Грешник Шимас Шахразада
Махмуд был явно доволен.
— Ну, приступай же, приступай! — Он улыбнулся Шимасу. — Ты лекарь, и ты пришел сюда подготовленным. Однако, если ты не произведешь операцию, то ее вместо тебя сделает один из моих людей… а ты будешь смотреть. Но, опасаюсь, он будет не так искусен, как ты…
Глаза юноши обежали комнату, мысленно прикидывая место каждого человека. Помещение большое… но шанс есть. В тишине потрескивал огонь под котлом с водой.
— Вода горячая? — спросил он. — Кипит? Махмуд взглянул на котел. Шимас подошел к столу и посмотрел в глаза своему пациенту. К его удивлению, в них жили гнев и свирепая сила, а вот испуга не было вовсе.
— Будь готов, — тихо произнес юноша по-латыни.
Он обернулся к соседнему столу и взял необходимые ножи. Почувствовал, как влажны от пота ладони и как скользит сталь в пальцах. Но как бы то ни было, мозг работал с ледяной ясностью. Да, они оба могут умереть здесь, но шанс есть… слабый, но есть. Юноша вытащил из сумки несколько высушенных растений, из тех, которые всегда возил с собой еще со времен странствия с китобоями. Взглянул на котел — его уже переставили на стол. Воды было достаточно.
Взяв узкий острый бельдюк, которым можно зарезать и свинью, и врага, Шимас сделал шаг к столу, на котором лежал торговец, и, скрыв свое движение полой плаща, перерезал веревку у его запястий острым, словно бритва, лезвием. Один из стражников подступил ближе, и Махмуд обошел его, стараясь не упустить ни одного движения: глаза его горели от страстного нетерпения.
В тот момент, когда еще несколько стражников подобрались поближе, юноша подцепил носком ноги ножку стола, на котором стоял котел с кипятком, и, рванув эту ножку к себе, внезапно навалился всем своим весом на котел. И котел, и стол с грохотом перевернулись, и кипяток хлынул на ноги троим ближайшим стражникам. Пронзительно закричав от боли, они отскочили, один из них свалился на пол, мешая остальным. Молниеносно повернувшись, Шимас перерезал остальные веревки, которыми был привязан Ибн Айлас, потом сунул ему в руки бельдюк, а сам выхватил меч.
Первый из стражников подскочил слишком поспешно — и слишком поздно остановился, острие меча вонзилось ему в горло и резко рванулось вбок, он отшатнулся, кровь залила грудь… Но вдруг распахнулась наружная дверь, и в комнату ворвалась добрая дюжина воинов. В один миг по всему помещению закипел бой, когда люди Махмуда повернулись навстречу пришельцам.
Не задумываясь о том, откуда появилась неожиданная подмога и кто эти люди, Шимас побежал вслед за Ибн Айласом, который уже оказался у неохраняемой двери. Он еще нетвердо держался на ногах, онемевших от пут, но путь уже показал клинком, выхваченным у упавшего стражника. Шаг за шагом беглецы удалялись вдоль длинного прохода, все глубже и глубже в неизвестные коридоры под городом.
— Я ждал тебя, — сказал торговец спокойно. — Этот ублюдок целыми днями мучил меня, расписывая, что он сотворит, когда ты вернешься.
— Выходит, он не сомневался, что я вернусь?
— Похоже, он был в этом уверен… Я слыхал, как он принимал рапорты у солдат, отправленных на ваши поиски.
Шимас хотел задать еще вопрос, но шум погони нарастал.
— Пора… Поговорим позже, — сказал торговец.
— Ты знаешь катакомбы? — Шимасу не давала покоя мысль о Махмуде, но сейчас надо было сосредоточиться на спасении.
— О да, когда-то я прошел их от входа у Полуночных ворот до самого Гвадалквивира. Катакомбы сопрягаются с водоводами. Это истинное чудо, должен сказать, и никто сегодня не знает их как следует, думаю, даже сам советник по водам и источникам.
Проход разделился на три коридора. Ибн Айлас показал вперед:
— Вот здесь вход, но осилить его не смог бы и сам дьявол. На наше счастье, есть другой путь.
Беглецы свернули в левый коридор и побежали дальше. Вскоре проход сузился и послышался шум бегущей воды. Туннель превратился в мост, и под ним текла темная, быстрая вода. Факелы догорели, и Ибн Айлас подвел Шимаса к связке новых. Когда факелы разгорелись, он взглянул на юношу:
— Сможешь выдержать одно трудное местечко? Это акведук, который подает воду во дворец.
Глубина была по пояс. Беглецы погрузились в воду и, едва войдя в туннель, погасили факелы. Торговец шел первым, Шимас, стараясь не отставать, все гадал, откуда у него столько сил при такой невидной внешности. Путники долго двигались в кромешной тьме, без единого луча света. Наконец туннель закончился, впереди слышался шум падающей воды. Ибн Айлас резко свернул, ухватился за верх стены, подтянулся и перелез через нее. Шимас последовал за ним. Шаг в темноте, второй, третий… Постепенно мгла превратилась в сереющее утро.
В дворцовом саду шел тихий дождь. Беглецы чувствовали его кожей и слышали тихий стук капель по листьям. Вдалеке вспыхивали молнии.
— Они сюда не доберутся? — Они прислонились к внешней стене желоба, дрожа от холода.
— В конце концов, думаю, доберутся. Но ночью в садах пусто. Пойдем, я знаю тут одно место.
Рассвет наступил совсем недавно, но из-за дождя вокруг не было ни души. Беглецы прижались плечом к плечу, натянув широкий плащ Шимаса, чтобы хоть немного согреться. Но тут юноше пришла в голову мысль, которая была достаточно безумной, чтобы оказаться верной. Он встал и огляделся. Рядом с главной трубой водовода лежали трубы поменьше. Большей частью они были слишком широкие и изготовлены из обожженной глины. А вот те, что поменьше, — из свинца. Такие водопроводы были далеко не новинкой и широко использовались по всему магометанскому миру в состоятельных домах — точно так же, как когда-то в Риме.
Еще раз осмотрев все вокруг, Шимас выбрал короткие отрезки труб, должно быть, оставшиеся после строительства. Затем подобрал несколько таких отрезков и выстрогал деревянные пробки, плотно входящие в оба конца трубы, а затем набил трубы готовым порошком из своих седельных сумок, которые чудом не выбросил по дороге.
— Что ты делаешь? — заинтересовался Ибн Айлас. — Это что, древесный уголь?
— И уголь тоже…
Юноша закончил свою работу, заполнив все свободное пространство в трубках кусочками свинца, валявшимися кругом, камешками и погнутыми, выброшенными гвоздями. Из каждой трубки вывел наружу кусок шнурка, пропитанного расплавленным жиром от мяса. Это тоже была привычка, оставшаяся у Шимаса от странствий с китобоями, — тщательно сохранять жир, ибо он мог пригодиться в дюжине дюжин разных случаев. Как вот сейчас. Шнурки он покатал в порошке, набитом в обрезки труб. Когда дело было закончено, у него получилось три готовых трубы.
— Ты что замыслил? — Торговец наблюдал за каждым движением Шимаса. — Похоже, ты знаешь, что делаешь…
— Пустая надежда. Эту штуку я знаю из одной старинной книги. Ее с успехом использовали в Катае.
— Они народ умелый. Я знавал людей из Катая.
День пришел на землю, закрытую облаками. Вершины терялись в серой вате вздымающихся туч. В этот день в садах наместника не пели птицы. Сколько времени пройдет, пока беглецов отыщут?
Ибн Айлас уснул, его костистое лицо смягчилось. Он выглядел старше, чем в те недавние дни, когда его встречал Шимас, и на плечах краснели свежие шрамы от ожогов — словно его прижигали каленым железом. Без сомнения, дело рук Махмуда.
Махмуд? А он-то где? В горячке боя он, должно быть, улизнул. Кто были те воины, которые спугнули этого негодяя? И как во все это хитросплетение попал он, юноша, который мечтал лишь о знаниях и любви? И еще, конечно, о мести…
Угрюмо ворчал гром, предупреждая, что бури не миновать. Странно зелеными выглядели деревья сада в неверном сером свете. Оглядывая кучи труб и разного строительного материала, за которыми спрятались беглецы, Шимас видел чуть поодаль гранатовые деревья и грецкие орехи. Били фонтаны… Неужели в каких-то из них и в самом деле текут молоко и вино?
Дворцовые сады образовывали длинную вереницу вдоль Гвадалквивира. Узкая полоса зелени, со всех сторон огражденная искусственными холмами, была надежно спрятана от сторонних глаз, что неопровержимо свидетельствовало об удивительных умениях тех, кто соорудил такое чудо для властителей. Должно быть, они поплатились за это жизнями — иначе как удалось бы сохранить тайну и садов, и катакомб под ними?
Выскользнув из отсыревшего убежища, Шимас сорвал несколько груш с ближайших деревьев — не твердых диких грушек размером с дублон, а крупных, роскошных плодов величиной с добрых два кулака. Двух шагов обратно ему хватило, чтобы рассмотреть сады. И увиденное его отнюдь не обрадовало — беглецы находились в западне. Юноша не мог представить себе иного пути отсюда, кроме как обратно, через катакомбы под столицей.
Свиток одиннадцатый
Наступил пасмурный, хмурый день. За крышей беседки у самого акведука в дымке виднелся белый дворец, совершенный, словно летящий, несмотря на серость дня. Шимас жевал грушу и обдумывал положение, в котором они очутились.
Он не видел ничего хорошего. Возвращение через катакомбы — безумие, но иного пути нет. Дождь ограничивает движение по саду, и здесь, у акведука, в глубине, вряд ли кто-то появится. Сколько еще времени пройдет, пока преследователи поймут, что беглецы прошли вдоль водовода? Такой путь бегства слишком долог и тяжел. Быть может, нынешние хозяева дворца, мажордом наместника о старых акведуках у реки ничего не знают. Несомненно, этим водоводам уже не одна сотня лет.
Так или иначе, но до конца дня нужно решить, куда двинуться с темнотой. А до тех пор надо спрятаться так, чтобы преследователи ни в коем случае их не обнаружили.
На куски труб, набитые чинийским порошком, полагаться всерьез было бы глупо: Шимас только в паре старинных книг нашел описание состава, но оба текста заметно разнились. К тому же юноша признавал, что в его воспоминания могла вкрасться не одна ошибка.
Рассматривая видимую часть высокого вала, он думал, что по нему, скорее всего, выбраться не удастся. Да и вряд ли Ибн Айлас находится в том состоянии, чтобы подобно безумцам-ассасинам карабкаться по земляным укреплениям.
Послышался смех. Веселый смех молодой женщины или девицы, а следом за ним и музыка. Несомненно, эти звуки доносились из какого-то раскрытого окна. Кто станет в такую погоду играть и веселиться в саду? Шимас дрожал, не смея развести костер, — он опасался, что кого-нибудь привлечет запах дыма. Ибн Айлас спал: после стольких дней мучений сон был ему необходим. Лишь к середине дня он открыл глаза, отдохнувший и готовый к самым удивительным для торговца деяниям. Юноша внимал его словам, поражаясь более чем обширным познаниям о вещах, которые должны оставаться тайной для любого из обывателей.
— В насыпи пробит еще один акведук, снабженный внутренними ступенями. Они начинаются высоко над урезом воды и спускаются до самого дна, но в такой дождь, думаю, он заполнен доверху и поток слишком силен. Должен быть где-то сток, но я ни разу не доходил до него…
Шимас с изумлением посмотрел на спутника — трудно было представить, чтобы такой с виду сухой и тщедушный человек не раз проходил самые опасные и тайные тропы заповедной части огромных садов.
«Но отсюда должен быть выход… — размышлял юноша. — Надо поставить себя на место тех, кто придумал этот заповедный мирок… Итак, я первый из тех, кто решил соорудить вал и сады вокруг только что выстроенного дворца… Я должен оставить себе пути скрытного отхода, ибо любой враг может превзойти силой мою внутреннюю стражу. Но не может, да и не должен превзойти ее хитростью.
Такой тайный ход должен быть легкодоступен и иметь не один вход, а несколько — на случай, если беглец отрезан от других частей крепости. Кроме того, любой ход должен заканчиваться так, чтобы беглец мог выйти незаметно…»
Но следовало опасаться не только засыпанных ходов, но и крадущихся во тьме врагов. Куда подевался Махмуд? Этого человека Шимас опасался всерьез: слабый может стать страшным, когда хочет казаться сильным, а Махмуд был черен сердцем — мстительный, ничего не забывающий, черпающий силу в желании отомстить. Такой и умирая будет сыпать ударами во все стороны, чтобы и при последнем издыхании причинить кому-нибудь вред.
Ибн Айлас показал взглядом на заполненные трубки:
— Ты узнал об этом из книг? Жизнь в Кордове, похоже, не прошла для тебя даром?
— Да, — Шимас кивнул. — Я читаю по-латыни, по-гречески, по-арабски, по-персидски и немного на санскрите.
Торговец одобрительно покачал головой.
— Ты, я слышал, еще и врач?
— Кое-чему я учился… Все знания как-то между собой связаны, и я учился тому, чему можно было. Много знаю о море и о звездах, много об истории, о расположении стран на земле, кое-что из алхимии…
За беседами время текло, быть может, медленнее, чем хотелось бы, но достаточно быстро для того, чтобы заметить, что близится закат. Дождь все не унимался, что было для беглецов и благом, и проклятием, ибо стражники куда охотнее возвращались в казармы, чем рыскали по мокрым дорожкам у насыпи. Беглецам было холодно, но стало еще холоднее, когда мимо прошли шестеро солдат с мечами в руках. Иногда очевидное остается незамеченным: они не пытались заглянуть за старую насыпь, даже поленились сделать лишний шаг в ту сторону.
Дождь продолжался, и гром ворчал и порыкивал в пустых ущельях, словно угрюмый грубиян, раздраженный Аллах знает чем.
— У калитки трое? — спросил Ибн Айлас. — Трое… Ну что ж, я возьму двоих на себя.
— Двух сразу? Не знал я, что ты такой жадный. Может быть, лучше, если двое достанутся мне?
Торговец посмотрел на Шимаса суровыми и спокойными глазами — юноша сейчас окончательно уверился в том, что Ибн Айлас некогда был воином, и не из последних. Быть может, его лавка была лишь прикрытием — и солдат стал лазутчиком из-за солидных своих лет…
— Слышал, Фатима вернулась в отцовский дом…
— Но откуда ты знаешь об этом?
Ибн Айлас не ответил — он прикрыл глаза, давая юноше понять, сколь смешны такие вопросы.
— Я рад, что ей удалось добраться без приключений… Она прекрасна и так нежна… — едва слышно проговорил Шимас.
Торговец усмехнулся, не открывая глаз.
— Ты думаешь о женщинах и сейчас?
— Любое время подходит, чтобы думать о женщинах, — усмехнулся юноша, — и даже когда в меня вонзят клинок, который отнимет у меня жизнь, и тогда я буду думать о женщинах… или об одной женщине. А если нет, то, значит, смерть пришла слишком поздно.
Тучи становились все тяжелее, темнее, и гром перекатывал свои барабаны, чтобы предупредить о грядущем нападении. Шимас предчувствовал, что ночь будет страшная, самая тяжелая из всех, что ему довелось пережить.
Он стер влагу с клинка и еще раз взглянул на золотые буквы, гласившие «Смерть врагам!»
— Сегодня ночью тебе достанет работы… Или у меня больше не будет врагов и работы для тебя!
И с этими словами он натянул плащ на голову и уснул.
Проснулся юноша в темноте.
— Время, — прошептал торговец, — и буря усиливается.
Поднявшись со своего места, Шимас отряхнул плащ и подобрал вокруг себя, чтобы он не мешал движениям.
— Как-то раз, — заметил Ибн Айлас, — собрались мы разорить один прибрежный город… так вот, идя на штурм, мы выбросили наши ножны и поклялись, что не спрячем мечей, пока не победим…
Шимас в темноте улыбнулся своей догадке.
— Весьма благородное решение… — ответил он. — Считай, что я свои тоже выбросил, я их оставлю только потому, что они усыпаны драгоценными каменьями. Кто знает, не понадобится ли нам когда-нибудь рубин-другой?
Они сделали несколько шагов плечом к плечу, обнажив клинки. Когда человек теряет свободу, обратный путь к ней всегда долог… Не дойдя до насыпи, остановились в густой тени дерева, глядя на факелы, которые плевались и брызгали искрами на дожде. В их свете стоял здоровенный детина, толщиной с них двоих.
— Чтобы потопить этакую посудину, потребуется побольше, чем пара локтей меча, — прошептал Ибн Айлас. — Отдай-ка его мне.
— У тебя аппетит слишком разыгрался, — усмехнулся Шимас.
Толстяк широкими шагами расхаживал взад-вперед перед калиткой в насыпи, громогласно изъявляя свое неудовольствие. Речь его была грязна и груба, как у уличного грабителя, и юноша подумал, что еще ни разу не встречал человека, которому с большим удовольствием пустил бы кровь.
— Живей, лентяи! — орал толстяк во всю глотку. — Вот уж правда, что если раба морить голодом, то он дрыхнет, а если кормить, то развратничает!
Потянулись рабы с корзинами на головах, они вереницей двигались к калитке. Стражников снаружи видно не было, но там тоже светился факел. Какой-то бедняга из вереницы поскользнулся, и вся поклажа вмиг оказалась в луже.
— Эй ты там! Ну-ка, поднимай все, живее! Да смотри, чтобы мой меч не пересчитал тебе ребра, пока ты возишься в грязи!
В калитку шагнул стражник.
— Да убери ты его, и дело с концом…
У калитки теперь стояло трое стражников, отчетливо видимые в свете факелов. Торговец, не говоря ни слова, метнулся вперед, и громила-солдат завизжал, когда его пронзила сталь. Отбив клинок второго стражника, Шимас сделал выпад, но слишком поспешный.
Солдат поймал юношу самым концом своего меча, брызнула кровь, но Шимас ударил слева, и острое, как бритва, лезвие наполовину отсекло тому руку. Он отшатнулся, и рабы, не тратя времени на размышления, отшвырнули корзины и бросились к калитке.
Солдат, которого Шимас ударил, снова пошел в нападение, но клинок юноши пронзил его, а Ибн Айлас был уже у калитки.
— Слишком медлишь, сынок! — крикнул он. — Иди, поучись, как надо!
Но как раз в тот миг, когда он собрался проскочить через проем, великан-стражник захлопнул калитку. Щелкнул замок. А вдалеке уже слышались крики и топот бегущих людей.
Ключ исчез. И шансы выбраться исчезли вместе с ним, если только…
— Отойди! — прошипел Шимас и засунул одну из начиненных свинцовых труб за ручку калитки, рядом с гнездом, куда входил засов.
Вторую он подвесил на бечевке к петле, а потом поджег оба фитиля.
— Назад! — крикнул юноша. — Отойди!
— Что это? Что ты делаешь?
— Чинийцы называют это «хуо-яо», химическим огнем…
Шимас прошипел это, с силой оттаскивая торговца от захлопнувшейся калитки. Топот бегущих ног приближался, снаружи в калитку колотил стражник. Огонь полз по шипящим шнурам. Сердце юноши лихорадочно колотилось. А вдруг слишком мокро? А если в книге ошибка? Наполовину боясь сил, которые мог выпустить на свободу, он отступил назад.
К насыпи, тяжко топая по лужам, мчались вооруженные люди, в свете факелов поблескивали обнаженные клинки. Теперь они бежали через сад, между деревьями…
Ночь разлетелась вдребезги, расколотая вспышкой, рванулось вверх чудовищное полотнище пламени, потом второе. Что-то пронеслось над головами присевших от страха солдат с сердитым ворчанием, и беглецов окутали клубы удушливого дыма.
Стражники, ошеломленные громоподобным грохотом, дымом и чудовищными вспышками, застыли как каменные. Сквозь дым показалась разбитая вдребезги калитка, остатки которой держались только на нижней петле.
Ибн Айлас первым проскочил в дыру, Шимас последовал за ним. Стражнику, несшему караул снаружи, оторвало голову и руку по самое плечо. Но это юноша заметил на бегу, когда беглецы карабкались по гладко выметенным бурей камням на склоне горы и спрыгивали с них. Буря разразилась со всей яростью. Копья молний с грохотом вонзались в высокую насыпь, разрывая завесу туч извивающимися огненными змеями, которые с невероятной скоростью метались среди обрывистых берегов. Беглецы с криком мчались во тьму ночи, обезумев от радости освобождения, а перед ними и позади них бежали рабы, которые не преминули воспользоваться моментом.
Они падали, карабкались, рвались вперед, безумие их не ослабевало. Прямо перед беглецами распахнулся луг, и — да будет благословен Аллах! — из темноты показалось несколько не стреноженных лошадей. За спиной оставались дворцовые сады, высокая насыпь, отделявшая их от бурных вод Гвадалквивира, — и вдруг, словно из-под земли, возникла дюжина солдат.
Ибн Айлас, опьяненный, как берсерк, свободой, бурей и ощущением долгожданного меча в руке, метнулся им навстречу и смахнул ближайшему голову с плеч, а потом на солдат обрушились рабы. Один запрыгнул на плечи мечнику и стал выдирать ему глаза длинными пальцами-граблями.
Шимас видел только поблескивание клинков в фантастическом свете молний, а гром все катил гигантские валы на утесы у вскипавшей водоворотами реки.
Кровь пропитала рубашку под плащом Шимаса, кровь текла из раны на шее. Беглецы прыгнули в седла, словно специально оставленные на пасущихся лошадях. И помчались наперегонки с бурей туда, куда указывал Ибн Айлас.
Молот бури колотил по наковальням утесов, дождь хлестал в лица, молотил по спинам. Беглецы метались по лугу из стороны в сторону, увертываясь от солдат, пытавшихся остановить их, и от рабов, хватающихся за упряжь. Потом, вырвавшись, оказались в ущелье и поползли из него вверх по узкому карнизу, державшемуся на скале лишь силой воображения.
Когда утреннее солнце прорвалось сквозь рассеивающуюся бурю, беглецы, оставив позади коварные карнизы, двигались по тропе, словно проложенной джиннами… А затем попали в город, который был там, где никакого города быть не могло.
Ибн Айлас ухмыльнулся, увидев изумленное лицо Шимаса:
— Он был построен как убежище от Дариуша, может быть, дайламитами, а может, и… кем-то еще.
Древний город с древней обителью на горе. Внезапно торговец умолк, показав костлявым пальцем на следы на земле — свежие следы:
— Нет… Быть не может!
Путники пересекли небольшую долинку и поднялись к разрушенной стене. Ворот уже не было, только пустая арка и башни по сторонам, с которых обваливались камни. Лошади, осторожно ступая, нащупывали путь между камней.
Под широким пустым небом, с которого тучи сбежали, словно рассеянная отара овец, лежали пустынные улицы, стояли дома без крыш, стук копыт отдавался в развалинах гулким эхом. За рамкой арки на буром склоне возвышался храм — одинокая колонна, словно призывающий к вниманию палец, указывала в небо… А потом раздался дробный стук других копыт, и путники остановились. Впереди их уже ждали.
Дюжина всадников и Махмуд.
— Махмуд! — Крик Шимаса эхом отразился от стен. — Махмуд! Ты и я… один на один… ну!
— Я тебя убью, школяр! Я всегда был лучшим бойцом!
Он помчался на Шимаса, плащ развевался за плечами. Отличный мечник, умелый боец… Юноша отразил его удар, но воина это не обескуражило, он развернулся и снова кинулся в атаку. Вот его меч, ускоряясь, пошел книзу, и на его лезвии неслась смерть.
— Я — Абд-Алишер, — выкрикнул Шимас. — Пират и книгочей!
Похоже, от неожиданности Махмуд промедлил лишний миг. А вот клинок Шимаса не медлил — он поднялся навстречу опускавшемуся мечу. Но сила удара была потеряна, и вместе с ней была потеряна и жизнь.
Колющий удар юноши легко пробил защиту, соперники взглянули в глаза друг другу, а потом падающее тело Махмуда вывернуло меч у Шимаса из руки, и он упал спиной о камни, не отрывая горящего взгляда от лица победителя.
Шимас наклонился и положил руку на рукоять меча.
— Когда ты вытащишь этот клинок, — проговорил Махмуд, — я умру.
— Да, Махмуд.
— Ты всегда превосходил меня. Какой же я был дурак, что заговорил с тобой в тот день, в саду у Гвадалквивира.
Он не отрывал от юноши горящего отвращением взгляда.
— Как часто я вспоминал тот день! Как ненавидел тебя!
Шимас сжал рукоять меча.
— Вытаскивай же его, — прохрипел Махмуд. — Вытаскивай — и будь ты проклят!
И юноша вытащил меч.
Свиток двенадцатый
— Здесь мы с тобой расстанемся, сынок, — Ибн Айлас натянул поводья. — Вскоре откроют городские ворота. Шимас кивнул, понимая своего спутника, — ему-то возвращение в Кордову было заказано. Да и ищут его, наверное, с вдвое большим усердием, чем искали после пропажи красавицы Фатимы. Увы, пути назад не было. Но, быть может, это и к лучшему — ибо он, наконец, сможет осуществить свою миссию.
— Прощай, торговец и воин, — юноша поклонился.
— Да хранит тебя Аллах всесильный, — усмехнулся Ибн Айлас. — И все боги, что встретятся на твоем долгом пути. Посылай иногда весточку — мне отрадно будет знать, что мой спаситель жив и верен своей великой цели…
Шимас отрицательно качнул головой.
— Уж лучше я сам расскажу тебе о том, сколь был успешен.
Торговец кивнул. Слова иссякли — хотя можно было еще немало сказать, немало наставлений дать этому высокому и сильному альбионцу. Но разве не показал он себя умудренным путешественником и опытным бойцом там, в катакомбах, бросившись спасать незнакомого и чужого ему человека?…
— Да будет легким твой путь, юноша…
Шимас соскочил с лошади, снял переметные сумы и протянул поводья Ибн Айласу.
— И да будет легким твое возвращение к прежним занятиям, купец. Лошади всегда ценились — возьми эту. Думаю, ее хозяину никогда уже не пригодятся ни седло, ни стремена…
Загрохотали, раскрываясь, ворота. Неспешная вереница желавших войти в блистательную столицу потянулась мимо заспанных стражников. Вскоре за городской чертой пропал и Ибн Айлас.
Шимас остался один. Теперь и наяву один — без друзей и спутников, как и его вымышленный беглый китобой. Сейчас в его руках было немного золота, в переметных сумах, перекинутых теперь через плечо, — немало нужных мелочей, которыми снабдил его торговец и которыми озаботился за время странствия к Замку и он сам. Дорога на полуночь была перед ним видна далеко за горизонтом.
Присев у догорающего бесхозного костерка и сбросив сумки, юноша окинул мысленным взглядом дни прошедшие, пытаясь понять, что может пригодиться ему в будущем. Итог был достаточно утешительным. Теперь арабский поистине стал его вторым языком, юноша многое вынес из услышанных разговоров и дискуссий мыслителей, в которых временами участвовал и сам. Он читал труды Аристотеля, Авиценны, Разеса, Альхацена, аль-Бируни и многих других мудрецов. С головой уходил в изучение астрономии, логики, медицины, естественных наук и некромантии. Каждая книга, каждый автор, каждая беседа как будто открывали передо ним новые пути возможного.
Но одних только знаний мало: Шимас усовершенствовал свое искусство обращения с мечом и кинжалом, а равно и стрельбы из лука, хотя был и не вполне удовлетворен. Деньги, пусть и не очень много, были все еще при нем. Из всех сокровищ он успел навсегда расстаться только с одной книгой… То были преимущества. Что же касается недостатков его нынешнего положения…
У Шимаса не было ни профессии, ни ремесла. Он был безземельным человеком со всеми вытекающими отсюда последствиями — везде и всем чужой, не имея покровителя, никому не служа… Да, это давало свободу, но делало его легкой добычей для противника.
Что же теперь? Самые быстрые пути к успеху обещали война или пиратство. Мореплавание Шимас знал лучше большинства мореходов и изучил военную тактику по трудам Вегеция и других знатоков. Военное ремесло — вот, пожалуй, то, к чему он лучше всего приспособлен, однако душа влекла его к ученым занятиям. Ученые везде были желанными гостями, цари и города соперничали, добиваясь их внимания.
Но одинокому юноше без семьи, без друзей, без влияния, без авторитетных учителей более чем непросто дожить даже до смены года. Не говоря уже о возвращении в столицу просвещенного мира после выполнения миссии.
«Глупец, ты думаешь о том, что будет после, хотя еще даже не выступил в поход, с которого все должно начаться! Прекрати размышлять и приступай, ленивый дурень!»
Костерок догорел. Шимас выпрямился и оглянулся. Под городской стеной горело несколько костров, а вокруг них еще сидели купцы и путешественники, ожидающие, пока наступит рассвет и можно будет отправиться в путь после ночевки под защитой городских укреплений.
«Мне нужна лошадь… — подумал Шимас, поправляя сумки, становящиеся все тяжелее. — Быстроногая и выносливая…»
Делано спокойно он оглянулся по сторонам, надеясь рассмотреть сидящих у огня и найти среди них честное лицо. Готовый в любой миг выхватить меч или кинжал, он подошел к скромному костру. Там были двое: седобородый старик и молодой человек с гладким лицом. Оба вопросительно подняли глаза.
— У вас есть лошади, — сказал Шимас, — а мне нужна лошадь.
— Ты вышел в путь пешим? Странно же ты путешествуешь…
— Если бы я не вышел пешим, то мог вообще остаться на месте.
Странная речь юноши не удивила сидящих. Мало ли кто и зачем пытается уйти от столицы мира…
— Лошади недешево стоят…
Шимас присел рядом со стариком и получил чашку мятного чая. Завязался неторопливый разговор, временами больше похожий на неторопливые же торги. Юноша видел, что сомнения его собеседников угасли и что сейчас он в глазах окружающих такой же путник, как и любой другой, отправляющийся прочь от этих стен.
Торг закончился вполне успешно, и взошедшее солнце согрело спину Шимаса, покидающего лагерь верхом на коне берберийской породы, красавце, темно-сером в яблоках, почти вороном. Покупая Бербера, юноша заодно сторговал лук и колчан со стрелами. Однако путешествовать в одиночку было неразумно, и он надеялся присоединиться к какой-нибудь группе путников, которые пожелали бы увеличить свою мощь.
Дорога становилась все многолюднее — навстречу тянулись повозки с товарами, показался и прошел мимо настоящий караван, кавалькада вооруженных всадников заставила долго прокашливаться после поднятой их лошадьми настоящей пыльной бури. Шимас оглядывался скорее для того, чтобы рассмотреть и запомнить все вокруг. На глаза ему попался нищий, который шел, тяжело опираясь на посох.
И тут юноша одернул сам себя. Этого несчастного он уже видел! Видел там, у городской стены! Как могло случиться, что он верхом проделал тот же путь, что и пеший, да к тому же немощный старик?
Холодок побежал по спине Шимаса. Он почувствовал, что за ним следят, следят давно. Но он же никто!.. Даже собственный отец не узнал бы в этом разнаряженном широкоплечем всаднике собственного сына!.. Так, быть может, следят не за ним, не за Шимасом Абд-Алишером, а за кем-то еще?
Юноша решил проверить это самым простым способом: он спешился и расположился в кустах на склоне холма, рассматривая странников, спешащих и неторопливо шествующих по дороге. Это место превосходно укрывало его и давало возможность наблюдать за прохожими и проезжими. Вот прошел купец с десятком верблюдов и несколькими конниками, потом проскакала дюжина солдат в остроконечных шлемах и кольчугах. За ними проследовала повозка, запряженная быками и охраняемая двумя всадниками, потом появилась разношерстная компания мужиков довольно грубого вида. Двое из них отделились от прочих и спрятались на склоне прямо под Шимасом. Они устроились поудобнее и тоже стали наблюдать за дорогой.
Внезапно их разговор умолк. Появились новые путешественники — высокий человек в черном верхом на муле под богато расшитым чепраком, с тремя слугами, также на мулах. Все они были вооружены, но, судя по осанке, отнюдь не воины. Следовали за ними и два вьючных мула, однако внимание наблюдателей внизу сосредоточилось не на поклаже, а на человеке в черной одежде.
— Это он, Иосиф. Иосиф Севильский!
Когда маленький караван удалился по узкой дороге, один из этих двоих вскочил на коня и поскакал через холм. При этом он проехал так близко от Шимаса, что тот достаточно хорошо разглядел коренастого крепыша с жирной кожей и нечесаными волосами, к тому же вооруженного до зубов. Второй задержался на месте, а потом спустился к главной дороге и последовал по ней за Иосифом Севильским.
Грек, наставник Шимаса в Арморике, как-то рассказывал ему об Иосифе. Знаменитый ученый и влиятельный человек, переменивший веру иудей, трудившийся вместе с Раймудом из Толедо над переводом арабских книг на латынь и кастильское наречие.
Отец Шимаса принадлежал к людям, уважающим знание, и его дом был местом, где обычно останавливались проезжие путешественники. По ночам за стаканом вина немало случалось добрых разговоров об ученых и искателях истины. Интерес Абд-Алишера к их трудам возбуждался не только его путешествиями, но и случайными встречами с мудрецами из Александрии, Рима, Афин и мавританской Испании. Вспомнив о доме, Шимас вернулся мыслями и к миссии, которую ему еще только предстояло выполнить.
«Я, Шимас Абд-Алишер, сам позабочусь, чтобы Фулкхерст умер от моего клинка. Да, я одинок, но тот, кому приходится стоять в одиночку, часто оказывается сильнейшим. И таким остается, даже обретая спутников…»
Мысли Шимаса были полны отваги, но… Но он был воистину одинок. Доверяться своей сильной правой руке и собственной смекалке — отличное правило, но ему предстояло еще столь многому научиться, и он пока просто не знал, достаточно ли сильны и его рука, и его смекалка.
Мир, в который он вошел при рождении, был миром хаоса. С крушением Римской империи сгинули роскошь и изящество. Города обратились в развалины, акведуки пересохли, а не защищенные человеческой рукой поля вернулись во власть диких растений и сорных трав. В течение нескольких столетий Европа оставалась опасной для путешественников: она кишела разбойниками и невежественными, полудикими крестьянами, которые убивали путников и присваивали их имущество.
Воинствующие монахи грабили караваны или требовали дань с поселений. Часто они воевали со знатными сеньорами вроде Фулкхерста — тоже разбойниками, разве что титулованными.
Совсем немногие умели читать и писать, еще меньше было таких, которые признавали важность знания. Христианские страны превратились в темные моря невежества и суеверия, лишь местами мерцал свет учения, но пламя его было слабым и неровным.
За потоками крови и побед, вынесшими арабов через Азию и Северную Африку в Испанию и на Сицилию, хлынул поток просвещения. Из Александрии шли переводы греческих мудрецов, за ними следовали музыка, искусство и медицинские познания финикийцев, персов, арабов. Персидских и индийских ученых радушно принимали при дворах халифов, а когда на смену Омейядам пришли Аббасиды, арабская цивилизация вступила в свой золотой век.
В Европе было мало книг, но ценились они более чем высоко. Пьер де Немур, епископ Лютецийский, отправляясь в крестовый поход, подарил аббатству святого Виктора свою «большую библиотеку», содержащую целых восемнадцать томов. А халиф аль-Хакам, живущий в Кордове в это же самое время, обладал библиотекой в четыреста тысяч книг.
В доме Абд-Алишеров дух был иным — они не были христианами и потому избежали влияния монахов, ведь большая часть Арморики веровала в целый сонм богов и слушала друидов, доверяя им куда чаще, чем странствующим проповедникам.
Странствующие священнослужители, как и другие путники, находили радушный прием в доме Шимаса. С детства за столом он слышал оживленные споры — тогда ему довелось узнать об Иосифе Севильском и о Раймуде из Толедо.
Теперь же юноша увидел его. Но чутье воина подсказывало, что он вот-вот будет ограблен или убит, или и то, и другое вместе. Самым разумным было бы остаться в стороне, но Шимас знал, что не сможет так поступить.
Над холмами стояло теплое солнце, и юноша доверился дороге и коню. Бербер оказался смышленым и ретивым животным, и Шимасу приходилось сдерживать его, дабы приберечь силы на тот случай, который мог ожидать впереди. Однако ночь приближалась — и следовало приблизиться к Иосифу и его спутникам: Шимас опасался, что останется слишком далеко сзади и не сможет помочь знаменитому мудрецу.
Перед путниками лежал густой, истерзанный ветрами лес, темный и заросший густым подлеском. Среди деревьев уходила в сторону едва намеченная тропа. Шимас прикинул, что это должен быть короткий путь, который позволит срезать поворот и выведет его на тракт прямо перед отрядом Иосифа.
Повернув коня, юноша отправился по тропе, держа меч наготове, спустился по склону, покрытому травой, и снова выехал на дорогу. Оглянувшись назад, он заметил троих всадников, смотревших ему вслед. Уж не собирались ли они перехватить «неумелого всадника», которым сейчас казался Шимас?
Натянув поводья, юноша позволил отряду Иосифа догнать себя. Подъехав ближе, они сбились плотнее, как бы для обороны, хотя он был один.
— Приветствую тебя, отец мудрости! Да не уменьшится никогда твоя тень!
Иосиф оказался пожилым седовласым человеком с тонким, проницательным лицом, выступающими скулами и орлиным носом.
— Ты говоришь по-арабски, но выговор у тебя чужеземный. Откуда ты? Кто таков?
— Странник, который хочет предостеречь тебя.
— Предостеречь? От чего?
— Впереди идет отряд вооруженных людей, и еще один из той же шайки подходит сзади — лазутчик, по-моему. Полагаю, они задумали причинить тебе вред.
Иосифа сопровождали только толстый старик и двое юношей. Впрочем, один из них был высок и силен.
— Они намерены ограбить нас?
— Мне так кажется. Иосиф колебался.
— Человек позади следит за нами?… Можно подождать его здесь и убить. Одним будет меньше.
— Значит, это так просто — убить?
— Предпочитаю убивать, чем быть убитым. О мире можно говорить лишь с тем, кто сам хочет мира. Беседовать об этом с тем, кто держит обнаженный меч, глупо, разве только ты не вооружен, но тогда, конечно, приходится быть весьма убедительным…
Шимас возразил:
— Давайте лучше схватим его. Может, удастся узнать их планы.
На повороте дороги отряд остановился на обочине и укрылся за кустами. Иосиф с толстяком приготовились загородить путь. Время тянулось, и ученый с недоумением разглядывал широкоплечего незнакомца.
— Ты франк?
— Кельт. Из Арморики, в Бретани.
Читать бесплатно другие книги:
