Грезы Маруфа-башмачника Шахразада

— О, сколь же удивителен мир! И сколь удивительно мало мы, люди, в нем живущие, знаем об этом мире!

— Эти слова, друг мой, чистая правда… Ибо сколь бы ни были обширны наши представления о мире, но они — меньше ничтожной песчинки в огромной пустыне неизвестного…

— Скажи мне, почтеннейший, — прости, если я невежлив, — как мне найти мудрейшего Маруфа-башмачника?

Сапожник оторвался от истертых башмаков собеседника и ответил:

— Увы, почтеннейший, сейчас здесь ты его не найдешь… Наш город велик и прекрасен, но Маруф, да дарует ему Аллах годы мудрости без счета, не любит его, как не любил ни дня, когда жил здесь, в прекрасном как сон и щедром, как сама природа, Багдаде…

Лицо посетителя вытянулось.

— Я вижу, уважаемый, что ты разочарован…

— О да, почтенный башмачник. Когда я увидел тебя, я отчего-то решил, что ты и есть тот самый Маруф, о котором идет молва как о Маруфе, который знает обо всем на свете.

— Увы, друг мой, я всего лишь Мустафа. Пока никто не понял, что я знаю столь же много, как уважаемый и далекий Маруф…

— Столь же много, достойнейший?…

Мустафа скромно потупился. Его же собеседник, без сомнения, обрадованный этими словами, уселся поудобнее и зачем-то достал из обширной сумы калам и пергамент.

— Но если так, о умнейший из башмачников, быть может, ты поведаешь мне какую-нибудь притчу? Или сказку? Или историю, в правдивости которой может сомневаться лишь тот, кто вовсе не знает о том, сколь бесконечно разнообразен и удивителен мир?

Мустафа поднял на собеседника глаза, и тот удивился их яркой молодости и мудрости.

— Ну что ж, почтенный странник, я с удовольствием расскажу тебе одну историю… Хотя, быть может, и не одну…

— О умнейший из умнейших, я готов разбить шатер прямо здесь, рядом с твоей мастерской! И услышать от тебя дюжину дюжин историй…

— Должно быть, ты, уважаемый, охотник до сказок?

— Да, мой друг, я охочусь за сказками и преданиями, притчами и правдивыми историями… Меня зовут Абуль-Фарадж Бар-Эбрей, и некогда, еще совсем малышом, я решил, что всю жизнь буду читать лишь сказки… Вот поэтому, даже став взрослым, я ищу тех, кто хранит знания и мудрость, и внимаю их историям…

— И записываешь их?

— И записываю, — кивнул странник. — Ибо мечтаю сохранить на пергаменте все то, что сейчас бережет лишь память людская. Чтобы и через сотни лет дети, да и взрослые всего мира, не уставали радоваться смекалке и хитрости, изворотливости и героизму, храбрости и трусости… Всему тому, что движет человеком.

— Эта достойнейшая, но, боюсь, невыполнимая задача, уважаемый! — проговорил Мустафа, откладывая и молоточек, и уже — о чудо — починенный башмак.

— Ну что ж… Пусть задача и трудна, но это же не значит, что решить ее невозможно. Я лелею надежду, что, когда моя рука откажется держать калам, найдется тот, кто продолжит дело моей жизни.

— И да будет судьба милостива к нему!.. Так что же тебе рассказать, почтенный Абуль-Фарадж?

— То, уважаемый, что ты хочешь… Мустафа задумался, а странник порадовался тому, сколь вовремя прохудился его башмак.

— Ну что ж, достойный собиратель историй, тогда я начну с того, что расскажу тебе историю Маруфа-башмачника, его удивительных, воистину вселенских знаний и необыкновенной судьбы. Той самой, что куда удивительнее судьбы любого из его, Маруфа, собеседников, сколь бы богаты или знатны они ни были.

Почтенный собиратель историй окунул калам в чернильницу и весь обратился в слух.

Макама первая

Второй раз за это удивительно жаркое лето на город надвигалась гроза — черные тучи заволокли все небо, свирепый ветер рвал в клочки листву, а люди спешили укрыться за толстыми стенами в надежде, что уж их-то буря не разрушит в единый миг.

К счастью, влюбленные ни о чем не тревожились — они впервые остались одни и дождь беспокоил их меньше всего. Она волновалась о том, чтобы ее неловкость и неопытность не стали преградой наслаждению. Ему же было довольно одной ее улыбки — ибо он желал ее и знал, что она горит не меньшей страстью.

Шум дождя за окном сделал свое дело — в единый миг лишь двое остались во всем мире. Они принадлежали друг другу, и предвкушение соединяло их неразрывно.

«Она самая прекрасная, самая желанная, самая удивительная на свете девушка! — подумал он, любуясь ее сильным телом, лишь угадывающимся под хиджабом. — Как бы я хотел, чтобы она позволила мне поцеловать себя… О Аллах милосердный, я мечтаю о ней, но боюсь спугнуть ее, будто дикую серну! Как же мне быть?»

И в этот момент она, должно быть, почувствовав его горящий взгляд, отложила яблоко и каким-то новым, оценивающим, невероятно страстным взглядом окинула юношу, стоящего у окна. Он понял — пора пришла и дальше откладывать просто глупо, подошел к ней и склонился к ее устам, запечатлев первый, горящий и страстный поцелуй.

Едва слышный вздох вырвался из груди девушки, но губы уже искали новых поцелуев. Из пугливого зверька она в единый миг превратилась в страстную, жаждущую любви женщину.

— Я так долго ждала тебя, мой любимый, мой единственный, мой…

Но более она не смогла сказать ни единого слова — он наконец поверил своему счастью и наслаждался теперь необыкновенными поцелуями — первыми, но зовущими, страстными, но невинными, обещающими и дарящими наслаждение.

Вскоре юноша почувствовал, что не в силах более оставаться одетым, ибо удобный кафтан грозит превратиться в путы; не в силах более удерживаться и лишь едва касаться ее прекрасного тела через несколько слоев одежды. Он осмелел и обнял плечи девушки, прижав ее к себе так, словно более не собирался разжимать этих объятий.

— Я… Я хочу… Хочу насладиться тобой, мой прекрасный, мой желанный… — едва слышно проговорила девушка. Проговорила, и сама удивилась тому, что смогла произнести эти слова вслух.

— Я мечтаю о тебе, моя греза…

— Я твоя… Я твоя… — прошептала она, чувствуя, как ее возлюбленный осторожно снимает булавки с ее хиджаба, освобождая волосы.

Прикосновение же этих прекрасных кос стало для юноши настоящим ударом, подобным удару молнии. Ибо только почувствовав их шелковистую тяжесть, убедился он, что это вовсе не сон, что самая желанная девушка в мире принадлежит ему не в грезах, а наяву.

Он взглянул в лицо возлюбленной и не мог не задохнуться от счастья. Но мудрый внутренний голос (о, какое счастье, что он менее подвержен страстям) прошептал: «Не торопись, не торопи ее. Дай ей чуть привыкнуть к тебе… Помни, сегодня ваша первая встреча. И если ты хочешь, чтобы была вторая и третья…»

— О прекраснейшая… Великолепная! Остановись на миг… Не торопись…

— Я вся твоя, мой любимый… Говори, что мне делать, — я стану твоей ученицей.

— Да будет так. Тогда позволь мне снять с тебя одеяние… И позволь избавиться от своего платья…

Девушка закрыла глаза, позволив ему снять с нее кафтан. Но стоило ему лишь коснуться ее нежной шеи, как глаза ее раскрылись. Юноша почувствовал головокружение и постарался найти успокоение в самых обыденных деяниях. Он сбросил кафтан и рубаху, сел и наклонился, чтобы снять башмаки.

И тут произошло истинное чудо — из статуи его желанная превратилась в живую женщину. Она поспешила к нему и склонилась, чтобы помочь. Ощутив на своей голове прикосновение его руки, она вздрогнула.

— Моя греза, что ты делаешь?

Она подняла голову и посмотрела ему в глаза. О, эти глаза — они горели черным пламенем страсти. Она чувствовала прикосновение этого взгляда каждый раз, когда появлялась на улице; она чувствовала, что он не просто замечает каждое ее появление, что он каждый день ждет мига, подобного сегодняшней грозе, позволившей наконец им побыть вместе.

Он протянул руку, взял ее за подбородок и приподнял голову. Он долго и пристально смотрел в ее прекрасные желанные глаза. Потом его губы слегка коснулись ее губ, распространяя по всему ее телу легкий трепет. Она в смущении опустила глаза и вдруг заметила, что ее возлюбленный почти обнажен — лишь легкие шаровары из шелка скрывали его ноги. Девушка будто зачарованная рассматривала его тело, тихонько прикасаясь пальцами к волоскам на груди, сильным загорелым плечам, длинным, чуть узловатым пальцам… Он некоторое время наблюдал за ней, и ему стало весело. Он поднялся и привлек ее к себе. Его руки потянулись к сложному узлу, который был завязан на ее вышитом кушаке.

Несколько минут он возился с ним, но разгадка тайны этого узла ускользала от него. Он прошептал:

— Кто же, о Аллах, завязал этот узел?

Девушка рассмеялась.

— Я, мой прекрасный.

— Коварная… Ах, вот как!

Он потянул атласную ленту и снял ее. Теперь шелковая рубаха повисла свободно. Он снял ее через голову и бросил на огромный сундук в дальнем углу. Девушка стояла ошеломленная, а он опустился на колени и аккуратно снял ее башмачки с серебряными пряжками. И вновь девушка закрыла глаза — ибо юноша осторожно лишил ее последней защиты — тончайших шелковых шаровар.

Потом поднялся и осторожно развязал ленты, скреплявшие ее тяжелые косы. Черные и длинные, словно волшебные змеи, они почти коснулись пола — чуть распушившиеся кончики защекотали под коленями. Когда же он погрузил пальцы в нежное тепло волос, то поразился, сколь похожи они на шелк, драгоценный и живой.

Он развернул ее лицом к себе и замер, созерцая ее обнаженную красоту. Его уверенные действия удивили ее.

Она была потрясена, обнаружив, что стоит обнаженная перед мужчиной. Несколько долгих минут девушка не шевелилась под его изучающим взглядом. Она не имела ни малейшего понятия о том, чего он ждал от нее — если он, конечно, вообще ждал чего-нибудь, кроме покорности.

— Чего ты хочешь от меня, мой господин? — немного испуганно прошептала она.

Выведенный из мечтаний, юноша понял, как неловко она себя чувствует. Он нежно привлек ее к себе и обнял.

— Прекраснейшая! — произнес он с нежностью, но его голос показался ей необычайно хриплым. — За свою жизнь я повидал немало красивых женщин, но никогда еще не встречал столь совершенной, столь безупречной красы, моя светлая греза!

— Значит, ты хочешь меня?

— Хочу тебя? — произнес он, задыхаясь. — Да я мечтаю о тебе с того самого мига, как увидел тебя, моя маленькая колдунья!

— Думаю, я тоже хочу тебя! — ответила она с нежностью.

Он рассмеялся.

— Откуда же ты можешь знать, что хочешь меня, моя маленькая красавица? Не ты ли мне говорила, что я — единственный мужчина, который когда-либо прикасался к тебе! Но тебе это понравилось, не спорь! О да, моя греза, тебе это понравилось! Только что, когда ты впервые коснулась меня.

Она залилась краской.

— Откуда ты знаешь об этом?

— Потому что я мужчина, и я знаю женщин.

Он провел рукой по ее спине под волосами и принялся гладить и ласкать ее бедра. В изумлении она отскочила от него, но он прошептал ей на ухо:

— Нет, моя мечта, не надо бояться! Я знаю, как ты невинна, поэтому мы не будем торопиться, ведь сегодня наш первый день… Мужчина и женщина должны дарить друг другу величайшее из возможных наслаждений, смакуя, пробуя на вкус каждый миг, ничего не опасаясь и всему радуясь!

Он приподнял ее голову и с нежностью поцеловал.

— Я мечтаю о тебе, о пери!

А потом, улыбнувшись, поцеловал ее в кончик носа.

— Я люблю твою гордость и твою удивительную красу!

Он поцеловал ее веки, закрывшиеся при его первом нежном натиске.

— Я люблю твою нежность и твою невинность! Но больше всего я люблю тебя саму, моя удивительная мечта, единственная из всех девушек мира!

Она лишь слегка вздрогнула, услышав его «я люблю», но ничего не произнесла. О, пусть этот миг продлится как можно дольше — миг, когда он любит ее, как в самых сладких мечтах!

Он чуть-чуть нагнулся, поднял ее и бесконечно бережно опустил на ложе. Неистовое биение сердца отдавалось у нее в ушах. Глаза ее были плотно закрыты, но она слышала его голос, который нежно проговорил:

— Я любовался твоим прекрасным телом, моя дорогая, и теперь предоставляю тебе возможность сделать то же самое.

Она услышала шелест ткани.

— Открой глаза, не бойся! — приказал он ей, и в его голосе слышался смех. — В теле мужчины нет ничего такого, чего следовало бы опасаться. Может быть, оно покажется тебе немного смешным. Ведь у него нет той красоты форм, какая есть в женском теле. Все же, полагаю, я достаточно привлекателен, по крайней мере, настолько, насколько может быть привлекателен мужчина.

У нее вырвался тихий смех, но глаза оставались закрытыми.

— Ну же, глупенькая! — в его голосе слышались и насмешка и строгость. — Открой глаза!

И она повиновалась. О, каким взглядом она окинула юношу! Гордость всех женщин мира смотрела на юношу с нескрываемым гневом.

— Мне нельзя приказывать, помни это!

Потом ее глаза расширились, и она произнесла, задыхаясь:

— О-о-ох!

Глядя на нее, он нежно усмехнулся.

— Разве я не привлекателен на твой взгляд, моя волшебница?

И он встал во весь рост, давая ей возможность рассмотреть себя как следует, даря ей возможность чуть привыкнуть к их общей наготе.

Она же просто не могла оторвать взгляд от его тела. Он был намного выше ее и прекрасно сложен: ноги длинные, икры и бедра крепкие и красиво очерченные, узкая талия, переходившая в широкую грудь и еще более широкие загорелые плечи, руки длинные и мускулистые. Лишь пальцы выдавали, сколь тяжко он трудится, — длинные, чуть узловатые, они казались более чем крупными даже для его сложения. Его тело было загорелым и гладким; и теперь, когда она глядела на него, ее снова переполняло желание ласкать его… Непонятно откуда, но она знала, какими сладкими бывают прикосновения к любимому. Девушка осторожно отводила взгляд от его стержня страсти. Однако теперь ее взгляд скользнул вниз, и, когда она отважилась сделать это, краска смущения разлилась по ее щекам. К ее удивлению, тот страшный зверь, перед которым она испытывала смущение, оказался всего лишь нежным созданием, маленьким и мягким, угнездившимся на своем ложе, покрытом темными волосами. И снова он угадал ее мысли.

— О, как же он изменится, моя греза, едва лишь я возжелаю тебя!

— Но ведь ты же сказал, что хочешь меня! — упрекнула она его.

— Я действительно хочу тебя, о мой цветок, но хотеть и желать — это столь различные чувства. Я хочу тебя разумом и сердцем, а желание исходит из моего тела.

Он вытянулся на ложе рядом с ней.

— Сегодня у меня еще не было времени для желания.

Протянув руки, он привлек ее к себе.

— Я просто мечтал, жаждал этого мига, моя колдунья.

«Почему он называет меня колдуньей? Неужели он все узнал обо мне?» Но мысль, воистину паническая, исчезла столь же быстро, сколь и появилась. Ибо от сладости его прикосновений голова кружилась, и думам уже не было места в закручивающемся все туже водовороте страсти.

Его губы нашли ее рот. Он завладел им и пробовал вкус до тех пор, пока она, охваченная сильной дрожью, не отдалась его вспыхнувшей страсти.

Она не ожидала, что рот мужчины может быть такими нежным. Он мягко приказал ей разомкнуть губы, и она повиновалась, пропуская внутрь его бархатистый язык. Он ласкал ее язык, и неожиданно она почувствовала, что внутри у нее начинает полыхать пламя. Она откинула голову назад и несколько раз вдохнула, чтобы унять головокружение, но он только засмеялся и снова завладел ее губами в горячем поцелуе. Наконец, ненадолго насытившись этими обольстительно сладкими губами, он проложил обжигающим ртом тропинку вниз. Его пальцы гладили ее стройную шею. Запечатлев жаркий поцелуй на ее ушке, он прошептал:

— Ты чувствуешь, как в тебе зарождается желание, любовь моя?

И нежно укусил ее за мочку уха, а потом двинулся дальше по мягкой шелковистой коже ее шеи. Девушка задрожала. Когда руки юноши отыскали ее округлые полные груди, она нежно вздохнула в страстном томлении. О, как она желала его прикосновений! Она жаждала их, потому что ей казалось, что тогда растает и исчезнет это ужасное, непереносимое томление, переполнявшее все ее существо. Он с благоговением ласкал ее груди, дивясь их мягкости и нежности.

Потом без предупреждения опустил голову вниз, и его теплый рот захватил трепещущий и напрягшийся сосок. Он набросился на ее девственную грудь со страстью, и она вскрикнула, удивившись не только его действиям, но и чувству напряжения, которое возникло в ответ на эти действия в самом низу ее живота. О, то было любовное томление, и сейчас ей впервые дано было ощутить его коварную тяжесть.

Юноша поднял голову, и звук его голоса успокоил ее.

— Не бойся, моя мечта! Разве это неприятно тебе?

В ответ она снова притянула его голову к своей груди, и он возобновил эти головокружительные ласки. Однако вскоре он продолжил свои исследования. Одной рукой он обвивал ее талию, а другой легко дотрагивался до ее живота, который неистово трепетал под его прикосновениями. Он стал раздражать языком пупок, заставляя ее корчиться и извиваться под ним. Его рука опустилась еще ниже, к гладкому и нежному бугру под животом. Теперь он чувствовал, что она начала сопротивляться. Ее тело напряглось под его пальцами, а в звуке голоса послышался страх.

— Пожалуйста, прекрасный мой! Пожалуйста, не надо!

— Почему ты вдруг испугалась?

Он попытался снова прикоснуться к ней, но она, защищаясь, схватила его за руку.

— Пожалуйста!

Тут ему пришло в голову, что она, может быть, даже не знает о том, что может произойти между мужчиной и женщиной.

«О, как она невинна… Как сладко дарить страсть этой сильной и робкой красавице! Как сладко делиться ею с той, кто впитывает уроки страсти всем своим существом!»

Он решительно убрал маленькие ручки и стал нежно ласкать ее.

— Я всегда считал, что Аллах всесильный создал женщину для того, чтобы ее возлюбленный поклонялся ей. Когда я прикасаюсь к тебе с любовью, я поклоняюсь твоему совершенству. Ты не должна бояться меня и моих прикосновений!

— Но еще никто и никогда не прикасался ко мне там! — тихо произнесла она, дрожа под его пальцами. В ответ он снова поцеловал ее и прошептал:

— Не бойся, моя прекрасная! Не бойся!

И она почувствовала, что он с величайшей осторожностью начал исследовать сокровенные уголки ее тела. Странное томление охватило ее; руки и ноги сделались слабыми и беспомощными. Он — ее единственный, ее герой, но неужели он может трогать ее вот так? Его палец мягко проник в ее тело, и она вскрикнула, сопротивляясь и пытаясь увернуться. Но юноша быстро перевернул ее, и теперь она лежала под ним. Лежа сверху, он шептал ей на ухо нежные слова любви:

— Не надо, не бойся, моя сладкая греза! Не бойся!

Она ощущала каждую пядь его тела. Его гладкая грудь давила на ее полные груди, его плоский живот нажимал на ее слегка округлый животик. Его бедра касались ее бедер и передавали им свое тепло, которое исторгало стон из ее губ. До сих пор она не пыталась прикоснуться к нему, но теперь не стала подавлять неистовое желание, которое проснулось в ней.

Он погрузился лицом в ее волосы. Его поцелуи казались бесконечными. Ее руки обвились вокруг его шеи. Потом она стала гладить его спину, заканчивая свои поглаживания там, где ее ладони встречались с твердыми ягодицами, и мягко пощипывая их.

— Ах, мой прекрасный, твоя кожа такая нежная! — прошептала она.

— А что ты знаешь о мужчинах, малышка? — спросил он. Его голос звучал необычайно резко, а губы обжигали нежную кожу ее шеи.

— Я не знаю ничего, кроме того, чему научишь меня ты, мой властелин! — тихо ответила она.

Ее руки снова заскользили вверх по его спине и обняли его шею.

— Я научу тебя всему, моя греза, моя мечта! Но хватит ли у тебя смелости для этого? — спросил он, и взгляд его темных глаз впился в ее лицо.

Она дрожала, прижавшись к нему, но в ее взгляде не было колебаний, когда она произнесла в ответ:

— Да, мой прекрасный, да, теперь у меня хватит смелости!

Его рот накрыл ее губы в нежном поцелуе, и она почувствовала, что его руки скользнули вниз, под нее, и немного приподняли ее бедра. Кровь неистово бежала по ее венам, и ей никак не удавалось унять дрожь. Тут она вдруг почувствовала, как что-то твердое настойчиво пытается проникнуть между ее дрожащими бедрами.

— О мой господин, я хочу стать женщиной, мечтаю быть лишь твоей, но снова боюсь!

Она увернулась от него и сжалась в углу ложа. Юноша уже готов был застонать от разочарования. Еще никогда в своей жизни он не желал так отчаянно. Он поддался искушению силой заставить ее лечь и добиться от нее того, к чему стремился. «Потом она простит мне это», — подумал он. Но когда он поднял голову, то увидел, что она расширенными от ужаса глазами пристально смотрит на его мужское естество.

— Ты не должен делать этого! — закричала она. — Ты же разорвешь меня!

С минуту он молчал, наслаждаясь ее наивностью.

— Моя звезда, поверь, все будет совсем иначе… Тебе понравится наша страсть!

Она безмолвно покачала головой. О, как же она боялась… Сейчас буря, что бушевала снаружи, казалась ей легким весенним дождиком по сравнению с той, что сотрясала ее душу. Она и желала его, и хотела бежать. Но он решительно заключил ее в объятия, нежно целовал и гладил ее до тех пор, пока огненная стихия снова не овладела всем ее существом.

Она чувствовала себя очень необычно, как никогда прежде. Ее тело казалось ей сладким пламенем, и это пламя разгоралось под его прикосновениями. Это было приятно и в то же время мучительно. Наконец она почувствовала, что больше не в силах выносить эту сладкую муку.

Он ощутил, что ее тело расслабилось, и в то же мгновение его жезл вошел в ворота ее женственности и мягко проник в напряженное лоно. Он на миг остановился, поцеловал ее закрытые глаза и убрал со лба прядь волос. Она застонала, и в звуке ее голоса слышались одновременно и страсть и испуг. Он чувствовал, как сильно стучит ее сердце под его грудью.

Девушке казалось, что он разрывает ее на части. Его жезл страсти заполнял ее всю, жадно поглощал ее, и она испытывала жестокую боль. Она старалась лежать неподвижно, с плотно закрытыми глазами, чтобы он не узнал о ее боли и его удовольствие не было испорчено. Когда он на мгновение остановился и попытался успокоить ее, она почувствовала некоторое облегчение. Но затем он возобновил свои движения и быстро прорвался через преграду.

Она пронзительно вскрикнула от боли и попыталась ускользнуть, но он твердо держал ее и продолжал проникать в ее сопротивляющуюся сладость.

— Нет, нет! — всхлипывала она, и на глазах ее показались слезы.

Тут вдруг она осознала, что то, что всего лишь несколько минут назад представлялось ей раскаленным железным прутом, внезапно сделалось источником самого дивного наслаждения. Однако боль все усиливалась. Ей казалось, что она больше не в состоянии сопротивляться ему. Он двигался вперед и назад в ее теле, и весь мир вокруг нее пульсировал и кружился.

Она не представляла себе, что может существовать что-нибудь столь же великолепное, как это слияние тел. Она словно бы растворилась в нем, а он — в ней.

Наслаждение все усиливалось, и наконец боль исчезла без следа, а она все падала и падала в теплую и приятную темноту. Она вцепилась в плечи юноши, потерявшись в мире своих чувств, и он был восхищен ее откликом на его страсть. Он с нежностью заключил ее в объятия, чтобы, вновь придя в себя, она почувствовала, что он искренне любит ее. Ведь так оно и было на самом деле. Покрывая ее лицо нежными легкими поцелуями, он ободряюще прошептал ей:

— Моя единственная, прекраснейшая, я так люблю тебя!

Он повторял эти слова снова и снова, пока она наконец не открыла глаза и не взглянула на него.

— О мой единственный, я тоже люблю тебя! Я хочу доставить тебе удовольствие, но неужели каждый раз мне будет так же больно, как сейчас?

— Нет, больше никогда! — пообещал он.

Несколько долгих мгновений она молчала и лишь тихонько поглаживала его по спине. Он почувствовал, что от этих простых движений желание снова растет в нем, и думал, осмелится ли он еще раз овладеть ею или нет.

— Я снова хочу тебя, мой прекрасный!

— Отдохни, моя греза. И мы еще насладимся друг другом, клянусь тебе.

Отгремела гроза, улетев куда-то за горизонт, появилось и ушло в свои покои солнце, уступив место прекрасной луне. Жар летнего дня сменился прохладой ночи. И лишь тогда они расстались.

— Я увижу тебя, о лучший из мужчин?

О нет, сейчас он уже не клялся ей, не говорил «люблю». Хотя ни одно из его слов не было ложью — но страсть улеглась, оставив лишь сладкие воспоминания. Если им будет дарована еще встреча… О, он насладится этой прекрасной девушкой сполна и не солжет ни словом, многократно прошептав «люблю»…

— Кто знает, моя красавица, кто знает… Обо всем на свете ведает лишь один повелитель правоверных… Нам же остается только одно — следовать путем своей судьбы! Хотя иногда наша судьба дарит нам удивительные мгновения радости…

Под его улыбающимся взглядом она густо покраснела.

— О да, это воистину так.

— А потому, моя греза, если Аллах всесильный и всемилостивый позволит нам, мы с тобой непременно встретимся. Прощай же. И да хранит тебя Аллах на долгие годы!

Калитка в дувале бесшумно закрылась. Но она все так же стояла посреди дворика и водила тонким пальцем по затейливой резьбе на камне.

— О, если бы сие было в моих силах, — проговорила наконец она, — я бы подарила тебе дюжину жизней… И тогда нам с тобой была бы дарована не одна, а дюжина или даже более дюжины дюжин встреч… О, если бы это было в моих силах…

Макама вторая

— Скажи мне, почтенный башмачник, не тебя ли зовут Маруфом, который знает обо всем на свете?

— Да, невежественный гость, я зовусь Маруфом, который знает обо всем на свете. Но вот кто ты?

— Прости мне мои слова, уважаемый, но я искал тебя столь давно, что поневоле забыл все достойные и правильные приветственные слова! Я — искатель истины по имени Мирджан-аль-Махмуд ибн-Бек, и мне добрые люди указали тебя, как единственного человека во всем подлунном мире, который может мне разъяснить законы, движущие магией мира…

— Я не обиделся, уважаемый! — чуть суховато произнес Маруф.

— И я стотысячно прошу у тебя прощения за мои невежливые слова!

Башмачник кивнул, сложив на животе весьма скромного размера натруженные руки с длинными узловатыми пальцами.

— Ну что ж, уважаемый, раз ты проделал долгий путь, дабы найти ответы на свои вопросы, то я, без сомнения, побеседую с тобой. Увы, я не уверен, что смогу дать ответы, которые хотя бы на время умерят твою жажду знаний, но приложу к этому все силы. Так о чем ты хотел со мной беседовать?

— О законах, что движут магическими материями…

— Ну что ж, мой друг, тогда начнем… Как ты, должно быть, знаешь, магия есть такая же стихия, как огонь, вода, земля и воздух…

— О Аллах всесильный, — прошептала почтенная Саида на ухо своей приятельнице, не менее почтенной Джамиле. — Откуда, скажи мне, уважаемая соседка, этот бедняк может знать о магии?

— И не говори, уважаемая! — кивнула в ответ Джамиля. — Я сама дивлюсь этому каждый раз, когда слышу его рассуждения о магии или пиратах, о снегах или, Аллах всесильный и всевидящий, о странных играх… Должно быть, он всю ночь сочиняет сказки и истории, а утром находит глупца, которому и рассказывает обо всем этом…

— Должно быть, соседка, именно так и происходит. Ибо иначе нам пришлось бы согласиться с тем, что глупец и бедняк всю ночь читает книги, а в те дни, когда всесильный и всемилостивый повелитель правоверных велит нам всем отдыхать, он даже идет в книжную лавку и читает там…

Почтенная Саида рассмеялась, но все же постаралась сделать это не слишком громко, чтобы болтун Маруф, предмет столь занимательной беседы двух кумушек, не обратил на нее внимания.

По чести сказать, им было, чему удивляться. Ибо Маруф был обычным башмачником. Башмачниками были и его отец, и его дед. И никто из мужчин этого уважаемого семейства не был замечен в чрезмерной учености или любви к чтению. Откуда же, в таком случае, взялись те обильные знания о природе и стихиях, о борьбе и защите, о магии и искусстве, о народах и континентах, которыми что ни день блистал бедняк ремесленник? Сам же Маруф, обладая столь богатыми знаниями обо всех и обо всем, никогда не задумывался, откуда он все это знает. Ученые речи сами всплывали в его разуме, и тот, кто минуту назад видел лишь человека средних лет, увлеченно тачающего башмак, вскоре с немалым удивлением внимал этим самым речам.

Вот так и жил этот удивительный башмачник, ничему не удивляющийся, но обижающийся на малейшее к себе неуважение… Не прощал он этого ни жене, ни добрым соседям, ни случайным посетителям базара. Одно лишь могло смягчить сердце сурового башмачника — искреннее преклонение перед его знаниями.

Жена его, красавица Алмас, очень быстро поняла, что может смягчить сердце сурового и, как временами ей казалось, не самого умного мужа. И столь же быстро научилась играть на этой его чувствительной струне. Вот поэтому Маруф свою жену обожал, считая, что она единственная полна к нему уважения и днем и ночью, и на рассвете и на закате.

Сама же Алмас уже привычно восхищалась словами своего Маруфа — особенно тогда, когда он, устав поучать или ворчать, начинал рассказывать что-то по-настоящему интересное.

О, вот тогда он действительно был и самым лучшим, и самым умным, и самым красивым из всех мужчин мира. Матушка же Алмас с каждым годом все больше удивлялась терпению дочери — ведь никогда Маруф не рассказывал ей ничего сверх обычных сплетен богатого на этот товар базара. Хотя делать этого вовсе не следовало, ибо матушка Алмас, почтенная Саида, была и сама большой охотницей по части сплетен. Говоря простыми словами, Маруф и его уважаемая теща все время спорили и ссорились, стараясь доказать друг другу, что собеседник… скажем осторожно, не самый умный человек в мире. Ну как почтенной Саиде было после этого понять дочь, называющую этого напыщенного болтуна и зазнайку самым лучшим мужчиной города?

— Дочь моя, — говорила она Алмас после очередной перепалки с Маруфом. — Твой муж глуп и непочтителен! Он не может и слова произнести, чтобы не укорить кого-то, не указать на невоспитанность и непочтение… Я считаю, что ты должна немедленно вернуться домой.

— Матушка, — устало отвечала Алмас, — добрая моя заботливая матушка… Но с этим человеком мне спокойно, он любит меня… по своему. Заботится обо мне и детях… Зачем же мне бросать дом, уходить к тебе?

— Он не уважает твою мать! — частенько срывалась на крик достойная Саида. — Я считаю, что тебе надо его сурово отчитать! А потом все-таки вернуться под отчий кров…

— Я подумаю об этом, матушка. И сегодня же сурово отчитаю Маруфа за непочтение. Обещаю…

— Какая ты хорошая, доченька… — опускалась на кушетку Саида. — Терпеливая, умная, молчаливая… У меня, правда, иной дочери быть и не могло…

«О да, — мысленно соглашалась Алмас, — иначе я перессорилась бы со всем миром… А потом бы тихо сошла с ума…»

Шли годы, но пыл уважаемой Саиды не угасал. Она по-прежнему терпеть не могла зятя и по-прежнему давила на дочь. Да, Алмас научилась выскальзывать из цепких объятий и требований суровой и не самой умной матери. Но некоторое сомнение в истинности знаний мужа у нее все же оставалось. И с годами оно лишь крепло.

«Откуда, — лишь вчера спрашивала себя Алмас, — откуда он знает о привычках далеких полуночных разбойников, которых зовет пиратами? Откуда он знает и тот варварский язык, на котором лишь позавчера утром говорил с этим разряженным словно павлин франком?»

Да, на эти вопросы ответов у Алмас не было. Она никогда не видела мужа со свитком в руках, никогда не замечала у него интереса к лавкам книжников, никогда не заставала его, покорно внимающего мудрецу или учителю… Но тем не менее у болтливого Маруфа всегда находился ответ на любой вопрос любого праздного гуляки. А если уж кто-то специально искал возможности побеседовать с башмачником… О, тут-то и отверзал Маруф свои уста. И говорил до того самого мига, пока интересующийся не засыпал, утомленный потоком слов.

Мудрая Алмас понимала, что мужу бесполезно задавать вопросы о происхождении его учености.

— Так ты, прекраснейшая, — зло прищурился бы в ответ Маруф, — сомневаешься в моих знаниях? А в чем ты еще сомневаешься, глупая курица, позволю я себе тебя спросить?

И что бы она, Алмас, смогла на это мужу ответить?… Ей бы оставалось только промолчать, ибо любые слова непременно привели бы к ссоре.

Вот так случилось, что всего через одиннадцать лет брака решила Алмас узнать, откуда все же черпает столь обширные знания ее болтливый муж. Прекрасно понимая, что Маруфу лучше таких вопросов не задавать, она решила, что ничего страшного не случится, если она пойдет за советом к слепой колдунье Хатидже.

Колдунью побаивались в городе многие, да и сама Алмас предпочла бы спросить совета у кого-нибудь другого. Но все в один голос были согласны с тем, что лишь Хатидже под силу разгадать любую загадку. Ибо эта удивительная, живущая особняком слепая женщина могла предсказать и надвигающуюся засуху, и близящийся ураган, могла облегчить невыносимые боли от ампутированной много лет назад ноги и заговорить ноющий зуб, могла… Да она, воистину, могла все.

— И лишь одно мне не под силу, — с горькой усмешкой говорила частенько Хатидже. — Я не могу вернуть себе зрение…

И никто не ведал — была то чистая правда и настоящая печаль, или почтенная женщина уже и не хотела становиться зрячей. Быть может, она опасалась, что ее волшебная сила уснет, стоит лишь миру раскрыться перед ней так, как раскрывался он перед обыкновенными зрячими людьми.

Должно быть, уважаемая Хатидже очень удивилась, когда на пороге ее дома появилась Алмас. Должно быть, она еще сильнее удивилась, когда услышала, с какой бедой пришла к ней жена почтенного Маруфа, известного как Маруф, что знает обо всем на свете. Но ничем не выдала, что весьма и весьма удивлена. Напротив, она провела Алмас в дом и велела ей рассказывать все — от первого мига, когда она, совсем еще глупая пятнадцатилетняя девчонка, впервые увидела Маруфа, до того мига, когда она, почтенная мать семейства и жена Маруфа, решила переступить порог дома колдуньи.

Макама третья

Говоря по чести, плутая в поисках дома слепой Хатидже, Алмас не раз хотела повернуть назад. То ей казалось, что все кумушки оборачиваются ей вслед. То краем глаза она замечала мелькание малинового хиджаба, любимого платья своей матушки. То ей мнилось, что она заблудилась и вот-вот выйдет к воротам собственного дома.

Но каждый раз уважаемая ханым останавливала сама себя одним и тем же вопросом:

— Скажи мне, глупая курица, что будет, если ты сейчас повернешь назад? Как долго ты будешь теряться в догадках, жить в неизвестности? А если он в прошлом и в самом деле был пиратом? Тогда права матушка, и следует как можно быстрее убегать, прихватив с собой детей…

Пройдя же еще с десяток шагов, Алмас находила новый повод повернуть к дому.

Страницы: 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Дмитрий Раскин – писатель, поэт, драматург, работающий на стыке литературы и философии. В книгу вошл...
Фантастические события, мистические явления, таинственные совпадения порой происходят и в повседневн...
Повесть рассказывает об удивительной находке в горящем здании старинной рукописи православного служи...
«Я подошел к башне. Собственно говоря, это была не башня. Труба. Немногим больше пароходной.Наверху ...
«Я родился в городе Елисаветграде – некогда Херсонской губернии.Кое-какие воспоминания о младенчеств...