Сладкая женщина Велембовская Ирина
— Себе тоже наливаешь? — вдруг спросил он.
— С тобой за нашу любовь выпить.
— А не рано про любовь-то говорить? В третий раз всего меня видишь. Может, я не стою.
Аня подвигалась и подвигалась к нему.
— Стоишь, Тихон, стоишь! Он усмехнулся.
— Ну ладно, пей. Только я тебя после этого целовать не буду.
Тут Аня могла и обидеться. Сам пьет, а ей, видите ли, каплю проглотить нельзя, а то целовать не будет! Это он хитрит, чтобы самому больше досталось. Ну и не целуй, шут с тобой!..
Но она слишком много ждала от сегодняшней встречи. Поспешно отодвинув свой стаканчик, Аня сказала:
— Ну и не буду. Раз не велишь, Тиша, то и не буду. Он поглядел на нее пристально, как бы желая определить, насколько она искренна. И, наверное, поверил, потому что и сам подвинулся к ней.
— А глазки-то голубые!.. — сказал он теплым голосом. — Шарики! Ну, будь здорова, дорогая!
Аня не была искушена в тонкостях обращения, но ей показалось, что все-таки не бутылка ему нужна. Ничего он не хитрил и выпить много постеснялся. В благодарность за угощение навел порядок на столе, снес посуду в кухню. Увидел, что смещен водопроводный кран, поправил.
«Господи, да что же это он?.. — недоумевала Аня. — Дался ему кран! Ох, к этому мужику не сразу подладишься».
Тихон пробыл у нее ровно до девяти. Потом встал, оделся и ушел. Аня проводила его и долго не гасила света. Сегодняшнее их свидание не было радостным. Но когда она вспоминала их встречу в лесу и потом на черкизовской квартире, то понимала, что от Тихона ей не отказаться, разве только он сам ее бросит. Сейчас все ее мысли были направлены на то, как сделать, чтобы он не бросил.
— Господи!.. — сказала она вслух. — Еще ничего-то не видавши, а уже думаешь, чтобы не бросил! Ведь этот мужик — последний у меня. А какой мужик-то!..
Аня чувствовала, что пришло не счастье, а несчастье, страхи да сомнения. Все это было не по ней. Она и сама всю жизнь по-настоящему не мучилась и, как другие мучаются, не замечала. И теперь, понимая, что может погореть, как солома, всю вину за случившееся попыталась перевалить на Николая Егоровича: если бы он от нее не ушел, то и не привела бы она сюда этого Тихона. Но тут же подумала: ну, а какой смысл-то, что был бы с ней Николай Егорович? Зачем он ей нужен после Тихона?
«Что же это я?.. Да ведь это Тихон был после Коли… Все перепуталось у меня!..»
Аня погасила свет и легла. Ложась, нащупала что-то на постели. Это Тихон обронил мундштук. Запах табака еще раз напомнил, что только что рядом был мужчина. Запах был совсем слабый и невкусный, но Аня долго держала мундштук у самого лица.
«А я-то сама неужели ничего не стою? — словно спохватившись, спросила она себя. — Нет, врешь, милый мой! Еще так к себе привяжу, что не отлепишься!»
Ей трудно было отработать следующую смену: все ждала, что ее позовут к телефону. Но Тихон не звонил.
Он протомил ее с неделю. Потом пришел как ни в чем не бывало.
Аня прямо с порога подступилась к нему с упреками. А он даже удивился:
— Да что же я, должен каждый день ходить? Вот придумала!
Губы у Ани дрожали, лицо было сердитое и красное. Тихон потрепал ее по щеке.
— Не надувай губы-то, не надувай. Не идет тебе.
— Не могу я без тебя, Тиша!.. — дрожащим голосом сказала Аня.
Он был немного тронут. Аня решила этого момента не упустить. Она поспешно вытерла мокрые глаза, поправила причесочку, попудрила горячее от недавнего злого волнения лицо. И села рядом с Тихоном.
— Что новенького, Тиша?
— Новостей много. Вот Индира Ганди в гости к нам собирается.
— Что это ты мелешь?.. Он весело засмеялся.
— Ах ты моя сладкая!.. Ты не сахарной пудрой щеки-то присыпаешь?
И он обнял ее, сорокалетний мужик сорокалетнюю женщину.
Аня перестала красить волосы, чтобы не быть для него «рыженькой». К ним возвращался их природный, русый цвет. Тихону нравились ее волосы, он все трогал их рукой, гладил.
— Давай я концы отстригу, — сказал он, указывая на сохранившуюся на прядях рыжину.
— Она сама сойдет, Тиша.
Потом стала накрывать на стол. Тихон вышел в коридор, вернулся с бутылкой «Золотой осени».
— Сегодня я угощаю.
На этот раз оказалось, что он и от самой легкой выпивки может быть разговорчивым. И Аня поняла, что он весь зависит от настроения, как парус от ветра. Любил, например, чтобы снег шел. Она утром, когда увидела, что асфальт белый, не обрадовалась: сапожки не успела из ремонта взять. А Тихон пришел сейчас с мокрыми ногами и смеется.
За «Золотой осенью» он ей рассказал, что служил во флоте и на сверхсрочной плавал в загранке, своими глазами видел Южную Америку.
— Из-за границы-то привез что-нибудь с собой, Тиша?
— Кому мне было привозить? Я тогда одинокий был.
Аня помолчала. Тогда одинокий, а сейчас, значит, не одинокий? Ее он имеет в виду или другую женщину? Спросить бы надо, да как бы настроение ему не перебить.
— Сперва с восторгом плавал, — продолжал Тихон, — потом тоскливо стало. Спишь в койке, а в глазах — трава, орешник, колокольчик с лютиком сплелся!.. Я в деревне вырос. От немцев мы ушли, и больше я уж туда не попал.
Аня решила, что лучше не скрывать, что ей удалось продать свой деревенский дом. И, заметив, что Тихон помрачнел, сказала в свое оправдание:
— Чем с домом-то, лучше уж на машину записаться. Тихон посмотрел на нее пристально.
— Тебе только «Фиаты» и водить!
Он лег на диван и закинул локти под свою черную большую голову.
— Ветлы у тебя в огороде красивые были. Я тогда картошку копал и все любовался.
Аня вспомнила, что ветлы эти покойная мать все покушалась спилить — огуречник ей тенили. Сама Аня даже толком не помнила, сколько их было, вётел этих. С одной, кажется, Юрка, маленький, раз упал.
— Отдохнуть захотим, Тихон, так я любую путевку достану. И на Кавказ, и в Крым.
— Это уж ты сама езди, — холодно отозвался он.
Ане все-таки удалось опять вернуть его к хорошему настроению. Тихон умел быть снисходительным: что, мол, взять с женщины? Особенно красивой. Ты ей про орешник да про ветлы, а она вон уже опять носом в зеркало сунулась.
Уговорить его остаться на ночь она не смогла, в девять вечера он поднялся.
— Будь здорова, Нюрочка!
— Баба есть у тебя! — не выдержав, закричала Аня. Уж очень не хотелось ей его отпускать.
— Грубо ты себя ведешь, — сказал Тихон. — Замечание тебе.
«Ну и что же теперь делать-то? — думала Аня, оставшись одна. — Даже если и есть у него жена, все равно ведь буду с ним встречаться…»
Когда он один раз пришел к ней очень усталый и уснул, она обыскала его пиджак, обнаружила полтинник мелочью и профсоюзный билет, из которого узнала, что фамилия Тихона Соколов, что родился он, как и она, в 1930 году и что по специальности он слесарь-монтажник. Взносы в профсоюз были у него не плачены несколько месяцев.
Теперь при желании Аня могла бы узнать его адрес через справочное бюро. Но решила до поры до времени этого не делать: боялась неприятностей.
Вскоре по неосторожности Аня сама же себя и выдала: назвала Тихона «товарищ Соколов».
— Откуда ты знаешь, что я Соколов? — Он покачал головой. — А ты, оказывается, сыщик!..
И Тихон пропал надолго. Аня намучилась, боялась хоть на минуту вечером выйти из дома, чтобы его не пропустить. Второго ключа она ему пока не доверила.
«Разве это любовь?.. — уже мрачно спросила она себя в один из одиноких январских вечеров. — А вдруг больше вообще не придет? Что же придумать-то?..»
Но уже на следующий день ее кликнули к телефону.
— Здравствуй, Анна Александровна! Это товарищ Соколов тебя беспокоит, Тихон Дмитриевич. Зайти сегодня можно будет?
Аня стиснула зубы, потому что хотелось крикнуть: «Что же это ты, гад, со мной делаешь?..» Но она ответила тихо: «Приходи». И почувствовала, что у нее разжимаются пальцы, сердце дрожит, туманится голова.
Наверное, Тихон догадался, что Аня «доходит». И наконец сказал ей то, чего она все время допытывалась: жена с ним не живет, хотя они еще не в разводе и квартира у них не поделена. Девочка Тамарочка учится во втором классе.
— Ну, чего тебе еще знать надо? — грустно спросил Тихон.
Надежды захлестнули Аню: «Может быть, разведется? А что алименты еще сколько-то платить будет, это полбеды. С него и алиментов-то небось… Ведь не академик».
— Неужели сегодня опять рано уйдешь?
— Надо девочку встретить. Она на фигурное катание ходит.
Ревность и обида раззадоривали Аню.
— А мать-то что же не встретит? Тоже, что ли, с кем-нибудь время проводит?
— А это уж вовсе дело не твое! — грозно сказал Тихон.
Ане стало ясно: он до сих пор по своей жене страдает, надеется, наверное, что опять сойдутся. Оттого и домой рано уходит. За два с лишним месяца их знакомства он о своей бывшей жене ни одного плохого слова не сказал, хотя теперь Ане ясно было, что он этой женщиной очень обижен. А она просчиталась: попробовала ему на своего Колю жаловаться.
— Что же, ты все это одна нажила? — спросил Тихон, указывая на обстановку.
— Да не одна, конечно…
— То-то и есть. В телевизор-то любуешься, на диване сидишь, а мужа ругаешь.
— Не хватало еще, чтобы он у меня все вывез!.. — с обидой бросила Аня. И вдруг, взглянув на Тихона, поняла: не надо было всего этого говорить, не надо!..
Когда он ушел, она думала: ладно, пусть страдает по своей жене, пусть встречает дочку с фигурного катания, пусть не умеет деньги держать и не платит профсоюзных взносов. Только бы от нее не уходил.
Неделей позже Аня узнала от самого же Тихона, что работает он в одном из строительно-монтажных управлений. Раньше работал на кране, возводил дом в двадцать семь этажей в районе Юго-Запада.
— А теперь стоповщиком. Знаешь, который под краном стоит, груз цепляет.
— Это почему же?
— Разжаловали. Пьяный в кабину сел.
Аня представила себе Тихона в кабине подъемного крана, под самым небом, да еще нетрезвого, и ей показалось, что сердце у нее оборвалось, замутило внутри, кругом пошла голова.
— Ведь и под краном-то, наверное, тоже опасно, Тиша?
— Трезвый буду — не раздавят. А пьяный — туда и дорога.
И добавил:
— Было время, я совсем вином не интересовался. Хороший парень был! В хоре участвовал. Я, конечно, не солист. В последнем ряду стоял.
Он очень молодо улыбнулся и обнял Аню.
— Не дала природа голоса настоящего. Но я песни очень люблю. Не такие, как сейчас по этому ящику блеют, — он указал на телевизор, — а настоящие, под хороший оркестр.
Про многое Тихон стал с ней говорить, только о своих семейных делах не распространялся. А Аня исподволь все-таки норовила узнать, что да как.
— А много ты сейчас денег им отдаешь, Тиша? — очень осторожно осведомилась она.
Он ответил неохотно:
— «Она» много не берет. У нее заработок. Инженером в «Мосэнерго» работает.
— Небось поэтому и зазналась, что инженером? Тихон покачал головой.
— Да нет… Разлюбила, наверное.
«Хоть бы поглядеть, какая жена у него была», — думала Аня. Слово «инженер» ее гипнотизировало, как будто оно включало в себя все понятия: образование, красоту, положение.
— Тихон, а мне-то ты веришь, что я тебя люблю?
— Наверное, любишь. Только ведь смотря какая любовь.
— Да какую же тебе надо?.. — почти с отчаянием спросила Аня.
И, не дождавшись ответа, сползла на пол, обняла его колени и засыпала их волосами. Такое видела недавно в кино. Наверное, не очень удачно получилось.
— Ну что ты представление-то устраиваешь? — строго спросил Тихон. — Такая женщина красивая, боевая, а по полу ползаешь.
Аня вздрогнула и оглянулась на зеркало. Да, она еще была и сильная и красивая, только на щеках не было уже прежнего румянца. Прическу, правда, очень запустила, да и сейчас, падая на колени, немного растрепалась. Аня поправила волосы, одернула халат и вдруг почувствовала, что уж больше и не знает, что ей говорить Тихону. Нет, не любит он ее. Тогда зачем же ходит сюда?..
Как же тогда ей дальше жить? Ведь ничем не отвлечешься — ни беготней по соцстраху, ни разбором производственных неурядиц, ни культурными мероприятиями. Да сейчас ей уж, пожалуй, никто никакого дела и не доверит: совсем не та она стала. Это было невероятно, но Ане почему-то казалось, что даже когда она с Тихоном вдвоем, кто-то незримо присутствует рядом и все видит.
— Ну что же, — горько сказала Аня. — У меня вон замок в шкафу не запирается. Может, починишь? Тебе замки чинить приятнее, чем со мной быть.
Одно из их свиданий было прервано появлением Юры. Аня как-то сразу и не сообразила, кто это может звонить. Чуть запахнув халат, она пошла открывать дверь. Ее сын стоял на лестничной площадке с небольшим чемоданом в руках. На его погонах и на фуражке лежал белый, слабый снег.
— Добрый вечер, — сказал Юра и поцеловал мать. — Ты что, уже ко сну отходишь?
Ничего не подозревая, он снял в коридоре шинель, сунулся своим носатым, большеглазым лицом в зеркальце у вешалки, потом шагнул в комнату. Задержать его Ане не удалось, да у нее как будто и язык отнялся.
…Сын не был у нее с Ноябрьских праздников. У Ани тогда уже шел роман с Тихоном. Ей бы следовало в тот приезд воздержаться от упреков Юре, который, прежде чем навестить ее, был у Николая Егоровича, в его новой семье. Казалось, пора бы уж Ане крест поставить на своем бывшем муже. Но она, как истинная женщина, даже любя другого, все равно пыталась выведать, каково там Николаю Егоровичу с новой-то, с интеллигентной. Хотелось услышать, что ему там солоно, что он просчитался. И отношение сына ко всему происшедшему ее просто оскорбляло.
— Это почему же я не должен туда ходить? — почти с вызовом спросил Юра.
— Конечно, там культурные!.. А мать-то ведь у тебя дура непромытая!..
— Я этого не говорю…
Аня провела платочком под глазами.
— Вот правильно бабушка-покойница высказывалась, что ты больно гордый, Юра.
Сын пожал плечами.
— Не знаю. Бабушка меня любила. Где ее похоронили — у нас в деревне или в Макаровке?
А больше им и не о чем было тогда поговорить. Водку Юра не любил, ел очень умеренно, несмотря на свой большой рост и плотность. Чтобы скоротать вечер, включили телевизор. Но Аня заметила: Юра смотрит только из вежливости.
— Ты, Юрочка, чайник мне эмалированный не привезешь? У вас там, в Ленинграде-то, говорят, хорошие.
Нет, неплохой все-таки у нее был сын! Другой молодой офицер сказал бы: «Да ты что, с ума сошла? Буду я еще с чайниками!..
А Юра обещал:
— Хорошо, привезу.
…И вот сейчас ее сын увидел Тихона. Тот сидел на диване без пиджака и без ботинок, но в целом его вид ничего не выдавал. Зря только рядом оказалась брошенной подушка. Зато вид матери говорил о многом.
— Это, Юрик, из деревни ко мне приехали, — тихо сказала она. — Земляк наш один…
Крупное молодое лицо Юры почти ничего не выразило.
— Ну как погода у вас тут? — спросил он. — У нас в Ленинграде зима какая-то кислая. Я, мама, всего на десять минут: у меня поезд на Харьков.
Юра вынул из чемодана и положил перед матерью какую-то коробку.
— Ты извини, фантазия ничего забавного не подсказала.
«Что же этот-то молчит?.. — боясь взглянуть на Тихона, спрашивала себя Аня. — Хоть бы выручил чем… Парень не растерялся, а этот молчит».
— Чаю попьешь, Юрочка?
— Не беспокойся. В поезде сразу принесут.
И Юра снял только что повешенную на крючок шинель. Поцеловал мать уже не в щеку, а в висок, подальше от рта.
Когда Аня вернулась в комнату, лицо у Тихона было почти черное. Он шарил в карманах, ища папиросы, но никак не мог найти.
— Старший лейтенант?..
— Да… Ты не подумай, Тиша, что он нарочно. Он ведь ничего не знал. А то бы не пришел. Он хороший…
— Я это понял, — сказал Тихон. Не докурив папиросы, он поднялся.
— Ну ладно, пойду.
Его интонация исключала возражения. В коридоре он слишком долго затягивал шнурки на ботинках, оборвал один, завязал узелком.
— Никак!.. — сказал он почти жалобно.
— Когда придешь, Тиша?
— Как-нибудь зайду.
Оставшись одна, Аня села в кресло и, не зная, что с собой делать, протянула руку и включила телевизор, этот спасительный ящик.
Сейчас на его экране шла ярая пляска. Одетые в расшитые рубашки мужчины плясали вприсядку, почти ходили на голове. Какой-то танцевальный коллектив старался вовсю. Аня просто обожала такие выступления, но сейчас не могла понять: да что же они никак не остановятся, пляшут, как заведенные?..
«Юра к отцу пошел… Если бы ему на поезд, он бы билет показал…»
Не было ничего предосудительного в том, что она встречалась с Тихоном. Ей только за сорок, мужа нет. Ко Ане подумалось, что она сегодня сильно, очень сильно обидела своего сына. Может быть, на этот раз он приехал с какими-то теплыми словами, может быть, он хотел ей что-то о себе рассказать. У него было очень хорошее лицо, когда он вошел. Вот коробку привез с дорогими духами… Какая она ни на есть, а все-таки же мать ему! Он и пришел… А тут этот сидит.
Пляска на экране все продолжалась. Теперь, показывая нижние юбки, кружились девчата.
«Расскажет Юра Коле или нет?» — думала Аня.
И вспомнила, как вел себя Тихон:
«Пятый десяток мужику, а растерялся. Как побитый сидел…»
9
Февраль был удивительно безжалостный — мокрый, сквозняковый, без единого яркого солнечного пятна. Когда вдруг в двадцатых числах одно воскресное утро выдалось светлее обычного, Аня обратила внимание, что уж очень плохо стало у нее в квартире: пыльно, натоптано, захватано. Вроде как когда-то в квартире у Шубкиных.
Аня взяла тряпку и щетку, но так ничего толком и не сделала. Открыла форточку, но тут же озябла и захлопнула ее. По утрам Тихон никогда к ней не приходил, и все-таки она постояла у окна, поискала его глазами среди прохожих.
Она не видела его уже десять дней. Накануне она с колотящимся сердцем подошла к киоску справочного бюро, чтобы узнать, где проживает Соколов Тихон Дмитриевич, 1930 года рождения. Но постояла возле киоска и отошла прочь. Она и сама себя не узнавала: раньше бы она этого Тихона со дна моря достала.
«А ведь я заболела…» — думала Аня. Все время она теперь мерзла. Один вид падающего мокрого снега вызывал у нее озноб и даже самый легкий ветер — слезы.
Приближалось Восьмое марта. Совершенно случайно Аня встретилась на улице с Николаем Егоровичем. Она и не хотела к нему подходить, но он увидел ее и подошел сам.
— Извини, Аня… С наступающим праздником!..
В руках у него был букетик мимозы за рубль. Он потискал его в руках и отдал Ане.
— Ты ведь не для меня покупал, — отчужденно сказала Аня.
— Ну, раз так сошлось… Как живешь?
— Ты бы хоть свои вещи забрал. Думаешь, мне на них легко смотреть?
Николай Егорович очень смутился и сказал:
— Ну что же, если можно, пойдем сейчас.
В квартире у Ани и перед праздником не было порядка, Николай Егорович виду не подал. Аня поставила в стакан подаренные им цветы и пригласила почти шепотом:
— Садись, Коля.
Он сел, не сняв пальто, только положил на стол шапку-треушку. В комнате не было ни одного предмета, который указывал бы на то, что здесь бывал другой мужчина. В то же время все как будто говорило об этом.
Ане показалось, что Николай Егорович стал старее и еще некрасивее. Вид его ничем не выдавал, что он особенно счастлив со своей новой женой. И хотя Аня стороной узнала, что они живут очень хорошо, у нее вдруг родилось такое ощущение, что позови она сейчас Николая Егоровича обратно, он бы не отказался. Но он уже не был для нее мужчиной, скорее родственником, бывшим приятелем, человеком, которому можно многое рассказать.
— Помог бы ты мне, Коля, — сказала она. — Уехать бы мне куда-нибудь. Квартиру бы, что ли, сменять. Совсем не могу сидеть одна…
Аня владела сейчас той отдельной, очень удобной квартирой, которую получил Николай Егорович. Ему же, как она знала, приходилось пока жить у тещи, за перегородкой. Первое время Аня себя утешала: ему еще площадь дадут, он инвалид. Но, видимо, Николай Егорович не просил, поэтому ему и не давали.
— Можно эту квартиру разменять, Коля, — предложила она. — Чтобы и у тебя свой угол был. Я ведь тебя еще не выписала.
— Да нет, — сказал Николай Егорович, — мы, наверное, скоро получим.
Аня вздохнула: «мы», то есть он и его жена, медсестра эта. Сказано это «мы» было так, что Аня поняла: она ошиблась, к ней он не вернется. Она не испытала ревности, потому что любила теперь другого, но ей было очень больно, потому что она не могла про себя и про Тихона сказать такого же «мы».
Не она, а Николай Егорович первым заговорил о Юре:
— В адъюнктуру его, наверное, возьмут. В Ленинграде останется.
Аня не знала, что такое адъюнктура. Но по тону бывшего мужа поняла, что это хорошо.
— Способный он, — сказал Николай Егорович. — Ну, я пойду…
Оставшись одна, Аня легла на нерасстеленную кровать. Стала думать: о себе, о Николае Егоровиче, о Юре. И о Тихоне, увидеть которого у нее уже почти не осталось надежды. У нее заболела голова и набежали слезы. Мелкая, но очень пахучая мимоза, которую подарил ей Николай Егорович, только прибавила головной боли.
На другой день было седьмое марта. С утра в цехе уже шла суетня. У конфетчиц из-под белых халатов виднелись праздничные платья, под белыми повязками прятались модные укладки, постукивали по пластиковому полу лаковые туфли всех расцветок. И прорывался сквозь запах ванили и шоколада колючий запах арабских духов и нежный ароматец «Белой сирени».
С утра всех женщин авансом поздравили, и каждая получила сувенир. Ане подарили три стаканчика на подставке. Она смутилась, подумав, что подарок этот вроде насмешки, со значением, как выпивающей. Но потом увидела и у других такие же стаканчики и успокоилась.
Утром, надевая свой лучший костюм, Аня почувствовала, что он на ней висит мешком. Рабочее ее платье было всегда свободное, Тихона она принимала дома в халате, вместе они никуда не ходили, и вот теперь Аня обнаружила, что ее голубой банлоновый костюм, который когда-то достали ей в благодарность, оказался совсем с пустой грудью, бока юбки обвисли, подол закрыл раньше всегда открытые коленки.
«Вот это я дошла!..» — подумала Аня.
На торжественном вечере, посвященном Международному женскому дню, Аню попросили в президиум. Она сидела тут из года в год, за этим зеленым мягким сукном, между корзинами с цикламенами и гортензиями. Сидела всегда в первом ряду, чувствуя себя вполне достойной этого места. Сейчас Аня села во второй ряд, так, чтобы ее не очень видно было за другими женщинами и за цветочными корзинами. А рядом с ней села Лида Дядькина, нынешний председатель цехового комитета.
«Платьице не из новых, — отметила про себя Аня. — Лидка-то, пожалуй, не возьмет, если что и достанут…»
Немножко поволновавшись, Аня решила, что плохо ли, хорошо ли ей было в личной жизни, пусть когда-то и воспользовалась она своим былым положением, но работала она на производстве всегда честно, ровно, даже в самые тревожные часы ее судьбы. За столько лет ни разу бюллетень не взяла, разве что по своим женским делам… Молодежи помогала, продвигала. Ведь не для себя же только, не ради зарплаты!..
Заканчивая свое поздравительное слово, директор фабрики сказала:
— Разрешите, товарищи, особо поздравить тех женщин, чей рабочий юбилей отмечаем мы в нынешнем году. Вот, например, ровно двадцать лет, как трудится на нашей фабрике Доброхотова Анна Александровна!..
«Ох, с ума я совсем сошла, забыла!.. — ужаснулась Аня. — Верно ведь, я как раз под праздник оформилась. Люди-то не забыли!..»
И Аня вынула из рукава платочек. Она вспомнила себя двадцатидвухлетнюю, румяную, постоянно весело жующую то конфеты, то какой-нибудь кекс. Вспомнила, как приводила маленького Юру на утренник, где каждому ребенку дали по шоколадному наборчику. Вспомнила, как радовалась, когда ее из подсобниц поставили к аппарату. Вспомнила, как приводила потом в клуб фабрики своего Колю…
Потом женщин-кондитерш поздравляли приехавшие на вечер популярные московские артисты, в том числе актер из бывшего Аниного любимого театра, Театра Советской Армии. Все они пожелали собравшимся на вечер женщинам больших успехов в труде и счастья в личной жизни. И хотя эти пожелания из-за частого употребления почти утратили свой первозданный смысл, но если бы они не были сказаны, пожалуй, было бы как-то пусто.
Ане и ее товаркам вручили почетные грамоты с золотым обрезом за производственные успехи и участие в общественной жизни. Аня понимала, что участия с ее стороны за последнее время никакого не было, а грамоту дают ей потому, что хотят поддержать, видят ее тяжелое настроение. Поэтому она собралась с духом и, когда представитель горкома профсоюза пожимал ей руку, улыбнулась и сказала громко:
— Большое спасибо, постараюсь оправдать вашу высокую оценку. Наша продукция идет для людей…
После торжественной части кондитерши танцевали с артистом из Театра Советской Армии, который, видимо, решил в этот вечер уже никуда больше не спешить. Аня видела, как он гонял вальсы с Лидой Дядькиной. Могла бы и она потанцевать, если бы не платье, которое, как ей казалось, выдавало все ее переживания.
Поблагодарив фабричный комитет и дирекцию за прекрасный вечер, забрав грамоту и подарки, Аня потихоньку ушла домой. Шла всю дорогу пешком: ей казалось, что если в троллейбусе или в автобусе ее кто-нибудь толкнет, то ей будет очень больно.
В подъезде своего дома она увидела, что в почтовом ящике что-то белеет. Она открыла ящик и взяла письмо. Оно было от Тихона.
После смерти матери Аня почти не получала писем. И с тех пор, как получила тогда письмо от Николая Егоровича, даже боялась вскрывать конверты. Юра присылал открытки: у него тайн не было.
«Поздравляю тебя с праздником женщин, — довольно четко писал Тихон, — и желаю всего самого лучшего в твоей жизни и работе. К тебе приходить, считаю, неудобно. Если можешь, приходи туда, где виделись с тобой: от метро «Преображенская» садись на 11 трамвай, там пешком подойдешь. Буду тебя ждать седьмого и восьмого марта до восьми вечера. А не придешь, дело твое. Претензий не имею. Считай, что ничего не было, я с вами не знаком».
Аня с испугом посмотрела на часы — двадцать минут девятого. Опоздала, он уже ушел. Значит, завтра. А как этого завтра дождаться? Нескладный он, этот Тихон, дикой души человек!.. Может, и не любил всерьез, но ведь ходил же к ней, целовал, обнимал и вдруг застеснялся — опять беги куда-то к нему. Ведь знал, она не барышня, у нее взрослый сын есть.
А как бы хорошо было, если бы пришел он! Она еще вчера прибралась немного, заставила себя. И даже вино, которое он в последний раз не тронул, стоит и его дожидается. Грамоту, полученную сегодня, она бы ему, конечно, не показала, чтобы его самолюбия не задеть, а над подаренными стаканчиками пошутили бы и обновили бы их.
Но главное, что она его опять увидит, хоть здесь, хоть там.
«Как он пишет-то хорошо!.. — думала Аня, разглядывая написанные Тихоном слова и отметая их обидный для себя смысл. — Ох, Тихон, Тихон!.. Какой же мне веревкой тебя к себе прикрутить?..»
Ночью уснуть не удалось, Аня поднялась почти зеленая, поднялась совсем рано, словно боялась опоздать к своему Тихону. Услышала звонок и перепугалась: не Юра ли опять? Совсем бы некстати.
Но пришла Лида Дядькина.