Юнги. Игра всерьез Голованов Кирилл
– Тогда и с команди’ов отделения снимем, – рассердился Ростислав Васильевич.
– Дело ваше, – пожал плечами Тырва.
Михаил Тихонович тоже считал, что Раймонд – самая подходящая кандидатура.
– Ваши настойчивость и воля произвели отличное впечатление, – уговаривал Святогоров.
– Именно потому и не хочу, – признался Раймонд. Он не добавил, что еще неизвестно, какое впечатление произведут эти служебные перемещения не в спецшколе, а совсем в другом месте.
Михаил Тихонович не подозревал о том, что Раймонд с Лекой хотят или не хотят, а связаны одним узелком симпатии к Жанне, и обвинил Тырву в отсутствии логики.
После занятий упрямый Тырва был вызван в кабинет военрука. Радько внимательно посмотрел на мрачноватого парня, который точно следовал неписаному кодексу мальчишеской солидарности.
«Ростислав Васильевич прав. Из этого будет толк», – подумал Радько, а вслух сказал холодно и сердито:
– Здесь не базар, а военно-морская спецшкола. Кто давал право торговаться?
– Я не торгуюсь, а просто не хочу, – упрямо заявил Тырва.
– Вас не спрашивают, – нахмурился капитан 3-го ранга и скомандовал: – Кру-гом! Шагом марш! Приказ по школе будет подписан сегодня, – сообщил военрук вдогонку. – Не вздумайте его обсуждать!
Этим же приказом Антона Донченко назначили командиром первого отделения…
Лека Бархатов еще с порога увидел, что его место за партой никем не занято. Раймонд ничего не имел против того, чтобы Бархатов вообще оставался за своей первой партой в центральном ряду. Не все ли равно, где сидеть? Но во всех классах помощники командиров взводов сидели на определенном месте. Таков был порядок. И Тырва не мог его нарушать.
Лека Бархатов нерешительно направился к своей парте. Все зашевелились.
– Которые там временные? Слазь! Кончилось ваше время!.. – заорал во всю глотку Зубарик – Мымрин, едва Лека положил портфель.
Бархатов отшатнулся и растерянно посмотрел по сторонам: куда же ему садиться?
Ребята молчали. Раймонд Тырва тоже ничего не сказал. Ему не хотелось вот так сразу проявлять власть. Добрый Аркашка Гасилов спрятал глаза. Кое-кто захихикал. Антон деловито собирал учебники, чтобы занять место Раймонда до прихода преподавателя. Аркашка посмотрел на Бархатова. Кто бы мог подумать, что еще десять дней назад этот мальчик почти не разговаривал, а только распоряжался. Сколько раз Бархатов обидно смеялся над Аркашкой, когда у него не вырабатывались строевые навыки! А сейчас Гасилову было жалко свергнутого командира.
– Садись со мной, Лека, – предложил Аркашка. Алексей благодарно ему кивнул и устроился рядом.
Раймонд, взглянув на Гасилова: «Молодец, парень, выручил», махнул Донченко рукой. Теперь можно было пересаживаться.
В этот момент прозвенел звонок, гаркнул команду дежурный по классу, увидев в дверях преподавателя. Никто не заметил, как сузились у Бархатова глаза, когда он увидел, кого назначили помощником командира взвода. Раньше Лекин прищур означал многое. Теперь же он ровно ничего не означал.
На первой же перемене к Бархатову подошел Жорка Куржак и молча протянул одолженную пятерку.
– Я здесь ни при чем, – сказал Лека. Брезгливо отодвинув протянутую руку, он кивнул в сторону Коврова.
Но Генка тоже не взял.
– Обойдемся, – снисходительно ответил он. – Чего там. Считай, что тебя угощали.
– Очень нужно такое угощение, – вспыхнул Жорка и решительно положил пятерку на парту. Ковров сбросил ее локтем.
– Подними! – посоветовал Генке Донченко.
– Сказано – обойдемся, – заявил Ковров. – Кому нужны тридцать сребреников?
– Я, что ли, заложил, да? – Голос у Куржака зазвенел и оборвался по-петушиному.
– Заложил не заложил, а надо быть умнее…
– Ты бы и врал, раз умеешь!
– Меня не спрашивали!
– Подними, говорю! – снова посоветовал Донченко. – Иначе будешь иметь дело со мной.
Атмосфера стремительно накалялась. Еще мгновение, и в классе могла прозвучать роковая фраза: «Может, стыкнемся?» Димка вспомнил разговор с отчимом. Он понимал, что драка в морской форме – это позор. Снова будет ЧП на всю школу.
– Интересно, а как бы ты объяснил все директору? – вмешался Майдан.
– Да уж объяснил бы, – загоготал Генка. – Наплел бы поскладнее…
– Предположим, я директор, – заявил вдруг Майдан. – Валяй, плети!
Ковров раскрыл рот и… закрыл его. Что бы такое сказать? В голове вертелась всякая ерунда. Если произнести вслух – немедленно засмеют.
– Ну ладно, чего там, – пробормотал Ковров, нагибаясь за деньгами.
Донченко отвернулся. Куржак, облегченно вздохнув, поспешил отойти к Майдану. Всю неделю Куржак экономил и, естественно, дружил с Димкой. На больших переменах, когда ребята бежали занимать в буфете очередь, а Мымрин извлекал пакеты с уникальными бутербродами, Жора и Димка обычно беседовали. Большей частью о математике. Куржак украдкой глотал слюну и завидовал Майдану. Тот спокойно обходился без завтрака. Видимо, привык. А Жора не находил себе места. Неужели к этому можно привыкнуть? Пять рублей, которые он легкомысленно прокутил, словно преследовали его всю неделю. На доске объявлений, например, появилась афиша концерта, в котором примут участие лучшие артисты Ленинграда. Билеты распространяли члены родительского совета содействия, сокращенно – совсода.
– Твоим папаше с мамашей интересно будет поприсутствовать, – сказала Жорке мать Гришки Зубарика, она ежедневно бывала в школе, следила за чистотой и порядком в буфете. Куржак заинтересовался, но, выяснив подробности, отдернул руку от билетов, как от горячего утюга. Билеты оказались платными. По пять рублей штука. Димка отошел в сторону. Ему Мымрина билетов не предлагала. Как будто у Димки совсем не было семьи.
Куржак едва дождался конца занятий. Он уже рассчитывал немедленно отбыть домой, как новый помкомвзвода Тырва объявил, что состоятся еще два дополнительных урока танцев.
– Кружок, что ли? – с надеждой переспросил Жорка.
– Для всех, в обязательном порядке, – сказал Раймонд.
– На черта они сдались!
– Разве забыл, о чем говорил народный комиссар?
Куржак, конечно, помнил, но ведь это два лишних часа без обеда! Правда, он уже есть не хотел, он случайно попал еще на один «урок», вовсе не обязательный, и его сейчас мутило. В гальюне собралась толпа. Дневальный стоял у дверей на страже, а Гришка Мымрин показывал искусство обращения с папироской. Совсем не простое дело курить так, чтобы совсем незаметно. Инструктор затянулся в кулак и ловко выдохнул. У него дым не клубился, а скромно прижимался к стене и исчезал.
Гена Ковров первым овладел техникой маскировки и получил одобрение Зубарика. Потом все стали подначивать Аркашку Гасилова. Гасилов закашлялся до слез и распустил по гальюну столько дыма, что всей компании в порядке обеспечения безопасности пришлось разгонять клубы руками и раздувать собственными легкими. Жорке тоже захотелось попробовать. Он осторожно оглянулся на дверь. Каждую минуту могло нагрянуть начальство, и тогда снова были бы крупные неприятности. Генка Ковров перехватил взгляд и ехидно засмеялся. Тогда Жорка решился. Он щелкнул по донышку пачки и выхватил из ее разорванного угла очередной «гвоздик». Эту операцию ему удалось выполнить достаточно уверенно. Никто не догадался, что Жорка еще новичок.
Танцам в спецшколе обучали поротно. Все шесть взводов промаршировали в актовый зал. Грохот строевого шага и громкие команды старшины роты совсем оглушили учителя. Им оказался отставной балерун с округлыми движениями, как будто он не ходил, а плавал. Изогнувшись вопросительным знаком и по-птичьи наклонив голову, учитель выслушал громоподобный рапорт старшины, а потом робко заметил, что для танцев необходимы не только партнеры, но и партнерши.
Танцмейстер никогда еще не попадал в столь трудные обстоятельства. Его партнерша тоже растерялась. Она была здесь в единственном числе.
– Сейчас будут, – успокоил старшина роты. – На первый-второй рассчитайсь! Ряды вздвой!
Когда рота с завидной четкостью выполнила команды, старшина объявил: «Первые номера – партнеры, вторые – партнерши!» – и обернулся к учителю: «Пожалуйста!»
На первом занятии проходили, как правильно приглашать партнершу. Следовало подойти на два шага, приставить ногу, с достоинством кивнуть головой и ждать, когда она протянет тебе правую руку. Все очень просто. Почти как на строевых занятиях.
Гасилов учился танцевать в паре с Бархатовым. Теперь они совсем подружились и ходили вместе на всех переменах. Лека чувствовал себя неуютно. То и дело он перехватывал взгляды. Казалось, что все смотрят на него презрительно и жестоко, как смотрели на большом сборе, когда Радько спарывал его нашивки. Аркашке хотелось отвлечь приятеля от мрачных мыслей, и он снова решился призвать на помощь стихи:
В серый мрак гудки надсадно стонут,
Мокрой черной грязью порт облит,
Стынут над застуженным затоном
Белые от снега корабли…
Гасилов декламировал вполголоса, как будто делился своими секретами. Стихи удивительно соответствовали настроению слушателя. Конечно, самому Бархатову стихи больше не были нужны. С Жанной все было покончено. Хорошо бы только рассказать ей, как обморозился Тырва, чтобы он не очень-то задавался.
– Послушай, – неожиданно перебил Лека. – Твой поэт, наверно, неудачник. Стихи какие-то тоскливые.
– Вот еще, – обиделся Гасилов. – У него есть совсем другие:
Прозрачный, прочный и огромный,
В горячих радугах, в снегу,
Угрозой, шепотом и громом
Мой мир зовет. Я не могу
Остаться здесь. В твое оконце
Глядеть на радужную жуть,
Я не могу надеть на солнце
От лампы синий абажур…
В квартире у Жанны над обеденным столом тоже висел шелковый абажур, а окна комнаты выходили во двор. Узкое ущелье между отвесными оштукатуренными стенами пропускало в комнату рассеянный, отраженный свет. Раньше Леке это казалось уютным. На самом же деле ничего хорошего.
Аркашка читал другие стихи, а сам думал: почему-то Борис Смоленский последнее время приходил редко. Он говорил сестре, что собирается оставлять штурманский факультет и переходить на литературную работу. И читал, читал стихи. Разные читал…
Сестра, быть может, и понимала их. На то она и училась в университете. А вот Аркашка понимал не все:
Там степи в горизонтах синих, —
упрямо декламировал он Бархатову, –
По вечерам закат кровав,
И полыхают флаги сильных,
На клочья тучи разорвав.
Дороги кинутся под ночи,
В волненье высохнет трава,
Друзья оглянутся в тревоге.
Они спешат. Не отставай!..
В конце концов Лека согласился, что поэт не похож на неудачника, а Гасилов совсем не обрадовался тому, что удалось его убедить.
Лека вспомнил об этом разговоре на уроке физики.
Павел Феофанович Дормидонтов вместо опроса по пройденной теме поставил на стол деревянный штатив, по которому вертикально перемещался наклонный желоб со стальным шариком. Эта нехитрая конструкция оказалась моделью прицельного бомбометания с горизонтального полета. Целью служила стеклянная пластинка размером девять на двенадцать от фотоаппарата «Фотокор». Учитель положил пластинку под штативом и спросил, на какую высоту необходимо поднять желоб, чтобы сброшенный оттуда шарик угодил в стекло.
В ответ поднялся лес рук. Реакция класса была такой неожиданной, что Лека удивился. Ведь он отсутствовал всего несколько дней.
– Надо попробовать, – заикнулся было Куржак.
– Чего же нам гадать? – возразил Павел Феофанович. – Вы только представьте: летит бомбовоз. По нему стреляют зенитные пушки. Есть ли у пилота время для того, чтобы примерять на глазок?
– На самолете есть прицел, – сказал Майдан.
– Прицел разбит осколком снаряда! – сообщил преподаватель. – Как же тогда выполнить боевую задачу?
Майдан вышел к доске и начертил на ней траекторию сложного движения по параболе. Мымрин измерил расстояние от пластинки до штатива. Тырва догадался, что наклон параболы зависит от скорости самолета…
– А скорость – это расстояние… – начал Павел Феофанович.
– Поделенное на время, – подхватил Майдан, и тут его осенило: – Раз ускорение силы тяжести неизменно, значит, время падения можно определить по горизонтальной оси прямоугольных координат.
Когда на доске появился ответ задачи в сантиметрах, учитель предложил Димке проверить результат опытом. Майдан сам поднял желоб на рассчитанную им высоту и пустил по нему шарик. Пластинка разлетелась вдребезги. Когда Димка сел на место, он сиял не от пятерки в дневнике. Майдан фактически разбомбил цель, значит, выполнил не учебную, а боевую задачу. В этот день Димка получил еще две пятерки: по алгебре и по химии. Он отвечал уверенно и всегда искал нестандартное решение.
Один за другим одноклассники Бархатова выходили к доске. В классе объявлялись итоги контрольных работ. По два «отлично» появилось в дневниках у Григория Мымрина и Антона Донченко, по одному у Раймонда Тырвы и Аркашки Гасилова… Что там перечислять!.. «Они спешат. Не отставай!» – вспомнилась Бархатову строчка из стихотворения Аркашкиного приятеля. Военрук не напрасно предупреждал Бархатова, что товарищи зря времени не теряют. Во взводе на его глазах шла самая настоящая охота за отличными отметками. За шесть уроков в журнале появилось всего две оценки «посредственно». Одну схватил Жорка Куржак по математике. На перемене Жорку жалели. Димка Майдан и Донченко вызвались ему помогать. Второй «пос» получил сам Лека за домашнее задание по физике.
– Как же ты так? – укоризненно спросил Донченко.
Бархатова тоже жалели, и это было непереносимо. А между тем товарищи были правы. Именно пятерки решали вопрос, кто первый засверкает тяжелыми флагманскими шевронами. Раньше Бархатову казалось, что он хорошо знает своих одноклассников. Теперь видел, что это не так. Лека привык смотреть на них сверху вниз. Пусть даже с небольшого пригорка. Важна не точка, а угол зрения. А товарищи с такой настойчивостью стремились в адмиралы, что Лека испугался. Он понимал, что на всех нашивок не хватит.
Донченко вырвался в отличники. Кроме того, Антон комсорг и член комсомольского комитета. Парень на виду, но он собирается в морские инженеры и на вакансии флотоводцев не рассчитывает. Тырва тоже не в счет. Он угрюмый службист. Хотя как знать? Уже сегодня он занял Лекину должность, и в гости к Жанне пойдет Тырва, а не Алексей Бархатов. Последнее было обидней всего. Лека изо всех сил не хотел глядеть «на радужную жуть», но сам-то прекрасно знал, что абажур в комнате у Жанны совсем не синий. При чем здесь абажур? Они есть в каждой семье, у кого шелковый, у кого сатиновый. А пути к Жанне отрезаны просто потому, что она обязательно начнет спрашивать, как его разжаловали. Но ничего: смеется тот, кто смеется последний. О служебных перспективах Майдана, Куржака и прочей мелочи Лека даже не стал задумываться. Гасилову тоже не бывать в адмиралах. Нет у него в характере военной косточки. Серьезными соперниками оставалось человек четырнадцать. Не так уж мало – половина взвода. Поэтому Лека решил немедленно переходить к осуществлению намеченной программы.
После уроков Бархатов поймал у дверей учительской преподавателя физики Дормидонтова. Учитель был взъерошен и хмур. Вместо учебников в руках у Павла Феофановича был томик с буквами «УК» на корешке.
– Разрешите пересдать домашнее задание? – обратился к нему Бархатов.
– «Посредственно» тоже оценка государственная, – пожал плечами Павел Феофанович.
– Меня она не устраивает.
– Раньше надо думать, молодой человек, – отрезал Дормидонтов. – Любой штурман, посадив пароход на мель, тоже мечтает начать жить сначала.
– Очень вас прошу!
– Не выйдет. Хорошо выполните следующую работу – получите за нее по заслугам.
Глава 16 ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД
Лека Бархатов выбрал неудачный момент для переговоров с учителем физики. Павел Феофанович совсем не случайно носил с собой толстую книжку под названием «УК». УК – означало «Уголовный кодекс с комментариями». Мелким шрифтом там было приведено множество сюжетов с острым конфликтом, но без хеппи-энда, то есть без счастливого конца. Как ни удивительно, некоторые сведения, объясняющие настроение учителя физики и его интерес к юридической литературе, второй взвод получил на уроке английского языка.
– Комрид тиче! Мэй аи аск квесченс? – поднял руку ученик Майдан.
Вопрос был задан грамматически вполне правильно. Мария Яковлевна Беккер отметила про себя, что Дима делает успехи в разговорной речи, и кивнула головой.
Но почему так зашевелился класс? Жора Куржак расплылся в улыбке. Гена Ковров завертелся за партой, пока ему на плечо не легла мощная ладонь соседа. Аркаша Гасилов покраснел, как девушка, а красивый мальчик Гриша Мымрин показал блестящие перламутровые зубы. Раймонд Тырва, новый староста, то есть помощник командира взвода, еще больше нахмурился и так посмотрел на Диму, как будто тот разговаривал в строю. И только сам Майдан оставался невозмутимым. Его глаза, как две спелые вишни, не мигая смотрели на учительницу. Мария Яковлевна почувствовала неладное, но причин прекращать разговора с Димой не было. Она подтвердила, тоже на английском языке, что ученик Майдан вполне может задать ей вопрос.
– Женат ли преподаватель физики? – спросил Дима. На этот раз он выразился неправильно. Название учебного предмета звучало по-английски иначе. Но Мария Яковлевна не поправила ученика. Она почувствовала, как заливается краской. Конечно, она могла бы ответить, что вопрос к теме урока не относится, но этого как раз и добивался маленький дьяволенок Майдан. Его выходка имела прямое отношение не к уроку, а именно к ней, Марии Яковлевне Беккер.
Когда в зале кинохроники, что на проспекте 25 Октября, вспыхнул свет, Димка Майдан заметил в толпе морскую командирскую фуражку и с удивлением убедился, что Ленинград не такой уж большой город, как кажется с первого взгляда. Впереди выходили из зала преподаватели физики и английского языка. Сам по себе этот факт ничего особенного не означал. Димка тоже был в кино не один, а с Жоркой Куржаком и Антоном Донченко.
Мария Яковлевна взяла себя в руки и внимательно посмотрела на Диму Майдана. Тот опустил глаза.
«Хороший мальчишка! – подумала учительница. – Это у него не от наглости».
– Иес, – спокойно объяснила она по-английски. – Комрид Дормидонтов женат.
Павел Феофанович жил в одной комнате с особой, с которой его ничего не связывало, кроме штампа в паспорте. Но это тоже нисколько не касалось мальчишек, которые вечно суют нос не в свои дела.
После уроков Мария Яковлевна собиралась рассказать об этом Дормидонтову. Интерес мальчишек к их отношениям показывал, что учителя не имеют права на многое, что вполне свободно позволяют себе другие люди. Дормидонтов обычно провожал ее домой. Чтобы избежать людных проспектов, они пересекали площадь Урицкого и дальше по проходным дворам и переулкам шли к Дому Красной армии. Мария Яковлевна жила на улице Салтыкова-Щедрина, бывшей Кирочной, в семье у старшей замужней сестры. Путь был неблизкий, зато можно без помех поговорить.
Беккер собиралась положить конец этим совместным прогулкам, но серьезного разговора не получилось. Ее спутник на этот раз весь светился от радости.
– Прихожу в школу, – рассказывал он Беккер. – А там уже поджидает целая компания: Святогоров, Марусенко, Оль. Оказалось, они разыскивали в подшивках «Учительской газеты» консультацию юриста, из которой следует, что преподаватели могут приходить в школу к началу своих уроков.
– Замечательно, – поразилась Мария Яковлевна. – Значит, суда теперь не будет?
– Конечно, – подтвердил Дормидонтов. – Судья только посмеялся и отпустил.
Директор спецшколы был весьма смущен таким поворотом событий. Нет, извиняться он не стал. Не мог пересилить характер. Вместо этого сам поднял разговор о кабинете физики и потребовал представить ему проект и смету.
– Считает, что эдакий «неповорот шеи» прибавляет ему административного веса, – смеялся Дормидонтов. – Ну и черт с ним. Главное – оборудовать настоящий кабинет.
После таких известий портить настроение Павлу Феофановичу было бы просто нечестно, и Беккер решила лишь намекнуть на ненормальность их взаимоотношений.
– Кстати, знаешь Алешу Бархатова? – спросила Мария Яковлевна.
– Который помкомвзвода в отставке? – фыркнул Дорминдонтов. – Как же! Торопыга этот Алеша.
– Мальчик сам не свой. Очень переживает.
– Здесь все правильно, – не согласился Павел Феофанович. – Это ему только на пользу.
– У него как будто «посредственно» по физике? – продолжала Мария Яковлевна.
– Откуда тебе это известно? – удивился Дормидонтов, посмотрел внимательно на свою спутницу и снова рассмеялся: – Что? Ходатайствовал?
– Да, – смутилась Беккер. – Ведь он ничего особенного не просит. Только чтобы ты разрешил ему переделать домашнюю работу.
– Знаешь, сколько у меня тетрадей? – сказал Павел Феофанович. – Надо же, нашел защитницу. Пусть приучается выполнять задание с первого захода.
– Ну пожалуйста, – настаивала Мария Яковлевна. – Хороший мальчик, такой…
– Вот хитрецы, – покрутил головой Дормидонтов. – Помнишь, мы были с тобой в кино? Так на следующий день на уроке ко мне уже обратились с просьбой: «Товарищ преподаватель! Поставьте нам отметки сегодня!» Я удивился: «Почему такая спешка?» – и получил неожиданный ответ: «Мы знаем, что сегодня у вас хорошее настроение. Вы сегодня и отметки лучше поставите!»
Мария Яковлевна вспомнила вопрос Димы Майдана и слегка порозовела. А Павел Феофанович, ничего не заметив, продолжал:
– Вот уж, думаю, попали пальцем в небо. У меня как раз в кармане повестка в суд. Так ничего тогда и не понял. Только сейчас догадался. Ну и хитрецы! – веселился Дормидонтов.
Дипломатический ход Марии Яковлевны удался полностью. Она выяснила, что Дормидонтову тоже известно, как реагируют ученики на их отношения. Но в отличие от Беккер Павел Феофанович не собирался делать никаких выводов. Самое время было бы поставить точки над «i», но Беккер так и не решилась приступить к неприятному разговору.
Странный вопрос Майдана и смущение учительницы действительно не прошли мимо внимания ребят из второго взвода.
– Теперь доволен? – хмурился Раймонд. – Не ожидал от тебя… Не по-мужски…
– У Майдана глаз-алмаз, только в оправе из замочной скважины, – поддержал Тырву Антон Донченко.
– При чем здесь скважина? – оправдывался Димка. – Ты тоже их видел в кино. Они всегда вместе ходят.
– Молодец! – оскалился Зубарик. – Так им и надо!
Лека Бархатов одобрительно засмеялся.
– Ну и что? Англичанка у нас красивая, – возразил Гасилов.
Похвала Гришки Мымрина задела Димку больше, чем упреки товарищей. Майдан нахмурился и выложил карты на стол:
– Может быть, у Дормидонтова есть дети? Походит по киношкам, потом возьмет и бросит их. А детям как потом жить?
Этот разговор прекратился сам собой, да и обстановка для дискуссии была явно неподходящей. На переменах задерживаться в гальюнах было опасно. Боцман Дударь и дежурные преподаватели охотились там за курильщиками. В гальюнах было легко нарваться на неприятность. Доказывай потом, что ты не верблюд.
Однако какой же настоящий моряк не курит? Школьный хор разучивал песню «Закурим матросские трубки». Билли Боне вкусно попыхивал великолепным «Капитанским» табаком. Число смельчаков, которые успешно преодолевали трудности и следовали флотским традициям, росло. Самым храбрым и ловким во втором взводе оказался Генка Ковров. Он курил на каждой перемене.
Репертуаром художественной самодеятельности обычно занимался «бывший Женя». Петровский был очень недоволен, когда в его обязанности неожиданно вмешался военрук. На репетиции Радько начисто раскритиковал песню из кинофильма «Четвертый перископ» и назвал ее «нетипичной для военно-морского флота».
– Вот вы сами курите? – спросил он у солиста Гасилова.
– Я? Еще нет! – признался Аркадий.
Хор расхохотался по всем правилам – на два голоса. Многие помнили, как Гасилов попытался затянуться, но лишь облился слезами.
– «Чикинг» и есть «чикинг», – сказал тогда Гена Ковров, отбирая папиросу, – что означает по-русски просто «цыпленок».
– И не начинайте, – улыбнулся военрук. – Как известно, у курильщиков уменьшается объем легких. А у вас, – тут Радько критически оглядел ученика, – он и так невелик.
Замечание капитана 3-го ранга подлило масла в огонь. Басы дружно вторили дискантам. Грудь у Гасилова несколько выступала углом вперед и напоминала птичью.
– В-вы же сами советовали, – обиделся Аркашка и от возмущения снова стал заикаться. Как же так? Песня «Закурим матросские трубки» в кабинете приемной комиссии решила его судьбу. Гасилов сразу же записался в самодеятельность и настоял, чтобы эту песню тоже включили в репертуар.
– Курить советовал? – удивился Радько. – Такого не припоминаю.
– П-петь! – с отчаянием выкрикнул Аркадий.
– Гасилов говорил, что это ваша любимая песня, – пришел на помощь товарищу Гена Ковров.
– Чего в ней хорошего? – возразил капитан 3-го ранга и приказал: – Песню из репертуара снять!
Военрук сказал, что ему больше всех нравится песня о Щорсе, но это дело вкуса, и он на ней совсем не настаивает.
Старший политрук Петровский на репетиции не присутствовал, но потом не упустил возможности сказать Константину Васильевичу, что ему лучше в эту сферу не вмешиваться. Петровский еще не забыл, как Радько восхитился безыдейной «Одессой-мамой», и был поэтому невысокого мнения о вкусах военрука.
– Раскритиковали песню из популярного морского фильма, – пояснил старший политрук. – А ее не в подворотнях поют, а исполняют по радио.
– В том-то и дело, что из популярного, – ничуть не обиделся Радько. – А уборщицы в спецшколе отовсюду выгребают окурки. Пока мальчишки не втянулись, надо пресечь.
Трудность заключалась в том, что курильщики находились под надежной охраной. Дневальные по гальюнам на переменах обычно торчали снаружи и как будто соблюдали инструкции. Но условный стук при появлении начальства автоматически наводил в помещении идеальный порядок.
– Главная задача – перевести запретный плод в разряд тайного греха, – сказал Радько Петровскому.
Старший политрук не мог с этим не согласиться.
Через несколько дней в вестибюле появилось объявление о том, что после уроков состоится лекция об экспедиции подводных работ особого назначения. В актовый зал принесли водолазный скафандр со свинцовыми башмаками и медным блестящим шлемом. На отдельном столике поставили спирометр из санитарной части, обыкновенный прибор для измерения объема легких. Рассказывать о водолазах должен был Билли Боне, и потому на лекцию явились все. У Рионова на любом уроке не заскучаешь. Но на кафедру поднялся совсем не Билли Боне, а военврач Артяев.
Ребята удивились: что понимает в водолазном деле преподаватель биологии, который совсем недавно ходил в сухопутной военной форме? Однако с первых же слов все поняли, что понимает. Василий Игнатьевич вспоминал о своем участии в экспедиции, которая поднимала затонувший корабль в Белом море. Лектор рассказывал о стаях рыб, шныряющих вокруг водолаза. Он видел эти стаи, когда шел по морскому дну целых два километра, продираясь в зарослях хищных цветов актиний и осторожно ступая по грунту, чтобы не давить свинцовыми подошвами филигранных морских звезд.
Антон Донченко поморщился и шепнул соседям, что биолог врет. В Белом море таких моллюсков не водится, а про все остальное можно прочитать в книге писателя Золотовского. Но книжки книжками, а на лекции все равно было интересно. Военврач предложил желающим примерить настоящий водолазный костюм. Желали все, но больше всех повезло Геннадию Коврову. С помощью боцмана Дударя он влез в тесную резиновую рубаху, на плечи ему навесили свинцовые вериги, и через круглую дырку переднего иллюминатора было заметно, как Генка задается.
Артяев не разрешил только завинчивать стекло в медном шлеме, так как в спецшколе еще не было насоса, которым закачивают в скафандр воздух. Ковров дышал через это отверстие, но все равно с каждым выдохом старался нажимать затылком на специальный выпускной клапан, как водолаз на грунте.
Тем временем Артяев перешел к менее приятным воспоминаниям. Сообщив о симптомах декомпрессионной болезни, Василий Игнатьевич рассказал о баротравмах легких и уха, остановился на обжиме, когда скафандр начинает «работать» наподобие кровососной банки. Слушатели взглянули на живой экспонат и вдруг увидели, что Ковров покраснел от натуги, лицо его покрылось каплями пота. Тяжелое снаряжение придавило Генку, у него подгибались колени. В глухой резиновой рубахе стало жарко и душно. Как будто он действительно был поражен одной из страшных водолазных болезней.
В зале началось шевеление. На водолаза показывали пальцами. Лектор прервал рассказ и засуетился вокруг.
– Что за шум! А? Шуму много! – гаркнул Дударь, вскакивая на эстраду. – Развели панику. Факт!
Главный старшина мобилизовал ближайших учеников, и они стали извлекать Геннадия из скафандра.
Один Билли Боне не разделял общей тревоги. Происшествие было запланировано по его сценарию, только биолог не сразу обратил на Коврова внимание, затянул эксперимент и вообще перестарался. Рионов ревниво поглядывал на лектора и скептически улыбался. Его самого отставили от лекции в последний момент по совершенно вздорной причине. Докладывая Радько план своего рассказа, Борис Гаврилович машинально вытащил трубку.
– Соответствует ли действительности информация, что вы курите в присутствии учеников? – спросил военрук.
– Такой трубки стесняться нечего, – самодовольно улыбнулся Рионов.
Но Радько в ответ поморщился и сказал, что эта деталь портит все дело и лекция теряет смысл.
– Подумаешь, нежности, – стал спорить Борис Гаврилович. – Не отменять же ее, в конце концов.
– Зачем отменять? – вмешался старший политрук. – Попросим «военврача». Он здорово травил на эту тему Марии Яковлевне Беккер.
Оказалось, что Петровский не зря слушал разговоры в учительской, вот они и пригодились.
– Идея, – засмеялся Радько. – Используем талант.
– Он и скафандра рядом не видел! – загремел Борис Гаврилович.
– Совсем не страшно, – успокоил его военрук. – Учителя заслушались, ребята поверят тем более. А вам, товарищ Рионов, запрещаю демонстрировать ученикам эту «музейную редкость».
– Я не педик! – рассердился Билли Боне.
– К сожалению, – холодно согласился Радько. – Я в свое время поддержал вас на педсовете, – добавил он, – с надеждой, что сами догадаетесь…
Когда Гена Ковров освободился от резиновой одежды, он выглядел не лучшим образом. Артяев пощупал пульс, покачал головой и попросил дунуть в трубку спирометра. Цилиндр прибора поднялся довольно высоко, но беспокойство биолога не проходило.
– Уж не курите ли вы? – озабоченно спросил он ученика.
– Какое это имеет значение? – вывернулся Генка.
– Самое непосредственное, – объяснил лектор. Он сказал, что все страшные болезни водолазов, о которых он только что сообщил, поражают главным образом курильщиков. Сам Артяев был свидетелем гибели водолаза от остановки дыхания. Причины стали ясны после вскрытия: все легкие оказались покрытыми черной пленкой табачного дегтя.
– Куда же смотрел врач? – нахально заметил Ковров. Он уже успел отдышаться. – Кто допускал его к погружению? Это пахнет вредительством.
Биолог запнулся, ошеломленно посмотрел на ученика и потом все же сумел объяснить, что водолаз курил тайно.
– Вряд ли целесообразно вскрывать вам грудную клетку, чтобы установить, говорите ли вы правду, – сказал Артяев.
– Ясно. Курить – здоровью вредить! – заключил Ковров.
Слушатели засмеялись. До них только сейчас дошло, что лекция была вовсе не о водолазах. Все были разочарованы. Билли Боне не стал бы уклоняться от объявленной темы. Только Димка был вполне доволен полученной информацией. Он пошептался со своим приятелем Куржаком, и оба они чему-то обрадовались.
«Доценту» Артяеву тоже казалось, что его лекция была достаточно убедительной. Однако эти выводы оказались преждевременными: наутро в кабинете биологии его вновь приветствовал обряженный скелет. На сей раз между челюстей наглядного пособия был зажат окурок, а на грудной клетке висело следующее объявление:
«Погиб под водой от руки самозванца. Товарищи потомки! Не доверяйте липовым артврачам!»
Василий Игнатьевич постоял некоторое время на пороге, потом побежал жаловаться. Завещание скелета стало известно всей спецшколе, но душеприказчиков обнаружить не удалось, несмотря на предпринятые директором энергичные меры. Через рассыльного просочились и некоторые другие подробности. Артяев будто бы обвинял военрука в сознательном подрыве авторитета преподавателей и в подтверждение этого тезиса был вынужден рассказать о содержании первого послания с того света. Радько ответил, что о таких фокусах следовало информировать своевременно. Конечно, лекцию Артяеву читать было нельзя. Что же касается авторитета, то здесь преподаватель биологии должен начать с самокритики. Его же предупреждали…
В этот момент рассыльного оттянули от дверной щели за плечо. Старший политрук Петровский на ходу пообещал ему «размотать на всю катушку», и конец любопытного разговора остался неизвестным широкой ученической общественности.
Однако после лекции стало ясно, что опасность «остановки дыхания» у школьных смельчаков-курильщиков стала куда более реальной. Водолазный недуг подстерегал их на суше. Не проходило перемены, чтобы туалеты не посещал боцман Дударь. Дневальным было категорически запрещено торчать у дверей снаружи. В новых условиях прежние уловки вроде курения в кулак и пускания дыма по стенке были уже недостаточны. Да и как красоваться с папироской в кругу однокашников, когда нужно поминутно оглядываться и вздрагивать от стука входной двери?
Сама жизнь заставляла искать другое радикальное решение проблемы. Григорий Мымрин оказался отступником и предпочел снова стать некурящим. Но Гена Ковров отступать не привык. Он учел, что в классном помещении второго взвода сохранился от прежних времен огромный, облицованный камнем камин. Стоило только присесть на корточки, и мраморный зев глотал весь дым без остатка. Курильщики теперь на перемену не выходили. Они собирались у камина, а дежурный по классу обеспечивал тылы.