказал, что убью его, и убью! – проорал Птичник. – Расстрелять его надо! И тебя тоже, старая карга, расстрелять!
Баба Валя подняла меня на руки и понесла домой.
– Говорила же тебе: не ходи к этому душегубу. Но ты, Рыжик, совсем чумной.
19
Когда меня принесли домой, Галя заплакала, а Сережа побежал к Аглае просить, чтобы подвезла на машине «в лечебницу». Меня, почти бесчувственного, опустили в какую-то огромную сумку на сложенные вчетверо полотенца. Галя сидела на заднем сиденье машины и держала меня на руках. Я помнил, что Лизу вот так же возили куда-то и там изувечили. Я хотел вырваться, сделал попытку, но Галя обняла меня и прижала к себе. Потом мы долго сидели в коридоре. Потом я помню стол, и чем-то противно воняло… Мне сделали укол. И мне стала сниться мама-кошка и мои братья и сестры, их было очень много, сначала нас было трое, потом – уже шестеро, и наконец – двенадцать… И Небесный кот – огромный, рыжий и прозрачный, играл с нами…
Я проснулся дома.
Только вслушайтесь, как восхитительно звучит фраза – проснулся дома!
Это лучшая кошачья музыка. Для кота нет ничего важнее дома.
Башка моя была чем-то обмазана и сбоку над глазом заклеена. И хвост тоже чем-то обернут.
Я выполз из своей корзинки и потихоньку забрался в корзину с грязным бельем. Я не хотел больше туда, где так остро и больно пахло смертью. Даже если я буду очень мучиться, я все равно не хочу туда – чтобы мне всаживали в тело длинную тонкую иглу. Я хочу умереть в корзине с грязным бельем, полной запахов моего дома. Это мое последнее желание. Исполните его, пожалуйста.
Галя, обнаружив мое исчезновение с больничной койки, безошибочно отыскала меня в любимой корзине. Вытащила, поставила перед миской с водой, я попил. Она покрошила на ладонь кусочки телячьей колбасы и поднесла кусочки к моей морде, будто на блюде. Я съел. Мне стало почти хорошо. Она подняла меня на руки и положила назад – в корзину с бельем. Я заснул. Мне снился Небесный кот, он был огромный, полосатый, серый, он подмигивал мне изумрудным глазом и говорил: «Рыжик, скоро ты станешь тигром!»
Через три дня, когда я выбрался на улицу, то увидел, что Крысолов сидит на заборе вместе с милой Варенькой.
А ведь я чуть не погиб из-за нее!
20
А еще через неделю Птичника нашли дома на полу – разбитого параличом. Дверь в дом была распахнута. Все утки и куры из загона исчезли. Птичника увезли в больницу, потом какой-то человек с блокнотом о чем-то расспрашивал бабу Валю. Как я понял, он пытался изображать охранителя, но это у него как-то плохо получалось. Дом без хозяина сразу стал заваливаться набок. Участок Птичника теперь стоял безхозный, оставленные в покое деревья и кусты, не чувствуя больше угрозы, стали разрастаться, соревнуясь друг с другом в диком буйстве.
Ночами бледные неясные фигуры скользили меж зарослей малины и иван-чая: то ли плыл белый туман, то ли призраки посещали заброшенный участок Птичника. Я сидел на заборе, отделявшем участок бабы Вали от пустыря, и наблюдал, как мелькают в воздухе белые крылья, чередуясь с собачьими и кошачьими мордами. Следил недолго и уходил – я же исключил этот участок, я его больше не охранял.
Лето сменялось осенью, потом зимой, вновь наступила весна… А на участке Птичника так никто и не появился. Люди, проходя мимо быстро покосившегося забора, отводили глаза. Даже бомжи на этот участок не захаживали. Только прохожие бросали через забор и в канавы мешки с мусором.
Но я забегаю вперед.
А пока…
21
Счастье Крысолова и Вареньки, как и все в нашем мире, было недолгим. Однажды баба Валя, спускаясь с крыльца, упала. На счастье, она носила на шее на веревочке телефон и тут же позвонила моей хозяйке. Галя побежала к ней, попыталась поднять, не смогла, тогда вызвала по телефону большую длинную машину с красным крестом. Бабульки долго не было дома, Галя по утрам ходила подкармливать Крысолова и Варю. У Вари почему-то не было котят – хотя я точно знаю, что Птичник не возил ее ни в какую клинику.
Потом на большой серо-синей машине приехали уже совсем взрослые близняшки с постаревшей матерью и какими-то людьми в синих куртках. Они носили тюки с вещами, заколачивали ставни на окнах и под конец достали два мешка – и раз, они уже тащили в этих мешках из дома Крысолова и Варю. Мои друзья мяукали в два голоса пронзительно и отчаянно, зовя на помощь. Я испугался, мне почему-то представилось, что их сейчас отвезут на речку в этих мешках и утопят.
Я выскочил из кустов смородины, где сидел, наблюдая за происходящим, и с воплем кинулся к машине.
– Тише, Рыжик, – сказала одна из близняшек. – Мы берем эту сладкую парочку к себе в Город.
– Зачем?! – закричал я. – Им здесь было так хорошо!
– Ну что ты мяучишь? – Она погладила меня по спине. – Я не взяла для тебя колбаски. Извини, приятель.
– Катя, оставь Рыжика! – крикнула ей со смехом сестра. – Его мы точно с собой не берем. Он же Бандит!
Они уехали. А через год весной, когда на березах уже распускались почки, и все вокруг было подернуто зеленой дымкой, на клумбах зацвели крокусы, а в садах жгли палую листву, Катя вернулась, привезла картонную коробку. Вынесла из сарая лопату, вырыла под кустом сирени яму и положила туда коробку. Стала закапывать и вдруг остановилась, замерла, опираясь на черенок. Слезы побежали из ее глаз ручьем, часто-часто капая в пахнущую сырой землей яму. Я никогда не видел, чтобы кто-то так плакал. Она насыпала холмик, положила поверх кусочек рыбы.
– Спи, Крысолов, – сказала Катя, – ты вернулся домой. Тебе было здесь так хорошо! Теперь ты можешь гулять по своему любимому саду, сколько душе влезет, ловить мышей и играть с Бандитом.
Потом она унесла лопату в дом и уехала.
Тогда я подошел к холмику, понюхал рыбу, но есть не стал – это подношение было для Небесного кота. Хотя, полагаю, досталась рыба наглой вороне, что проживала на высоченной березе, – эту подлую птицу ни я, ни Крысолов никак не могли поймать, как ни старались.
– Он умер от старости, – сказал мне пугливый Савелий при встрече.
– Но он был еще совсем не стар, – заметил я. – Тринадцать лет – разве это возраст? Вон, Антону уже четырнадцать, а он совсем ребенок.
– Коты живут куда меньше людей, Рыжик! – ответил Савелий. – Кажется, ты не представляешь, как коротка кошачья жизнь! А я знаю это с самого детства, потому что всех моих братьев и сестер утопили. Сколько тебе лет?
– Не знаю, – буркнул я в ответ. – Но я еще молод. Очень молод.
– Разве? – спросил недоверчиво Савелий.
Я залез в корзину с грязным бельем и попытался сосчитать, сколько же мне лет. Если Антону уже четырнадцать, то мне… я ужаснулся. Я прожил половину своей жизни. Молодость кончилась. Начиналась зрелость.
22
Они появились однажды в вечерних сумерках, просто толкнули калитку и вошли в сад. Галя с Антоном собирали яблоки. Корзины и ящики с яблоками стояли на земле, и Галя перекладывала ряды яблок заманчиво шуршащей бумагой.
– Эй, алле… Где хозяин? – спросил один из вошедших – среднего роста начинающий жиреть господин. Желтоглазостью и оскалом он напоминал ротвейлера. И черная кожаная куртка у него была как собачья шкура. Двое других были тоже крупными псами: один вполне мог сойти за овчарку, другой – холодностью, разрезом глаз, оскалом и повадками тянул на бультерьера.
– Мужа сейчас нет. – Галя выпрямилась, огладила руками шерстяную кофту, и я даже на расстоянии почувствовал ее тревогу.
– А дом чей? – спросил Ротвейлер, окидывая взглядом мой дом с мезонином и презрительно кривя губы. – Типа, на кого бумаги?
– Дом мой. – Хозяйка на всякий случай отодвинула Антошку за спину.
Тот смотрел на Ротвейлера, обмирая и чуя беду. Ротвейлер тем временем схватил из корзины яблоко покрупнее, потер о рукав и с хрустом надкусил. Скривился.
– Кислятина! – и зашвырнул в кусты.
Я прятался в малиннике и не показывался. В отличие от настоящих собак они мой запах учуять не могли.
– В общем, тетка, слушай сюда. В четверг будет здесь наш человек, бумаги привезет. Подпишешь все. Десять косых – за эту развалюху за глаза и по уши.
– О чем… вы… – дрожащим голосом спросила Галя.
– Некогда перетирать. Новую хату мы тебе присмотрели. Барахло свое сама перетащишь. Хата большая, станция рядом… Еще спасибо скажешь.
– Что… десять тысяч? Да как же! Этот дом еще мой отец строил! – возмутилась Галя. – Да я…
– Молчать, дурр-ра! – перебил ее Ротвейлер. – Че, оглохла? Грю: жилье будет. Не на панель, чай, идешь! – Ротвейлер заржал. – Все путем. Хату и бабки получишь. А будешь возникать – дом сгорит. – Ротвейлер скосил желтые глаза на Антона. – Вместе со щенком.
«Я не щенок, а котик…» – я ожидал, что он скажет что-то в таком духе. А он выкрикнул срывающимся голосом:
– Это наш дом, мы его не продаем.
– Щенок что-то гавкнул? – спросил Ротвейлер, и Бультерьер тут же шагнул вперед.
Я не понял, что сделал этот пес, но только и Галя, и Антон оказались на земле, на рыхлой, только что перекопанной грядке.
– Не трогайте его! – испуганно ахнула хозяйка. – Я подпишу…
– Вот так-то. Я ж грил, согласится, – хохотнул человек-овчарка. – Ладно, пусть живет… Не ссы!
Они развернулись и вышли, оставив калитку нараспашку.
– Мама, зачем ты так… А как же наш дом… – В голосе Антона звенели слезы.
– Тошка, они бы тебя убили, просто убили и все.
Хозяйка обняла сына и прижала к себе. Я услышал, как Антон всхлипывает.
– А как же наш родник? И пруд? И елки? Они спилят наши елки на Новый год! А Рыжик? Где он будет гулять?!
23
Что они говорили дальше, я не слышал – пробирался малинником вслед за гостями. Они – с одной стороны забора, по дороге, я – по участку вдоль.
– Дом-то старый, – заметил человек-овчарка. – Лет пятьдесят уже стоит. Венцы небось все погнили.
– Дом – дерьмо, – подтвердил Ротвейлер. – Но участок клевый. Дом снесем, новый поставим на горке, устроим бассейн и фонтан. Плохо, деревьев много, повсюду тень. Ладно, спилить – не проблема. Таджиков наймем пни корчевать. А для этих лохов вполне сойдет та развалюха у станции.
– Под грохот поездов сладко спится, – заржал Бультерьер.
Дальше я слушать не стал, времени не было, и так все с ними было ясно. Я вскочил на забор и оттуда – в траву, вдоль канав вперед и вперед. Наша улица с одной стороны выходит на железную дорогу – но переезда там нет, тупик, так что выезд на шоссе в город лишь с одной стороны. Я бежал, как не бегал никогда еще в жизни. Коты, они ведь не бегуны. Но в тот день я наверняка обогнал бы любую псину. Так, перекресток… поворот… Я пробежал еще метров пятьдесят и остановился. Здесь самое лучшее место: я вижу, какая машина появляется из-за поворота. А водитель на встречной полосе – еще нет…
Я теперь уверен, что тот встречный «КамАЗ» с песком послал мне старый полосатый кот, успевший переселиться на кошачьи небеса. Черная блестящая машина Ротвейлера мчалась в город, а «КамАЗ» шел встречным курсом. И в кабине водителя раскачивался на пружинке потешный полосатый котенок.
Я прикинул расстояние и прыгнул. Разумеется, человек-овчарка, сидевший за рулем, не стал бы выворачивать руль и спасать какого-то безумного кота, решившего перебежать дорогу. Но я прыгнул не под колеса, а на капот – и низкое западное солнце, бьющее водителю в глаза, вдруг исказило масштаб, и просто большой кот показался водиле нереально большим – настоящим полосатым тигром, взявшимся неведомо откуда, может быть, прямиком из индийских джунглей. А может быть, я в самом деле разросся до размеров тигра? Не знаю. Силу в себе я ощущал непомерную. И человек-овчарка вывернул руль, устремляясь на встречную полосу, будто я тащил его за собой весом огромного тела. Я уже спрыгнул на асфальт и мчался в спасительные кусты, и слышал одновременно, как надрываются тормоза «КамАЗа», как грохочет и скрежещет железо. А когда взлетел на ближайшее дерево и обернулся, то увидел, что черная машина впечаталась в нос самосвала и смялась в лепешку со всем своим собачьим наполнением.
На всякий случай я еще немного посидел на тополе, что рос у дороги, наблюдая, как в безнадежные останки бесформенно-металлического пытается заглянуть обалдевший после столкновения водила «КамАЗа».
Старый кот не обманул меня – я в самом деле на миг обратился тигром.
– Только не вздумай повторить этот фокус еще раз, Рыжик, – сказал я сам себе.
Я еще немного посидел на тополе, подождал, не вылезет ли кто из машины. Но из «БМВ» так никто и не вылез, а водитель «КамАЗа» уселся на траву, долго хлопал себя по карманам, потом достал пачку, выбил сигарету и закурил.
Тогда я спрыгнул на землю и направился домой.
24
Вечером мы все сидели на веранде, хозяева пили чай, я валялся в кресле-качалке.
– Ты слышал, Сережа?.. – У хозяйки дрожал голос. – Эти уроды, что нам угрожали, они погибли, все… Все трое. Почти сразу, как только от нас уехали. Я поначалу не поверила. Но Аглая сказала: точно, все насмерть. Она там останавливалась, когда ехала из своего магазина.
– Слышал, да, – односложно ответил хозяин. – Как говорится, судьба.
– А я не только слышал, а еще и ходил смотреть – только к машине нас с Серым не пустили, – басовитым тоном сказал Антон.
– Тошка! – укоризненно сказала хозяйка.
– А что? Они же наш дом хотели отнять!
– Но они же люди! – не очень уверенно сказала Галя.
– Ха, люди, как же! – фыркнул я, но меня, как всегда, не поняли. – Сучары они, вот кто…
25
А потом, когда Галя с Сережей ушли с веранды, Антон подошел и сел на корточки рядом с моим креслом-качалкой.
– А еще я слышал, – сказал он шепотом тоном заговорщика, – как водитель «КамАЗа» рассказывал, будто из кустов выпрыгнул огромный рыжий, то ли тигр, то ли кот размером с тигра, и потащил за собой «БМВуху» под колеса его машины. Инспектор покачал головой и дал ему дышать в свой приборчик на предмет алкоголя. Но я знаю: это был ты, да?
Я посмотрел ему в глаза и сказал:
– Да.
Тогда он протянул руку и погладил меня по голове. А потом почесал за изуродованным ухом.
26
В эту ночь я пришел и улегся у него в ногах.
Ну вот, он признал меня за младшего брата. Хотя, какой я младший? Мне уже семь с половиной лет, и даже если я проживу пятнадцать лет, как старый полосатый кот, то все равно по человеческим меркам – мне уже почти сорок.
Тем более, что одну минуту из своих семи с половиной лет я прожил настоящим тигром.
А значит – я теперь не младший, а старший брат.