Парфетки и мовешки Лассунская-Наркович Татьяна

Глава XXI

Врасплох. — Неожиданный поворот

После неудавшейся ночной «охоты» Струкова долго была не в духе и то и дело придиралась к воспитанницам. Ее колкие замечания так и сыпались на присмиревших седьмушек, изо всех сил старавшихся не попадаться ей на глаза.

— Арбатова, локти со стола убери!.. Чего развалилась-то, того и гляди ноги еще на стол положишь!..

Арбатова торопливо убирает локти и пугливо поглядывает в сторону раздраженной старухи.

А та уже ищет новую жертву, на которой можно сорвать накопившийся гнев.

— Замайко, ты опять, как трубочист, чернилами вымазалась? Пошла в умывалку, да чтоб я не видала у тебя таких рук! — кричит она вслед поспешно убегающей шалунье.

Струкова так и мечется по классу, придирается то к одной, то к другой малявке, сердито поглядывает на Савченко, которую она считает главной виновницей своего поражения перед Малеевой. Стружке хочется хорошенько распечь именно этого ребенка, но девочка как нарочно не дает никакого повода к придиркам, что еще больше раздражает взбалмошную старуху.

«Уж подожди, матушка, доберусь я до тебя», — мысленно грозит она своему маленькому врагу и все внимательнее приглядывается к Гане.

Но та, как и остальные, отлично понимала причину раздражительности старухи и принимала все меры, чтобы не навлечь на себя ее гнев.

— Медамочки, играть идут… — крикнула дежурная по классу.

— Слава Богу, хоть час не будем на глазах у этой придиры… — радостно восклицали воспитанницы, торопливо разбирая свои нотные папки и становясь в пары.

Через минуту Струкова рассадила девочек, каждую в отдельную музыкальную комнатку, так называемую силюльку, и самые разнообразные звуки понеслись из-под неумелых детских пальчиков, сопровождаемые мерным стуком метрономов и громким счетом воспитанниц. Вся эта «музыка» звучала в коридоре хаотической дисгармонией. Но дети давно привыкли к такой обстановке и не обращали внимания друг на друга.

Правда, неподвижно высидеть целый час для многих было трудно, и девочки порой вскакивали со своего места и выбегали посмотреть, что делается в соседних силюльках, перекинуться шуткой с подругой, пробежаться по прилегающему Большому залу. Еще одна забава — заглянуть в окно на белой лестнице, выходившее на улицу, единственное не замазанное во всем институте.

— И раз, и два, и три, и четыре, и… — лениво считает Замайко. Ей давно не сидится, хочется размять резвые ножки…

«Сбегаю в столовую, посмотрю, который час», — оправдывает она себя и уже летит к столовой, но по пути заглядывает в стеклянное окошко одной из комнат и, увидев склонившуюся над клавишами Ганю Савченко, весело стучит в стекло.

— Шерочка, хочешь в столовую вместе сбегать, на часы посмотреть?…

— Идем, — радостно соглашается Савченко, которой тоже уже порядком наскучили упражнения.

— Господи, еще целых двадцать пять минут! Какая тоска… — вздыхают шалуньи.

— Савченко, кто скорей до зала, ты или я?… — и Замайко со всех ног бросается вперед.

Но Савченко быстро обогнала ее и со смехом кричит:

— Замайко, а я уже здесь!..

— Да уж, тебя кто догонит?… — тяжело переводя дух, ворчит та.

— Медамочки, что вы тут так топаете?… — высовываясь из своей силюльки, с любопытством спросила Грибунова.

— А мы взапуски бегаем… — со смехом сознались подруги.

— Ах, как это весело! Я тоже буду бегать, — заявила Грибулька.

— И я, — неожиданно выскакивая из соседнего номера, воскликнула Кутлер.

— И я, и я… — послышались оживленные голоса девочек, с удовольствием побросавших скучные упражнения и гаммы.

— Пойдемте в зал и давайте в горелки, — предложила Замайко.

— Я горю! — крикнула Савченко.

— Да ты, душка, нас, как цыплят, мигом переловишь, — смеялись седьмушки.

Крик, шутки, веселый беззаботный смех огласили своды зала. Все словно забыли и о строгой синявке, и о надоевших гаммах, и о грозившей им каждую минуту опасности.

Но Стружке не сиделось в классе.

Словно чувствуя детские проказы и повинуясь внутреннему голосу, она быстро поднялась со своего кресла и направилась к залу.

Уже издалека до ее слуха долетели смех и веселая возня девочек.

«А-а… Вот как!.. Ну, подождите, мои милые… Уж теперь не уйдете от меня, всех накрою как одну», — радостно подумала старуха, и на душе ее словно стало светлее.

Она предвкушала, какой страх нагонит на малявок…

Увлеченные игрой шалуньи не слышали тяжелых шагов старухи и не заметили ее появления в дверях зала.

— Это вы так-то упражняетесь?… Хорошо, нечего сказать, хорошо!.. — вдруг услышали они насмешливый голос Стружки, не предвещавший ничего доброго.

Все сразу затихли; девочки виновато поглядывали на синявку и инстинктивно жались друг к другу.

— Хороши, нечего сказать, хороши, а еще и Савченко тут же — с самыми отъявленными мовешками… Что же, милая моя, ты все хвасталась, что не лжешь да не обманываешь. А вот с поличным-то и попалась!.. — торжествовала классюха.

Кровь бросилась в лицо Гани, она смело выступила вперед и твердо возразила:

— Вы ошибаетесь, m-lle Струкова; я никогда не лгу и никого не обманываю.

— Что-о?… — в негодовании протянула старуха. — Ты еще и отпираться будешь? Хороша!.. — обратилась она к остальным. — Ее с поличным поймали, она доверие своего начальства обманула, а теперь еще смеет спорить! Другие хоть виноваты, да свою вину сознают и молчат, а эта выскочка еще разговаривать смеет! Знай, милая моя, что тебя-то я больше других накажу, довольно ты мне очки-то втирала… Тихоня такая!

— Я тихоней никогда не была, — вызывающе ответила Ганя. — И это неправда, что я запираюсь в своей шалости… Да, в шалости я виновата, но в обмане?… Никогда! — гордо подняв голову, воскликнула девочка, и в ее глазах засветился угрожающий огонек.

— Так ты вот как разговариваешь со старшими!.. Тебе, видно, кажется малой твоя вина?… Ну так знай, моя милая, что я тебя сейчас же отведу к maman… Пусть она своими глазами убедится, что таким воспитанницам не место в институте… Ты всех своим примером портишь, дерзкая, грубая девчонка! — вне себя от гнева кричала Стружка.

— Это неправда! Я не говорила вам дерзостей и не грубила вам. Весь класс слышал наш разговор. Я говорила только правду, а за правду не исключают!

— Тише, моя милая, — сдавленным от злости голосом прошипела старуха, — еще слово ты у меня скажешь, так я тебя сию же минуту к maman отведу.

— Я не боюсь!

— А-а, так ты так? — и, схватив Савченко за руку, старуха потащила ее к начальнице.

Притихшие девочки испуганно смотрели вслед удаляющейся подруге.

— Ведь от злости придралась. Бедная наша Савочка! — со слезами воскликнула Арбатова.

— У нее давно зуб на Ганю был, — вставила Кутлер.

— Это я ее невольно подвела, да и вас всех, медам, — рыдая, каялась Замайко.

— Полно, душка, кто тебя винит? Все виноваты, сами нашалили, сами и отвечать будем. А вот Савченко-то ни за что может вылететь из института, — с тревогой промолвила Грибунова.

— Господи, что-то теперь будет, что-то будет? — всхлипывала Рыкова.

А Ганя тем временем едва поспевала за тащившей ее к начальнице старухой.

Идти пришлось через весь институт. Но по мере приближения к квартире начальницы шаги Струковой замедлялись: видимо, она что-то обдумывала. Это не ускользнуло от наблюдательной Гани, которой почему-то вдруг все стало безразлично.

«Ну и исключат, и пусть, и пусть, — говорила она себе, — а все же я не виновата! И папа, и дедушка мне поверят!»

— Попроси прощения, — неожиданно обратилась к ней синявка.

«А, так ты на уступки идешь?» — подумала Ганя, но упрямо промолчала.

— Слышала ты, что я тебе сказала? Проси прощения, а то сейчас будешь перед начальницей!

Ганя молча смотрела в пол, но на душе ее посветлело: она поняла, что классюха зашла слишком далеко в своих угрозах и сама испугалась за их последствия.

— Тебе говорят, проси прощения, а то плохо придется! — и Струкова сердито дернула Ганю за руку.

— Не буду просить прощения! — решительно ответила девочка.

Струкова была ошеломлена поведением своей жертвы, этого маленького, гордого и сильного в своем упорстве и сознании правоты существа. Она с тревогой думала о том, что Савченко не так легко, как другую, было бы исключить из института, так как за ее спиной стоит защита в лице влиятельного деда.

«С таким шутки плохи, как бы и самой во всей этой истории шею не сломить», — спохватилась зарвавшаяся старуха. Она быстро соображала, как выйти из глупого положения, в которое сама себя загнала.

— Я даю тебе две минуты на размышление, — уже другим тоном обратилась она к девочке, стараясь скрыть свою бессильную злобу.

Ганя по-прежнему стояла молча, а в душе ее все кричало: «Не буду, не буду просить, я только шалила, но никого не обманывала!»

А Струкова чутко прислушивалась к тому, что делалось в приемной maman, перед самыми дверями которой они стояли.

«Только бы не вышла княгиня!» — с тревогой подумала она и в ответ на упорное молчание малявки вдруг сердито крикнула:

— Марш в класс! И смотри у меня!..

Пораженная неожиданным поворотом дела, Ганя опрометью бросилась наверх.

— Савченко, душка, как ты? — обступили Ганю взволнованные подруги.

— Медамочки, ничего не разберу, — и Ганя торопливо передала подробности своего путешествия к дверям начальницы.

— Ничего не понять! — пожимали плечами седьмушки.

— Пожалела, может, тебя? — предположил кто-то.

— Не таковская, — возразили остальные.

— Да и видели бы вы ее: у-у! Так злобой и дышит! — добавила Савченко.

— Нет, медам, на доброту Струковой рассчитывать не приходится. Уж если она кого невзлюбит, так уж непременно из института куда-нибудь сплавит, — вмешалась в разговор Липина. — Тут что-то другое, но что?

— Медам, знаете, мне кажется, что Струкова сама боится, — послышался нежный голосок Жени Тишевской.

— Шерочка, ты зарапортовалась. Стружка — и вдруг боится? Ха-ха-ха! Придет же такое в голову! — расхохоталась Замайко.

— А я тебе сейчас докажу, что тут нет ничего удивительного, — холодно настаивала Женя.

— Ну? — девочки нетерпеливо ждали ответа.

— Стружка боится Ганиного дедушку, да и не одна она, а и сама maman, вот почему она и не посмела довести до конца своей угрозы!

— А ведь правда, очень вероятно… И как это никому из нас в голову не пришло? — удивились девочки.

— Тишевская, ты настоящий Шерлок Холмс! — в восхищении воскликнула Замайко, и тут же чмокнула Женю в румяную щечку.

Ганя молчала. В ее воображении дедушка снова представился добрым волшебником, неизменным добрым гением своей шаловливой маленькой внучки — и страшной угрозой для старой синявки…

Глава XXII

Обойденные. — Бал. — Поделимся с ними!

Весь институт был охвачен необычайным оживлением. Старшие с утра готовились к предстоящему балу, то и дело бегали в дортуар, стирали и сушили длинные шелковые перчатки, посылали дортуарных девушек в ближайшую лавочку за шпильками, лентами, булавками, волновались, суетились и буквально сбивались с ног.

Окна Большого зала с утра были открыты настежь, и к вечеру там была температура, близкая к нулю, зато зал благоухал каким-то крепким ароматом, которым обкуривали все помещения института.

Рядом с залом в маленькой приемной была устроена уютная гостиная с цветами в горшках, собранными из комнат всех синявок. А в коридоре стояли длинные столы, уставленные прохладительными напитками и рядами стаканов.

Все эти хлопоты страшно занимали институток и, несмотря на строгое запрещение, многие любопытные, как старшие, так и малявки, то и дело бегали подглядывать за подготовкой праздника.

После обеда все старшие уже окончательно переселились в дортуар, где стоял чад от паленых волос, слышался несмолкаемый говор взволнованных девочек, готовившихся к предстоящему веселью.

Младшие тоже не хотели отставать от больших; они усердно мыли шею, чистили зубы, терли крестовые цепочки и тщательно приглаживали короткие волосы.

Но в классе седьмых общего веселья не было.

Десяток наказанных девочек уныло следили за сбором более счастливых подруг, радость которых тоже была омрачена сознанием, что не все примут участие в празднике и что в то время как в Большом зале будут беззаботно смеяться одни, там, в дортуаре малявок, будут безутешно рыдать жестоко наказанные Стружкой шалуньи. Всем было совестно перед этими обойденными девочками, хотелось приласкать и хоть чем-нибудь утешить их в этой печали.

— Замайко, Савченко, вы не горюйте, мы вам все, все расскажем, вы точно сами все увидите, ей-Богу! — утешала Тишевская.

— А я принесу вам половину всего угощения, — шепнула толстушка Лядова, сама страшно любившая покушать и всегда что-нибудь жевавшая.

— И я принесу, и я, и я, — торопились пообещать девочки.

— Ну вот и хорошо, медам, так значит, мы все поделимся с ними тем, что получим сегодня, — радостно предложила Липина.

— Всем, всем — и сладостями, и ужином, — кричали обрадованные малявки.

— Знаете, душки, что я придумала! — воскликнула Завадская. — Я возьму жестянку из-под карамели и ото всего отложу в нее половину своей порции.

— Ай да Завадская, как ты хорошо придумала! — подхватила Акварелидзе. — Жаль только, у меня нет жестянки, да пустяки, я и в простую коробку из-под конфет положу.

— А я прямо в бумагу, — решила Лядова.

— Медамочки, не попадитесь Стружке, а то она все дело испортит, — предупредила Липина.

— Не беспокойся, я так свою жестянку спрячу, что никакая Стружка не догадается, — самоуверенно отозвалась Завадская.

— Медамочки, пора одеваться, — напомнила Тишевская.

Большой институтский зал был залит огнями.

Вдоль стен бесконечными рядами чинно сидели воспитанницы в ожидании прибытия maman. Многие зябко ежились и растирали покрасневшие от холода и покрывшиеся гусиной кожей руки. Другие кокетливо оправляли черные бархотки, или «ошейники», взбивали незаметно от классюхи «кок» из мелко подвитых волос и украдкой кидали любопытные взгляды в сторону маленькой гостиной, где толпилась молодежь, то и дело заглядывавшая в зал и торопливо натягивавшая белые перчатки.

— Господи!.. Хоть бы maman скорей пришла.

— Ну что это, право… Время и без того скоро пройдет, а они все не идут, — ворчали воспитанницы, горевшие желанием танцевать, танцевать — до упаду…

— Идут!.. Идут, — понеслось по рядам институток.

Небольшой струнный оркестр заиграл полонез, и в дверях зала появилась княгиня под руку с почетным опекуном. За ней следовали гости и, наконец, высыпала пестрая толпа молодежи из столичных учебных заведений.

Воспитанницы приветствовали прибывших глубоким реверансом и опустились на свои места лишь тогда, когда княгиня и ее свита разместились на мягких красных креслах в глубине зала.

Тихие, нежные звуки вальса сменили тягучий полонез.

Сердца девочек громко забились: «Ах, кто же будет счастливой царицей бала?… Кто первой понесется под чудные звуки вальса?…»

Из группы кавалеров выступил стройный хорошенький пажик [29]… Вот он направился к выпускным…

Ох, как громко стучат сердца девушек! Каждая мечтает быть царицей вечера…

Пажик почтительно склоняется перед Липочкой Антаровой; девушка, закрасневшаяся от радости, робко подает ему свою руку, и юная пара грациозно скользит в головокружительном танце.

— Липочка открыла бал!

— Ах, счастливица, — вздыхают одни.

— Какая она душка!.. Смотрите, смотрите, как она танцует! — искренне восторгаются другие… И сотни глаз — кто с завистью, кто с восхищением, кто с иронией и даже с насмешкой — следят за кружащейся парой.

Но вот ее догоняет другая, третья… Все больше мелькает разгоревшихся и сразу похорошевших девочек.

Всё кружится, вертится, все улыбаются и смеются. Сколько радости, счастья и сколько зависти переплелось в этот вечер!

— М-lle, позвольте вас пригласить на тур вальса, — неожиданно раскланялся перед Женей Тишевской бойкий правоведик [30].

— Ах, — тихо вскрикнула девочка, невольно вскакивая и приседая перед своим кавалером.

Но тот не понял ни ее испуга, ни того невольного уважения, какое он внушил смущенной девочке; он быстро обхватил талию Жени и увлек ее в круговорот танцующих.

— Смотрите, смотрите, малявки танцуют! — со смехом указывали старшие.

— Ах, Базиль, и где ты выискал такую красотку? — громко спросил Жениного кавалера поравнявшийся с ним товарищ.

— У меня, mon ami [31], удивительная меткость глаза.

— У тебя действительно самая хорошенькая дама, — с восхищением разглядывая Тишевскую, согласился тот.

Щеки Жени горят румянцем, голова кружится — и от танца, и от комплиментов, от восхищения ее красотой.

— Тишевская, ты душка! — крикнула одна из выпускных, когда Женя грациозно, как взрослая, скользила среди старших.

— Grand rond [32]! — на весь зал кричит артиллерист-дирижер.

Женя уже танцует с пажиком. Она чувствует на себе общее внимание; ей надо бы вернуться на место, но совершенно не хочется расставаться со своим кавалером.

— Plus d’entrain [33]! — подбадривает артиллерист.

Ноги Жени едва касаются пола, ей кажется, что она летит и кружится в пространстве…

— Mazurka generale [34]! — объявляет дирижер.

Зал дрожит от топота ног, от звяканья шпор.

— Довольно с тебя, матушка моя, — неожиданно поймав Женю, сердито удержала ее Струкова, — еще чего выдумала? Туда же, в старшие записалась!..

— Мадам, — почтительно расшаркался пажик, — разрешите мне докончить танец с моей дамой.

— Ступай, ступай себе, батюшка, выбирай любую старшую, мало, что ли, выпускных стены-то подпирают, чтобы еще младшим у них кавалеров отбивать, — и Стружка подтолкнула Тишевскую к ее месту.

Пажик бросил ей вслед многозначительный взгляд, тяжелый вздох и, пожав плечами, направился к Липочке Антаровой.

— Тишевская, душка, какая ты счастливая! — шептали малявки.

— А мне хоть фунт конфет дай, ни за что не пошла бы, — простодушно созналась Лядова.

— Ты, Дуся Лядуся, такая колода, тебя бы и не пригласил никто, — шепнула ей Акварелидзе.

— А ты вот хоть и стрекоза, да что-то все сидишь, — буркнула Лядова.

— Да ведь с тобой рядом, — обиженно отозвалась грузинка.

— Медам, ужинать! М-lle Струкова велит идти в столовую, — сообщила Липина.

— Господи, уже спать ведут, — с досадой поднимались девочки.

Никому не хотелось уходить из залитого светом зала, от той волшебной сказки, которая открылась перед ними.

— И когда-то мы станем большими?… — тяжело вздыхали малявки.

В столовой маленьких ожидал горячий ужин.

— Медамочки, не забудьте обещание, — напомнила Липина.

Но девочки и без того уже начали заботиться об отсутствующих подругах.

— Шерочка, прикрой меня собой от Стружки, я сейчас своего индюка припрячу, — озабоченно шепчет Лядова.

— Душка, да ты никак всю порцию?… — удивилась соседка, знавшая слабость толстушки к съестному.

— Есть что-то не хочется, — солгала Лядова, думая только о том, какую радость она доставит Савченко, для которой она отказалась от любимого жаркого.

— Медам, я и крема положу, а то как же они и не попробуют! — и Завадская, не смущаясь, отложила в жестянку кусочек уже подтаявшего пирожного.

Струкова то и дело поднималась из-за стола и заглядывала в зал, где один танец сменял другой, и все больше разгоралось веселье.

Она мечтала поскорей уложить своих малявок и тотчас же вернуться в зал.

— Ну, живо спать у меня! — строго распоряжалась она, с удовольствием наблюдая, как поспешно укладываются девочки.

— Поздно… Устали они и заснут скоро… Ну и Господь с ними, — с облегчением вздохнула она и, прислушавшись к мерному дыханию девочек, тихо вышла из дортуара.

Еще миг — и все оживилось.

— Душки, как хорошо-то было!

— Липочка Антарова — царица бала!

— Ах, какая жалость, хоть бы одним глазком на нее взглянуть, — чуть не плакала Кутлер.

— Медамочки, а вы принесли нам поесть? — нерешительно спросила Замайко.

— Ха-ха-ха! А ведь мы чуть и не забыли, — расхохоталась Завадская и поспешно вытащила свою заветную жестянку.

— Ай, что это белое течет!.. — испуганно вскрикнула Замайко.

— Пустяки, шерочка… Это всего лишь крем растаял.

— Ну ничего, — согласилась Замайко, быстро принимаясь за еду.

— Ой, какая жалость, у меня весь крем в коробку впитался, — извлекая из кармана размокшую картонку, чуть не плакала от досады Акварелидзе.

Но всем было весело: одни с удовольствием жевали вкусную индейку и пирожки от бульона, другие, без умолку болтая, делились впечатлениями минувшего дня.

— А Тишевская-то наша? — не без гордости напомнила Липина. — Ведь она, медамочки, с настоящим кавалером танцевала, да еще как! Всех старших за пояс заткнула.

— И я этого не видела! — почти с отчаянием воскликнула Ганя.

— Ну полно, Савченко, право, мне было очень, очень неприятно все случившееся, особенно когда Стружка при всех отослала меня на место. Знаешь, я чуть со стыда не сгорела! — и Женя снова вспыхнула от обиды.

— Злая, бестактная старуха! Ну что ей, жалко, что ли, было, что ты веселилась? — негодовала Ганя.

— Медам, медам, если бы вы знали, как я хочу поскорее стать выпускной! — мечтательно вздохнула Акварелидзе.

— Ну, это еще далеко… А что до меня, то я скорей хочу перейти в шестой класс — к другой классюхе, чтобы навсегда избавиться от нашей Стружки, — с сердцем сказала Савченко.

— Ну, твои мечты не за горами, — улыбнулась Липина.

— Пока солнце взойдет, роса глаза выест, — насмешливо вставила Исаева.

Девочки недружелюбно обернулись в ее сторону — всем хотелось в эту волшебную ночь мечтать только о хорошем.

И долго еще болтали малявки, пока яркие, радостные сны не сменили их грезы наяву. И видели они себя большими и счастливыми, и неслись они в вихре веселого танца…

Глава XXIII

Удачный сюрприз. — Новое предательство

Самолюбие Гани было больно задето наказанием. Она ушла в себя, ходила мрачная, неразговорчивая и с полной апатией относилась к тому, что творилось вокруг нее.

А в институте тем временем все усиленно готовились к новому большом у торжеству. В пятницу, на Масленой, исполнялось тридцать пять лет педагогической деятельности maman, и ее юбилей решено было отметить сколь возможно торжественно.

Старшие воспитанницы разучивали небольшую французскую пьеску, музыкантши готовили бравурные пьесы в две, четыре и даже восемь рук, певицы и художницы соперничали с ними в своих стараниях, а рукодельницы все свободное от занятий время кропотливо вышивали затейливые узоры на разных милых саше [35], подушечках, салфеточках и тому подобных сувенирах. И все это делалось по возможности втайне от соседних классов, чтобы, упаси Бог, не «собезьянничали» и не «перебили» их затею более удачным исполнением.

Эти секреты и хлопоты будили во всех институтках, от мала до велика, любопытство, зависть и желание перещеголять соседок в своих сюрпризах. Малявки тоже не хотели отставать от других, и их головки усиленно работали над изобретением чего-то незаурядного и в то же время доступного их силам.

— Тишевская, придумай что-нибудь, ведь ты наш «хитроумный Одиссей [36]», — смеясь, тормошила Женю всегда веселая Замайко.