Звездный билет (сборник) Аксенов Василий

— Я же тебе объяснил, детка. Я привык есть позже. У нас в доме всегда обед в пять. Мама накрывает, только когда вся гопкомпания в сборе. Я привык позже обедать. Я человек режима.

— Ну и я тогда пойду позже.

— Нет, ты пойдешь сейчас. Тебе тоже надо соблюдать режим, иначе в театральный институт не примут.

— А ну тебя! Алик, пошли обедать!

— Повыше, повыше забрало! — промычал Алик.

— Оставь его в покое. Не видишь, человек в прострации.

— Юра, ты не хочешь обедать? — спросила Линда. Юрка приподнялся и посмотрел на нее.

— Понимаешь, Линдочка, я за завтраком железно нарубался…

Линда в ужасе зажала уши и побежала к выходу с пляжа.

— Пусть вам будет хуже, — сказала Галка и побежала за Линдой.

Она догнала ее и обернулась. Ребята лежали в прежних позах. Костлявая рука Алика моталась в воздухе. Он всегда махал рукой, когда сочинял стихи. Галя посмотрела на десятку в своей руке.

— Линда, иди одна обедать. Мне надо, видишь ли… До вечера!

— Двухразовое питание укрепляет нервную систему. Нужно только привыкнуть, — сказал Димка.

— Это ты у Хемингуэя прочел? — спросил Юрка.

Алик встал, поднял руки к небу и завыл:

— Каждый молод, молод, молод, в животе чертовский голод… Лично я очень доволен, что мы отказались от обедов. Когда сыт, чувствуешь себя свиньей. Сейчас меня терзает вдохновение. Стихи можно писать только на голодный желудок.

— А музыку? — спросил Димка.

— Тоже.

— Юрка, давай сочинять музыку. Я буду труба, а ты саксофон. Начали!

Димка сложил ладони у рта и вступил трубой. Юрка загудел саксофоном. Алик стал хлопать в ладоши и приплясывать.

Они уже давно не пытались больше ловить рыбу. Четвертый день они не обедали, под благовидным предлогом отсылая Галку в ресторан. Зато каждый вечер они сидели в кафе. Правда, пили уже не «Ереванский», черт побери, нужно уметь приносить жертвы! Орел или решка? Обеды или кафе? И вот мы такие счастливые, голодные, трубим, как целый оркестр. Стоит вспомнить тусклые лампочки в коридорах «Барселоны», когда сидишь за полированной стойкой под нарисованными звездами. Стоит вспомнить затертые учебники, когда, лежа на песке, изображаешь джаз.

— Ребята, есть предложение! — воскликнул Алик. — Давайте погрузимся в состояние «зена» — полное слияние с природой.

— Это вместо обеда? — мрачно спросил саксофон.

— Пошли погрузимся в сон, — устало предложила труба.

Возле палатки они увидели костер. Над костром висел котел. Трещали пузыри. Пахло едой. Рядом стояла, руки в боки, Лолита Торрес.

— Хорошие вы собаки! — с нескрываемым презрением сказала она.

— Узнаешь кретина, Димка? — спросил Юрка и показал ногой в сторону моря. По твердому песку у самой воды шел поджарый, точно борзая, парень в голубых плавках. У него был огромный «сократовский» лоб и срезанный подбородок.

— Да это же тот лабух из Малаховки! — воскликнул Алик. — Помнишь?

— Не помню, — буркнул Димка.

— Ты же с ним потом что-то такое… Он к тебе даже заходил.

Проклятый Фрам вместо того, чтобы пройти мимо, остановился и мечтательно уставился на горизонт. Потом обернулся лицом к пляжу и стал разглядывать загорающих. Только здесь его и не хватало!

— Ребята, я пошел за лимонадом, — сказал Димка, но в это время Фрам увидел их и радостно заорал:

— Земляки! — Помчался огромными прыжками. — Хелло, дружище! — завопил он и схватил Димку за руку с таким видом, словно предлагал ему пуститься дальше вместе, как два брата Знаменские на картинке. Димка вырвал руку и отрезвляюще похлопал его по плечу. Фрам повернулся к девушкам.

— Разрешите представиться. Петя. Извините, мы с Димой отойдем на несколько минут.

Он взял Димку под руку, отвел в сторону и протянул ему сигарету.

— Чистая? — спросил Димка.

— Не волнуйся. Я больше этого не употребляю. Здоровье дороже.

— Ты поумнел и полысел, Фрам. Сколько тебе лет?

— Четвертак ровно.

— Рано лысеешь.

— Некоторые излишества бурной молодости. Но теперь все: буду вести жизнь, близкую к природе.

Потянулся блаженно и, протянув руки к горизонту, воскликнул:

— Парадиз, как говорил Петр Первый! Ва-ва-сы-са! А ты здесь надолго?

— Нет, скоро уходим дальше по побережью.

— В Москву когда?

— Не скоро.

— Молодец! Самое главное в профессии пулеметчика — это вовремя смыться.

— О чем это ты?

— Будто святой. Димочка еще маленький, он ничего не знает. Ай, ловкий ты парень.

— Я действительно ничего не знаю. Что ты вылупился?

Фрам ухмыльнулся.

— В Москве разгон. Наших берут пачками, прямо теплых.

— Кого наших?

— Таких, как мы с тобой, фарцовых.

Димка посмотрел на Фрама и сразу вспомнил их всех и вся: «летом в центре ужасно весело. Косяки туристов. Катят „Форды“, „Понтиаки“, „Мерседесы“. Посмотри, какая девочка. Не теряйся. Что там они шепчутся в подъезде гостиницы? Вот они все стоят, а лица мертвые от неоновых ламп. Пошли, что же вы? Иди, мы тебя догоним. Иди, малыш. Так вот в чем дело».

Димка сжал кулаки. «Дать пинка Фраму и погнать его отсюда с пляжа? И в лесу ему нет места, в сосновом чистом лесу. В болоте тебе место, подлюга! Беги туда, а я закидаю тебя торфом. Ишь ты, мерзавец: „Таких, как мы с тобой“. Я не хочу и рядом с тобой стоять! Дать ему, что ли, пинка?»

— Ты что, меня тоже фарцовщиком считаешь?

— А то нет? Ходил же ты с кодлой. И джинсы купил у Барханова.

— Да я понятия не имел о ваших делишках!

— Раз ходил с нами — значит, все. Достаточно для общественного суда и для фельетона. Может быть, уже прославился. Про меня-то в «Вечерке» писали в связи с делом Булгакова. «Появлялся там также некий Фрам». Хорошо, что никто не знал, где я живу. Что это, Дима, ты так побледнел? Сэ ля ви, как говорит Шарль де Голль. Пусть земля горит под ногами тунеядцев! Кто не работает, тот не ест. Как будто это не работа? За вечер семь потов с тебя прольется. Ходишь, как мышь.

— Ты и есть мышь.

— А ты?

— В зубы дам!

— Не обижаюсь, учитывая твою хрупкую душевную архитектуру. Ладно, Димка, что было, то прошло. Нет к прошлому возврата.

— Это уж точно, — пробормотал Димка.

— …и в сердце нет огня. Давай о других материях. Что это за кадришки с вами?

— Блондинка — моя невеста, — сказал Димка.

— А-га! — Фрам улыбнулся. — Поздравляю.

— Я тебе дам совет, — тихо сказал Димка, — как увидишь этих девочек, беги от них подальше. Сразу, как увидишь, так и беги. Понял меня?

— Слово друга! — Фрам протянул руку, и Димка пожал ее. — Ты меня мало знаешь, но ты узнаешь лучше. Законы дружбы для меня святы, чего не могу сказать о других законах. — Он встал. — Я пошел. Туда. Там у нас компания. Жрецы искусства, отличные люди. Играем в покер каждодневно. Пока. Увидимся.

Он спустился к твердой полоске песка и оттуда сдержанно поклонился девушкам. Пошел, поджарый, как борзая.

Димка играл в покер. У него была хорошая карта. Все уже спасовали. Остался только один противник, научного вида мужчина. Он все хихикал, как будто знал о тебе какую-то гадость. Остальные «жрецы искусства» в римских позах лежали вокруг. Перед игрой Фрам шепнул Димке: «Блефуй, как можешь. У них нервы слабые». А зачем блефовать, если у тебя такая отличная карта? Просто смешно слышать хихиканье этого очкастого. Хихикает, словно у него флеш-рояль. Посмотрим, у кого нервы крепче. Отличная игра — покер, мужская игра. В банке уже куча фишек. То-то обрадуются ребята. Можно будет снова обедать. Чертовы нытики! Дима, не надо. Брось, Димка! В конце концов, Димка, это противно! «Азартные игры — пережиток капитализма», — сказала Линда. А ей-то вообще какое дело? Сейчас обрадуетесь, нытики.

Димка выложил пять фишек.

— Олег, можно тебя на минуточку? — сказал известный драматический актер Григорий Долгов.

Очкастый встал и отошел с ним.

— Брось, Олег, — сказал Долгов, — отдай ему игру.

— Не отдам.

— Ты же видишь, что с мальчишкой делается.

— Не отдам я ему игру.

— Обеднеешь ты с этого?

— Нахалов надо учить.

— Ну, смотри.

Долгов снова лег на песок и подумал об очкастом:

«Ограниченный человек! Как-нибудь вверну про него мимоходом Теплицкому — ограниченный, мол, человек».

Димка выложил все свои фишки и посмотрел на очкастого. Не может быть, что у него флеш-рояль. Не может этого быть.

Очкастый хихикнул и выложил свои фишки.

— Посмотрим?

— Посмотрим.

У очкастого была флеш-рояль.

Галя и Димка брели по аллее в лесу. Аллея в лесу! Дикость какая-то. Да что это за лес? Цивилизация, черт бы ее побрал! А велосипеды? Собрать в кучу все велосипеды и поджечь. Вот было бы весело!

— Сколько же ты все-таки проиграл?

— Не спрашивай.

— А сколько у нас осталось?

— Не спрашивай.

— Димка, что же нам теперь делать?

— Побежишь на телеграф?

— Дурак!

Навстречу им шел шикарный и бодрый артист Долгов.

— Не огорчайся, Дима, — сказал он мимоходом, — деньги — это зола.

— Кто это? — спросила Галя и оглянулась. — Знакомое лицо!

— А ну их всех! — махнул рукой Димка. Он брел, опустив голову.

Брижит Бардо снова оглянулась. Долгов догнал их.

— Слушайте, Дима, — тихо сказал он, — у вас вообще как с финансами? В крайнем случае не смущайтесь. Если хотите на месяц в долг…

— Пока терпимо. Спасибо.

— Я сам был в таких переделках и поэтому вам сочувствую.

«Ужасно ему сочувствую», — проговорил он в уме.

— Очень тронут, — сказал Димка.

— Да! — воскликнул артист. — Сегодня я отмечаю небольшое событие. Приходите вечером в ресторан «Пирита». Вы и ваша подруга. Простите, я не представился. — Он кивнул Гале. — Григорий.

— С какой стати мы придем?

— Приходите запросто. Все вам будут рады. Молодые лица оживляют компанию.

«Молодые лица оживляют компанию», — сказал он себе. Дружески хлопнул Димку по плечу, пожал руку Гале и зашагал, шикарный и бодрый. На повороте он оглянулся и несколько минут смотрел, как удаляются по асфальтированной аллее золотоволосая девушка (почти девочка, черт возьми!) и понурый парнишка в черной рубашке и джинсах.

«Ужасно жалко этого мальчика. Я ему страшно сочувствую. Сам ведь бывал в таких переделках», — убедительно сказал себе известный артист.

— Я не хочу, чтобы ты был таким! — почти кричала Галя. — Как ты стоял рядом с этим! Не могу этого видеть! Ты не должен быть таким! Ты не должен так стоять! Никогда и ни перед кем!

— Уймись, Галка, что ты понимаешь в мужских делах?

Некоторое время они шли молча, а потом Галя спросила:

— Кто он такой?

— Какой-то артист. Долгов его фамилия.

— Григорий Долгов! — только и воскликнула Галя.

Галя вспомнила его фотокарточку, которая осталась дома в ее альбоме. Карточка была с автографом; сколько они ждали тогда: полчаса, час? А он вышел из другого подъезда. Все девочки и побежали как сумасшедшие, а Нинка стала толкаться локтями. Это было после спектакля «Гамлет», потрясшего весь город. Страшный, страшный Гамлет был тогда на сцене, и это был Долгов. Как она могла не узнать его сейчас?

— По четвергам у нас всегда свечи, — объяснил официант.

— Как это мило! — воскликнула красивая женщина, которая сидела рядом с Долговым и которую называли то Анни, то Анной Андреевной.

— Все-таки умеют они, эстонцы, знаете ли, вот это, — сказал очкастый.

«У, гад!!» — подумал Димка.

Стол был великолепен. «Ереванского» тут было несколько бутылок.

— Ну, — сказала Анна Андреевна, когда все рюмки были налиты. — В этот знаменательный день я могу только выразить сожаление, что деятельность нашего друга не носит ныне такого прогрессивного характера, как двадцать лет назад.

Все засмеялись. Сегодня Долгов отмечал двадцатую годовщину своего выхода на сцену. Начал с того, что изображал ноги верблюда в «Демоне».

— Дима, веселей! — крикнул Долгов и потянулся с рюмкой. — Галочка, вам шампанского?

Он посмотрел на Галю и подумал: «Почему именно она?»

Чокнулся с Димкой и сказал себе настойчиво: «Сочувствую ему, пусть поест. Сочувствую молодежи».

В зале на столах стояли свечи. Электричество было погашено, и поэтому за окнами довольно четко был виден треугольный силуэт развалин. Но туда никто не смотрел.

— Марина, Марина, Марина! — кричала певица и делала жесты.

Димка танцевал с Галей. Долгов смотрел на нее, длинноногую, золотокудрую, и думал: «Прямо с обложки. И почему именно она? — Поймал ее испуганный взгляд и решил: — Ну, все».

Встал и пошел в туалет. Посмотрел в зеркало на свое лицо. Резко очерченная челюсть, мешки под глазами. Хорошее лицо. Лицо героя.

«Мало ли их вокруг на киностудии и в театре! Есть и не хуже. Почему вдруг именно этот ребенок?»

Хорошее лицо. Мужественное лицо. Волевое. Может быть угрожающим. Вот так. Всегда романтическое лицо.

«Сложный человек», — сказал он себе о себе.

Электричество светилось только в другом зале над стойкой буфета. Димка пошел туда. Ему захотелось постоять у стойки и поболтать с буфетчицей. Буфетчица сказала сердито и с сильным акцентом:

— Учиться надо, молодой человек, а не по ресторанам ходить.

— У вас, наверное, сын такой, как я, да? — спросил Димка.

— Он не такой, как вы, — ответила буфетчица.

Димка вернулся в полутемный зал и еще из дверей увидел Галю. Она разговаривала с Анной Андреевной. Глаза ее блестели.

«Галочка моя, — подумал Димка, — ты самая красивая здесь. Ты красивее даже Анны Андреевны».

Чинная атмосфера в зале уже разрядилась. Где-то пели, то тут, то там начинали кричать. Меж столов бродили мужчины с рюмками. Все в вечерних костюмах и белых рубашках.

«Сплошные корифеи, — думал Димка. — А у меня вот нет костюма. Кто сейчас носит мой костюм? Зато на мне куртка что надо. У кого из вас есть такая куртка? И вообще — вы, корифеи! — я тут моложе всех вас. У меня вся жизнь впереди. Сидят, как будто у каждого из них флеш-рояль! Эй, корифеи, кто из вас сможет сделать такую штуку?»

И Димка, к своему ужасу, посреди зала сделал колесо.

— Почему вы хотите стать актрисой, Галочка? — спросила Анна Андреевна.

— Потому что это — самое прекрасное из всего, что я знаю! — воскликнула Галя. — Театр — это самое прекрасное!

— А вы бы смогли играть Джульетту на платформе из-под угля и под непрерывным моросящим дождем?

— Да! Смогла бы! Уверена, что смогла бы!

Анна Андреевна смотрела в окно на силуэт развалин.

— А потом пошел снег, — проговорила она. — Тракторы зажгли фары, и мы доиграли сцену до конца. Как они кричали тогда, как аплодировали! Я простудилась и вышла из строя на месяц.

— Анна Андреевна, — прошептала Галя.

— Вы будете актрисой, — громко сказал Долгов.

— Почему вы так думаете? — встрепенулась Галя.

— Мне показалось. Мне показалось, вы понимаете, что такое искусство. Как оно сжигает человека. Сжигает до конца.

— До конца, — как эхо, повторила Галя, не спуская с него глаз.

— Жоржик! — игриво сказала Анна Андреевна. Долгов сердито посмотрел на нее.

— Пойдемте танцевать, Галя: Посмотрите на меня, — говорил он, церемонно кружа девушку, — во мне ничего не осталось. Все человеческое во мне сгорело. Я только артист.

— Что вы говорите? — в ужасе расширила глаза Галя. — Разве артист не человек? Вы знаменитый артист…

— Да, я знаменитый. Я и не мог быть не знаменитым, потому что я весь сгорел. Все знаменитые артисты сгорели дотла. Вы понимаете меня?

Нет, — прошептала Галя и на мгновение закрыла глаза.

«Сложный я человек, — сказал себе Долгов и подумал: — Все. Все в порядке».

«Жоржик, — думала Анна Андреевна. — Фу, какой отвратительный Жоржик! И что с ним происходит на сцене? Я никогда не могла этого понять». Она встала и ушла.

— Ты на меня не сердишься? — допытывался очкастый у Димки. — Я же не виноват, что у меня была флеш-рояль. Давай будем друзьями, ладно? Если у тебя туго с деньгами, я могу помочь.

Он долго возился в карманах и протянул Димке сторублевую бумажку. Димка взял и посмотрел на свет.

— Будем друзьями, — сказал он, — если ты не фальшивомонетчик. У тебя отличная лысина, мой друг. Ее хочется оклеить этими бумажками. А хочешь, я сошью тебе тюбетейку из сторублевок? Тебе очень пойдет такая тюбетейка. Хочешь, сошью? Возьму недорого — тыщонки две. Зато все будут видеть, что стоит твоя голова.

— Ты остроумный мальчик, — промямлил очкастый. В руке у него дрожала измусоленная сигарета.

— Нет ли у кого-нибудь кнопки? — громко спросил Димка. — Ну, если нет, придется без кнопки.

Он плюнул на бумажку и пришлепнул ее к голове очкастого.

— Галка, пойдем отсюда!

Гали за столом не было. Димка стал бродить среди танцующих, разыскивая Галю. Фрам сказал ему, оскалившись:

— Поволокли твою кадришку! Твою невесту ненаглядную!

Лицо Фрама перекосила какая-то дикость. На эстраде, словно курильщик опиума, покачивался саксофонист.

Перед тем как сесть в такси, Галя вдруг увидела в ночи огромный треугольный силуэт развалин.

— Я не поеду. Извините, — торопливо сказала она.

— Я вам прочту всего «Гамлета», — проговорил Долгов.

Димка выскочил из ресторана и увидел в заднем стекле отъезжающей «Волги» Галину голову. Он бешено рванулся, схватился за бампер. Машина прибавила скорость, и Димка упал. Ободрал себе руки и лицо о щебенку.

Два красных огонька быстро уносились по шоссе вдоль берега моря туда, к городскому сиянию.

Если бы был пулемет! Ах, если бы у меня сейчас был пулемет!

Я стрелял бы до тех пор, пока машина не загорится. А потом подошел бы поближе и стрелял бы в костер!

Димка пил лимонад. Уже четвертый стакан подряд. Пить не хотелось, глотать было мучительно.

— Еще стаканчик, — сказал он.

В окошке появился стакан с пузырящейся желтой влагой.

«Она и сотый стаканчик подаст, не моргнув», — подумал Димка и посмотрел на буфетчицу. Дурацкая наколка на голове, выщипанные брови. Он вспомнил буфетчицу, с которой беседовал вчера. Та была другой. Нагнулся к окошечку и спросил в упор у этой:

— У вас, наверное, сын такой, как я, да?

— У меня дочь, — отрезала буфетчица.

— Благодарю. Еще стаканчик.

Голубой киоск стоял в начале совершенно незнакомой Димке и пустынной утренней улицы. То есть он просто не знал, как отсюда выбраться. Улица-то была знакомой. В принципе это была самая обычная улица. Два ряда домов с окнами и дверьми. Дома эти не говорили ни о чем и ничего не вызывали в душе. Это были просто дома с лестницами и комнатами внутри. И киоск не говорил ни о чем. Это была торговая точка, где кто-то пил лимонад, покупал бутерброды и спички. Тошнотворно знакомой была эта пустынная улица, но, как отсюда выбраться, Димка не знал. И не у кого спросить. Буфетчица ведь не скажет. Да она, наверное, и сама не знает. Наверное, давно потеряла надежду выбраться отсюда.

Димка украдкой вылил лимонад под ноги, на песок. Образовалась неприятная лужица. Подошел человек с черными усами и в новой серой шляпе. Взял спички и пошел по улице. Он шел очень прямой, и новенькая шляпа, без единой вмятины, стояла на его голове, как на распорке в универмаге.

«Вот так он и ходит тут уже четыреста лет, — с тоской подумал Димка. — Так вот и ходит в своей новой шляпе».

«Как я попал сюда? — попытался он вспомнить. — В „Пирита“ я вскочил в попутный грузовик. Мы гнались за такси. Мы здорово мчались. Водитель все допытывался, что у меня украли. Что у меня украли! Я рассказал бы ему обо всей своей жизни, но только не о том, что у меня украли. Мы догнали „Волгу“, но в ней оказались два моряка. Потом в центре я ломился в гостиницу. Почему-то мне казалось, что Галя там. Это было невыносимо — думать, что она там. Потом меня отправили в милицию. В милиции рядом со мной сидел какой-то тип, который все икал. От рубашки у него остался один воротник, а он все пытался заправить ее в штаны. В четыре часа утра меня отпустили, а тип остался там. Воображаю, как он удивится, когда перестанет икать. Потрогает воротник и скажет: а где же все остальное? Потом я все время шел по городу, пока не попал сюда. И тут уже я, видно, и останусь. Куплю себе новую шляпу. Буду тут ходить пяток-другой столетий. Сначала тот, с усами, будет появляться, а потом я».

Где-то за стеной домов что-то загрохотало. Там было что-то массивное и подвижное. Мало ли что там есть.

— С вас четыре пятьдесят, — сказала буфетчица.

Вдруг улица заполнилась людьми. Они шли все в одном направлении.

— Димка! — воскликнули за спиной. Рядом стоял Густав. Он был в синем комбинезоне и таком же берете. Димка страшно обрадовался.

— Сигареты есть? — спросил он.

— Что с тобой случилось? — спросил Густав, доставая сигареты.

— Ничего со мной не случилось.

— Как ты здесь оказался?

— Гуляю.