Где будет труп Сэйерс Дороти

Лорд Питер Уимзи — один из тех литературных героев, которым становится тесно на страницах книги и которые, небрежно помахав рукой автору, устремляются жить собственной непредсказуемой жизнью. О нем пишут книги и справочники; он продолжает появляться на экранах и в новых детективах, написанных Джилл Пейтон Уолш; многочисленные фанаты то и дело откапывают новые факты его биографии, о нем делают доклады на конференциях, порой он становится виновником газетных сенсаций. Так, в 1986 году в «Таймс» появилось письмо, написанное лордом Питером Уимзи и адресованное Барбаре Рейнольдс (подруге и биографу Дороти Сэйерс), где он разрешает недоразумение с похищенными драгоценностями, описанными в одном месте как «изумруды Аттенбери», а в другом как «бриллианты Аттенбери». Выяснилось, что украшение было из изумрудов и бриллиантов.

В отличие от Шерлока Холмса, у Питера Уимзи нет «почти настоящей» мемориальной квартиры, зато есть самый настоящий оксфордский колледж, который он блестяще окончил в 1912 году. Этот факт документально подтвержден — в 1990 году общество Дороти Сэйерс пышно отмечало столетие лорда Питера и, в частности, преподнесло колледжу Бэйлиол портрет юбиляра работы Рода Манро. В благодарственной речи ректор назвал Уимзи «выпускником этого колледжа». Кто после этого посмеет сказать, что лорд Питер — всего лишь плод писательского воображения?

Лорд Питер в возрасте 21 года. Портрет работы Рода Манро

Обманчивая внешность

Мы совершенно точно знаем, как выглядел лорд Питер Уимзи. Во всяком случае, мы знаем, как его представляла Дороти Сэйерс. В 1913 году Дороти, в ту пору студентка Оксфордского университета, описывала в письме к подруге церемонию присуждения ученых степеней в Театре Шелдона. Особенно ее восхитил лауреат Нью-дигейтской премии[1]: «Его стихотворение называлось „Оксфорд“, и он так мило его прочитал… Такой чистый приятный голос <…> Не то чтобы это были гениальные стихи, но в них — все очарование юности, пафоса, любви к Оксфорду… Мы с Чарис тут же влюбились в него по уши. Зовут его Морис Рой Ридли — убойное имечко, да? Как у героя бульварного романа! Он только что окончил Бэйлиол, так что я больше его не увижу. Как ты знаешь, моя любовь всегда безнадежна…»

Через двадцать два года Дороти Сэйерс вместе с подругой Мюриэл Сент-Клер Бирн работала над пьесой «Медовый месяц в улье» и пыталась подыскать актера на исполнение главной роли. Как раз в это время она поехала в Оксфорд читать лекцию «Аристотель и искусство детектива». Оттуда Сэйерс пишет взволнованное письмо Мюриэл: «Дорогая, мое сердце РАЗБИТО! Я видела идеального Питера Уимзи. Рост, голос, шарм, улыбка, манеры, черты лица — все! И он — капеллан Бэйлиола!!!» Оставалось только кусать локти, что он не актер. Это был тот самый Рой Ридли, оставивший, по всей видимости, глубокий след в ее воображении. Завязавшаяся было дружба быстро увяла — Дороти стало раздражать, что Ридли везде подчеркивает свое сходство с ее героем.

Рой Ридли

На этом история не закончилась. Когда в 1945 году сын Дороти, Энтони Флеминг, отправился учиться в Оксфорд (разумеется, в Бэйли ол), он много общался с Ридли, и мать в письмах предостерегала его: «Оксфорд всегда полон сплетен, а у Ридли и вовсе язык без костей. Приятный человек, но удивительно глупый. Я однажды обмолвилась, что у него профиль как у Питера Уимзи, и он тут же стал распускать слухи — которые ходят до сих пор! — что он якобы прообраз этого персонажа, хотя я познакомилась с ним уже после того, как написала книги про Уимзи!»

Дороти Сэйерс так никогда и не вспомнила, что видела Ридли до книг об Уимзи и, вероятнее всего, действительно дала своему герою внешние черты юноши, читавшего вдохновенные стихи про Оксфорд в Театре Шелдона[2].

Однако описания внешности Питера Уимзи едва ли можно назвать комплиментарными. Впервые он появляется в неопубликованном рассказе, который Сэйерс набросала в двадцатые годы во Франции: «Светлые волосы, длинный нос, аристократический тип — из тех, что носят носки под цвет галстука».

Перед читателем лорд Питер предстает в 1923 году в романе «Чье тело?»: «Казалось, его длинное, дружелюбное лицо самозародилось в цилиндре, подобно тому как белые черви самозарождаются в сыре горгонзола».

В романе «Сильный яд» Питер смотрит в зеркало и видит «бледное глупое лицо и гладко зачесанные назад соломенные волосы; монокль, нелепый рядом с комически подергивающейся бровью; безукоризненно выбритый подбородок, в котором не было ничего мужественного; безупречный накрахмаленный воротничок, довольно высокий, галстук, завязанный элегантным узлом и подходящий по цвету к платку, который едва выглядывал из нагрудного кармана дорогого костюма, пошитого на заказ на Сэвил-роу»[3]. «Я знаю, что у меня глупое лицо, но с этим ничего не поделаешь», — говорит он Гарриет.

Этот комический образ молодого щеголеватого аристократа с моноклем был прекрасно знаком публике Англии и Америки двадцатых годов — «нечто среднее между Ральфом Линном и Берти Вустером»[4], бестолковый повеса, вечно попадающий в разные истории. Ральф Линн был известным актером театра, а позже и кино, и прославился в амплуа богатого болвана в монокле.

Ральф Линн

Берти Вустер, персонаж П.Г. Вудхауза, к тому времени был уже знаменит и олицетворял «типичного английского аристократа» в представлении американцев (тоже с моноклем, конечно). Сэйерс никогда не скрывала, что Уимзи многим обязан этому обаятельному герою. Еще в большей мере Бантер, верный слуга лорда Питера, напоминает Дживса — прославленного камердинера Берти Вустера. Его бесконечные «очень хорошо, милорд» звучат почти пародией. Иные иллюстрации к рассказам Вудхауза можно было бы подставить в произведения Сэйерс, и вряд ли кто-то заметил бы подмену.

Дживс и Вустер.

Рис. Чарльза Кромби

И все-таки путать лорда Питера с Берти Вустером было бы большой ошибкой. Как и в случае с другим знаменитым сыщиком, Эркюлем Пуаро, шаблонная, почти карикатурная внешность служит лорду Питеру отличной маской. Его следует особенно опасаться именно тогда, когда он старательно изображает высокородного болвана.

Питер Уимзи как литературный герой

Если говорить о более глубокой, внутренней преемственности, то важным литературным прототипом Уимзи послужил Филипп Трент, персонаж романа Э.К. Бентли «Последнее дело Трента». Считается, что именно с этого романа начинается золотой век британского детектива, и Дороти Сэйерс чрезвычайно высоко ценила литературные достижения своего друга и коллеги. Сама она, в свою очередь, стала законодательницей новой моды на сыщиков-аристократов — ее современницы Марджери Аллингем и Найо Марш подарили благородное происхождение своим героям Альберту Кэмпиону и Фредерику Аллену; в наши дни традицию продолжила Элизабет Джордж.

Надо сказать, что жизнь самой Дороти Сэйерс протекала в значительно более скромных декорациях. Будучи дочерью священника, она никогда не вращалась в высшем обществе; в ее детстве семья жила обеспеченно, но не богато. После университета Дороти всегда сама зарабатывала себе на жизнь, много лет одиноко несла груз ответственности за незаконнорожденного сына и, в общем, никогда не была свободна от материальных забот. Из ее собственной статьи «Как я придумывала лорда Питера Уимзи» (1936) мы знаем, что Питер отчасти обязан своим богатством ее бедности: «Мне это ничего не стоило, а с деньгами у меня было особенно туго, и я с большим удовольствием тратила его состояние. Когда мне не нравилась моя единственная комната, снятая без мебели, я снимала для него роскошную квартиру на Пикадилли. Когда на моем половике появлялась дырка, я заказывала ему обюссонский ковер. Когда у меня не хватало денег на автобусный билет, я дарила ему „даймлер-дабл-сикс“»…[5]

Мы видим, с каким тщанием Дороти Сэйерс обставила библиотеку-гостиную, в которой Питер Уимзи обыкновенно принимает посетителей: «Комнату украшали превосходные гравюры и обюссонский ковер. Обстановка состояла из большого „честерфилда“, уютных, глубоких кресел, обитых коричневой кожей, и рояля. Шторы были задернуты, в камине ярко пылал огонь, а перед ним располагался стол с серебряным чайным сервизом, который радовал глаз своим изяществом»[6]. Добавьте к этому бесконечные ряды книжных полок и расставленные повсюду темно-желтые хризантемы.

С не меньшей щедростью Сэйерс наделила своего героя разнообразными талантами и хобби. Лорд Питер — прекрасный наездник, фехтовальщик, игрок в крикет, охотник, гурман и знаток вин. Окончил с отличием Оксфорд, свободно владеет по меньшей мере пятью языками, коллекционирует инкунабулы, прекрасно играет на рояле, разбирается в шифрах, говорит цитатами из английской классики.

Речь Уимзи — предмет отдельного разговора. В Англии, как нигде, различается речь социальных классов, и «аристократический английский» не раз становился предметом лингвистических исследований. Лорд Питер говорит со всеми характерными особенностями и манерами своего класса, в нем немедленно узнается сын герцога и выпускник Оксфорда. К сожалению, это совершенно непереводимо — в русском языке нет никакого аналога речи английского аристократа. Но Сэйерс, несомненно, получала удовольствие от языковой игры.

Лорд Питер Уимзи.

Рис. Гилберта Уилкинсона

Кстати, в самом начале Питер был сыном графа, но позже Сэйерс повысила его до сына герцога. В романе «Облако свидетелей»[7] она отправила старшего брата Питера на скамью подсудимых, и ей пришлось тщательно изучить малоизвестную особенность жизни аристократов — дела графов и герцогов рассматривал не суд, а Палата лордов[8], и нужно было не ошибиться в деталях этой архаичной процедуры. В ходе расследования Питеру приходится также наведаться в Букингемский дворец и побеседовать с неназванным представителем королевской семьи (не исключено, что это был сам король Георг V).

Несомненно, Дороти Сэйерс, при всей своей иронии, рисует английскую аристократию оплотом традиций и твердых понятий о чести. Возможно, именно по этой причине в советскую эпоху ее романы не переводились на русский язык. Если русский читатель и знал Питера Уимзи, то по случайным упоминаниям, сноскам, цитатам. Так, в книге Астрид Линдгрен «Приключения Калле Блюмквиста» герой мечтает встать в один ряд с Шерлоком Холмсом, Эркюлем Пуаро, «Питером Вимсеем». Любознательный ребенок мог запомнить это имя до лучших времен.

Питер Уимзи не только развлекал свою создательницу картинками из жизни высшего общества, но также приносил ей писательскую славу и высокие гонорары. Беда заключалась лишь в том, что он стал ей надоедать. Начав писать роман «Сильный яд», в котором Питер влюбляется в Гарриет Вэйн, Дороти Сэйерс некоторое время играла с мыслью о том, чтобы женить его и покончить с ним навсегда. Однако она медлила, предвидя недовольство читателей. Ей припомнилось, как Конан Дойлу пришлось возвращать к жизни Холмса после трагической гибели на Рейхенбахском водопаде. Не исключено, что меркантильные соображения также сыграли свою роль. Но самым неожиданным препятствием оказалось сопротивление самих героев. Сэйерс не сумела найти слов, которые прозвучали бы правдоподобно в устах Гарриет Вэйн после того, как Питер спас ее от виселицы. Эта гордая, независимая женщина никак не могла стать его женой, не потеряв при этом самоуважения. «Я поставила двух моих главных марионеток в ситуацию, когда по всем законам детективного жанра они должны были упасть друг к другу в объятия, но они отказались это делать, и по весьма уважительным причинам». Оставалось два выхода, продолжает Сэйерс. Бросить повествование неоконченным и больше к нему не возвращаться или взять Питера и подвергнуть его серьезной операции, облечь марионетку в плоть и кровь. Чтобы отношения с Гарриет продолжились, Питер должен был стать полноценным человеческим существом, с прошлым и будущим, с семейной историей, с системой взглядов на мир, включая политику и религию. По словам автора, пациент подавал некоторые надежды: он не был безмозглым болваном, хоть иногда и изображал такового; к его чести, он пережил войну и контузию, а также имел в анамнезе несчастную любовь. У него были сестра и брат, горячо любимая мать, близкий друг, музыкальные вкусы, любовь к книгам. Кроме того, он с самого начала проявлял некоторое своеволие: Сэйерс утверждает, что, стоило ей задуматься над детективным сюжетом, как Питер появился сам, «совершенно готовый, уже в гетрах», небрежно предложил свою кандидатуру и был принят на беспокойную должность гениального сыщика.

На случай, если в прошлых книгах отыщутся нестыковки, Сэйерс призвала на помощь дядю Питера, брата его матери — Поля Делагарди. Начиная с середины тридцатых годов романы о лорде Питере стали предваряться краткой биографией, написанной этим достойным персонажем. Его повествование начиналось так: «Мисс Сэйерс попросила меня заполнить некоторые лакуны и поправить незначительные ошибки, вкравшиеся в ее повествование о карьере моего племянника Питера. Делаю это с удовольствием». Рассказ дяди не лишен литературного изящества, полон язвительности и самодовольства и в то же время выдает искреннюю привязанность к племяннику.

Герб семьи Уимзи. Рис. Ч. У. Скотт — Джайлса

Кроме того, в 1936–1940 годах Сэйерс переписывалась со своим приятелем, Уилфридом Скотт — Джайлсом, специалистом по геральдике, и играла с ним в увлекательную игру — они вместе придумывали семейную историю рода Уимзи, прослеживая ее до самого Нормандского завоевания. Переписка включала исторические экскурсы и военные анекдоты, обрастала живыми образами предков Питера и даже иногда их портретами, а также гербами и девизами. В частности, Скотт — Джайлс нарисовал герб семейства Уимзи с тремя мышами, кошкой и девизом «Прихоть Уимзи — закон». Это развлечение, несомненно, помогло выполнить план по созданию последовательной семейной истории, но опубликованы эти материалы были только после смерти Дороти Сэйерс[9].

Также после смерти Сэйерс было предпринято несколько попыток изложить биографию Питера Уимзи, опираясь на рассказ Поля Делагарди и на те сведения, которые разбросаны в романах и рассказах. Итак, что же мы знаем о Питере Уимзи? Какие дороги привели его к той глубокой и безрассудной любви, которая заставила его создательницу сделать из марионетки человека?

Жизнь и приключения лорда Питера Уимзи

Питер Гибель Бредой Уимзи родился в 1890 году. Его родителями были Мортимер Джеральд Бредой Уимзи, 15-й герцог Денверский, и Гонория Лукаста, урожденная Делагарди. Питер был младшим сыном — это означало, что титул и родовое поместье Бредон-холл в Норфолке наследовал его старший брат. Как мы знаем из книги Скотт — Джайлса, в роду Уимзи было два основных мужских типа: первый отличался отвагой и грубой силой, а также неумеренными аппетитами разного рода; его представители порой проявляли жестокость (скорее в сердцах, чем с умыслом) и не блистали интеллектом. К этой разновидности относился отец Питера. Уимзи второго типа были более хрупкими физически, однако силой страстей не уступали первым, при этом умели контролировать свои чувства и строить долгосрочные планы, что делало их еще опаснее. Из таких Уимзи получались священники, политики, предатели, а также поэты и святые. Питер, разумеется, принадлежал ко второй категории.

«Семейство Уимзи — древнее, слишком древнее на мой вкус, — пишет Поль Делагарди. — Если отец Питера и сделал в своей жизни что-то разумное, так это то, что он влил в свой истощенный род живую франко-английскую кровь Делагарди». Несмотря на этот разумный поступок, старший брат Питера Джеральд пошел скорее в отца, да и сестра Мэри, на взгляд строгого дядюшки, была «вертушкой», пока не вышла замуж за полицейского и не остепенилась. Однако Питер пошел в мать. Он унаследовал мозги Делагарди, пишет дядя, и они пригодились ему для того, чтобы обуздывать бешеный темперамент Уимзи. Он не был красив («сплошные нервы и нос»), обладал скорее сноровкой, чем силой, неким «телесным умом», позволявшим ему отлично держаться в седле и достигать больших успехов в играх и в спорте. Храбрость и упорство сочетались в нем с умением оценить риск.

Детство Питера не было счастливым. Его отец изменял жене, она глубоко от этого страдала. «Ребенком он напоминал бесцветную креветку, был беспокоен и проказлив, слишком проницателен для своих лет», — пишет дядя. Сестра прозвала его «любопытным слоненком» за манеру постоянно задавать глупые вопросы. Отец с отвращением наблюдал его увлечение музыкой и книгами. Мать считала Питера «очень комичным ребенком». Нам известно, что она его шлепала — в том числе с применением домашних туфель, — но его это нисколько не травмировало, у них с матерью всегда было полное взаимопонимание («… так что психологи, видимо, ошибаются», — пишет в дневнике герцогиня).

Судя по разным обмолвкам, Питер прошел обычный путь аристократического отпрыска — в детстве им занималась главным образом няня, миссис Трэпп. Затем он учился в подготовительной школе, а после — в Итоне, одной из самых престижных и дорогих школ в Англии. Поль Делагарди сообщает, что поначалу Питеру было трудно в Итоне, сверстники смеялись над ним, и он вполне мог бы застрять в роли шута, если бы не выяснилось, что он прирожденный крикетист. После этого все странности Питера стали восприниматься как проявление необыкновенного остроумия, и он очень быстро обогнал популярностью старшего брата, о чем дядя пишет с изрядным злорадством, добавляя, что, кроме игры в крикет, успеху Питера способствовали его собственные уроки: он отвел племянника к хорошему портному, а также научил разбираться в вине и в светской жизни.

Поскольку Питер всегда не слишком хорошо ладил с отцом, неизменно принимая во всех конфликтах сторону матери, в семнадцать лет он оказался на попечении дяди. Дядя отправил его в Париж, рассудив, что молодому человеку необходимо обучиться страсти нежной в приятной обстановке. Он отдал юношу «в хорошие руки», предварительно дав ему полезные наставления («Для расставания требуется согласие обеих сторон и большая щедрость с твоей стороны»). «Он оправдал мои ожидания, — самодовольно замечает Поль Делагарди. — Полагаю, ни у одной из его женщин не было причин жаловаться на его обращение, и по крайней мере две из них впоследствии вышли замуж за особ королевской крови».

«Питер этого периода был просто очарователен: открытый, скромный, воспитанный молодой человек с живым и милым юмором». В 1909 году Питер выиграл стипендию в оксфордский колледж Бэйлиол и отправился изучать историю. В колледже, по мнению дяди, он возомнил о себе бог знает что и сделался невыносимым зазнайкой. Именно там он стал носить монокль, говорить с типичной оксфордской аффектацией, выступать на дебатах в Оксфордском союзе и, разумеется, прославился как непревзойденный игрок в крикет.

Когда он был на втором курсе, его отец свернул себе шею на охоте, и старший брат Джеральд унаследовал титул и поместье. При этом Джеральд женился на чрезвычайно утомительной особе по имени Элен, которая с тех пор непрерывно отравляла жизнь всему семейству. Питер неплохо ладил с братом, но совершенно не выносил невестку (читателю также ничего не остается, как возненавидеть эту женщину за вздорность и снобизм).

Иллюстрация к рассказу «Голова дракона» в журнале «Пирсоне», художник Джон Кэмпбелл

В свой последний год в Оксфорде Питер влюбился в семнадцатилетнюю девушку и позабыл все уроки искушенного дяди. «Он обращался с ней так, будто она соткана из паутинки, а на меня смотрел как на старого порочного монстра, из-за которого он теперь недостоин дотронуться до столь чистого и нежного создания», — возмущается Поль Делагарди. «Не стану отрицать, они составили эффектную пару: золотое с белым, принц и принцесса лунного света, говорили иные. Скорее пара лунатиков, сказал бы я». По уверению дядюшки, у девушки не было ни мозгов, ни характера. Звали ее Барбара. К счастью, родители Барбары решили, что замуж ей еще рано, и Питер отправился сдавать оксфордские экзамены. Он получил диплом с отличием Первой степени «и положил его у ног возлюбленной, словно голову дракона».

Потом началась война. «Разумеется, юный болван собирался жениться, прежде чем уйти на фронт», — пишет дядя. Интересно, что ни у дяди, ни у Питера даже мысли не возникает, что можно не идти. Здесь Питер опять-таки повторяет типичную судьбу своего поколения и класса — Первая мировая выкосила юношей всех социальных слоев, но именно аристократия так и не оправилась от этого удара. В том числе и потому, что выпускники частных школ и университетов были воспитаны на кодексе чести, согласно которому следовало идти вперед и погибать первым. Этот же кодекс чести, как ядовито замечает коварный дядюшка Поль, делал Питера воском в чужих руках. Кто-то сказал ему, что нечестно связывать молодую девушку узами брака с солдатом — ведь тот может вернуться с войны изувеченным и стать ей обузой. Питер тут же побежал к Барбаре, чтобы освободить ее от данного слова. «Я не имел к этому никакого отношения, — пишет Делагарди. — Я был рад результату, но не смог бы прибегнуть к таким средствам».

Питер служил офицером во Франции, хорошо сражался, солдаты его любили. Вернувшись в отпуск, он обнаружил, что Барбара вышла замуж за некоего майора, которого она выхаживала, став сестрой милосердия. Она не решилась написать ему заранее, брак был поспешным, и Питер узнал о случившемся уже по прибытии.

Мы знаем, что Питер так никогда и не забыл Барбару. Он говорит о ней в одну из первых встреч с Гарриет:

— … Хотя в любом случае все они ничего не значили… кроме Барбары, конечно.

— Кто такая Барбара? — быстро спросила Гарриет.

— Одна девушка. На самом деле я многим ей обязан, — задумчиво ответил Уимзи. — Когда она вышла за другого, я взялся за расследования, лишь бы как-то залечить сердечные раны, — и в целом это оказалось очень весело. Но, признаюсь, она действительно выбила меня из колеи. Подумать только, из-за нее я даже специально прошел курс логики.

— Боже ты мой!

— И все ради удовольствия твердить Barbara celarent darn ferio baralipton[10]. Каким-то образом эта фраза звучала для меня таинственно, романтически, как откровение страсти [11].

Однако прежде чем «очень весело» взяться за расследования, Питер вернулся на фронт. Он воевал с 1914 по 1918 год. Служил во Франции, был в разведке в немецком тылу, получил орден «За выдающиеся заслуги». Поль Делагарди уверен, что племянник его искал смерти. Так или иначе, Питер Уимзи показал себя бесстрашным воином, но в 1918 году он оказался погребен во взрывной воронке возле Кодри, был контужен, после этого два года страдал от нервного расстройства, лежал в больнице. По свидетельству матери Питера, вдовствующей герцогини Денверской, после ранения он некоторое время не мог отдавать приказания слугам — поскольку слишком долго отдавал приказы на войне и люди умирали, выполняя их.

Питер и Гантер.

Рис. Джона Кэмпбелла

Последствия этой контузии продолжали его мучить и после, особенно когда разоблаченные им преступники отправлялись на виселицу Единственным человеком, который мог помочь Питеру, когда обострялся его недуг, был Бантер, его верный камердинер, а в прошлом сержант и денщик. Из первых же романов мы узнаем об их общем военном прошлом, и сколько бы Бантер ни повторял за Дживсом: «Очень хорошо, милорд», — в отношениях хозяина и слуги неизменно присутствует оттенок боевого товарищества.

Итак, Питер выздоравливает и обосновывается с Бантером в квартире на Пикадилли, 110а. Библиотека, рояль, камин, желтые хризантемы, бесшумный «даймлер» по прозвищу «миссис Мердл», названный так в честь чопорной светской дамы из романа Диккенса, которая не выносила «шума и гама». Несмотря на все эти признаки благополучия, Поль Делагарди всерьез беспокоится за племянника. Питер отдалился от близких, «приобрел фривольность манер и замашки дилетанта» (не исключено, что дядя имеет в виду увлечение инкунабулами), стал «сущим комедиантом». Нехорошо, когда человеку таких способностей нечем занять свой ум. И вот в 1923 году лорд Питер Уимзи впервые выступает в роли сыщика в деле о похищении изумрудов Аттенбери. Дороти Сэйерс так и не описала этот сюжет — он казался ей не стоящим внимания. За нее это сделала Джилл Пейтон Уолш — роман «Изумруды Аттенбери» вышел в свет в дою году.

Питер выступил главным свидетелем обвинения, произвел фурор и проснулся знаменитым. «Не думаю, что расследование представляло большие трудности для бывшего офицера разведки, — пишет Поль Делагарди. — Но игра в „благородного сыщика“ его увлекла. Разумеется, Денвер был в ярости. По мне, пусть Питер делает что хочет — лишь бы что-то делал. Он кажется счастливее, когда у него есть работа».

С тех пор Питер стал сыщиком-любителем, спас от виселицы старшего брата Джеральда, подружился с инспектором Скотленд-Ярда и выдал за него замуж сестру Мэри. О его деяниях повествуют не только романы, но и рассказы, которые печатались во многих популярных журналах — «Стрэнд», «Пирсоне» и др. Новоиспеченному сыщику действительно пригодился опыт разведчика — он не раз выдает себя за кого-то другого, хотя в романе «Убийству нужна реклама» его неожиданно подводит мастерство игры в крикет. Один из присутствующих узнает знаменитый удар Уимзи. Никогда еще Питер не был так близок к провалу.

Иллюстрация к рассказу «Искомый предмет» в журнале «Пирсоне», художник Джон Кэмпбелл

Однако расследование преступлений — не единственное его занятие. Время от времени ему дают разного рода деликатные дипломатические поручения, и мы знаем, что во время Второй мировой войны он снова будет служить в разведке. Кроме того, Питер лично управляет своей собственностью. Загородные поместья стали после Первой мировой тяжкой обузой, и Питеру, пожалуй, повезло, что ему достались земли в Лондоне. Его богатство не только унаследовано, но и многократно приумножено благодаря его собственной деловой сметке. При этом доходные дома, которые составляют основу его благосостояния, отличаются комфортом и красотой и требуют неустанного присмотра.

Лорд Питер Уимзи на обложке журнала «Стрэнд». Художник Гилберт Уилкинсон

Питер также озаботился проблемой послевоенного поколения «лишних женщин», создал женское сыскное агентство (более известное как «Кошачий приют») и поставил во главу этого учреждения несравненную мисс Климпсон. В отличие от своей создательницы, он не обрел никаких определенных религиозных взглядов, предпочитая руководствоваться вместо этого кодексом чести. «Он настоящий Делагарди, — гордо утверждает дядюшка Поль, — от Уимзи он взял совсем немного, разве что (справедливости ради) то глубокое чувство социальной ответственности, которое одно делает английскую аристократию не вполне никчемной с духовной точки зрения. <…> Даже в роли сыщика он остается ученым и джентльменом».

Что касается женщин в его жизни, то Дороти Сэйерс упоминала однажды в переписке свое намерение восстановить всю его любовную историю, чтобы все безымянные возлюбленные вышли из небытия и приняли участие в новых расследованиях. Однако этот план так и не был осуществлен, поэтому достоверно нам известно лишь о платонических отношениях с Марджори Фелпс и о страстном романе с певицей венской оперы Аурелией Зильберштраум (тоже ничего себе имечко, куда уж Морису Рою Ридли), о которой Питер вспоминает с удовольствием, но без сожалений.

Недавно, по словам дяди, Питер выкинул очередную эксцентричную выходку — влюбился в девушку, которую обвиняли в убийстве любовника. Ему удалось снять с нее подозрения, но она отказалась выйти за него замуж. «Мальчик мой, сказал я ему, то, что было ошибкой двадцать лет назад, теперь — именно то, что надо. В бережном обращении нуждаются не невинные создания, а те, кто страдал и напуган. Начни сначала — но предупреждаю, тебе понадобится все твое самообладание. У девушки есть и мозги, и характер, и честность, но нужно научить ее брать, а это куда трудней, чем научить давать».

Читателю предстоит самому судить, насколько успешно последовал лорд Питер этому замечательному совету.

Александра Борисенко

Литература

STEPHAN Р. Clarke (ED.) The Lord, Peter Wimsey Companion. Hurstpierpoint: Dorothy L. Sayers Society, 2002.

Christopher Dean & P. D. James. Encounters with Lord Peter. Hurstpierpoint: Dorothy L. Sayers Society, 1991.

BERNARD Palmer. Blue Blood on the Trail: Lord Peter Wimsey and His Circle. Shelburne, Ontario: Battered Silicon Dispatch Box, 2003.

DOROTHY L. Sayers. Biographical Note, Communicated by Paul Austin Delagardie // D. L. SAYERS. Clouds of Witness. London: Gollancz, 1935. P 5–9.

Charles Wilfrid Scott-Giles. The Wimsey Family: A Fragmentary History Compiled from Correspondence with Dorothy L. Sayers. London: Gollancz, 1977.

От переводчика: О заглавии романа

Дороти Сэйерс обожала цитаты и наводняла ими свои книги. Заглавие романа Have His Carcase (буквально — «иметь его труп») — тоже цитата, причем сложно сказать, откуда именно. Несомненно, здесь обыграно латинское выражение habeas corpus — название судебного приказа о доставлении арестованного в суд. Именно в таком смысле произносит эти слова герой Сэйерс лорд Питер Уимзи, и именно так расслышал латинский термин Сэм Уэллер из диккенсовских «Посмертных записок Пиквикского клуба»:

— Ну, Сэм, — сказал мистер Пиквик, — надеюсь, habeas corpus для меня уже получен?

— Он-то получен, — отозвался Сэм, — но я хотел бы, чтобы они вынесли сюда этот корпус. Очень невежливо заставлять нас ждать. За это время я бы приготовил и упаковал полдюжины таких корпусов.

Каким громоздким и неудобным сооружением Сэм Уэллер представлял себе приказ habeas corpus, не выяснено, ибо в этот момент подошел Перкер и увел мистера Пиквика[12].

В сказке Чарльза Кингсли «Дети воды», опубликованной через 30 лет после «Пиквикского клуба», have-his-carcase act упомянут как закон, позволяющий родным забрать тело казненного.

Кроме того, слова have his carcase встречаются во второй песни «Илиады» Гомера (английский перевод У. Купера), и там они относятся к трупу предателя, который достанется псам и стервятникам. В русском переводе Н. Гнедича эти строки выглядят так:

Переводчик счел разумным не распутывать такой интертекстуальный клубок, пытаясь точно перевести заглавие, а разрубить его, озаглавив русскую версию романа другой цитатой, которая встречается в соседнем абзаце. Это цитата из Библии: «Где будет труп, там соберутся орлы».

Анна Савиных

Дороти Л. Сэйерс. Где будет труп

От автора

В романе «Пять отвлекающих маневров» выдуманный сюжет разворачивается в реально существующей местности. В этой книге местность выдумана специально для сюжета. Все населенные пункты и действующие лица — плод писательской фантазии.

Эпиграфы к главам взяты из произведений Т. Л. Беддоуза[13].

Приношу благодарность мистеру Джону Роду[14], который очень помог мне в работе над трудными местами.

Дороти Л. Сэйерс

Глава I

Свидетельствует труп

Дорогу заливали струи крови.

«Родольф»[15]

Лучшее лекарство от разбитого сердца — это не прильнуть к мужественной груди, как думают многие. Гораздо эффективнее честный труд, физические упражнения и нежданное богатство. После оправдания по обвинению в убийстве любовника — а лучше сказать, вследствие этого оправдания — к услугам Гарриет Вэйн оказались все три эти средства. Хотя лорд Питер Уимзи с трогательной верой в традицию изо дня в день настойчиво предлагал ей свою мужественную грудь, Гарриет не выказывала намерения к ней припадать.

Работы у нее было предостаточно. Обвинение в убийстве — неплохая реклама для автора детективов. Романы Гарриет Вэйн шли нарасхват. Она заключила неслыханно выгодные контракты с издателями по обе стороны Атлантики и в результате оказалась гораздо богаче, чем когда-либо мечтала. Она дописала «Убийство шаг за шагом», а перед тем как приступить к «Тайне вечного пера», отправилась в одиночный пеший поход: сколько угодно физической нагрузки, никаких обязанностей и никакой деловой переписки. Стоял июнь, погода была прекрасная. Если иногда ее и посещала мысль, что лорд Питер Уимзи прилежно дозванивается в пустую квартиру, эта мысль ее не тревожила и не заставляла свернуть с выбранного курса, лежавшего вдоль юго-западного побережья Англии.

Утром 18 июня она вышла из Лесстон-Хоу, намереваясь пройти шестнадцать миль вдоль утесов до Уилверкомба. Не то чтобы ей особенно хотелось туда попасть. Уилверкомб был местом сезонного наплыва пожилых дам и инвалидов и сам напоминал болезненную пожилую даму, которая пытается веселиться несмотря ни на что. Но город был удобным ориентиром, а для ночлега Гарриет всегда могла выбрать какую-нибудь деревушку. Дорога шла вдоль берега по верху невысокой скалистой гряды. Оттуда была видна длинная желтая полоса пляжа, которую там и сям прерывали отдельно стоящие скалы. Вода нехотя отступала, скалы постепенно обнажались и блестели на солнце.

Над головой громадным голубым куполом вздымалось небо, лишь кое-где подернутое робкими белыми облаками, очень высокими и прозрачными.

С запада дул тихий ветерок — впрочем, опытный синоптик заметил бы, что он собирается крепчать. Узкая разбитая дорога была почти пуста — основное движение шло по магистрали, которая пролегала дальше от берега и соединяла города, не отвлекаясь на изгибы береговой линии, где ютилось всего несколько деревушек. Изредка Гарриет обгонял гуртовщик со своим псом, и вид у обоих был неизменно безразличный и занятой. Иногда ее провожали робким и бессмысленным взглядом пасшиеся в траве лошади. Иногда приветствовали тяжелыми вздохами коровы, чесавшиеся мордами о каменные изгороди. Время от времени на морском горизонте появлялся белый парус рыбацкого судна. Если не считать случайного фургона торговца, ветхого «морриса» и возникавшего порой вдали белого паровозного дыма, пейзаж был совершенно сельский и такой же безлюдный, как двести лет назад.

Гарриет стойко шла вперед, благо легкий рюкзачок почти не мешал. Ей было двадцать восемь лет, она была темноволоса и худощава. Кожа, от природы чуть желтоватая, сейчас под солнцем и ветром приобрела приятный медовый оттенок. Люди с таким удачным цветом лица обычно не страдают от мошкары и солнечных ожогов. Гарриет была еще не в том возрасте, чтобы не заботиться о своей наружности, но уже предпочитала удобство внешним эффектам. Поэтому ее багаж не отягощали кремы от солнца, средства от комаров, шелковые платья, дорожные утюжки и прочие атрибуты, любимые авторами «Колонки путешественника». Она оделась по погоде — в недлинную юбку и тонкий свитер, а с собой несла, кроме смены белья и запасной пары обуви, карманное издание «Тристрама Шенди», миниатюрный фотоаппарат, небольшую аптечку, сэндвичи и еще кое-какие мелочи.

Примерно без четверти час вопрос ланча стал настойчиво занимать ее мысли. Она уже прошла около восьми миль, никуда не торопясь и сделав крюк, чтобы осмотреть какие-то римские развалины, представлявшие, согласно путеводителю, «значительный интерес». Устав и проголодавшись, она стала осматриваться в поисках удобного места для пикника.

Был отлив, и влажный пляж мерцал в ленивом полуденном свете золотом и серебром. Гарриет подумала, что было бы приятно спуститься к берегу — может быть, даже искупаться, хотя насчет купания она засомневалась, благоразумно опасаясь незнакомых берегов и коварных течений. Но посмо-треть-то можно. Она перешагнула низкий парапет, ограничивавший дорогу со стороны моря, и стала искать тропинку. Пробравшись между камней, поросших скабиозой и армерией, она легко спустилась на пляж и очутилась на берегу маленькой бухточки. Выступающий утес защищал ее от ветра, а на валунах можно было удобно сидеть. Выбрав место поуютнее, она достала сэндвичи и «Тристрама Шенди» и расположилась отдохнуть.

Ничто не приглашает вздремнуть настойчивее, чем жаркое солнце на морском берегу после ланча. А ритм «Тристрама Шенди» не так быстр, чтобы держать ум в напряжении. Книга стала выпадать из пальцев Гарриет. Дважды она, вздрогнув, ловила ее, на третий раз книге удалось ускользнуть. Голова Гарриет склонилась под несуразным углом. Она уснула.

Ее разбудил резкий звук: казалось, кто-то крикнул прямо ей в ухо. Гарриет выпрямилась и заморгала, и тут над самой ее головой с пронзительным клекотом пролетела чайка и кинулась на упавший кусок сэндвича. Девушка встряхнулась и виновато взглянула на наручные часы. Ровно два. Обрадовавшись, что проспала не слишком долго, она поднялась на ноги и смахнула с колен крошки. Гарриет все еще не чувствовала себя отдохнувшей, а времени оставалось достаточно, чтобы попасть в Уилверкомб до вечера. Она повернулась к морю, где вдоль кромки воды тянулись длинная лента гальки и узкая полоска нетронутого песка.

Вид девственного песка будит в авторе детективов худшие инстинкты. Сразу же возникает непреодолимое желание пойти и покрыть его следами. Профессионал оправдывает себя тем, что песок дает прекрасные возможности для наблюдений и экспериментов. Гарриет была не чужда подобных порывов. Она решила пересечь искусительную песчаную полосу. Собрав пожитки, она пошла по рыхлой гальке, замечая, как часто замечала и раньше, что выше уровня прилива ноги не оставляют на песке различимых следов.

Вскоре узкая цепочка ракушек и наполовину высохших водорослей показала, что она дошла до метки прилива.

— Интересно, — сказала Гарриет самой себе, — смогу ли я определить что-нибудь по уровню прилива. Посмотрим. При квадратурном приливе вода не поднимается так высоко, как при сизигийном[16]. Поэтому, если все правильно, тут должны быть две полосы водорослей: одна, сухая, дальше от воды, показывает самый высокий уровень приливов, а другая, более влажная, показывает сегодняшнее достижение. — Она огляделась. — Нет, отметка только одна. Следовательно, делаем вывод, что я прибыла в разгар сизигии, если только так говорят. Элементарно, дорогой Ватсон. Ниже уровня прилива я оставляю четкие следы. Других следов нигде нет, так что я, очевидно, единственный человек, удостоивший посещением этот пляж с момента последнего прилива, который был примерно… а, вот в чем трудность. Я знаю, что между двумя приливами проходит около двенадцати часов, но не имею ни малейшего понятия, прибывает сейчас вода или убывает. Хотя все время, пока я шла, она убывала и сейчас стоит совсем низко. Предположив, что в последние пять часов тут никого не было, я вряд ли сильно погрешу против истины. Теперь мои отпечатки совсем четкие, а песок, естественно, становится влажнее. Посмотрим, как это выглядит, когда я бегу.

И она пробежала несколько шагов, заметив, что отпечатки носков стали глубже, а при каждом шаге из-под ног вылетают тонкие струйки песка. В результате такого всплеска активности она обогнула утес и оказалась в гораздо большей бухте, единственной примечательной особенностью которой была внушительная скала, стоявшая у кромки воды по другую сторону от утеса. Скала почти треугольной формы выступала из воды футов на десять; ее венчала странная копна черных водорослей.

Одинокая скала всегда влечет к себе. Любой нормальный человек испытывает жгучее желание на ней посидеть. Гарриет, не раздумывая, направилась к скале, попутно упражняясь в дедукции.

— Уходит ли эта скала под воду при приливе? Конечно, иначе сверху не было бы водорослей. К тому же это подтверждает и береговой склон. Жаль, я плохо определяю на глаз углы и расстояния, но сказала бы, что она уходит довольно глубоко. Как странно, что водоросли только наверху. Скорее они должны быть у подножия, но по бокам скала совершенно голая, почти до самой воды. Это ведь водоросли? Только очень необычные. Будто человек лежит. Могут ли водоросли располагаться так… так избирательно?

Она смотрела на скалу с нарастающим любопытством, продолжая разговаривать сама с собой — была у нее такая раздражающая привычка.

— Провалиться мне, если это не человек лежит. Что за дурацкое место выбрал. Он там, должно быть, как блин на раскаленной сковородке. Я могла бы понять, если б он загорал, но он, кажется, полностью одет. Притом в темный костюм. Очень тихо лежит.

Наверное, заснул. Если вода прибудет быстро, он окажется отрезан от суши, как в глупых журнальных историях. Нет, не пойду его спасать. Ему придется снять носки и пройти босиком, только и всего. Да и времени еще полно.

Гарриет раздумывала, спускаться ли к скале. Ей не хотелось будить спящего — с ним же придется беседовать. Хотя он, скорее всего, окажется абсолютно безобидным туристом. Вот только, конечно, совершенно неинтересным. Однако она продолжила путь, размышляя и делая выводы — тренировки ради.

— Наверняка турист. Местные жители не прохлаждаются днем на скалах. Они уходят домой и закрывают все окна. И он не может быть рыбаком или кем-то в этом роде — те не станут терять время на сон. Так делает только чистая публика. Пусть будет торговцем или банковским клерком. Но они обычно проводят отпуск с семьей. Этот гусь плавает в одиночку. Учитель? Нет. Учителя до конца июля на привязи. Может, студент? Нет, семестр еще не кончился. Господин без определенных занятий, судя по всему. Возможно, путешествует пешком, как я, вот только одет неподходяще. — Теперь она подошла ближе и хорошо видела, что на спящем темносиний костюм. — Да, я его не раскусила, зато доктор Торндайк[17], несомненно, мигом бы справился… Ну конечно! Как глупо! Должно быть, он из пишущей братии. Такие слоняются без дела и не позволяют родственникам отрывать их от этого занятия.

Сейчас она была всего в нескольких ярдах от скалы и смотрела на спящего снизу вверх. Он лежал в неудобной позе, скорчившись на дальнем, обращенном к морю, краю скалы. Колени были согнуты, и из-под штанин выглядывали бледно-лиловые носки. Головы над плечами видно не было.

— Как странно он спит, — сказала Гарриет. — Неестественно. Больше похоже на кошку, чем на человека. Голова, должно быть, чуть не свисает с краю. Так недолго и инсульт заработать. Если б мне повезло, он оказался бы трупом, а я бы о нем сообщила в полицию и попала в газеты. Вышло бы что-то вроде рекламы: «Известная детективная писательница находит загадочный труп на пустынном берегу». Но с писателями такого никогда не случается. Трупы всегда находит какой-нибудь мирный рабочий или ночной сторож…

Скала имела форму клина и походила на гигантский кусок пирога. Отвесная сторона была обращена к морю, а пологий склон спускался к берегу и доходил до песка. Гарриет вскарабкалась по гладкой сухой поверхности и встала практически над лежащим мужчиной. Он даже не пошевелился. Что-то заставило ее его окликнуть.

— Эй! — недовольно позвала она.

В ответ — ни движения, ни звука.

«Совершенно не хочется, чтоб он просыпался, — подумала Гарриет. — Не понимаю, зачем я кричу».

— Эй!

— Может, у него припадок или обморок, — сказала она вслух. — Или солнечный удар. Очень похоже. Такая жара.

Она подняла голову и, щурясь, посмотрела в нестерпимо сиявшее небо, потом нагнулась и прижала ладонь к поверхности скалы. Она оказалась обжигающей. Гарриет крикнула еще раз, а затем, наклонившись над мужчиной, схватила его за плечо.

— Эй, вы живой?

Мужчина ничего не ответил, и она потянула за плечо. Оно слегка подалось — как мертвый груз. Она наклонилась ниже и осторожно подняла его голову.

Гарриет повезло.

Это был труп. Причем такой, что не возникало ни малейших сомнений. Сам мистер Вильям Вир из Лайонс-Инна, которому «убийца горло распорол»[18], не мог быть более бесспорным трупом. Голова не осталась у Гарриет в руках только потому, что позвоночник был цел. Гортань и все крупные сосуды были перерезаны, шея рассечена до самой кости. Кошмарный поток, ярко-красный и блестящий, струился по поверхности камня и стекал в ложбинку внизу.

Гарриет выпустила голову из рук, ей внезапно стало дурно.

Она часто описывала такие трупы в книгах, но видеть воочию — это совсем другое. Откуда ей было знать, что перерезанные артерии выглядят так неопрятно и что кровь издает такой отвратительный смрад, а палящее солнце его усиливает. Ее руки были красные и мокрые. Она оглядела платье. Оно, слава богу, не пострадало. Гарриет машинально спустилась вниз, обошла вокруг скалы и долго отмывала пальцы в море, с нелепым тщанием вытирая их носовым платком. Содрогнувшись при виде красной струйки, стекавшей по скале в чистую воду, поспешно отошла подальше и села на камень.

— Труп, — громко сообщила Гарриет солнцу и чайкам. — Труп. Очень кстати!

Она засмеялась.

— Главное, — вновь услышала она свой голос, — главное — не теряться. Не теряй голову, девочка моя. Что бы в этом случае сделал лорд Питер Уимзи? Или нет, разумеется, Роберт Темплтон?

Роберт Темплтон неустанно расследовал преступления под обложками собственных книг Гарриет. Она прогнала из головы образ лорда Питера Уимзи и сосредоточилась на Роберте Темплтоне. Выдающиеся научные способности этого джентльмена сочетались со сказочно развитой мускулатурой. У него были руки орангутанга и некрасивое, но притягательное лицо. Она призвала на помощь его призрак в довольно-таки кричащих брюках-гольф, в которые привыкла наряжать своего героя, и стала с ним мысленно совещаться.

«Убийство или самоубийство?» — вот о чем конечно же первым делом спросил бы себя Роберт Темплтон. Он бы сразу исключил несчастный случай, решила она. Таких несчастных случаев не бывает. Темплтон тщательно осмотрел бы тело и объявил…

Вот именно. Он бы осмотрел тело. Он, несомненно, славился хладнокровием, с которым осматривал тела, описанные самым отталкивающим образом. Тела, превратившиеся в бескостный студень в результате падения с самолета, тела, обуглившиеся до неопознаваемых головешек, тела, раздавленные в лепешку колесами тяжелого транспорта, после чего их приходилось отскребать с дороги лопатами, — Роберт Темплтон не моргнув глазом осматривал их все. Гарриет подумала, что никогда в должной мере не ценила толстокожесть своего литературного отпрыска.

Но то Роберт Темплтон, а простой смертный бросил бы труп и побежал за полицией. Только вот полиции-то как раз и не было. Насколько хватало глаз, вокруг не было ни души — ни мужчины, ни женщины, ни ребенка, лишь небольшая рыбацкая лодка виднелась в море на некотором расстоянии. Гарриет бешено замахала руками, но люди на борту либо не заметили ее, либо решили, что она просто делает какую-нибудь гимнастику для похудения. А может быть, собственный парус загораживал им берег, потому что они шли галсами против ветра и судно сильно кренилось. Гарриет крикнула, но ее голос заглушили крики чаек.

Она стояла и безнадежно звала на помощь, как вдруг почувствовала, что ноги промокают. Несомненно, начался прилив, и вода быстро прибывала. Это обстоятельство внезапно привлекло ее внимание и полностью прояснило ум.

Она прикинула: до Уилверкомба — ближайшего города — не меньше восьми миль. Вдоль дороги, наверное, стоят дома, но живут в них, вероятно, рыбаки, и десять к одному, что она найдет там только женщин и детей, в критической ситуации бесполезных. К тому времени, как она разыщет мужчин и приведет их на берег, море, скорее всего, уже скроет тело. Убийство это или самоубийство, а тело крайне необходимо осмотреть, пока все, что можно, не смыто водой или не размокло. Она решительно взяла себя в руки и твердыми шагами подошла к трупу.

Это был молодой человек, одетый в хороший костюм темно-синей саржи и изящные, даже чересчур, узкие коричневые туфли. Носки лиловые, и галстук тоже был лиловым до того, как покрылся отвратительными пятнами крови. Серая шляпа из мягкого фетра упала с головы — нет, ее сняли и положили на скалу. Гарриет подняла ее и заглянула внутрь, но увидела только бирку с именем изготовителя. Это была известная, но не в лучшем вкусе, шляпная фирма.

Голову, которую прежде украшала эта шляпа, покрывала густая копна волос, тщательно, но не слишком коротко подстриженных и благоухающих бриллиантином. Лицо, как ей показалось, было и при жизни довольно бледным и не имело следов загара. Открытые голубые глаза, от взгляда которых ей стало не по себе. Рот раскрылся, демонстрируя два ряда ухоженных, очень белых зубов. Изъянов в рядах не было, но она заметила коронку на одном из коренных. Гарриет попыталась определить возраст мужчины. Это было трудно, поскольку неожиданно оказалось, что он носил короткую темную бородку клинышком — из-за нее он выглядел старше и смахивал на иностранца. И все-таки Гарриет решила, что он очень молод. В абрисе носа и лица была какая-то незрелость, говорившая, что ему немногим больше двадцати.

Она перевела взгляд с лица на руки и снова удивилась. Что бы там ни думал Роберт Темплтон, она-то сразу решила, что элегантно одетый юноша забрался в это нелепое уединенное место для самоубийства. А если так, то очень странно, что у него на руках перчатки. Он лежал скрючившись, рука под туловищем, и перчатки были сильно испачканы. Гарриет начала было стягивать одну, но ее снова захлестнуло отвращение. Тем не менее она отметила, что это были свободные замшевые перчатки хорошего качества, специально подобранные к костюму.

Самоубийство в перчатках? Почему она решила, что это самоубийство? Что-то ведь навело ее на эту мысль? Ну конечно. Если это не самоубийство, то куда делся убийца? Он точно не пришел по пляжу со стороны Лесстон-Хоу — она же помнит пустую сверкающую полосу песка. Там были только ее собственные следы, они шли от гальки через пляж. В сторону Уилверкомба песок тоже был чист, за исключением одной цепочки отпечатков — предположительно принадлежавших жертве.

Значит, он пришел на пляж один. И умер в одиночестве, если только убийца не прибыл по морю. Как давно он умер? Прилив начался только что, а на песке нет отметин от днища лодки. По обращенной к морю стороне скалы никто конечно же взобраться не мог. Сколько времени назад тут хватало глубины, чтобы лодка могла подойти близко к трупу?

Гарриет пожалела, что так мало знает о приливах и отливах. Если бы Роберту Темплтону случилось по долгу службы расследовать преступление на море, она бы, разумеется, во все это вникла. Но она всегда избегала проблем, связанных с морем и берегом, — именно потому, что не хотелось обременять себя разысканиями. Несомненно, безупречный по определению Роберт Темплтон знал о приливах все, но это знание было заперто внутри его безупречного призрачного мозга. И все-таки, как давно лежащий здесь человек умер?

На этот вопрос Роберт Темплтон тоже знал ответ, поскольку изучал медицину в числе прочих наук, а кроме того, не выходил из дому без термометра и других инструментов для определения свежести трупов. Но у Гарриет термометра не было, а если бы и был, это бы ничего не дало. Темплтон имел привычку небрежно изрекать: «Судя по степени окоченения и температуре тела, я бы сказал, что смерть наступила тогда-то и тогда-то», — не уточняя, сколько именно градусов по Фаренгейту показывал его термометр. Что до окоченения, то его, естественно, не наблюдалось, поскольку окоченение (это Гарриет знала) обычно наступает спустя четыре — десять часов после смерти. На синем костюме и коричневых туфлях не было следов морской воды, а шляпа лежала на скале. Но четыре часа назад вода покрывала скалу и смыла бы следы. Должно быть, трагедия случилась позже. Гарриет потрогала труп. Он казался теплым. Но в такую жару остыть невозможно. Затылок и темя были почти так же горячи, как скала. Ниже, в тени, тело было прохладнее, но не холоднее ее собственных рук, вымытых в море.

Да, но ведь есть еще один фактор. Орудие преступления. Нет орудия — нет самоубийства, это непреложный закон. Руки были пусты, никаких признаков «мертвой хватки», которая так любезно сохраняет улики, к удовольствию сыщиков. Тело лежало на боку — одна рука между туловищем и скалой, другая, правая, свисала со скалы рядом с лицом. Точно под этой рукой струйка крови так отталкивающе стекала вниз, расходясь в воде пятнами. Если орудие есть, то оно тут. Гарриет сняла туфли и чулки, закатала рукава по локоть и принялась шарить в воде, глубина которой у подножия скалы достигала восемнадцати дюймов. Она ступала очень осторожно, боясь наткнуться на лезвие, и правильно делала, потому что вскоре ее рука нащупала что-то твердое и острое. Слегка порезавшись, она вытащила из воды открытую опасную бритву, которую частично уже занесло песком.

Вот и орудие преступления. Все-таки, похоже, это самоубийство. Гарриет стояла с бритвой в руке, гадая, останутся ли отпечатки пальцев на ее мокрой поверхности. Самоубийца их, конечно, не оставил, ведь он был в перчатках. И опять — к чему ему такие предосторожности? Разумнее надеть перчатки, когда хочешь совершить убийство, а не покончить с собой. Гарриет отложила эту загадку на будущее и завернула бритву в платок.

Прилив неумолимо наступал. Что еще она может сделать? Надо ли обыскать карманы? Ей не хватало силы Роберта Темплтона, чтобы оттащить тело выше уровня прилива. Обыскивать уж точно должны полицейские, после того, как перенесут тело. Но в карманах могут быть документы, которые испортятся от воды. Гарриет нерешительно ощупала карманы пиджака, но мертвец, судя по всему, слишком пекся о костюме, чтобы носить в карманах что-либо существенное. В правом она нашла только шелковый платок с меткой прачечной и тонкий золотой портсигар, левый был пуст. В наружном нагрудном кармане обнаружился лиловый шелковый платок, явно предназначенный для демонстрации, а не для использования. Задний карман пуст. Чтобы добраться до брючных карманов, нужно было поднять труп, а этого она по многим причинам делать не хотела. Если бумаги были, то лежали, конечно, в верхнем внутреннем кармане, но мысль о том, чтобы туда залезть, внушала Гарриет отвращение. Он был полностью залит кровью из перерезанного горла. Бумаги в этом кармане и так уже испорчены, мысленно оправдывалась Гарриет. Малодушно, но уж как есть. Она не могла заставить себя прикоснуться к такой гадости.

Забрав носовой платок и портсигар, она еще раз огляделась. Море и пляж были все так же безлюдны. Солнце все так же сияло, но на морском горизонте начали собираться облака. Ветер тоже сменился на юго-восточный и крепчал с каждой минутой. Было похоже, что прекрасная погода долго не продлится.

Еще надо было взглянуть на следы мертвеца, пока их не уничтожила подступающая вода. Гарриет вдруг вспомнила, что у нее с собой фотоаппарат. Маленький, но все-таки он мог наводиться на резкость и снимать объекты на расстоянии шести футов. Она вытащила его из рюкзака и сделала три снимка скалы с трупом с разных точек. Голова мертвеца так и лежала, как выпала из ее рук: немного набок, так что можно было сфотографировать лицо. Она потратила на это кадр, отступив с фотоаппаратом на шесть футов. Теперь на пленке оставалось четыре кадра. На первом она запечатлела общий вид берега с трупом на переднем плане, отойдя для этой цели подальше от скалы. Затем сняла поближе цепочку следов на песке, тянувшихся от скалы в сторону Уилверкомба. Третий кадр употребила на крупный план одного из следов, держа аппарат с выставленным шестифутовым фокусом на вытянутых руках над головой и направив его по возможности прямо вниз.

Гарриет посмотрела на часы. С того момента, когда она увидела тело, прошло не больше двадцати минут. Время еще есть. Пока она тут, лучше убедиться, что следы принадлежат трупу. Она сняла одну туфлю с ноги покойника, заметив попутно, что, хотя подошва в песке, на коже верха нет следов морской воды. Приложив туфлю к отпечатку, убедилась, что они полностью совпадают. Гарриет не стала возвращать туфлю и взяла ее с собой. Снова оказавшись на гальке, она ненадолго остановилась, чтобы сфотографировать скалу со стороны берега.

Погода определенно портилась, ветер усиливался. Посмотрев вдаль, она увидела позади скалы ряд маленьких водоворотов и завихрений. Там и сям они рассыпались сердитыми пенными барашками, будто разбивались о невидимые рифы. Повсюду на волнах появлялись пенные гребни, а тускло-желтые полосы отражали собиравшиеся над морем тучи. Рыбацкая лодка почти скрылась из виду, она шла к Уилверкомбу.

Не вполне уверенная, правильно ли поступила, Гарриет собрала свои пожитки, включая ботинок, шляпу, бритву, портсигар и платок, и принялась карабкаться по утесам. Была половина третьего.

Глава II

Свидетельствует дорога

• … Остались по домам
• Младенцы лишь да немощные старцы,
• Да те, кто ныне должен перейти
• Через преграду чрева или гроба.

«Второй брат»[19]

Дорога была по-прежнему пуста. Гарриет повернула к Уилверкомбу и зашагала в хорошем размеренном темпе. Хотелось побежать, но она знала, что только выбьется из сил и ничего не выгадает. Пройдя около мили, она обрадовалась, встретив попутчицу — девица лет семнадцати вела двух коров. Гарриет окликнула ее и спросила, как добраться до ближайшего дома.

Девица уставилась на нее. Гарриет повторила вопрос.

Ответ прозвучал на юго-западном диалекте, столь неразборчивом, что понять не удалось почти ничего, но в конце концов Гарриет разобрала, что ближе всего идти до Уилла Коффина, к Бреннертону, а для этого нужно свернуть направо на извилистую проселочную дорогу.

— Сколько идти до Бреннертона?

Девица полагала, что идти порядком, но отказалась выразить эту величину в ярдах или милях.

— Ну что ж, пойду туда, — сказала Гарриет. — А вы, если встретите кого-нибудь по пути, не скажете ли им, что на пляже примерно в миле отсюда лежит мертвый человек и чтобы сообщили в полицию?

Девица тупо смотрела на нее.

Гарриет повторила, добавив:

— Вы все поняли?

— Да, мисс, — произнесла она таким тоном, что было ясно: она не поняла ничего.

Поспешив свернуть на проселок, Гарриет заметила, что девица все еще стоит и смотрит ей вслед.

Дом Уилла Коффина оказался маленькой фермой. Гарриет добиралась туда двадцать минут, а дойдя, не обнаружила ни души. Она постучала в дверь — никто не ответил; затем, толкнув, открыла ее и крикнула, опять безрезультатно. Она зашла за дом и там снова покричала. Тогда из сарая появилась женщина в переднике и встала, вперив в нее взгляд.

— Здесь есть мужчины? — спросила Гарриет.

Женщина ответила, что все они там, на семиакровом поле, сгребают сено.

Гарриет объяснила, что на берегу лежит мертвый человек и что надо сообщить в полицию.

— Ужас-то какой, — ответила женщина. — Небось это Джо Смит? Утром вышел на лодке, а скалы там страх какие. Мы их Жерновами зовем.

— Нет, это не рыбак, похож на горожанина. И он не утонул. Он себе горло перерезал.

— Горло перерезал? — с интересом повторила женщина. — Как есть ужас.

— Я хочу сообщить в полицию, пока тело не накрыло приливом, — сказала Гарриет.

— В полицию? — Женщина задумалась. — Да, — сказала она наконец, — в полицию надо б доложить.

Гарриет поинтересовалась, нельзя ли попросить кого-нибудь из мужчин передать сообщение. Женщина покачала головой. Они ж сено сгребают, а погода того гляди испортится. Нет, вряд ли без кого-то можно обойтись.

— Вы, случайно, не подключены к телефонной линии?

Они-то нет, но мистер Кери с Красной фермы, тот подключен. Будучи допрошена с пристрастием, женщина призналась, что попасть на Красную ферму можно вернувшись на дорогу и свернув на следующей развилке, а уж оттуда до нее миля или две.

Может ли Гарриет одолжить машину? К сожалению, машины у них нет. Вернее, есть, но дочка уехала на ней в Хитбери на рынок и вернется поздно.

— Тогда пойду пешком, — устало сказала Гарриет. — Если вам попадется кто-то, кто может передать сообщение, скажите ему, пожалуйста, что на берегу вблизи Жерновов лежит мертвец и что об этом нужно сообщить в полицию.

— Я им скажу, не сомневайтесь, — живо ответила женщина. — Вот ужас-то какой, да? Полиции следовает сказать. Вид у вас усталый, может, чаю выпьете, мисс?

Гарриет отказалась от чая, объяснив, что ей надо торопиться. Пройдя через ворота, она услышала, что фермерша ее окликнула, и с надеждой повернулась к ней.

— Это вы его нашли, мисс?

— Да, я.

— Он мертвый лежал?

— Да.

— И горло перерезано?

— Да.

— Ай-ай-ай. Ужас, как есть ужас.

Вернувшись на главную дорогу, Гарриет заколебалась. Эта вылазка отняла у нее порядочно времени. Что лучше — вновь свернуть в поисках Красной фермы или держаться главной дороги, где больше шансов кого-нибудь встретить? Так ничего и не решив, она дошла до поворота. Невдалеке пожилой мужчина окучивал в поле репу. Гарриет окликнула его:

— Это дорога на Красную ферму?

Он продолжал работать, не обращая на нее внимания.

— Глухой, наверное, — пробормотала она и окликнула снова. Старик окучивал репу. Гарриет поискала глазами калитку в заборе, но тут старик остановился, чтобы разогнуть спину и поплевать на руки, и его взгляд наконец-то упал на девушку. Та поманила его рукой, и он медленно захромал к забору, опираясь на мотыгу.

— Это дорога на Красную ферму? — указала она на тропинку.

— Нет, — отвечал старик, — нету его дома.

— А телефон у него есть? — спросила Гарриет.

— До ночи не будет, — изрек старец. — Поехал на рынок в Хитбери.

— Телефон, — повторила Гарриет. — У него есть телефон?

— А как же. Где-то она тут, поблизости.

Пока Гарриет раздумывала, может ли в этом графстве местоимение «она» относиться к телефонам, собеседник разбил ее надежды, добавив:

— Нога у ней снова болит.

— Далеко ли ферма? — безнадежно прокричала Гарриет.