Огонь с небес Афанасьев Александр

– Вас понял, взлетайте…

Было шумно, десантный отсек буквально дрожал от работы мощных турбин вверху. Один из морпехов протянул Ее Величеству наушники, но та с улыбкой отказалась.

Был слышен радиообмен:

– Девятка, зеленый, курс сто семьдесят, держаться поверхности…

– Вас понял, курс сто семьдесят, держаться поверхности.

– Коридор чист, над Заливом свободно…

– Понял вас…

Земля в иллюминаторах – или как это правильно называется – слилась в одну дрожащую полосу. Они и в самом деле летели очень низко – как при прорыве линии фронта.

Потом мелькнула полоса яхт и рыбацких лодок. Ксения поняла, что они и в самом деле летят в Кронштадт… наверное. Может, в Гельсингфорс?

– Где мы будем… приземляться?! – спросила она ближайшего морпехотинца.

– Якорная площадь, Ваше Высочество!

Наверное, не врет – если верхние чины и предали, то этот, наверное, не врет, просто не подготовили. Кто там, в Кронштадте – друзья или враги?

Под брюхом мимолетно промелькнул мост Диаметра, потом стали видны корабли. Они заходили со стороны угольной гавани, раньше здесь было достаточно места для линейных кораблей. Теперь у кораблей Первого ранга другая стоянка, здесь – только эсминцы и крейсера УРО.

Вертолеты начали замедляться, задирая нос…

– Девятка, зеленый, посадка разрешена!

– Канонирам, доложить.

– Справа, в посадочной чисто.

– Слева, в посадочной чисто.

– Зафиксировал. Отсчет.

– Десять метров! Пять метров! Три метра! Один метр! Касание!

– Касание, штатно…

Канонир расчалил поворотный кронштейн с пулеметом, сдвинул его вперед и в сторону.

– Извольте, Ваше Высочество.

Опираясь на руку одного из моряков, Ксения спустилась на Якорную. Посмотрела… два внедорожника, явно командирские, ждали ее. Офицер с повязкой дежурного шел к ней, четко печатая шаг, а подойдя – отдал честь и поклонился, как при первом появлении Высочайшей особы, в пояс. Все подсказывало, что это не мятежники…

– Сударь…

– Ваше Высочество, капитан первого ранга Пащенко прислал машины за Вами. Извольте…

– А где, простите… адмирал Воронцов?

– Ваше Высочество, господина адмирала не было здесь больше месяца.

И снова – как укол ледяной иглой в сердце. Но если начала играть… ее опыт биржевого игрока подсказывал – играй до конца.

– Постой-ка… Саша, ты, что ли?

– Я, брат, я…

– Извини, тут у меня…

– Не клади трубку. База в боевой готовности?

– Да… Утром пришло, учения… Выходим в море.

– Слушай меня. Помнишь Севастополь?

– Конечно. А при чем тут это?

– Пока ты дежурный, Богом прошу – попробуй связаться с Дворцом. Нет, не так – вышли туда морских пехотинцев…

– Да ты что. Меня ж за это…

– Слушай меня! Дело неладно, понял? Я никого из вас никогда ни о чем не просил, но помогал, чем мог. Теперь – ты мне помоги. Спаси мою семью, понял? Мою семью. Вывези ее в Кронштадт. Им угрожает серьезная опасность – из-за меня. Сделаешь – ты для меня всегда прав, понял?

– Да что же ты, Саша, ты за кого нас держишь? Нечто мы позволим Ее Высочество обидеть. Все в лучшем виде сделаем, не сомневайся…

Ее Высочество Ксения Александровна Романова слушала, закрыв глаза, – и наблюдательный человек мог бы заметить, что под ресницами этой еще не старой и все еще очень привлекательной женщины набухают слезы. Но она не смела плакать. Не смела никому показать, что она просто женщина. Даже сейчас. Тем более – сейчас.

Ей вдруг подумалось, как глупо все получилось. Неправильно и глупо. Когда ей сказали, точнее – донесли, что ее кавалер нашел себе новую пассию – там, в Бейруте, – сначала она не поверила. Начала осторожно выяснять – оказалось, правда. После этого ничего не могло быть как прежде. О, гордость, знает ли кто-нибудь разницу между тобой и гордыней – одним из семи смертных грехов…

Сначала она хотела кого-нибудь убить – или его, или ее. Потом – ее выгнали из страны, как потенциальную террористку и заговорщицу… она мстительно усмехнулась, тогда – мол, получай, милый. Она ждала извинений – возможно, даже не на коленях, – но вместо этого он пропал… и она поняла, что ему на нее плевать. Куда он пропал – она не знала.

Потом он вернулся, и она приняла его… но каждый раз она представляла себе его с этой тварью… или с другими… наверное, он тоже представлял себе ее. Тем более что она не раз пыталась забыться… только не получалось ничего. А потом – появилась эта персидская тварь, проститутка… и он снова предал ее. Мало того, ее и брат предал.

Да, предали. И она имела право мстить за предательство. Но почему тогда – так плохо?

Почему всегда, когда ей по-настоящему плохо, когда ей угрожает опасность – он всегда на ее стороне. Господи… лучше бы он предал окончательно… не пришлось бы терзаться. Но вместо этого…

Она вдруг поняла, что любит его. Любит, как никогда никого не любила. И сходясь с Толстым, с другими… она вдруг поняла, что подсознательно желала стать грязной… развратной, чтобы он навсегда отрекся от нее. Теперь, когда Толстой был мертв, она вдруг поняла, как мерзко все это было. На самом деле мерзко. Стареющая дама и молодой ловелас… понятно, что ему на самом деле было от нее нужно. Она вдруг поняла, как, наверное, она пала в глазах сына… Господи, она кляла его, как могла, за ту историю с этой… Летицией или как там… А сама она… хороша, нечего сказать – нашла себе жиголо. Как на это смотрел весь двор… армия… простые люди! Она делала как можно хуже… себе… всем. Господи, да если бы она осталась просто одна и не пыталась… она выглядела бы более достойно, чем сейчас…

Пусть бы все знали, что и Ее Высочество может любить безответно.

Хотя – а почему безответно?

Все время она что-то от него хотела, на что-то претендовала, срывала свою злость, использовала его, как манекен для битья: мне больно – на тебе! На тебе еще раз! Пусть и тебе будет больно!

Что и когда она ему дала? Даже когда родился Нико, она старалась ограничить общение родного отца с сыном. Хотела, чтобы он вырос не таким…

А каким?! Трусом, как он тогда сказал? Неужели и в самом деле – трусом?

Нет, конечно, не трусом. Цивилизованным человеком. Который будет сидеть в банке – а не в каком-нибудь грязном… Кабуле, стараясь выжить. Который будет… управляющим крупного банка… министром… а почему бы нет? Кем-то, что зарабатывает деньги в тишине кабинета, у кого жена и дети и кого не погребут под троекратный залп в Кронштадте…

– А сама-то ты смогла бы полюбить такого? – ехидно осведомился чей-то голос свыше.

Нет…

Все что у нее есть – это прожитая жизнь. Испорченные годы…

– Ваше Высочество, извольте…

Она вдруг поняла, что ни черта не слушает то, что ей говорят.

– Да, да, продолжайте. Кстати, извольте объяснить… я так и не поняла. Какого рода опасность мне, по-вашему, угрожает…

Пащенко закусил губу… потом решительно снял трубку телефона.

– Извольте, Ваше Высочество. Попробуйте телефонировать в Царское Село.

Ксения взяла трубку, машинально отметив, какая она большая, старая и несовременная… клавиатура была прямо на трубке, между микрофоном и динамиком. Она набрала номер собственного присутствия, со все возрастающим изумлением и недоверием вслушиваясь в гудки. Набрала еще раз – то же самое. Тогда она набрала номер дежурного офицера в Зимнем.

Там и вовсе была тишина. Даже не было гудков, что занято.

– Что… – голос изменил ей, – что происходит?

– Мы должны были уйти на большие учения совместно с Флотом открытого моря. Внезапная проверка готовности. Отрабатывать проводку караванов в условиях активного противодействия. С утра отключили все виды связи, мы – как на необитаемом острове. Я вспомнил, что мне сказал… адмирал Воронцов, и на свой страх и риск осмелился послать за вами. И максимально задержал отправку ордера – насколько мог.

Ксения пристально вгляделась в лицо офицера: когда ей надо было, она умела это делать.

– То есть, корабли не ушли? – спросила она.

– Никак нет, Ваше Высочество, не ушли…

– И на них есть вооружение?

– Конечно, Ваше Высочество. Любые ходовые учения подобного рода сопровождаются боевыми стрельбами.

– О какого рода кораблях идет речь?

– Полный авианосный ордер, Ваше Высочество, возглавляемый авианосцем «Александр Третий». Восьмая дивизия эсминцев, самая подготовленная на флоте. Два судна-матки – «Держава» и «Гавриил». На каждом – по шесть скоростных катеров, по десять лодок с жестким днищем и катерные команды спецназначения.

Что такое «катерная команда спецназначения», Ксения представляла себе слабо. Но помнила, что спецназ в любом роде войск – это наиболее подготовленные, элитные части и предназначены они для активных действий в мирное время и в условиях особого периода…[16]

Так что у нее в руках была целая флотская армада…

Но додумать эту мысль она не успела – с грохотом и шумом ворвался адмирал Иконников, командующий Флотом Атлантического океана. Кричать он начал еще в коридоре.

– Капитан первого ранга, это…

Он осекся на полуслове, увидев Ее Высочество.

– Александр Иванович… – Ее Высочество широко распахнула глаза, подходя ближе, – рада вас видеть… Как Ивонна Николаевна поживает? Внуков еще не нянчит?

Надо было видеть сейчас принцессу – еще в детстве она могла выпросить у отца все что угодно, искусно чередуя истерики, обещания и просительный взгляд. Это искусство она оттачивала на своих близких тридцать лет – и сейчас могла уговорить собаку уйти из мясной лавки.

– Никак нет-с… Весьма польщен. Что помните нас… – растерялся адмирал.

– Ну, как же. Я помню Александру – такая красивая девочка, вся в мать. Отправьте ее к нам во дворец, мы ей быстро подыщем партию…

– Непременно-с…

Ксения закончила с любезностями, расчетливо отдавая инициативу мужчине.

– Осмелюсь спросить, Ваше Императорское Высочество, чем мы обязаны столь высокой чести незапланированного визита…

– О, сударь, я думаю, вы прекрасно знаете мои обстоятельства. Когда я увидела вертолеты, то грешным делом подумала, что один из моих давних воздыхателей окончательно потерял голову. Но его здесь нет, я жестоко обманута, а капитан первого ранга Пащенко докладывает мне ужасные вещи…

– Капитан первого ранга Пащенко, доклад!

– Есть, господин адмирал. Потеряна связь с Зимним дворцом и с Царским Селом. Средства разведки флота фиксируют значительно возросший обмен военного министерства с округами, а также передвижение гвардейских полков в районе большого Петербурга. Капитан первого ранга Пащенко доклад закончил.

Адмирал нахмурился.

– Что все это значит?

– Господин адмирал… – Ксения решила, что настала пора для завершающего удара, – на днях у меня были гвардейцы. Они были так грубы. Говорили, что я предаю память своего брата и отца. Представьте – они требовали досрочно отказаться от регентства!

Удар достиг цели. Адмирал взревел потревоженным охотниками медведем.

– Что?! Да как можно-с… Сапоги дырявые, хамло беспородное, да мы их в порошок! Офицерам штаба, внимание! Боевая тревога! Где авианосный ордер?!

– Пятьдесят миль от берега, походный порядок.

– Выстроить боевым порядком, удаление от берега сил охранения на десять миль! Блокировать побережье, чтобы ни одна мышь не проскочила! Авианосцу поднять усиленную группу прикрытия в воздух, установить боевое дежурство над сводной группой и над Кронштадтом! Личному составу флотских баз в ружье выдать двойной боекомплект! Выставить посты на Диаметре, сводный доклад по обстановке мне каждые полчаса. Так, вы, Берген, – готовить абордажные команды! Так, вы, Пащенко – связь с генералом, графом фон Бредау, немедленно! Если глушат, пошлите нарочного, пусть поднимает морскую пехоту! Действуем, действуем! Времени нет!

Офицеры бросились за работу.

– Не извольте беспокоиться, Ваше Императорское Высочество. Эти щеголи гвардейские… они еще не знают, кто такие моряки. Давно сапогом в зубы не пробовали… так мы их угостим… до крови угостим… я лично угощу. Ох… простите, вырвалось…

– Да ничего… – Ксения улыбнулась. – Я все-таки жила с настоящим мореманом…

Последнего – можно было и не говорить. Флот был у нее в руках – и силы стали как минимум равными…

Не последнюю роль в успехе переворота должна была сыграть Гвардия – гвардейские полки, расквартированные в самом городе.

У гвардейских полков – за редким исключением – было славное прошлое и никакое настоящее, что многим не нравилось. Их деградация началась еще в двадцатые, когда страну кидало то влево, то вправо, и люди не знали, чего бояться – то ли правого военного переворота, то ли левого рабочего мятежа, инспирированного эсерами. Его Величество, Император Николай, которому в ту пору угрожали едва ли не открыто, считал гвардию ненадежной. У Царского Села была введена ротация охранных полков, причем полки брали из числа тех, кто брал Восток – они были меньше подвержены воздействию пропаганды. Гвардейцев это мало устраивало.

Потом маятник качнулся обратно. Теперь Гвардия считалась этаким «дворянским потешным войском» – местом, где можно служить красиво и без особого риска, в пределах Санкт-Петербурга и округа. Но тут встал другой вопрос – люди, которые постоянно в столице, которые подвержены разлагающему влиянию желтой прессы и интеллигенции, могут задумать что-то совсем недоброе.

Сначала планировалось даже не сообщать ничего солдатам. Просто офицеры должны были показать, что они контролируют ситуацию, и вырвать отречение. На крайний случай – были несколько надежных частей из Афганистана. Их переброской и задействованием должен был заниматься Наследник Бухарский: если бы не распускал руки на женщин – то и занимался бы.

Итак, почти сразу офицеры оказались перед необходимостью пропагандировать солдат, чтобы поддержали их. Поддержали в очень опасном предприятии.

Павловцев, как и других гренадеров, набирали в основном из казаков, правда, в Павловский полк отбирали невысоких и курносых, в память о Павле Первом. А казаки были не из тех, кому дай, он и прожует. Лихие люди были.

Примерно в восемь часов утра, когда стало понятно, что Наследник Бухарский убит в своем доме и рассчитывать на части из Средней Азии нечего (а деньги пропали до этого, и теперь оставался только кнут в виде шантажа) – в полк приехали офицеры из числа заговорщиков. Их встретил командир полка, тоже состоявший в заговоре, и тоже – поимевший отношение к грязным деньгам из Кабула. После коротких переговоров полк выстроили на плацу.

– Здравия желаю, павловцы!

– Здра жлаем гос гнрал!

За такое приветствие – на флоте можно было угодить на гауптвахту, но пехота считала, что это «круто». А Гвардия – по сути, была пехотой.

– Павловцы! Вояки! Вы слышите меня?!

– Так точно!

– Я вас не слышу!

– Так точно!!!

– Настало время, павловцы, постоять за Россию! Узурпаторы…

А среди павловцев стоял в общем строю лейб-гвардии прапорщик Тимофей Подлясных. Он был не казаком. И более того – если бы контрразведка работала повнимательнее – вряд ли бы он попал даже в армию. Не говоря уж о том, чтобы в гвардию.

Он был сыном священника, но по взглядам – законченным разночинцем, то есть негативистом, провокатором и потенциальным бунтовщиком, то есть человеком, который в любой взрывоопасной человеческой массе запросто сыграет роль детонатора, первым крикнет – бей! А «негативист» означало то, что взгляды у Подлясных и на власть, и на Престол, и вообще на страну были сугубо негативными. Это вообще родовая черта разночинцев – они живут в печали, неустроенные, и злы на весь мир за то, что остальные не следуют их примеру, а просто живут. Для них, образно говоря, Австро-Венгрия не то место, где жил и творил великий Моцарт, а то, где его отравили. Во всем они упорно ищут негатив, и во всех проблемах обвиняют кого угодно, кроме себя самих. При этом у них часто острый, изворотливый, цепкий ум, который очень даже может пригодиться, если только тебе удастся достучаться до каких-то глубинных слоев личности разночинца и приставить его к делу.

В армию он пошел по совету, потому что отслужившим в армии полагаются немалые льготы – так что пошел добровольцем. В Гвардию он попал из-за своей внешности – среднего роста, курносый блондин, как и положено для Павловского полка. А здесь – он пригодился командиру, которому надо было, чтобы кто-то писал бумаги и приглядывал за хозяйственными делами… как и в любом полку их было достаточно, а для боевого офицера хозяйственные дела – сущая мука. Вот он и приглядывал… и прижился в полку, подписал первый контракт и благодаря высшему образованию стал прапорщиком, то есть пошел по офицерской лестнице. Хотя армию он тоже недолюбливал и к положенному порядку относился скептически.

Как только он стал офицером, командир принял еще одно, скорее всего, неверное решение – поручил ему проводить политинформацию. Сейчас, в век, когда телевизор можно смотреть на ходу на экране мобильного коммуникатора, а Интернет настолько доступен, что бесплатный доступ по всему Невскому – наверное, политинформация была глупостью. Но солдаты из обилия информации выбирали совсем не то, что положено: смотрели футбол, украдкой скачивали порнуху. Так что кто-то должен был доводить необходимый минимум. Вот его и доводил Подлясных, а солдаты называли его меж собой, как обычно и бывает в таких случаях, – Сказочник.

Но сейчас – он едва ли не первым почувствовал неладное. Это что такое? Что за выступление? Куда? Почему? И что за слова – про угрозу Державе?

Какая, к черту, держава?! Угроза державе – дубинноголовые у трона, а сам трон прогнил насквозь. Право, неудобно бывает – выехал на вакацию, а там на тебя смотрят, как на лапотника из немытой России…

Что есть, то есть – не удавались у Подлясных вакации. И дамы косо смотрели. Фигура так себе – физминимум сдавал еле-еле, после контрольных пробежек лежал как убитый. Да и к гигиене прапорщик имел самое отдаленное отношение… не замечали, почему-то от разночинцев постоянно пахнет чем-то неприятным. Даже от рабочих так не пахнет…

А эти… ох, что-то врут. Ох, врут. Вон – стоит, перчатки как мнет – нервничает. Неладно что-то. А он не дурак – голову в петлю совать. Нет, это – без него, господа…

И заговорщики были… настоящими дубоголовыми. Гвардия, одно слово. Посадили бы утром в машины, да и вывезли бы в город… и кто бы чего сказал? Солдату – дело телячье, посадили в машину, он сел и поехал. Так нет, распропагандировать решили, придурки. Пропагандисты хреновы.

Так что они проиграли еще до начала. Хотя и не понимали этого.

– Господин генерал! – крикнул он, улучив момент. – Вопрос!

И все замерли. Генерал посмотрел в ту сторону, откуда раздался крик – с недоумением…

– Говорите!

– А письменный приказ выступать есть?!

Вопрос хороший, конечно. Первый, который надо задавать в таких случаях.

– Конечно, есть. Кто желает – извольте выйти из строя, ознакомиться.

Чувствуя на себе взволнованное молчание строя, Подлясных вышел. Полковник, смотревший на него волком, протянул бумагу.

– Попомнишь у меня… – едва слышно сказал он.

Отступать было некуда.

– А почему это подписано Шубовым?! – крикнул он так, что услышали все. – Разве не господин генерал Романов начальник Петербургского военного округа? Что это все значит?! Где подпись генерала Романова?

– Арестовать! Полковник Суходольский, исполняйте.

– Есть!

Но не успел полковник Суходольский и пара солдат военной полиции вмешаться – Подлясный закричал благим криком:

– Товарищи, это мятеж! Нас же на Дворцовую ведут!

– Арестуйте этого провокатора! – вышел из себя генерал.

Суходольский и двое из военной полиции схватили Подлясного, тот вырывался и кричал, строй немо молчал, и все было уже очень плохо. Они попытались повести его к штабу – и тут ефрейтор, со значком Георгия четвертой степени на груди, заступил полковнику дорогу.

– Извиняйте, Ваше Благородие, но вы нам по-простому разъясните – это правда, что ли?

– Что именно – правда? – сухо спросил командир полка.

– Ну, то самое, что Сказочник сказал. Он, конечно, человечишко-то плюгавый, да и мы не без головы. А супротив власти мы выступать несогласные, так и знайте. Нет, несогласные…

И толпа зашумела. Пока глухо – но зашумела. Слово «несогласные» услышали все.

– Зачем же нам против власти выступать, – заговорил ефрейтор уже громче. – Жалованье идет, службу мы, как положено, справляем. А если ж говорить про Его Высочество, так то другое дело. Пусть нас выстроят, как положено, присягу примем. Тогда уж мы как положено – и в огонь, и в воду. Я так говорю, солдаты?

И сразу с нескольких мест закричали: «Да, да, дело говоришь», потому что мыслишка, что что-то неладное происходит, закрадывалась в голове у многих, и многие, по здравому размышлению, считали, что лучше бы держаться от всего этого подальше. Требование от офицеров объясниться – в такой ситуации вполне законное, а напоминание про присягу – тем более. Присягу – пока организуют, как положено, ведь это время пройдет. Может, и пронесет…

– Вы смеете неповиноваться?! Вы – Гвардия, наконечник копья!

– Так-то оно так, – в словах ефрейтора была виноватая непреклонность, – да только на копье бросаться, чтобы самоубиться, мы не желаем.

Генерал сошел с трибуны. Встал перед строем.

– Стыдитесь, павловцы. Кого вы слушаете? Разночинского провокатора, затесавшегося в ваши ряды, да парочку паникеров. Или меня, боевого генерала.

Вперед шагнул один из унтер-офицеров.

– А вы нас в бой не вели, господин генерал.

– Кто еще так думает?

Военные полицейские, очень небольшая группа, прибывшая с заговорщиками, уже поняла, что плохо дело. Они обязаны были поддерживать закон и порядок, но их было всего четверо, а против них – в несколько сот раз больше…

– Я… – шагнул вперед еще один унтер-офицер.

– И я… – Чернов, уважаемый всем полком, побывавший в Персии. – Неладно что-то, братцы, вот вам крест, неладно…

– Да я вас… под арест, – выкрикнул Суходольский.

Напрасно.

– Наше дело малое. А сами на такое дело не пойдем…

Вперед шагнул еще кто-то, потом еще.

– …да и вас не выпустим!

Хлопок выстрела потерялся в гуле гвардейской толпы, а через секунду толпу прорезал полный боли и ярости крик одного из гвардейцев.

– Сашку убили! Брата мово!

Это и стало последней каплей – солдатская толпа с ревом бросилась на офицеров и стала их убивать…

Потом – Высшее Военное Присутствие минимальным перевесом голосов признает солдат, расправившихся с начальниками, невиновными, указав, что, несомненно, имевший место со стороны начальников умысел на вооруженный мятеж и выступление против Престола сам по себе – настолько опасное деяние, что ради недопущения этого позволительно принимать любые средства, пусть даже и в нарушение установленного порядка чинопочитания, когда как другими средствами остановить мятеж невозможно.

Далеко не все поступили так, как павловцы.

Полностью поднялся элитный Преображенский полк. Полковник Преображенского полка, граф Шубов, пользовался непререкаемым авторитетом среди однополчан. Комендантские роты. Военные части, расквартированные в Финляндии, целая дивизия. Моментально заволновалась едва замиренная до этого Польша. Поднялась часть жандармерии – ох, не просто так убили Ахметова. Осторожный и хитрый татарин не стал бы ни на чью сторону и другим бы не дал, а двое из троих командиров жандармских частей, расположенных рядом со столицей, были назначены из армейских офицеров, обладающих реальным боевым опытом. Где они его получили – надо говорить?

Столица – можно было сказать, что и столица, и окрестности находились под контролем заговорщиков. Сейчас только оставалось – лихорадочно поднимать армию.

На этом хорошие новости заканчивались.

Стало понятно, что действительно исчез граф Сноудон, имеющий прямой выход на Его Величество, Эдуарда Девятого, Короля Англии. Только по этому, прямому и нелегально действующему, каналу можно было получить помощь – в частности, задействовать оперативные группы САС и СБС, которые в ближайшее время должны были прибыть в Гельсингфорс, Ревель, некоторые другие города под видом яхтсменов и туристов. Сейчас пытались наладить связь с британским посольством, но британцы относились к подозрительным русским с вполне понятным недоверием. Оно и понятно: объявить персонами нон-грата и выслать весь персонал посольства, а то и разорвать дипломатические отношения за пособничество мятежу – у русских ни разу не заржавеет. К тому же в британском посольстве просто не знали о готовящемся заговоре: это было единственным приемлемым решением. Посольство постоянно прослушивалось, там могли быть агенты русской разведки, любой младший дипработник мог что-то подслушать или скопировать и выдать за большие деньги русским. Любой контакт британского дипломатического работника с русским старшим офицером моментально стал бы предметом серьезного скандала. А ведь нарваться можно не только на контрразведке: какой-нибудь фоторепортер снимет – и все. Или любопытствующий – сейчас у каждого сотовый, а в сотовом и фотоаппарат, и видеокамера. Перед тем как пропасть, граф Сноудон передал сигнал тревоги и условный сигнал «лечь на дно» – вот только лечь на дно никак не получалось. Те, кто участвовал в заговоре, думали, что на них спустили убийцу – может, убийц – и старались спастись. Обстановка была бестолковая и нервозная.

Все договоренности по Средней Азии оказались липой. Смерть Алим-бека ничего не меняла бы, скорее, наоборот – за него захотели бы отомстить, и очень многие. Но дело было в другом – поутру начали поступать сообщения о массированных террористических атаках в Туркестане. Целью террористов были аэродромы, способные принимать тяжелые самолеты, и становилось понятно, что это тоже контрмеры врага. В связи с антитеррористическими мероприятиями ограничивались полеты вообще, части задействовали на заградительных мероприятиях, прочесывании местности, защите жизненно важных объектов. А затем уже командиры частей, с кем была договоренность, видели, что что-то идет не по плану, и решали отсидеться в стороне, в тишине. Если ты привел свою часть в столицу без приказа – это само по себе мятеж, даже если ты ничего не сделал. А если ты сидел на месте и сопел в две дырочки – в чем бы тебя потом не обвиняли – это все вилами на воде писано. Кто, с кем, где служил, кто о чем договаривался – это все доказывать надо, а фактов нет.

Раскололась легендарная шестьдесят шестая. Это была элитная дивизия – там служил, еще будучи Наследником, Его Императорское Величество Николай Третий. Слова о том, что права на трон его сына узурпированы, подняли дивизию на дыбы. Но часть офицеров, причем значительная часть, поднялась против выступления, и в итоге все свелось к гневной перепалке с хватанием за руки и угрозами.

Гвардейский мятеж уже ощутимо трещал по швам.

Заговорщики так и оставались в штабе Петроградского военного округа – благо именно в этом здании был запасной узел связи военного министерства. Именно отсюда они связывались с дивизиями, бригадами, отдельными полками, звонили на квартиры различным начальникам. Просили, агитировали, перезванивали по сотовым и открыто угрожали. Главным было – заставить присоединиться к челобитной на имя Регента Престола, которое начиналось со слов «Верноподданные слуги ваши», а заканчивалось требованием прервать Регентство в пользу Военного Совета и дать народу ответственное правительство. Тому, кто поставил под этим подпись – пути назад уже не было…

Примерно в десять ноль-ноль следующего дня к зданию Петербургского военного округа – подъехала правительственная «Чайка» из гаража Государственной Думы. Таких там было много – но эта отличалась скромным черно-желто-белым штандартом, что значило, что в машине был сам Председатель Государственной Думы, член Политсовета партии конституционных демократов, доктор юридических наук, профессор Преображенский…

Это была глыба в современной российской политике и современной науке. Расчетливый интриган, притом никто не мог сказать, что он был плохим юристом, адьюнкт-профессор МГУ, член Ученого совета ИАН[17], один из авторов нового Гражданского уложения, ученый-цивилист, прошедший десятки бюрократических баталий, возглавивший Думу как кандидат, вызывающий наименьшее отторжение из всех – он был хитер как лиса. А начиная как специалист по римскому праву, он читал немало классических трудов и прекрасно понимал природу власти Империи. Основой было то, что Император, обладая абсолютной властью, все-таки вынужден был править, опираясь на благожелательное согласие подданных, потому он вынужден был делать то, что нравилось подданным или, по крайней мере, не вызывало у них отторжения. Так что роль Думы была намного важнее, чем это принято было считать. Пусть по закону Император мог без объяснения причин отклонить любой закон, вышедший из стен Думы, а также распустить Думу и на довольно длительное время не назначать перевыборы – в реальности все было по-другому. Дума представляла собой барометр общественного мнения и одновременно служила клапаном для спуска пара. И Император – по крайней мере, все последние Императоры – научились виртуозно использовать Думу в самых разных целях.

Дума позволяла выявить талантливых, а самое главное – умеющих нравиться народу политиков. Не счесть депутатов Думы, которым предложено было кресло министра, главы департамента, начальника управления СЕИВК, посла в зарубежных странах. Отклоняли такие предложения редко – за ними была реальная власть. Император внимательно следил за Думой и людей, которые ему нравились по деловым качествам или совпадению взглядов, пытался переманить к себе.

Был и отрицательный отбор. С откровенной злобой адьюнкт-профессор смотрел на некоторых своих коллег-депутатов и думал: «Господи, что они делают? Неужели они не понимают, что творят?» Не проходило и дня, чтобы в кулуарах Думы не заводились бы разговоры об ответственном правительстве, о реальной власти, о всяком прочем… но разговоры разговорами, а что на деле? Лидер эсеров в прямом эфире во время дебатов кинул в собеседника стакан. Один из депутатов-монархистов поступил еще проще: ударил в ресторане человека ногой по голове. Господи, ногой по голове, до чего дожили-то! И кстати, монархисты лишили его мандата. Третий депутат с удовольствием поучаствовал в полуночной передаче о сексе, наговорив там такого, что его долго склоняли по всей стране. Четвертый, пятый… Каждый такой скандал с удовольствием муссировался прессой, пока не случался еще более громкий. И на всем этом фоне Его Императорское Величество выглядел достойным и скромным человеком, со своими достоинствами и недостатками, но при этом с ответственностью, четким осознанием своей роли в жизни страны и общества. Ну да, Николай Третий позволил себе… немного лишнего в семейных отношениях. Было дело. Но ему и в голову не пришло участвовать в пикете в защиту прав содомитов, как это сделал один из его депутатов.

Проблема была еще и в том, что Его Императорское Величество был один, и даже если бы и хотел, не смог бы подать столько информационных поводов, сколько триста пятьдесят депутатов, почти каждый из которых вел себя, как свинья, дорвавшаяся до кормушки.

А люди видели это. Читали. Делали выводы. И главный среди них – нет, нам такого не надо…

Адьюнкт-профессор мечтал о чем-то вроде римского Сената. С суровым имущественным цензом для того, чтобы избирать, и еще более суровым и имущественным, и образовательным цензом – для того, чтобы быть избранным. Об этом он никогда ни словом, ни полсловом не заикнулся перед избирателями – но мечтал он именно об этом. О мраморных скамьях Колизея и исполненных достоинства сенаторах, произносящих чеканенные в граните речи, каждая из которых долженствовала войти в историю. Совсем не о той речи, которую на прошлой неделе произнес скандальный депутат Крестовоздвиженский, закончив ее паническим криком «Караул!», от которого вздрогнул весь Президиум.