Грешник Шимас Шахразада
— Я не ослышалась, ты собираешься в замок к Мук-суду ад-дину? Ведь он чернокнижник, знается с джиннами и, говорят, привечает самого Иблиса Проклятого…
— И что с того? — Шимас пожал плечами. — Разве двум ученым людям не найдется, о чем беседовать? Разве у приверженцев Иблиса Проклятого нечему поучиться?
Девушка замолчала. Шимас же, удивляясь себе сам в который раз за этот странный обед, проговорил:
— Вернувшись от Муксуда, я отправлюсь в Хинд, в Анхилвару.
— Ты знаешь мой город?
— Я никогда о нем не слышал. Никогда до того мига, как ты назвала его.
Пока рабы наполняли стаканы, девушка опустила глаза. Шимаса же занимал вопрос, понимают ли они по-анатолийски?
— Ты не должен приезжать.
— Но если я хочу увидеть тебя снова?
— Магометане, приходившие в мой город, появлялись как враги.
— Значит, меня будут считать врагом? Если необходимо, я могу появиться как христианин, как хинду, как огнепоклонник или просто как… поклонник.
— Это ничего не даст.
— Что может поделать воля там, где приказывает сердце?
На другом конце зала музыканты начали играть на китаре и кимандже, и по комнате поплыла тихая музыка.
— От музыки твоей красоты, — прошептал Шимас, — шелестят листья моего сердца.
Красавица подняла глаза, и юноша с удивлением увидел дрожащий в них смех:
— Однако я тонкая, о ученый, а не такая пухленькая красотка, каких предпочитают турки.
— Но я не турок, Парвати, и даже не перс.
— Так какой же род красоты ты предпочитаешь? Такой, как у… как там ее зовут? Гелаба? Фатима?
— Мужчина, не познавший многих женщин, не может по достоинству оценить одну.
Шимас с наигранной гордостью взглянул на Парвати. Ее глаза искрились.
— Ты, оказывается, не такой уж… беспомощный. Когда ты беседовал со своим слугой, мне было даже больно за тебя. Все эти девушки воспользовались тобой, одержали над тобой верх! Ты не боишься, что я сделаю то же самое?
— Трепещу… от надежды и ожидания. Она расхохоталась:
— Ибн Ибрагим, ты направляешься к Муксуду, я возвращаюсь в Анхилвару. И на том все кончается. Мы не встретимся снова.
— Но ведь есть еще грядущая ночь?
Парвати отвела глаза. Похоже, эта мысль стала для нее неожиданностью.
— Этой ночью я буду спать, а назавтра мы разъедемся.
— А я этой ночью, — сказал Шимас, — буду бродить по саду, гулять под деревьями, наблюдая, как светлячки рассеивают искры в ночи. Но я буду не один — меня не покинут сладкие мысли о тебе.
Девушка грациозно поднялась и оглянулась на Шимаса.
«Ее глаза — как озера тьмы, в которых живет красота. Как похожи на цветок ее губы! Как мягки щеки! Как нежна кожа!» О да, Шимас был околдован. Не понадобились ни заклинания, ни помощь самого Иблиса Проклятого.
— Спокойной ночи, мудрый ученый. Посмотри еще раз на свои звезды.
— Их послания яснее, если читать их вдвоем. Девушка покачала головой:
— Я отправлюсь в Анхилвару, а оттуда в Каннаудж, а в Каннаудже меня выдадут замуж за друга отца, магараджу.
У Шимаса потемнело в глазах — перед ним распахнулась черная бездна отчаяния и пустоты.
— Все равно! Сегодня ночью, — упрямо повторил он, — я буду гулять в саду.
Бледная ладонь лунного света ласкала садовые ворота, и там, где меж деревьев лежали тени, пел соловей. Но сердце Шимаса было гулкой пещерой одиночества, в которой эхом отдавались последние слова прекрасной Парвати. Один, окутанный плащом тени, ступал он меж деревьев, и аромат жасмина отравлял сладкими мечтами его мятущуюся душу. Зашуршал лист, потом все стихло.
«Где же Парвати? Где?»
Шимас, который был неуязвим, сейчас чувствовал себя пораженным смертельным недугом: он узнал, что такое любовь, но узнал слишком поздно. Печаль, он ощутил это, окутала его тугим коконом, но нет такого меча, который мог бы рассечь нить любви, и нет кинжала, которым можно было бы пронзить обрушившееся на него бедствие.
«Придет ли Парвати? Придет ли она ко мне в свете луны, в час, когда поет соловей? И кто эти солдаты-раджпуты — ее защитники или сторожа? А если они увидят ее со мной?… О, как похожи на годы минуты, когда ждешь ту, что любишь! Где Парвати… Где?»
При каждом намеке на звук юноша стремительно оборачивался, руки его были готовы к объятиям, губы к поцелуям, но только листья шелестели, только листья потирали свои бледно-зеленые ладони, шевелили своими бледными губами.
«Я глупец! Она не придет. Зачем ей приходить ко мне? Она — дочь царского рода! А кто я? Некоторые зовут меня ученым, но лишь мне ведомы истинные глубины моего невежества. Я — лекарь, фигляр, купец, бродяга… бездомный, безземельный человечек с мечом…»
О, сколькими словами может пожалеть себя тот, кто не готов сражаться за любовь! Или тот, кто понимает, что в этом сражении лишь сложит голову, но счастья не найдет…
«Кто я таков, чтобы надеяться, что она полюбит меня мгновенно, как я полюбил ее? Я — дурак, ничтожный дурак, несчастный дурак, дурак, бегущий на звук пустого бубна, который он зовет судьбой…»
Звук?! Дальний звук… дверь закрылась? Или что-то упало с дерева в дальнем углу сада? Один, в тени, затаив дыхание, Шимас ждал.
«Придет ли она? Или где-то в своих покоях готовится ко сну, смеясь при мысли обо мне, ожидающем в саду? Действительно ли обещали ее глаза то, что боялось выдать ее сердце? Или обещание, которое я прочел в этих глазах, порождено лишь моим безумным воображением?»
Бросился с небес вниз козодой, где-то в саду упало с дерева яблоко. Шимас раздраженно вышагивал взад-вперед. Он чувствовал, что девушка не придет.
«Может быть, она забыла обо мне через минуту. Или, если и хочет прийти, пытается и не может ускользнуть от своих стражей?»
Тихий ветер зашевелил тени среди листвы. Ночь читала молитвы по четкам звезд.
«Сколько я уже жду? Не пора ли мне уйти — сейчас же? Не сказать ли своей мечте „прощай“? Да что я, мальчишка, влюбившийся впервые?»
Луна спускалась, дорожки в саду уже не белели в ее свете. Темнота окутывала сад, которому так и не повезло стать садом наслаждений.
«Довольно! Хватит!»
Однако он все не уходил. Все медлил, прислушиваясь к шорохам ночи, ждал… и тут она пришла.
«Она пришла!» — Сердце Шимаса запело.
В черном плаще, словно плывущая тень, тьма, появившаяся из еще более глубокой тьмы, шагала по опавшим листьям Парвати.
— О! Ты здесь! Я боялась… Я так!..
Шимас раскрыл объятия, и она упала в них, как бросаются в омут. Юноша держал ее, нежно целуя в губы, чувствуя, как она была испугана, испугана тем, что совершила.
— Ты должна выйти за него?
— Да… — она подняла на Шимаса глаза, — я должна. Если я не стану его женой, он придет к нам со своим войском, и отца моего убьют, а царство его захватят. Он хочет получить не только меня, ему нужно и все, что у нас есть. Он думает получить все это после того, как получит меня.
— Ты его знаешь?
— Я видела его. Он стоит по правую руку правителя Каннауджа.
Что мог сказать на это Шимас? Что предложить? Он любил ее, но может ли найти царство, дабы сложить к ее ногам? Может ли дать ей богатство, чтобы откупиться от магараджи? Или привести войска, чтобы спасти ее отца?
Нет, увы. И Шимас понимал, что у них есть только эта лунная ночь — и что отдать он может лишь свое пылкое сердце.
Свиток девятнадцатый
— Я велела страже проверить первые шесть лиг пути к дому… Ибо великий Ибн Ибрагим сказал мне, что где-то там мой караван будут ждать враги…
Парвати подавила смешок, они с Шимасом стали пробираться среди цветочных клумб под деревьями к тыльной части постоялого двора. Девушка чувствовала себя восхитительно порочной, сбежавшей от пристального взгляда к пылкому любовнику. С удивлением она поняла, что не находит в душе ни капли раскаяния. Благоразумие покинуло ее, все чувства возродились к жизни. Ночь была чудесной, посеребренной лунным светом и свежей от волшебных запахов. А молодой мужчина, крепко державший ее за руку, вызывал в Парвати сладкое предвкушение, волнение и болезненное желание.
Наконец они достигли места, куда не падал даже слабый лунный луч. Шимас прижал девушку к себе и прошептал в самое ухо:
— Я горю так, как не горел никогда, будто никогда не любил и никогда не вожделел.
Парвати смогла ответить на это лишь прикосновением — ибо она горела точно так же.
— Поцелуй меня, любимая, покажи, чего ты хочешь.
Это дерзкое требование застало девушку врасплох. Парвати замерла от ужаса, когда Шимас склонил голову и поймал губами ее губы.
То был потрясающий поцелуй. Неожиданный, коварный, сотворивший какое-то непостижимое волшебство с телом девушки. Шимас ласкал ее губы, проводя сладострастную разведку, нежную, возбуждающую и дико будоражащую кровь. Парвати целовали и раньше, но она никогда не испытывала ничего подобного. Кожа внезапно запылала, словно она стояла слишком близко к костру.
Сердце глухо стучало в груди, когда юноша, наконец, оставил ее губы. Легко коснувшись щеки Парвати, Шимас устремился к ее уху, где его губы задержались на какое-то время.
— Твои губы невинны на вкус, — прошептал он неожиданно хриплым голосом. — Это прелестная, но абсолютно ненужная игра.
— Это не игра, — срывающимся голосом ответила Парвати. — Я действительно неопытна.
Шимас немного отстранился и окинул красавицу скептическим взглядом.
— Не люблю, когда говорят неправду. Парвати почувствовала себя оскорбленной.
— Ты мне не веришь? — спросила она с невольной угрозой.
Шимас провел кончиками пальцев по ее губам.
— Переубеди меня. Иди ко мне, моя мечта…
Он снова склонил голову и поцеловал ее, на этот раз еще более страстно. Встревоженная собственными желаниями, Парвати сделала попытку отшатнуться, но Шимас крепко прижал ее к себе, к своему мускулистому горячему телу.
Потрясенная неукротимой чувственностью юноши, Парвати всхлипнула. Ей не верилось, что объятия мужчины могут так возбуждать. Когда Шимас, наконец, прервал поцелуй и поднял голову, она ответила на его взгляд своим затуманенным взглядом.
Улыбка юноши была печальной.
— Клянусь… ни одна женщина еще не доставляла мне столь сладких чувств. Ты тоже почувствовала это, красавица, признайся.
Он был прав. Парвати никогда в жизни не испытывала ничего подобного — такого молниеносного и ослепительного притяжения, вспыхнувшего между ними. Такого опустошительного жара и желания. Такого вожделения. Но ему она в этом ни за что не признается.
Силясь вернуть некое подобие спокойствия, Парвати прочистила горло.
— Неужели? — весело рассмеявшись, сказала она. — Твоя самонадеянность делает тебе честь.
Такого ответа Шимас явно не ожидал, и Парвати решила продолжать в том же духе.
— Тщеславие затмило твой разум, юноша, если ты решил, что нескольких поцелуев будет довольно для того, чтобы я позволила и все остальное.
Томная колдовская улыбка, которой одарил ее Шимас, была невероятно обольстительной… и до того чувственной, что ею можно было совратить и святую.
— Все остальное? Что же, моя греза, я согласен, раз ты готова… — Шимас оглянулся, словно в поисках удобного ложа.
— Я готова лишь проститься с тобой!
— Быть может, я смогу попросить тебя остаться еще ненадолго.
Юноша скользнул теплыми кончиками пальцев от ямки у основания ее шеи к пышной груди, прячущейся лишь под плотным шелком черной чоли.
— Глупый мальчишка… — прошептала Парвати, но Шимас заглушил остальные слова еще одним поцелуем, нежно, но властно требуя от ее губ повиновения. Когда юноша обхватил рукой затянутую в шелк грудь красавицы, та замерла, шокированная бесстыдностью жеста. Парвати почувствовала тепло ладоней Шимаса сквозь тонкую ткань так же отчетливо, словно никакой одежды вовсе на ней не было.
Возбуждение охватило девушку подобно горячей волне: рука, ласкающая ее пульсирующие груди, излучала жар, губы, мастерски играющие с ее губами, заставляли мечтать о миге спокойствия.
Шимас, не прерывая нежного соития губ, стал гладить пальцами обнаженную кожу под ключицами, медленно спускаясь в ложбинку между грудями. А потом легонько потянул вниз кофточку, лишая нежную пышную плоть последней защиты.
Парвати судорожно вдохнула, когда прохладный ночной воздух коснулся чувствительной кожи, но не смогла вымолвить ни слова упрека, даже когда Шимас прекратил чувственный поцелуй и немного отстранился. Глаза юноши потемнели при виде наготы девушки, ее спелой упругой груди, увенчанной темными сосками.
У Парвати перехватило дух и окончательно отняло дар речи, когда юноша большими пальцами стал медленно обводить затвердевшие холмики. Тихий стон вырвался из ее груди, а шелк черной шали выскользнул из безвольных пальцев. В ответ на это Шимас обхватил руками пышные груди, а между пальцами зажал набухшие соски, то легонько пощипывая, то поглаживая нежную плоть.
Парвати глубоко и судорожно вдохнула, обнаружив, что не в силах пошевелиться. Его властные руки знали, как возбуждать, пленить, дарить наслаждение.
— Глупый варвар, — голос девушки срывался.
— Тише, моя звезда, позволь мне доставить тебе то удовольствие, какого ты, несомненно, заслуживаешь.
Юноша вновь опустил голову и начал сладостную атаку на тело любимой. Та дрожала, предвкушая новые волны желания и гадая, чего еще захочет этот удивительно опытный чужеземец.
Тот, словно подслушав мысли девушки, опустил ее руку к восставшим от желания чреслам. Девушка вздрогнула. Она почувствовала, как сильно ее хочет Шимас, — и сладкая боль разгорелась между ее бедрами, а ответная страсть на мгновение лишила ее возможности дышать.
«О Аллах, что со мной творит ее прикосновение… Как я могу показать ей, на что способна подлинная любовь? Как я смогу дать ей всего за одну ночь такой урок, который навсегда прикует ее ко мне?»
Шимас уголком глаза искал местечко, которое бы подошло для подобного урока, хотя не знал еще, что позволит ему любимая, на что решится.
Губы юноши вновь овладели губами красавицы. Их поцелуй разгорелся настоящим пожаром страсти. Пылкие губы Шимаса заставляли кровь Парвати вскипать в жилах, вызывали в ней дикий голод. Она хотела любви с такой первобытной силой, что боялась сама себя.
Отчаянно стремясь прикоснуться к возлюбленному, Парвати осторожно стала искать завязку на широком поясе шаровар. Шимас, не ожидавший от нее такой решительности, судорожно вдохнул, но тут же поспешил на помощь, желая скорее освободить налившийся кровью жезл своего желания.
Настал черед вздохнуть Парвати — она увидела, сколь желает ее Шимас и сколь устрашающе прекрасно орудие его любви.
— Иди сюда, — голос юноши приказывал и принуждал, звал и ласкал одновременно.
Она повиновалась без лишних слов.
Шимас одним движением распустил пояс ее шелковых шаровар и лишил девушку черных шелковых пут. Его ладони легли на обнажившуюся кожу бедер, а пальцы стали ласкать шелковистые завитки и нежную тайну желания. Парвати застонала от разгорающегося желания, и глаза Шимаса тут же вспыхнули темным огнем ответной страсти. Луна освещала лицо юноши — мужественное, красивое, суровое от желания — и Парвати поняла, что ее черты преобразила такая же ненасытная алчность, когда он стал раздвигать ее тайные складки.
Девушка закусила губу, чтобы не вскрикнуть, когда Шимас прикоснулся к ее чувствительному бутончику, а когда длинный палец глубоко погрузил в тело, она прогнулась навстречу возлюбленному. Только необходимость вести себя осторожно заставила молодую женщину сдержать дикий стон наслаждения.
Однако ответ любимой, видимо, показался Шимасу недостаточным. Обжигая Парвати взглядом, он раздвинул ее бедра ногой, скользнул руками к ее ягодицам и приподнял девушку.
Ошеломленная неожиданными действиями юноши, Парвати вцепилась в его плечи, чтобы удержать равновесие.
— Обхвати меня ногами за талию, — грубо скомандовал он.
— О да!..
Он снова с жадностью впился в ее губы, заглушая всякие протесты, и глубоко проник языком в ее рот. Снизу, она чувствовала это, юноша нашел вход в ее тайную пещеру и теперь неотвратимо стремится внутрь. Тело Парвати стало мягким и податливым, принимая мужскую твердость Шимаса, но она все равно тихонько вскрикнула, ощутив его жгучее вторжение.
Шимас утопил жалобный звук в поцелуе. Широко расставив ноги, юноша крепко прижал к себе любимую и стал проникать еще глубже, пока не вошел полностью.
Парвати трепетала в объятиях возлюбленного, чувствуя, как ее плоть сжимается и облекает его плоть. Как умопомрачительно хорошо было вот так сливаться с Шимасом в единое целое. Хорошо до безумия.
Крепко прижимая к себе девушку, он начал движения бедрами, то отступая, то устремляясь вперед, закрепляя свое господство стремительными мощными толчками. Молодая женщина вздрагивала от каждого столкновения, когда он с силой входил в нее, огромный и властный. Шимас все ускорял ритм, в то время как их губы жадно впивались друг в друга.
Первобытно необузданное желание возлюбленного ошеломило Парвати, его алчное вторжение доводило ее до безумия. Стеная от наслаждения, она извивалась в его руках, двигалась вместе с ним, наполненная безудержной энергией.
Все произошло дико, быстро, захватывающе… и абсолютно необузданно. Огненный взрыв поразил любовников одновременно, выплеснув на них осколки волшебных ощущений. Парвати всхлипнула, а Шимас зашатался от мощных содроганий, обхватив ее руками, словно стальными кольцами. Дрожа от желания, он выпил беспомощные крики молодой женщины и хрипло застонал, наполняя ее своим желанием.
Текли минуты, наконец Парвати обмякла в его руках. Он в последний раз с дикой силой вошел в нее и замер. Неподвижность возлюбленного нарушалась только мучительной дрожью, продолжавшей терзать его тело. Они еще долгое время оставались слитыми воедино, не в силах унять трепет разгоряченных тел.
И даже когда лихорадочная дрожь прекратилась, Шимас продолжал крепко прижимать к себе Парвати, с упоением ощущая себя внутри нее.
Наконец юноша все же поставил молодую женщину на землю. Шимасу пришлось придержать Парвати рукой, когда та безвольно привалилась к нему, слишком ослабевшая, чтобы самостоятельно держаться на ногах.
Тихое проклятье беспощадно прорезало тишину ночи.
— Аллах всесильный и всевидящий, что же я наделал!..
Хриплый, изнуренный смех, сорвавшийся с губ Парвати, согрел сердце юноши даже более, чем ее дикий ответ на его ласки, но себе он дикости простить не мог. Шимас прижался губами к волосам любимой, безмолвно извиняясь.
— Прости меня, Парвати. Я не ведал, что творю, разум отказал мне.
— Тебе не за что извиняться, — прошептала она в его плечо. — Я сама сгорала от нетерпения.
В голосе Парвати слышалась радость, восторг, удовольствие, и Шимаса снова захлестнула волна неудержимого желания. В эту минуту Парвати подняла голову и посмотрела на него. Лунный свет заливал ее прекрасное лицо, и сердце Шимаса чуть не перевернулось от этого волшебного зрелища.
— Понятия не имела, что могу вот так почувствовать мужчину, — почти застенчиво прошептала она.
Он тоже понятия не имел. Шимас никогда не занимался любовью так неистово. Безудержное желание ошеломило его. Он ни с кем, кроме Парвати, не испытывал такого блаженства. Удовольствие от простого прикосновения к этой девушке было просто сокрушительным.
Возможно, секрет кроется в ее неопытности. Каждый миг плотской любви был для нее внове, и ее удивление и восхищение придавали новизну его собственным переживаниям. Она ответила ему пылкой страстью, похитив его дыхание, само его сердце…
Но что же делать теперь? Теперь, когда они из влюбленных превратились в любовников?
— Не бойся, — прошептала Парвати в ответ на невысказанные слова Шимаса. — Девственность не в чести у тех, кто знает учение мудрого Ватьясаны. Не в чести она и у меня.
— Но твой жених…
— Не бойся…
И больше Парвати не сказала ничего. Шимас постарался привести в порядок ее платье, а она помогла ему завязать кушак. Между возлюбленными больше не было сказано ни слова. Они опирались о ствол старой яблони и смотрели на луну, все еще царящую над садом.
Девушка отдыхала. А мысли Шимаса вновь вернулись к первому мигу свидания. Увы, он ничего не мог ей дать, кроме себя и своей страсти. Даже увезя ее сейчас прочь… Что есть у него, кроме ненадежного, полного риска существования бродячего ученого и воина, безземельного и бездомного человека?
Шимас знал, что раджпуты — люди гордые. Тридцать шесть благородных родов поднимали мечи в битвах за сотни лет до того, как первый из дворян изобразил у себя на щите герб. Если бы Парвати не была столь высокого рождения… или он, Шимас, не был столь низким по происхождению…
Да, он мог бы, как и намеревался, нынешней ночью увезти ее… но куда? Обречь ее на годы жизни в шалаше, пока он будет добывать имя и богатство, достойное ее, прекрасной Парвати? Нужно быть поистине необыкновенным глупцом, надменным и ничего не видящим вокруг, чтобы просить любимую женщину решиться на такое.
— Я люблю тебя, Парвати, люблю больше самой жизни, но у меня ничего нет, кроме этого чувства, — сбивчиво и лихорадочно прошептал Шимас. — Завтра я отправляюсь завоевывать для тебя мир, клянусь… Если мне это удастся, я приду в Анхилвару, или в Каннаудж, или в любое место, где будешь ты, и найду способ сделать тебя своей женой. Я обещаю это тебе. Задержи. Задержи свой брак. Дождись меня. Я приду в Хинд… за тобой.
— Ты ничего не сможешь сделать, — печально ответила Парвати, — ничего. И ты не должен приезжать. Тебя убьют, вот и все. Даже если придешь с войском, лучше не будет. Ты не представляешь, какую силу может вывести на битву правитель Каннауджа. Я слыхала, что у него восемьсот боевых слонов и восемьдесят тысяч конников, все в доспехах… и не знаю, что еще.
— Я приду, — упрямо и лихорадочно настаивал Шимас, — и если даже там будет втрое больше слонов и втрое больше всадников в доспехах, я все равно приду.
— Нет… Прошу тебя, нет…
Шимас снова нежно поцеловал ее, и влюбленные еще теснее прижимались друг к другу, удивляясь тому, как снизошло на них столь сильное чувство, пытаясь понять, с какого древа судьбы упал этот лист…
— Я приду, — повторил юноша. — Ибо тот, кто сегодня едет во главе войска, завтра может лежать в пыли, поднятой им. У меня есть только один меч, но сильному человеку нечего желать, кроме меча в руке, коня под седлом и любимой женщины после окончания битвы.
— Благородные речи…
Голос прозвучал в тени деревьев, за спинами влюбленных. Шимас резко обернулся, положив руку на меч.
— В этом нет нужды…
Из темноты вышел раджпут, возглавлявший охрану Парвати, — высокий, крепкого сложения человек, боец от макушки до пят. Он подошел к влюбленным.
— Так мог бы сказать раджпут.
— Рамтас! Ты все-таки нашел меня! — с негодованием воскликнула Парвати.
— Да, госпожа моя, нашел — ибо мог бы я сделать меньшее? Хоть, поверь, мне это так же мало нравится, как тебе. Но твой отец возложил на меня долг защищать тебя, и я делаю лишь то, что он приказал.
Он повернулся к Шимасу:
— Мне жаль и тебя, и ее тоже, но другого пути здесь нет… Честно признаюсь, мне отчего-то кажется, что ты много лучше человека, который должен стать ее мужем. Но… иди теперь своим путем и никогда не входи в Раджпутан, ибо ты не принесешь с собой ничего, кроме беды.
— Если буду жив, то приду.
Рамтас повернул голову, чтобы снова взглянуть на Шимаса, — могучий человек с сильным лицом и холодными глазами. Глаза в глаза, сила против силы, уверенность лицом к лицу с уверенностью.
— Если ты это сделаешь, мне, может быть, придется самому убить тебя. Это Парвати Деви, наша принцесса, чье имя не подобает произносить на одном дыхании с именем странствующего солдата, ученого, или как ты там еще себя называешь. И уж никак не с именем магометанина.
Не обращая на него внимания, Шимас обернулся к Парвати:
— Задержи брак… Я не подведу. Повернувшись к Рамтасу, он добавил:
— Раз уж ты знаешь, что я приду, и ты мне нравишься, запомни: не становись на моем пути. Мне бы очень не хотелось всадить локоть стали тебе в живот.
Раджпут ухмыльнулся.
— Если бы мне не нужно было охранять принцессу и впереди у нас не лежал долгий опасный путь, я померялся бы с тобой силами, мальчишка… Но сейчас не то место, да и времени у нас нет — ни у тебя, ни у меня.
Он повернулся к караван-сараю, отойдя так, чтобы влюбленные смогли обменяться последними словами почти наедине. Парвати шагнула к Шимасу, положила руки ему на плечи и поцеловала в губы.
— Так приходи же! Я буду ждать тебя, хотя бы даже мне пришлось всадить в него кинжал во время нашей свадьбы…
Она повернулась к Рамтасу:
— Ты был мне вместо дяди, но если ты будешь биться с ним и ему не удастся тебя убить, то это сделаю я!
Резко повернувшись, она прошла мимо стражи к караван-сараю, и изумленный раджпут уставился ей вслед.
— Клянусь всеми богами, — негромко воскликнул он, — такой может быть лишь настоящая женщина!
Мужчины стояли лицом к лицу, словно оценивая друг друга. Рамтасу было лет пятьдесят, телосложением он напомнил Шимасу деда-пирата, да и нравом, должно быть, был похож на него.
— Ты держишься хорошо и твердо стоишь на земле, — сказал Рамтас. — У меня нет ни крохи сомнений, что драться ты умеешь. Но лучше отступись от Парвати. Ее будущее начертано звездами.
— Звездами? Или планами ее отца?
Рамтас потемнел — наглости Шимаса он мог противопоставить лишь меч, но делать этого не хотел, да и был не вправе:
— Не планами ее отца, а планами, которые он не осмеливается отвергнуть! Отступись. Я тебя предупредил.
Его лицо стало более дружелюбным:
— Я тебе сказал — отступись, и повторю это сто раз… Но если ты отступишься, то будешь последним глупцом на земле.
Раджпут повернулся. Он уходил все дальше от Шимаса, вновь и вновь повторяя:
— «…кроме меча в руке, коня под седлом и любимой женщины после окончания боя». Клянусь всеми богами, это было хорошо сказано!
Вот его спина исчезла за деревьями, там, куда канула и Парвати. Шимас же отвернулся от караван-сарая и посмотрел на звезды.
Вновь в его ушах зазвучали слова гансграфа: — Не откладывай решение в долгий ящик, друг мой, — сказал тогда гансграф. — Судьба купцов — не твоя судьба… Отправляйся к Салеху!..
Свиток двадцатый
Вот уже два месяца Шимас жил в Аль-Миради. Соратники принца Салеха приняли его с распростертыми объятиями. Тишина и спокойствие маленькой страны удивляли юношу. Он с трудом привыкал к тому, что нет необходимости поминутно оглядываться и защищать спину. Более того, он с улыбкой вспоминал слова гансграфа об опасностях на службе принца.
Дни складывались в недели, те — в месяцы. Наступил день передачи власти.
Шимас недоумевал, отчего столь печален стал принц Салех и почему замерли в ожидании царедворцы.
— Друг мой, — проговорил Фархад, суровый воин и, похоже, лучший друг Салеха, — это давняя традиция. Не первый из халифов передает власть сыну, будучи в здравом уме и твердой памяти. Не первый… Салех будет двадцатым. Однако он этого совсем не желает — ему, как и многим из нас, куда более радостны странствия и поиски чудес. Однако сделать ничего нельзя — традиция есть традиция. Вот потому и печален принц. Смотри внимательно, постарайся увидеть не то, что само бросается в глаза, а то, что происходит на самом деле. Подумай, каково сейчас халифу Мирзе, батюшке Салеха…
Да, для халифа Мирзы это было настоящее событие. И готовился он к нему долго и весьма вдумчиво. Почти целый месяц он составлял письмо, которое должно было бы пусть недолго, но послужить шпаргалкой для начинающего правителя.
К сожалению, он знал, что принц Салех вовсе не мечтает о престоле, с удовольствием отдав бы отцу все почести до самой его смерти. Хотя вряд ли это знание могло что-то изменить в поведении Мирзы — он был приверженцем традиций и педантично соблюдал даже самые мелкие церемониалы, вроде ритуала отхода ко сну или торжественного похода в баню по вторникам, пятницам и воскресеньям.
И потому в заранее определенный день закончил халиф Мирза составлять длинное-предлинное письмо-подсказку. Перечитал его и… И, конечно, остался недоволен. Ибо понял, что предусмотрел далеко не все. Более того, халиф убедился, что все предусмотреть, от всего уберечь, все предсказать просто невозможно. Но письмо не сжег, здраво решив, что даже неполная подсказка значительно лучше, чем никакая.
— Аллах всесильный, — вздохнул, потянувшись, халиф Мирза. — Ведь я вовсе не собираюсь умирать, передав трон мальчику. Если у него что-то пойдет не так, он знает, что всегда может спросить у меня совета.
О, халиф Мирза был мудр! Столь мудр, что не произнес, но подумал, сколь редко молодые прислушиваются к советам стариков, предпочитая «жить по-своему» и по-своему набивать шишки на тех же местах, на которых это уже сделали когда-то их отцы и деды.
Итак, письмо было составлено, день передачи власти назначен. И оставалось теперь только дождаться того мига, когда халиф Мирза станет просто почтенным Мирзой, а юный Салех станет халифом Салехом Ас-Юсефом, двадцатым халифом династии Ас-Юсеф, правителем прекрасной страны Аль-Миради.
Вечером того дня, когда халиф закончил, наконец, свое послание, в его покои вошел, о нет, воистину ворвался Салех.
— Батюшка, — упал он к ногам отца. — Прошу тебя, отсрочь коронацию. Ты силен и мудр, а я вовсе не стремлюсь воссесть на трон… Я задумал экспедицию… в дальние страны. Она может занять не один месяц и, быть может, растянуться даже на годы. Как же страна будет без правителя все это время?
— Мальчик мой, — халиф посмотрел на сына из-под широких бровей. — Думаю, тебе придется отменить свое странствие. Или перенести его на более поздний срок. Традиции нашей страны нерушимы, и день коронации, назначенный один раз, перенести или отменить уже нельзя. Надеюсь, что ты, приняв власть и разобравшись с делами, сможешь найти того, кто поможет тебе править страной, когда ты все же соберешься в свою экспедицию…
И про себя подумал: «Если вообще такое случится…» Ведь когда-то и он, молодой Мирза, готов был просить своего отца о том, чтобы коронацию перенесли лет на пять… или десять. Ибо и ему, Мирзе, некогда хотелось отправиться в далекую полуночную страну, дабы насладиться несметными сокровищами ее природы и увидеть наконец огромных лохматых зверей, которые превратились в камень и теперь безмолвными громадами возвышаются там, где некогда паслись они сами и их предки. Но, увы, его отец был столь суров и непреклонен, что Мирза даже не решился заговорить об этом.
Теперь же все его поступки, и глупые, и умные, повторяет его сын. Ну что ж, должно быть, есть в этом некая высшая справедливость… Но если она действительно есть, то и Салеху не время сейчас отправляться в долгое странствие…
И халиф вновь посмотрел на сына. О, тот отлично знал, что значит этот взгляд, — так отец давал понять, что решение окончательное и что ничего меняться не будет, как бы сильно он, Салех, ни просил об этом.
И потому юноша лишь поклонился отцу и со вздохом произнес:
Читать бесплатно другие книги:
