Грешник Шимас Шахразада
Над Садом Магнолий висел неподвижный горячий воздух, густо напоенный запахом жасмина и роз, а вдоль стен росли гибискусы — крупные нежные красные цветы соседствовали с бледно-золотистыми и белыми. С северной стороны двора стоял минарет высотой более ста пятидесяти локтей, настолько прекрасный, что казался увиденным во сне, а не созданным руками человеческими. Величественный, построенный из камней, искусно переплетенных золотыми нитями, образующими фантастический узор…
В полдень через Сад Магнолий в шаркающей ногами толпе шел и Шимас, один из бесчисленных молящихся, но не принадлежащий к ним, ибо мысли его были отнюдь не благочестивы. Там и сям стояли люди, бормоча молитвы или упиваясь знойной, жаркой красотой этого места. И среди них могла быть Гелаба. Любой из женщин, любым из юношей…
Тихо шелестели шаги в Саду Магнолий… Выбравшись из толпы, Шимас остановился в густой тени и, опустив голову, наблюдал сквозь полуопущенные веки за сотнями молящихся. Гелаба была отнюдь не глупа. Во всей Испании, а может, и во всей Европе не найти места, где было бы проще затеряться, как в этом месте в этот час.
Нежная рука коснулась кисти Шимаса. Темные глаза встретились с его взглядом. Она! Юноше захотелось стиснуть девушку в объятиях, позабыв и о месте, и о времени, и об опасности. Теплый голос прошептал:
— Идем…
У внешних ворот появились солдаты. Их было четверо… потом шестеро… потом восемь.
Без суеты и спешки Шимас взял Гелабу за руку и шагнул с ней вместе в шаркающую ногами толпу. Внутри храма тянулся длинный ряд арок и колонн, тенистый и беззвучный, если не считать шороха одежды. На другой стороне мечети была маленькая дверца, которой пользовались не часто, но юноша приметил ее еще раньше. Выскользнув из толпы, юноша и девушка юркнули в эту дверь и очутились в небольшом садике. Пересекли его и вышли в общественный парк.
— У полуденных ворот стоит коляска, — прошептала Гелаба. — Она отвезет тебя к нашему убежищу. Я буду ждать тебя, милый…
И белое одеяние девушки смешалось с другими белыми одеяниями. Шимас оглянулся — толпы молящихся, спокойствие и сонная одурь… Нигде ни одного из тех, кого можно было бы принять за стража или соглядатая.
«Да будет так, моя греза! Я поспешу к полуденным воротам…»
Стараясь двигаться спокойно, словно никуда не торопясь, Шимас добрался до полуденных ворот и вышел из них.
Хотел выйти. Но дорогу ему преградили четверо воинов с обнаженными мечами. Юноша опустил руку к своему мечу, но не успел больше сделать ни одного движения — от удара по затылку свет перед ним померк.
Когда Шимас открыл глаза, вокруг него были только каменные стены. Та же самая камера, что уже почти три месяца, и та же самая гнилая солома, что служила ему постелью все эти три месяца. Дни проводил он в неподвижности, вспоминая выражение лица Рафиза, когда увидел его позади воинов с мечами.
«Неужели прошло уже три месяца? Удалось ли Гелабе ускользнуть? Что сделали с ней, если поймали? Когда и как меня убьют? Или обо мне забыли?»
Стражники-берберы, пусть недобрые, были лишь воинами и делали только то, что им прикажут. На следующий день Шимасу принесли книги, множество книг. Откуда тюремщикам была известна его страсть? Кто передавал ему книги?
Быть может, Веспасий нашел своего названного сына? Или Гелабе удалось растопить сердце кого-то из власть предержащих?
Увы, на эти вопросы ответов не было. Но мудрость, дарованная предками-друидами, советовала воспользоваться тем, что есть, ибо судьба ничего не дает зря. Быть может, эти месяцы следовало посвятить поглощению знаний, которые потом пригодятся стократно. Ведь, увы, в погоне за любовью Шимас стал забывать о том, какую миссию избрал.
«Бездельник… — Юноша пытался себя журить. — Твоя мать все еще не отомщена, а ты ищешь счастья, выискивая женщин, на которых даже смотреть опасно для жизни простолюдина!»
В эти долгие три месяца Шимас усердно изучал «Географию» аль-Идриси, намного превосходящую любое землеописание, какое можно было сыскать. С наслаждением читал Гиппократа и Галена в переводах Хунайна ибн Исхака, а однажды стражник передал ему сверток, в котором оказался труд Альбукасиса по хирургии.
В камере была лишь солома на полу и крошечное окошко, сквозь которое проникал свет. Когда ветер заносил в нее капли дождя, юноше приходилось съеживаться под самым окном, чтобы не промокнуть. Жилище его всегда оставалось холодным и сырым.
Итак, он много и усердно читал, а еще каждый день упражнялся, чтобы сохранить телесную бодрость. Кормили его на удивление обильно — должно быть, в душе неведомого врага жила жажда мщения. Или он все выискивал время, чтобы сразиться с равным врагом. Юноша, однако, не чувствовал, что за ним пристально наблюдают. Лишь стража, которая дважды в день появлялась у дверей его узилища, могла видеть его упражнения.
В Шимасе жила и крепла мысль о побеге, но одного беглого взгляда было достаточно, чтобы понять — выбраться на волю через коридор невозможно. Там постоянно несли стражу четыре стражника-бербера, а в конце коридора темнела караулка, где собиралась еще добрая дюжина охранников — поболтать и поиграть в кости. Окошко же камеры выходило на отвесную скалу, обрывающуюся вниз на сотни футов.
Юноша сейчас мог бежать только мысленно. И сбегал в долгие беседы с авторами книг. Аль-Идриси ему понравился. Великий магометанский географ собрал множество сведений об отдаленных уголках земли, которых не было в других книгах. Арабы благодаря паломникам, стекавшимся в Мекку со всех концов света, имели великолепную возможность собирать описания земель и вод, стран и народов.
Но время шло, и юноша все более отчетливо понимал — тучи над его головой сгущаются. Вскоре придет стража, которая должна будет отвести его на плаху.
Когда поблизости не было стражи, Шимас хватался за нижний край окна и подтягивался вверх, пока не удавалось выглянуть через решетку. Все, что было можно увидеть, — небо да иногда плывущее по нему облако. Однако мало-помалу он смог изучить все три стержня решетки.
Они были заделаны в каменный проем окна ближе к наружному краю, чем к внутреннему. Замок же, где его держали, похоже, относился к самым ранним вестготским временам. Долгие годы стена подвергалась воздействию дождей, а значит, камень на наружной кромке мог искрошиться и потерять прочность.
Когда прошли два месяца, оказалось, что один из прутьев чуть-чуть шатается в гнезде. Поэтому вскоре частью упражнений Шимаса, его ежедневной работой стало расшатывание этого стержня. Попытавшись его повернуть, он обнаружил, что иногда удается выкрошить обломки — мелкий песок, который сам по себе можно было использовать для истирания камня.
Время от времени он вливал в отверстие несколько капель воды и, поскольку сил у него было куда больше, чем у обычного человека, надеялся, что со временем сможет выдавить наружу нижний конец стержня, выломав оставшийся тонкий слой камня. Другие же стержни сидели прочно, но край одного гнезда был очень тонок, и если удастся вынуть первый стержень и использовать его как рычаг…
На страже в этот день стоял худощавый, тонкий, как нож, человек со впалыми щеками и выступающими скулами. Он был воином и выглядел, как воин. Несколько раз Шимас пытался втянуть его в разговор, но безуспешно. И только когда юноша спросил, знает ли тот о коне, стражник смягчился.
— За твоим Бербером смотрят хорошо! Может быть, когда тебя убьют, его отдадут мне.
— Такой человек, как ты, сможет оценить его достоинства, — кивнул Шимас.
В поведении воина что-то изменилось. Он, по-видимому, начал испытывать к узнику нечто вроде дружеского расположения. Они продолжили беседу о лошадях, а потом перешли к верблюдам. Бербер был человеком пустыни, и ему явно доставил удовольствие интерес юноши, который кое-что помнил из рассказов мальчишки Хасана, слуги Иосифа Севильского. За час этой беседы Шимасу удалось узнать больше, чем за все предыдущее время заключения. Замок стоит в трех днях пути от Толедо, на уединенной скале, и стены его со всех сторон, кроме одной, обрываются в глубокое ущелье.
Это юношу вовсе не испугало — с детства он привык взбираться на высокие обрывы в родной Бретани, высоты он не боялся и знал, как использовать каждую малейшую опору для пальцев, каждую трещину, каждое углубление в камне.
Когда стемнело, юноша долго трудился над ослабленным стержнем — и над вторым тоже. Когда перед рассветом второй прут чуть-чуть сдвинулся, он, успокоенный, лег спать.
Но на следующее утро вчерашний стражник прятал глаза и молча отворачивался от Шимаса, старающегося разговорить его.
— Стало быть… пришел приказ?
Он раздраженно пожал плечами и затворил за собой дверь. Потом отчетливо произнес:
— Тебя задушат.
— Когда?
— Завтра.
— Можешь взять моего коня.
Когда он заговорил, в его тоне было что-то такое, чего Шимас поначалу понять не мог:
— Он уже у меня. Стоит в конюшне моего дома в деревне, с твоим седлом и с твоим оружием.
«Он что, хвастается? Или пытается что-то мне сообщить?»
— Подожди… Есть кто-нибудь поблизости? — Шимас подошел ближе к двери.
— Никого.
— Я должен бежать. У меня есть алмаз. Помоги мне, и он будет твоим.
— Меня убьют… Нет… У двери он помедлил:
— У тебя есть друзья, которые желают твоего освобождения.
— Веспасий?
— Книги присылал не он… Но я не могу тебе помочь.
— Тебя просили об этом?
— Да.
— Кто?
— Не могу сказать, знаю только, что она очень влиятельна в некоторых кругах… Но даже ее сил недостаточно, чтобы вытащить тебя отсюда.
Она?…
Шимас не мог припомнить ни одной дамы, столь влиятельной, чтобы пытаться вытащить его из темницы. Был, конечно, Иосиф Севильский, но вряд ли он знает о пленении своего недавнего спасителя. К тому же он уж точно не дама. Когда скуластый ушел, юноша не стал терять времени. Было ясно, что другого случая ему не представится.
Подтянувшись к окну, Шимас взялся левой рукой за один стержень, правой — за второй. И изо всех сил толкнул правый от себя. Ничего не произошло.
Собравшись с силами, он оттянул правый прут назад, пока он не уперся в гнездо, — совсем крохотное расстояние, — а потом снова изо всех сил рванул его наружу. Так он трудился целый час, пока не взмок от пота и не ободрал колени и руки о каменную стену.
Стражник еще раз принес пищу, но если и заметил что-то, то не подал виду. Только проронил, выходя:
— Дважды узники пытались слезть вниз по этой стене, оба вдребезги разбились о камни внизу. Здесь до дна вся тысяча локтей будет… Мой дом, — добавил он, — не из красивых, но он выкрашен в розовый цвет. Единственный розовый дом за стенами…
Шимас вновь взобрался на подоконник и продолжал отчаянно трудиться. Силы ему придавала мысль, что все стражники собрались в дальнем конце коридора, в караулке. Бежать сегодня ночью или умереть завтра, умереть на скалах внизу, рискнув жизнью ради свободы, или быть задушенным, как баран… Выбор все же был.
Борода Шимаса отросла. Платье загрязнилось, к нему, казалось, навеки прилипла солома, на которой приходилось проводить ночи. Однако эта одежда еще достаточно прочна, чтобы прикрывать тело, а в швы ее были все так же зашиты драгоценные камни.
Схватившись за самый расшатанный стержень, Шимас толкнул его вперед изо всех сил, и что-то подалось. Камень заскрежетал, и юноша толкнул снова. Нижний конец прута высвободился, верхний выскользнул из гнезда. Теперь он держал в руках железный стержень длиной в два локтя, чуть сужающийся с одного конца. Через час был выломан и второй прут.
Высунув голову в окно, Шимас взглянул в широкий, невероятно огромный простор. Камера оказалась на вершине башни, сооруженной на каменной вершине утеса, но под ней простирался отвесный обрыв высотой не меньше двух сотен локтей, а саму скалу рассекали несколько трещин, которые, как показалось юноше, тянулись по утесу до самого основания.
Разглядывая стену под окном, Шимас усердно запоминал все бугорки и выступы, которые могли послужить опорой для пальцев. Потом вернулся в камеру, допил всю воду, а потом прилег, стараясь немного вздремнуть.
«Через час, быть может, мое тело будет валяться внизу на камнях, изломанное и окровавленное, но я никогда не буду задушен!»
Проснувшись, юноша протер лицо несколькими оставшимися каплями воды, потом забрался на подоконник и вылез через окно, ногами вперед. Держась за край, стал нащупывать пальцами ног тонкую, как волос, кромку камня, на котором стояла постройка, и нашел ее.
Он всегда был ловким и любил лазать по скалам, но сейчас понимал, что предстоит самый трудный спуск в его жизни. К поясу Шимас привязал два железных прута из оконной решетки. Держась за окно лишь одной рукой, он свесился пониже и глубоко всадил один из прутьев в трещину стены. А потом выпустил подоконник и в падении ухватился за железный прут обеими руками. Если он выскользнет или камень раскрошится… но ничего не случилось. Порыв ветра толкнул тело юноши, послышался далекий громовой раскат. Палец ноги нащупал трещину. Придерживаясь левой рукой за верхний прут, он перегнулся вниз и всадил в нее второй.
Ниже по утесу сползала вертикальная трещина шириной локтя в три, но глубиной не больше нескольких пальцев. Медленно, осторожно, передвигаясь от одной опоры к другой, пользуясь где можно вторым железным стержнем, вынутым из щели, — первый пришлось оставить наверху — добрался он до этой трещины.
По камню вокруг Шимаса стали шлепать капли дождя, и порыв ветра, сильнее первого, рванул одежду. Упершись подошвой одной ноги в край трещины за спиной, а коленом — в другой край, впереди, осторожно действуя руками, он продолжал спускаться.
Несколькими локтями ниже трещина ушла глубже в скалу, теперь удалось упереться в задний край еще и плечом. Таким вот образом, используя приемы, которым научился в детстве, карабкаясь по скалистым берегам, он спустился не меньше чем на сотню локтей. Здесь нашел хорошую опору для ноги и отдохнул немного, а ветер с дождем хлестали по спине и плечам. Скала прямо под ним была гладкая как шелк, без малейшей опоры для руки или ноги. Однако в самом низу юноша при вспышках молний различил выступ шириной в ладонь — край второй каменной плиты, перекрывавшей ту, на которой он переводил дыхание.
Шимас осторожно выбрался на гладкую поверхность, распластавшись по скале. Потом отпустил опору и заскользил вниз. На миг его охватил панический ужас при мысли об огромной глубине внизу и о том, что случится, если он промахнется и не попадет на выступающую кромку или не сумеет удержаться на ней.
Пытаясь тормозить локтями, коленями, пальцами ног, всем телом, он скользил, быстро набирая скорость. Цепляясь за камень, чтобы как-то замедлить скольжение, сорвал ноготь — боль была пронзительной, но тут пальцы ног натолкнулись на узкую кромку, и лишь вес тела, прильнувшего к скале, не дал ему перевернуться и полететь вниз.
Вцепившись в камень, Шимас отогнал прочь страхи и постарался дышать медленно, глубоко втягивая в легкие прохладный воздух. Он с хрипом врывался в глотку, а юноша пытался успокоиться и подготовиться к следующему испытанию, ожидающему его впереди.
Он не представлял, как далеко спустился, но теперь уже возврата не было, нельзя было и остановиться. Внизу лежали спасение и свобода, а рядом на скале терпеливо выжидала смерть.
Полочка шириной в ладонь, на которую опирались ноги юноши, тянулась поперек скалы и, кажется, имела небольшой уклон. Поразмыслив, Шимас решил воспользоваться этим и, вжимаясь всем телом в камень, двинулся дальше. Время как будто остановилось.
В некоторых местах выступ сужался до одного пальца. Потом снова расширялся, и вдруг юноша обнаружил, что оказался в неглубокой пещерке, выдолбленной ветром и дождем. Здесь хватило места, чтобы сесть, что он с радостью и сделал, но сначала взглянул вверх, дожидаясь вспышки молнии. Наконец полыхнуло, и Шимас увидел, что находится всего в ста локтях ниже окна своей камеры!
Только совершенная безвыходность положения и сознание, что он не может оставаться там, где находится сейчас, заставили его двинуться дальше.
Посасывая раненый палец, Шимас рассматривал скалу. Потом, используя одну за другой драгоценные опоры для рук, стал спускаться. Дважды попадались узкие вертикальные трещины, «камины», по которым удалось спуститься, хоть и недалеко. Один раз кромка камня хрустнула под ногой, и его спасла только сила пальцев, намертво вцепившихся в камень. В другой раз его, повисшего над черной бездной, удержал сжатый кулак, заклиненный в вертикальной трещине. Чтобы свалиться в объятия смерти, стоило лишь разжать руку…
Дождь прекратился, но Шимас заметил это не сразу. Гром ворчал в ущельях, как угрюмый медведь в пещере. Поверхность скалы стала грубее и была уже не такой скользкой. Теперь можно было двигаться быстрее, но внезапно он поскользнулся, сорвался и упал, голова с маху ударилась о камень.
Полуоглушенный, он несколько минут лежал, прежде чем смог перевернуться и, шатаясь, как пьяный, подняться на ноги. Блеснула далекая молния. Шимас огляделся, ища путь вниз… но пути вниз не было. Он стоял в русле высохшего ручья!
Глухой рокот, донесшийся сверху, предупредил юношу о приближении паводка, и он, спотыкаясь, перебежал русло и вскарабкался на противоположный берег — как раз вовремя.
Бледный желтый свет подкрасил края облаков на востоке. Теперь — к розовому дому, за конем! Оказалось, что Шимас спускался по обрыву всю ночь.
Руки были ободраны, кожа вся в порезах и ссадинах. Колени — в таком же состоянии, идти было невероятно больно. Ныла глубокая ссадина на голове, и из нее сочилась кровь, но сильнее всего болел палец с сорванным ногтем. В голове билась толчками тупая, тяжелая боль.
И тут пришло, наконец, просто осознание. Он свободен! Он жив и свободен!
Свиток пятнадцатый
У Шимаса сильно отросла борода. Ни одна душа в Толедо его сейчас бы не узнала. Убогий, полумертвый от усталости, обезображенный не чесанными Аллах ведает сколько волосами и заживающими шрамами на теле, он сейчас больше походил на нищего калеку, чем на студента или благородного человека.
Лишь сознание того, что Бербер под ним и драгоценные камни, все еще отягощающие подкладку полуизодранного камзола, весьма быстро превратят его в достойного юношу, делали свое дело.
Неделю спустя он сидел на старом римском мосту через Рио Таго, за мостом раскинулся Толедо. День выдался жаркий и душный. По большой дороге в город и обратно двумя непрерывными потоками двигались люди, верблюды, ослы и повозки. Усталый, ведя под уздцы усталого Бербера, он присоединился к процессии, направляющейся к городу, который так много ему дал и так много у него отнял. И все же это был город, который он еще не мог покинуть.
Ему нужны были приличное платье и оружие. В мыслях Шимаса начали складываться начатки плана. На кораблях его отца служили выходцы из самых разных стран, и он вырос, говоря на множестве различных языков, хотя ни одним из них не владел достаточно хорошо. Однако с тех пор юноша весьма преуспел в арабском и усовершенствовал знание и латыни, и греческого языка. Один матрос его отца был родом из Милета, встречались и другие уроженцы греческих островов. И потому Шимас начал с того, что отправился на всегда многолюдный базар.
Вдруг какой-то воин встал почти рядом с юношей и выбрал один из выставленных на продажу скимитаров. Попробовал, как уравновешенно оружие, искусно взмахнув им на персидский манер, а когда юноша шагнул в сторону, вдруг обернулся к нему:
— Эй, ученый человек, ну-ка, испытай свою руку. Неужто ты скажешь, что это не отличное оружие?
Шимас узнал голос — то был Рафиз. Отвернувшись в сторону, он произнес:
— Я мало понимаю в оружии, о эмир. Я всего лишь студент.
Тот снова заговорил, понизив на этот раз голос:
— Не играй со мной в прятки, Абд-Алишер. Я узнал тебя.
Шимас взглянул ему прямо в глаза:
— У меня мало причин доверять своим старым друзьям…
— Не все идут на предательство.
— А ты? — спросил он резко.
— А я все еще друг тебе, — ответил Рафиз, — если ты хочешь принять мою дружбу… Ведь ты же спокойно вошел в город?
— Так ты узнал меня?
— Не сразу. Только после того, как ты прошел мимо. По походке. Я не решился заговорить с тобой — солдаты могли заинтересоваться…
Бывшие друзья зашли в лавчонку, чтобы угоститься шербетом и спокойно поговорить. Рафиз был одним из тех внешне медлительных людей, которые способны в один миг взорваться действием. Шимас отлично понимал это, ибо и сам принадлежал к ним.
— Какие у тебя планы? — спросил стражник.
— Учиться побольше, найти обидчика и отомстить ему, а потом еще повидать мир. Я подумываю отправиться в Хинд.
— Я тоже подумывал об этом… но кто знает хоть что-нибудь об этой стране?
— Я знаю.
— Ты?
— Есть же книги. Арабские корабли иногда плавают туда, и через пустыню тоже есть дорога…
Окинув его взглядом, Шимас сказал:
— Там моя судьба, Рафиз… Чувствую. Тот поднялся:
— Может быть, в один прекрасный день мы там встретимся, а может, вместе отправимся туда… — Он сжал Шимасу плечо: — Хорошо было повидать тебя. Как в былые времена…
И шагнул в сгущающиеся сумерки. «Как в былые времена…»
Шимас ухмыльнулся. О нет, былые времена остались в былом. Однако успели его научить кое-чему. Например, тому, что не следует откровенничать даже с самыми близкими друзьями. Ибо они могут в единый миг превратиться во врагов, как стало с Махмудом. Что даже о благодеянии следует молчать, не выдавая ни своего знания, ни глубины своей благодарности — ибо это делает человека уязвимым перед благодетелем. Исключение составляют лишь женщины, которые способны отдать саму свою жизнь, дабы спасти того, кто им дорог.
Так, как это сделала Гелаба, нашедшая пути, чтобы подкупить стражу накануне казни, оставившая письмо прямо в седельной сумке Бербера. Гелаба, которая была холодна и высокомерна, пока дело не коснулось жизни или смерти.
«Лишь тебе, красавица, я смогу открыть все! Но и тебе не отдам свою душу — должно быть, слишком много в ней черного и беспросветного для самой желанной из женщин мира».
Вот показалась улица, указанная в письме, вот бесшумно распахнулись ворота, которые до этого Шимас никогда не видел, вот у поворота дорожки появилась девушка, прижимая ладонь к губам, дабы удержать слезы.
— Прекраснейшая! — Больше ничего не смог сказать Шимас.
Сейчас он видел, что пусть ненадолго, но судьба сменила гнев на милость. Что его ждут, надеются на взаимность.
Высокая цель странствий по-прежнему была впереди. Но иногда, оказалось, можно сделать и небольшой привал, остановиться, насладиться мигом и тем, сколь удивительно устроена душа женщины, еще вчера смотревшей на тебя свысока.
Наступила ночь. Шимас опустился на ложе, гадая, померещился ли ему огонек любви в глазах Гелабы. Быть может, то была лишь нежная любовь сестры с своему израненному брату, радость от того, что этот брат вновь обрел свободу.
Юноша все никак не решался перейти через коридор и войти в покои девушки. И тут дверь в его опочивальню открылась, и Гелаба робко шагнула внутрь. Ликование волной охватило душу Шимаса.
«Она пришла!»
О да, сейчас он был хозяином положения. Поднявшись на ноги, Шимас неторопливо подошел к девушке. Юноша склонил голову и поцеловал ее трепещущие губы — неторопливый, томный, очень властный поцелуй, распаливший ее кровь. Девушка прикрыла глаза, и тогда Шимас осторожно за руку подвел ее к ложу.
Юноша принялся с завораживающей медлительностью раздевать любимую. Начав с волос, он одну за другой вынимал шпильки, и волнистые пряди послушно устремлялись к прямым плечам. Огонь свечи заиграл солнечными бликами на волосах девушки.
— Твои волосы. Это настоящее сокровище, — прошептал Шимас, почти благоговейно касаясь пальцами черного шелка, тяжесть которого заставила Гелабу выпрямиться почти угрожающе.
— Спасибо… — начала Гелаба, но не успела договорить, беспомощно застонав. Шимас перестал ласкать ее волосы и опустил руки к груди. Даже сквозь несколько слоев ткани она почувствовала возбуждающее тепло его ладоней. Соски мгновенно затвердели… О, ей хватило одного его прикосновения! И Шимас, конечно, заметил это — его темные глаза разгорелись огнем, который зажег и девушку.
С нежной полуулыбкой Шимас помог Гелабе сбросить халат и чуть опустил рубаху. Несколько мгновений любовался изумительным телом — и только тогда склонил голову к великолепному лакомству. Гелаба судорожно глотнула воздух, когда губы юноши чувственно сомкнулись вокруг ее сосков, а язык начал свою сладкую игру. Она схватилась за плечи Шимаса, падая с ног от волшебных ощущений.
— О, сколь прекрасно это тело!.. — пробормотал он в перерыве между горячими ласками.
— Прекрасно? — хрипло спросила Гелаба, едва успевая дышать.
Шимас поднял голову и лукаво взглянул на Гелабу.
— Ты не веришь мне, любимая?
— Нет… совсем нет. Ее щеки вспыхнули.
— Но вот верю ли я себе? Знаю ли, чего желать?…
— Ты должна желать только наслаждений. Я дам тебе все, что будет в моих силах, о прекрасная.
Гелаба скользнула взглядом по телу Шимаса. Прекрасный торс, широкие плечи, плотная гладкая кожа… Жаждущие чресла.
— Я вижу это, мой герой. Как вижу и твое прекрасное тело.
— Для меня честь твои слова, моя греза, — серьезно ответил Шимас. Однако когда рука Гелабы попыталась опуститься ниже, к его чреслам, юноша поймал ее за запястье.
— Пока не надо, любимая. Если ты сейчас коснешься меня, не уверен, что смогу оправдать хоть кроху твоего ожидания.
На этот раз Шимас полностью раздел Гелабу. Когда молодая женщина предстала перед юношей абсолютно нагой, он сбросил халат и крепко прижал ее к себе, давая возможность насладиться горячим прикосновением своего обнаженного мускулистого тела.
Жаркое дыхание Шимаса обожгло ей ухо, когда он прошептал:
— Ты представить не можешь, как я ждал этой ночи.
Она прекрасно могла себе представить, ибо сама мечтала об этом больше трех ужасных месяцев.
Осыпая нежными поцелуями шею девушки, Шимас осторожно опустил ее на ложе и опустился рядом с ней на бок, перенеся вес своего тела на локоть и продолжив терзать ее кожу.
— Я так долго этого хотел… любить тебя, касаться тебя, ласкать тебя. С того самого дня, как увидел тебя там, в кофейне.
Тихий смех поднялся из ее горла, когда юноша запечатлел на нем теплый поцелуй. Когда Гелаба попыталась ответить, Шимас нашел ее губы и окружил их такой же чувственной заботой, покоряя ее смехом и неимоверной нежностью.
Прошло немало времени, прежде чем Шимас откинул голову, чтобы полюбоваться Гелабой.
— Сказка… Ты моя мечта, Гелаба, сбывшаяся мечта. Кого из богов мне благодарить за эти мгновения блаженства?
Глядя в глаза девушки, Шимас раскрыл до сих пор сжатую левую ладонь. Там покоились ослепительно белые лебяжьи перышки. Он подул, и перышки, щекоча, опустились на кожу Гелабы. Потом, зажав между пальцев одно из них, юноша медленно провел им по ее телу… по высокой груди, изгибу бедра, животу, опустился ниже… лаская чувствительные складочки, открывающиеся навстречу столь утонченной ласке под ним. Всхлипнув, Гелаба алчно выгнулась под этими невесомыми прикосновениями.
— Что ты делаешь со мной?
— То, чего ты заслуживаешь, красавица, — ответил Шимас.
Прикосновение перышек к коже было очень возбуждающим. Шелк этих касаний ласкал ее плоть вместе с горячим взглядом юноши, заставляя трепетать от удовольствия.
— Шимас, ты не можешь так меня мучить…
— Могу, мое сердце. Я хочу, чтобы ты с ума сходила от желания.
Она уже сходила с ума и хотела только одного — чтобы Шимас чувствовал то же самое. Ей хотелось подвергнуть юношу сладкой пытке, заставить его изнемогать от такой же лихорадочной алчности, какую он разжег в ней самой.
Стараясь вернуть хоть крупицу самообладания, Гелаба подняла руки и уперлась в плечи Шимаса, вынуждая его повалиться на спину. Молодая женщина видела по глазам любовника, что тот удивлен ее неожиданными действиями.
— Будем играть по-честному, — слабо улыбнувшись, сказала девушка.
— Да будет так!
Шимас послушно лежал на спине, но в его взгляде горел неприкрытый вызов.
— Хочешь взять надо мной верх, обольстительница?
— Именно.
У Гелабы никогда раньше не возникало ни малейшего желания быть с кем-нибудь обольстительной или коварной, переходить границы условностей или даже просто искать таковые. С Шимасом ей хотелось этого каждую секунду, что он находился рядом, и даже тогда, когда она просто думала о нем.
И сейчас, когда мягкое пламя свечи бросало золотые отблески на тело юноши, Гелаба чувствовала себя совершенно свободной. Он был прекрасным, гибким, сильным и абсолютно неотразимым.
Боясь, как бы Шимас не заметил голодного пламени в ее глазах, Гелаба, следуя его примеру, взяла в руку несколько перышек и медленно провела ими по широкой груди, улыбнувшись, когда юноша резко выдохнул. Однако вместо того, чтобы продолжить опускаться ниже, она собрала крошечные белые орудия пытки и разжала ладонь над чреслами Шимаса.
— Тебе идет, — пробормотала Гелаба с едва заметной насмешкой в хриплом голосе.
Девушка видела, что Шимасу тяжело сохранять неподвижность — его руки самопроизвольно сжались в кулаки. Однако он не пытался ее остановить, лишь внимательно наблюдал, как она встала рядом с ним на колени.
Шелковые волосы защекотали кожу юноши, когда Гелаба склонилась и нежно поцеловала его грудь.
Молодая женщина почувствовала, каким напряженным было его тело, как сильно стучало сердце под ее губами. И это было до того, как ее поцелуи заскользили ниже. Когда Гелаба коснулась Шимаса губами под ребрами, мышцы его судорожно сжались.
— Тебе больно? — невинно спросила девушка, посмотрев Шимасу в глаза.
— О нет, мучительница, — прошипел сквозь зубы Шимас.
— Тогда скажи, что ты чувствуешь?
Когда ответа не последовало, Гелаба принялась кончиками пальцев ласкать чувствительную кожу внутренней стороны его бедер.
— Тебе приятно?
Шимас издал низкий сдавленный стон, когда рука Гелабы обхватила его тяжело налившийся кровью стержень.
— О Аллах всесильный, да.
Легко удерживая его пальцами, молодая женщина низко склонилась, позволяя горячему дыханию ласкать его кожу. Возбуждение Шимаса усилилось, а когда нежные губы коснулись его вершины, по телу прошла дрожь.
— Где ты этому научилась? — прохрипел юноша.
— У тебя, Шимас. Я просто следую примеру, который ты подал мне всего мгновение назад.
Резкий смешок Шимаса перешел в стон.
— Ты способная ученица.
Ободренная, Гелаба сомкнула губы, языком пробуя Шимаса на вкус, намереваясь доставить юноше изысканное удовольствие. Он замер совершенно неподвижно, стараясь обрести стремительно исчезающую власть над собой.
Эта беспомощная реакция пробудила в Гелабе изумительное ощущение всесилия. Ее чувства никогда еще не были так обострены: сладкий аромат благовоний, восхитительный мускусный запах кожи Шимаса, его возбуждающий вкус и пламя, все жарче разгоравшееся между ними. Она представила, как юноша входит в нее, сильный, почти всесильный, и стала нежно сосать, заставив еще один стон сорваться с сомкнутых губ.
Упиваясь этим звуком, Гелаба вздохнула от сладкого спазма желания, пронзившего низ ее живота. Она чувствовала, как ее собственная плоть увлажняется и набухает, а кровь все быстрее несется по жилам.
Шимас зажмурился и прижал руки к бокам. Однако выдержка явно покидала его, а наслаждение ослабляло волю.
Гелаба продолжала нежную пытку, желая довести возлюбленного до полного безумия. Пальцы ласкали налитый ствол, а губы и язык купали в наслаждении чувствительную вершину. Низкий, свистящий рык вырвался из горла Шимаса, и спустя дюжину ударов сердца его бедра поднялись ей навстречу. Его голод только усилил желание Гелабы, и она принялась сосать еще сильнее, доводя возлюбленного до пределов самообладания.
Шимас стиснул зубы, схватился за плечи Гелабы и отстранил ее от себя.
— Я не выдержу этого более!
Его голос был резким и хриплым, а в темноте глаз пылал огонь, когда он поймал ее взгляд.
«Но мне этого мало», — захотелось возразить Гелабе. Она смотрела на юношу, едва не теряя разум от желания. Девушка отчаянно хотела его, жаждала почувствовать его глубоко внутри себя. Шимас, должно быть, алкал того же. Он буквально бросил Гелабу на себя, так что ее ноги оказались широко расставленными и упирались в его бедра. Чувственный голод внутри превратился в жестокую боль, когда юноша обхватил руками ее бедра и поднял над собой, удерживая от прикосновения к ее жаждущему телу.
Вцепившись руками в плечи юноши, Гелаба сделала глубокий, дрожащий вздох, мечтая о первом, сладком миге их соития… Миг — и Шимас выполнил ее немую просьбу. Медленно опуская любовницу, он раздвинул ее влажные складочки своим телом и нежно, очень нежно вошел в ее трепещущую плоть. Пронзенная его твердостью, Гелаба сдержала тихий стон, с восторгом ощутив его внутри, глубоко внутри себя.
И тогда Шимас начал двигаться, разжигая в девушке жаркое пламя. Когда она в ответ на его движения выгнула спину, руки юноши завладели податливой грудью и принялись ласкать, дразня упругие, твердые, как мрамор, соски. А когда она качнулась к нему навстречу, Шимас поднял свои бедра, еще глубже соединяясь с ней.
Лицо Шимаса было напряженным от желания: страсть, которую Гелаба читала в его глазах, кольцами сдавила ей грудь. Юноша продолжал двигаться, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Стоны молодой женщины превратились во всхлипывания, отчего его пыл, казалось, еще больше усилился.
Прохрипев имя возлюбленной, Шимас схватил ее за волосы, чтобы притянуть к себе ее лицо. Он стал целовать ее так, будто хотел украсть всю до последней капельки силу воли, какая у нее еще оставалась. Гелаба боролась, стараясь сохранить хотя бы видимость самообладания, но язык юноши ворвался в нее так же властно, как и его плоть, что ритмично двигалась глубоко внутри нее. Внутренние мышцы Гелабы сжались вокруг Шимаса, когда он начал беспощадными толчками повергать ее тело в лихорадочный вихрь наслаждения.
Молодая женщина жалобно всхлипнула. Она чувствовала, как огонь и всепоглощающее желание нарастают и заполняют всю ее без остатка. Секунду спустя Гелаба вскрикнула и отчаянно забилась в объятиях Шимаса, тогда как волны наслаждения соединились в один бушующий океан и поглотили ее целиком.
В этот момент Шимас окончательно потерял над собой власть. Сильное тело беспомощно выгнулось под Гелабой, из груди вырвался хриплый стон, и юноша достиг резкой, взрывной кульминации.
Со стоном он обнял возлюбленную, когда та бессильно упала ему на грудь. Некоторое время Гелаба лежала, не двигаясь. Ее тело так и оставалось соединенным с Шимасом, груди были прижаты к его влажной от пота груди, голова покоилась рядом с его шеей, их дыхания смешивались, а сердца замедляли свой бешеный ритм.
Девушка с трудом приходила в себя. Шимас гладил ее волосы, и это простое движение сказало ей куда больше, чем сотни тысяч ласковых слов.
В эту ночь он поведал Гелабе о смерти матери, о том, как оказался в Толедо, и о том, почему свирепая жажда мщения гонит его вперед.