Заколоченный дом Курочкин Виктор

— Мало людей…

И Петр замолкал, а в глаза опять заползала серая тоска.

В тот вечер беседа затянулась. Мужики несколько раз поднимались, потом опять садились, прокурили до петухов, но так и не договорились. Все дружно согласились, что завод — хорошее дело, но как только Петр ставил, как говорят, вопрос ребром, актив замолкал и усиленно курил. А Кожин высказался прямо и резко:

— Затею с заводом не одобряю. Слишком у нас кишка тонка.

Но Петр не сдался и весной стал действовать на свой риск и страх. После сева наступила передышка. Он решил ею воспользоваться: создать бригаду и начать ремонт завода. Бригадиром думал поставить Овсова.

— Самое подходящее место ему… — рассуждал Петр. Вместе с Матвеем они пошли к Овсову на переговоры…

— Спор интересный, — подмигнул Овсову Петр, — хочу выиграть пари. Спорим, Матвей Савельич.

— Кто спорит, тот гроша не стоит, — веско заметил Матвей. — Не под силу нам завод… Маловато людишек у нас.

— Ничего, хватит.

— «Хватит»! Каков хват, — покачал головой Кожин и плюнул на рыжий носок своего кирзового сапога.

— Все равно надо попробовать. А ты как думаешь, Василий Ильич, можно восстановить завод?

— Какой завод? — недоумевая, переспросил Овсов.

— Да кирпичный, тот, что на Лому, — и, не получив ответа, Петр решительно заявил: — Вот что, пойдемте посмотрим, пошевелим мозгами на месте.

Прогулка на завод, который находился в двух километрах от Лукашей, была не ко времени: Василий Ильич собирался сразу же после обеда заняться починкой крыши над хлевом. Отказаться он тоже не решался и, промолчав, переминаясь с ноги на ногу, поглядывал на Кожина.

— Ладно, пойдем посмотрим, — согласился Матвей. — Идем, Василий, чего там.

Идя Зарекой, мимо нового, с затекшими смолой бревнами дома Сашка, они увидели торчащую из окна розовую лысину хозяина.

— Эй, куда? — окликнул их Сашок.

— На Лом, завод смотреть. Давай с нами, Масленкин, — пригласил его Петр.

Они вышли за деревню, спустились в низину и зашагали напрямик по густой траве заливного луга. Перепрыгивая с камня на камень, перебрались на противоположный, обрывистый берег реки. Раздвигая частый ольшаник, они вышли к скотному двору. Это был длинный, с темными горбатыми стенами сарай. Петр остановился и ткнул в сторону сарая пальцем.

— Новый строить надо. А где взять кирпич на столбы? Без кирпича нам нельзя, Матвей Савельич.

— Разве я против завода, — обиделся Кожин, — я говорю: не под силу нам.

— Попытка не убыток, Савельич, — поддержал председателя Сашок и, приложив к козырьку руку, проговорил: — Глянь, на водогрейке Конь сидит.

Водогрейка — бревенчатый домишко, до трубы которого можно было дотянуться рукой, — стояла, приткнувшись к березе. Поперек крыши лежал человек, держась за конек; ноги у него болтались над землей.

— Эй, чего ты там? — окликнул Сашок.

Конь оглянулся и, спрыгнув с крыши, догнал мужиков.

— Куда?

— На Лом, завод смотреть. Фаддеич хочет пустить его, — сообщил Сашок.

— Чем ты там на крыше занимался? — спросил Петр.

Конь вынул из кармана кисет и, держа в зубах клок газеты, ухмыльнулся:

— Солнце вручную подтягивал.

— Я о деле, — обрезал Петр.

— Можно и о деле, — сквозь зубы процедил Конь. — Колхозные плотники на стороне шабашат. Вот и приходится самому крышу штопать. — Конь чиркнул спичкой и, хватив зеленого самосаду, чуть не задохнулся.

Откашлявшись и смахнув с глаз слезы, он уже спокойно добавил:

— С заводом ты правильно, председатель, решил.

Петр покосился на Кожина.

— А Матвей Савельич не верит в мою затею.

— Он может не верить. Савельич сотенки четыре кирпичиков припрятал и молчит.

— А ты уже высмотрел, — прошипел Матвей.

— Я под чужие подолы не заглядываю, потому как в годах, да и времени нет. А на днях собрался в печке под поправить, так ноги обил, пока нашел с десяток половинок; несу я их, а навстречу твой внук, и хвастается: «У нас в сарае во какая куча кирпичей!» Вот так-то, Савельич, — протянул Конь.

Серая, покрытая теплой, как зола, пылью, дорога вела вдоль Холхольни. По берегам ее стеной засел бредняк с ольшаником. А на той стороне тянулся яркий желто-лиловый луг с темными кучами ив. Он цвел вовсю. Справа лежали поля. На светло-зеленую покатую плоскость падали длинные тени стоящих у дороги берез.

Петр, взъерошив волосы, улыбаясь, долго смотрел на жидкую, низкорослую пшеницу.

— Неважная пшеничка, — заметил Сашок. — Сам друг вряд ли соберешь.

— А знаете, я о чем мыслю? — проговорил Петр. — Сад здесь разбить. Склон к югу, с востока и севера лес… Обязательно заведем сад. Вот так, рядами, пойдут яблони, хороших посадим яблонь. С боков вишни… Низ засадим крыжовником, черной смородиной.

От удовольствия Сашок громко чмокнул.

Петр засмеялся и хлопнул его по плечу.

— А тебя, Масленкин, садоводом назначим.

— Эх, фруктов, Фаддеич, у нас будет… Завалю!

Всем стало весело, даже Конь ухмыльнулся, толкнул локтем председателя:

— А меня сторожем, Фаддеич, — и громко захохотал.

Матвей стянул с головы фуражку и, поколотив ее о коленку, сказал:

— Народишку бы нам побольше… Тогда бы сад здесь был… Да…

Над лесом гудел самолет, разрисовывая небо белыми кругами.

— Смотри, какие кренделя выкручивает. Зачем это он? — спросил Сашок.

— Воевать учится, — коротко пояснил Конь.

Матвей тяжко вздохнул:

— Будет война или нет — черт ее знает. А то ведь прилетит, ахнет бомбу…

Василия Ильича давно подмывало высказаться.

— Я думаю, во всем виновата техника и учение, — начал он, но в чем виноваты техника и учение, так и не смог объяснить.

Петр взглянул на Овсова, усмехнулся и, достав портсигар, стал закуривать. Молчание прервал Сашок.

— В прошлом году у нас лекцию делал лейтенантик из военкомата. Он говорил, что атомную бомбу бояться нечего. На каждую бомбу и своя в ответ найдется.

— Да какая может быть война, если ее никто на белом свете не хочет, — искренне возмутился Матвей.

— Кое-кто хочет, — задумчиво заключил Петр.

Войдя в лес, они свернули на тропинку и, продравшись сквозь цепкий ельник, вышли на место. От завода осталась печь для обжига кирпича, стропила от сушильного шатра и несколько ям с зеленоватой водой. В одной из ям торчал вверх лопастями глиномяльный вал. Больше всего Петра беспокоила печь. Задняя стена у нее была наполовину разобрана.

— Твоя работа, Савельич, — ухмыльнулся Конь.

Матвей Кожин взглянул на Масленкина:

— Да чего греха таить… Сашок. Бывали мы здесь.

Осмотрев печь и посовещавшись, решили восстановить завод. Петр при поддержке Коня и Сашка велел Кожину вернуть кирпич на заделку стены.

— Первое время глину помнем ногами, лошадьми. Нам надо начать. Сделать хотя бы тысяч пять на столбы, — рассуждал Конь. — Вот кто бы формы взялся изготовить? Как ты на это смотришь, Матвей Савельич?

Кожин согнулся и, ковыряя каблуком обломок кирпича, зло, из-под нависших бровей, взглянул на Коня.

— Сделаю и формы. Матвей все может: и кирпич дать, и формы сделать.

— Завод будем налаживать. А вот кому поручить это дело? — Петр посмотрел на Овсова. — Как ты думаешь, Василий Ильич?

Овсов недовольно передернул плечами.

— А что я?

— Дадим тебе людей, и, засучив рукава, с богом.

Василий Ильич промолчал.

— Я тоже так считаю. Лучше Овсова нам сюда не подобрать. С кирпичным делом знаком. Работал когда-то. Ему и карты в руки, — подтвердил Конь.

Домой мужики шли молча. Петр мысленно подбирал людей в бригаду Овсова. Конь про себя ругал доярок, сквасивших молоко. Матвей раздумывал, как бы ему за кирпич выпросить у председателя лесу на потолок в баню. Но больше всех был озабочен Овсов. Он шел, часто спотыкаясь, и Сашку приходилось то и дело поддерживать его, чтобы он не свалился в канаву. Предложение Трофимова не только мешало замыслам, но вообще было противно его натуре. И дорогой, и там, на Лому, Василий Ильич мыслями был в огороде, среди огуречных гряд.

Марья Антоновна уже давно спала, а он все обдумывал и подбирал причину отказа, сидел, сгорбясь над листком бумаги, обмакивал перо в чернильный шкалик, но перо сохло, повиснув над строчкой. Лампа чадила, и приходилось все подкручивать и подкручивать фитиль. Сильно пахло керосином и жженой тряпкой. Проснувшись, Марья Антоновна долго протирала кулаком глаза, а потом сипло проговорила:

— Не видишь, что керосина в лампе нет? Господи, за что я терплю муки? — и закуталась с головой в одеяло.

— А, что будет, то будет, — решил Василий Ильич и прямыми, как частокол, буквами написал:

«В правление колхоза „Вперед“. Прошу принять меня в колхоз в качестве рядового колхозника».

Под словом «рядового» он провел жирную лиловую черту.

Рано утром Василий Ильич явился в правление колхоза. Кроме председателя и счетовода Сергея там были Арсений Журка с приятелем. Арсений, отставя в сторону ногу и мусоля папироску, щурясь, смотрел на председателя. Василий Ильич незаметно присел на кончик скамьи.

— Так, — мрачно глядя на Журку, произнес Петр, — какую же вам справку?

Журка вытянул губы:

— Обыкновенную. Мы ее можем сами сочинить, а вам только подмахнуть и печатью хлопнуть. Вон Генька мастер писать: десятилетку кончил. Давай, Генька!

Рыжий, заляпанный веснушками Генька покосился на председателя, потом, изгибаясь, словно резиновый, подошел к счетоводу.

— Пошел прочь, — оттолкнул его Сергей.

— Дай ему бумаги, пусть пишет, — разрешил Петр.

Генька быстро накатал справку.

— Вот, Петр Фаддеич. Справка законная. Абара их не глядя подписывал.

— «Справка дана А. Журке и Г. Шмырову в том, что они действительно являются членами колхоза „Вперед“ и что правление колхоза не возражает им работать на стороне», — прочитал вслух Петр. — Куда же собираетесь?

Журка подмигнул:

— К соседям, в «Зарю», свинарник рубить.

— Хорошо ли подрядились?

— Да ничего. Тысчонка верная.

— Неплохо. — И Петр, смяв справку, бросил ее под стол. — Вот так, друзья. Плотники и нам нужны. Кирпичный завод пойдемте строить.

Журка пощелкал пальцами.

— А тити-мити? Сразу или в конце года?

— За трудодни.

— За трудодни? — удивился Журка. — Слышишь, Генька? За трудодни, говорит председатель. — И они захохотали.

Петр отвернулся к шкафу и стал перебирать папки. Журка, видя, что председатель не обращает на них внимания, вынул изо рта папироску, придавил ее к подоконнику и, сморщась, жалобно протянул:

— Петр Фаддеич, дайте справку.

— А кто у меня работать будет?

— Вы тоже наймите плотников.

— Вот как! Где? Может быть, подскажешь?

— Да у них, в «Заре».

Петр даже присел.

— Это как же так? Наши плотники у них будут работать, а ихние — у нас?

— Все время так делается. Как будто вы не знаете? — усмехнулся Генька. — Вы думаете, за трудодни будут работать? Пожалуй, дождешься.

— Будут, — резко оборвал его Петр, — и вы будете.

Журка с Генькой переглянулись.

— А не пойдете — под суд отдам…

Глаза у Журки сузились.

— Ты не пугай! Знаем законы.

— Я не пугаю, а предупреждаю, — и Петр постучал карандашом. — Если вы сегодня же не отдадите старику Екиму деньги…

Журка дернулся и угрожающе шагнул к столу.

— Деньги, которые ты у него украл, — спокойно договорил Петр.

— Неправда!

— Есть свидетели. Вот заявление, — и Петр показал измятый тетрадный листок.

Журка медленно повернулся и, шаркая, пошел к двери. За ним боком, часто оглядываясь, выскользнул Генька.

— Боятся все и молчат, — сказал счетовод.

— Я не буду молчать. Вот посмотрю, что дальше с ними будет, — говорил Петр, нервно открывая ящики стола.

Счетовод собрал бумаги, закрыл на замок железный сундук и выразительно посмотрел на председателя.

— Иди завтракай, — устало кивнул ему Петр и, опустившись на стул, закрыл руками лицо. Василий Ильич подвинул к столу табуретку.

— Хоть караул кричи, Василий Ильич, — пожаловался Петр.

— Трудно, — согласился Овсов.

— Другой раз так подкатит — на свет глядеть тошно. А потом ничего, отойдет. Промелькнет что-нибудь хорошее, и опять жить хочется. Вчера на Лому как увидел, что печь-то легко исправить, захотелось «ура» кричать. А сегодня стал с людьми беседовать — не хотят завод восстанавливать… Говорят: мы лучше траву пойдем косить.

— Да, да, понимаю, — стараясь не глядеть на председателя, буркнул Василий Ильич.

— Ты не можешь себе представить, Василий Ильич, как обрадовал меня твой приезд. Я ведь письма писал, многих звал. Сколько домов стоит заколоченных! А ты сам приехал…

Василий Ильич заметил, как заблестели глаза председателя, словно их омыли, и, не в силах выдержать взгляда этих глаз, опустил голову.

— Конечно, люди в колхозе нужны.

— Да я не требую сотни, — с укором подхватил Петр, — дайте двадцать-тридцать человек — и все пойдет. Мне нужен актив. Опереться мне не на кого. У нас ведь и партийной организации нет. Спасибо Копылову с Сашком — поддерживают они. Вот твой сосед Матвей Кожин, умный, хозяйственный мужик, тоже мечтает о хорошем колхозе; мечтать-то мечтает, а больше думает о своей усадьбе…

Чем больше говорил председатель, тем страшнее становилось Овсову, он боялся поднять голову и прямо взглянуть ему в лицо.

— Поддержи ты мои надежды, Василий Ильич.

Овсов торопливо вынул заявление.

— Пока один.

— Воюет Антоновна? — засмеялся Петр. — Ладно, нам не к спеху. Пусть привыкнет.

Василий Ильич хотел сказать, что с женой гиблое дело, но сказал что-то невнятное:

— Да кто ее знает. Оно, конечно, так.

Петр, не читая, сунул заявление в папку и положил на стол портсигар. Василий Ильич, наблюдая, как председатель выбирает папироску, ждал другого разговора. Он не сомневался, что его не миновать. Петр, чиркая спичкой, казалось, совсем безразлично спросил:

— С заводом-то как, решил?

— Я, Петр Фаддеич, — начал Овсов, — много думал вчера, да и раньше… — Василий Ильич замолк, поскреб стол ногтем.

— Ну и что же? — Петр, навалясь на стол грудью, пристально посмотрел на Овсова.

— Не могу, нет моего согласия, — Василий Ильич сразу почувствовал, как тяжело было это сказать и как легко стало, когда он уже сказал, только на какой-то миг стыд уколол уши. Но он, осмелев, договорил:

— Я не затем сюда ехал, то есть я ехал в колхоз, а не на производство, то есть хотел работать в поле… Вы, Петр Фаддеич, должны понять меня.

— Не понимаю, Василий Ильич, не понимаю, — искренне признался председатель.

— Я хочу быть рядовым колхозником.

— Ну хорошо, завод не хочешь; а если мы тебя в кузницу пошлем?

— Нет-нет, — запротестовал Овсов, — только рядовым.

— Да каким же рядовым ты хочешь быть? — воскликнул Петр и, вскочив, подошел к Овсову. — Василий Ильич, ну что такое рядовой колхозник, что он делает?

— Да мало ли в колхозе разных работ: косить, хлеб убирать, сено вязать, риги топить… — начал перечислять Овсов.

— Эх, Василий Ильич, Василий Ильич, — остановил его Петр. — «Риги топить»! Да у нас ни одной риги не осталось. А колхозники уже и снопы вязать разучились. Все делают машины: сеют и убирают…

— Вот из-за этих машин колхозники и сидят на граммах.

— А если бы машин не было — тогда что?

Овсов не ответил.

— Тогда бы, Василий Ильич, — продолжал Петр, — мы и граммов не получали. Только зерновых у нас двести гектаров. Не уберет комбайн — все сгниет на корню.

Василий Ильич, не слушая, смотрел в окно. По раме металась пчела… Форточка была открыта, но пчела, добираясь до нее, поворачивала обратно, жужжала, билась о стекло. Василий Ильич подошел к окну, чтобы выпустить пчелу.

— Гвоздями рама забита, — пояснил Петр, когда Овсов попытался открыть окно.

— Надо бы починить, — заметил Василий Ильич и почувствовал, что сказал это совершенно зря.

Он стоял у окна и с тоской думал, что сейчас председатель опять станет убеждать его.

«А ведь я могу сторожем быть или коней пасти. Ночь пропас и весь день дома». Василий Ильич вспомнил, как жаловался старик Кожин, что кони шляются без надзора. Должность конного пастуха представилась ему настолько желанной, что он первым заговорил.

— Конюх тоже нужен, — согласился Петр, — только не этого я от тебя хотел, Василий Ильич.

Идя домой, Овсов размышлял: «Нелегко председателю, ох как нелегко! А человек он хороший. Разрешил еще недельку отдохнуть, привести хозяйство в порядок. Корову обещал». Он вспомнил, как Трофимов, схватив его за руку, воскликнул: «Ты знаешь, Овсов, как я хочу наладить дело! Становись на мое место, председателем, я тебе изо всех сил помогать буду».

Василий Ильич добродушно рассмеялся:

— Председателем… Эх, чудак Пека…

Глава восьмая.

О воспитании и еще кое о чем

До сенокоса Петр с грехом пополам сколотил ремонтную бригаду во главе с Копыловым. В нее вошли: Абарин, Афанасий Воронин, а потом Журка. Абарин после разжалования заткнул топор за пояс и отправился, как здесь говорят, волчить. С год он болтался, сшибая случайные подряды, а потом неожиданно угодил под суд, по словам самого Лёхи — «за чепуху»: в одном селе снял с забора сушившиеся брюки без разрешения хозяина. Лёху приговорили к исправительно-трудовым работам.

Афанасий Воронин вошел в бригаду, потому что так велел председатель. С малолетства он был приучен слушаться старших. Журка же после одного случая неожиданно притих.

Случилось это так.

С уходом Коня на строительство завода, Петр долго не мог найти ему замену. С кем бы он ни говорил, ответ был один и тот же: «Хлопотно, не смогу… Надо забросить свое хозяйство…»

Как-то Петр встретился с Ульяной Котовой и, не подумав, предложил ей заведовать скотным двором. Ульяна покраснела и, теребя на груди кофточку, прошептала:

— Я не против, как прикажете… — А потом, блеснув глазами, погрозила пальцем: — Только, чур, помогать, председатель.

Петр сгоряча согласился, а позже горько каялся…

Ульяна взялась за дело даже слишком рьяно. Она по пятам ходила за председателем, использовала любой предлог, чтобы поговорить с глазу на глаз. Утром она встречала Петра на дороге в поле; часами просиживала в правлении, дожидаясь, когда он останется один; вечером осаждала на дому. Она завела блокнотик с карандашом и черкала в нем что-то, когда председатель давал указания. Но больше она смотрела на Петра туманными, влажными глазами, а слова, казалось, ловила ртом, и так жадно, что блокнот с карандашом то и дело падал на пол. Но как бы Ульяна ни старалась, ей не везло. Месячный запас отрубей был скормлен за неделю, два раза Еким привозил назад с маслозавода сквашенное молоко, а племенной жеребец, стоявший в конюшне на привязи, за одну ночь съел новые осиновые ясли. Все-таки настойчивости Ульяны даже Петр завидовал. Она замотала председателя с кормокухней, и он сам был вынужден искать печников, чтобы переложить там плиту. Взялись за это дело Журка и его дружок Генька Шмыров.

— Будет плита, — заверил Арсений. — Только деньги на бочку и никаких трудодней.

Надо отдать должное Журке: парень он был, как говорят, от скуки на все руки. За любое дело брался, не оглядываясь, и все у него выходило, в общем, гладко. Но тут он сорвался…

Через два дня Петр мимоходом завернул к кормокухне. Работа там шла ходко. Оставалось только поправить трубу. Журка стоял на крыше и принимал от Геньки ведро с глиной.

— Как дела, орлы? — крикнул Петр.

— Порядок, председатель, скоро кончим.

— Молодцы!

— Если мы не молодцы, тогда и свинья не красавица, — добавил Арсений и спрыгнул на землю.

— Ну что ж… показывай.

— Будьте любезны. — Журка ногой распахнул дверь в кормокухню.

Петр, согнувшись, шагнул через порог. В нос ударил запах кислого картофеля и тухлых бочек. Занимая половину кормокухни, стояла добротная плита. Она была гладко вымазана глиной и разрисована квадратами со звездами. Стояк от плиты до потолка тоже был заляпан звездами.

— Это совершенно ни к чему, — заметил Петр.

— Генька постарался. Он у нас десятилетку кончил.

Генька, очевидно, смутился: что-то пробормотал непонятное и плюнул в кадку с водой.

Петр осмотрел посадку котлов, заглянул в топку, потрогал там колосник, проверил дымоход, дверцы, вьюшки и остался доволен.

— Работа первый сорт, — похвастался Журка.

Петр мельком взглянул на потолок и удивился: темный от копоти потолок из тонких, кое-как поскобленных топором бревен прогнулся и горбом повис над плитой. Два бревна, выскочив из паза, уперлись в стену. Петр топнул — бревна закачались, из щелей посыпался мусор.

— Рухнет, а? Людей задавит, а?

Журка отвернулся и равнодушно пожал плечами. Петр выскочил в сенную пристройку, подставил к стене бочку, поднялся наверх… И все понял: громоздкий дымоход, боров, был сложен прямо на потолке и тяжестью своей продавил его.

— Журка?!

Тот, заложив руки в карманы парусиновых штанов, стоял в дверях.

— Ты почему так, а?.. Почему без стеллажа?

— О стеллаже у нас разговора не было.

— А-а-а… Разговора не было? — Петр так сжал челюсти, что они онемели, и вдруг крикнул неприятным, тонким голосом: — Идем со мной!

Арсений опять пожал плечами.

Страницы: «« « 12345678 » »»