Юнги. Игра всерьез Голованов Кирилл

Вот только брюки наркома все нашли слишком узкими. Как можно так отставать от моды? Брюки просто озадачивали. Неужели адмирал не мог сшить их на заказ? При его-то возможностях. Возможности наркома демонстрировала в баталерке Елена Эдуардовна, которая уже выдавала на обмен новые, эластичные ремни.

Глава 12 НЕ ВСЕ СТРИГИ, ЧТО РАСТЕТ!

Когда полотеры принесли в школу выстиранные робы, боцман Дударь принял брюки у одного лишь Коврова. Только у него льняное полотно выглядело свежим, как будто его никогда и не касалась мастика для натирки полов.

– Как это тебе удалось? – удивился Димка Майдан.

Сам он все воскресенье стоял над корытом с ребристой доской, пробовал драить щеткой и с мылом, и со щелоком. Цветной овал, послуживший для боцмана основанием к обидному обезьяньему прозвищу, сильно побледнел, но едкая краска до конца так и не отстала. Тетя Клаша пробовала Димке помочь. Она развела в кастрюле мыльную воду и прокипятила брюки на примусе.

– Какой гадостью их так ухайдакал? – спросила она у Димки и окончательно приговорила: – Лучше все равно не будут.

Димка ей поверил. Тетя Клаша перестирала на его глазах не одну корзину белья.

У Аркашки Гасилова роба выглядела еще хуже. Вся ткань пошла пегими черно-оранжевыми пятнами. Брюки принесли такими из механической прачечной, где их бросили в барабан с цветными вещами. А Генка Ковров на всех переменах куражился и никак не хотел выдавать своего секрета.

– Есть один морской способ, – загадочно говорил он. – Но в домашних условиях этот способ неприменим.

Комсорг Донченко тогда заметил, что, по его мнению, главная особенность всех морских обычаев – взаимная выручка. Коврову крыть было нечем и пришлось обнародовать тайну.

– Надо привязать робу на крепком шкерте и спустить за борт в кильватерную струю корабля. Не пройдет и получаса, как она будет чистой, как новенькая.

Димка Майдан с Гасиловым заметно скисли. Морской способ стирки для них был недоступным, а боцман Дударь не хотел принимать во внимание никаких смягчающих обстоятельств. Боцман показывал на рабочее платье Коврова и резонно утверждал, что пятна можно вывести полностью. Факт. Главный старшина, кроме того, намекнул, что ему не хотелось бы показывать запачканные брюки военруку или директору. Димка и Аркадий тоже не одобряли такого финала. Особенно Димка. Он ясно представлял, как директор будет рассматривать оранжевое пятно, как боцман скажет ему насчет «павианов», а завхоз Цируль добавит: «Сначала труба, потом брюки. Как будем списывать, я вас спрошу?»

Но Донченко недаром носил значок «Юный моряк». Он почему-то усомнился в морском способе стирки, изложенном Геннадием Ковровым.

– Постой, постой, – сказал ему Антон. – Где же ты нашел кильватерную струю? Финский залив уже замерз до самого Гогланда.

– А ледоколы на что? – слегка смутился Ковров.

– Торосы он применяет вместо мыла, – оскалился Зубарик – Мымрин. – Они ведь тоже скользкие.

– Итак, нужен ледокол и второй корабль с хорошей скоростью хода, – подвел итоги Раймонд Тырва. – Дороговатое удовольствие.

– Не специально, конечно, – уточнил Ковров, – а на попутных кораблях.

– Пойдем к военруку, – предложил Гасилов Майдану. – Попросим его, чтобы наши робы тоже привязали. До Кронштадта и обратно, наверно, отстираются.

– Чего там, – вдруг смягчился Генка Ковров. – Давайте ваши робы сюда. Я сам кое с кем поговорю, и будут в лучшем виде.

Ковров свое слово сдержал. Брюки после морской стирки выглядели совсем иначе. Они настолько преобразились, что Димка Майдан их даже не узнал. Насколько помнится, его роба была размером поменьше. Но примерять Димка не стал. Какое это имело значение? Быть может, в кильватерной струе ткань вообще растягивается?

Зато боцман Дударь остался доволен.

– Давно бы так, – сказал главный старшина, принимая брюки у Майдана и Гасилова. – Сами стирали?

– Сами, – поспешно подтвердили ученики. – Морским способом.

– Теперь верю, что сами, – усмехнулся Дударь. – Факт!

В тот день преподаватель литературы Марусенко обещал устроить в классе разбор проверенных сочинений. Димка плохой отметки не опасался. Валерий Евсеевич еще накануне сказал, что двоек нет, а сочинение Майдана на вольную тему ему понравилось больше всех. Димка закончил его крылатыми словами песни из кинофильма «Веселые ребята»: «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой!»

Со звонком весь второй взвод поднялся со своих мест, чтобы было ловчее принять команду «смирно!» и достойно встретить преподавателя. Но Марусенко в классе не появлялся. Это было удивительно, литератор слыл очень аккуратным. Наконец дверь отворилась рывком. На пороге показался опоздавший учитель со своим неизменным туго набитым портфелем.

– Не торопитесь! – властно окликнули Марусенко. Дежурный по взводу успел разглядеть, что в коридоре стояли директор спецшколы, Радько с Петровским и завхоз Цируль. Они стояли вокруг плотного моряка в черных штанах с лампасами. Дежурный узнал в нем того самого генерала, который инспектировал строевую подготовку школы перед парадом.

– У меня урок! – торопливо объяснил Валерий Евсеевич и шагнул через порог.

– Сказано вам, не торопитесь! – продолжал генерал. – Куда вы в таком виде?

Марусенко удивился и задержался в дверях. А генерал уже повернулся к окружающим.

– Полюбуйтесь: оброс рыжей щетиной, волосы распатланы… Чисто папуас!

Гневные слова гулко разнеслись по пустому залу, свободно проникли в класс, где за партами вытянулись в струнку ученики. Литератор не мог сообразить, в чем дело. Встреча была такой неожиданной. Маленький, нахохлившийся как воробей, Марусенко переминался с ноги на ногу и растерянно моргал. А генерал разошелся не на шутку. Смысл его слов постепенно стал доходить до литератора.

– Не все стриги, что растет, – неожиданно ответил Валерий Евсеевич.

– Что такое? – опешил проверяющий.

– Ничего особенного, – любезно пояснил Марусенко. – Мне по ассоциации вспомнился афоризм из Козьмы Пруткова.

Из класса донеслось сдержанное хихиканье. Впрочем, может быть, это скрипнула парта. Ученики стояли навытяжку лицом к доске. Через раскрытую дверь были видны только их одеревенелые затылки.

– При чем здесь какой-то Прудков? – рассердился проверяющий. – Я говорю о вас.

Стоячий воротник флотского кителя плотно обнимал шею Марусенко и затруднял дыхание. Марусенко видел, как побледнел директор, как сверкали искорки в глазах у Радько, как хмурился политрук. Но все это отступило назад и казалось литератору второстепенным. Сзади притихли его ученики. Валерий Евсеевич чувствовал это всей кожей и уже не мог остановиться:

– Сочинения Козьмы Пруткова, к сожалению, не входят в школьный курс литературы, но, если вы интересуетесь, я могу рассказать вам немало интересного…

Тут учителя осторожно потянули за рукав, так что ему пришлось переступить через порог обратно в коридор. А Константин Васильевич Радько плотно притворил за ним дверь класса. Напрасная предосторожность. В классе и так все было слышно. До единого слова.

– Отстраняю вас от занятий! – объявил наконец проверяющий и повернулся к военруку. – Чего же требовать от личного состава, если у вас, – тут он запнулся, – если командиры разгуливают по школе в затрапезном виде?

Когда стало ясно, что урока литературы не будет, второй взвод осторожно, не хлопая крышками парт, занял сидячее положение. Мымрин, как всегда, скалил зубы, а Майдан был доволен, что литератор так ловко ввернул цитату из сочинений Пруткова.

На перемене выяснилось, что два следующих урока тоже не состоятся. Кабинет физики оказался запертым, и в учебной части дежурному сказали, что Павел Феофанович внезапно заболел. Три пустых урока подряд. Такого еще никогда не случалось. Димка Майдан и Антон Донченко разграфили чистые листы из тетрадки в клеточку и приготовились играть в морской бой. Жора Куржак вынул учебник для медицинских училищ и в который раз с остервенением стал зубрить осточертевшие мослы. Но скучать второму взводу не пришлось. Вместо физики назначили урок военно-морского дела, только занятия проводил не Билли Боне, а сам военрук.

Капитан 3-го ранга Радько приказал дежурному доставить из кабинета четыре учебные винтовки и устроил эстафету. Соревновались по отделениям. Один из учеников разбирал на скорость затвор, сосед собирал. Винтовки передавали вперед с парты на парту, пока не была установлена команда победителей. Потом военрук сообщил о новых знаках различия для младшего начальствующего состава на флоте и рассказал о новом дисциплинарном уставе.

– Разрешите вопрос? – поднял руку Майдан. Его интересовало, почему генералов не положено сажать на гауптвахту.

«Так. Значит, слышали всё, – понял Радько. – Слышали и сочувствуют своему преподавателю».

– Представьте, что адмирал или генерал пришел вместе с вами в школу, – улыбнулся Константин Васильевич. – Как вы думаете, он через барьер в раздевалку полезет?

Ученики засмеялись. Ситуация была самая жизненная. Утром, когда до построения оставалось несколько минут, раздевалку брали штурмом, не останавливаясь перед препятствиями. Военрук боролся с этим самым решительным образом. Не один торопыга получил от него направление на вечернюю трудовую повинность к боцману Дударю.

– Устав сочинили не просто так. Он отражает многолетний опыт, – объяснил Радько. – Вижу, что теперь вы сами догадались, почему не для всех предусмотрены одинаковые меры воспитания.

Ученик Майдан ответом остался не удовлетворен. Константин Васильевич видел это по его глазам. С другой стороны, оставалось еще неясным, почему Валерий Евсеевич Марусенко, который больше других учителей стремился походить на настоящего морского командира, вдруг опоздал на урок и явился небритым, с грязным подворотничком и недраеными пуговицами. Генерал вроде бы возмутился правильно, но, с другой стороны, если всех учителей станут вот так шпынять… Военрук и сам еще не знал, что предпринять в сложившейся ситуации.

Больше никаких происшествий во втором взводе в этот день не произошло, если не считать того, что Жора Куржак наконец-то исправил злополучную двойку по анатомии и еще на последнем уроке в классе присутствовал инспектор гороно.

Инспектор пришел на урок алгебры. Он тихо, стараясь не мешать, пристроился на свободном месте в дальнем углу. Михаил Тихонович сразу узнал этого старика. Рассказы о его въедливости и дотошности ходили среди ленинградских учителей. Но встречаться лично Святогорову еще не приходилось. Он двинулся было навстречу, чтобы представиться. Но старик выставил ладонь, как бы предупреждая: это ни к чему, продолжайте занятия.

Минутная заминка сразу отразилась на классе. Ребята заерзали, украдкой оглядывали незнакомца и все до одного подобрались. Конечно, флотского мундира на старике не было, но ясно, что появился он неспроста. Михаил Тихонович вернулся к своему столу и приступил к объяснению материала. Ученики, собственно, не сразу сообразили, что это новая тема. Гасилов решал у доски обыкновенное квадратное уравнение. Задачка оказалась простейшей. Только Святогоров зачем-то попросил Аркашку сложить корни, затем перемножить их между собой и не разрешил ничего стирать.

Следующим был вызван Зубарик – Мымрин. Он, как и положено, громко доложил свою фамилию. В этот момент инспектор проявил особенный интерес. Святогоров взглянул на проверяющего, и тут до него дошло, что неожиданный гость на его уроке представляет тот самый «арбитраж», о котором заикнулся обиженный ученик.

Сам же Мымрин об этом не подозревал. Ему хотелось показать себя перед незнакомцем с самой лучшей стороны. Мел крошился в его руке – так Зубарик торопился решить задачку.

– На доске все верно? – обернулся к классу преподаватель.

В ответ дружно поднялись руки. Мымрин тоже взглянул под знак радикала и с досадой заметил описку. К счастью, никто не успел его поправить. Дробные корни, полученные Мымриным, преподаватель вновь предложил сначала сложить, а потом перемножить.

Если не считать этой мелкой невнимательности, Григорий отвечал уверенно. Он не предполагал, что каждое произнесенное им слово опрокидывает жалобу, хитроумно сочиненную на семейном совете.

– Молодец, Мымрин! Садитесь! – похвалил Святогоров.

Григорий вспыхнул от удовольствия и, самолюбиво щелкнув каблуками, направился на место.

Задачи становились все сложнее. Когда на доске не осталось живого места от различных вариантов квадратных уравнений, стало ясно, что это вовсе не повторение.

– Посмотрите внимательно! – предложил учитель. – Может быть, кто-либо заметит определенную закономерность?

И опять поднялись руки. Святогорову пришлось выбирать, кому отдать предпочтение. Лека Бархатов вовсю пользовался преимуществом первой парты. Он будто хотел заслонить собой весь класс. А вызванный к доске, Лека неожиданно стал соавтором средневекового французского математика Франсуа Виета. Святогорову оставалось только отшелушить ненужные слова, и перед классом предстала теорема, которую каждый ученик только что открыл для самого себя.

– Товарищ Куржак, вам понятно? – поинтересовался Михаил Тихонович. Жорка радостно закивал.

– Вижу, что всем понятно, – удовлетворенно сказал преподаватель, как бы рассуждая вслух.

Инспектор уже давно ничего не писал в свою книжечку. Он смотрел на возбужденный класс, на тихого, по-обычному вкрадчивого учителя, и можно было подумать, что в следующий момент старик тоже закивает вслед за Жорой.

Все шло как по нотам. Негромкий голос преподавателя осаживал наиболее темпераментных, держал класс в узде.

Далее полагалось взять слово самому Святогорову и в заключение вывести на доске теорему в строгом буквенном облачении. Но ребята так активно работали, что Михаил Тихонович решил рискнуть. Он предложил заменить его у доски.

Поднялось шесть рук.

– Дима, к доске! – сказал преподаватель Майдану. Святогоров нарушил правила. В спецшколе полагалось именовать: «Товарищ ученик…» Но у Михаила Тихоновича язык не поворачивался называть так Майдана.

Учитель не ошибся. Майдан доказал теорему. Он единственный и получил на этом уроке оценку в дневник. Оценка, поставленная одному, должна была подстегнуть остальных.

Заключительный эпизод урока, правда, не все поняли одинаково. Уже выходя в коридор, Святогоров услышал насмешливый комментарий Григория Мымрина:

– Чего ж здесь удивляться? У Димки блат. Ему даже разрешено обращаться не «товарищ командир взвода», а просто Михаил Тихонович!

После окончания занятий Димка неожиданно столкнулся в коридоре с физиком Дорминдонтовым. Тот, оказывается, вовсе не заболел. Почему же тогда его не было на уроках? Но спросить об этом Майдану показалось неудобным. Димка с шиком отдал физику честь и был награжден в ответ яростным взглядом. Как будто бы Майдан не поздоровался, а обругал учителя.

Павел Феофанович вышел из кабинета директора в отвратительном настроении. Он твердо решил в спецшколе больше не работать. Глупое козыряние повстречавшегося ученика окончательно вывело его из себя. Все произошло из-за того, что Дормидонтов опоздал на свои уроки во втором взводе. Он не чувствовал за собой вины, поскольку выехал из дома заблаговременно. Но в районе Мальцевского рынка его застало общегородское учение по противовоздушной и химической обороне. Все трамваи были остановлены. Пассажиров направили в ближайшие подвалы. Дормидонтов пробовал протестовать, доказывать. Но Павла Феофановича объявили «пострадавшим». Хорошенькие дружинницы из студенток мединститута в момент окрутили его бинтами. Дормидонтов пролежал спеленатым полтора часа. Даже к телефону не подпустили, чтобы предупредить.

После отбоя предусмотрительный Павел Феофанович заручился справкой с печатью. Но справка не показалась директору достаточным оправданием.

– Вы обязаны являться в специальную школу к началу рабочего дня.

– Зачем? – пожал плечами Дормидонтов. – Вам же известно, что я занят только со второго урока.

– Сколько раз повторять, – прищурился Сергей Петрович и отчеканил: – Командиры взводов должны являться на утреннюю справку и осмотр. Вы нарушили приказ по школе и заслуживаете сурового наказания.

– Простите, товарищ Уфимцев, – вспыхнул физик, – в ведомости на получение зарплаты я расписываюсь за получение надбавки только как классный воспитатель и эти обязанности выполняю в полной мере. Играть в солдатики мне недосуг. Приказы приказами, а трудовое законодательство для вас является таким же обязательным.

– Вот как вы заговорили, Павел Феофанович, – зашипел директор. – Ну хорошо. Законы действительно надо выполнять.

Сергей Петрович поднялся во весь рост, оперся о стол крепко стиснутыми кулаками и неожиданно для себя произнес роковые слова:

– Преподаватель Дормидонтов, согласно Указу Президиума Верховного Совета об укреплении трудовой дисциплины я отдаю вас под суд за опоздание на работу свыше двадцати минут, то есть на полтора часа.

Павел Феофанович тоже поднялся, подошел ближе к директору и ловко выдернул у него припечатанную кулаком справку.

– Она еще пригодится для народного суда, – объяснил он ошеломленному Уфимцеву, положил документ в карман и, не прощаясь, вышел из кабинета.

Обо всем этом Димка Майдан, естественно, не подозревал и был немало огорошен холодной встречей с преподавателем физики. Ее причина так бы и осталась для Майдана загадкой, но тут ему просто повезло. Димкино ходатайство было учтено. Его назначили рассыльным директора как раз в тот день, когда в спецшколе был назначен педагогический совет.

Глава 13 КТО ТАКОЙ МАРТИН ГИК?

На следующий день в политотделе вмузов стало известно, что вольнонаемный преподаватель спецшколы собирается подавать на инспектора в суд за публичное оскорбление.

– Как его обозвали? – расспрашивали Петровского.

– «Субъектом» и еще «папуасом», – охотно информировал старший политрук. – Я рекомендовал учителю принять во внимание, что он действительно был небрит.

– А учитель что?

– Отвечает, что дело происходило в присутствии целого класса, ему нанесен моральный ущерб и все это направлено на подрыв авторитета преподавателя…

Еще через четверть часа Петровского вызвали в служебный кабинет к «ответчику». Тот был уже в курсе дела.

– Зачем вы там находитесь? – сердился генерал. – Не могли разъяснить элементарных требований воинской дисциплины?

– Не слушает он меня, – доложил Петровский. – Сами понимаете, человек гражданский. Форму-то он носит, но без шевронов.

– Какой чувствительный – слова не скажи. А бриться, спрашиваю, кто будет?

– Преподавателю объявлен выговор в приказе, – сообщил старший политрук.

Генерал посмотрел на него и добавил совсем другим тоном, вовсе не окончательным:

– Поговори там с ним, в случае чего сообщи. Будет надо – приеду.

– Приезжать пока не обязательно, – посоветовал Петровский. – Вам бы лучше позвонить по телефону директору спецшколы товарищу Уфимцеву. Он вызовет и официально все ваши слова передаст. А потом мы с капитаном 3-го ранга Радько еще раз с этим учителем побеседуем. Думаю, тогда уговорим…

Когда Сергей Петрович положил на рычаг телефонную трубку, он выглядел растерянным. В первый момент он даже не знал, что предпринять. Если вызвать литератора и передать ему содержание разговора, не будет ли им это воспринято как разрешение ходить неряхой.

– Пусть лучше старший политрук поговорит с Валерием Евсеевичем, – предложил директору Радько. – Это по его части.

– Добро, – с явным облегчением согласился Уфимцев. – А все же странно. Ваш инспектор производил впечатление требовательного человека.

– Он такой и есть, – возразил военрук. – Вы же понимаете, что требовательность и грубость – разные вещи. Ничего странного. Человек погорячился и решил исправить свою ошибку. Не просил же он, чтобы вы отменили выговор преподавателю литературы.

– Если бы и попросил, все равно не отменю, – нахмурился директор. – Марусенко заслужил.

Радько с этим мнением согласился. За все время беседы военрук только раз взглянул на Петровского. Старший политрук многозначительно кивнул и взял на себя деликатную миссию переговоров с литератором. На самом деле беседовать с Марусенко было ни к чему. Инспектор, как и предполагалось, не стал уведомлять директора о том, что на него собираются подавать в суд. А сам Марусенко ни о чем подобном не помышлял. На его взгляд, здесь вполне было достаточно помощи со стороны бессмертного Козьмы Пруткова.

Идея такого поворота событий принадлежала военруку. Разнос преподавателя Марусенко и отдача под суд Дормидонтова произошли в один день и представлялись Радько очень похожими событиями. В обоих случаях благие намерения из-за душевной черствости приводили к обратному результату. Может быть, директор спецшколы думал, что именно так должен выглядеть требовательный и волевой командир?

Во всяком случае, оба происшествия вызвали разные толки в учительской среде, и Радько было ясно, что о них обязательно будут говорить на педагогическом совете по итогам первой учебной четверти. Директор в своем докладе упирал на недостаточно высокие показатели средней успеваемости. Но в прениях разговор сразу пошел совсем не о том.

– Я не педик! – гудел Борис Гаврилович Рионов под шквалом обвинений. – Я моряк, и эти фокусы мне ни к чему.

– Домашние задания по военно-морскому делу даются без учета нагрузки по остальным предметам, – констатировал Василий Игнатьевич Артяев.

– Арифметику знаете? – огрызнулся Билли Боне. Его оппонент оскорбленно пожал плечами и оглянулся по сторонам, как бы предлагая остальном подтвердить этот факт. Все поджали губы, прищурили глаза – словом, по мере темперамента всячески подчеркнули неуместность и неинтеллигентность вопроса.

– В восьмых классах по истории пять часов в неделю, – пояснил Борис Гаврилович. – У меня всего два, как в любой школе. А программа в три раза больше, чем по истории.

– Вы просто не умеете пользоваться временем на уроках, – поддержал Артяева завуч Полиэктов, – сомнительные отступления от темы занятия дезорганизуют учебный процесс.

– Однако отставания нет и успеваемость полная, – упорствовал преподаватель военно-морского дела.

– Ученики над вами смеются, – вставил слово молодой историк Макаров. – На днях они всю перемену хохотали, рассказывая, как Билли… то есть вы, Борис Гаврилович, будто бы в Гамбурге большое судно за веревку удержали… рукой…

Димка Майдан с интересом прислушивался к разговору и в этот момент радостно закивал в дверную щель. Он тоже слышал об этой веселой байке Билли Бонса.

– Не за веревку, а за швартов! – строго поправил Рионов и заинтересованно переспросил: – Говорите, смеялись? Ну, значит, дошло!

– Что дошло?

– Как надо швартоваться в узкости! – уточнил Борис Гаврилович и тут же перешел в наступление: – А вы, молодой человек, уже выяснили, кто такой Мартин Гик?

– Еще нет, – удивился Макаров. На уроке в одном из девятых классов его действительно спросили, какова роль этого человека в крестьянской войне в Германии. – Как будто был такой деятель. А вы откуда о нем знаете?

– Вот, вот. – Рионов раскатился басом на весь директорский кабинет. – Но учтите, завтра вам напомнят. Обязательно!

– Да, конечно, надо будет уточнить! – смутился историк.

– И не пытайтесь! – торжествовал Борис Гаврилович. – Дело в том, что мартин гик – рангоутное дерево, подвешенное вертикально под внешним ноком бушприта. Служит для разноса утлегарь – и бом-утлегарь-штагов. Впрочем, вы все равно ничего не поняли. После педсовета я вам на модели парусника покажу.

Радько и Петровский засмеялись. Димка Майдан в приемной давился от беззвучного хохота и немного завидовал автору такого замечательного вопроса. А учителя были возмущены.

– Вот к чему приводят неуместные байки! – сердился военврач Артяев. – Они подрывают авторитет преподавателя.

– Байка – ложь, а в ней намек, товарищ доцент, – не смутился Рионов. – Повторяю, я не педик. Моя задача – вырастить из салажат настоящих марсофлотов.

– Да… – как бы подвел итог Радько. – Этот случай говорит только о том, что преподаватели тоже нуждаются в элементарной морской подготовке. Мы организуем такие занятия.

Обещание военрука не вызвало восторга. Литератор Марусенко признался, что дополнительная нагрузка в спецшколе и так отнимает все свободное время. А между прочим, проверку тетрадей никто не отменял и подготовку к урокам тоже. Работать ему приходится по ночам.

– Вот вам и результат – проспал, – развел руками Валерий Евсеевич.

– Сначала строевая подготовка, теперь вот морская, – добавил с неудовольствием Дормидонтов. – К чему мне она, если я просто учитель физики?

– Вы не только преподаватель, – перебил директор. – Вы командир взвода.

– Суд разберется, какой я командир, – повысил голос Дормидонтов. – Была бы моя воля, давно ушел бы отсюда по собственному желанию. В конце концов, не из меня, а из учеников будут готовить военных людей. Моя задача лишь научить их физике!

– Правильно, – загудели члены педсовета. – Нас заставляют заниматься не своим делом…

Константин Васильевич Радько понимал, что и на Рионова преподаватели обрушились не случайно. Борис Гаврилович в их глазах олицетворял непонятные и обременительные порядки. Именно в них учителя видели причину снижения успеваемости за первую четверть.

Почувствовав поддержку коллектива, Дормидонтов продолжал:

– Спецшкола отобрала в городе цвет молодежи. Самое время решить, кого мы будем из нее готовить: строевиков или образованных людей?

– Народный комиссар Военно-морского флота, – заметил завуч, искоса взглянув на военрука, – как будто высказался за образование.

– Муштруем, – снова загудели учителя. – Отвлекаем от учебников.

– Прежде всего нужна культура, начитанность, – поддержал общее мнение Марусенко.

– ’итуал – основа существования военной о’ганизации, – пробовал возразить Ростислав Васильевич Оль.

– У нас школа Наркомпроса! – парировал Дормидонтов, и физкультурник замолчал. На педсовете Оль и Рионов представляли меньшинство.

– Среди родителей моих учеников немало очень умных людей, – вступил в разговор Михаил Тихонович Святогоров. – Я как-то спросил мать Григория Мымрина, кем бы она хотела видеть своего сына. «Милый, – сказала мамаша, – мне бы хотелось, чтобы Гриша стал мыслителем».

При этих словах литератор развеселился, «милый» Святогоров удивленно взглянул на Валерия Евсеевича: «Что тут смешного?», а директор не поверил своим ушам. Та же самая мадам Мымрина была соавтором письма с просьбой убрать из спецшколы преподавателя математики Святогорова. Как бы сейчас пригодилось это письмо! Его публичное обсуждение могло бы перевести разговор на педсовете в главное русло заботы об успеваемости. Но письмо с некоторых пор потеряло актуальность. И этому активно содействовал сам Сергей Петрович. Он позвонил в гороно и просил прислать в спецшколу инспектора-математика. Уфимцев особенно подчеркнул, что необходимо направить самого авторитетного педагога, поскольку учительский коллектив школы еще не сложился, а вопрос исключительно принципиальный.

– Есть у нас такая кандидатура, – обещали Сергею Петровичу. – Методист отменный, и на городской педагогической конференции он переспорил самого профессора Тартаковского. Устраивает?

Вот этот-то методист опрокинул не только письмо, но заодно и сложившееся в спецшколе мнение о вкрадчивом математике.

– Святогоров – единственный преподаватель, к которому нет никаких замечаний, – сообщил директору представитель гороно. – Урок им дан поразительно отчетливо, на высокой логической основе и с абсолютной доходчивостью.

Сергей Петрович Уфимцев никак не ожидал подобной характеристики. Он ошеломленно вертел в руках злополучную жалобу родителей.

– Я сидел на уроке у Михаила Тихоновича, как в филармонии, – пояснил самый дотошный в городе инспектор. – Эрго, эту бумажку, – развел он руками, – по-видимому, следует расценивать как вариант «Письма к ученому соседу».

Святогоров вышел тогда из директорского кабинета председателем предметной комиссии по математике, и вот на педагогическом совете он уже рассуждал о воспитании «мыслителей». Мнение Михаила Тихоновича, по сути дела, поддерживало позицию физика Дормидонтова. Директор решил пресечь вредный спор. Биолог Артяев тоже понял, куда дует ветер, и решил директору помочь.

– Считаю, что педагогические установки товарища Святогорова в нашей специальной школе не выдерживают критики, – заявил Артяев. – Какой может быть воинский порядок, если «мыслителям» во втором взводе разрешается обращение к преподавателю по имени-отчеству?

«Это камень в мой огород, – догадался Димка Майдан. – И откуда только военврач об этом узнал? Не иначе работа Зубарика».

– Порядок – это хорошо! – вмешался старший политрук Петровский, и все вздрогнули от неожиданности. «Бывший Женя» впервые нарушил молчание и стал выступать напористо, с грубоватой прямотой. – Я тоже за порядок. Но почему тогда вы сорвали развод дежурства по школе?

Василий Игнатьевич никак не предполагал удара с этой стороны.

– Позвольте, товарищ политрук, – попробовал он уйти от ответа. – Как будто это не относится к теме нашего педсовета.

– Не позволю, – отрезал Петровский. На этот раз он разговорился всерьез. – Должен заметить, что мое воинское звание не «политрук», а «старший политрук».

– Я вас именовал не по званию, а по должности, – снова вывернулся Василий Игнатьевич.

– Странная позиция для человека, который носит знаки различия командира Красной армии, – ответил Петровский. – Кстати, прошу предъявить документы о присвоении вам воинского звания «военврач 2-го ранга». В личном деле этого не значится.

Димка насторожился и буквально прилип к двери. Неужели Лека оказался прав?

После долгой паузы раздался наконец прокисший голос Артяева:

– Раньше я преподавал в артиллерийской спецшколе…

– Что из того? – допрашивал старший политрук.

– Мне казалось, что со шпалами будет солиднее, а сейчас уже неудобно снимать. Ученики привыкли.

– «Доцент» тоже для солидности? – осведомился директор.

– Итак, в наших рядах трудится военврач артиллерийской службы, – насмешливо сказал Радько.

Биолог покраснел. Преподаватели ехидно заулыбались.

– Снимите знаки различия, – посоветовал военрук. – Все равно ученики докопаются и выдумают что-либо почище «Мартина Гика». Как тогда быть с авторитетом?

Дима Майдан благодарно кивнул военруку за добрый совет. Он особенно придется по душе его соседу по парте Жорке Куржаку. Теперь пригодится и плакат из магазина военной книги, который Димка приобрел неизвестно для чего.

– Товарищ Артяев односторонне понимает воинский порядок, если считает его для себя необязательным, факт, – вступил в разговор главный старшина Дударь и рассказал, как было дело.

– За срыв развода и нарушение субординации, – прошипел директор, – объявляю вам выговор.

– Взыскание надо согласовать с месткомом, – вспомнил Василий Игнатьевич.

– Не беспокойтесь, согласуем, – успокоил его Радько. – А будет нужно, обсудим, годится ли такой профсоюзный деятель вообще.

Артяев сразу стих, а капитан 3-го ранга Радько заметил, что откровенный и острый разговор, вызванный сообщением директора, показался ему весьма интересным и полезным.

Сергей Петрович вскинул глаза. Он никак не предполагал, что спор на педсовете вызовет у военрука столь положительные эмоции.

– Преподаватель физики, – продолжал военрук, – совершенно справедливо требует четкого ответа, для чего нужны специальные школы. У администрации, – тут Радько повернулся в сторону Уфимцева, – сложилось на этот счет определенное мнение.

Директор удивился. Ему ничего не оставалось, как утвердить информацию солидным кивком. Неугомонный военрук снова что-то задумал.

– Сегодня у меня произошла интересная беседа с восьмиклассником Куржаком, – продолжал Радько. – Последнее время, как вы знаете, у него были неприятности. Вдруг идет навстречу и глаз не прячет. «Где, – спрашиваю, – был?» И слышу в ответ: «На Неве. Подышал свежим воздухом и набрался решимости стать морским командиром».

Учителя заулыбались. А Радько, спрятав улыбку в уголках глаз, продолжал:

– Куржаку всего пятнадцать. У нас с вами есть еще время для того, чтобы выяснить, насколько тверда у него эта решимость и только ли свежий воздух ее питает. Причем составить мнение о молодом человеке целесообразно до тех пор, пока Куржак не стал еще курсантом военно-морского училища. Главное – твердо знать, обладает ли данный молодой человек комплексом духовных, физических и волевых качеств, необходимых командиру флота. Страна строит большой флот. Командиров требуется все больше. И мы не можем себе позволить роскошь исправления кадровых ошибок в училищах. Вот для чего понадобились специальные школы.

– По словам Гераклита, нельзя дважды ступить в бегущую воду, – заметил Дормидонтов. – Строевики или мыслители? Что-нибудь одно!

– Греческий философ не учел, что у человека две ноги, – быстро отозвался военрук.

Находчивость педсовет оценил. А Радько не дал сбить себя с курса:

– Идея спецшкол не нова. Кадетские корпуса были еще при царе. Но все дело в том, что казарменное воспитание подростков имеет много отрицательных сторон. – Тут Радько посмотрел на физика и слегка улыбнулся. – С мальчишками еще рано разговаривать на языке военных уставов, которые предназначены для взрослых. Так можно невзначай растоптать их мечту.

Дормидонтов удовлетворенно откинулся с видом победителя, а директор встревожился: «Куда он гнет?»

– Я совершенно согласен с Павлом Феофановичем, – вроде бы сдавал все позиции военрук, – с подростками куда сподручнее играть. В солдатики или матросики – значения не имеет. Но именно играть.

Физик изумился. Он употреблял это выражение совсем в другом смысле. А Радько не дал ему опомниться.

– Вот почему не возрождены корпуса. Так целесообразнее и так дешевле. Последний аргумент немаловажен, если учесть массовость эксперимента. На семь морских спецшкол, созданных в разных городах страны, на три с половиной тысячи учащихся отвлечен всего лишь двадцать один кадровый военнослужащий. Если не считать, конечно, нашего биолога, товарища Артяева.

Председатель месткома ничего не ответил, но военрук упомянул о нем совсем не случайно.

– Преподаватель биологии не учел, что играть с ребятами надо со всей серьезностью. Надо строго соблюдать правила игры, ни на минуту не забывая, что это еще игра. Участие в парадах, разводы, построения – все служит для того, чтобы проверить, годится ли молодой человек для будущей морской профессии или у него ошибочное увлечение. Отсюда вывод: и вы, уважаемый Павел Феофанович, и Михаил Тихонович Святогоров, и товарищ Марусенко – все педагоги обязаны принимать в игре самое активное участие, а не наблюдать за ней со стороны. Иначе вы никогда не узнаете того главного, ради чего и разгорелся весь сыр-бор.

Сергей Петрович окинул взглядом преподавателей и понял, что споров больше не будет. Против логики не попрешь.

– В начале прений многие критиковали Бориса Гавриловича, – развивал завоеванные позиции военрук. – А между прочим, он правильно ухватил идею. Задача товарища Рионова самая сложная, если учесть количество отведенных ему учебных часов. Заметьте, что каждая из его «баек» несет в себе конкретную информацию.

Рионов при этих словах зарделся и утвердительно качнул головой. Говоря по правде, он сам не очень задумывался над дидактическим смыслом своих историй. Но теперь он твердо решил для обнародования отбирать их несколько придирчивее.

– Морская подготовка учителей, – между тем говорил Радько, – бесспорно, необходима. И не только для авторитета. Каждый предмет в рамках программы должен готовить учеников к избранной ими профессии. Например, закон Архимеда вполне можно иллюстрировать понятиями о дифферентовке подводных лодок или об остойчивости корабля.

– Особенно если учесть, что в нашем кабинете ничего нет, кроме черной доски, – иронически парировал Дормидонтов. – Весьма наглядное пособие.

– Ремонт здания в основном закончен, – веско заметил директор. – На очереди кабинеты. У вас есть предложения?

– За этим дело не станет, – сказал Павел Феофанович, но излагать свои мысли не стал. Для осуществления его проекта требовалось 286 тысяч рублей. Чтобы не пугать Уфимцева, физик решил обсудить с ним проблему отдельно.

Для распространения методического опыта лучших преподавателей педсовет предложил ввести систему открытых уроков. Поговорили бурно, плодотворно, настала пора принимать решения.

– Завтра прошу представить на утверждение программу военно-морской подготовки преподавателей, – распорядился директор.

Радько послушно отозвался:

– Есть!

Страницы: «« 23456789 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Шеридан, Ричард Бринслей (Sheridan) – знаменитый английский драматург и политический деятель; родил...
«Шелли, Перси Биши (Shelley) – один из величайших английских поэтов XIX в. Родился в графстве Сассек...
«Въ первый день масляной Иванъ Никодимычъ всегда приглашаетъ вс?хъ родственниковъ на блины. Родня у ...
«Въ теченіи ц?лаго дня, къ подъ?зду большаго дома то и д?ло подъ?зжаютъ извозчики съ с?доками и чемо...
«Какъ всегда постомъ, вторникъ у Енсаровыхъ былъ очень многолюденъ. И что всего лучше, было очень мн...
«Илья Петровичъ, переод?тый съ ногъ до головы, расчесанный и слегка вспрыснутый духами, вошелъ въ сп...