Веселые будни. Дневник гимназистки Новицкая Вера

Тараканы.

«Краснокожка» наша положительно того… С ума спятила: чуть не два раза в неделю письменные работы вздумала устраивать, где ж это видано? - Ведь двенадцать-то не всякий раз удастся получить, и то уж я одну десятку хватила, да десятка еще куда ни шло, - y других и шестерки, и семерки завелись, не говорю уж про нашу «Сцелькину»: та все по пятибалльной системе учится.

Вот и на среду назначена была работа, да не тут-то было, - перехитрили «индейца»; a все Тишалова, молодчинище она.

Прихожу утром в гимназию, Тишалова веселенькая превеселенькая, распевает себе, a ведь, вы знаете, как обыкновенно она нос повеся перед письменной работой ходит.

«Что это ты, Шурка, нынче так разгулялась? Или арифметики не боишься? - спрашиваю.

- То есть ни чу-чуточки не боюсь, да и бояться нечего, - потому письменной работы не будет.

«Толкуй тоже!»

- Говорю тебе русским языком: письменной работы не будет, потому я, Шура Тишалова, этого не желаю.

«Да ты, Шурка, что? Cпятила?»

- Там спятила, не спятила, a хочешь пари на плитку шоколаду, что работы не будет?

«Хочу,» - говорю.

- Ну, так иди, только чур - ни слова.

Шурка тянет меня за рукав, и её плутоватая татарская рожица так и прыгает. Она ведет меня к своей парте, подымает крышку; вижу - стоит там большая коробка от табаку, a в ней много-много дырочек понаделано. Тишалова сует мне ее под самое ухо.

«Слушай», - говорит.

Я прислушиваюсь, a там что-то так и шуршит, так и шуршит.

«Гляди-ка, кто там, только осторожно, не выпусти наших освободителей».

Она чуть-чуть приоткрывает коробку, a там целая масса большущих черных тараканов, думаю, фунта этак с три набралось бы.

«Вот этих-то самых усачей мы и пустим гулять по классу, a сами будем притворяться, что до смерти их боимся! A что? Хорошо? Тут уж, мать моя, «индейцу» не до письменной работы будет».

Еще бы не хорошо! Ну, и голова y Шурки! «Всем не надо болтать, еще выдадут, Грачевой, Боже сохрани; сейчас с докладом побежит, - только нашим, верным».

- «Ну, понятно».

Сейчас же целое заседание собрали, штук с десяток, потому тут помощники нужны. Все толком обсудили и порешили, Все чуть не прыгают, ждут арифметики, дождаться не могут.

Пока что, взяли мы эту самую коробку, да заблаговременно и пристроили ее в ножке классной доски; ведь ноги-то y неё книзу раздваиваются, так вот туда то мы коробку и сунули; крышечку оторвали, a саму ее вверх дном перевернули прямо на пол, значит потом приподнять ее только, и дело с концом. Как опрокинули, несколько тараканов и давай улепетывать. Нет, голубчики, еще рано, подождите, пожалуйте-ка обратно! И давай их кто пальцем, кто карандашом обратно подпихивать.

Пока мы с Тишаловой этим занимались, остальные, чтобы загородить нас, стали около доски и будто задачи друг другу объясняют, - Нет уж, драгоценная Краснокоженька, этот раз мы тебе задачу зададим, да еще какую!

После звонка входит «индеец» и велит листочки для работы приготовить. Смешно, мы так все и переглянулись.

Юля Бек дежурная; она тоже «наша». Вот подходит она к доске, берет полотенце и старается - трет все, что на ней намалевано. Повернулась, посмотрела на «Женюрку», на «индейца» - все благополучно; тогда она живо снимает коробку и отбрасывает в самый угол, a сама, чуть не прыская со смеху, возвращается на место.

Обрадованные таракашки копошатся, толкаются, перелезают друг через друга и удирают в разные стороны.

Я усердно роюсь в сумке, будто листок ищу, a сама одним глазком на пол поглядываю. Люба фыркает, нагнувшись над своей, другие нарочно копаются, чтобы тараканы успели расползтись.

«Краснокожка» уткнулась носом в задачник, - выискивает что-нибудь позаковыристее.

Ищи, ищи, матушка, a опасность-то на тебя надвигается.

«В лавке смешали восемнадцать пудов»… - начинает она, но в это время Тишалова встает и, скорчив физиономию, говорит:

«Вера Андреевна, y вас на платье большущий таракан сидит, да и не один… два… три… ай сколько!…»

«Краснокожка» как взвизгнет, как вскачет!

A от тараканов в передней части класса черным черно. Ученицы пищат, визжат, a больше всех, понятно, наша компания; Шурка так и вопит, вот-вот умрет со страху, да и я не отстаю.

«Ай!… Ай!… Ай!…» только и слышно со всех концов, не приведи Бог как сразу тараканов забоялись.

«Краснокожка» подобрала юбки и вскарабкалась на стул, она-то по-настоящему их боится. Вот ловко!

Евгения Васильевна выходит на середину, a черные чудовища так и ползут, так и бегут.

«Дети, кто не боится, помогите мне собрать их».

Куда там! Все боятся, кто притворяется, a кто и правда.

«И откуда они взялись? Это чьи-нибудь штуки» говорит она.

Нечего делать, идет Евгения Васильевна звать на помощь нашего гимназического швейцара, Андрея; тот является со щеткой, обернутой мокрой тряпкой, с совком, что сор собирают, и с ведром. Сперва их со всех углов сметают, потом на совок и бух в ведро с водой; бедные таракашки-освободители бултыхаются в холодной ванне.

Долго мы шумели и хохотали, a когда успокоились, письменная работа тю-тю, половины урока как не бывало.

Евгения Васильевна потом, понятно, допрашивать: «Кто» да «кто», и все то кричат: «Не я!» «Не я!» «Я их страшно боюсь»!

Евгения Васильевна, видно, не особенно-то поверила, да и правда, не с неба же тараканы свалились! - а, только ей кажется самой очень смешно было, и скандала подымать не хотелось. Так все благополучно и обошлось.

A ловко устроили: работы не было, «индейца» в трепет привели и нахохотались!…

С радостью принесла я Шурке из собственных заработанных гривенников плитку шоколаду. Молодчинище она!

A хорошо, что в коробку то никто не догадался нос сунуть, там на дне два покойничка лежало, нижние верно, вот остальные-то их и притиснули.

Я попалась…

Сегодня так со мной настоящая беда приключилась, и так мне совестно, так неприятно!..

Был y нас немецкий. M-lle Linde задавала нам урок на следующий раз - рассказец выучить; вот мы его в классе и переводили, потому ведь дома не y всякой девочки есть, кто бы ей объяснить мог

Я-то все слова знала (недаром же с бонной-немкой два года промучилась), но только меня страшно смешит, как m-lle Linde русское «л» выговаривает; как только слово такое с каверзой встретится, я сейчас встаю и делаю святые глаза:

«Bitte, FrДulein, was ist das - «Seife»? (Фрейлейн, скажите пожалуйста, что значит «Seife» (мыло) (нем.))?

- Wie, sie wissen nicht?(Как, вы не знаете? (нем.)) - Милё.

Люба тихонько фыркает.

«Und «PfЭtze», FrДulein?» (А «PfЭtze» (лужа), фрейлейн? (нем.))

- Люжа.

Люба готова, так и трясется; некоторые девочки пошустрей тоже сообразили.

«Und «Tatze»?» (А «Tatze"(лапа)? (нем.))

- Ляпа, - уже ворчливым голосом отвечает она.

Люба фыркает на весь класс, Полуштофик так и заливается. Немка краснеет и сворачивает рот на сторону, злится.

«Прошу без вопросов, все, что нужно, я скажу сама».

Смешно, вот-вот фыркну, но я нагибаю голову и перелистываю книгу.

Некоторое время ничего, дело идет как по маслу, пока не попадается нам слово Degenkuppel (портупея, поясной ремень (уст.) (нем.)); слово как слово, будто и безобидное, a беды то оно мне сколько наделало!

Немка сама не знает, как по-русски и начинает объяснять руками:

«Это такой круглий, круглий… который»…

«Такой круглий столя, a на ней кольбаса», - шепчу я Любе.

Тут уж мы обе фыркаем на весь класс и не слушаем, что там Linde дальше лопочет. Вдруг:

«Старобельская, wiederhohlen Sie, was ich, gesagt habe».(повторите, что я сказала. (нем.))

Какой тут «wiederhohlen»,(«повторите» (нем.))) когда я ни-ни-ни-шеньки, ничего не слышала. Испугалась страшно, встаю и совсем, совсем нечаянно повторяю:

«Это такой круглий, круглий… такое круглое», поправляюсь я, но дело уже сделано, все слышали. A я совсем, совсем не хотела этого сказать, просто само с языка соскочило, как дурачились мы с Любой, так я и ляпнула.

У немки даже губы задрожали, и она вся белая сделалась. Евгения Васильевна, смотрела на меня совсем особенными глазами и качала головой.

Мне было так стыдно, так стыдно и больно, и ужасно как жалко бедную немку.

- M-lle Linde, простите, пожалуйста, простите, честное слово я нечаянно… Я не хотела… Простите… Мне очень, очень жаль…Но я нечаянно».

- Оставьте меня, вы не просто шалунья, вы дерзкая девочка, и я попрошу сбавить вам за это из поведения.

У неё дрожал голос, и глаза были совсем-совсем мокрые. Этого я не могу видеть, я и сама заплакала.

«Милая m-lle Linde, пусть хоть шесть за поведение, только вы простите… Милая, дорогая m-lle Linde… Простите… Ей Богу я… Не нарочно»…

Она как будто немного успокоилась.

- Хорошо, довольно об этом, я вам верю, но поведение ваше во всяком случае неприлично, и вы будете наказаны. A теперь займемся делом.

После звонка Евгения Васильевна опять задержала нас в классе. Ну, думаю, будет мне сейчас! Но она только ко всем нам обратилась и сказала:

«Я верю, что Старобельская не умышленно сделала подобную дерзость m-lle Linde, девочка она воспитанная, не злая и не позволила бы себе издеваться над старшей; и потом, господа, разве m-lle Linde виновата, если не чисто произносит по-русски? Коли над этим можно смеяться, то она имела бы право всех вас на смех поднять, так как, грех сказать, чтобы многие из вас порядочно произносили. A кроме того, дети, я вам скажу, что сердить ее нарочно, как вы часто делаете, просто грешно: она, бедная, очень, очень несчастна, y неё много горя в жизни, да и здоровье совсем слабое. Она вовсе не «злючка», как, я знаю, многие из вас окрестили ее, она только очень, очень нервная и потому легко раздражается, особенно последнее время: сама она нездорова, a сестра её при смерти; умрет она, и трое детей останутся на руках m-lle Linde, потому что отец их умер еще в прошлом году. Я нарочно рассказываю все это вам, потому девочки вы все добрые, только шалуньи и легкомысленные, оттого иногда невольно зло делаете. Ну, так что же? Не будете больше m-lle Linde огорчать? Обещаете?»

- Обещаем! Обещаем! закричали мы со всех сторон.

«А Старобельской я все-таки одиннадцать за поведение поставить должна, m-lle Linde этого требует, и она совершенно права».

Я опять плакала, но не потому, что из поведения сбавили, a мне было так стыдно, так жалко бедную немку; внутри так глубоко - глубоко точно прищемилось что-то.

Я-то смеялась, что она вся треугольная, a она такая худенькая, потому что больная… Несчастная…

«Довольно плакать, Муся, пойдем лучше со мной в дамскую и попросите y m-lle Linde прощения, она теперь там. Идем, я сама вас сведу».

Евгения Васильевна взяла меня за плечи и повела. Я все еще не могла успокоиться, в горле что-то давило, и я едва пробормотала:

«Никогда… Никогда… Простите»…

M-lle Linde улыбнулась, и такое y неё доброе личико стало в эту минуту.

«Не плачьте, маленькая, я не сержусь и верю, что этого больше никогда не случится».

Она сказала «слючится», но теперь это вышло ужасно мило. И почему мне раньше не нравилось? Странно.

В моем дневнике красуется одиннадцать за поведение и замечание, в котором расписано, за что оно поставлено. Если вы думаете, что мне приятно было хвастаться этим перед мамочкой, то вы ошибаетесь. Пришлось все рассказать, самую сущую-пресущую правду. Мамочка внимательно выслушала и говорит.

«Я, Муся, не хочу упрекать тебя, потому знаю, что ты раскаиваешься и самой тебе грустно и тяжело. Видишь, как, не думая, можно иногда больно сделать. Сердечко-то ведь y тебя доброе, я знаю, голова вот только сквозная, отсюда и беды наши происходят. Смотри же будь, деточка, осторожна».

Господи, какая я счастливая, что y меня такая славная мамуся! Все-то она знает, все понимает, иногда прямо-таки точно подслушивает мои мысли. Если б можно было выбрать себе маму или заказать, уже наверно кроме своей другой бы я не взяла!

Подарок. - У Снежиных.

Встала я в воскресенье, выхожу в столовую - где мамочка? Тю-тю. Папа? - тоже. Оказывается, накануне вечером, когда я уже спала, пришла телеграмма от тети Лидуши, что она на следующее утро приезжает, вот папочка с мамочкой и укатили на вокзал встречать их.

Собственно говоря, я нахожу, что мамуся моя немного того… сплоховала, - могла бы и меня с собой на вокзал взять. Но когда я взглянула в окно, то поняла: сыпалась какая-то гадость, не то снег, не то дождь, a на заграничный вокзал путь ведь не близкий, да и горло y меня вчера вечером немного побаливало.

Только я успела все это подумать, еще даже и молоко не допила, звонок - папа с мамой вернулись, но только вдвоем. Оказывается, тетя Лидуша с мужем проехала прямо в свою новую квартиру, они отдохнут там, помоются, распакуются («да-да, непременно пусть распакуются,» - подумала я, а мамуся при этом слове лукаво взглянула в мою сторону), a часа в два они придут к нам и останутся обедать.

Я страшно рада видеть тетю Лидушу, я ее очень люблю, новоиспеченного дядюшку тоже, но и «распаковка» их меня до смерти интересует. Может это нехорошо, но сами виноваты, - зачем столько времени мучили меня? Мамуся знает, но не хочет даже сказать - большое или маленькое, говорит, что иначе я сразу отгадаю.

За завтраком явилась Люба, которую m-me Снежина прислала просить, чтобы меня к ним вечером отпустили; торжества y них там никакого нет, просто зовут поиграть и поболтать вместе.

Я страшно обрадовалась. Прошлый раз ведь я даже ничего толком не разглядела, как и что y них в квартире, a обыкновенно все сразу замечу, недаром же меня дядя Коля «глазастой» называет, но в тот день y меня с перепуга все мысли наизнанку вывернулись.

После завтрака меня засадили за уроки. Вот это было единственное темное пятнышко за весь день. Хорошо еще, что уроки то все легкие, и в ту минуту, как в прихожей раздался звонок, я кончила переписывать французскую диктовку.

Я живо бросила перо, да с размаху на тетрадку - ляп! Сидит клякса, да какая страшенная! Счастье, что на обертке, a то бы пришлось страницу вырывать и переписывать, нельзя же Надежде Аркадьевне диктовку с черными бородавками подать; «Краснокожке» - куда ни шло, a ей совестно.

Придет Володя, попрошу завернуть в чистую бумагу.

Лечу в прихожую. A Ральф сумасшедший, скачет, a Ральф беснуется. Вот глупый пес! Впрочем, правда, ведь он их первый раз видит; хоть это и Леонид Георгиевич мне его подарил, но ведь он тогда еще совсем маленький был, немудрено и забыть.

Бросилась я на шею к тете, потом и её мужа расцеловала, уж очень я рада была их видеть.

Тетя Лидуша розовая, нарядная, веселая.

Не успели мы в гостиную войти, как она и говорит:

«Ну, Муся, не хочу тебя, бедную девчурку, дольше мучить, небось сгораешь от любопытства узнать, что для тебя из-за границы приехало?»

A я так была рада их видеть, что в ту минуту даже и думать об этом забыла, но только в ту минуту, a как сказали, сейчас же и вспомнила.

Но пакета с ними никакого нет. Что бы это значило?

«А по моему, Лидуша, лучше ей, «этого» не давать, припрятать до Рождества… Я боюсь, вдруг «это» ей не понравится, она теперь уж не прежняя Муся - гимназистка, a их ведь ничем не удивишь. Видишь, она даже нисколько и не интересуется» - дразнит противный Леонид Георгиевич.

Не интересуюсь!… Еще бы!… А я еле на месте стою.

«Ну-ка, Муся, закрой глаза», - говорит тетя.

Я закрываю. Хоть мне и ничего не видно, зато слышно, как тетин маленький саквояж щелкнул, - значит оттуда вынимают что-то маленькое. Что?… Кольцо?…

Только я успела это подумать, вдруг y самого моего уха: тик-так, тик-так, и что-то холодное прикоснулось к нему.

Неужели? Не может быть!…

Я быстро открываю глаза, поворачиваю голову и попадаю носом прямо в тетину руку, в которой часы, - да, маленькие, хорошенькие голубые эмалевые часики на голубом же эмалевом бантике!

Я только ахнула и бросилась опять обоих целовать.

Вот душки часики! Ну, и глупая я! Как же сразу не догадаться было, что мне из Женевы привезут? Ведь там же часы делают… Все Швейцары ведь только тем и занимаются, что часы да сыр делают. (а я люблю швейцарский сыр).

Понятно, часы я сейчас же на себя и нацепила.

Отправились мы все в папин кабинет, уселись на тахту и стали беседовать. Тетя Лидуша и Леонид Георгиевич меня все подробно про гимназию расспрашивали; все должна была выложить, даже свое одиннадцать за поведение.

Они очень много смеялись, a я была рада радешенька лишний раз поболтать о нашей милой гимназии. Столько всего было? Что я боялась забыть или пропустить что-нибудь, a потому ужасно торопилась, даже захлебывалась.

Вдруг меня Леонид Георгиевич останавливает.

«Слушай-ка, Муся, сколько тебе еще классов проходить осталось?»

- Да шесть еще, ведь седьмой уже нечего считать - правда?

«Значит, продолжает он, ты через три года и гимназию окончишь?»

- То есть это почему?

«Да потому, что ты в один год успеешь сказать то, что другие только в два года скажут, ну, вот, через три года всю эту премудрость и одолеешь».

Вот противный!

Я надулась и замолчала.

«А интересно, который то теперь час?» через секунду говорит он: «Будь, Мусенька, добра, посмотри пожалуйста».

Ну, как на это не ответить?

Я лениво так, будто нехотя, вынимаю часы:

- Половина четвертого, - отвечаю я таким тоном, будто я всю жизнь только то и делала, что на часы смотрела.

В это время тетя Лидуша начала рассказывать про все, что они видели в Швейцарии. Красиво там, видно, ужасно: горы высокие-превысокие, и даже летом на самых верхушках снег лежит; там же громадные ледники; тетя говорит, что если вскарабкаться туда совсем наверх, так они там особенно красивыми кажутся.

Вот тут уже я ровно ничего не понимаю. Во-первых, что может быть красивого в леднике? И во-вторых, что за глупая мысль устраивать их так высоко? В такую жару - a там настоящее пекло - изволь-ка, когда что понадобится, карабкаться этакую высь, и времени сколько потеряешь, да и пока оттуда донесешь мороженое, что ли, или крем, так они и растают.

Или эти швейцары совсем-таки дурни, или я чего-нибудь да не поняла, a спрашивать не хотелось, еще опять противный Леонид Георгиевич на смех подымет.

К обеду пришли дядя Коля и Володя. Он все еще не в кадетской форме, наденет ее в следующую субботу и тогда явится во всей красе.

Тетя Лидуша привезла ему маленький фотографический аппаратик, только с собой его не захватила, потому что эту корзину с багажом не успели еще распаковать.

Хотя вся эта компания и сидела еще y нас, но в семь часов я все-таки отправилась к Любе. Там никого не было кроме меня. Мы с Любой пошли в её комнату. Не очень красивая. Там спит она и её шестилетняя сестра Надя.

Игрушек y Любы совсем нет, кукол тоже, она говорит, что уж целых два года, как больше не играет, a ей теперь одиннадцать лет, она старше меня.

В соседней комнате спят её оба брата, Саша, девяти лет, и Коля пяти.

Дети эти так себе, не особенно мне понравились: Саша каждую минуту из-за всего петушится и готов поссориться, a Надя ужасно кривляется, только малюська Коля миленький, толстый и большеглазый.

В чем я Любе страшно завидую - это, что ее держат как взрослую: она смотрит за младшими детьми, и если б вы знали, как они её слушаются! Ужасно она с ними строго разговаривает, - Она же садится за самовар, наливает чай, нарезает булки, накладывает варенье; y неё ключи от шкафа с печеньями, конфетами, наливками. И так это она аккуратно делает, прелесть! Если бы мне поручили шкаф со всякими вкусностями, я бы не утерпела, понемножку-понемножку то того, то другого пощипала бы, a она нет, ей это даже и в голову не приходит. Очень она хорошая девочка.

В половине десятого за мной прислали, и мамочка даже ничего не дала мне толком рассказать, живо-живо послала спать.

Батюшкины хитрости. - «Кумушки».

A батюшка то наш хитрющий-прехитрющий. Вызвал меня вчера по Закону Божьему, я ему Иова с шиком отрапортовала, двенадцать конечно поставил. Сегодня, не успел хитрюга этот в класс войти, как сейчас же:

«А ну-ка, чернокудрая Мусенька, может сегодня соблаговолите мне что-нибудь про пророка Иону рассказать»?

Хорошо, что я вчера урок все-таки выучила, а то бы скандал вышел. A он еще дразнится:

«И какой этот батюшка нехороший, второй день подряд бедную деточку мучит.»

Опять двенадцать поставил. A Таньку Грачеву так подцепил: ее тоже вчера вызывал, она и лапки сложила, да на сегодня книжки и открывала.

«Слабо, Танюша, слабо, кралечка моя», - говорит.

«На будущее время на батюшкино добродушие не надейтесь, a чтобы тот прискорбный случай крепче в головке остался, мы для памяти в журнал семерочку поставим. Нечего делать, видно придется Татьянушку в третий раз побеспокоить, a то четвертная отметка не из важных выйдет.»

Страсть милый наш попинька, a Таньке поделом.

Ермолаева нас на Законе тоже насмешила.

Ответила батюшке новый урок, a потом он ее и спрашивает:

«Куда был послан пророк Иона проповедовать?»

Она не знает, a соседка её, Романова, шепчет:

- В чужие страны.

«По Туркестану, батюшка,» - не дослышав толком, ляпает наша толстушка.

Батюшка рассмеялся, a про нас-то и говорить нечего.

«Другой раз, Лизочка, вы не верьте своим ушам, a верьте лучше своим глазам, да в книжечку до урока загляните, a то больно уже вы новые вещи сообщаете; вот я живу, живу, a про это еще и не слыхивал.»

Потом Ермолаевой проходу не давали, то одна, то другая пристает:

«Слушай, Ермолаша, a хорошо бы по примеру Ионы по Туркестану попутешествовать!» но та и сама смеется. Ужасно она добродушный теленок, но пошалить иногда тоже умеет.

Вот за русским так y нас настоящий скандал приключился.

На четвертой и пятой скамейке сидят наши самые долговязые, да ленивые. Надежда Аркадьевна их «кумушками» называет, потому что они вечно трещат и о чем-то торгуются. Вот «кумушки-то» и влетели. Была диктовка. Мало того, что красавицы эти все время советовались, да друг к другу в тетрадку заглядывали, - лучше придумали: разыскали преспокойно в книге кусочек, что диктуют, да и списывают. Даже не слушали, прямо до конца все и списали, да на беду перестарались, одну фразу лишнюю и всадили.

Взяла Барбоска тетради, просматривает и говорит:

«Дети, разве я диктовала вам эту фразу?» - уж не помню какую.

- Нет, - говорим.

«Так отчего же она у Марковой написана?»

Маркова ни жива, ни мертва стоит, как рак вареный красная. Барбос допрашивает, она молчит, глазами хлопает.

Просматривает Ольга Викторовна другие листки, a y Липовской, Андреевой и Зубовой то же самое.

Тут за них и принялись. Четыре соседушки-кумушки и y всех-то ровно, значит друг с друга списали, ну a первая-то откуда взяла?

Заглянула Барбоска в книгу, a фраза эта там целиком так и сидит.

Влепили им преисправно по единице за диктовку и по девятке за поведение, да еще длиннющее замечание в дневник написали.

Вот Барбоска зла была! да и Евгения Васильевна тоже, вся красная-красная. Они обе предобрые, шали сколько хочешь, никогда по настоящему не рассердятся, так больше, страху нагнать, но за ложь просто из себя выходят, «Женюрочка» чуть не дрожит вся. Да и правда, ведь уж это не подсказка, a совсем гадость.

Не любят этих красавиц в классе, дерзкие, распущенные, бранятся.

Ну, и подняли же они рев. Два урока не переставая хныкали, но на рукоделии опять разгулялись, благо учительница отметки выставляла.

За рукоделие-то мне семь. Не знаю, отчего моя работа какая-то серая, неаппетитная, a ведь руки y меня не грязней, чем y других. Надо будет домой взять простирать.

A m-lle Linde третий день не приходит. Неизвестно, она ли больна, или с сестрой что приключилось.

Четвертные отметки. - Приятный сюрприз.

Раздавали нам четвертные отметки. Я четвертая ученица: съехала немного, поступила-то ведь третьей. Это все противные письменные работы, и ведь обидно, что настоящих ошибок никогда не бывает, a напишешь какое-нибудь «какшляешь» вместо «кашляешь» ну и до свидания двенадцать.

Баллы y меня хорошие, девяток не водится, только рисование и рукоделие совсем швах - по семерке.

Так мне совестно перед Юлией Григорьевной, так бы хотелось ей угодить, но что больше стараюсь, то хуже выходит.

Недавно как то сказали нам принести на урок рисования яблоко и кисть винограда. Уж это, вы можете мне поверить, что y всякой что ни на есть разини и растеряхи и то и другое оказалось. Велела Юлия Григорьевна положить их на парту и рисовать.

Я обрадовалась; ну, думаю, это не трудно: - большой круг, a рядом много маленьких кружочков один на одном. Но это только так казалось, a на самом деле яблоко y меня вышло чересчур круглое, потому что я его по бумажке обвела, знаете как вместо циркуля устраивают? (проткнуть две дырочки, в одну булавку, что ли, вставить, a в другую карандаш и вести). Потом тоже я не знала, куда тень класть, и положила с обеих сторон. A виноград… Когда я его нарисовала, мне почему-то припомнилась задача из Евтушевского: на заводе ядра уложили так, что в первом ряду было одно ядро, во втором два, в третьем - три, в четвертом - четыре и т. д. Сама не знаю, отчего мне представилось, что ядра эти были уложены именно так, как мой несчастный виноград; только там они наверно покруглее были, потому что виноград я раньше яблока рисовала и от руки, не догадалась еще циркуля устроить, вот кружки не очень круглые и вышли.

На французском пришел инспектор раздавать аттестации. Отчего-то мне вдруг так страшно стало, боюсь, да и только, уж меня и Надежда Аркадьевна успокаивала. A ждать ведь долго, пока до буквы С дойдет.

Наконец.

Посмотрел, внимательно все высмотрел и говорит:

- Хорошо. Очень даже хорошо, только пожалуй в академию художеств не примут, а? Как думаете?

Сам улыбается, весь свой миндаль так на показ и выставил, a глаза смеются.

Люба двенадцатая ученица, Полуштофик - восьмая, Тишалова - восемнадцатая, Танька десятая, Юля Бек - двадцать пятая, Зернова, конечно, первая, a «Сцелькина» тоже первая, только с другого конца.

Мамочка и папочка очень довольны остались моими отметками и сейчас же со мной честно расплатились. У нас по условию за каждое двенадцать на неделе - гривенник полагается, a за каждое двенадцать в четверти - полтинник. Их y меня оказалось целых три, a потому я и с мамочки, и с папочки по полтора рубля получила, да еще по полтиннику за все остальное вместе, итого четыре рубля - целый капитал.

A тетя Лидуша что выдумала! Она знает, как я давно мечтаю попасть в оперу, ведь никогда в жизни не была, вот она мне сюрприз и устроила - раздобыла билет на «Демона». Завтра едем. Я страшно - страшно рада!

«Демон». - Мои мечты.

Господи, как в театре хорошо было! Я до сих пор еще в себя не могу придти.

Народу собралась там тьма-тьмущая, потому что в этот день был манифест… то есть.. Нет, ерунда какая, манифест это совсем другое, это, кажется, что Государь говорит или пишет, когда y него наследник рождается или он женится, - на радостях одним словом (кажется, не напутала?). Ну, a оттого, что «Демона» давали, чего ж царю уж так особенно радоваться? Он его ведь, должно быть, видел. В этот же вечер был… как его?… Да, бенефис (ужасно похоже!) того самого актера, который Демона изображал.