В тени регулирования. Неформальность на российском рынке труда Коллектив авторов

1.1. Введение

В этой главе мы намерены очертить концептуальные рамки того явления, которое называется неформальностью на рынке труда.

Одним из первых, кто обратился к изучению этого феномена, был выдающийся британский антрополог К. Харт, исследовавший рынки труда в африканских городах [Hart, 1973]. В фокусе его исследований оказались вчерашние мигранты из сел, неквалифицированные работники, находившие в низкопроизводительной самозанятости основной (а часто единственный) источник средств к существованию. Самозанятость для них служила единственной альтернативой полной безработице, поскольку формальный рынок труда им ничего не мог предложить, а системы помощи безработным в этих странах не существовало. Введенное им понятие «неформальный сектор» было практически мгновенно подхвачено и стало активно использоваться экспертами Международной организации труда (МОТ) [ILO, 1972]. С этого момента началось победное шествие этого понятия в социальных дисциплинах и экономической политике. Оно не только вызвало к жизни огромный поток исследовательской литературы, но и было взято на вооружение официальными статистическими ведомствами всего мира, в частности – получило отражение в обновленной версии Системы национальных счетов (СНС-93). Позднее на фундаменте, заложенном Хартом, возникли более общие концепции «неформальной экономики» и «неформальной занятости», ставшие неотъемлемой частью понятийного аппарата современных антропологов, социологов и экономистов. Сегодня литература по проблемам «неформальной экономики», «неформального сектора», «неформальной занятости» насчитывает тысячи публикаций, и с каждым годом их число стремительно увеличивается.

Сам К. Харт не ставил перед собой каких-либо сверхамбициозных задач. Его цель была очень конкретной и достаточно скромной – показать неадекватность доминирующих представлений западных исследователей об анатомии рынков труда в развивающихся странах, которую они описывали по аналогии с тем, что привыкли видеть в развитых странах. С началом процесса модернизации из деревень в города устремился огромный поток мигрантов. Однако современный «капиталистический» сектор этих стран делал лишь самые первые шаги и был слишком слаб и мал, чтобы справиться с гигантским наплывом рабочей силы. Соответственно все те, кому не удавалось найти в нем работу, автоматически записывались западными исследователями в «безработные». В 1960-х – начале 1970-х годов не редкостью были оценки уровня городской безработицы в развивающихся странах порядка 50–60 % [Hart, 2006].

Харт убедительно показал, что все это – оптическая иллюзия, поскольку оказаться за бортом «капиталистического» сектора не означает остаться без работы и дохода. Такие «безработные» активно участвуют в разнообразных видах «неформальной» экономической деятельности, среди которых: мелкая уличная торговля, оказание разовых услуг, помощь соседям при ремонте жилья, поденная работа, вождение такси, попытки организовать собственный небольшой бизнес и т. д. Эти виды деятельности могут причудливо сочетаться как между собой, так и с другой «формальной» работой.

С точки зрения общепринятых статистических критериев определения статусов на рынке труда (рекомендуемых МОТ) все эти люди имеют занятие, приносящее доход, и принадлежат к категории занятых. Хотя их занятость носит во многом иной характер по сравнению с теми, кто трудится на крупных промышленных предприятиях или в правительственных учреждениях развивающихся стран, она не превращается от этого в безработицу. Для обозначения этого гигантского анклава экономической активности, не замечавшегося подавляющим большинством экспертов по проблемам развития, Харт и ввел термин «неформальный сектор». (Среди прочего он отмечал, что по степени предпринимательской активности «неформальный» сектор зачастую превосходит «формальный», так что с этой точки зрения не очевидно, какой их них ближе к «духу капитализма».) Более того, достаточно скоро стало ясно, что открытый Хартом неформальный сектор – универсальное явление, встречающееся во всех без исключения экономиках мира – не только развивающихся, но также развитых и постсоциалистических [OECD, 2009; Feld, Schneider, 2010].

В исследовательской литературе можно условно выделить две традиции, различающиеся отношением к феномену неформальности, – «дружественную» и «недружественную» [Maloney, 2004].

Первая представлена именами «классиков» изучения этой темы – К. Харта и Э. де Сото, а также такого известного исследователя как У. Мэлони и др. Такая позиция близка значительной части экспертов, работающих под эгидой Всемирного банка. Вторая тесно связана с деятельностью Международной организации труда и, возможно, ее наиболее полным и последовательным воплощением стала разработанная МОТ концепция «достойного труда» [ILO, 2002].

Согласно «дружественной» традиции, в тех или иных пропорциях «достойные» и «недостойные» места создаются и существуют как в формальном, так и в неформальном секторах, которые, следовательно, не поляризованы в виде двух жестко отделенных друг от друга кластеров рабочих мест, а образуют непрерывный континуум со множеством промежуточных градаций. Так, Мэлони пишет, что «в первом приближении мы можем представить неформальный сектор в развивающихся странах как нерегулируемый аналог добровольного предпринимательского сектора развитых стран» [Maloney, 2004, р. 1159]. Такой вывод коренным образом меняет нормативную оценку, поскольку свободное предпринимательство является источником и мотором развития, а сам предприниматель выступает главным «героем» капиталистического общества.

Какой-либо непроходимой границы, пролегающей между формальным и неформальным секторами, не существует – их связывают отношения активного «взаимообмена». Большие массы работников непрерывно перемещаются во встречных направлениях, переходя как из формальной занятости в неформальную, так и, наоборот, из неформальной в формальную. Такие переходы являются добровольным (и это важно отметить!) решением самих людей, выбирающих сектор занятости, по совокупности всех обстоятельств для них более «выгодный». В результате неформальные работники (во всяком случае, многие из них) предстают не как пассивные жертвы социальной эксклюзии, а как рациональные рыночные агенты, которые при выборе сектора занятости взвешивают потенциальные выгоды и издержки и исходя из этого принимают наиболее предпочтительные для себя решения. При таком подходе императивом для экономической политики государства становится установка на достижение оптимальной степени формализации рынка труда.

В рамках «недружественной» традиции рынок труда (прежде всего в развивающихся странах, но не только) предстает как резко сегментированный, с жесткой границей, разделяющей формальный и неформальный сектора: «достойные» рабочие места сосредоточены в первом кластере, тогда как второй служит «отстойником», куда стекаются «недостойные» рабочие места [ILO, 2002]. Вход в него является вынужденным, а не добровольным. Как отмечают сотрудники МОТ, «наша позиция заключается в том, что неформальные работники, попадающие в бедность, не могут быть добровольно неформальными ни в каком разумном смысле этого слова» [Kucera, Ronkolato, 2008, p. 326]. Неформальные работники предстают в этом случае как жертвы социальной эксклюзии, которым разнообразные институциональные барьеры (создающие сегментацию) закрывают доступ к «достойным» (т. е. формальным) рабочим местам. Вполне естественно, что при таком подходе императивом для экономической политики государства становится установка на максимальную формализацию отношений занятости, говоря более конкретно – на ликвидацию кластера «недостойных» рабочих мест путем полного поглощения неформального сектора формальным. В этом смысле борьба с бедностью начинает практически сводиться к искоренению (или сокращению) неформальности.

Спор между сторонниками «дружественной» и «недружественной» концепций не завершен. И дело не только в том, что существует влиятельная концепция двухъярусного неформального сектора Г. Филдса, сочетающая элементы обеих этих традиций [Fields, 1990]. С одной стороны, сторонники «недружественного подхода» признают чрезвычайную неоднородность неформальной занятости, в которой можно найти «все, что угодно». С другой, нельзя исключить, что она может играть достаточно позитивную роль в одних странах, но резко негативную в других.

Обсуждая наиболее общие концептуальные проблемы, возникающие при изучении неформальности на рынке труда, мы постараемся учесть и критически оценить аргументы, высказываемые в рамках обеих этих традиций. Глава состоит из шести разделов, включая введение и заключение. Следующий раздел посвящен анализу альтернативных моделей сегментированного рынка труда, где один из сегментов оказывается представлен неформальным сектором. В третьем разделе рассматриваются механизмы отбора в неформальность – побуждающие или вынуждающие работников занимать неформальные рабочие места. Состав неформально занятых будет сильно различаться в зависимости от того, какие из этих механизмов являются ведущими. В четвертом разделе оцениваются плюсы и минусы неформальной занятости, связанные с нею выгоды и издержки – как с точки зрения отдельных работников, так и с точки зрения всего общества. Пятый раздел посвящен обсуждению разнообразных факторов – экономических, социальных, институциональных, подталкивающих к растущей формализации или, наоборот, к растущей деформализации занятости. В заключении формулируются основные выводы из представленного анализа.

1.2. Дуализм на рынке труда

Естественной отправной точкой при теоретическом осмыслении феномена неформальной занятости могут служить модели дуального рынка труда. В них рынок труда предстает в виде двух отдельных (хотя и не полностью изолированных) секторов, каждый со своими особыми законами формирования занятости и установления заработной платы (именно поэтому в экономической литературе проблема неформальности нередко обозначается также как «проблема дуализма на рынке труда»). Такие модели являются частью обширного семейства подходов, известных как теории сегментированного рынка труда (СРТ), представляя простейшую их версию, когда число выделяемых сегментов оказывается минимально возможным, т. е. равно двум. Сосуществование двух и более сегментов, разделенных плохо проницаемой перегородкой, и составляет суть сегментации – или в частном случае дуальности – рынка труда.

Основной смысл идеи сегментации можно выразить с помощью двух взаимосвязанных вопросов. Является ли экономика (и рынок труда) интегрированным целым или ее правильнее представлять как набор малосвязанных (или вообще несвязанных) и неконкурирующих между собой сегментов? Для работника попадание в тот или иной сегмент рынка труда – это «судьба», которую трудно изменить, или лишь промежуточный этап в череде возможных межсекторных перемещений, во многом определяемых его собственными решениями (например, накоплением человеческого капитала)[5]? Неоклассическая теория и теории сегментированного рынка труда дают на них разные ответы.

Согласно неоклассической теории, рынок труда является единым и интегрированным, а отдельные работники делают свободный выбор среди множества различных рабочих мест, стремясь к максимизации суммарных выгод от рабочего места и руководствуясь при этом своими предпочтениями. Их труд вознаграждается в соответствии с имеющимся у них запасом человеческого капитала, а дифференциация в оплате труда следует за дифференциацией в производительности работников, зависящей в том числе от инвестиций в их человеческий капитал и от их врожденных способностей [Беккер, 2003].

Моделирование рынка труда как сегментированного (дуального) по тем или иным основаниям является вызовом неоклассической теории. Различные концепции сегментированного рынка труда (СРТ) объединяет то, что они подчеркивают фрагментацию рынка труда и отдают приоритет институциональным и социальным объяснениям формирования заработной платы и занятости по отношению к действию сил спроса и предложения [Taubman, Wachter 1986; Leontaridi, 1998]. Они переносят фокус внимания со стороны предложения (что характерно для неоклассических подходов) на сторону спроса на труд. Согласно им, дифференциация в заработной плате не столько отражает различия в знаниях и умениях работников (в накопленном ими человеческом капитале), сколько является следствием фрагментированной (сегментированной) структуры рынка труда и связанных с этим различий в механизмах зарплатообразования.

М. Уахтер отнес к концептуальному ядру теории СРТ четыре базовых положения, присущие любым ее версиям: 1) рынок труда состоит из двух или более сегментов; 2) механизмы формирования занятости и установления заработной платы в каждом из сегментов отличны; 3) мобильность между сегментами крайне ограничена, так что для многих работников занятость в нижнем сегменте оказывается ловушкой, откуда нет выхода; 4) в нижнем сегменте наблюдается масштабное недоиспользование рабочей силы в том смысле, что у многих попавших в него работников фактическая производительность оказывается устойчиво ниже потенциальной [Wachter, 1974].

Различные версии СРТ могут называть выделяемые сегменты по-разному, но в них всегда присутствуют относительно продвинутый сектор и относительно отсталый [Fields, 2009]. Речь может идти о «первичном и вторичном», «внутреннем и внешнем», «формальном и неформальном» секторах, о «ядре и периферии», о «сегменте хороших и сегменте плохих рабочих мест», о «сегменте высокооплачиваемых и сегменте низкооплачиваемых рабочих мест» и т. д.[6] Одна из критических проблем, с которой сталкиваются теории СРТ, связана с установлением границы, проходящей между секторами. Что она собой представляет? По каким основаниям ее следует проводить? Действительно ли она маркирует принципиально разные типы поведения предприятий и работников на рынке труда?

Во многих версиях теории СРТ межсекторная граница задавалась произвольно, исходя из тех или иных субъективных представлений о том, что такое «хорошие» и что такое «плохие» рабочие места. Как следствие, они становились легко уязвимыми для критики. Деление рабочих мест на два больших класса – формальные и неформальные – дает операциональное и интуитивно убедительное решение этой проблемы. Действительно, в развивающихся странах водораздел между формальным и неформальным секторами, как правило, виден даже невооруженным глазом, да и в развитых просматривается обычно достаточно легко. При этом можно ожидать, что демаркационная линия между этими секторами не будет чисто номинальной: поведение как предприятий, так и работников будет сильно отличаться в зависимости от статуса (формального или неформального), в котором они присутствуют на рынке труда.

В простейшем случае предполагается, что формальный сектор аккумулирует «хорошие» рабочие места (высокооплачиваемые, защищенные, требующие квалификации, с перспективой карьерного продвижения), тогда как неформальный – «плохие» (малооплачиваемые, социально незащищенные, не требующие квалификации, не сулящие карьерную перспективу). Соответственно важнейшим проявлением сегментации оказывается существование устойчивого межсекторного разрыва в заработной плате, когда формальные работники оплачиваются по более высоким ставкам, чем неформальные. Однако само по себе деление рабочих мест на такие группы еще не означает сегментации (рабочие места разного качества встречаются на любом рынке труда), которая появляется лишь тогда, когда вход в «хороший» сегмент рынка труда ограничен и кандидатов на работу в нем оказывается больше, чем он способен абсорбировать. В итоге не все желающие могут в него попасть и встают «в очередь». Соответственно другим важнейшим проявлением сегментации оказывается низкая межсекторная мобильность. С одной стороны, из-за высоких барьеров на вход в формальный сектор приток в него работников из неформального сектора остается ограниченным. С другой, из-за понятного нежелания расставаться с «хорошими» рабочими местами незначительным оказывается также и отток работников из формального сектора в неформальный.

В результате те, кто был отсечен от доступа к формальной занятости, встают перед выбором: либо трудоустраиваться в неформальном сегменте (куда вход свободен, что означает возможность всегда найти какую-то занятость с зарплатой, уравновешивающей спрос и предложение), либо становиться безработными. В этих условиях неформальный сектор становится своеобразной ловушкой с массовым недоиспользованием имеющейся здесь рабочей силы: по своим качественным характеристикам многие неформальные работники вполне могли бы прямо сейчас или после минимальных инвестиций в их человеческий капитал начать успешно трудиться на квалифицированных («хороших») рабочих местах, где отдача от них была бы намного больше, но из-за перекрытия каналов вертикальной мобильности они вынуждены оставаться на неквалифицированных («плохих») рабочих местах [Taubman, Wachter, 1986; Fields, 2009].

Но почему граница между формальным и неформальным секторами оказывается такой труднопреодолимой? Отвечая на этот вопрос, теоретики СРТ апеллируют к идее защищенной занятости, имея в виду «защищенность» от рыночных сил спроса и предложения. По наблюдению Д. Мазумдара, главное отличие между формальным и неформальным секторами заключается в том, что занятость в первом из них «является защищенной по какому-либо одному или сразу по нескольким параметрам, так что уровень заработной платы и условия труда в этом секторе остаются обычно недостижимыми для тех, кто ищет работу, если только им не посчастливится каким-то образом преодолеть ограждающий его входной барьер» [Mazumdar, 1976, p. 656]. Именно это дает возможность поддерживать заработную плату в формальном секторе на устойчиво более высоком уровне, чем тот, что наблюдается в неформальном секторе. Важно отметить, что защитные барьеры такого рода могут возникать не только на рынке труда – например, крупные компании, населяющие формальный сектор, могут снабжаться электроэнергией по сниженным (субсидируемым ценам); иметь доступ к квотам на получение иностранной валюты; получать эксклюзивные льготы на приобретение импортного оборудования и т. д. И поскольку трудно представить, чтобы подобный льготный режим мог существовать для небольших неформальных предприятий, этого может оказываться вполне достаточно для формирования устойчивого разрыва в заработной плате между формальным и неформальным секторами.

В принципе, здесь могут действовать самые различные факторы. Речь идет не только об институциональных механизмах, но также о механизмах, связанных с политикой фирм и даже установками самих работников [Fields, 2004a]. Наиболее распространенным можно считать представление о сегментации (дуализме) на рынке труда, связывающее ее с действием институтов и регулированием. Предполагается, что регулирование вносит избыточную жесткость в функционирование рынка труда, затрудняя адаптацию заработной платы. Если такое регулирование «вбивает» клин между заработками тех, кто им охвачен, и тех, кто нет, то возникает дуализм. Среди таких институциональных механизмов – установление высокой планки минимальной заработной платы; давление со стороны профсоюзов; поддержание высокого уровня оплаты труда в публичном («бюджетном») секторе; давление со стороны государства на крупные компании с тем, чтобы заставить их оплачивать работников по завышенным ставкам (известно немало случаев, когда правительства развивающихся стран давали ТНК разрешение на ведение деятельности только в обмен на обязательства по поддержанию высокой оплаты труда); жесткое законодательство о защите занятости. Действие всех таких институтов является избирательным: оно распространяется на предприятия формального, но не распространяется на предприятия неформального сектора. Отсюда – различие в механизмах зарплатообразования в том и другом.

Вместе с тем отсутствие межсекторного выравнивания заработков может быть также следствием политики эффективной заработной платы, проводимой крупными компаниями формального сектора. Они могут проводить такую политику, если дополнительные затраты, связанные с оплатой работников по ставкам выше рыночных, перекрываются дополнительной прибылью, которую им удается получать за счет повышения производительности труда или присвоения ренты. «Сверхрыночная» оплата может способствовать привлечению в эти компании более опытных и квалифицированных работников; положительно влиять на трудовую мораль, побуждая нанятых работников к более напряженному, ответственному и производительному труду; снижать текучесть рабочей силы, обеспечивая экономию издержек, связанных с отбором и подготовкой кадров. Во многих развивающихся странах, где значительная часть населения живет в глубокой нищете на грани физического выживания, к этому добавляется еще один важный эффект: давая работникам возможность нормально питаться, повышенная заработная плата может радикально улучшать их физическое состояние, обеспечивая тем самым значительный выигрыш в производительности. В любом из этих случаев поддержание заработной платы на высоком (эффективном) уровне оказывается в интересах самих фирм.

В неформальном секторе, где по большей части используется неквалифицированный труд, положительные эффекты, связанные с политикой эффективной заработной платы, могут отсутствовать или же у населяющих его мелких и мельчайших фирм может не быть достаточных финансовых средств для ее проведения. В этом случае, как и в случае институциональных барьеров, заработная плата в разных секторах будет поддерживаться на разных уровнях.

Наконец, существует достаточно экзотический вариант, когда «сверхрыночный» уровень заработной платы в формальном секторе может порождаться на стороне предложения на рынке труда. В развивающих странах многие предприятия, сталкивающиеся с сильными колебаниями в рыночном спросе, предпочитают нанимать работников на очень ограниченный срок, чтобы иметь возможности быстро от них избавляться. Если же спрос на труд со стороны таких предприятий малоэластичен, то тогда нанимающимся на них работникам может быть выгодно «вздувать» ставки заработной платы – скажем, поддерживать их в период сезонного спада активности на таком же высоком уровне, что и в период сезонного пика. Конечно, это грозит им увеличением частоты периодов безработицы на протяжении года; однако при определенных условиях проигрыш за счет более продолжительной безработицы будет перекрываться выигрышем за счет более высокой заработной платы. Как следствие, такая стратегия будет обеспечивать им больший годовой заработок.

Итак, отсутствие адаптации заработной платы в формальном секторе может объясняться разными причинами. Однако какими бы эти причины ни были, ее поддержание на «сверхрыночном» уровне всегда оборачивается сокращением формальной занятости: вытесняемые из формального сектора работники вынуждены либо переходить в неформальный, либо становиться безработными. Можно сказать, что платой за избыточную жесткость заработной платы становится растущая деформализация занятости – неформальный сектор начинает разрастаться за счет формального. При этом в зависимости от механизмов, порождающих сегментацию, выигрывать от нее могут разные группы участников рынка труда. В первом из рассмотренных нами случаев это работники формального сектора; во втором – действующие в этом секторе фирмы; наконец, в третьем – привлекаемые этими фирмами работники, а также безработные [Fields, 2004a].

Как же на этом фоне выглядит ситуация в неформальном секторе? Как мы уже отмечали, суть дуализма на рынке труда выражается в том, что формальный сектор предлагает работникам более привлекательные условия занятости и оплаты труда, чем неформальный. Если это так, то тогда любой из них предпочтет работать на формальной основе и будет соглашаться на неформальную занятость только в самом крайнем случае, при отсутствии иных альтернатив. В этом смысле ее выбор может считаться вынужденным.

Традиционно главное отличие неформального сектора от формального усматривается в том, что вход в него является полностью свободным, т. е. не ограничивается никакими барьерами – ни институциональными, ни какими-либо иными. Это предполагает, что работу в нем могут найти все, кто этого пожелает, – все, кто нулевому заработку предпочитает получение хоть какого-то денежного дохода[7]. Вследствие этого он оказывается способен поглотить неограниченное количество работников, которые по тем или иным причинам могут вытесняться из формального сектора. Поскольку же в неформальном секторе заработная плата устанавливается под действием сил спроса и предложения, в нем ее уровень будет тем ниже, чем выше барьеры на вход в альтернативный формальный сектор и чем больше, следовательно, масса вытесняемых оттуда работников.

В рамках различных моделей рынка труда взаимодействие между формальным и неформальным секторами будет строиться по-разному [Fields, 2004а].

1. Модель интегрированного рынка труда. Как мы уже отмечали, деление рынка труда на нескольких различных сегментов не исключает возможности его функционирования как единого целого. Случай интегрированного рынка труда иллюстрирует рис. 1.1.

Предположим, что экономика состоит из двух секторов – формального и неформального, так что вся рабочая сила распределяется между ними. Все работники идентичны и готовы работать там, где им заплатят больше. Рынок труда можно считать интегрированным, если они будут получать одинаковую заработную плату независимо от того, где они заняты. По левой оси на рис. 1.1 откладываются различные значения заработной платы в формальном секторе (W_f), по правой – в неформальном (W_nf). График спроса на труд в первом из них представлен кривой D_f, а во втором – кривой D_nf. Совокупному предложению рабочей силы соответствует расстояние между точками O_f и O_nf. Если заработная плата в обоих секторах отличается гибкостью, то ее равновесный уровень W^* будет определяться пересечением кривых спроса D_f и D_nf. При таком ее значении O_f E работников попадут в формальный сектор и O_nfE работников – в неформальный. В ситуации равновесия предельный работник будет безразличен к выбору того или иного сектора, поскольку в обоих он будет оплачиваться одинаково.

Рис. 1.1. Модель интегрированного рынка труда

Допустим теперь, что благодаря экономическому росту в формальном секторе произошел сдвиг кривой спроса на труд вверх от D_f к D_f', тогда как в неформальном ничего не изменилось. В этих условиях фирмы из формального сектора начнут повышать заработную плату, чтобы привлечь дополнительных работников, а фирмы из неформального сектора начнут повышать ее, чтобы предотвратить их отток. Новое равновесие установится при уровне заработной платы W₁^*(W₁^*>W^*), при этом численность занятых в формальном секторе увеличится до O_f E', а в неформальном сократится до O_nf E'.

Как видим, в рамках интегрированного рынка труда экономический рост в любом из двух секторов будет вызывать повышение заработной платы в них обоих, т. е. будет благоприятствовать всем работникам независимо от того, где кто из них занят.

2. Двухсекторная модель. Перейдем к простейшему случаю сегментации рынка труда, которому соответствует рис. 1.2. Предположим, что в формальном секторе государство вводит нижний порог оплаты труда W_m, причем оно устанавливает его на уровне выше рыночного (W_m > W^*). В этом случае формальный сектор будет нанимать лишь O_fE' работников, тогда как EE' работников окажутся из него вытеснены и будут вынуждены перейти в неформальный сектор, на который законодательство о минимальной заработной плате не распространяется. Под влиянием их притока заработная плата в неформальном секторе опустится до уровня W, в результате чего возникнет межсекторный разрыв в оплате труда, равный (W_m – W). Идентичные работники, находясь в разных секторах, будут получать разную заработную плату. Этот «зарплатный» дуализм как раз и будет выражением сегментированности рынка труда.

Рис. 1.2. Двухсекторная модель сегментированного рынка труда

На сегментированном рынке труда последствия экономического роста в формальном секторе будут во многом схожи, хотя и не идентичны, с теми, что наблюдались бы на интегрированном рынке труда. Хотя при сдвиге кривой спроса на труд в формальном секторе (D_f) заработная плата в нем (W_m) будет оставаться без изменений (если, конечно, этот сдвиг не будет настолько сильным, что установленный государством минимум окажется ниже нового «рыночного» уровня заработной платы), действующие в этом секторе фирмы начнут увеличивать занятость, так что определенному числу работников из неформального сектора удастся переместиться в формальный. В результате такого перехода получаемые ими заработки возрастут с W до W_m. Одновременно сокращение предложения труда в неформальном секторе будет способствовать повышению заработной платы также и в нем с прежнего уровня W до нового более высокого уровня W ₁. Это показывает, что подобно случаю интегрированного рынка труда на сегментированном рынке труда занятость и заработная плата в любом из секторов будет определяться рыночными условиями не только в нем самом, но также и во всех остальных секторах.

3. Двухсекторная модель с безработицей. В рассмотренной выше модели для обоих секторов предполагалась ситуация полной занятости, возможность безработицы исключалась по определению. Конечно, это очень сильное упрощение. Перейдем теперь к более сложному случаю сегментированного рынка труда с двумя типами занятости и безработицей.

Предположим, что формальный и неформальный сектора отделены друг от друга территориально: скажем, первый существует только в городах, второй только в деревне (при такой локализации его можно обозначить также как «традиционный аграрный сектор», как это чаще всего и делается в литературе). В подобной ситуации, чтобы попытать счастья в городском формальном секторе, где заработная плата выше, участникам сельского неформального сектора придется сначала перебираться из села в город. Кого-то из них фирмы формального сектора затем наймут, но не всех. Те, кому не повезет, окажутся безработными.

Дилемма, встающая перед работниками, выглядит так: либо пытаться получить работу с более высокой заработной платой W_f в формальном секторе, но с риском стать безработным, либо продолжать работать за более низкую заработную плату W_nfa в неформальном секторе, но зато с нулевым риском попадания в безработицу. (Напомним, предполагается, что вход в неформальный сектор является полностью свободным, так что устроиться в нем может любой желающий.) Как было показано в классической модели Харриса – Тодаро, в этих условиях перераспределение работников из неформального сектора в формальный будет продолжаться до тех пор, пока их ожидаемые заработки в том и другом не окажутся равны [Harris, Todaro, 1970]. Иными словами, условием достижения равновесия на таком рынке труда будет равенство не фактических, а ожидаемых заработков в формальном и неформальном секторах.

Предположим, что участники городского формального сектора распределяются между занятыми и безработными в пропорции p и (1 – p). Тогда ожидаемые заработки для тех, кто остался на селе, составят W_nfa, а для тех, кто подался в город, будут определяться по формуле

W_f · p+0 · (1-p)=W_f · p.

Соответственно переток работников из неформального сектора в формальный прекратится тогда, когда будет достигнуто равенство[8] W_nfa = W_f · p.

Отсюда следует неожиданный вывод: на рынке труда с таким типом сегментации стимулирование формальной занятости будет способствовать не сокращению, а увеличению численности безработных (так называемый «парадокс Тодаро»). (Логика здесь достаточно проста: чем больше численность занятых в городском формальном секторе, тем ниже уровень безработицы; чем ниже уровень безработицы, тем сильнее стимулы к переезду из села в город; но чем больше поток переезжающих в город, тем многочисленнее городская безработица.) В подобной модели рынка труда экономический рост в формальном секторе будет порождать не только выигравших (как в двух предыдущих случаях), но также и проигравших: с одной стороны, положение тех, кому удастся устроиться на работу в формальном секторе, улучшится по сравнению с тем, что они могли бы иметь, оставаясь в неформальном секторе; с другой стороны, положение тех, кто попадет в ряды безработных, ухудшится по сравнению с тем, что они могли бы иметь, оставаясь в неформальном секторе.

4. Трехсекторная модель с безработицей. Предыдущую модель можно усложнить, добавив к сельскому неформальному сектору и городскому формальному сектору еще один сегмент – городской неформальный сектор. Принцип выравнивания ожидаемых заработков будет работать и в этой более сложной схеме.

Предположим, что из тех, кому не удалось устроиться в формальный сектор, безработными становятся не все. Одни действительно оказываются безработными, но другие начинают работать в городском неформальном секторе за заработную плату W_nfu (W_nfu < W_f). Допустим, что контингент таких «неудачников» распределяется между городской неформальной занятостью и безработицей в пропорции q и (1 – q). Тогда ожидаемые заработки тех, кто рискнет переехать в город, будут определяться так:

W_f · p+W_nfu · (1– p)·q+0·(1– p) · (1-q)=W_f · p+W_nfu ·(1-p)·q.

Отток работников из села в город будет продолжаться до тех пор, пока не будет достигнуто равенство: W_nfa = W_f · p + W_nfu · (1-p) · q.

Эта модель приводит к еще одному важному выводу, касающемуся поиска рабочих мест в формальном секторе. Предположим, что такой поиск может вестись и из состояния сельской неформальной занятости, и из состояния городской неформальной занятости, и из состояния безработицы, но что его эффективность определяется временем, которое может быть ему посвящено, а также территориальной близостью к формальному сектору. В таком случае поиск, ведущийся из состояния безработицы, будет эффективнее поиска, ведущегося из состояния городской неформальной занятости, а поиск, ведущийся из состояния городской неформальной занятости, будет эффективнее поиска, ведущегося из состояния сельской неформальной занятости. Однако в состоянии равновесия ожидаемые заработки, связанные с любой из этих трех стратегий поиска, должны быть равны [Fields, 2004a]. А это предполагает, что ранжирование трех альтернативных состояний (безработицы, городской неформальной занятости и сельской неформальной занятости) по уровню фактических заработков должно быть обратным их ранжированию по эффективности поиска: самыми низкими заработками (нулевыми) должна сопровождаться безработица, промежуточными – городская неформальная занятость, самыми высокими – сельская неформальная занятость. (Естественно, при этом все они будут ниже заработков, получаемых в формальном секторе.)

Отсюда – главное предсказание из трехсекторной модели: согласно ей, заработная плата в городском неформальном секторе будет устанавливаться на более низком уровне не только по сравнению с формальным сектором (W_nfu < W_f), но также и по сравнению с традиционным аграрным сектором (W_nfu < W_nfa). По тому, насколько оправдывается или не оправдывается это предсказание, мы можем судить о степени приложимости подобной версии СРТ к рынкам труда разных стран. Отметим, что для развитых стран она оказывается не слишком пригодной, поскольку в них традиционного аграрного сектора как такового не существует (их сельское хозяйство уже давно переведено на «капиталистическую» основу). Для этих стран чаще всего считается достаточной модель с выделением только двух секторов – формального и неформального – без какого-либо их дальнейшего разбиения по территориальному или отраслевому признакам.

5. Модель с сегментированным неформальным сектором. Все рассмотренные выше версии СРТ неявно исходят из представления о неформальном секторе как внутренне едином и однородном. В действительности это, конечно, не так. На самом деле он является очень неоднородным и внутри него существует значительная дифференциация как по качеству рабочих мест, так и по составу работников (например, с точки зрения их человеческого капитала). Как писал К. Харт, «на практике неформальная деятельность представляет собой широкий спектр занятий, от маргинальных операций до крупных предприятий; ответ на вопрос, является ли их производительность низкой или высокой, требует эмпирической проверки» [Hart, 1973, p. 68].

Попытки структуризации занятости внутри неформального сектора привели Г. Филдса [Fields, 1990] к его моделированию как дуального самого по себе. «Нижний» ярус отличается свободным входом («easy-entry»), не требует особых затрат для входа и работу в нем может получить каждый. «Верхний» («upper-tier») состоит из микропредпринимателей и профессионалов-неформалов. Вход в него может требовать как определенных капитальных затрат (покупка лицензии, оплата торгового места, наличие оборотного капитала и т. п.), так и соответствующего человеческого капитала. Такое деление представляет рынок труда уже как трех-, а не двухсекторный.

Если нижний ярус аккумулирует «плохие» рабочие места, то «верхний» – «хорошие», хотя и отличающиеся от «стандартных» рабочих мест в формальном секторе. Если неформальная занятость в первом оказывается менее предпочтительной по сравнению с формальной занятостью (хотя и более предпочтительной по сравнению с безработицей), то во втором – более предпочтительной даже по сравнению с формальной занятостью. С точки зрения дифференциации в оплате труда это предполагает наличие «штрафов» за занятость в нижней части неформального сектора, но наличие «премий» за занятость в его верхней части – по сравнению с тем, что зарабатывают работники формального сектора. Наконец, если попадание на «плохие» неформальные рабочие места (как и при традиционном подходе) оказывается вынужденным, то попадание на «хорошие» неформальные рабочие места предстает как добровольное.

6. Модель с добровольным выбором неформальной занятости. В последние десятилетия активно заявил о себе еще один – «ревизионистский» – подход, в рамках которого само существование дуализма на рынке труда ставится под серьезное сомнение. В рамках этого подхода выбор работниками неформальной занятости интерпретируется не как вынужденный, а как добровольный. Никакие непреодолимые барьеры не преграждают им путь в формальный сектор – они отказываются идти в него сами. Отметим, что в таком случае сама идея жесткой границы, отделяющей формальный сектор от неформального, теряет смысл.

Это, однако, не исключает возможность существования устойчивого разрыва в заработках между формальными и неформальными работниками. Только сам этот разрыв, согласно «ревизионистскому» подходу, следует рассматривать в более широкой перспективе, а именно – в терминах теории компенсирующих различий. Наиболее общий вывод, следующий из теории компенсирующих различий, состоит в том, что выбор сектора занятости рациональными индивидами должен строиться не исходя из различий в денежной оплате труда, а исходя из полного набора денежных и неденежных характеристик, присущих различным типам рабочих мест. Это и условия занятости, и размер социальных «пакетов», и состояние безопасности труда, и длительность проезда до мест работы, и многое другое.

Шкалы предпочтений у разных работников могут отличаться, причем очень сильно. Те из них, кого сильнее привлекают возможности, связанные с неформальной занятостью, будут делать выбор в ее пользу. Можно ожидать, что среди них будут те, кто: высоко ценят независимость, которую дает занятие предпринимательством; терпимо относятся к риску и поэтому предпочитают вкладывать заработанные средства в развитие своего бизнеса, а не в защиту от разного рода социальных рисков; невысоко ценят доступ к различным социальным льготам типа медицинского страхования (возможно, потому, что он у них и так уже есть); не доверяют правительству и не желают перечислять ему средства на финансирование общественных благ (в частности, не хотят участвовать в государственной системе пенсионного обеспечения); предпочитают получать оплату «живыми» деньгами, а не «натурой» в виде тех или иных социальных благ, и прямо сейчас, а не когда-либо позднее в неопределенном будущем; и т. д. Как показывает даже это краткое перечисление, пул таких работников, отдающих предпочтение занятости в неформальном секторе, может быть достаточно многочисленным.

В подобной ситуации нет оснований ожидать выравнивания межсекторных различий в уровнях денежной заработной платы: равными должны быть уровни полезности, получаемые работниками от занятости в формальном и неформальном секторах. Так, используя данные по странам Латинской Америки со средним доходом, У. Мелони (один из наиболее активных сторонников «ревизионистского» подхода) показал, что формальная и неформальная занятость, действительно, обладают «примерно сопоставимыми» наборами положительных и отрицательных характеристик [Maloney, 2004].

В итоге взгляд на неформальную занятость как добровольный выбор самих работников возвращает нас к модели интегрированного рынка труда. В самом деле, если по левой и правой вертикальным осям на рис. 1.1 откладывать не уровни заработной платы, а уровни полезности, соответствующие участию в формальной и неформальной занятости, то мы получим иллюстрацию того, как выглядело бы функционирование интегрированного рынка труда при учете как денежных, так и неденежных характеристик, которые с ними связаны.

Подведем некоторые тоги. Как мы видели, традиционный сегментационный (дуалистический) подход исходил из жесткой оппозиции формальной и неформальной занятости, которые мыслились как непересекающиеся сегменты рынка труда, каждый со своей особой логикой функционирования. Разными исследователями это противопоставление проводилось по различным основаниям, однако эмпирически доказать жесткую сегментацию очень сложно. Непроницаемой границы между формальностью и неформальностью не существует, и в своей сильной версии сегментационный (дуалистический) подход явно упрощает и искажает реальное положение дел [Leontaridi, 1998; Williams, 2009].

Последующие исследования сделали очевидным, что реальное многообразие форм экономической деятельности не укладывается в эту элементарную схему. Граница между формальностью и неформальностью часто пролегает не между фирмами, а внутри них. С одной стороны, многие крупные фирмы, имеющие формальный статус, прибегают к найму части работников на неформальной основе; с другой стороны, многие мелкие и мельчайшие фирмы, которые принято квалифицировать как неформальные, осуществляют, по крайней мере, часть своей деятельности с соблюдением действующих законодательных норм и ограничений. Иными словами, значительная доля предприятий (в некоторых странах – большинство) попадают в промежуточную категорию частично формальных/частично неформальных. В этом смысле вопрос о статусе занятости – это всегда вопрос степени. Огромное число рабочих мест, существующих в современных экономиках, можно охарактеризовать как «гибридные»: формальные по одним признакам и неформальные по каким-то другим.

То же можно сказать и о распределении рабочих мест между формальным и неформальным секторами. По своему внутреннему «наполнению» и тот и другой являются крайне неоднородными. Множество «плохих» рабочих мест находится в формальном секторе точно так же, как множество «хороших» – в неформальном. С осознанием этого факта было связано появление моделей, где уже сам неформальный сектор рассматривается как дуальный и сегментированный. Увеличение числа выделяемых «сегментов», «секторов» или «ярусов» вело к размыванию жесткой границы между формальной и неформальной занятостью – вплоть до фактического ее исчезновения, как это происходит в рамках «ревизионистского» подхода.

Формальный и неформальный сектора нельзя считать полностью автономными и замкнутыми каждый на самого себя еще и потому, что между ними наблюдается непрерывная циркуляция рабочей силы, денег, товаров и услуг. В современных экономиках формальная и неформальная деятельность не столько исключают, сколько дополняют и подпитывают друг друга, находясь скорее в отношениях комплементарности, чем субституции [Williams, 2009].

Сегодня даже наиболее твердые сторонники теории СРТ уже не считают сегментацию жесткой дихотомией. В свете новейших исследований чисто формальная и чисто неформальная занятость предстают как два крайних случая с континуумом промежуточных состояний, плавно перетекающих друг в друга. В них доминирует скорее сбалансированный подход, предполагающий, что ни формальная, ни неформальная занятость не поддаются однозначной нормативной оценке. Абсолютными преимуществами не обладают ни та, ни другая: какая из них предпочтительнее с точки зрения общества, невозможно сказать априори и в каждом конкретном случае должно определяться исходя из экономических, социальных и институциональных особенностей отдельных стран [Ibid].

Такой более широкий взгляд на проблему неформальности, свободный от схематизма жесткой сегментации, можно считать преобладающим для исследований последнего времени.

1.3. Механизмы отбора в неформальность

Концептуальные схемы, представленные в предыдущем разделе, имеют одну важную общую черту: все они строятся при предположении качественной однородности рабочей силы – все работники идентичны и не отличаются ни по каким из своих характеристик. В таких условиях фирмам формального сектора оказывается безразлично, кого именно из них нанимать, так что отбор в формальную (а значит, и в неформальную) занятость превращается в чистую лотерею.

В действительности рабочая сила всегда неоднородна и работники отличаются друг от друга по множеству разнообразных характеристик: одни более, а другие менее образованные; одни более, а другие менее опытные; одни более дисциплинированные, другие менее дисциплинированные и т. д. В условиях подобной неоднородности маловероятно, что, например, фирмы формального сектора будут брать на работу первых попавшихся претендентов и что отбор в формальную (а значит, и в неформальную) занятость будет носить случайный характер.

Новейшие работы по проблеме неформальности пытаются ответить на вопросы, которые на теоретическом уровне в исследованиях первого поколения даже не ставились: каковы механизмы отбора в неформальность; какими факторами он определяется; почему вероятность попадания в неформальную занятость у одних групп работников может быть намного выше, чем у других; как строятся предпочтения фирм по отношению к различным типам работников и как строятся предпочтения работников по отношению к различным типам фирм; каким образом осуществляется «сортировка» работников и фирм между формальным и неформальным секторами.

Ключевая идея, из которой они исходят при поиске ответов на эти вопросы, достаточно проста и интуитивно самоочевидна. Состоит она в том, что формализация отношений занятости сопряжена с определенными издержками для работодателей и, напротив, с определенными выгодами для работников. (При этом некоторые участники рынка труда могут иметь «сдвоенный» статус – работников и работодателей одновременно, т. е. являться занятыми на индивидуальной основе.) Издержки формализации для предприятий порождаются действием различных формальных институтов, таких как законодательная защита занятости (ЗЗЗ), практика коллективно-договорного регулирования, законодательные и административные ограничения на ведение бизнеса (регулирование товарных рынков), налогообложение труда (и шире – любые виды налогообложения) и т. д. Выгоды от формализации для работников точно так же могут принимать различные формы – более твердых гарантий занятости, лучших условий труда, более высокой заработной платы, меньшей продолжительности рабочего времени, более надежного страхования от рисков и т. д. Это предполагает, что, при прочих равных, работодатели должны отдавать предпочтение неформальному найму, связанному для них с меньшими издержками, тогда как работники – формальному, связанному для них с большими выгодами.

Конечно, это очень сильное упрощение. На самом деле формализация занятости возлагает определенные издержки на работников – как явные (в виде взносов в социальные фонды и т. п.), так и неявные (в виде возможного снижения заработной платы и т. п.) – и может сопровождаться определенными выгодами для работодателей (в виде более надежной защиты прав собственности и контрактов, более широкого доступа к рынку капитала, улучшения мотивации работников и т. п.). Корректнее поэтому говорить о «чистом эффекте» формализации (выгоды за вычетом издержек), который теоретически как в случае работников, так и в случае работодателей может быть как со знаком плюс, так и со знаком минус. Более того, взвешивая все «за» и «против» формализации отношений занятости, участники рынка труда должны также принимать во внимание возможные санкции, с помощью которых государство стремится пресекать попытки ухода в «неформальность». (Последствия таких санкций можно было бы назвать «издержками деформализации».)

Базовая концептуальная схема, в явном или неявном виде используемая в большинстве исследований, сводится к тому, что существование чистых положительных издержек формализации способно закрывать вход в формальную занятость для работников с производительностью ниже определенного порогового уровня. В упрощенном виде ее можно проиллюстрировать на условных примерах, обозначив издержки формализации для работодателей через C_f, а выгоды от нее для работников через B_f. (Что касается инфорсмента, то для простоты будем исходить из допущения, что степень его эффективности уже учтена при определении этих величин.)

1. Предположим, что государство возлагает на фирмы обязательство по выплате выходного пособия увольняемым работникам (C_f) и что вероятность увольнения у всех работников одинакова и равна q. Кроме того, существует законодательно установленный минимум оплаты труда W_min, ограничивающий гибкость заработной платы вниз. Причем действие обоих институтов ограничено – оно распространяется на формальный сектор, но не распространяется на неформальный. В этих условиях полные затраты, связанные с формальным наймом (Ef), будут складываться из двух частей и определяться как сумма (W_f + C_f). Нетрудно показать, что тогда фирмам из формального сектора будет невыгодно нанимать работников с производительностью ниже определенного порогового уровня P^*, так как найм таких работников даже по минимальным ставкам окажется сопряжен для них с чистыми потерями:

P<P* = E_f=W_f + q · C_f=W_min + q · C_f.

В подобной ситуации издержки формализации будут фактически перекрывать доступ в формальный сектор работникам с производительностью ниже порогового значения P^*. Как следствие, наименее производительная и наименее оплачиваемая часть рабочей силы (с низким образованием, низкой квалификацией, плохой трудовой этикой и т. д.) станет стекаться в неформальную занятость[9]. Неформальная занятость будет тем шире, чем многочисленнее контингент низкопроизводительных работников (с P < P^*), которые присутствуют на рынке труда.

2. Предположим теперь, что законодательно установленного минимума оплаты труда не существует. Тогда у работодателей появляется возможность перекладывать издержки формализации, связанные с необходимостью выплаты выходных пособий, полностью на работников, снижая на соответствующую величину их заработную плату. Введем дополнительное условие, предполагающее, что выгоды от формализации занятости (B_f) возрастают по мере повышения производительности работников, так что для наиболее производительных они оказываются существенно больше, чем для наименее производительных. (Например, потому что перед первыми формальная занятость открывает возможности для быстрого карьерного роста, но практически ничего не меняет в карьерных перспективах вторых.) В этих условиях у работников с производительностью ниже определенного уровня выгоды от формализации не будут окупать потери, связанные с перекладыванием на них работодателями издержек формализации (B_f – C_f < 0). Как следствие, участие в формальном секторе окажется для них менее привлекательным[10]:

P < P^* =W_nf >(W_nf – C_f)+B_f =W_f +B_f.

В подобной ситуации работники с производительностью ниже порогового значения P^* станут добровольно делать выбор в пользу неформальной занятости как варианта, в большей мере отвечающего их интересам[11]. Но как и в предыдущем случае, неформальный сектор будет аккумулировать наименее производительную и наименее оплачиваемую часть рабочей силы (с низким образованием, низкой квалификацией, плохой трудовой этикой и т. д.).

Оба эти случая можно проиллюстрировать графически с помощью рис. 1.3, где представлен условный механизм «сортировки» работников между формальным и неформальным секторами [Boeri, Garibaldi, 2005]. Горизонтальная ось на этом графике отражает уровни производительности различных работников, вертикальная – отдачу («полезность») от выбора того или иного сектора. В зависимости от того, какую из возможных ситуаций мы рассматриваем, речь может идти об отдаче как фирм (первый случай), так и для работников (второй случай); общая логика от этого не меняется. Кривая для формального сектора обозначена как U_f, для неформального как U_nf. Ключевая идея состоит в том, что с повышением производительности работников отдача увеличивается как при наличии формальной, так и при наличии неформальной занятости (обе кривые имеют положительный наклон), но в условиях ее формализации это происходит быстрее (угол наклона у U_f больше, чем у U_nf). Кроме того, предполагается, что при очень низкой производительности работников отдача от их занятости на формальной основе может даже уходить в область отрицательных значений (например, при сочетании высоких налогов с возможностью получения пособий по безработице).

Рис. 1.3. Механизм сортировки работников между формальным и неформальным секторами в зависимости от их индивидуальной производительности

Тогда точке пересечения кривых U_f и U_nf будет соответствовать пороговое значение производительности P^*, маркирующее границу между формальной и неформальной занятостью: все, у кого производительность окажется ниже этого порога, будут направляться в неформальную занятость, все, у кого она окажется выше, в формальную. Такой отбор может носить вынужденный характер и производиться фирмами (тогда вертикальная ось на рис. 1.3 будет отражать отдачу от альтернативных типов занятости для фирм), но может также носить добровольный характер и производиться (самоотбор) самими работниками (тогда вертикальная ось на рис. 1.3 будет отражать отдачу от альтернативных типов занятости для работников).

В литературе [Perry et al., 2007] за первой из рассмотренных ситуаций закрепилось название «исключение из формальной занятости» («exclusion»), за второй – «уход в неформальную занятость» («exit»). В терминах спроса/предложения эффект «исключения» свидетельствует о недостаточном спросе на труд в формальном секторе (или, что то же самое, о недостаточном предложении со стороны предприятий формальных рабочих мест). Работники хотели бы быть заняты в формальном секторе, где их заработки были бы выше, но они лишены такой возможности. Из желающих устроиться на работу в этом секторе выстраивается очередь, но поскольку предложение низкоквалифицированных рабочих мест в нем крайне ограничено, им остается только ждать и надеяться на удачу. Фактически они попадают в ситуацию социальной эксклюзии: объективные обстоятельства, на которые им не дано повлиять, отсекают их от кластера «достойных» рабочих мест.

Эффект «ухода» говорит о недостаточном предложении труда в неформальном секторе (или, что то же самое, о недостаточном спросе со стороны работников на формальные рабочие места). У работников есть возможность проникнуть в формальный сектор, но они сами отказываются от нее, потому что в неформальном секторе их заработки выше (здесь им не приходится платить за ненужные им социальные блага). Выбор неформальной занятости предстает как результат их рационального решения: взвесив все за и против, они выбирают неформальные рабочие места как более «достойные» с их точки зрения. Никакой очереди на попадание в формальный сектор при этом не возникает.

В этом смысле можно говорить о двух основных типах неформальной занятости – «вынужденной» (ситуация исключения) и «добровольной» (ситуация ухода). Отметим, что такое деление соответствует «недружественной» и «дружественной» традициям в понимании неформальности и является предметом острых дискуссий [Kucera, Ronkolato, 2008]. Вынужденная и добровольная неформальная занятость порождаются во многом разными причинами и ставят перед экономической политикой государства свои проблемы. Но в обоих случаях пороговый уровень производительности оказывается тем «рассекателем», который делит предложение труда на два потока, направляя один в формальную, а другой – в неформальную занятость[12]. Отсюда – возможная тесная связь проблемы неформальности с проблемой бедности: если неформально занятыми действительно чаще становятся работники с низкой производительностью и низкими заработками, то, соответственно, преобладающая часть бедного населения будет концентрироваться в неформальном секторе. Тогда создание условий для активного перемещения работников из неформальной в формальную занятость может стать ключом к решению проблемы бедности.

Схему можно усложнить, введя два дополнительных параметра – величину пособий по безработице, B_u, и полезность от занятия домашними делами, V_h. В зависимости от их соотношения с заработной платой в неформальном секторе, работники, отсекаемые от формального сектора, могут направляться не только в неформальную занятость, но также в безработицу (если B_u > W_nf и B_u > V_h) или экономическую неактивность (если V_h > W_nf и V_h > B_u).

При всей простоте эта конструкция выявляет ключевые точки приложения сил, воздействуя на которые можно регулировать масштабы неформальной занятости. Это, во-первых, улучшение качественных характеристик работников с низкой производительностью (например, за счет инвестиций в их человеческий капитал); во-вторых, обеспечение условий для интенсификации создания рабочих мест в формальном секторе за счет смягчения или устранения встроенных негибкостей на рынке труда (снижение законодательного минимума оплаты труда, ослабление давления со стороны профсоюзов и т. д.); в-третьих, снижение издержек формализации (например, за счет сокращения налогов на фонд оплаты труда или упрощения налогового законодательства); в-четвертых, увеличение связанных с ней выгод (например, за счет увеличения объема и улучшения качества общественных благ, предоставляемых государством); в-пятых, повышение эффективности механизмов инфорсмента.

Конечно, подход, приписывающий безусловное преимущество в производительности работникам, занятым на формальных рабочих местах, является упрощением. Неявно он подразумевает, что производство в формальном и неформальном секторах ведется с использованием однотипных технологий, однотипных организационно-управленческих практик, однотипных капитальных благ. Очевидно, что в действительности это далеко не так. В более широкой теоретической перспективе следовало бы говорить не просто о более высокой и более низкой производительности формальных и неформальных работников, а о сравнительных преимуществах в производительности, которыми применительно к различным видам деятельности могут располагать как те, так и другие.

Кроме того, как мы уже отмечали в предыдущем разделе, предпочтения работников в отношении условий занятости также могут сильно отличаться: одни могут стремиться к автономии на рабочих местах, другие тяготеть к работе под чьим-либо руководством; одни могут иметь высокую степень терпимости к риску, другие – низкую; одним может больше нравиться гибкий график работы, другим – строго регламентированный и т. д. Работники могут делать выбор в пользу неформального найма просто потому, что связанные с ним неденежные преимущества превосходят в их глазах неденежные преимущества, связанные с формальным наймом.

Наконец, для различных работников информационные издержки, сопряженные с поиском формальной или неформальной занятости, также могут быть далеко не одинаковыми. (Скажем, одни могут быть включены в социальные сети, которые обеспечивают лучший доступ к информации о деятельности формального сектора, тогда как другие – о деятельности неформального.)

В результате качественный состав как формальной, так и неформальной занятости будет отличаться внутренней неоднородностью, включая различия в уровнях производительности работников. Отсюда следуют два важных общих вывода. Первый: связь между производительностью и типом занятости не является такой однозначной и однонаправленной, как это предполагалось в некоторых традиционных исследованиях по проблеме неформальной занятости. Второй: вероятность попадания работников в формальную или неформальную занятость определяется не только их производительностью, но и многими другими факторами – характером предпочтений, включенностью в различные социальные сети, комплементарностью имеющегося у них человеческого капитала по отношению к технологиям и физическому капиталу, используемым в формальном и неформальном секторах, и т. д. [Hazans, 2011a].

Тем не менее в несколько ослабленном виде идея о более низкой производительности работников неформального сектора сохраняет значение. Согласно имеющимся оценкам, между качеством рабочей силы и вероятностью ее участия в формальной занятости действительно существует достаточно тесная положительная связь: чем выше производительность работников, тем, как правило, ниже для них риск деформализации занятости. Среди имеющих очень низкую производительность подавляющее большинство трудятся в неформальном секторе, среди имеющих очень высокую производительность – в формальном. Что же касается работников со средними показателями производительности, то в разных пропорциях они могут распределяться между тем и другим. В результате мы получаем два частично пересекающихся множества работников, одно из которых смещено сильнее влево, к более низким (неформальный сектор), тогда как другое – сильнее вправо, к более высоким значениям производительности и заработной платы (формальный сектор).

Не исключено, однако, что этот вывод справедлив только для развивающихся и, возможно, постсоциалистических стран. Доступные оценки по развитым странам свидетельствуют, что по показателям производительности неформальный сектор этих стран может не уступать формальному [Schneider, 2012]. Возможно, что существенный разрыв в производительности между формально и неформально занятыми наблюдается на низких ступенях экономического развития, но затем по мере роста душевого ВВП он начинает уменьшаться и в наиболее богатых странах сходит практически на нет.

1.4. Издержки деформализации: за и против

Принято считать, что неформальность сопряжена с серьезными издержками и препятствует эффективному функционированию экономики. В исследовательской литературе обсуждается целый спектр эффектов, негативно отражающихся на темпах экономического роста и уровне благосостояния общества [Perry et al., 2007; Oviedo et al., 2007].

1. Возможно, главный из них связан с тем, что из-за неспособности или нежелания получения официальной регистрации большинство неформальных предприятий останавливаются в своем развитии и масштабы их деятельности не переходят за определенный (достаточно низкий) количественный порог. Во всех странах подавляющая масса таких предприятий (до 80–90 %) концентрируется в размерной группе 5 и менее работников. Это можно интерпретировать как свидетельство субоптимальности их величины. Если же у значительной части фирм, действующих в экономике, потенциальная экономия на масштабе остается нереализованной, то это неизбежно влечет за собой серьезные потери в производительности.

2. Отсутствие доступа к кредитным ресурсам на организованном («формальном») рынке капитала дополнительно ограничивает возможности роста для официально незарегистрированных предприятий. Они остаются «недокапитализированными» и из-за этого вынуждены чаще всего пользоваться примитивными, отжившими свой век технологиями. Массированное недоинвестирование в физический капитал и НИОКР означает резкое замедление темпов экономического роста [Andrews et al., 2011].

3. Будучи свободными от регуляторной нагрузки, налагаемой на участников рынка административным, налоговым, трудовым и т. п. законодательством, предприятия неформального сектора получают неоправданные конкурентные преимущества перед предприятиями формального сектора. Это позволяет мелким и технологически отсталым «неофициальным» производителям отвоевывать значительную долю рынка у более крупных и технологически более продвинутых «официальных» производителей. Передел рынка, возникающий под действием нечестной конкуренции со стороны неформальных предприятий, сопровождается серьезными потерями в эффективности. Кроме того, от него страдает качество производимой продукции: более качественные товары и услуги вытесняются менее качественными.

4. Нечестная конкуренция со стороны «неформальных» предприятий, действующих вне правового поля, может также подрывать стимулы к инновациям и освоению новых технологий «формальными» предприятиями. Она сокращает время, в течение которого фирмы-инноваторы способны получать монопольную ренту от производимых нововведений, поскольку фирмы-имитаторы из неформального сектора, не соблюдающие прав интеллектуальной собственности, имеют возможность пользоваться их разработками даром. Возникает классическая ситуация «безбилетничества», которая чревата резким ослаблением инновационной активности и, соответственно, замедлением темпов экономического роста.

5. Благодаря тому, что предприятия неформального сектора избавлены от «регуляторных» издержек, которые приходится нести предприятиям формального сектора, они оказываются ограждены от действия механизмов рыночной селекции. Это значительно повышает шансы официально незарегистрированных производителей на выживание, позволяя им удерживаться «на плаву» даже тогда, когда по показателям эффективности они безнадежно проигрывают официально зарегистрированным производителям (например, вследствие худших предпринимательских способностей). Таким образом неформальность консервирует субоптимальное распределение ресурсов (в частности – трудовых), блокируя их переток от менее производительных (неформальных) к более производительным (формальным) предприятиям. Шумпетерианский процесс «созидательного разрушения» замедляется или вообще затухает.

6. Как правило, у неформальных микропредприятий нет ни стимулов, ни возможностей инвестировать в подготовку и повышение квалификации своего персонала. Дело не только в ограниченности их финансовых возможностей, но также и в том, что неформальный сектор отличается несравненно более высокой текучестью рабочей силы по сравнению с формальным. Как следствие, концентрация значительной части работников в неформальном секторе означает серьезное недоинвестирование в человеческий капитал со всеми вытекающими отсюда негативными последствиями для производительности труда.

7. Неформальность может служить источником существенных негативных экстерналий. Уклоняясь от уплаты налогов, но сохраняя при этом доступ к получению, по крайней мере, некоторых общественных благ, предприятия и работники неформального сектора действуют как «безбилетники». Они получают возможность пользоваться социальной инфраструктурой, не участвуя в ее финансировании. Это ведет, во-первых, к непропорциональному увеличению налоговой нагрузки на предприятия и работников формального сектора и, во-вторых, к сокращению предоставляемых государством общественных благ, которые из-за сжатия налоговой базы начинают производиться в недостаточном (субоптимальном) объеме. В долгосрочной перспективе это грозит прогрессирующей эрозией «налоговой морали» общества. Существует интуитивно понятная и эмпирически многократно подтвержденная закономерность: склонность индивидов к уклонению от уплаты налогов тем сильнее, чем больше вокруг них людей, которые их не платят. Следствием оппортунистического поведения предприятий и работников неформального сектора может становиться частичная деформализция деятельности предприятий и работников формального сектора, которые начинают также активно уклоняться от уплаты налогов. В той мере, в какой инвестиции в инфраструктурные проекты могут считаться драйвером экономического роста, недоинвестирование в них подрывает его перспективы.

8. Закрывая доступ к публичным механизмам управления рисками (т. е. формальным институтам страхования), неформальная занятость делает работников уязвимыми или слабо защищенными перед лицом различных экономических и внеэкономических шоков – таких как безработица, старость, производственный травматизм, утрата работоспособности, бедность и т. д. Социальная незащищенность многочисленного контингента работников-неформалов означает серьезные потери в благосостоянии общества.

9. Поскольку неформальные работники зарабатывают в среднем меньше, чем формальные, и поскольку заработки среди них распределяются более неравномерно, чем среди формальных работников, существование массивной неформальной занятости способствует росту бедности и усилению неравенства. И то и другое резко негативно отражается на благосостоянии общества.

Таким образом, по отношению к экономическому росту неформальность может действовать как сильнейший тормоз, порождая множество негативных эффектов – как статических, так и динамических, как прямых, так и косвенных. С одной стороны, потенциал роста самого неформального сектора остается во многом нереализованным – из-за его выключенности из системы формальных институтов. С другой, наличие большого числа неформальных предприятий создает дополнительные издержки для формальных предприятий, подрывая эффективность также и их деятельности. Связанные с этим общие потери могут достигать огромной величины. Так, по имеющимся оценкам, фактор неформальности объясняет примерно половину разрыва в уровнях производительности труда между Турцией и США. При отсутствии каких-либо барьеров между формальным и неформальным секторами, а также полном соблюдении действующих законов и регуляций уровень производительности труда в Турции вырос бы с 40 % от ее уровня в США до 70 % [Farrell et al., 2003].

Однако приведенные оценки могут сильно преувеличивать действительные экономические потери, связанные с существованием неформальной занятости. При более детальном рассмотрении выясняется, что вопрос о сравнительной эффективности формальных и неформальных предприятий далеко не столь однозначен. Традиционная установка, усматривающая в неформальности абсолютное экономическое зло, ставится многими исследователями под серьезное сомнение.

1. Значительная часть незарегистрированных предприятий не обладает существенным потенциалом роста, так что в случае формализации масштабы их деятельности не стали бы больше. Многие из таких предприятий имеют ограниченный круг клиентов, с которыми их связывают личные отношения, и заинтересованность в выходе на организованный деперсонализированный рынок у них отсутствует. Говоря иначе, независимо от наличия или отсутствия официальной регистрации большинство микрофирм будут в любом случае оставаться микрофирмами. Имеющиеся исследования свидетельствуют также, что выигрыш, который можно ожидать от увеличения масштабов деятельности предприятий, не следует преувеличивать. Получаемые оценки эффекта масштаба чаще всего оказываются близки к единице. Конечно, для многих отраслей (прежде всего – наиболее капиталоемких) нормой является возрастающая отдача от масштаба. Однако именно в таких отраслях присутствие неформальных предприятий является минимальным. Основная их масса концентрируется в наименее капиталоемких отраслях, которые характеризуются постоянной или даже убывающей отдачей от масштаба [Perry et al., 2007]. В этих условиях нет оснований ожидать значительного выигрыша в эффективности, который могла бы обеспечить смена такими предприятиями неформального статуса на формальный[13].

2. Этим же объясняется, почему для большинства незарегистрированных предприятий получение доступа к организованному рынку капитала может не иметь того критического значения, которое оно имеет для зарегистрированных предприятий. Их потребности в заемных ресурсах (обычно весьма ограниченные) могут удовлетворяться через неформальные социальные сети (за счет неформального микрокредитования). К тому же наличие официальной регистрации совершенно не обязательно гарантирует небольшим предприятиям облегчение доступа к получению кредитов.

3. Неформальность повышает гибкость принимаемых управленческих решений и позволяет быстрее и с меньшими издержками приспосабливаться к изменениям в рыночной среде. В результате у неформальных предприятий производительность и эффективность могут оказываться заметно выше, чем у формальных. В условиях современной глобализирующейся экономики высокая адаптивность выступает как одно из важнейших конкурентных преимуществ. Какой из противоположных эффектов является доминирующим – отрицательный (связанный с неравенством условий конкуренции) или положительный (связанный с более высокой адаптивностью), априори сказать нельзя и должно определяться отдельно в каждом конкретном случае. Но, как показывает опыт стран Латинской Америки, ужесточение инфорсмента, направленное на борьбу с неформальностью, действительно, может вести к серьезным потерям в адаптивности и производительности. Так, в Бразилии, по имеющимся оценкам, сокращение неформальной занятости на 1 п.п. сопровождалось снижением производительности труда на 3,6 п.п. [Perry et al., 2007].

4. Уход в неформальность может служить предохранительным клапаном, позволяющим смягчать негативные следствия, связанные с существованием в формальном секторе избыточных административных барьеров [Andrews et al., 2011]. В подобных условиях наличие неформального сектора позволяет поддерживать ВВП на более высоком уровне, поскольку добавленная стоимость, которая создается им, в любом случае не могла бы быть создана формальным сектором из-за существования жестких ограничений, налагаемых на его деятельность. Фактическое отсутствие входных барьеров в неформальном секторе открывает широкие возможности для проверки индивидами своих предпринимательских способностей и создания ими стартапов, образование которых в формальном секторе оказывается для них по большей части заблокировано. Впоследствии успех может открывать им дорогу в формальный сектор. Важно также учитывать, что значительная часть доходов, генерируемых в неформальном секторе, расходуется затем в формальном, стимулируя косвенным образом его активность.

5. Как ни парадоксально, присутствие на рынке большого числа неформальных предприятий, производящих продукцию низкого качества, может не подрывать, а стимулировать инновационную активность формальных предприятий. В подобной ситуации разрыв в качестве выпускаемой продукции между фирмой-новатором и фирмами-имитаторами оказывается больше; период, в течение которого она может получать монопольную ренту от своего нововведения, растягивается на более длительное время; стимулы к инновациям за счет этого возрастают.

6. Для многих групп работников неформальная занятость служит источником человеческого капитала, накопление которого открывает им затем путь в формальную занятость. Если официально незарегистрированные предприятия в меньшей мере предрасположены к предоставлению работникам формального обучения, то про неформальное обучение этого сказать нельзя. Как правило, предприятия формального сектора отказываются нанимать тех, у кого нет достаточного опыта или кто обладает устаревшими навыками и умениями. Занятость в неформальном секторе помогает таким работникам компенсировать нехватку человеческого капитала, повышая тем самым их привлекательность с точки зрения формальных предприятий. Важно отметить, что она открывает возможности для «реабилитации» человеческого капитала наименее производительным группам работников – молодежи; женщинам, возвращающимся на рынок труда после долгого перерыва, связанного с рождением детей; пожилым, чья квалификация подверглась моральному обесценению, и т. д. Делая труд таких наиболее уязвимых групп более производительным за счет накопления ими производственного опыта, неформальные механизмы пополнения человеческого капитала способствуют повышению среднего уровня производительности труда во всей экономике.

7. Анализ показывает, что многие неформальные работники остаются вне формальной системы социальной защиты не потому, что вход в нее для них закрыт, а потому, что в этом они не видят для себя большого смысла. С их точки зрения, выгоды от «подключения» к публичным институтам страхования не оправдывают возникающих при этом издержек. Так, работники, проживающие в отдаленных местностях, часто не имеют физического доступа ко многим объектам социальной инфраструктуры, которыми могут пользоваться работники, проживающие в центральных городах. Отсюда, однако, не следует, что неформальные работники остаются абсолютно беззащитными перед шоками, способными угрожать их доходам и благосостоянию. Страхование рисков может осуществляться на неформальной основе, в рамках разветвленных неформальных социальных сетей (семейных, соседских и др.). Для многих неформальных работников такая неформальная социальная поддержка может быть эффективнее и предпочтительнее формальной [Morduch, 1999].

8. Продукция, производимая неформальными работниками обычно дешевле и ориентирована на низкодоходные группы населения. Формализация ведет к удорожанию товаров и услуг и, соответственно, сказывается на потреблении, затрагивая при этом материальные интересы самых бедных слоев населения. Кроме того, часто дешевая продукция формальных предприятий продается на рынках, где многие торговцы остаются в неформальном или полуформальном статусе. Формализация торговых каналов в таком случае также ведет к вытеснению подобной продукции из оборота и, потенциально, к закрытию соответствующих предприятий, не готовых к полноценной конкуренции в полностью формальном поле.

Конечно, все эти компенсационные эффекты не всегда оказываются достаточными. Но даже когда между неформальностью и экономической эффективностью обнаруживается отчетливая отрицательная связь, это еще не означает, что неформальность можно рассматривать в качестве непосредственной причины низкой производительности или низких темпов экономического роста. Между высокой неформальностью и низкой производительностью может наблюдаться корреляция, но при этом отсутствовать прямая причинно-следственная связь, если они являются следствиями каких-то иных, общих для них причинных механизмов. Если это так, то тогда далеко не очевидно, что формализация занятости способна сама по себе служить катализатором роста производительности труда [Oviedo et al., 2007].

1.5. Причинные механизмы

С известной долей условности можно выделить два больших класса объяснений, используемых при анализе динамики неформальности [OECD, 2009]. Первый выводит ее из характеристик экономического роста, второй – из характеристик институциональной среды. Хронологически «экономические» объяснения появились раньше, так что на начальных стадиях изучения проблемы неформальности основное внимание исследователей было приковано именно к ним. Интеллектуальный ландшафт резко изменился после публикации классической работы Э. де Сото «Другой путь» [Сото, 2008], в которой присутствие в экономике Перу огромного числа мелких неформальных предприятий объяснялось сверхзарегулированностью бизнеса в сочетании с некомпетентностью и коррумпированностью политической власти и слабостью судебной системы. Его идеи положили начало разработке множества разнообразных «институциональных» концепций.

Конечно, ссылки на действие экономических и институциональных факторов не столько исключают, сколько дополняют друг друга. В большинстве современных исследований они присутствуют в тех или иных сочетаниях одновременно, тем более, что качество институтов само по себе выступает важнейшим фактором, во многом определяющим траектории экономического развития различных стран. Однако в первом приближении конкурирующие объяснения все же могут быть разделены на «экономические» или «институциональные». Основное различие между ними можно выразить так: первые предполагают, что неформальность будет автоматически отступать по мере развертывания экономического роста, так что главной задачей является устранение препятствий на его пути; вторые исходят из того, что этого недостаточно. Более того, при определенных условиях сам экономический рост может вести к замещению формальной занятости неформальной. Наше последующее изложение будет строиться исходя из этого условного деления.

Неформальность и экономический рост. Какова связь неформальности с динамикой экономического развития? Фактически с постановки этого вопроса и началось изучение данной темы. Согласно интеллектуальной традиции, идущей от М. Вебера, современная индустриальная капиталистическая экономика – это формализованная экономика, институциональный фундамент которой составляет обязательный для всех набор обезличеннных универсальных правил (правовое государство) и рациональная бюрократия [Вебер, 1990]. Поэтому первоначальный ответ был прост и однозначен: формализация – необходимый и неизбежный побочный продукт движения по пути индустриального развития. Чем выше уровень ВВП на душу населения, достигнутый той или иной страной, тем меньше в ней должна быть доля работников, сконцентрированных в неформальном секторе. Существование подобной закономерности может объясняться действием нескольких факторов.

Во-первых, в формальном секторе возможности для повышения производительности труда (например, за счет накопления капитала) шире, чем в неформальном, и, следовательно, устойчивый экономический рост невозможно обеспечить без формализации занятости основной части рабочей силы. Во-вторых, сдвиги в структуре экономики – от сельского хозяйства к промышленности – влекут за собой аналогичные сдвиги в структуре занятости. Но степень формализации трудовых отношений в промышленности на порядок выше, чем в сельском хозяйстве. В-третьих, переход к крупному машинному производству, способному обеспечивать значительную экономию на масштабе, предполагает концентрацию больших масс работников на крупных по размеру предприятиях, образующих «ядро» формальной экономики. В-четвертых, по мере роста доходов населения более дешевые и худшие по качеству товары и услуги, производимые неформальным сектором, начинают замещаться в структуре потребления более дорогостоящими и лучшими по качеству товарами и услугами, производимыми формальным сектором. В-пятых, чем выше благосостояние общества, тем длительнее то время, в течение которого индивиды, оставшиеся без работы, могут позволить себе заниматься поиском «хороших» рабочих мест в формальном секторе вместо того, чтобы сразу «хвататься» за «плохие» рабочие места в неформальном. В-шестых, в более благополучных и зажиточных обществах люди выше ценят различные блага, являющиеся спутником формальности (охрану труда, законодательную и судебную защиту от увольнений, возможности участвовать в пенсионной системе, банковские услуги и т. п.). Как следствие, приток в неформальную занятость уменьшается, тогда как в формальную – возрастает.

Под действием всех этих механизмов соотношение между формальной и неформальной занятостью должно последовательно меняться по мере развертывания экономического роста в пользу первой за счет второй[14]. Если же этого почему-либо не происходит, если неформальная занятость остается высокой или даже увеличивается, то причины следует искать во внутренних расстройствах самой «машины» экономического роста. Либо она практически не работает (темпы роста близки к нулю), либо ее функционирование серьезно искажено.

Исторически современный экономический рост был неразрывно связан с процессами урбанизации и индустриализации, причем развитие промышленного производства выступало в качестве главного драйвера повышения производительности и расширения занятости во всей экономике [Pieper, 2000]. Поэтому в длительной исторической перспективе он действительно сопровождался последовательным увеличением массива формальных и сокращением массива неформальных рабочих мест. Этот вывод хорошо согласуется с имеющимися межстрановыми данными [OECD, 2009; Oviedo et al., 2007; Fialova, Schneider, 2011]. Из них следует, что между душевым ВВП и долей неформальной занятости существует сильная отрицательная связь: чем богаче страна, тем уже в ней охват работников неформальной занятостью. Эта связь сохраняется независимо от того, какие индикаторы используются для измерения уровня неформальности на рынке труда – доля всех неформально занятых, доля самозанятых, доля занятых на микропредприятиях, доля работников, не охваченных схемами социального страхования. Зеркальным отражением той же закономерности можно считать устойчивую положительную корреляцию, наблюдаемую между индикаторами бедности и неформальности: чем больше в стране бедных, тем, как правило, выше оказывается в ней доля работников, занятых на неформальной основе [OECD, 2009].

Отсюда – вполне понятные ожидания, что развивающиеся страны, с запозданием вступившие на путь современного экономического роста, должны демонстрировать те же закономерности, что и развитые страны, вступившие на него первыми: урбанизация и индустриализация будут способствовать быстрому сокращению неформальной занятости и расширению формальной. Однако на практике процесс модернизации в развивающихся странах очень часто (а если говорить точнее, то почти всегда) вел не к постепенному свертыванию, а, напротив, к стремительному разрастанию неформального сектора. В этом контексте главным оказывался не вопрос о механизмах, посредством которых экономический рост способен сжимать ареал неформальной занятости, а вопрос о причинах, по которым в современных условиях она может устойчиво воспроизводиться или даже увеличиваться. Вполне естественно, что первоначально поиск ответов на него отталкивался от опыта развивающихся стран.

С чисто количественной точки зрения можно ожидать, что сдвиги в структуре занятости по критерию формальности/неформальности будут определяться соотношением между темпами трех параллельно идущих процессов, а именно – роста общего предложения труда; роста спроса на труд в формальном секторе; роста спроса на труд в неформальном секторе. В зависимости от скорости их протекания доля неформально занятых в общей численности работников может сокращаться, сохраняться неизменной или увеличиваться. Соответственно причинами ее возрастания могут выступать: 1) замедленный экономический рост в формальном секторе в условиях быстрого нарастания численности экономически активного населения (гипотеза «отсутствующего роста», по образному выражению Бетчермана [Betcherman, 2002]); 2) трудосберегающий характер экономического роста в формальном секторе, вызывающий постепенное сжатие кластера формальных рабочих мест; 3) отраслевые сдвиги внутри формального сектора от менее к более капиталоемким видам производства, означающие снижение спроса на труд в этом секторе; 4) отраслевые сдвиги во всей экономике от более «формализованных» к менее «формализованным» видам экономической деятельности (скажем, от промышленности к личным услугам), вследстве чего спрос на труд со стороны первых становится меньше, тогда как со стороны вторых – больше; 5) более высокий внутренний динамизм неформального сектора, выражающийся среди прочего в том, что рабочие места создаются в нем быстрее и в больших количествах, чем в стагнирующем или медленно развивающемся формальном секторе [OECD, 2009].

Самые ранние объяснения апеллировали к первому из этих механизмов. Так, отталкиваясь от опыта развивающихся стран, А. Льюис [Lewis, 1954] выдвинул предположение, что все дело в замедленных темпах развития «капиталистического» (модернизированного) сектора этих стран вследствие нехватки капитала. Так как прибыль, которую получают действующие в этом секторе предприятия, невелика, обеспечить быстрое накопление капитала путем ее реинвестирования оказывается невозможно. Именно недостаток капитала ограничивает их способность абсорбировать неквалифицированную рабочую силу, которой в неограниченном количестве располагает сектор традиционного (преимущественно натурального) сельского хозяйства. Выходцам из деревни, мигрирующим в города и не находящим там работы на современных промышленных предприятиях, приходится либо оставаться безработными, либо уходить в «неформальность» (браться за случайные подработки, становиться домашней прислугой и т. д.).

Во многом сходный подход был представлен в классической работе Дж. Харриса и М. Тодаро, где для развивающихся стран была предложена формальная модель дуального рынка труда [Harris, Todaro, 1970]. Однако объяснение, которое давалось в ней низкой абсорбирующей способности модернизированного сектора, было иным. Она связывалась не с низкими темпами накопления капитала, а с завышенной (в результате государственного вмешательства) оплатой труда на современных «капиталистических» предприятиях. Речь идет о двойном завышении, когда заработная плата в этом секторе устанавливается на уровне, превышающем, с одной стороны, ее уровень в традиционном секторе, а с другой, ее равновесный уровень, требуемый для расчистки рынка. В подобных условиях из деревни в город устремляется масса работников, желающих устроиться на лучше оплачиваемые рабочие места в модернизированном секторе. Но большинство из них терпят неудачу – фирмы отказываются от их найма из-за необходимости платить неоправданно высокую заработную плату. Выбор, открытый перед теми, кто отправился в города, оказывается тем же: либо безработица, либо уход в «неформальность». Однако общий вывод, вытекающий из модели Харриса – Тодаро, противоположен идеям Льюиса: в ней развитие современного «капиталистического» сектора ведет не к сокращению неформальной занятости (как у А. Льюиса), а, напротив, к ее разрастанию – по крайней мере, в городах за счет все более активного притока в них выходцев из сельской местности.

Иной взгляд на проблему неформальности представлен в знаменитой работе Э. де Сото «Загадка капитала» [Сото, 2004]. По мысли де Сото, неформальный сектор с присущим ему духом предпринимательства обладает намного большим потенциалом роста, чем формальный, и в этом смысле выступает мощным потенциальным генератором рабочих мест. Однако его развитие упирается в отсутствие у предпринимателей-неформалов легальных титулов собственности на активы (прежде всего – дома и земельные участки), которые находятся в их фактическом владении. Непризнание государством имеющихся у них де-факто прав собственности, во-первых, препятствует легализации их предприятий, так что перераспределение работников из неформального сектора в формальный оказывается заблокировано, и, во-вторых, закрывает им доступ к «формальному» рынку капитала, так что возможности по расширению бизнеса и, следовательно, созданию дополнительных формальных рабочих мест остаются нереализованными. При всей близости, подход Э. Де Сото имеет принципиальные отличия от подхода А. Льюиса. Если Льюис предполагал, что накопление капитала возможно только в пределах формального сектора, то де Сото показал, что не менее активно (или даже более активно) оно может протекать также и в неформальном секторе [Fields, 2004b]. В случае признания де-юре прав собственности, которые де-факто есть у предпринимателей-неформалов, этот процесс мог бы получить значительное ускорение, резко изменив соотношение между неформальной и формальной занятостью в пользу последней.

Обращение к опыту развитых, а также постсоциалистических экономик, которые лишь недавно начали привлекать внимание исследователей, показало, что связь неформальности с экономическим ростом является еще более сложной и неоднозначной, чем это могло казаться вначале. Если говорить не о различиях в уровнях неформальной занятости между более и менее развитыми странами, а об их динамике внутри отдельных стран, то ситуация оказывается достаточно парадоксальной. В течение последних десятилетий в большинстве из них деформализация занятости либо нарастала либо, как минимум, не сокращалась [OECD, 2009; Andrews et al., 2011; Scheider, 2012]. Более того, в некоторых регионах она пережила настоящий бум – как это наглядно видно на примере бывших социалистических стран. Примечательно, что даже после окончания переходного кризиса в большинстве из них не отмечалось признаков устойчивого сжатия неформальной занятости, а в некоторых (включая Россию) она продолжала расти.

Итак, вопреки первоначальным предсказаниям о неизбежном отмирании, неформальная занятость не только росла во всем мире, но и появлялась в новых обличиях и в неожиданных местах. Сегодня уже невозможно отрицать, что она представляет собой не краткосрочный, а долгосрочный экономический феномен и является устойчивой характеристикой современного глобального капитализма [Chen, 2006].

Осознание того факта, что внушительная по объему неформальная занятость продолжает существовать даже в развитых и постсоциалистических экономиках (демонстрируя во многих случаях отчетливый повышательный тренд), привело к переключению исследовательских интересов с поиска специфических на поиск универсальных механизмов, способствующих ее поддержанию и распространению в современном мире.

Можно указать на несколько таких механизмов, действующих как на стороне спроса, так и на стороне предложения на рынке труда. Во-первых, если раньше главным общемировым структурным трендом был сдвиг от первичного сектора экономики к вторичному (от сельского хозяйства к промышленности), то сейчас – от вторичного к третичному (от промышленности к услугам). Но для небольших предприятий в сфере торговли, общественного питания, туризма, деловых и личных услуг стимулы для ухода в «неформальность» намного сильнее, а возможности для этого, как правило, намного больше, чем для крупных промышленных предприятий, для которых он затруднен хотя бы в силу их размеров. Во-вторых, долгосрочный тренд к постепенному старению населения рождает повышенный спрос на домашних работников для ухода за престарелыми, а домашние работники – это группа с едва ли не самой высокой предрасположенностью к неформальной занятости. В-третьих, в последние десятилетия резко возросла экономическая активность женщин, произошел их массированный выход на рынок труда. Заинтересованность женщин в совмещении работы на рынке с выполнением семейных обязательств формирует спрос с их стороны на различные виды гибких и нестандартных рабочих мест, которые часто оказываются неформальными. В-четвертых, повышение экономического благосостояния общества ведет (по крайней мере, в развитых странах) к постепенному возрастанию спроса на люксовые блага, к числу которых относится значительная часть услуг, оказываемых наемными домашними работниками [Hazans, 2011a]. В-пятых, появление информационно-компьютерных технологий резко расширило возможности для участия в неформальной экономической деятельности, снизив связанные с ней трансакционные издержки (в частности, издержки поиска потенциальных продавцов и покупателей) и облегчив выход из зоны «видимости» для государства. В-шестых, резкая активизация международной миграции привела к массовому наплыву в развитые страны мигрантов из развивающихся стран (как легальных, так и нелегальных), доступ которых в формальную занятость затруднен и преобладающая часть которых «оседает» поэтому на неформальных рабочих местах. В-седьмых, глобализация мировой экономики и возросшая интеграция развивающихся стран в международную систему разделения труда привели к тому, что для поддержания конкурентоспособности многие фирмы развитых стран были вынуждены приступить к радикальному снижению своих издержек на рабочую силу. Два наиболее простых и эффективных способа достижения этой цели – уход «в тень» и перенос рабочих мест в развивающиеся страны с деформализованными рынками труда. И то, и другое предполагает расширение ареала неформальной занятости за счет формальной. Тенденция к офшоризации производства уже вызвала, по выражению некоторых авторов, «грандиозный глобальный сдвиг в структуре рабочих мест» [Gereffi, 1994]. Все эти факторы могут работать и одновременно. В этой ситуации экономический рост не может рассматриваться в качестве эффективного противоядия против экспансии неформальной занятости, поскольку он сам выступает ее главным драйвером [OECD, 2009]. Наконец, как показывает опыт ряда стран, при определенных условиях неформальный сектор может обладать несравненно большим потенциалом для роста, чем формальный. Возможно, самый яркий пример – Китай, где феноменальный экономический рост был в значительной мере обеспечен бурным развитием неформального сектора при сохранении крайне низкой эффективности крупных государственных предприятий, составляющих «ядро» формальной экономики [Hu, 2004]. Другой, не менее впечатляющий пример – история успеха IT-индустрии в Индии, взрывной рост которой строился почти исключительно на неформальной основе [Linking the Formal and the Informal Economy, 2006]. Некоторые исследователи идут еще дальше, утверждая, что неформальность – это не тормоз развития современной глобальной экономики, а едва ли не его главный драйвер [Sassen, 2009].

Неформальность и институты. Огромная вариация в показателях неформальной занятости прослеживается не только между странами, находящимися на разных ступенях экономического развития, но и между странами, близкими по уровню душевого ВВП. Чем же ее можно объяснить, если мы учтем различия, связанные с действием экономических факторов? Вариант ответа, который интуитивно представляется наиболее правдоподобным, – качеством институциональной среды.

Роль институтов (прежде всего, институтов рынка труда) – это едва ли не ключевой вопрос при изучении проблемы неформальности. Этой теме посвящена огромная исследовательская литература начиная с классической работы Э. де Сото [Сото, 2008]. Не будет преувеличением сказать, что в последние десятилетия «институциональные» объяснения феномена неформальной занятости вышли на передний план, заметно потеснив узкие «экономические» объяснения. Как показывают имеющиеся обзоры литературы [OECD, 2009; Oviedo et al., 2007], большая часть новейших исследований связана именно с их проверкой и разработкой.