Ветер вересковых пустошей Евстифеева Галина
– Да, он не такой, как все, но не молви ему об этом, – уклончиво прошептала Суль. Она не смогла открыть внучке истину о том, кто был её настоящим дедом.
– Бабушка, я хочу быть, как все, мне не нравиться быть ДРУГОЙ, – сказала Горлунг, подперев грязной ладошкой щеку.
– Ты ещё маленькая и неразумная, Горлунг. Боги ведают лучше нас, они наделили тебя очень сильным даром. Ты должна неустанно благодарить их за это, а не хныкать, – строго сказала Суль, – и навсегда уясни то, что я тебе скажу: ты будешь женой смелого, доброго воина, который станет конунгом, он будет тебя сильно любить, вопреки всему: твоим словам, твоим силам, твоим делам.
Горлунг с улыбкой посмотрела на Суль, ей хотелось такого же супруга, как конунг Ульв Смелый.
– У каждого из вас будет длинный путь друг к другу, путь через разочарования и тоску, – продолжила Суль, – но будет и счастье. Но главное, запомни, Горлунг, ты должна основать новый великий род, в котором в каждом поколении будут рождаться способные дочери, наделённые силой. Этот род будет иметь власть над обычными людьми, их будут бояться враги и остерегаться друзья. Вот главное твоё назначение в подлунном мире, ты – носитель силы, крови, которую нужно лишь улучшать, и когда-нибудь наш род будет править целой страной, огромной и бескрайней, богатой и сильной. Поняла?
Горлунг кивнула. Она поняла. К приезду Торина Горлунг уже знала о его жизни больше, чем две его жены, вместе взятые, но самое главное, она знала его грядущее.
И вот сейчас руны открыли для Горлунг то, что она ждала уже шесть солнцеворотов – грядут перемены, все: Торин, Марфа, Прекраса, и она будут богами подвергнуты испытаниям. Ведь неважно, в каких богов ты веришь, каким приносишь жертвы: и норманнские, и славянские боги любят проверять людей на прочность, испытывать их веру.
Горлунг, ухмыльнувшись, подумала о том, что тех, кто отказывается от своих богов и принимает других, чуждых, Один, как известно, не жалует и карает, так что для князя Торина грядут не лучшие времена. Он наконец-то получит по заслугам, ибо грядущие перемены ознаменуют начало угасания князя Торина, начало его мук и терзаний, приблизят к вратам Хеля.
– Инхульд, – позвала няньку Горлунг.
– Что, светлая? – появившись на пороге одрины, спросила нянька.
Инхульд не нравилось на Руси вообще и во дворе князя Торина в частности. Не любила она княгиню Марфу. Ведь именно она, Инхульд, воспитывала самого князя Торина, в ту нежную пору, когда юный князь нуждался в заботах няньки. А после Инхульд была приставлена к сиротке Горлунг, ей пришлось жить в доме, где хозяйничала ведьма – Суль. Её Инхульд тоже не любила, но боялась. И вот теперь здесь, в Торинграде, она живёт в крошечной комнатушке, вместе со своей воспитанницей, которую Инхульд тоже, к слову сказать, побаивалась, ведь неизвестно, что у них, знахарок, в голове, а то не угодишь чем, и порчу наведут, не пожалеют. Она, как нянька князя Торина, должна была бы быть здесь в почете, но княгиня Марфа решила иначе.
– Инхульд, доставай ткани да шкатулку матери, – сказала княжна.
– Ткани? Шкатулку? Да неужели, светлая, мы дождались наконец-то? – радостно запричитала нянька.
– Да, скоро, – бросила через плечо Горлунг.
Горлунг не особо любила няньку, скорее терпела, ибо, не будь Инхульд, будет на её месте другая, так уж положено девице: иметь если не мать, так хоть няньку. Кроме того, Инхульд была приставлена к своей госпоже с самого рождения, ещё матерью Торина, а потом вместе с ней поехала во двор Ульва, затем и на Русь. Инхульд связывала её с бабкой, ведь все они когда-то жили вместе во дворе конунга Ульва Смелого, она одним своим присутствием доказывала Горлунг, что Суль существовала.
Все трое: Горлунг, Эврар, Инхульд, ждали перемен, ибо когда-то по младости лет княжна открыла и няньке своей и рынде то, что грядёт. Они ждали сватовства княжича Карна к княжне Прекрасе, обговорённого князьями с особой потаённой радостью и нетерпением. Ибо ни для кого из них не было секретом, что Суль в своё время сказала Горлунг, что та будет женой конунга, и, поразмыслив, они пришли к выводу, что княжич Карн предпочтет Горлунг её сестре. Как ждали они, изгои двора князя Торина, этого момента, показать и доказать всем остальным, что пожалеют ещё люди, что их чурались, что ходили в их покои только за травами.
А сердце Горлунг грела одна из фраз, брошенных Суль: «Мужчины, предназначенные нам богами, увидев лишь раз женщину нашего рода, не могут жить без нас, они теряют голову навеки и отдают нам своё сердце, дабы мы в нём правили единолично». Вот и ждала княжна этого единственного раза, когда посмотрит на неё княжич Карн и полюбит так, что даже сияющая красота Прекрасы не сможет этому помешать. Горлунг хотелось доказать всем вокруг, что не хуже она сестры, а для этого, по задумке княжны, необходимо произвести впечатление и появиться внезапно.
Посему Инхульд и доставала из сундука, стоящего рядом с ложем княжны, ткани, привезённые дружинниками в благодарность за исцеление. На ложе выкладывались отрезы льдисто-голубого, бордово-красного, светло-серого, ярко-синего, янтарного, ярко-красного, кровавого, зелёного, чёрного цветов. Это было целое состояние. Пожалуй, никто и не догадывался, что у Горлунг хранятся такие изумительные ткани. Если бы княжна Прекраса увидела всё это великолепие, то, снедаемая завистью, обязательно устроила бы скандал.
Но самое главное хранилось в маленькой шкатулке, стоящей на самом дне сундука, это были украшения Виллему, перешедшие к Горлунг по наследству: шитые золотом головные повязки, две цепи золотые, ожерелье из перлов, широкие золотые браслеты, перстни. Кроме того, Суль подарила на прощание маленькой Горлунг серебряные броши, шитую серебром головную повязку и серебряный обруч, на обороте которого были начертаны руны удачи. Дружинники князя Торина тоже привозили княжне в благодарность украшения: золотой венец, украшенный перлами, золотые усерязи, бусы из перлов, хрусталя и коралла.
– Ох, светлая, нашьём мы тебе нарядов, – мечтательно сказала Инхульд, – и будешь ты у нас краше всех, а когда хозяйкой станешь во дворе княжича, ох, и поплачут они без тебя. Сколько времени у нас до приезда жениха?
– Руны молвят, что немного времени, я полагаю, что до червеня надобно управиться, – ответила Горлунг, задумчиво поглаживая ладонью ткани.
– Поскорей бы, хватит этой пустоголовой Прекрасе быть цветком этого двора.
Горлунг промолчала, мечтательно улыбнувшись. Как же ждала она червеня! Ей так хотелось доказать им всем, что она особенная, что она лучше Прекрасы.
Не одна Горлунг ждала приезда княжича Карна и сватов, княжна Прекраса тоже готовилась к приезду жениха, только в отличие от сестры она точно ведала, когда ждать княжича Карна. Поэтому и платья её шились и расшивались уже давно. Хотя княжна Прекраса была уверена, что, увидев её красоту, княжич влюбится в неё, даже если она будет в простом навершнике, но лучше, конечно, предстать во всей красе.
Глава 5
Червень, 861 год н. э., Северная Русь, Торинград
Лето принесло в Торинград долгожданное тепло, казалось, солнечные лучи не только согревают тело людское, но и душу. Здесь, на севере Руси, даже летом не было поистине жарко, скорее – тепло, но не настолько, чтобы не подтапливать очаг в гриднице перед утренней и вечерней трапезой.
Приход лета ознаменовал окончание ожидания для всех, живущих в Торинграде. Закончилась лютая зима и холодная весна, вскоре окончится и девичество любимой дочери княжеской, а пока завершались приготовления к сватовству княжны Прекрасы.
Все ждали приезда князя Фарлафа и княжича Карна. Торин – с болью в сердце, он словно прощался со своей землей, ему было горько думать о том, что её унаследует чужой сын, Марфа – с тоской и печалью, ибо уже начала прощаться с любимой дочерью, а обе княжны – с нетерпением, ибо каждая жаждала перемен в судьбе.
Во дворе князя Торина кипела неустанно работа: княгиня Марфа проверяла запасы различных яств, и если чего-то, по её мнению, не хватало, пополняла кладовые. Девки теремные не выпускали из рук тряпок, мыли и чистили гридницу, одрины, коптильню, кладовые, и даже заборол. Княжна Прекраса мерила наряды, выбирая самый богатый, чтобы не осрамиться перед гостями высокими. А дружинники пуще прежнего упражнялись в ратном деле, надеясь вышибить дух из дружинников князя Фарлафа.
Княжна Горлунг же, не покладая рук, шила и расшивала платья, в надежде очаровать княжича Карна. За этим занятием и застал её верный Эврар, зайдя однажды днём в лечебный покой.
Горлунг сидела у окна, тонкая игла быстро сновала в её пальцах. Она оторвалась от шитья и посмотрела на вошедшего. Рында затворил за собой дверь, и, присев на лавку у её ног, сказал:
– Всё готово, светлая, сделали.
– Правда? Так скоро? – удивлённо вскинув брови, молвила княжна. – Ох, Эврар, что бы я без тебя делала? Лишь на тебя одного я могу положиться. Покажи.
Рында, довольно крякнув, развернул тряпицу, которую держал в руках, и солнца свет заиграл на отполированном лезвии кинжала. Сам кинжал был с деревянной ручкой, тёмно-красной, украшенной затейливой резьбой, лезвие широкое и острое отражало лицо княжны. Горлунг, повертев кинжал в руках, нанесла иглой на рукоять маленький знак, который был не заметен при беглом осмотре кинжала. Довольно осмотрев дело рук своих, она, зажав лезвие между ладоней, долго шептала молитвенные слова, потом провела тонкими пальцами по острию кинжала, из едва заметных порезов потекла на лезвие алая кровь. Протерев кинжал тряпицей, княжна молвила:
– Ну, вот и всё, можно отдавать ему.
Горлунг по старой привычке звала Торина только «он», и никак иначе. Казалось, для неё не существует ни его имени, ни с таким трудом добытого им звания. Нет, так же, как и Суль, она не считала нужным называть его как-то иначе, князь был для неё безымянным, просто «он».
Смеркалось. Княжна отложила шитьё и молча смотрела в окно. Вечерний лёгкий ветерок, влетавший в комнату, трепал выбившиеся из косы пряди. Вскоре пришла Инхульд и принесла ужин для троих. Молча отужинав, они так же безмолвно расселись по лавкам. Вообще молчание в покоях старшей княжны было вещью естественной, казалось, что она, словно болезнью, заражала всех своей немногословностью.
– Инхульд, – внезапно позвала няньку Горлунг.
– Что, светлая? – недовольно отозвалась нянька.
– Нынче вечером отнеси ему кинжал, – не глядя на неё, сказала княжна.
– Ему? Конунгу? – боязливо переспросила Инхульд.
– Да, ему, – уверенно молвила Горлунг, – скажешь, что дар от меня, что на рукоятке вырезаны руны, приносящие удачу в охоте.
Нянька в ужасе смотрела на хозяйку, упав на колени, она цеплялась за подол одеяния Горлунг.
– Не губи меня, светлая княжна, самой матерью Фригг заклинаю тебя, пощади, – залепетала Инхульд, – конунг убьёт меня на месте за такую дерзость.
– Не убьёт, – спокойно возразила княжна.
– Убьёт, как пить дать, убьёт, – шептала нянька, – и придётся мне кончину свою встретить на чужбине далёкой, не губи меня…
– Не будет нынче смерти твоей. Это я тебе говорю. Ступай, – не обратив внимания на мольбы няньки, молвила Горлунг, – и передай всё, что я велела.
И вот, во время вечерней трапезы в гриднице князя Торина, Инхульд на подгибающихся от страха ногах стояла возле дверей трапезной залы, боясь войти. Она хорошо помнила скверный нрав отца князя Торина – конунга Борна Хмельного, славившегося жестокостью, помнила, как боялись домочадцы попасться ему на глаза, когда тот пребывал в дурном настроении. И вот теперь, моля богов, Инхульд твёрдо знала, что это последний день её жизни, ибо не простит ей князь такого нахальства – явиться от опальной дочери с даром, да просьбой прийти в случае удачной охоты за благодарностью. И все уверения Горлунг о том, что норны не оборвут нынче нити жизни Инхульд, последняя не брала в расчёт.
Собрав всю волю в кулак, тихо отворив дверь в гридницу, вошла Инхульд, опасливо поглядывая на князя Торина. Тот восседал во главе общего длинного стола, застеленного небелёным полотнищем и заставленного различными яствами. По обе стороны от стола стояли длинные резные скамьи, на которых сидели дружинники. В гриднице было шумно от весёлых воинов и душно от паров браги, выпитой ими.
Торин сразу заметил, что в гридницу вошла старуха. Прищурив глаза, смотрел он на приближающуюся к нему ссохшуюся фигуру. Князь не мог вспомнить, где он видел её раньше, ибо память редкого мужчины хранит воспоминание о той, кто его нянчил. Да что там! Князь Торин с трудом воскрешал в памяти черты лица той, кто даровал ему жизнь.
– Приветствую тебя, конунг Торин, – начала дрожащим голосом Инхульд, поклонившись правителю.
«Конунг» – это слово пробудило в его душе непрошенную грусть. Ведь Торин так хотел, так чаял быть конунгом, правителем на норманнской земле, а он… носит титул «князь» в чужой далёкой стороне. И тут внезапно князь понял, кто стоит перед ним, только тот, кто прибыл из Норэйг, мог его назвать конунгом, выходит, это нянька Горлунг. И нехорошее предчувствие закралось в княжескую душу.
– Приветствую тебя! – рявкнул Торин.
– О, великий конунг, разреши мне молвить слово, – взмолилась Инхульд, сжавшись от грозного ответа.
– Молви, – также резко бросил князь.
– Светлая княжна Горлунг желает тебе, конунг, здравия долгие лета. Прослышав про знатную охоту, что собираешь ты, конунг, она шлёт тебе дар свой.
И Инхульд протянула князю Торину кинжал отменного качества, который был настолько хорош, что князь невольно залюбовался. Торин взял его, рукоять кинжала ловко легла в большую сильную ладонь, словно он был сделан на заказ по обмерам его руки искусным мастером.
– Светлая княжна Горлунг просила передать, что на рукояти кинжала начертана руна, помогающая при охоте. Руна начертана княжной столь искусно, что не всякому глазу будет видна, – торопливо заговорила Инхульд, – также княжна молвила, что с таким кинжалом ни один зверь от тебя не уйдёт, на скольких ногах он бы ни был.
– Передай Горлунг мою благодарность, – сказал приятно удивлённый князь. Он восхищённо глядел на традиционные норманнские узоры, украшающие рукоять кинжала.
– Конунг Торин, светлая княжна Горлунг испрашивает твоего позволения прийти к тебе после охоты, и узнать из твоих уст, помог ли тебе сей кинжал, – произнесла самые страшные слова нянька, те слова, ради которых и была она послана госпожой своей.
Князь Торин, разгорячённый брагой, которую отменно варила одна из рабынь, был, после полученного дара в благостном настроении. Кинжал радовал его глаз и сердце, норманнские узоры на рукояти воскрешали в памяти далёкие года, прошедшие в набегах, и, на диво самому себе, Торин на просьбу, высказанную нянькой дочери, ответил согласием. Хотя после очень жалел об этом.
Низко поклонившись, вышла Инхульд из гридницы, сама не веря тому, что осталась жива.
Глава 6
И настал тот великий и ожидаемый всеми день – прибыли в Торинград князь Фарлаф и княжичи Карн и Рулаф, в сопровождении многочисленной дружины.
Княжна Прекраса металась по своим покоям, словно зверёк, пойманный в силки, расставленные опытным охотником. Как тяжело далось ей ожидание, ибо терпение не было одним из достоинств княжны. Сколько раз она представляла встречу с княжичем Карном! Всякий раз живое воображение княжны рисовало ей встречу по-разному, неизменным оставалось только одно – Карн будет очарован ею с первого взгляда.
Но больше всего тревожило Прекрасу одно: а что, если княжич Карн не пригож собой? Если он некрасив? Как быть тогда, как жить с немилым сердцу супругом?
Накануне вечером князь Торин велел готовиться к завтрашнему пиру, который будет после приезда князей и княжичей. И как ни просила Прекраса отца посмотреть на приезд жениха, князь ответил отказом, да, ещё и бросил обидные слова:
– Прекраса, ты ведёшь себя, словно девка теремная, безродная. Я выбрал тебе жениха, значит, он достоин этого, я не могу ошибиться. На пиру ты будешь представлена князю Фарлафу и его сыновьям, а пока не до тебя и твоих глупых речей. Выдумала, встречать! Вот станешь женой и выбегай навстречу, а пока сиди в светлице и жди, как и положено девице. А то смотри у меня, дочь, я и передумать могу, запрещу тебе на пиру показываться и увидишь жениха впервые лишь на брачном пире!
Прекраса обиженно поджала губы, но спорить с отцом не стала, лишь тяжело и громко вздохнула, да ушла к себе в покой. Так лишилась княжна надежды узреть суженого пораньше, разрешить терзания душевные. Но верную подруженьку Агафьюшку, ведь не запретил князь послать, поглядеть на княжича.
И вот теперь княжна Прекраса не находила места. Нервно мерила она светлицу маленькими торопливыми шагами, а Агафья всё не шла и не шла. Видимо, не хорош княжич собой, раз так долго нет её, не хочет верная подружка расстраивать госпожу.
Наконец-то отворилась дверь в светлицу княжны и вбежала запыхавшаяся Агафья, видимо, торопилась к госпоже своей, бежала, и от этого выступили крохотные капельки пота на молочно-белом гладком челе прислужницы, несколько медно-рыжих прядей выбились из держащей их повязки, да и коса растрепалась.
– Ну, что же ты, Агафьюшка, так долго, я уж заждалась тебя, – капризно протянула княжна.
– Так княгиня Марфа работы много поручила, пока управилась, вот и сразу к тебе, княжна, побежала, даже передохнуть не успела, – дрогнувшим голосом, надув губы, молвила Агафья.
– Ну, Агафьюшка, ну, милая, прости, не со зла я ведь. Не томи душеньку мою, скажи, видела его? Каков он собой? Вняла ли Лада моим молитвам? – прошептала Прекраса.
– Ох, княжна, видела и его, и братца его младшего, – нарочито медленно проговорила подружка.
– Ну, и каков он? – нетерпеливо спросила княжна.
– Уж, не знаю, кто из них двоих княжич Карн, но оба брата хороши собой, пригожи.
– Пригожи? – переспросила Прекраса.
– Да, пригожи, хоть и не так, как наш Яромир, но всё равно приятной наружности, – заверила её Агафья.
– Не так, как Яромир? – разочарованно протянула княжна.
Яромир – мечта всех девок теремных, дочерей и жён простого люда Торинграда, был проклятием их отцов, братьев и мужей. Новый дружинник князя Торина настолько был хорош собой, что невольно смотрели ему вслед шустрые девичьи глаза. А он, в свою очередь, зная, что одним взглядом светлых янтарных глаз покоряет девичьи сердца, был донельзя самовлюблённым молодцем. Казалось, что всё в нём прекрасно, и даже шрам, пересекающий левую щеку от виска до уголка пухлых, чётко очерченных губ, его только красит. Кроме всего прочего, Яромир был счастливым обладателем лёгкого влюбчивого нрава, во всех женщинах видел красавиц, каждой торинградской девице было счастьем пройти мимо него, ибо он не упускал случая и прижимал их к сильной груди, целовал устами медовыми. За что и прозвали его Любостаем местным, но, произнося это скорее ругательное прозвище, всё женское население Торинграда счастливо вздыхало. Да и сама княжна Прекраса смотрела издали на красавца Яромира и томно вздыхала, втайне надеясь, что и её суженый будет так же хорош собой.
– Княжна, Яромир хоть и красив, яко пламя, да только греет он многих, – назидательно сказала Агафья.
– Права ты, Агафьюшка, права, – протянула Прекраса.
– А жених твой и брат его сероглазые, русоволосые, статные молодцы, гордость любых родителей.
– Правда? – захлопав в ладошки, спросила Прекраса, – ох, милая ты моя, как же ты меня успокоила!
И, раскинув руки в стороны, княжна, смеясь, закружилась на месте, счастливая и довольная. Подруга её верная лишь головой качала, видя сие недостойное княжны поведение.
А потом принялась княжна мерить наряд, который будет на ней на пиру. Праздничное, шитое перлами да золотом платье нежно-розового цвета, подчёркивающее молочную белизну кожи Прекрасы, открывало у ворота сорочку белоснежную, тонкую, словно паутинка. Мягкие тонкие светлые сапожки из телячьей кожи выглядывали при каждом шаге княжны, показывая маленькую ножку. Венец из чистого золота, начищенный и блестящий, удерживал золотые волосы княжны так, что были видны усерязи, украшавшие виски. Пара золотых браслетов, шириной с мужскую ладонь, с изображением птицы Гамаюн, квадратные перстни, закрывавшие почти все пальчики княжны, завершали образ прелестницы.
– Ну, как я, Агафьюшка? – смеясь, спросила Прекраса, хорошо зная, что она красива.
– Хороша, ты, княжна, как никогда, – искренне заверила её Агафья.
И Прекраса, уверенная в своей неотразимости, с замиранием ждала завтрашний пир.
Княгиня Марфа сидела на ложе в своей одрине, готовилась к пиру, она уже была полностью одета для вечерней трапезы, но думы, терзавшие её, заставляли потерять счёт времени и не спешить в гридницу. Не каждый день приезжают сваты к единственной дочери, приезжают, чтобы забрать навсегда, в чужой дом.
Марфа, в отличие от Прекрасы, видела княжича Карна, и он ей понравился. Пригожий, статный молодец, весёлый. Но только неспокойно было материнское сердце, тревога его снедала.
Боялась княгиня за доченьку свою единственную, за то, как сложиться судьба её во дворе князя Фарлафа, ведь именно там будут жить молодые, покуда не построен им будет свой двор, между владениями отцовскими. А сколько придётся ждать своего двора, не ведал никто, даже князья, ибо дело это не быстрое.
А покуда двор не построен, будет Прекраса жить в Фарлафграде, где хозяйкой княгиня Силье. Не любила Марфа жену князя Фарлафа, хотя хозяйкой та была отменной. В отличие от Виллему княгиня Силье дождалась мужа с чужих берегов в покое и здравии, и вместе с ним поехала на Русь. Будучи женщиной разумной, она приняла богов славян, с почётом встречала волхвов, и местный люд не оскорбляла. Но дом княгини Силье был тих и покоен, меньшие жёны князя боялись её, помыкала Силье ими, словно рабынями. Ох, не то это место, где могла бы красавица Прекраса жить, не кручинясь, вольной пташкой.
Вот и боялась Марфа, что затихнет, замрёт Прекраса, не выдержит житья там, сломится её веселый дух, как сломилась некогда сама Марфа. Не будет более слышен весёлый чистый, словно звон колокольчиков, смех княжны, потухнут небесно-голубые очи, скроется чудный волос под повойником шитым, и ничем не будет напоминать жена княжича Карна прежнюю Прекрасу.
И так печальные мысли завладели княгиней, что не смогла она более находиться в одрине, и, накинув шаль на плечи, вышла во двор. Благо, что князья, княжичи, и почти вся дружина обоих князей были на ратном поле, смотрели на бои дружинников.
Княгиня, понурив голову, медленно брела по дорожкам, размышляя о судьбе дочери. Настолько задумалась Марфа, что не увидела идущего навстречу дружинника, а его не заметить было достаточно сложно, ибо это был воин исполинского роста, с короткими седыми волосами (говорили, что они поседели не по годам рано, в первом бою), его нос, сломанный не единожды, был немного свёрнут в сторону. И только когда дружинник окликнул её, Марфа заметила его.
– Приветствую тебя, княгиня, – сказал дружинник.
– Здравствуй, Даг, – заливаясь румянцем, сказала Марфа.
– Что же ты так задумалась, княгиня, что даже меня не заметила. А незамеченным я был лишь однажды, – весело сказал Даг.
– Правда, и кто тебя не заметил? – спросила Марфа.
– Однажды слепой старец наткнулся на меня, – смеясь, ответил дружинник, – может, кто из дружинников князя Фарлафа обидел тебя, княгиня? Уж больно печальная ты идёшь.
– Да, нет, что ты, Даг, просто дочь единственную сватают, как тут не задуматься? – грустно сказала княгиня.
– Что ты, княгиня, о пустом думаешь? Раз князь Торин выбрал княжича Карна в супруге дочери, знать, достоин тот чести такой. Князь наш мудр, он не ошибается, – уверенно сказал Даг.
– Да, князь мудр, – склонив голову, прошептала Марфа, и, бросив последний взгляд, полный страсти, на Дага она пошла прочь от него, своего постоянного искушения.
А дружинник, поражённый, так и остался стоять, думая о том, не показалось ли ему, и был ли тот призывный взгляд, которым княгиня одарила его.
Князя же мудрого тоже терзали думы, и также невеселые. Вот потому и бои дружинные были ему не в радость, удовольствия не получал, глядя, как бьётся его дружина с воинами князя Фарлафа.
Торин вспоминал, как князь Фарлаф довольным взглядом обводил двор Торинграда, так, словно он здесь хозяин. Да и сам княжич Карн смотрел вокруг так, словно Торинград уже его, словно он, Торин, здесь лишь тиун какой-нибудь.
Торин покосился на стоящего по правую руку от князя Фарлафа Карна, княжич не сводил горящих глаз с воинов, что бились на потеху гостям высоким. Вот что значит не иметь наследника! И приходится свою землю отдавать мальчишке чужому, который ещё слишком молод, беспечен, он не оценит его землю. Как пить дать, не оценит.
Глава 7
Вечер выдался на удивление холодным, ветреным и каким-то серым, словно сами боги были против всего живого в тот день. Казалось, что наступила осень. Торинградский князь словно решил бросить вызов богам, устроил праздничный ужин такой, что не посрамил бы самого великого конунга. В гриднице был затоплен очаг, целое дерево весело полыхало, давая тепло всем сидящим за княжеским столом. Огонь окрашивал стены в желтовато-оранжевый цвет, заставляя вспомнить о недавнем солнышке, что пригревало землю.
Княгиня Марфа потрудилась на славу, Торин, сколько ни оглядывал гридницу, так и не смог найти какого-либо изъяна в приготовлениях хозяйки к пиру. Накануне вымытая дочиста трапезная зала казалось очень уютной и светлой, выскобленные деревянные стены были цвета чистого песка. Создавалось впечатление, что в стенах залы был маленький островок тепла и уюта, который так и манил гостей и жителей Торинграда.
За застеленным белоснежной скатертью столом собрались княжеские семьи и дружинники обоих князей. Во главе стола восседал князь Торин, одетый в четь праздничного пира в тёмно-синий кафтан, расшитый спереди золотом, на плечо левое небрежно накинуто корзно. Синие шаровары заправлены в сапоги из мягкой телячьей кожи, голову князя покрывала тёмно-синяя шапка, расшитая золотом, а по краю бобровым мехом.
По правую руку от князя Торина сидел князь Фарлаф – широкоплечий седой мужчина среднего роста с длинным крючковатым носом. Фарлаф был в сером кафтане и корзно, из-за этого он в неясном свете очага, казалось, был высечен из камня. Князь осматривался вокруг, стараясь делать это незаметно, не злить лишний раз Торина. Фарлаф прекрасно понимал горечь друга, его горе от отсутствия наследника, но в то же время ничего не мог поделать с собой – он радовался удаче, свалившейся на голову сына. Пусть сам Карн ещё не понимал этого, но Фарлаф, который знал, как тяжело построить град, не мог не оценивать будущие владения сына.
Далее за князем Фарлафом сидели княжич Карн и княжич Рулаф, удивительно похожие между собой, они даже одеты были оба в зелёные кафтаны, что привело к тому, что их все путали между собой. Русые волосы обоих были коротко подстрижены, серые глаза с любопытством взирали на всё вокруг. Единственным, что отличием братьев, было то, что щёки Рулафа ещё не утратили детской округлости.
По левую руку от Торина сидела княгиня Марфа в богатой шитой золотом ферязи красивого голубого цвета, и повойнике, который венчал широкий золотой обруч. Рядом с княгиней сидела Прекраса, вся бело-розово-золотистая, красивая, как никогда.
Княгиню и княжну редко приглашали трапезничать в гридницу, но сватовство делало их присутствие за столом желательным, особенно для княжича Карна.
Пир шёл своим чередом: князья вели степенную беседу о погоде, урожае и охоте, дружинники негромко (всё-таки за столом княгиня) переругивались, спорили и тут же мирились. Яромир шутил и задирался громче всех, привлекая внимание не только воинов, но и рабынь, разносящих блюда, они то и дело пытались подсунуть ему кусок побольше, но он во хмелю не замечал этого. Княгиня Марфа изредка бросала полные нежности взгляды на Дага, но тот не видел ничего, кроме кубка с брагой, он даже не замечал дружинных перепалок.
Княжич Карн довольно глядел на будущую жену: пригожа, что тут скажешь, услада для взора, много радости доставит её красота на ложе супружеском. И, увидев, как княжна поспешно отвела свой взор от него, Карн довольно улыбнулся.
А княжича Рулафа не интересовало местное веселье, все помыслы его теперь принадлежали княжне Прекрасе, ибо был он покорён ею с первого взгляда. И чёрная зависть по отношению к брату терзала Рулафа, ведь именно Карну, рождённому на год раньше него, выпадет счастье иметь столь прелестную жену.
Сама же Прекраса осталась довольна внешностью жениха своего, ничего отталкивающего в нем не было, как и не было сияющей золотой красоты Яромира. А жаль, как жаль. Она стрельнула взглядом в сторону дружинников, где раскрасневшийся от выпитого Яромир что-то громко рассказывал соседям по столу.
– Княгиня Силье будет рада принять такую красивую дочь в доме, – довольно проговорил князь Фарлаф, – пока будем строить им двор, друг мой, Торин, твоя дочь станет нам родной и горячо любимой. Думаю, начнём строить со следующего травеня.
Марфа фыркнула про себя, не поверив, что холодная и надменная Силье сможет полюбить её дочь, но глаз поднять на князей не посмела.
– Да, ты прав, мой друг, как только сойдут снега, просохнут дороги, так и начнём возводить новый двор, а ты, Карн, собирай дружину, верных людей, на которых можно положиться в трудный миг. Наши с твоим отцом дружины не подвели нас ни разу, и мы теперь правители, так что запоминай и мотай на ус науку нашу, ведь оба мы тебе теперь отцами будем, – добродушно учил Карна Торин.
– Вот Карн и обзавёлся ты ещё одним отцом, – улыбнувшись, сказал Фарлаф – с такими родителями не пропадёшь.
Княжич Карн улыбался и кивал, не смея встревать в разговор отца и родственника будущего, в этот момент взгляд его упал через стол на свою наречённую, которой в тот момент блюда меняли. И поднял княжич взор на девку теремную, блюда разносившую, и присвистнул про себя от зрелища этого. Рыжая толстая коса спадала на плечо левое, молочно-белая кожа с россыпью легких веснушек, пухлые губы и глаза светло-карие, лукавые. Ох, и хороша же!
Агафья, почувствовав взор на себе чей-то, подняла глаза, и, увидев, как глядит на неё княжич, призывно улыбнувшись, пошла к выходу из гридницы. Возле двери она, словно случайно, обернулась, и послала томный взгляд неотрывно следившему за ней Карну.
Вот в этот момент и потеряла наречённая невеста для княжича былую прелесть, нет, он видел, что она красива чистой невинной прелестью, но мысли его занимала рыжая бесстыдница. И весь оставшийся пир думал Карн лишь о том, как заманить прислужницу в свою одрину, но так, чтоб об этом не прознали князья, ибо негоже жениху так вести себя в доме отца невесты своей.
А пир продолжался, дружинники из тех, что на ногах ещё держались, перешли от стола к очагу, и, рассевшись, слушали скальда князя Фарлафа. Бьорн Путешественник рассказывал им об одном из славных норманнских героев, из тех, что не страшились никакого врага, и из сечи доброй выходили без царапины единой. Его рассказ плавно переходил от битвы к битве, скальд приукрашивал легенду, заставляя слушателей внимать ему с открытым ртом. Даже славяне почтительно притихли и жадно ловили каждое слово Бьорна, уж больно интересно было слышать о чужой земле и странствиях смелого мужа.
В тот момент, когда скальд перешёл к рассказу о самой захватывающей битве, отворилась дверь в гридницу и вошла молодая женщина. Мало кто обратил на неё внимание: князь Фарлаф переговаривался с сыновьями, Марфа и Прекраса сидели молча, не отрывая взор от блюд, боясь не угодить Торину, дружинники слушали скальда. И лишь князь Торин неотрывно следил за приближающейся к нему худенькой фигуркой.
Князь отмечал, что старшая дочь по-своему красива, нет, её нельзя сравнить с Прекрасой, но ничего отталкивающего, неприятного взору в ней нет. Больно худа она, нет в её фигуре манящих округлостей, но зато держится гордо, будто хозяйка она здесь всем и всему.
Горлунг постаралась на славу и выглядела миловидной и даже хорошенькой: чёрные волнистые волосы длиной до пояса удерживались серебряным обручем, тем самым, что когда-то подарила ей Суль. Бордово-красное платье, расшитое чёрными нитками, плотно облегало худощавую фигуру, подчёркивая тонкую талию, в вороте виднелась тонкая белоснежная сорочка, выгодно контрастирующая с кровавым цветом платья и смоляным волосом княжны. Чёрные брови казались мазками сажи на бледном лице, они плавно изгибались над чёрными глазами, беспокойными, жестокими, смелыми, зовущими… глазами его любимой Суль.
Сколько лет прошло, а этих глаз Торин не забыл и не забудет никогда, и вот такие же глаза у дочери, удивительно. Князю всегда казалось, что Прекраса чем-то похожа на жену конунга Ульва, золотыми волосами, белой кожей, хотя он всегда осознавал, что у Суль локоны немного темнее, а кожа редкого оттенка, словно светлый мёд. Но теперь Торин осознал, что самой привлекательной чертой в Суль были глаза, страстные, беспокойные, злые. И как ни смешно это было, но все его златокудрые наложницы, рабыни, так же мало напоминали Суль, как Марфа или Виллему. По-настоящему похожа на Суль была лишь Горлунг, и дело не во внешнем сходстве, нет, главное, что их роднило – это тёмная душа и жёсткий взгляд чёрных зовущих глаз.
А Горлунг смело смотрела на князя Торина, но душу её сковал страх липкий, противный, всеобъемлющий, она ожидала, что Торин выгонит её из гридницы, изгонит с позором, не даст даже слова молвить, и тогда ей придётся искать ещё какой-нибудь повод, чтобы её увидел княжич Карн.
Глядя на князя, Горлунг замечала, что он постарел с тех пор, когда она видела его в последний раз, это не могло не вызвать ликования в её душе. А ещё больше радости вызывало в ней то, что недолго осталось ему жить здесь, в подлунном мире. Она это знала, так же чётко, как то, что завтра будет новый день.
Заметив, что князь нахмурился, Горлунг собралась, словно кошка перед прыжком, и, поравнявшись с его креслом, громко молвила по-норманнски:
– Приветствую тебя, конунг Торин.
Князья, услышав родную речь, встрепенулись, переглянулись. Заметив это, княжна добавила:
– Приветствую тебя, конунг Фарлаф.
Фарлаф довольно кивнул, Торин последовал его примеру, оба они с интересом смотрели на Горлунг, не выказывая ни малейшего недовольства. От этого княжне показалось, что кровь побежала по её жилам быстрее, и оледеневшие от страха пальцы стали согреваться.
Марфа испугалась, что появление старшей дочери может вызвать недовольство супруга. Она сжалась в комочек, и только заметив интерес, с которым Торин взирал на дочь, расслабилась и тоже посмотрела на Горлунг. То, что она увидела, успокоила княгиню. Старшая дочь не могла сравниться с её любимой Прекрасой. По-своему она привлекательна, но больно черны волосы, брови и глаза, чтобы быть красивой. Да худа, словно не кормят её совсем. То ли дело статная округлая фигура её Прекрасы. Но одно лишь преимущество было у Горлунг перед Прекрасой – осанка княжеская, гордый поворот головы, прямая спина.
Прекраса, лишь мельком взглянув на сестру, нашла её некрасивой: бледная кожа, без намёка на румянец, не то, что у неё, Прекрасы. Чёрные волосы, словно у рабыни хазарской, злые глаза. Не соперница она ей. Кто позарится на такую? Видно, век ей придётся куковать в покоях своих, лечить болячки девок теремных да воинов. Не то, что ей, Прекрасе, жить, мужем любимой.
Княжичи посмотрели на Горлунг без интереса, ибо все мысли их уже были заняты девицами местными.
И лишь князь Фарлаф понимал, о чём думает друг, глядя на дочь свою старшую, кого он вспоминает. Вот значит она какая, внучка жены Ульва Смелого, но нет в ней ничего от сияющей красоты бабки, миловидности матери, в ней много от отца: тонкий нос с хищно вырезанными ноздрями, прямой жестокий взгляд. Только глаза, кого-то они напоминают, но кого? Фарлаф не помнил, память его не хранила воспоминаний о прекрасных глазах Суль. И всё же, решил про себя Фарлаф, нельзя от Горлунг глаз оторвать, что-то заставляет смотреть на неё.
А Горлунг, посчитав, что поприветствовала всех, кто заслуживает этого, продолжила:
– ОТЕЦ, – четко и громко сказала она, – я пришла узнать, помог ли тебе дар мой в охоте прошедшей? Али подвёл тебя кинжал мой?
– Нет, не подвёл, – медленно сказал Торин, – благодарю тебя, Горлунг за него, уважила ты меня.
– Вот и славно, – довольно сказала княжна, – ну, позволь, конунг, откланяться.
– Ступай – милостиво молвил князь.
И только после этого взгляд княжны упал на княжичей, в отличие от остальных, она сразу поняла, кто из них княжич Карн. Княжич, с которым могущественные норны связали её судьбу. Посмотрев в упор на Карна, Горлунг отвела равнодушный взгляд от будущего супруга, и пошла к выходу из гридницы. Дружинники, увлекшись рассказами Бьорна Путешественника, даже не заметили её визита в общую залу.
Глава 8
Пир окончился довольно поздно, гости засиделись допоздна, однако князь Торин остался доволен тем, как прошла трапеза. Князья и княжичи разошлись по одринам, дружины были размещены в дружинной избе, тем же, кому места в избе не хватило, расположили прямо в гриднице.
Хмельные дружинники спорили и переругивались, голос Яромира было слышно даже во дворе. Дозорные несли службы на забороле, им тоже сегодня в честь праздника были поданы блюда с княжеского стола. Всё было покойно во дворе Торинграда, но в душах его обитателей бушевали грозы.
Князь Торин, находясь в хмельном подпитии, решил удостоить жену ночным визитом. И войдя, с кубком полным браги, в её одрину, окинув взором спящую Марфу, присел на край её ложа.
Волосы Марфы, некогда густые и красивые, поседели и поредели, кожа на шее обвисла, она и раньше, по мнению Торина, не блистала особой красотой, но теперь он находил её просто отвратительной. Князя терзали мысли о том, что Суль, несмотря на возраст, сохранила красоту, и спустя десять солнцеворотов выглядела всё так же прелестно, как и в первую их встречу. А ведь на момент его свадебного пира с Вилемму ей было лет примерно столько же, сколько и Марфе сейчас, но разве можно их сравнить? Нет, и ещё раз нет. Ибо Суль исключительная женщина, почти богиня, а его жена просто баба.
И, осушив большими глотками кубок, Торин грубо схватил Марфу за волосы. Княгиня проснулась и в ужасе смотрела, как муж рвет на ней ночное одеяние. Муж, законный муж, которому и слово против сказать нельзя, которого сам Род послал ей.
Княжна Прекраса от волнения долго не могла уснуть, ведь сегодня она наконец-то увидела суженого. Ох, он обязательно будет добр и нежен, ведь так восхищённо глядел на неё! Хотя ближе к завершению пира мечтательный взгляд уже редко останавливался на ней. Прекраса нахмурилась, но никакие силы в подлунном мире не могли заставить её усомниться в своей привлекательности. Поэтому княжна пришла к выводу, что княжич Карн просто устал с дороги, да пир был долгий, утомительный.
И Прекраса продолжала рисовать в воображении красивые картинки будущего бытия, жизни мужней жены.
Княжичу Карну не спалось тоже, но, в отличие от наречённой, его воображение не рисовало ему картины счастливой семейной жизни, нет, ему мечталось совсем об ином.
Убедившись, что всё смолкло во дворе князя Торина, Карн вышел из одрины на поиск рыжей красавицы. Он не боялся, что кто-то его увидит, ведь разве не может человек ночью выйти в уборную? Тихо ступая, княжич шёл по пустым коридорам и покоям в поисках прелестницы, покорившей его бесстыдным взглядом. Но её нигде не было, коридоры были пусты, а из гридницы раздавался пьяный храп. Карн разочарованно вздохнул и развернулся, чтобы идти обратно в отведённые ему покои. Но в этот момент княжич увидел её.
Агафья стояла возле двери в ткацкую, перебирая пальчиками кончик косы. Увидев, что она замечена тем, ради которого пришла, девка теремная медленно пошла по коридору в сторону одрин.
Княжич её быстро догнал, и, зажав рукой рот, потащил в свою одрину, быстро, теперь уже боясь оказаться замеченным. Лишь только закрылась за ними дверь одрины, он выпустил Агафью, она, выражая притворное возмущение, жарко зашептала:
– Что это ты, княжич, делаешь? Как не совестно тебе нападать на девиц беззащитных в доме, где ты гость?
– Разве ты против этого? – улыбаясь, спросил Карн.
– Ага, против, меня же госпожа моя ждёт, – сказала Агафья, – невзлюбит меня за нерасторопность ещё.
– Как зовут тебя, красавица?
– Агафьей величают, – посмотрев на княжича лукавым, полным обещания взглядом, ответила она.
– А госпожа, которая ждёт тебя, это княгиня Марфа? – спросил Карн.
– Нет, княжич, это невеста твоя наречённая.
– И что, сильно тебя невеста моя ждёт? – лукаво осведомился княжич.
– Сильно, я же сказки ей рассказываю на ночь, без них она не уснёт, – улыбаясь, молвила прислужница.
– Сказки? – усмехнулся он.
– Да, сказки о добрых молодцах и прекрасных девах, – молвила Агафья с придыханием.
– И что же в сказках делают добры молодцы и прекрасные девы? – поинтересовался княжич.
– Что боги велят, то и делают, – уклончиво ответила прислужница.
– И что же, ты только в услужении у княжны находишься? – спросил Карн.
– Нет, княжич, ещё и княгиня Марфа даёт мне указания.
– Сегодня княгиня Марфа велела тебе быть здесь, – прошептал ей на ухо княжич, – разве ты не помнишь? Неужели запамятовала? Как нехорошо, придётся княгине пожалиться на тебя.
И с этими словами ладонь княжича легла на покатое плечо Агафьи, нежно поглаживая, а лицо склонилось к шее длинной, щекоча дыханием жарким. Она засмеялась и притворно испуганно зашептала:
– Ой, не губи, княжич, не жалуйся княгине, она ведь обязательно накажет меня за память плохую.
– Разве могу я такую красоту подвергнуть наказанию? Нет, не посмею. Мы – добры молодцы – народ жалостливый, – целуя её шею, шептал Карн.
И прижалась к княжичу Агафья всем телом, изогнулась в объятьях его сильных, подставляя лицо для поцелуев жарких.
А после, лёжа на плече княжича, укрытая лишь растрепавшимися косами, гладила Агафья тело Карна, заставляя его лишь сладко вздыхать и упрашивать:
– Приди ко мне завтра ночью, красавица.
Улыбалась она на просьбы эти, и знала, что придёт и завтрашней ночью, и следующими обязательно.
Княжна Горлунг сидела на ложе, глядя в оконце на луну. Полная она нынче, знак хороший. Да, только не помог он ей, не полюбил её княжич Карн с первого взгляда, ошиблась Суль. Даже не глянул на неё сын князя Фарлафа, очарован Прекрасой проклятой. Почему так вышло? Ведь всё должно быть иначе. Она обхватила колени руками, вздохнула. Почему так вышло, почему? Где была ошибка? В чём она просчиталась?
Горлунг не находила ответов на эти вопросы, и это пугало её.
Но руны и ей говорили, что их судьбы с Карном связаны, что суждено ей снять с него сапоги в брачную ночь. Сам княжич вызывал у Горлунг лишь ледяное презрение, мальчишка, крови в бою не проливший. Не о таком муже она мечтала, хотя какая разница, какой муж, если он восседает на княжеском престоле? Но, видимо, не быть ей женой князя.
И так горько было от этого на душе княжны, что слезинки покатились по щекам её бледным. Столько лет ждала она этого дня, и он не принёс желаемого. Несправедливость жизни терзала Горлунг, словно угли горящие. Обидно ей было, что младшей сестре всё, а ей ничего, только покои дальние. Видимо, так и будет она жить, приживалка никому не нужная, никем не замеченная. Как же обидно всё это, как обидно! Несправедливо, ужасно несправедливо.
В этот момент раздался громкий стук в дверь, Горлунг вздрогнула от неожиданности. Вскоре она услышала, как Эврар ворчит и нехотя плетётся к двери.
– Чего надобно, окаянные? – спросил он.
– Впусти, раненый у нас, надобно, чтоб княжна поглядела, – раздалось из-за двери.
Горлунг быстро надела на сорочку платье из чёрной домотканой шерсти, то, которое не жалко и испачкать, повязала голову платком. Когда она вышла из одрины, два дюжих дружинника укладывали раненого воина на ложе возле окна.
– Прости, княжна, что разбудили, – сказал один из них, – нашего воина ранил дружинник князя Фарлафа.
– Что, брага пошла не на пользу? – хмуро спросила Горлунг.
– Ну, да только оба хороши были, – ухмыльнувшись, сказал другой – Яромир сам просил, чтоб его угомонили, так уж нарывался, что мы им даже мстить не стали, заслужил он. Эх, и задира же наш Яромир!
– Чем ранили-то его? – равнодушно кивая в сторону раненого, спросила Горлунг.
– Ножом, княжна.
– Ступайте, сделаю всё, что смогу, – пообещала она.
Читать бесплатно другие книги:
