В летаргию и обратно Януш Ника

15 июня: День, когда я ничего не поняла

Открываю двери киевской квартиры и зажмуриваюсь – у меня есть решение, которое я очень хочу озвучить Антону: еще полгода в агентстве, но в должности писателя текстов, а не лидера группы. «Писатель» должен смягчить приговор Антона. И сегодня на работу я не пойду, позвоню, что случилась непредвиденная задержка поезда, – и у нас будет выходной вдвоем!

Войдя в прихожую, замечаю, что прямо под ногами не стоят пять пар огромных кроссовок и не валяются в беспорядке носки и кепки. В углу нет футбольного мяча и боксерской груши. Шкафы не заперты, полки пустые.

– Антон! Что случилось? Ты где?

Заглядываю в спальню: вижу, исчезли фотографии Антона, книги, диски, ноутбук со столика. В ванной нет гелей, шампуней, зубной щетки, дезодорантов – его полка девственно пуста.

Никакой записки в доме не обнаруживаю. Набираю номер, но после первого гудка идет обрыв связи. Опускаюсь прямо на пол и набираю эсэмэску. Через пару часов приходит ответ, что доставить ее абоненту невозможно.

Понедельник, 18 июня

В выходные дни обзванию всех друзей, мне отвечают неохотно, как попрошайке у Флоровского монастыря, и быстро завершают разговор. Мама Антона тоже отвечают предельно любезно: «Ты же знаешь, Ланочка, он – такой. Если что задумал, никогда не советуется и никого не посвящает. Поговори с ним сама».

Кира удивляется моему вопросу, не знает ли она, где Антон, – ясное дело, она не знает. И спрашивает:

– Ч-чем я могу тебе п-помочь? Хочешь, ч-чаю с тобой попью? Или в-водки? – когда она взволнована, заикается больше обычного.

Пока я была в Одессе, Антон вывез все вещи из нашей квартиры. И теперь игнорирует меня уже четвертый день. Я сижу в офисе, но голова моя опухает от мыслей.

Антон бросил меня.

Я не ответила ему до среды, как он хотел, уехала в Одессу. И он бросил меня.

Я злюсь, негодую, обижаюсь и тоскую одновременно, и громко хлюпаю носом, когда невидящими глазами смотрю в монитор. Одесский пляж, ресторан и анекдоты кажутся мне теперь настолько далекими и нереальными, как будто случились в ледниковый период. Я расклеиваюсь и ничего не могу с этим поделать – ни строгие уговоры самой себя сосредоточиться на Минкульте, ни старт проекта для одесских обувщиков, ни планы поговорить с руководством о понижении в должности, чтобы стать копирайтером, – ничего не помогает. Только раз за разом бегаю в кухню и хлещу попеременно то чай, то кофе. Ненавижу себя такой, ненавижу Антона за то, что он бросил меня, ненавижу агентство за то, что я здесь в рабстве, ненавижу все…

Да, без «чая с водкой» и Киры, пожалуй, не обойтись. По-видимому, мои постоянные всхлипывания, Ниагара в носу и глухой жалкий голос подругу обеспокоили, так как она по телефону назначает мне обеденный перерыв в одном из кафе в Пассаже – рядом с офисом нашего агентства. Для нее это означает протопать пешком через весь центр.

Мы сидим на террасе кафе. Говорю в основном я – Кира молча слушает и время от времени протягивает новую салфетку, которую я прикладываю сначала к мокрым глазам, потом к мокрому носу. А говорю я, что Антон – сволочь, он должен был еще немного подождать, так как я уже почти приняла решение. Нет, из агентства я пока не уйду, не знаю, получится ли работать меньше, чем сейчас, но я буду работать писателем. И еще он сволочь потому, что все время давит на меня, чтобы я, как он говорил, самореализовывалась. Мы сидим уже второй час – наши с подругой официальные перерывы закончились, но мы не уходим. Наконец я замолкаю, и через паузу Кира аккуратно произносит:

– Прости, что говорю тебе это… Но знаешь, что я слышу в твоих слезах-стонах, дорогая?

– Да?… – я замираю, так как моя подруга профессиональный психолог. И еще почти всегда очень прямолинейна. То есть в этот момент может последовать психологический удар ниже пояса, за который впоследствии, как это часто бывает, я буду ей очень благодарна, но именно сейчас захочу разорвать на части. – Что?…

– В т-твоих словах я слышу примерно следующее: «Любимый, жди меня вечно, ведь я не могу принять решение. Жди меня вечно, ведь я трусиха. И пока буду трусить, останови свою жизнь и жди меня. Для меня пока на первом месте агентство, так что продолжай готовить и вести хозяйство, продолжай под утро встречать меня дома, но все равно жди меня».

– Да?…

– Ну… – смягчается Кира, – я немного утрирую, но только немного. Ты сколько уже вот так р-работаешь? Два года? Три? Четыре дня в неделю приползаешь домой в шесть утра, а в субботу и воскресенье отсыпаешься, то есть тебя с ним по выходным тоже нет. Ну, вот и…

– Да?…

Я только и могу, что ошеломленно дакать, поскольку Кира первый раз говорит мне это так жестко.

– Да. Ты складываешь в одну корзину детские мечты, взрослые мечты, желания и планы по самореализации при полном и эгоистичном отсутствии внимания к собственной личной жизни. И именно игнорирование Антона из-за работы, я так думаю, а не твоя самореализация и погнала его от тебя. Работа в агентстве так тебя поглотила, что просто убила вашу пару. Притом что работу эту ты недолюбливаешь.

– Да?…

– Нелюбимая работа п-против Антона – слишком большая жертва, тебе не кажется?

– Да?…

Если бы это был боксерский ринг, я бы сейчас сама повалилась в нокаут – слова Киры стопудовыми гирями били меня по голове. Чч-черт, спасибо за «прекрасный» обед, дорогая подруга.

Звонит мобильный – мой ассистент Миша интересуется, где я и помню ли о совещании с Клиентом – представителями винного бренда, для которых мы готовим проект с Минкультом. Совещание состоится через полтора часа. Все еще всхлипывая, прошу его позвонить Клиенту от моего имени и попросить перенести встречу на завтрашнее утро – у меня форс-мажорные обстоятельства. И добавляю, что в офис сегодня уже не вернусь – я сильно заболела. Но до завтра, надеюсь, пройдет.

Я отпускаю Киру на работу, а сама остаюсь сидеть истуканом на террасе. Стараюсь впитать то, что она только что сказала мне – словно окатила холодным душем. Потом заказываю бокал вина и огромный кусок торта, не понимая толком, хочу ли отпраздновать свой нокаут или себя пожалеть. До конца дня решаю не думать, не принимать никаких важных решений и вообще ничего не предпринимать. Только пить, есть и смотреть на прохожих.

19 июня

– Что-то ты закисла в последние дни, – говорит мне директор агентства Виктор, растягивая губы в улыбке. Как только мы с Мишей вернулись со встречи с винным Клиентом, он вызвал меня к себе в кабинет и, вероятно, приготовился ужалить. – Вчера тебя полдня не было в офисе, позавчера – весь день на кухне за чаем, на прошлой неделе – поездка в Одессу и пятничный прогул. Что происходит, дорогая?

Почему, когда мне плохо, меня все вдруг сговорились называть «дорогая»? И почему это звучит как «последняя дура»?

– Да, что-то происходит, – когда на меня давят, я могу пойти и ва-банк. – Например, то, что агентство не поощряет отпуска сотрудников и я уже третий год без отдыха. И, например, то, что агентство поощряет работу до утра.

Я замечаю, как директор напрягся – жало вместо меня вонзилось в него самого. Я прекрасно понимаю, почему он вжался в свое кресло, но он все же шипит в ответ:

– Если сотрудник сидит на работе за полночь, это говорит только о его неумении правильно организовать свою работу. Так, чтобы уходить домой, к примеру, не позже восьми вечера.

Терять мне нечего. Странное дело, когда Антон ушел, моя работа в агентстве показалась мне вдруг совершенно ненужной и бесполезной. Я и раньше несколько лет терпела ее для галочки в резюме, но почему-то сейчас даже эта галочка стала мне совершенно безразлична. Я смотрю на себя со стороны: загнанная белка в вечном колесе. Суетится ради целей, совершенно чужих и бесполезных лично для нее. Реализовывает поставленные кем-то, но не ею, задачи. Гробит здоровье на проектах, которые уже через месяц ни для кого не будут иметь никакого значения. Разрушает свою семью во имя этих чужих целей и задач.

Типичный офисный планктон.

Поэтому мне наплевать, как директор отреагирует на мою следующую реплику, – высказать это следовало давно.

– Дело совершенно не в неумении конкретного сотрудника организовать свою работу. А в банальной жадности агентства. В погоне за деньгами мы участвуем во всех тендерах, нагребаем проектов, под которые у нас не хватает людей, и соглашаемся писать проекты и даже беремся их реализовывать в сроки, в которые объективно, – я намеренно выделила это слово ударением, – невозможно ничего реализовать. И все из-за нежелания упустить прибыль. А при вечной текучке молодых специалистов у нас получается сильнейшая перегрузка опытных сотрудников. Они выгорают на работе. Но они же люди. В первую очередь.

Директор еще больше вжимается в кресло. Его лицо багровеет.

Плевать.

Я встаю с ранее предложенного мне места и смотрю на него сверху вниз.

– Ладно, подожди… Не уходи, – говорит он вдруг. Его голос изменился. Глаза из-под очков смотрят более приязненно. Он ослабляет галстук и расстегивает верхнюю пуговицу ворота. – Ты не обвиняй агентство в смертных грехах, а предложи пути оптимизации. К примеру, как заинтересовать молодых, чтобы они стали для тебя опорой. Ну, там, возможно, серию тренингов или еще чего… Подумай. И подумай, что лично ты готова сделать для улучшения ситуации.

Хитер, подлец. Очень знакомая тактика – до тех пор пока сотрудник выгоден, его надо удерживать. И здесь есть несколько вариантов: либо еще немного потерпеть неугодного, но тем временем втайне подыскать другого кандидата, либо, если недовольный очень ценен для компании в принципе, умеет вести за собой молодых и сам может развиваться дальше, поступить совершенно наоборот – предоставить недовольному больше полномочий. То есть повысить в должности, увеличить зарплату, добавить функционала и дать больше свободы. Справится – хорошо для всех, для агентства в первую очередь. Не справится – тем более будет повод уволить.

Что директор задумал относительно меня, я не знаю. Но мне это безразлично.

– …но не сейчас, – между тем продолжает директор. – Сейчас и правда тебе надо встряхнуться, отвлечься. Хочешь в Италию? Во Флоренцию?

Я вопросительно смотрю на него, пытаясь понять, что задумал этот лис. Он считывает мой взгляд и продолжает:

– Нет, не совсем в отпуск. У нас намечается проект с итальянским производителем бытовой техники, а у тебя уже есть опыт продвижения этой группы товаров – холодильники. Намечается годовой контракт. Пока все еще в стадии переговоров, и веду переговоры лично я. Но для лучшего ознакомления с бизнесом Клиента есть возможность поехать к нему в головной офис. Во Флоренцию. Как ты на это смотришь? Да, забыл сказать, что рабочих дней там будет два, а еще три дня будут свободными.

– Еще кто едет?

– Я, креативный директор Дарья. И ты. Если захочешь.

– Спасибо, Виктор. Я подумаю, – говорю я. – Сколько у меня времени на раздумья?

– У тебя его нет. Решение нужно принимать сегодня. Если согласна, завтра приноси документы для оформления визы.

Я выхожу из кабинета озадаченная. Мне действительно необходимо подумать. Потом быстро возвращаюсь.

– Если откажусь, ты дашь мне отпуск? Мне надо не менее трех недель.

Теперь Виктор смотрит на меня озадаченно. По-видимому, счел нахалкой.

И снова плевать.

И еще я четко осознаю, что Виктор специально обыграл все так, как будто презентует мне эксклюзивную возможность заграничной командировки. Ведь ни он, ни Дарья не говорят на английском. Во всем нашем агентстве только я закачивала иняз и свободно владею этим языком. Значит, он с самого начала собирался брать меня на переговоры.

А раз так, то решение созрело у меня молниеносно. Я и рыбку съем, и косточкой не подавлюсь: сначала поеду во Флоренцию, а затем уйду в отпуск. Если решусь на новации с молодыми сотрудниками агентства, все равно, не набравшись сил, внедрять их не буду. Бессмысленно. Да и, честно признаться, захотелось выместить свой гнев за ситуацию с Антоном на директоре – пусть знает, чья нога сейчас на педали тормоза. Не все ему тиранствовать безнаказанно. Да и тиранствуют над нами ровно столько, сколько мы сами позволяем – почему я иногда об этом забываю?

19 июня – 1 июля: Дни жестокого одиночества

Я ненавижу ждать.

Я НЕНАВИЖУ ЖДАТЬ.

Но сейчас моя жизнь одно сплошное ожидание.

Я все время жду. Жду, жду, жду… Раз за разом прикипаю к электронному ящику и жду письма. Хотя бы короткое: «я здесь», «я жив» или «я прочел». Неважно, что, я делаю, чем занимаюсь, – мои дни похожи один на другой, потому что проходят в ожидании.

Ожидание стало моей фамилией – Лана Ожидание.

Напиши мне, Антон, постоянно думаю я. Или позвони. Лучше – позвони. Пожалуйста. Выйди на связь. Я так хочу увидеть тебя и услышать твой голос. Сейчас это самое главное в моей жизни – чтобы ты подал хоть какой-то сигнал.

Знаю, что ты тоже обо мне думаешь – хотя бы изредка. Между нами всегда существовала какая-то необъяснимая связь. Мы с тобой уже сто лет знакомы, делили пространство и время, но каждый раз после разлуки (даже если эта разлука была условной – мои поздние возвращения с работы) нас сильно тянуло друг к другу. Мы неотрывно смотрели друг другу в глаза, между нами пробегал ток, была какая-то особенная связь, которая казалось мне нерушимой. Помнишь, когда я несколько раз сопровождала тебя на съемках и выставках, мы не замечали никого вокруг, словно были одни?…

Твои глаза. Волосы. Голос. Руки. Смех. Забота, усталость, настроение – хорошее и не очень. Внутренняя сила и свобода. Уверенность в себе. Чудачества и легкое занудство. Вспыльчивость и некоторая категоричность. Даже твое ворчание сейчас мне кажется милым. Я соскучилась. Очень сильно соскучилась. Безумно хочу тебя увидеть. Обнять.

До сих пор не могу поверить, что ты просто так нежданно-негаданно исчез. Я давала тебе несколько дней. Все ждала, что ты объявишься к исходу третьего дня. Даже пришла пораньше с работы, приготовила ужин и зажгла свечи, хоть и ненавижу такую банальность. Но – зажгла и ждала.

Прислушивалась к шуму лифта. Дважды у меня замирало сердце, когда лифт останавливался на нашем этаже – но это были всего лишь соседи. Выглядывала в окно, мне казалось, что вот-вот ты покажешься из-за угла соседнего дома.

Спать легла в четыре утра. Ты не пришел.

Но и спустя четыре, пять дней, неделю, полторы, сейчас – я все еще жду тебя. Купила твою пенку для бритья, похожую зубную щетку – чтобы они напоминали о тебе. Создавали иллюзию, что ты – есть.

Я жду тебя постоянно. Томительно, долго, отчаянно. По ночам просыпаюсь от шорохов – в каждом звуке мне чудишься ты. Ты открываешь ключом дверь, тихонько копошишься в коридоре, шумишь на кухне. Проходит несколько долгих секунд, прежде чем я соображаю: это бьется муха о стекло, ухает первый утренний трамвай или мусорщики во дворе вытряхивают баки.

Тебя все нет. Если бы я знала, где ты, я бы без раздумий к тебе побежала. День это или ночь, удобно или нет – побежала бы. Чтобы вернуть все, как было. Чтобы вернуть НАС. Дважды за эти две недели я караулила тебя у твоего дома. Приходила вечером, отсчитывала пятнадцатый этаж и ждала. Смотрела на горящие окна твоего дома, как на звездное небо в надежде увидеть свою звезду. Но ни в первый, ни во второй раз свет в твоих окнах так и не зажегся…

Ты уехал в командировку?

Во всяком случае, именно эта мысль меня сейчас поддерживает: ты уехал. А коль так, скоро вернешься и тогда обязательно позвонишь.

Я не допускаю даже мысли, что это конец. Командировка, чудовищная ошибка, странное недоразумение, все что угодно, но только не конец. Все просто не может вот так закончиться.

Да, такие отношения, как у нас с тобой, скорее всего, никогда не будут простыми. Мы будем разными, будем ссориться, что-то доказывать друг другу и не соглашаться – мы с тобой слишком разные. Но разве это так уж плохо? Возможно, это и есть та соль, благодаря которой наша с тобой жизнь никогда не будет пресной? Возможно, именно из-за этих постоянных различий мы будем дарить друг другу неоценимый опыт, будоражить друг друга и вдохновлять? Вернее, это даже не вопрос – это утверждение: именно так все и будет. Именно так это сегодня у меня и происходит. А у тебя?…

Я чувствую: химия между нами за три года не только не исчезла, наоборот – усилилась. Значит, все не просто так. Вспомни все свои другие романы, Антон: было ли так у тебя когда-нибудь до нас? У меня точно не было… Знаю: наши жизни друг без друга будут сплошным враньем и притворством.

Я чувствую себя осиротевшей. Внутри с каждым днем все больше разрастается пустота. Не могу ни остановить ее, ни чем-то заполнить. Не могу избавиться, не могу спрятаться. А как у тебя?… Что ты чувствуешь где-то там, далеко от меня? О чем думаешь?… С кем ты там?… Какие люди тебя сейчас окружают?…

Выйди на связь со мной, Антош. Пожалуйста. Напиши мне или позвони. Я не верю, что тебе все равно. Я очень жду и надеюсь.

В старшей школе Антон был классическим «плохим парнем». Шумные компании пьяных подростков, много выпивки, ночные гонки на байках по городу на огромной скорости, травка украдкой на заднем дворе школы… В то время многие его школьные и дворовые приятели пробовали наркотики и посильнее. Многие потом серьезно подсели на иглу, а некоторых давно уже нет в живых.

Антон славился взрывной непримиримостью характера – делал что хотел, никого не слушал, презирал все установленные правила, за что был дважды исключен: один раз – из школы, другой – из института. Умудрился самостоятельно поступить на бюджетное обучение на сложный факультет (механико-математический) сложного вуза (Киевский политехнический институт). Поступил, потому что всегда, даже в пьяном угаре, считался способным. «Твоим бы талантам еще бы голову», – хором вздыхали мать и школьные учителя.

В студенчестве Антону и вовсе, что называется, крышу снесло. На лекциях не показывался, вместо этого каждое утро помногу часов проводил в спортивном зале на тренировках по самбо. Вскоре все его тело налилось железом, кулак стал угрожающим, а удар – смертельным и легко отключал даже самого задиристого оппонента. Далее – налеты на ночные магазины, разбой и стремительное исчезновение в темноте улиц – только рев мотора его байка да легкий привкус бензина на губах у растерянных продавцов. Ни один городской праздник не обходился без жестокой драки с участием Антона прямо на центральной площади города. Израненные тела, расквашенные носы, дрожащие окровавленные руки… Собственные окровавленные руки Антон однажды умудрился помыть прямо в городском фонтане, чтобы остановить кровь. Руки опухли, началось заражение. Три месяца на больничной койке, многонедельные рыдания матери, заведенное дело в милиции, «душевный» разговор с лейтенантом, административный штраф и угрозы упечь за решетку надолго, если нечто подобное повторится. Антон понимал: ему повезло. Ведь если бы в милицию заявили все те, кто дрожал при звуке его байка по ночам, за решетку его упекли бы немедленно. А так – повезло.

(Когда мы только познакомились, мама, которая уже догорала, так мне и сказала: «С кем ты сошлась? Ты еще намучаешься с этим уголовником»).

Когда ему было двадцать, он сам попросился в армию, несмотря на обязательную военную кафедру на его факультете. Просто пришел в военкомат и сказал: «Берите», чем немало озадачил армейских офицеров – обычно парни изо всех сил стараются откосить. Когда майор во вверенном ему участке проверил парня на физическую крепость, удивился еще больше: основная причина «откоса» всех нынешних новобранцев – хлипкое здоровье. Этот же здоровяк не только бил все установленные нормативы, но и подначивал: «Берите в самые сложные войска. В условия пожестче».

Напоследок майор задал лишь один вопрос:

– Почему?

– Я – угроза для спокойствия матери. Надо залечь на дно.

Майор понимающе кивнул и постановил: явиться через две недели. Десантные войска. Житомирская область.

Средний новобранец в Украине служит год-полтора. Антон провел в армии два с половиной. И новую смену набрать не могли, да и сам он на дембель не торопился.

Нельзя сказать, что «армия сделала из него достойного человека», как сказал бы отец Антона (если бы с ними жил. А так у него уже полтора десятка лет была другая семья, и отношения между отцом и сыном сводились лишь к поздравлениям с днем рождения и часовой проповеди на тему, как важно стать достойным человеком. «Отстойным человеком», – всегда язвил Антон в ответ). Да, на учениях Антон подрастерял дурной адреналин молодого самца – ежедневные изнуряющие тренировки, основной рацион солдата перловая каша, сотня прыжков с парашютом с вертолета на высоте километра, выживание в экстремальных полевых условиях и общий уклад системы («дебилизм системы») заставили его притихнуть.

Но только внешне.

Теперь вся его энергия направлялась внутрь себя: что он такого должен сделать, чтобы спрыгнуть с системы? Что он может сделать прямо сейчас, чтобы перестать быть винтиком огромного механизма под названием «обычная повседневность», этого огромного жернова, перемалывающего всех и вся? За что зацепиться? Как сойти с этой гонки, ведущей точно к смерти и с каждым годом ускоряющей свой бег?

– Когда же ты остепенишься и женишься, сынок? – бывало, говорила в то время мать.

Совершенно невпопад. Абсолютно не чувствуя настроений сына. Антон старался быть снисходительным к матери, но все же, уходя от докучливых вопросов – вполне обычных для матери, стал избегать ее.

На последние копейки снял самую дешевую квартиру, которую только смог найти в Киеве, и затих.

Несколько последующих лет ушли на вопросы и поиски ответов. Антон заставил себя заочно окончить институт – просто потому, что ненавидел незавершенные дела. Чувствовал: они крадут у него энергию, не давая двигаться дальше.

Ночами разгружал вагоны с мукой и углем, днем разносил рекламные листовки по почтовым ящикам. Работал охранником издательского дома и ночного клуба, изучал компьютер и принципы заработка в Интернете. Влез в несколько компаний по сетевому маркетингу и почти год носился с баночками с волшебными пилюлями против всего на свете. Создал свой магазин по доставке этих самых пилюлек, а заодно и множества другой дребедени.

Но все это было не то. Антон четко осознавал: он ни на йоту не продвинулся к свободе, он все еще – часть гонки, которая его раздражает. Впрочем, «ни на йоту» – не совсем корректное определение. Антон четко усвоил правило, которое сделал главным принципом на многие годы: можно постоянно носить воду коромыслом, а можно построить водопровод. Он понял, что путь к желанной свободе лежит как раз через «постройку водопровода» – создание финансовых потоков, которые несли бы ему деньги, даже если он спит до обеда. Работа на разгрузках-погрузках, раздача рекламных проспектов, продажа баночек, охрана бара – это жизненные коромысла. Пока гнешь спину или тратишь время – копейки (но не больше) в кармане звенят. Как только остановился – все, краник перекрыт, денег нет. Постройка «водопровода» нужна для того, чтобы освободить драгоценное время и уделять его тому, что действительно интересно.

Антон пока еще не нашел, что именно ему интересно, но сама мысль о том, что, если ему понравится работать водителем троллейбуса, кондуктором или заделаться первоклассным плиточником-штукатуром и при этом иметь круглый счет в банке, его очень забавляла. Миллионер, свободный в своем жизненном выборе, – не к этому ли надо стремиться?… Кондуктор или штукатур – это сейчас совершенно не важно. Ведь когда у тебя есть возможности, можно посвятить себя любым делам. Интересным или значимым и полезным: очищать городские парки и пляжи от столетнего мусора (Антон иногда даже представлял себя в сером грубом фартуке с дворницкой метлой руках), очищать Днепр от многолетней грязи, помогать молодому таланту засветиться или финансировать важное научное открытие.

Да, тайком Антон признавался себе, что хочет прославиться. Только вот о плохой славе, как в юности, он уже не помышлял – перерос. Не то это было, так – малолетство и гормоны. Но и думать о славе ради славы ему было странно – мелко, что ли. Ему были непонятны все те участники телевизионных шоу, которые выпендриваются на сцене, а затем, по окончании телепроекта, чтобы их не забыли, устраивают пьяные дебоши или многократно женятся-разводятся, лишь бы только попадать на страницы СМИ. Это пошло, думал Антон, недостойно жизненной цели. И очень часто в конечном итоге ведет к деградации.

Антон искренне не понимал горячего стремления других стать «звездой» – моделью или актером, о более глупых занятиях в жизни он и подумать не мог. Он практически ежедневно видел, как модели проводят свои дни: однообразные и многократные повторения одних и тех же жестов на съемочной площадке, иногда при экстремально низких температурах в одних лишь трусах и на каблуках или в песцовых шубах, шапках и сапогах – при невыносимой жаре. В перерывах, пока непосредственно процесса съемки не было либо съемочная группа была занята другими моделями, незанятые откровенно скучали, не зная, чем заняться: играли в игрушки на своем телефоне, вели ленивые разговоры ни о чем по мобильному или между собой или дремали.

«И в этом вся их жизнь? – думал Антон, с неприязнью поглядывая на моделей (в то время он уже работал помощником на съемочной площадке). – Жизнь в том, чтобы тебя считали вешалкой для одежды и куклой для тонн вечно расплывающегося макияжа, лишь бы только твое лицо украсило страницы какого-то журнала (и о такой жизни мечтают половина подростков!)?»

Не лучшего мнения Антон был и об актерах. Что заставляет человека постоянно проживать чужую – не свою – жизнь? Испытывать чужие эмоции? Примерять чужие ситуации? Что?… Собственное эмоционально бедное и никчемное состояние? Скука? Унылость и однообразие собственной жизни? Если так, думал Антон, то разнообразь свою жизнь событиям – теми, которые тебе самому важны и интересны. Которые для тебя самого станут ценными. Попробуй пожить не понарошку, на сцене или на экране телевизора, а взаправду. Испытай свои собственные эмоции. Получи свой собственный опыт. И эта никчемность собственной жизни, размышлял Антон, у актера стократ усиливается на съемочной киноплощадке. Ведь здесь, как и у моделей, приходится один и тот же эпизод переснимать помногу раз, а значит – ИЗОБРАЖАТЬ одни и те же – ЧУЖИЕ – эмоции по многу-многу раз. Много раз ненатурально смеяться или без причин рыдать. Десятки раз не по-настоящему спасать или гибнуть. Притворно любить или дюжину раз фальшиво трахаться.

Извращение.

(Впрочем, еще через пару лет Антон все же откажется от категоричности этого суждения: став профессиональным фотографом и режиссером, он и сам начнет откусывать куски пирога под названием «шоу-бизнес», а большую часть заработанных денег – экономить. Он понял, что шоу-биз – это такое же ремесло, как кондуктор троллейбуса или плиточник, которое, впрочем, позволяет зарабатывать в разы больше этих обоих вместе взятых. Помня о своей цели – построить водопровод и жить так, как хочется, он открыл банковские депозиты для собственной безбедной жизни и вкладывал в «фонд имени себя», как он это называл. Пока, правда, этот фонд представлял собой второй банковский депозит, который Антон регулярно пополнял, и вскоре на нем скопилась круглая сумма.)

А еще Антону хотелось увидеть мир. Не просто курорты Турции, Египта, Черногории или Таиланда, столь популярные среди знакомых, а больше. Очутиться дальше – выше или глубже.

Запечатлевать необыкновенную красоту планеты. Замирать при виде ее великолепия и совершенства. Ведь в конечном счете, думал Антон, наша Земля – это и есть самое красивое, законченное и гармоничное, что только существует. Она подчинена самым непостижимым законам, рождает и поддерживает нашу жизнь. Триллионы лет назад родилась от мощного взрыва, миллиарды лет была облаком космической пыли, миллионами лет формировала атмосферу, воду – жизнь. Связана пуповиной со всей Вселенной и каждым из нас, живущих здесь. Ядро планеты и сегодня вращается, поддерживая гигантские температуры и мощное магнитное поле. Мантия под земной корой, по которой мы все ходим, думал Антон, и сегодня движется и формируется, и эти колоссальные энергии ощущают все – волнения океанов и материков, цунами и землетрясения. Мы думаем, что оседлали эту энергию – энергию Земли, самоуверенно полагаем, что являемся венцом природы и вершиной эволюции, но Антон всегда знал и чувствовал: НЕТ. Мы – вирус, распространяющийся стремительно и бесконтрольно, и самовольно и безнаказанно эксплуатируем и истощаем недра Земли.

С чего мы взяли, что можем выкачивать нефть и газ, разрушать озон и отравлять атмосферу? Почему считаем, что можем без последствий рубить вековые леса и поворачивать реки вспять? Исчерпывать запасы пресной воды и уничтожать океаны?…

Все эти бесчинства – войны за топливо и мировое господство, погоня за сверхприбылями, эксперименты с ядерными реакциями и бесконтрольная безнаказанность в отношении Земли – даром не пройдут. Ни для кого.

Все – заложники благополучия планеты.

Хоть Земля и работает мощно и, кажется, так будет длиться вечно, мало кто задумывается, размышлял Антон, насколько она уязвима. Для того чтобы такой вирус, как человечество, зародился и распространился, в космосе удивительным образом совпали редчайшие факторы: и удаленность Земли от Солнца, и скорость вращения на орбите и вокруг оси, и сила магнитного поля, и много еще чего другого, чего Антон не знал. Но даже эта скудная информация, почерпнутая из справочников и википедий, значила лично для него очень много: она удивляла, восхищала, будоражила, вселяла трепет. И заставляла беречь.

Все то, что узнавал, Антон явственно ощущал и сам.

Он обожал рассматривать звездное небо. Искать знакомые созвездия и удивляться мощи Млечного Пути. Представлять массивы миллионов галактик и восхищаться колоссальными просторами и энергиями в космосе.

Все то, что видел, все, что его волновало и восхищало, все, что приводило в восторг или заставляло задуматься, все это ему хотелось запечатлеть, продлить, удержать – и он фотографировал все больше и больше. Часто на следующий день, когда он сравнивал звездное небо со вчерашним снимком, оно было уже не таким. Не повторялись волны моря, не так лежали дюны в Сахаре, всегда другим был узор горящего пламени. Вроде бы все похоже, но все же не так, как вчера. Каждое мгновение больше не повторялось – Антон это знал и видел. Никогда. Ничего нельзя было вернуть, повернуть вспять или воссоздать. Можно было только запомнить – запечатлеть.

Вскоре снимки заполонили все пространство его квартиры, а еще чуть позже – стали основой того самого «водопровода», который начал его кормить. Антон постепенно научился продавать свои фотографии – авторские права на них. И поставил наконец первый плюс в своем дневнике.

Когда мы с ним встретились, у него таких плюсов набралось с дюжину. Он все меньше работал по необходимости, все больше – с воодушевлением и по зову сердца. «Мое призвание – небо, ветер, огонь, вода и земля», – бывало, говорил он. Тогда я не вполне понимала, что он имел в виду, скорее интуитивно ощущала: он был уже вне границ повседневности. В нем, самой его сущности и жизни, было больше удовлетворения, радости и свободы.

Свободы. Он уже мог жить так, как хочется.

И удивительное дело: Антон был очень непритязателен в своих запросах и потребностях. Ни бездумных трат, ни сумасшедших загулов. Ни дурной ругани, ни высокомерия, ни надменности по отношению к другим, ни чванства, ни спеси. Простота, скромность, умеренность. Ощутив наконец свободу, он как-то абсолютно серьезно мне заявил: «Не хочу быть вирусом».

Жизнь и рассуждения Антона для меня всегда служили примером.

Пятница, 2 июля: Время Италии. Флоренция

Флоренция прекрасна.

Как и вся Италия целиком – кусочек счастья посреди Средиземного моря. Эта страна мне кажется раем на земле: обласкана солнцем, морем, землей, горами, кухней, культурой, историей, археологией – всем тем, что меня всегда притягивало. В Италии женщина всегда чувствует себя Женщиной, а ребенок – любимым и счастливым. Италия была первой страной, в которую я попала, и до сих пор для меня с ней ничто не может сравниться. В мечтах я иногда представляю, как мы с Антоном нянчим внуков именно здесь, в Италии – где-нибудь на побережье Сорренто (а Одесса, признаться честно, лишь запасной вариант, который попроще в реализации)…

В Италии очень много маленьких городков, где узкие мощеные улочки сбегают от бескрайних виноградников к морю, где всегда уютно пахнет кофе, где ничего не меняется столетиями, разве что деревья становятся чуть ветвистее и толще. Здесь есть и вечные города, оставившие в истории невероятный след – Флоренция, Рим, Венеция… Когда я брожу по улицам Флоренции, иногда не в силах остановить пусть пафосные, глуповатые и неуместные, но совершенно искренние слезы: этот город-музей дал миру Да Винчи, Микеланджело, Галилея и многих других.

Поток моих мыслей прерывает Дарья. Она растерялась, когда на паспортном контроле в аэропорту пограничник ее о чем-то спросил.

– Лана! Эй, Лана! – кричит она с круглыми, как блюдце глазами. – Спроси, что он хочет. Он о чем-то спрашивает, я не пойму…

Я всегда наблюдаю эту метаморфозу, как теряются все, даже самые высокомерные и напыщенные, из-за языкового барьера и смотрят на меня просяще, мол, помоги с переводом.

Подхожу к кабине, за стеклом которой сидит темноволосый пограничник в очках и недружелюбно смотрит на Дарью, а теперь и на меня тоже, и культурно обращаюсь, дескать, не могу ли быть чем-нибудь полезна.

– Возможно, – недовольно отвечает очкарик. – Меня интересует цель ее приезда.

Я хоть и знаю ответ, но этикет переводчика диктует мне перевести слова пограничника Дарье, а затем ее ответ офицеру погранслужбы.

– Скажи, что приехала проституцией заниматься, – язвит недовольная Дарья и криво усмехается. Она уже пришла в себя и теперь негодует из-за того, что ее остановили. – Зачем сюда едет половина наших соотечественниц?

– Не советую, – одергиваю я Дарью и чувствительно наступаю ей на ногу своим каблуком, жестикулируя, чтобы она замолчала и не провоцировала пограничника («Господи, ну и дура же!»).

Но поздно.

Офицер, по-видимому, прекрасно уловил слово «проституция» – оно звучит на всех языках одинаково.

– Сколько вас? – кивает он мне. – Трое? Пройдите со мной.

Закрывает свой пост и жестом приглашает нас следовать за собой. Мы оказываемся в небольшой комнате с флагом Италии, двумя столами, несколькими стульями и кулером с питьевой водой. Пограничник показывает нам на стулья и объясняет задержание необходимостью установить наши личности. Далее просит приготовить паспорта – полиция снимет с них копии.

– И какова процедура установления личности?

– Будем связываться с консульством в Киеве и выяснять, на каком основании вы получили визы.

Когда он уходит, Виктор свирепо смотрит на Дарью, видно, что он очень хочет ей что-то сказать, однако сдерживается. Та опускает глаза. Я тоже молчу.

Мы не должны сидеть здесь долго, размышляю я. В Италию нас пригласила известная компания с серьезной репутацией, все необходимые документы оформлены, гостиница забронирована и проплачена, обратные авиабилеты на руках. Единственная сейчас возможная задержка – это консульство. Если кто-нибудь действительно будет звонить туда, то пусть лишь оно сейчас работает, ведь сегодня пятница и уже почти пять вечера.

Вообще-то, Виктор и Дарья – не только первое и второе лица в нашей компании, но и пара. Они вместе живут, хоть в агентстве уже давно сплетничают, что между ними не все гладко. Поговаривают даже, что Дарья подумывает об открытии собственного агентства за спиной у Виктора. И если это правда, можно легко догадаться, откуда она возьмет своих первых клиентов.

Лично я не захотела работать вместе с Антоном. А такой опыт у нас был – и не вполне удачный. Тогда это вызывало сплетни и кривотолки за нашими спинами. И в целом, думается мне, совместная работа почти всегда автоматически означает постоянные совещания – и в офисе, и дома. А там, глядишь, кроме работы и разговаривать станет не о чем (слава богу, до такой стадии мы с Антоном не дошли). Тем более мне не нравится ситуация, когда мой парень является еще и моим непосредственным боссом. Здесь мне даже неудобно поставить себя на его место: работа есть работа, и бывают разные моменты, а боясь обидеть сотрудника, ни задачу толком не поставить, ни распоряжения отдать, ни настоять как главное ответственное лицо на том, что считаешь правильным… Пара обречена стать начальником и подчиненным, и если кого-то это не устраивает – расстается.

Виктор и Дарья, похоже, попали в ловушку совместной работы. И мне снова пришло в голову, что я здесь неслучайно – но вовсе не потому, что буду играть роль переводчика. А как гарантия того, что эти двое скоропостижно не расстанутся и компания переживет их командировку.

Дарья тем временем говорит:

– Мало того что надо пройти через массу унижений – показать все мыслимые и немыслимые справки: о браках, доходах, расходах, – так еще и невозможно толком пройти паспортный контроль. Это возмутительно! Мы же нормальные люди и никакого отношения к нелегалам, желающим остаться здесь, не имеем.

– И вообще, – чуть позже раздраженно добавляет Дарья, – я хочу кофе. Но вынуждена сидеть здесь по их милости, черт их побери.

– Вот и помалкивала бы, идиотка!.. Никто тебя за язык не тянул, – шипит ей в ответ Виктор. Они уже даже не удосуживаются при мне изображать взаимопонимание.

Я слушаю вопли Дарьи молча. Меня, признаться, всегда раздражала позиция «это все они, я здесь ни при чем». Они нас задержали, они нас не выпускают, они выставляют бюрократические преграды при получении визы… Они, они, они. А я – белая и пушистая, поэтому мне все всё должны. Должны глупые шутки-провокации пропускать мимо ушей, должны сами пригласить в их перенаселенную страну, столь лакомую для иммиграции, должны предоставить кофе. Должны. Странная позиция – «мне должны». Нелепая и небезопасная. И вовсе не потому, что есть риск напороться на вот такого несговорчивого пограничника.

Спустя три часа сидения в аэропорту и получасовой поездки в город мы наконец поселяемся в отель. Наш «Бончиани» расположен в двухстах метрах от главной площади Дуомо с самым грандиозным собором Флоренции Санта-Мария-дель-Фьоре, колокольни и баптистерия.

Пятница, вечер, впереди несколько свободных дней в сердце Тосканы, а значит меня ждет много прекрасной архитектуры, великолепных скульптур, достояния галереи Уфицци, романтики моста Веккьо и красавицы реки Арно, превосходной кухни и отличного вина.

И ни одной мысли об Антоне: даю себе слово. Мне нужна передышка.

Виктору и Дарье я объявлю, что использую свое законное право на три свободных дня – два дня и один вечер, если точнее. С ними я решила не церемониться.

Когда через час мы с Виктором и Дарьей встретились в лобби отеля, я говорю им:

– Ну, все, коллеги, наши пути до понедельника расходятся. Вам – туда, мне – сюда, – я активно жестикулирую, показывая, куда именно собираюсь направиться. И уже делаю шаг в сторону выхода, всем своим видом показывая, что это решенный вопрос и переговоров не будет.

– Погоди, – окликает меня Виктор. Вижу, что мою манипуляцию «мы с вами раздельно» он раскусил, но отдать мне прямое начальственное распоряжение, чтобы я их сопровождала в свое свободное время, обещанное им самим, по-видимому, духу не хватает. Поэтому он тоже хитрит, делая тон вкрадчиво-просящим: – Может, ты нам поможешь освоиться? Сходим в ресторан, вместе поужинаем, а потом каждый пойдет гулять, куда захочет.

Когда долгое время работаешь офисным планктоном, интриги коллег или боссов, откровенные и завуалированные манипуляции и желание заставить сделать так, как им выгодно, видишь невооруженным глазом. Фактически пребывание в офисе становится игрой «кто кого»: кто кого поставит на место, нежно или не очень заставит что-либо сделать, явно или неявно выставит в выгодном (или невыгодном) свете, кто кого подсидит и так далее. Зачастую для успешного функционирования в офисе преуспеть в этом искусстве не менее (а нередко и более) важно, чем показать себя профессионалом своего дела. Я все это ненавижу – ни когда манипулируют мной, ни когда это приходится делать самой. Хотя, если быть уж до конца откровенной, манипулировать самой мне все же нравится больше, поскольку это априори более выигрышная позиция. Да и заставляю я, явно или скрыто, кого-то сделать то, что надо, не в своих личных целях, а почти всегда «во имя проекта». Так я себя, во всяком случае, оправдываю.

Настороженные глаза Виктора и контрастирующий со взглядом вкрадчивый тон просьбы помочь заказать в ресторане ужин уже включают меня в эту игру «кто кого», и я соглашаюсь. Но одновременно задумываюсь, какую выгоду или уступку от директора мне можно потребовать в ответ.

Мы идем в сторону пьяцца Дуомо. Меня страшно тянет пробежаться по улицам, за которыми я соскучилась за четыре года со времени последнего приезда, обойти вокруг и провести рукой по старинной кладке третьего по величине собора мира, заглянуть на площадь Синьории, проведать церковь Санта-Кроче, где покоятся Да Винчи, Макиавелли, Микеланджело, взобраться на холм – на пьяцца Микеланджело, откуда Флоренция видна как на ладони… Но у Дарьи снова круглые как пятаки глаза от флорентийских бутиков и надписей «Sale 70 %», а Виктор смешно шевелит ноздрями и одновременно прикрывает глаза, втягивая в себя ароматы, доносящиеся из кондитерских и тратторий, мимо которых мы проходим. Стекла его очков блестят на вечернем солнце.

Я наблюдаю за ними двумя, и мне наконец приходит на ум выгода: если я сегодня дарю им свой вечер, то в воскресенье махну в Рим. На целый день. За счет компании. Эта мысль рождается совершенно неожиданно, но чем больше я ее обдумываю, тем больше она мне нравится. Я уже несколько раз бывала в Италии, но в отличие от Флоренции посетить Рим, этот чудесный город на семи холмах, мне не довелось. Пару дней назад, накануне отъезда, когда я встретилась с Кирой и поделилась планами о предстоящей командировке в Италию, которая отвлечет меня от мыслей об Антоне, подруга мечтательно закатила глаза и изрекла: «Иногда мне вовсе без причин, без повода так хочется чего-то вечного и прекрасного… Так хочется в Рим».

Решено – Рим!

А Виктор и Дарья тем временем начинают ссориться:

– Бутиков со скидками полным-полно в Киеве. Мы же сюда не на шопинг приехали, – шипит Виктор гневно, обращаясь к Дарье, но демонстративно глядя в другую сторону. К слову, в последнее время, «шипеть» и «Виктор» почему-то сплелись в моем мозгу в стойкую ассоциацию.

– А тебе лишь бы поесть. Ты постоянно думаешь только желудком, – не лезет за словом в карман Дарья.

Мне совершенно неинтересно быть миротворцем при этой парочке, но если уж я дарю им этот вечер, то не хочу присутствовать при выяснении отношений. И еще: я, как и Дарья, тоже заинтригована флорентийскими бутиками и вовсе не прочь быстро пробежаться по ним (пока чтобы просто поглазеть). Поэтому говорю Виктору:

– Сразу за углом, если пройти в арку, – траттория, насколько я помню. Причем в ней едят преимущественно местные, а не туристы, а значит и кухня, и цены соответствующие. Предлагаю поужинать там. А преодолевая эти двести метров до еды, мы можем быстро заглядывать в бутики и сканировать их взглядом, что здесь есть интересного, чтобы потом вернуться.

Виктор и Дарья напряженно молчат. И тогда я решаю добавить все то, о чем только что думала:

– Вообще, я очень не хочу присутствовать при ваших ссорах и сглаживать углы, так что будьте добры. И после этого ужина наши с вами дороги расходятся – у каждого свои маршруты.

Интересное дело: вся эта ситуация – с Антоном, с этой поездкой, с ощущением того, что позволяю себя использовать, – разозлила меня, и теперь мне совершенно все равно, что обо мне подумают другие, в частности эти двое – боссы агентства. Более того, прямолинейность и высказывание напрямик собственных пожеланий и интересов мне очень нравится. Нравится быть злой – в этом состоянии, оказывается, много свободы!..

Мы с Дарьей заходим в ближайший обувной магазин и озираемся на пороге. Виктор остается на улице.

Пока я оглядываю полки, Дарья умудряется примерить первые туфли – на одной ноге у нее уже напялено что-то невероятно розовое с пухом и стразами. Она откидывается на диване на локоть и, словно открытый шлагбаум, выставляет одну ногу вверх.

– Ну как?

В это время стеклянная дверь магазина резко распахивается и с улицы забегает парень – худой, с заросшим лицом и всклокоченными темными волосами. У него массивные очки от солнца, поэтому черт лица не разглядеть. Темноволосый в прыжке подскакивает к Дарье, хватает ее сумочку, которую та беспечно отложила в сторону, чтобы не мешала любоваться розовым пухом на ноге, и выбегает на улицу. Через пару мгновений парень смешивается с толпой многочисленных туристов. Изумленная Дарья остается сидеть с одной поднятой над головой ногой. Ее рот открыт, а глаза вглядываются в толпу зевак, гуляющих по улице. Затем глаза сужаются, нога падает и Дарья вопит:

– О боже! Что это? Где Виктор?! Меня ограбили!

В окно витрины видно, как к магазину подходит Виктор и жестикулирует, мол, ну что вы там, когда закончите? «Пора в тратторию» – крутит пальцем Виктор, изображая «за углом».

После его появления Дарью подбрасывает на диване, и она в одной розовой туфле вылетает на улицу, отталкивает удивленного Виктора и бежит в направлении, в котором скрылся грабитель.

– Сос! – кричит Дарья. – Меня ограбили! Сумка! Держите вора!

Я тоже выбегаю на улицу и вижу, как Дарье удается выследить вора – теперь среди толпы туристов и зевак видно удаляющегося темноволосого парня и бегущую за ним Дарью. Надежды нет, но я тоже бросаюсь вслед за этими двумя – такой наглый грабеж среди бела дня просто возмутителен. И еще неизвестно, что Дарья носила в своей сумке: а что если там паспорт и другие документы?…

Тем временем темноволосый подбегает к мопеду, прислоненному к стене баптистерия, и, оседлав его, скрывается в одной из узких запутанных улиц Флоренции. Подоспевшая через пару секунд Дарья гневно стучит розовым каблуком по тому месту, где только что стоял мопед, и рассерженно сплевывает. От некупленной розовой туфли отскакивают пара стекляшек, катятся по мостовой и остаются там лежать, сияя на закатном солнце.

Я подбегаю к Дарье, почти одновременно со мной подскакивает Виктор. Мы растеряны. Лоб Виктора рассекают две резкие вертикальные морщины.

– Как это случилось?

Дарья рассказывает.

– А у тебя в сумке…?