Иллюзия греха Маринина Александра

Но вообще-то бывало это нечасто. Георгий Сергеевич рано вставал и уходил на работу, а потому и вечерами не засиживался допоздна. Но сегодня была пятница, завтра ему на работу не идти, и, когда Ира пришла домой, он еще не спал. Услышав ее осторожные шаги, жилец вышел на кухню.

– Что, Ирочка, остались мы с вами вдвоем? Пополнения не ожидается?

– Через два дня, – ответила она, отрезая себе кусок хлеба и доставая из холодильника дешевый маргарин.

– И кто на этот раз?

– А, – она небрежно махнула рукой, – такой же, как Шамиль.

– И как вы не боитесь, – покачал головой Георгий Сергеевич. – Такая публика сомнительная, и приводят сюда бог знает кого. Даже я боюсь, а уж вы-то…

Ира твердо помнила наказ Стасова и его друзей из милиции про проверки никому не рассказывать, потому и не стала успокаивать боязливого жильца.

– Да ладно, чего там, не убьют. Конечно, мне бы лучше найти второго такого, как вы, да где ж такого взять. Расскажите лучше, какое кино сегодня по телеку смотрели.

– Хотите сыру? – предложил жилец. – Я купил сегодня чудесный сыр. И колбаса есть хорошая. Давайте я вам отрежу, а то вы все время хлеб с маргарином жуете, это же так вредно.

Конечно, вредно. У нее и прыщи с лица не сходят, потому что все время ест хлеб с этим дурацким маргарином, напичканным химией и всякой прочей гадостью. Но зато дешево. А она должна экономить. Однако побираться у жалостливого жильца она не будет ни за что на свете. Лучше умереть.

– Я в ресторане поела, официанты подкинули, – выдала она дежурную отговорку. – Сейчас просто так пожую, для порядка, и спать пойду. А вы чего не ложитесь?

– Не спится. С бывшей женой разговаривал, расстроился, все не успокоюсь никак.

– Скандалила? – догадалась Ира. – Ух, сука! Я бы ее своими руками придушила. Такого хорошего человека обижает. И как не стыдно, ей-богу!

– Не надо так, – мягко остановил ее жилец. – Она хорошая женщина. Просто характер тяжелый. Кстати, Ирочка, я совсем забыл вам передать, вам звонил какой-то мужчина, ваш бывший сосед.

– И чего сказал? – насторожилась Ира.

– Просил, чтобы вы ему позвонили.

– Угу, – буркнула она, откусывая бутерброд. – Ладно.

Дядя Владик. Конечно, в ее возрасте смешно называть кого-то дядей или тетей, пора уже переходить на имена-отчества, но Стасов всегда был для нее дядей Владиком. Когда он переехал в их дом, Ире и десяти лет не было еще. Дочка у него совершенно замечательная растет. А жена, тетя Рита – сука. Мало того что развелась с таким мужиком, так еще и водит к себе какого-то мерзкого типа. Для Иры Терехиной все женщины, не умеющие ценить хороших мужиков, были суками. И тетя Рита сука. И бывшая жена Георгия Сергеевича – тоже. Господи, достался бы ей такой непьющий приличный человек, как нынешний жилец, она бы ноги ему мыла и воду пила, каждый день бога благодарила бы. А о таком, как дядя Владик, и мечтать нечего. Красавец, и служба достойная, и добрый, и тоже, между прочим, не употребляет. Ну если только чуть-чуть, по случаю. И чего этим бабам надо? Горя они настоящего не нюхали, нужды не знали, вот и кочевряжатся, принцесс из себя изображают, нос воротят. Ну уж такой-то, как Георгий Сергеевич, чем может быть плох? Денег мало зарабатывает? Так зато честные эти деньги, и ночами можно спать спокойно, тюрьмы и пули не бояться. А если тебе мало, пойди и сама заработай. Вставай в пять утра и иди улицу мести, а вечером полы мой и посуду в ресторане, как сама Ира. А то все хотят заморского принца с яхтой и замком в Шотландии. Чтобы пальчиком не пошевелить, а получить все и сразу. Суки. Одно слово – суки.

Улегшись в постель, Ира блаженно вытянулась и закрыла глаза. Сон придет не сразу, она это знала, и можно немножко помечтать в тишине. О том, что в один прекрасный день найдется человек, который пожалеет Павлика и даст денег на операции. Больше ей ничего не нужно, на то, чтобы содержать сестер и себя, она как-нибудь заработает. И на мать хватит. Как ни ненавидела ее Ира, но ведь мать все-таки. Не откажешься от нее, не бросишь на произвол судьбы. Хоть бы умерла она, что ли… Так нет ведь. Еще их всех переживет. А когда с Павликом будет все в порядке, она еще подсоберет деньжат и поставит памятник на могиле отца. Конечно, она за могилой ухаживает, ездит часто, цветы приносит. Добрые люди оградку поставили, а памятник – дорого. Это уж ей самой придется потянуть. Если все пойдет без сбоев, как сейчас идет, на Павлика она деньги соберет лет через пять-шесть. Еще годик – и памятник можно будет осилить. Потом надо будет ремонтом заняться. Чужие люди квартиру не берегут, не свое ведь. Ира, конечно, старается, отрывающиеся обои подклеивает, пятна на потолке подмазывает, а краны ей Володька-слесарь из родного ДЭЗа бесплатно чинит, жалеет ее. Но все равно через пять лет квартира придет в полную негодность. На это тоже деньги нужны, и много. Ничего, она справится.

В мечтах Иры Терехиной не было прекрасных принцев, которые влюбятся в нее с первого взгляда и увезут в далекие страны на все готовое. Помыслы ее были прямыми и простыми: как заработать честные деньги и на что их потратить. Она никогда не задумывалась над тем, хватит ли у нее сил и здоровья на осуществление своих планов и что будет потом, когда для Павлика будет сделано все, что можно, на могиле отца будет стоять памятник, а квартира будет отремонтирована. Будет ли у нее своя семья, муж, дети? Нужна ли она будет кому-нибудь, изможденная непосильной работой, рано состарившаяся, необразованная, нищая?

Таких мыслей у нее в голове не было.

Эксперты, искусствоведы, ювелиры и сотрудники музеев вынесли свой вердикт через несколько дней: сре-ди картин и украшений, находящихся в квартире убитой Анисковец, нет ни одной подделки. Все предметы подлинные. Все описанное в завещании – на месте. Ничего не пропало и не подменено. Даже миниатюра с дурацкими бабочками-цветочками нашлась. Екатерина Венедиктовна действительно незадолго до гибели подарила ее на день рождения внучке одной из своих приятельниц.

Если держаться за версию убийства из корыстных побуждений, оставалось одно: преступнику кто-то помешал, поэтому он ничего не взял. Но версия эта никакой критики не выдерживала. Ведь хватило же у него времени рыться в шкафах и ящиках комода, а футляры с драгоценностями как раз там и лежали. Почему же он их не взял?

Кражи коллекционных вещей редко совершаются спонтанно, «на дурачка». Опытный преступник сначала подготовит себе канал быстрого сбыта, найдет перекупщиков, которые сумеют сплавить картины и украшения. Как правило, на картины всегда есть предварительный заказ, и в таких случаях вор берет не все, а только то, что заказано и гарантированно уйдет с рук. Потому что иначе куда все это девать? На стенку вешать, что ли? До первого визита участкового… И ювелирку музейного класса тоже в скупку не снесешь, там не дураки сидят, из милиции уже звоночек получили.

Если все-таки целью преступления была коллекция академика Смагорина или его фамильные украшения, то следовало на всякий случай проверить каналы сбыта. А вдруг да засветился где-нибудь убийца, протаптывая заранее тропиночку к покупателям?

Эта линия осталась за майором Коротковым. Симпатичный черноглазый оперативник Миша Доценко вплотную занялся жильцами дома, где жила Анисковец, в попытках установить, не видели ли они, кто в последнее время, а лучше – прямо в день убийства приходил к погибшей.

А Насте Каменской по-прежнему не давал покоя вопрос: что могло связывать потомственную аристократку Екатерину Венедиктовну Смагорину-Анисковец с домохозяйкой Галиной Терехиной, некогда в припадке безумия искалечившей своих детей и себя саму? На самом деле связывать их могло все что угодно, но совершенно непонятно, почему об этом знакомстве не знал никто из окружения Анисковец. Почему нужно было его скрывать? Потому что за ним стояла чья-то, как выразилась Марта Шульц, альковная тайна?

Да, по-видимому, Екатерина Венедиктовна действительно умела хранить чужие секреты. По крайней мере этот секрет она сохранила так тщательно, что не было никакой возможности подобраться к нему и взглянуть хотя бы одним глазком…

Все в лаборатории было стерильно белым и сверкающим. Он любил здесь работать, и вообще, была бы его воля, проводил бы здесь большую часть времени. В этой лаборатории была его жизнь, вернее, дело всей его жизни. Именно здесь, среди этой стерильной белизны, рождались идеи, приходили разочарования, ставились эксперименты. Здесь надежда на удачу возносила его к вершинам, а неудачи ввергали в пропасть уныния и депрессии. Он столько лет отдал служению своей науке, что уже не мыслил дальнейшего существования вне стен лаборатории.

Через несколько минут должна прийти Вера. У нее пока все протекает нормально, без видимых непосвященному глазу отклонений. Но он-то видит, он знает, что с ней происходит сейчас и будет происходить в будущем. В своих экспериментах он продвинулся за последние годы так далеко, что теперь может почти безошибочно прогнозировать последствия. Прошли те времена, когда он с нетерпением и напряжением ждал результата, совершенно не представляя себе, каким он будет, этот результат, и надеясь только на то, что он вообще будет. Хоть какой-нибудь. Жаль, конечно, что самый мощный его эксперимент был внезапно прерван по не зависящим от него причинам. Уж больно донор был хорош…

Вера пришла, как обычно, с опозданием почти на полчаса. Это было в ней неискоренимо, она была твердо убеждена, что настоящая женщина должна обязательно опаздывать, особенно если идет на встречу с любимым мужчиной. Правда, на работу она тоже вовремя приходить не трудилась.

– Привет! – радостно улыбнулась она, впорхнув в его кабинет, расположенный рядом с лабораторией. – Почему грустный вид?

– По тебе скучал, – скупо улыбнулся он. – Вот ты пришла – и я сразу же развеселюсь.

– Да уж сделай одолжение, – кокетливо промурлыкала Вера. – Терпеть не могу, когда ты хмуришься.

– Как ты себя чувствуешь?

Он мог бы и не спрашивать. Если женщина с шестимесячной беременностью сияет всем своим свежим личиком и носит сногсшибательные наряды, она не может чувствовать себя плохо.

– Прекрасно! Правда, вчера вечером мне стало немножко нехорошо, и я так испугалась. Если бы у меня был твой домашний телефон, я бы тебе обязательно позвонила, честное слово! Так страшно было! Но все быстро прошло.

– А что именно тебя напугало? – заботливо спросил он. – Тошнота, головокружение? Может быть, боли?

– Нет, ничего не болело. Просто… Ну не знаю. Нехорошо. И страшно. Может быть, ты все-таки дашь мне свой домашний телефон, а? А то мало ли что, а ты врач, к кому мне еще бежать в первую очередь, если не к тебе.

– Верочка, милая, – терпеливо сказал он, – я ведь уже объяснял тебе…

– Ну да, конечно, жена ревнивая и все такое. Слышала. У меня муж, между прочим, тоже не ангел и не дурачок, но когда речь идет о ребенке, тем более о нашем с тобой ребенке, можно же чем-то поступиться. Ты не находишь?

– Нет, дорогая моя, не нахожу, – ответил он более жестко. – У меня маленькие дети, ты прекрасно знала об этом. Я не могу рисковать.

– Но и у нас с тобой будет маленький ребенок. Чем твои дети лучше нашего ребенка?

– Они не лучше, – ответил он уже мягче. – Но если моя жена узнает о нас с тобой, она немедленно подаст на развод, и дети будут расти без отца. А твой ребенок родится в законном браке, и у него будет отец, который никогда не узнает, что растит не своего малыша. Наш с тобой ребенок не будет ничем обделен, если все останется как есть. И мои дети не будут обделены. Если же мы с тобой расторгнем свои браки и поженимся, то наш ребенок будет расти в полной семье, а мои дети – нет. И теперь я тебя спрошу: чем мои дети хуже нашего с тобой малыша? Почему я должен ими жертвовать?

– Ну извини, – она уселась к нему на колени и ласково потерлась носом о его шею. – Не сердись. Я правда очень испугалась. Не сердишься?

Он поцеловал ее в щеку, потом в лоб.

– Не сержусь. Пойдем посмотрим, как там наш малыш.

В лаборатории Вера привычно разделась и вошла в кабину установки. Она проделывала это столько раз, что уже без команд и подсказок знала, что нужно делать, как стоять, как ложиться и как дышать.

– Ела сегодня что-нибудь? – спросил он на всякий случай, опуская между собой и установкой защитный экран.

– Нет. Как обычно.

– Молодец.

Впрочем, он мог бы и не спрашивать. Легкомысленная и несобранная Вера готовилась стать тем, что некоторые называют «сумасшедшей матерью», во всяком случае, заботиться о здоровье будущего ребенка она начала примерно за месяц до зачатия. Разумеется, о том, чтобы нарушить предписанные врачом правила, и речи быть не могло.

Убедившись в том, что Вера его не видит, он быстро натянул на себя защитный комбинезон, закрыл лицо маской, на руки надел перчатки. Все, можно начинать.

Процедура заняла всего несколько минут. Выключив установку, он моментально снял с себя защитную одежду, сунул в специальный шкаф и только потом поднял экран и нажал кнопку, открывающую дверь кабины, чтобы Вера могла выйти.

– Ну как? – весело спросила она, неторопливо надевая безумно дорогое белье. – Порядок?

– Порядок, – подтвердил он, с удовольствием глядя на одевающуюся женщину. Все-таки Вера была очень красива. Даже округлившийся живот и исчезнувшая талия не портили ее. В ней была порода. – Одевайся и заходи в кабинет.

Каждый раз после процедуры ему инстинктивно хотелось как можно быстрее покинуть лабораторию, хотя он точно знал, что при выключенной установке опасности нет никакой. Оставив Веру в лаборатории, он вернулся в кабинет. Пока все идет по плану. До родов она должна пройти процедуру еще четыре раза. И тогда будет видно, что получилось.

Вера впорхнула в кабинет и быстрым движением заперла дверь изнутри на задвижку.

– Я хорошо себя вела и заслужила награду, – с лукавой улыбкой заявила она.

– Но не здесь же, Верочка, – возмутился он.

– А почему нет? Дверь заперта, никто сюда не войдет.

– Не говори глупости.

– Это не глупости!

Вера начала сердиться, он это видел. Но мысль о том, чтобы прикоснуться к женщине сразу после процедуры, была невыносимой.

– Верочка, милая, ну что за спешка, ей-богу? Давай встретимся спокойно сегодня же вечером. Ты ведь знаешь, не люблю я эти кабинетные приключения на скорую руку.

– Но я хочу сейчас, – упрямилась Вера. – Раньше ты не был таким разборчивым. И кабинетные приключения тебе нравились.

Раньше. Конечно, раньше он мог уложить ее здесь, на мягком диванчике. Потому что это было нужно для дела. А теперь для дела нужно, чтобы она регулярно проходила процедуры. Двадцать сеансов во время беременности и потом раз в месяц в период кормления. Разумеется, он должен заниматься с Верой любовью, кто ж с этим спорит, она ему не кто-нибудь, а любовница. Пожалуйста, он готов сделать это вечером, благо есть где, но не здесь и не сейчас.

– А я люблю, когда ты долго терпишь, – весело сказал он. – Ну что это за интерес, если ты только-только захотела – и все к твоим услугам. Это скучно. Зато когда ты потерпишь, удовольствие совсем другое. Уж не знаю, как для тебя, а для меня – точно. Ты делаешься совершенно особенная. Так что беги домой, поешь и ложись отдыхать, а в семь часов я тебя жду. Договорились?

Вера была взбалмошной, но покладистой. Она с детства привыкла требовать немедленного удовлетворения всех своих желаний, но при этом легко уступала, если ее просили потерпеть и взамен обещали дать больше, чем она просила, вернее, требовала.

– Договорились, – вздохнула Вера. – Только не опаздывай, у меня же ключей нет. А то буду как дура под дверью торчать.

– Не волнуйся, – ласково улыбнулся он. – Иди домой.

Разгадать секрет знакомства Анисковец с Галиной Терехиной никак не удавалось. У Насти все время было ощущение, что за какую ниточку в этом деле ни потяни – все уходит в песок. Версии лопались одна за другой. Ценности не были ни украдены, ни заменены подделками. В околоворовских и контрабандных кругах о картинах из коллекции академика Смагорина никто не слышал. К скупщикам ювелирных изделий никто предварительно не обращался. Соседи Анисковец по дому никаких подозрительных личностей возле квартиры убитой не встречали. Времени на все это ушло много, а толку – чуть. Дело с места не сдвигалось. И даже такая, казалось бы, ерунда, как давнишнее знакомство с обыкновенной домохозяйкой, – и та не хотела проясняться.

Но Настя была упряма, а кроме того, привыкла все проверять до конца. Если не получается найти ответ, двигаясь со стороны покойной Екатерины Венедиктовны, то можно попробовать пойти другим путем, двигаясь со стороны семьи Терехиных. Правда, источников информации не очень много, строго говоря, только одна Ира.

– Спросить, конечно, можно, – сказал Насте Стасов, – но вряд ли это что-нибудь даст. Галина Терехина потеряла память. Две ее дочери были шесть лет назад еще слишком малы, чтобы знать знакомых своей матери, а о младшем мальчике и говорить нечего. Если только Ирка что-нибудь знает.

– Стасов, я без тебя не справлюсь, – жалобно проныла Настя. – Твоя девочка такая бука, что вряд ли захочет со мной разговаривать. На тебя вся надежда.

Но Владислав надежд не оправдал. Ира старательно вспоминала, но никакую Екатерину Венедиктовну Анисковец среди знакомых матери или отца так и не вспомнила. Стасов, правда, записал имена других людей из окружения Терехиных, которых сумела вспомнить Ира.

– Попробуй поработать с ними, – посоветовал он Насте, – может быть, они знают твою старушку.

Совет был хорош. Еще бы его выполнить…

Встречи с людьми, некогда близкими с семьей Терехиных, оставили у Насти впечатление тяжелое и горькое. Она не понимала, как же так могло случиться, что четырнадцатилетняя девочка осталась в этой жизни совсем одна, и не нашлось взрослого человека, который поддержал бы ее.

Первыми, кого назвала Ира, были супруги Боженок, когда-то давно жившие с Терехиными в одном доме, еще до того, как те переехали в Сокольники. Боженок-супруга оказалась скандальной теткой, начинавшей по любому поводу орать на собеседника, причем делала это не по злобе, а в виде защитной реакции на то, чего не понимала. Поскольку мозгов у нее было не густо от природы, да и те были нетренированные, понимала она так мало, что кричала почти все время с утра до вечера. При этом страх из-за непонимания ситуации оказаться обманутой приводил к тому, что чаще всего фразы она начинала словом «нет». Боженок-супруг, напротив, был немногословен и негромок и существовал без особых проблем, уютно устроившись и спрятавшись за громким базарным голосом жены, который отпугивал всех врагов.

– С Галей мы дружили, когда она еще замужем не была. Потом постепенно стали отдаляться. У нее, по-моему, крыша поехала.

– В чем это выражалось? – заинтересованно спросила Настя.

– Да ну, она совсем свихнулась, – махнула рукой Боженок-супруга. – В бога стала верить, про мессию что-то все время бормотала.

– Разве религиозность – признак сумасшествия? – удивилась Настя.

– Нет, а вы как думали? – тут же взвилась Боженок. – Это муж на нее так влиял. Он тоже в церковь ходил. Совсем голову ей заморочил.

– Вы никогда не слышали от Галины о Екатерине Венедиктовне Анисковец?

– Нет. Никогда не слыхала. А кто это?

– По моим сведениям, эта женщина знала Галину, и, когда случилось несчастье, она сказала: «Я знала, что добром это не кончится». Как вы думаете, что могли означать эти слова?

– Нет, а вы как думаете? Конечно, ее набожность. Я уверена, что она на этой почве свихнулась, потому и детей покалечила.

– После несчастья вы с Галиной не виделись?

– Нет, а зачем? – ответила Боженок вопросом на вопрос.

– Вы же дружили, много лет жили в одном доме. Неужели вы даже не поинтересовались, что стало со старшей девочкой, с Ирой?

– Нет, ну интересно вы рассуждаете, – она снова повысила голос. – Мы что, должны были ее в семью взять? У нас своих двое.

– Речь не об этом. Иру забрали в интернат, но ведь после несчастья и смерти отца она осталась совсем одна. Вам не приходило в голову, что семья ваших друзей нуждается в помощи?

– Нет, ну вас послушать, так мы же еще и виноваты во всем этом. Мы, что ли, детей из окна выбрасывали?

Она была непробиваема, как бронетранспортер. Слова «чужое горе» для нее не существовали в принципе.

– Кроме вас, у семьи Терехиных были друзья или хорошие знакомые?

– Лидка Евтеева, тоже наша соседка бывшая. Больше никого не знаю.

Имя Лидии Евтеевой было в том списке, который составил Стасов со слов Иры Терехиной. Но беседа с ней тоже мало что дала, во всяком случае, о Екатерине Венедиктовне она не слышала. Правда, из рассказа Евтеевой стало понятно, что года через два после замужества Галина Терехина стала быстро отдаляться от своих подруг.

– Она не ссорилась с нами, нет, но знаете… Никогда сама не позвонит, никогда в гости не позовет. Если я приходила, она меня, конечно, не гнала, за стол сажала, угощала, разговаривала со мной, но я все время видела, что ей это не нужно. Тяготится она. Я ей не нужна. И Нина Боженок на нее обижалась за это. По-моему, ей и муж не был нужен.

– А дети? – спросила Настя.

– Дети – другое дело. Она была вся в них. Только о детях могла говорить, только они ей были интересны. Это можно вынести ну два раза, ну три, но когда каждый раз тебе дают понять, что есть в этой жизни то, что доступно только Галине, но никак не тебе, тупой и ограниченной, это уж, знаете… Желание общаться как-то пропадает.

– Лидия Васильевна, а можно об этом поподробнее? – попросила Настя. – Я, честно сказать, не совсем поняла ваши слова.

…Лидия Евтеева не могла бы сказать, что Галина чем-то обидела ее, сказала что-то неприятное или оскорбительное. Галина вообще была спокойной, тихой и мягкой, но после рождения Ирочки она словно ушла в себя, погрузилась в одной ей видимый и понятный мир, который приносил ей радость. И делиться этой радостью она ни с кем не собиралась. Однажды, когда Ире было пять лет, а второй дочери, Наташе, два годика, Лидия, придя в гости к Терехиным, принесла подарки детям: букварь с красивыми картинками для Иры и очаровательное платьице для малышки. Галина платьице взяла с благодарностью, а букварь сразу же отложила в сторону и даже дочери не показала.

– Смотри, что я тебе принесла, – сказала гостья девочке, пытаясь привлечь внимание к подарку, который она так любовно выбирала.

Но Галина буквально вырвала у нее книжку и спрятала подальше в шкаф.

– Ей это не нужно, – строго сказала она Евтеевой.

– Но почему? Пусть учится читать, она уже большая, – возразила Лидия.

– У нее другое предназначение, – ответила Галина.

И так было почти всегда. Она бросала непонятные, загадочные фразы, исполненные какого-то потайного смысла, и не считала нужным нормально объясняться с подругами. С годами это становилось все заметнее и все тягостнее для окружающих. Терехины растеряли всех знакомых, к ним в дом никто не хотел приходить. После Наташи родилась Оленька, потом Павлик. Все дети у Терехиных были не очень здоровыми, постоянно болели то одним, то другим, и у Галины, занятой детьми, наверное, просто не было ни сил, ни времени поддерживать отношения с подругами. Года за два до несчастья Лидия перестала звонить ей и приходить. Галина, казалось, этого даже не заметила.

Однажды Лида встретила на улице неподалеку от своего дома Леонида Терехина, мужа Галины, с десятилетней Ирой. Леонид почему-то ужасно смутился, а Ира, простая душа, громко заявила:

– Мы ходили папиного друга дядю Гришу навещать, он болеет. Только вы маме не говорите, что нас видели, ладно? А то она ругаться будет.

– Ругаться? – страшно удивилась Лида. – Почему мама должна ругаться? Вы же не сделали ничего плохого.

Терехин смутился еще больше, ласково погладил дочку по голове и бросил на Лиду затравленный взгляд.

– Ирочка, добеги до булочной, мы с тобой забыли Наташе шоколадку купить, вот возьми деньги.

Когда девочка отошла подальше, зажимая в кулачке деньги, Леонид сказал:

– Лид, ты правда Галке не говори про нас, хорошо?

– Да в чем дело-то? Что вы такого страшного натворили?

– Ничего мы не натворили, Гришу Самсонова навестили, болеет он.

– Ну и что?

– Галка терпеть его не может. Запрещает мне с ним встречаться. А уж если узнает, что я Иру с собой брал, вообще убьет.

– Господи, чем Гришка-то ей не угодил? Сколько вас знаю, вы с ним друзья закадычные, и Галя всегда к нему нормально относилась. Поссорились, что ли?

– Ну, вроде того. Уж не знаю, в чем там дело, только однажды она мне сказала: «Дай слово, что с Самсоновым больше общаться не будешь». И больше ничего не объяснила. Ты ведь Галку знаешь, она как скажет – так все, как отрезала. И никаких объяснений. Спрашивай – не спрашивай, а результат один. Ничего не добьешься. Смотрит с тихой улыбкой, укоризненно так, и сам начинаешь себя виноватым чувствовать. Но что-то у них с Гришей произошло, это точно. Я ведь и с ним пытался поговорить, выяснить, в чем дело, а он усмехнулся и говорит: «Ты, Леня, на меня зла не держи, я твою жену ничем не обидел. Но и на нее не сердись. Незачем нам с нашими женщинами ссориться. Не велит она тебе со мной общаться – ну и ради бога. Будем встречаться потихоньку, без шума и пыли».

– Так и не выяснил ничего?

– Нет, – покачал головой Леонид. – Но я думаю, дело все выеденного яйца не стоит. Галка религией увлеклась, так я-то нормально это воспринимаю, нравится ей – и пусть, а Гриша – он воинственный очень, ехидный, на язык злой. Наверное, ляпнул что-нибудь про бога или про церковь, она и обиделась.

– Тяжело тебе с ней? – сочувственно спросила Лида.

– Я ее люблю, – просто ответил Терехин. – Люблю такой, какая она есть. А вот другим, наверное, действительно с ней тяжело. Нина Боженок сильно обижается, да и ты, Лидуня, тоже, я же вижу. Галка всех подруг разогнала, никто ей не нужен. Так ты не скажешь ей, что мы к Грише ходили?

– Не скажу, не волнуйся. Но все-таки не по-людски это, – укоризненно сказала Лида. – Как можно друзей разлучать из-за ерунды?

Вернулась Ира, неся в руке большую шоколадку в яркой обертке…

Когда в семье Терехиных произошла непоправимая беда, Лидии Евтеевой в Москве не было. За несколько месяцев до этого она вышла замуж за военнослужащего из Риги и уехала к нему в Латвию. Вернулась год назад вместе с мужем, который стал в силу русского происхождения и незнания латышского языка нежелательным элементом и был уволен в запас. Узнала от Нины Боженок о том, что случилось в семье Терехиных, и сразу же помчалась к Ире, но та встретила ее неприветливо и даже нагрубила. В квартире было полно каких-то шумных мужчин, говорящих не по-русски, и Лидия поспешила ретироваться, решив, что Ира занялась «делом» и в помощи не особо нуждается.

Григорий Самсонов, певец музыкального театра, жил неподалеку от Евтеевой, и Настя решила заглянуть к нему наудачу. Ей повезло, Самсонов был дома и, по-видимому, скучал, так как к визиту сотрудника уголовного розыска отнесся с явным удовольствием. Ему хотелось поговорить. Стоял июнь, жена с детьми уехала на дачу, и певец рад был скоротать одиночество в обществе незнакомой женщины.

Ситуацию, о которой шла речь, он помнил очень хорошо.

– Да знаю я, почему Галка запретила Лене со мной общаться, – заявил он безапелляционно. – Боялась она.

– Чего боялась? – удивилась Настя.

– Я так думаю, что у нее был любовник. Может, и не был, но она тогда здорово перепугалась. Вся белая стала.

– Когда – тогда? Григорий Петрович, я ничего не понимаю из ваших слов. Давайте-ка все сначала и подробно.

– Я встретил Галку, когда она выходила от Катерины. Я хочу сказать – от Екатерины Венедиктовны Анисковец, но мы за глаза ее все Катериной зовем. То есть звали.

– Вы были хорошо знакомы с Анисковец?

– Ну… Как сказать… – Он улыбнулся и развел руками. – Мы все знали ее много лет. Она была большой ценительницей оперы и ходила в наш театр регулярно, не реже раза в неделю. Ее всегда приглашали на капустники, юбилеи, премьеры. Она у нас была чем-то вроде талисмана. Посмотришь в зал, видишь – Катерина сидит, значит, все в порядке, мир не перевернулся, все живы-здоровы. Но сказать, что я знал ее близко, нельзя. Она хорошо умела держать дистанцию, к ней в душу влезть было не так-то просто. – Расскажите, пожалуйста, как вы встретили Терехину.

– Я должен был заехать за Катериной, чтобы отвезти ее за город, на дачу к нашему главному режиссеру. У него было шестидесятилетие. Я подъехал к дому, поднялся на лифте, а в это время дверь Катерининой квартиры открылась и на лестницу вышла Галка Терехина. Я страшно удивился: что ей тут делать? Никогда не слыхал, чтобы Катерина была с ней знакома. Галка стала белая как снег, на меня зыркнула, поздоровалась сквозь зубы и в лифт нырнула, я даже дверь еще закрыть не успел.

– А у Екатерины Венедиктовны вы не спрашивали о Терехиной?

– Спросил, а как же. Но она только головой покачала. Дескать, не спрашивайте, Гришенька, это не моя тайна, разглашать не имею права.

– Да какая же тут может быть тайна?

– О, какая угодно! – рассмеялся Самсонов. – Катерина обожала покровительствовать чужим романам. Достоверно знаю, что многим известным личностям она предоставляла приют в своей квартире для амурных встреч. Но назвать ни одного имени не могу. Катерина была просто на удивление неболтлива. Ей бы в разведке работать, честное слово.

– Можно ли из ваших слов сделать вывод, что в квартире Екатерины Венедиктовны Галина Терехина встречалась с кем-то из известных людей?

– Ну, насчет вывода – это сильно сказано. Но это вполне правдоподобно. Кстати, совсем не обязательно, чтобы эти встречи носили романтический характер. Не удивлюсь, если окажется, что у них там проходили спиритические сеансы или еще какая-нибудь дребедень в том же роде.

– Разве Анисковец была верующей? – спросила Настя. – Об этом никто из ее близких не говорил.

– Э, нет, Катерина была отъявленной безбожницей, но очень светской и за модой следила. Как пошла мода на экстрасенсов и медиумов – Катерина тут как тут. Она любила устраивать у себя «салоны», только повод дай. А поводом мог служить любой интересный или известный человек, актер, писатель, диссидент, экстрасенс. Кто угодно.

– Как вы думаете, Григорий Петрович, есть такой человек, который может знать, что общего было у Анисковец и Галины Терехиной?

Самсонов усмехнулся и покачал головой.

– Если и есть, то только один. Тот, с кем Галка встречалась в квартире Катерины. Ну и сама Катерина, разумеется, только теперь ведь ее не спросишь.

Что ж, круг замкнулся. Настя надеялась, выбрав путь от Терехиной к Анисковец, получить ответ на свой вопрос, но ничего у нее не вышло. Да, эти две женщины были знакомы, Марта Шульц не ошиблась. Ну и что? Имеет ли это какое-нибудь отношение к смерти Екатерины Венедиктовны? Вряд ли. Даже наверняка – никакого.