Огонь с небес Афанасьев Александр

– Какой именно, сударь?

– Одним днем ранее в Санкт-Петербурге вы убили Саида Алим-бека, ротмистра гвардейской кавалерии. Это прискорбно, но не смертельно, в конце концов, – незаменимых нет, верно ведь?

– Я не убивал ротмистра Алим-бека. Мне кажется, вы злоупотребляете гостеприимством, сударь…

– Убили, сударь, убили. Мне плевать, как и зачем вы это сделали, возможно, даже из каких-то праведных побуждений. Но мы хотим с вами дружить, вы сильно пригодитесь нам в будущем – и в ближайшем, и в отдаленном. Чтобы между нами не осталось недопонимания – вы ведь убиваете не первый раз, верно?

С этими словами полковник сунулся в карман и достал мобильный коммуникатор. Включив функцию воспроизведения видео, подтолкнул его ко мне.

Ну… этого следовало ожидать. Странно, что это не произошло раньше. Черная гвардия, кто ж еще. Тогда, на Востоке, я попытался противостоять ей, находясь в должности Чрезвычайного и полномочного посла в Персии и пытаясь найти концы в гибели своего друга, князя Владимира Голицына, который долгое время служил на Востоке, дольше, чем я, и первым заподозрил неладное. Тогда мне удалось выйти на генерал-губернатора Междуречья, князя Абашидзе, который и возглавлял самосудные расправы и террор. Ради того, чтобы стать одним из них, мне пришлось совершить убийство, причем убийство, которое засняли на видео. Но князь Абашидзе был убит, и нить на этом оборвалась. Дальше мы почти не копали, только нашли одного урода – профессора в Берлине, и, чтобы наказать его, забрали все его деньги, нажитые предательством. Но дальше копать не стали – а напрасно.

Теперь все это здесь. Это и в Персии было, я теперь уверен.

– Интересно… – сказал я, – и что вы с этим собираетесь сделать? Показать по телевидению?

– Как вариант.

– Да показывайте. Вы в курсе, что у меня есть североамериканское гражданство до сих пор?

Я не был уверен, есть оно у меня или нет на сей день… в САСШ много чего произошло. Но тут пришло в голову, что раз Майкл родился на североамериканской земле – по североамериканским законам и я, и Юлия имеем право претендовать на получение гражданства без испытательного срока…

Мысли в голову лезут…

А этот гаденыш… зашевелился… видимо, просто не рассчитывал на такое. Прорабатывал варианты переговоров – а на такое не рассчитывал.

Интересно, попытается взять на патриотизме? Или угрозами?

– Да, нам известно о вашей деятельности в Северо-Американских Соединенных Штатах, – сказал полковник, явно чтобы потянуть время.

– Вам ничего об этом не известно, – резко сказал я, – не врите. Кстати, Алим-бека я не убивал, но убил кое-кого другого из ваших. Это вас никак не смущает, когда вы предлагаете мне сотрудничество, нет? У вас не принято – один за всех и все за одного.

Думал «повысить градус» еще выше, но сразу, по непроизвольной реакции, понял, что допустил серьезную ошибку. Полковник улыбнулся, показав белые, как снег, зубы. Значит, либо совсем недавно здесь, либо и вовсе – прилетел утром. Зубы у всех здесь плохие – вода сказывается.

– Панкратова? Да скатертью дорога, ни дна ему ни покрышки. Он совсем ошалел от жадности, мразь. Позорил нас и наше движение. Для него деньги были целью, а не средством. Он был нам нужен – но, чтобы вы знали, мы все равно собирались расстрелять его, как только придем к власти. С такими нам не по пути. И ни с кем не путайте нас, сударь, не нужно. Наша мотивация вовсе не выражается в деньгах.

– И в чем же она выражается, позвольте спросить?

– Вам никогда не казалось, господин адмирал, что наша история неким образом… застряла в какой-то яме? Двадцать первый век на дворе, а у нас все еще абсолютная монархия. Право же, перед людьми стыдно.

– Предлагаете привести к власти Думу?

– Ну что вы, право. Конечно, я… не в тех чинах, чтобы говорить об этом, но все же рискну. Полагаю, вам известны настроения народа: все хотят ответственное правительство[4]. Но мы-то с вами понимаем, что такое Дума и каким может быть ответственное правительство. Дума – это сборище краснобаев, которым Его Величество в неизречимой мудрости своей дал трибуну, памятуя завет своего великого предка Петра – дабы тупость каждого видна была. Однако, население заражается вредными и угрожающими стабильности идеями именно оттуда. В свою очередь, ответственное правительство, назначенное Думой, будет не более чем сборищем агентов деловых кругов, каждый из которых будет преследовать свои собственные интересы.

– Я, собственно, не понял – так что же вы хотите поменять и ради чего?

– Охотно объясню. Народу бессмысленно что-то втолковывать, ему надо дать почувствовать это. Сейчас все больше и больше молодых людей заражаются вредными и политически ошибочными идеями демократизма. Интеллигенция влияет на умы масс. Но настроение толпы изменчиво. Через несколько месяцев, когда жить станет намного хуже, чем сейчас, а попытка демократизации придет в тупик, мы будем встречены овациями толпы, и толпа же выдаст нам своих вчерашних лидеров на расправу.

– Военная диктатура? – спросил я. – Желаете повторить аргентинский вариант?

– А почему бы и нет? В столицах немало людей, которые заслужили виселицу без суда и следствия. Да и в целом… это лучше, чем царствие велеречивой царственной проститутки…

Последнее полковник сказал очень и очень напрасно, потому что у меня в кабинете – старая, оставшаяся еще с Мексики привычка – под столом, прикрепленный широкой полосой скотча, ждал своего часа пистолет с глушителем. И сейчас он пригодился – я отодрал его и, прежде чем полковник успел что-то понять, выстрелил и убил его.

Зачем я это сделал?[5] Затем, что есть одно правило, которое не мешало бы помнить любому: если ты живешь по законам беспредела, не удивляйся, если и с тобой поступят по законам беспредела. И не веди себя так, как будто Бога нет над нами. Эти люди давно шагнули за грань допустимого, они на моих глазах бессудно и беззаконно расправлялись с людьми, они плели интриги, а теперь – умышляли на государственный переворот и свержение Монархии. Италия, Аргентина… а теперь и нам предстояло испить ту же чашу. Если кто-то их не остановит.

Если удастся предотвратить государственный переворот – я буду прав по определению, ибо присягал Его Величеству каждым своим действием и намерением укреплять Престол. А если не удастся… придется бежать, но мне, увы, не впервой…

За что же нам такое? Может, за то, что мы покусились на мировое господство? Кажется, из Библии – не убоюсь я зла…

Да, и еще. Терпеть не могу, когда Ксению Александровну кто-то называет проституткой, даже царственной. Одного борзописца я исхлестал в свое время за это плетью, а эту мразь, изволите видеть, просто пристрелил как собаку.

Первым делом я запер дверь – она запиралась изнутри, как и любые двери в этом здании. Второе – оттащил тело Корнеева в комнату отдыха и, отодвинув от стены диван, перевалил его туда. Третье – я открыл потайное отделение сейфа. Достал оттуда два паспорта, две офицерские книжки, несколько карточек – банковских и офицерского общества взаимного кредита, два пистолета, каждый из которых был чист и куплен лично мной нелегально. Кашида – арабский мужской головной платок, которым можно и лицо прикрыть, полный комплект одеяния пуштуна. Два сотовых телефона, верней, один сотовый и один коммуникатор – ни один из них никак не связан со мной, плюс еще набор предоплаченных сим-карт на всякий случай.

Рукоять того пистолета, из которого я только что стрелял, я протер, а сам пистолет разобрал, снял ствол и сунул в карман, остальное бросил в урну. Ствол выброшу потом, на улице, без ствола ничего не доказать. Больше он мне не нужен, а носить с собой пистолет, из которого только что совершил убийство… помилуйте.

В голову пришла полная сермяжной правды фраза: мятеж не может кончиться удачей, если закончится – его зовут иначе…

Мало кто знал, что из моей комнаты отдыха есть еще одна дверь – в кладовку, в которой держат пылесос и прочие вещи, которые не стоит держать на глазах…

Выходя из здания, я пристроился к довольно большой группе людей и, конечно же, заметил и людей, которые ждали Корнеева. Военная контрразведка. Ремеслу им не мешало бы поучиться – кто же берет на такое дело военный внедорожник? На меня они не обратили внимания… видимо, Корнеев приказал им ждать какое-то время, пока он переговорит со мной, и только потом приниматься за дело. Контрольный срок еще не вышел.

Через несколько минут я уже был на Майванде, полноводной торговой улице – главной улице Кабула. Традиционные дуканы и лавки, где торговали в основном золотом и украшениями, перемежались с бутиками самых известных брендов: вон там, например, – «Павел Буре». В Афганистане обычные часы еще поколение назад были роскошью, поэтому едва разбогатевший дукандор первым делом шел и покупал себе золотые часы.

Иногда даже соломинка может сломать спину верблюду… на Востоке это хорошо понимаешь…

Было больно и горько, осознание того, что на самом деле происходит, грызло изнутри как кислота. Да… вероятно, это моя судьба, от которой не уйти, как ни пытайся. Я до конца жизни останусь один…

У одного из дукандоров я купил еще два телефона. Подмигнул, добавил немного – и обзавелся еще и сим-картами. Здесь их продавали по документам, но, как и многое другое в Афганистане, это ни черта не исполнялось.

Набрал номер. Пошли гудки, сбросил. Зашел в турецкий ресторанчик, присел за столик…

– Бир бардак чай…

Через пять минут перезвонили. Звонок дошел до адресата…

– Я слушаю… – напряженный голос Тимофеева. Если все прошло нормально – он уже ушел из места своего расположения и лег на дно, и все его люди тоже, и базы данных – тоже все ушли.

– Как дела?

– Все штатно. Немного поругались с соседями.

– Сильно?

– Я же сказал – немного.

Ни он, ни я, конечно же, не сказали ни слова о своем местонахождении, не назвали ни одного имени, ни одного населенного пункта. Дураков нема.

– Это хорошо. Я тебе перешлю кое-что. Максимум через час. То, что поможет.

– Жду. Как с остальным?

– Все нормально. Нужно продержаться два-три дня. И все.

– Понял. До связи.

– До связи. С нами Бог.

– И за нами Россия.

Набрал еще один номер.

– Да?

– Ташкент.

– Я понял.

– Смотри по сторонам. Отбой.

Араб теперь тоже ляжет на дно. Похоже, началось движение.

Так… кому звонить, кому еще звонить…

Кронштадт!

Я подозвал дукандора. Подмигнул ему и купил еще два телефона с симками. А купленные ранее вернул ему. Здесь все всё понимали.

С одного из телефонов я набрал номер, установленный в Кронштадте. Это был единственный «верняк», который у меня на сегодня был.

Колька Пащенко был из простолюдинов, из простой семьи. Его прадед был в числе тех, кто в пятом году поднял мятеж против Его Величества на броненосце «Потемкин», его дед отличился при взятии Константинополя, а вот уже отец – окончил службу в чине контр-адмирала, командовал линейным крейсером, затем военной базой. Как и меня – Кольку отдали в Нахимовское, он попал в «штабной» экипаж и все время доказывал, кто он такой (чаще всего кулаками). В отличие от меня – он таки закончил Севастопольское нахимовское, но сейчас, насколько я знал, он был в Кронштадте.

Соединили не сразу, линии были перегружены. Еще один признак беды…

– Дежурный… – знакомый веселый, чуть несерьезный голос.

Вот так-так… Я даже не смел возблагодарить Господа за удачу. Дежурный офицер – царь и Бог, пока его не отстранили от дежурства, он имеет право принимать практически любые решения и в его руках – целая военная база. А Кронштадт – это такая твердыня, которую не возьмешь с наскока никакими силами.

– Колян. Это я… – сказал я, не называя своего имени. – Давай по именам.

На моей фамилии, может быть, уже стоит цифровой триггер. А Колян, Сашка… мало ли таких имен на всей Руси Великой…

– Постой-ка… Саша, ты, что ли?

– Я, брат, я…

Пащенко чуть замялся.

– Извини, тут у меня…

Понятное дело.

– Не клади трубку. База в боевой готовности?

– Так точно… – чуть растерянно сказал Пащенко, – внезапная проверка готовности, учения… Выходим в море.

Есть. Значит – они не в заговоре! Флот – не в заговоре! Выходим в море – значит, подальше от столицы, чтобы не иметь возможности вмешаться в борьбу за власть.

– Не такточничай. А слушай меня. Помнишь Севастополь?

– Конечно. А при чем тут это?

– Пока ты дежурный, Богом прошу – попробуй связаться с Дворцом. Нет, не так – вышли туда морских пехотинцев…

Пащенко засмеялся:

– Да ты что. Меня ж за это…

– Слушай меня! Дело неладно, понял? Я никого из вас никогда ни о чем не просил, но помогал, чем мог. Теперь – ты мне помоги. Спаси мою семью, понял? Мою семью. Вывези ее в Кронштадт. Им угрожает серьезная опасность – из-за меня. Сделаешь – ты для меня всегда прав, понял?

Задержав дыхание, я ждал ответа…

– Да что же ты, Саша, – весело сказал Пащенко, по-дворянски делая ударение на второй слог моего имени, – ты за кого нас держишь? Нечто мы позволим Ее Высочество обидеть. Все в лучшем виде сделаем, не сомневайся…

Сказано. Но ничего не исправишь. Главное – я почему-то был уверен, что Пащенко не переубедить, не «смазать». Не «протабанит» он, как у нас говорится. Даже среди нас он отличался чудовищной своевольностью и упрямством. Иначе, как и я, уже черные орлы на погонах бы носил…

– Спасибо тебе… братишка.

– Спасибо не булькает. На встречу выпускников приходи… брезгуешь, крендель?

– Непременно приду, брат. Всенепременно.

Последним – понимая, что телефон после такого звонка сразу поставят на контроль – я набрал номер Александровского дворца, который был установлен в кабинете, занимаемом Ксения. Как я и ожидал – телефон не отвечал. Ни гудков… вообще ничего.

Обтерев телефоны платком, я достал из них симки. Телефоны оставил на столе – исчезнут быстрее, чем я такси на улице поймаю…

На кабульском лихаче доехал до международного аэропорта по своим документам (в последний раз их использую), прошел в закрытую зону. Дошел до ангаров – там казаки грузили старый лицензионный «Дуглас ДС-3», но с современными турбовинтовыми моторами. Таких тут было полно, они сновали на небольшой высоте, опознавались лишь на границе. У них была своя полоса – и здесь, и в Ташкенте – и груз, и пассажиров они не декларировали. Это мне и надо.

– Казаки, попутным рейсом возьмете?

Здоровенный, наголо бритый казак смерил меня взглядом.

– Попутным ветер в ж… бывает. Куда надо?

– В Ташкент… – Я открыл прикрытое кашидой лицо.

Лицо казака изменилось.

– Простите, Ваше Высокоблагородие, не признали. Возьмем, конечно…

Таксист остановил свой «Фиат» на углу заполненной людьми площади. Уже отсюда, через зеленую шевелюру лип просматривалась башня старого Ташкентского телецентра – не путать с новым телецентром, вторым по высоте в регионе после Верного[7].

– Рахмат… – вежливо сказал я, прижав руку к сердцу. Проезд я с лихвой оплатил еще при посадке…

– Арзимайди, эфенди… – проявил ответную вежливость таксист. – Екимли иштаха…[8]

Все больше и больше похожу на местных – русского во мне уже не видят. Не знаю, плохо это или нет.

Одна из достопримечательностей Ташкента – не архитектурная, а кулинарная – это дни плова. Плов – настоящая жемчужина местной кухни: рис со специями, овощами и мясом. Есть более двухсот способов его приготовления. Место, где подают плов, можно найти в любом крупном городе Империи, но настоящий плов – это, конечно же, Ташкент.

Центры по приготовлению плова называются «ошхона», каждый день они готовят плов тоннами, в громадных, больше похожих на котлы казанах. Считается, что чем больше плова готовится в один раз в одном казане – тем он вкуснее. Этот плов не подают в ресторанах, в Ташкенте есть места, где его по традиции готовят прямо под открытым небом в определенные часы и тут же подают. Одно из этих мест как раз здесь, у старого телецентра и театра Алишера Навои. Гурманы и ценители плова специально приезжают в Ташкент ради того, чтобы попробовать плов не в ресторане, с тарелки, а здесь, с деревянного блюда. Плов здесь готовят «свадебный», на основе баранины или говядины. Конечно же, не свинины – большинство здесь мусульмане. Считается, что первый рецепт плова разработал известный математик, астроном и лекарь Ибн-Сина (Авиценна), которому дали задание разработать блюдо для армии эмира, которое можно готовить как единственное блюдо трапезы, которое готовится из хорошо хранимых, занимающих немного места продуктов, позволяет поддерживать силы во время долгих пустынных переходов и при приготовлении которого не требуется много воды. Из этого задания и появился плов.

Как и положено настоящему человеку с Востока – я отказался от вилки, которой плов едят цивилизованные люди. Заметил, что на раздаче мне положили порцию побольше, признали мусульманина, более того – человека, уважающего традиции. С пловом я заказал местный зеленый чай (неверные брали местное сухое вино) и немного сухой конской колбасы «казы». Ее тоже принято есть после плова.

Протискиваясь с блюдом, я нашел место рядом со средних лет бородатым человеком, который поглощал свою порцию, тоже руками, поджав под себя по-турецки ноги и оставив рядом с собой большую сумку с логотипом какой-то спортивной команды.

– Кечиразиз…[9] – сказал я, подходя ближе…

Бородач посмотрел на меня, потом убрал сумку, освобождая место. Я присел рядом, так же как и он – правда, менее ловко. Но не пролить чай мне удалось…

– Ишларингиз калай… – вежливо спросил я, поглощая руками чудесный, дымящийся ароматным парком плов.

– Рахмат, якхши… – ответил Араб, который свою порцию почти доел, – в сумке…

Я подвинулся, задел локтем сумку. Она не была застегнута на молнию. В проеме тускло блеснула вороненая сталь автоматов.

Всегда и везде – одно и то же.

– Следят?

– Нет. Не думаю.

– Не думаешь или знаешь?

– Я проверился три раза только за сегодня.

Араб сказал это громче, чем следовало, – пара человек на нас обернулось. Но главным, конечно, тут был плов, сюда приходили целыми семьями и потому – вернулись к своим делам. По-русски… так здесь все по-русски говорят.

– Хорошо… – сказал я, – за мной тоже не должны.

– Что в столице?

– Алим-бек убит, – сказал я.

– Вы?

– Нет. У него дома жили британские агенты. Один из них.

Араб почмокал губами, как делали на Востоке в знак неодобрения. Я наклонил тарелку.

– Возьми немного с моей…

Араб себя уговаривать не заставил – перевалил часть моего плова и принялся за еду.

– И я, кажется, в розыске, – сказал я, – за убийство. Возможно, и два. Ты – нет, ты пока чист.

– Иншалла…

– Я пристрелил одного урода в Кабуле, – сказал я, – в собственном кабинете. Он назвал Ее Императорское Высочество и мать моего ребенка проституткой и предложил мне участие в военном перевороте.

– В пользу кого?

– Не знаю. Явно не в пользу России. А до этого, задолго до этого, – я убил женщину. Связанную и лежащую на земле – собственно говоря, этим урод и пытался меня шантажировать. Рассказать, как так это получилось?

Араб отрицательно покачал головой

– Нет, не нужно.

– Уверен? Мы должны быть уверены друг в друге.

– Я уверен, – твердо сказал он, – для этого не надо знать. Иногда лучше наоборот – не знать. Но я в вас уверен, Ваше Высокопревосходительство. Как ни в ком другом не был уверен.

Тут надо было бы что-то сказать… патриотическое, что ли. Да слов уже нет.

– Твои новости?

– Веселые, как никогда. Отрубили связь с Санкт-Петербургом. Нет ни телевидения, ни Интернета – ничего.

Я едва удержался, чтобы не присвистнуть. Началось!

– И что слышно? Как местные к этому относятся?

– Да как бы ни относились… – Араб смахнул в рот последние крошки плова. – Час с небольшим назад кто-то обстрелял из минометов взлетную полосу ташкентского авиазавода и взорвал заправочный терминал в Ташкентском международном аэропорту. У них остается база стратегической авиации, но она неудачно расположена, и там нет достаточных сил стратегической авиации. И полагаю, в Бухаре аэропорт тоже взорван. Так что как бы тут кто к этому ни относился, сделать он ничего не может.

Араб подмигнул мне.

– Иншалла. Мы тут договорились, что основная точка сбора – ресторан «Голубые купола». Там накормят чем-то получше, чем плов.

Я тоже доел свою порцию.

– А сколько времени осталось?

– Два часа.

Иншалла. Во имя Аллаха…

«Голубые купола»…

Это место причудливым образом сочетало в себе Запад и Восток и, будучи построенным еще в шестидесятые, почти сразу стало культовым. Здесь причудливо сочетались европейские и азиатские традиции строительства: например, кушали не в закрытом помещении, а на открытой огромной террасе с бетонным ограждением по пояс; с трех сторон было построено искусственное озеро с небольшими фонтанчиками, поэтому даже в самые жаркие дни здесь была благословенная прохлада; зала – то есть закрытого помещения – здесь не было вообще, эта терраса и была всем ресторанным залом; и, наконец, голубые купола на крыше, как в старой Бухаре. Когда это построили, ресторан заклеймили «китчевым», но теперь он был одной из достопримечательностей Ташкента.

Ну и кухня. Здесь не подавали модный европейский фьюжн, здесь не кормили блинами и пирожками. Только местная кухня, богатая и самобытная, которую ставил сын главного повара Эмира Бухары, не желающий работать во дворце.

Второй рассвет это заведение пережило с тех пор, как Ташкент стал отправной точкой на пути русских в Афганистан. Такой рассвет, что владелец даже открыл еще два ресторана, точно таких же – в Кабуле и в Мазари-Шарифе. Почему-то именно это место стало популярным среди среднего и старшего офицерского состава, возвращающегося на родину после нескольких лет кошмара…

Появиться здесь – было в какой-то степени вызовом. Но с другой стороны, именно здесь нас бы и не тронули: потому что – кто такие заговорщики? Это подонки, отщепенцы, предатели. Их мало, очень мало, и, если бы они посмели открыто высказать свои взгляды и убеждения, их бы просто разорвали на части. Они и пошли-то на заговор потому, что легально им просто «не светит» – никто их не поймет, никто не согласится. Так что здесь – самое место.

Место Араб заказал с самого утра, иначе бы не нашлось. Как только мы заняли его, к нам подлетел половой-узбек.

– Слушаю, господа хорошие…

Вот этот вот все-таки китч – купеческое «господа хорошие» и половой – типичный молодой узбек – наверное, и привлекали сюда людей. В мире, где все поставлено с ног на голову – это вполне даже нормальное место…

– Стол на троих… – начал распоряжаться Араб на русском, – третий подойдет. Китайский лагман на первое – по большой тарелке. Дальше чучвару и ачич-кудук. И чая. Зеленого чая, побольше. К каждому блюду.

– Да мы не съедим… – усомнился я

– Еще добавки попросим, – безапелляционно заявил Араб. – Давай, бача, сделай красиво…

– Сей момент, господа хорошие… – узбек побежал на кухню.

Оркестра тут не было – живой музыки вообще не было, как и сцены. Когда-то была, еще в восьмидесятые, помнят и говорят, что тут выступали лучшие современные ансамбли Туркестана. Играли совершенно нетипичный для этого места джаз, блюз, даже рок. Но если когда-то сцена здесь и была, то сейчас не было, ее снесли, чтобы увеличить вместимость зала. Мест не хватало практически всегда, но у Араба, видимо, были здесь подвязки.

Невидимые колонки развлекали гостей музыкой. Играли новый вариант «На сопках Маньчжурии».

Этот вариант появился в тридцатые годы после второй русско-японской, когда нам удалось отвоевать Желтороссию, прекратить продвижение японцев в районе Внутренней Монголии – но не удалось нанести поражение японскому флоту и вернуть половину Сахалина. Предыдущий вариант, классический, был одновременно и слишком длинным, и слишком надрывным, даже антигосударственным. Совсем не победным.

Как-то мы разучились побеждать, вам не кажется? Заканчивать войну победой. Война превратилась для нас в работу, которой нет ни конца ни края…

Принесли китайский лагман, как раз кстати. Густой и насыщенный суп, но не слишком острый, китайский его вариант. В самый раз, потому что плов, который мы отведали, был на самом деле слишком острым, заставляющим тяжело отдыхиваться…

– Ждем?

Араб посмотрел на часы, махнул рукой.

– Опоздал, засранец. Сам виноват…

Словно отвечая на эти слова, на пороге появился Аскер, одетый во все местное, с короткой бородкой, загорелый. Начал протискиваться к нам – столы здесь стояли плотно…

– Салам алейкум. Не опоздал?

– Опоздал, – сказал Араб.

– Ну, бакхена гварим[10], как говорится…

Он присел, как и мы, за стол, махнул рукой, чтобы несли…

– Что нового?

– По телику вальсы передают.

– Вальсы?!

– Так точно, вальсы. Изволите слышать…

Я вдруг понял, что «На сопках Маньчжурии» – это и есть вальс, который передают по центральному телевидению. Зело плохо, зело плохо, господа. Когда по национальному телевидению начинают передавать один вальс – жди беды.

– А Интернет?

– Отрублен. Просим прощения, работы, связанные с предотвращением массированной вирусной атаки.

– Идиотизм…

– Он самый.

– Ладно. Что на местах?

– На местах движуха… – Аскер начал жадно поглощать лагман. – Причем движуха нездоровая. Те люди, о которых я вам говорил, – ну, поняли. Так вот – их тайно вывели к аэродромам взлета. Вот только проблема – аэродромов-то не стало.

– Твои все отошли?

– Обижаете. Мы даже старались не лишкануть. Свое все-таки. Денег стоит. По движкам пострелять пришлось, правда.

Классические операции спецназа, как в учебнике. Патрон к винтовке калибра двенадцать и семь или четырнадцать и пять стоит от полутора до четырех рублей. Но этот же патрон, выпущенный в стоящий на аэродроме самолет, может вызвать миллионный ущерб, а в заправочный терминал – миллиардный. Истребитель-бомбардировщик – грозная штука в воздухе, но на земле всего лишь мишень. Один точный выстрел в двигатель – и он как минимум на день прикован к земле, а техники будут суматошно менять двигатель и не смогут заняться ничем иным. А если выведены из строя все самолеты, то придется заказывать и ждать запчасти.

– А что прикрытие? – поинтересовался я чисто из профессионального интереса.

– Пфе… – презрительно сказал Аскер, – детский сад, штаны на лямках. Таких только дрючить и дрючить. Только в двух случаях нас обнаружили и ни в одном из них – не попали. Козлы.

Да уж…

– Они могут вылететь гражданским рейсом, – предположил Араб, – реквизировать самолет.

– Не могут. Утром у главного терминала нашли заминированную машину. Разминируют. И кто-то позвонил и сообщил о бомбах в самом терминале. До вечера, наверное, проищут. С собаками.

Ну, вот и… ладушки. Те, кто все это затеял, думали, что все пройдет на ура, но ошиблись в одном. До этого – они сами подсыпали песочку в работающий механизм, вредили и выигрывали на этом. Теперь – они оказались на другой стороне баррикад, в роли тех, кому вредят. Звонок с сообщением об акте терроризма, парализовавший аэропорт, обстрелянная и разрушенная взлетная полоса, поврежденные самолеты. Ну как, господа, хорошо? Нормально себя чувствуете?

То ли еще будет…

Узбек нес нам чучвару – разновидность пельменей, только они меньше, чем русские, мясо тут без свинины, рубленное ножом, а не прокрученное, и подаются они в бульоне, со столовым уксусом и острыми приправами, – как вдруг глаза его уставились куда-то за нас, он что-то увидел за фонтаном, что-то, что привело его в совершеннейший ужас. И я крикнул «Атас!», как в мальчишеском детстве, на одесских и константинопольских улицах, и толкнул моих друзей, потому что я сидел лицом к узбеку и увидел это первым…

Через долю секунды по нам открыли огонь из нескольких автоматных стволов.

Сопротивляться смысла не было – это был настоящий, черт возьми, ад. Единственное, что нас спасало – это та самая бетонная стенка ограждения – за нее успел спрятаться тот, кто не успел расслабиться после Афганистана, а тот, кто успел – увы, умер…

Пули летели градом, раскалывая и разнося все на своем пути, и толстый и довольный жизнью в Ташкенте молодой узбек упал под градом пуль первый, и сейчас я видел подошвы его ботинок, подкованных гвоздиками. Почему-то именно это врезалось в память…

Араб, с озверелыми глазами, перебросил мне из сумки пистолет-пулемет и запасной магазин. В удлиненном пятьдесят – значит, сто патронов. Если просто стрелять на прикрытие – уйдут минуты за две.

Работать надо конкретно…