Искусство учиться. Как cтать лучшим в любом деле Вайцкин Джош

ГЛАВА 7МЕНЯЯ ГОЛОС

Когда на экраны вышел фильм «В поисках Бобби Фишера», мне было шестнадцать лет, и я выиграл все титулы, за которые боролся. В том году я стал самым молодым американским гроссмейстером международного класса, дважды, в шестнадцать и семнадцать лет, выигрывал чемпионат США по шахматам для юношей моложе 21 года, а в семнадцать остановился в шаге от победы на чемпионате мира для юношей до 18 лет. Со стороны могло казаться, что я непобедим, но внутри я все еще оставался ребенком, которому с трудом удавалось держать события под контролем.

Хотя постепенно я привыкал находиться в центре внимания массмедиа, мое отношение к шахматам становилось все менее органичным. Казалось, я вполне оправдываю надежды как восходящая звезда Голливуда, но любовь к шахматам куда-то исчезала. Все более очевидной становилась опасность потерять концентрацию на игре под влиянием лести, и, чтобы это предотвратить, приходилось прилагать дополнительные усилия. Тем не менее их было недостаточно. Все больше и больше фанов приходили на турниры, в которых я участвовал, чтобы понаблюдать за игрой и взять у меня автограф. Очаровательные девушки мило улыбались и оставляли номера телефонов.

Гроссмейстеры улыбались притворно и стремились порвать меня в клочья на турнирах. Приходилось одновременно жить в двух мирах, и все чаще во время турнирных партий я ловил себя на странном чувстве отстраненности от происходящего. Иногда мне казалось, что я наблюдаю за собственной игрой с другого конца комнаты.

Примерно в это же время я стал тренироваться под руководством русского гроссмейстера, старавшегося привить мне более консервативный стиль игры. Он был на редкость приятным человеком — начитанным, доброжелательным и веселым; мы прекрасно ладили как люди, но в шахматном плане были несовместимы. Он представлял собой тип шахматного стратега с особой страстью к медленным и тонким маневрам. Я же всегда был творческим, атакующим игроком, любившим в шахматах страсть и напор. Мне нравилось балансировать на грани, как это любили делать Бобби Фишер и Гарри Каспаров, а мой новый тренер старался погрузить меня в совершенно другую шахматную реальность. Мы углубленно изучали партии шахматных стратегов оборонительного плана, экс-чемпионов мира Тиграна Петросяна и Анатолия Карпова, которые играли в совершенно другую игру. Вместо создания напряженной динамики в позициях они боролись как анаконды, предупреждающие любую попытку агрессии и постепенно удушающие своего противника.

Хотя это было по-своему интересно, результаты отхода от моего естественного стиля игры стали настораживать. Вместо того чтобы позволить действовать в естественной для меня манере, тренер требовал, чтобы я задавал себе вопрос: «А как поступил бы Карпов на моем месте?» Но у Карпова холодная кровь, а моя буквально кипела в жилах. Когда он искал малейшие позиционные преимущества, я рвался в яростную атаку. Если я пытался играть в том стиле, который нравился моему тренеру, шахматы немедленно становились мне враждебны. Иногда казалось, что голова окутана густым туманом, и невозможно разглядеть выигрышные продолжения партии. Преимущества, не раз продемонстрированные на молодежных чемпионатах: логика, бойцовские качества, умение сосредоточиться, страсть к игре, креативность, — оказались не нужны и постепенно терялись. Я по-прежнему любил шахматы, но они больше не ощущались как продолжение меня самого.

Конечно, я вступил в переходный возраст. При том что моя шахматная жизнь становилась все более сложной, жизнь за пределами шахмат расцветала новыми красками. Последние два года я занимался в школе для одаренных детей, где сложилась потрясающая среда обучения: множество талантливых юных актеров, танцоров, музыкантов, один фехтовальщик, молодой предприниматель, двое гимнастов, а теперь еще и шахматный игрок. Каждый здесь стремился чего-нибудь достичь, многие ученики уже приобрели популярность благодаря участию в шоу на Бродвее или съемкам в кинофильмах (школьные капустники и спектакли представляли собой нечто невероятное). Школа позволяла мне гибкий график занятий в связи с многочисленными выездами на турниры и давала первоклассное образование. Один творческий литературный курс, который вела блестящий преподаватель Шелли Шлан, запомнился мне как наиболее вдохновляющий учебный опыт за всю мою жизнь.

Я читал Хэмингуэя, Гессе, Камю и Керуака. Я встречался с девушками и тяготился тем, что половину жизни должен просиживать в комнате за шахматной доской, всеми силами души стремясь подчинить себе шестьдесят четыре черные и белые клетки. Школа позволяла юным знаменитостям ограждать себя от глазеющих фанов, поскольку почти каждый ученик был в том или ином смысле уникален. Это невероятно облегчало жизнь, и я очень любил свою школу; однако в шахматной жизни давление все возрастало. Одна-две оплеухи славы, к которым я оказался не готов, создали ощущение враждебности со стороны любимого искусства и породили желание бежать. Окончив среднюю школу, я отложил поступление в Колумбийский университет и уехал в Восточную Европу. Я влюбился в словенскую девушку и решил некоторое время попутешествовать.

Этот насыщенный период жизни оказал большое влияние на формирование моего характера. По мере созревания в двадцатилетнего, а потом и совершеннолетнего мужчину становилось все более сложным и мое отношение к шахматам. Изначальный толчок, давший старт моей шахматной карьере, иссяк. Мне приходилось бороться с новыми демонами. Неуверенность в себе и враждебность стали частью моей жизни, но в Европе на меня не давила популярность, так мешавшая дома.

Я изучал шахматы и литературу, путешествовал по миру налегке, с записной книжкой и рюкзаком. Обосновался я в маленькой деревне под названием Врховье, притаившейся в горах Южной Словении, откуда открывался вид на Северную Италию. Жизнь была полна романтикой, долгими прогулками по окрестным лесам и все более глубоким погружением в теорию шахмат, в частности в изучение скрытых нюансов девяти партий, только что сыгранных против гроссмейстеров в Амстердаме, Будапеште и на Крите. После завершения этой трудной работы мне предстояло принять участие в еще одном большом турнире далеко отсюда.

В эти годы у меня сформировалось новое и очень личное отношение к шахматам. Я по-прежнему неустанно работал над разбором партий, но сейчас мной двигали не столько амбиции, сколько стремление к самопознанию. При том что понимание игры становилось все более глубоким, на соревнованиях я по-прежнему вел себя нестабильно, а иногда и вредил себе. Перед отъездом на турнир меня постоянно мучило раздражение, поскольку наполненная молодой романтикой и самопознанием жизнь нравилась мне намного больше. Когда же наконец я заставлял себя отправиться на турнир, то партия на партию не приходилась: некоторые я проводил просто блестяще, а в других, казалось, муза покидала меня. Следовало выяснить, каким образом можно избавиться от ненужного багажа; поэтому я разработал метод обучения, позволивший слить воедино мою жизнь и шахматы.

На этом этапе карьеры, несмотря на все проблемы, я по-прежнему продолжал оставаться сильным шахматистом, боровшимся против конкурентов мирового уровня. Каждая турнирная партия была связана с непредвиденными трудностями и многочасовым неуклонно растущим напряжением. Я и мои оппоненты не уставали предлагать друг другу все более изощренные задачи, нагнетая давление до такой степени, что, казалось, и доска, и мозги закипали и вибрировали на грани взрыва. Иногда технические навыки играли решающую роль, но гораздо чаще кто-то просто ломался, как будто небольшая слабость в сознании внезапно разрасталась и выплескивалась на доску.

Именно эти моменты, в которых сталкивается техническое мастерство и психологическая устойчивость, и стали предметом моего изучения в шахматах. В ходе девятираундового турнира я четыре или пять раз оказывался в критической позиции, которую не вполне понимал или в которой совершил ошибку. Немедленно после каждой такой игры я быстро вносил ходы в свой компьютер, делая попутно заметки о пути своих рассуждений в этот момент и своем эмоциональном состоянии на разных этапах борьбы. Зато по окончании турнира, обогащенный свежими впечатлениями, я возвращался в Врховье и разбирал критические моменты партий.

Эту работу в предисловии я назвал «изучение цифр, чтобы забыть о цифрах». Обычно длительные занятия проходили примерно так: я начинал разбирать критическую позицию в одной из предшествующих игр, в которой одной только интуиции не хватило, чтобы успешно справиться с проблемой. Сначала мозг чувствовал себя как бегун в начале дистанции холодным зимним утром — замерзшим, не испытывающим энтузиазма относительно предстоящего забега и грустным. Затем я начинал двигать фигуры, вспоминая свои атакующие идеи по ходу матча и анализируя, почему они не дали результата. Я старался разобрать по косточкам позицию противника, выявить скрытые ресурсы защиты. Тем временем мозг постепенно оттаивал, осознавая динамику ситуации, не вполне понятную в ходе партии. С течением времени кровь начинала быстрее бежать по жилам, на лбу выступал пот, я втягивался в работу и находил неисчислимые варианты обострения позиции по мере обдумывания того, что для компьютера показалось бы биллионами возможных вариантов. Словно бегун, спокойно преодолевающий дистанцию, процесс мышления тек беспрепятственно, свободно и ускорялся по мере того, как я увлекался разбором позиции. Иногда я не вставал из-за шахматной доски по шесть часов подряд, иногда разбор одной партии требовал примерно тридцати часов в неделю. Мне казалось, что я живу, дышу и сплю в этом лабиринте; затем, как будто по мановению волшебной палочки, проблемы решались сами собой и приходило понимание ситуации.

Глядя на критическую позицию из собственной игры на турнире, занимавшую мой ум в течение нескольких дней или недель, я вдруг находил кажущееся очевидным решение. Обнаруживался наилучший ход, появлялся правильный план действий и верное понимание позиции в целом. Я не могу объяснить это новое знание словами или описанием приходящих в голову позиций. Я воспринимал его как нечто элементарное, например течение воды или легкий бриз. Моя шахматная интуиция поднялась на новый уровень. Это и было изучение «цифр, чтобы забыть о цифрах».

(Важно понимать, что под понятием «изучение цифр, чтобы забыть о цифрах», или «форм, чтобы забыть о формах», я имею в виду процесс, в котором техническая информация трансформируется в нечто наподобие естественного интеллекта. Иногда это действительно цифры, а иногда принципы, модели, вариации, приемы и процедуры, идеи. Хорошим примером изучения цифр, чтобы забыть о цифрах, может служить самый первый урок начинающего шахматиста. Он узнаёт, что местоположение фигур может быть описано количественно, что слон или конь стоят трех пешек, ладья — пяти пешек, а ферзь — девяти. Новички часто считают в уме или на пальцах, чему равна стоимость той или иной фигуры, прежде чем произвести размен. Но со временем они перестают считать. Фигуры приобретают ценность не только сами по себе, но и как части общей позиции. Они могут перемещаться по доске, как своего рода очаги силы. То, что когда-то было заучено как математическая пропорция, ныне воспринимается интуитивно.)

Поразительным побочным действием этого метода анализа стало то, что я начал видеть связь между ограничениями в понимании сути шахмат и своим меняющимся представлением о мире. В процессе изучения критических ситуаций я заметил, что большое значение имеет предчувствие, которое было у меня в каждой конкретной игре.

Ранее я уже говорил о том, как в стрессовой обстановке шахматных турниров напряжение интеллекта растет одновременно с нагнетанием напряженности на доске, и ошибка в ходе чаще всего выливается в психологические проблемы разного рода. Почти неизбежно допускаемые в турнире ошибки усиливали общее психологическое напряжение, и со временем я начал замечать, что шахматные проблемы обычно оказывали влияние и на мою жизнь вне шахмат. Например, во время поездки в Словению тяга к приключениям заставляла меня постоянно отправляться в путь, писать, осматривать достопримечательности, но при этом я очень скучал по своей семье. Мне не так уж часто доводилось говорить по-английски, поскольку все остальные (кроме моей девушки, которая знала английский язык) предпочитали общаться на ломаном испанском, плохом итальянском и еще худшем сербохорватском. Я был чужаком в чужой стране. Впрочем, во Врховье я чувствовал себя как дома. Мне очень нравилась спокойная деревенская жизнь, как и возможность спокойно заниматься самопознанием. Но почти каждый месяц, а то и чаще, я вынужден был покидать Словению и в одиночестве отправляться в Венгрию, Германию или Голландию, чтобы сражаться в изматывающих двухнедельных турнирах. Каждое такое путешествие становилось приключением, но в его начале я неизменно скучал по дому. Я скучал по своей девушке, семье, друзьям — я скучал по всему. Возникало ощущение, что я лист, оторвавшийся от ветки и уносимый ветром, совершенно одинокий. Обычно первые несколько дней давались тяжело, затем я переключался на свои впечатления от нового города и прекрасно проводил там время. Таким образом, проблемой оставались только переезды.

Удивительно, насколько сильно все эти переживания проявлялись на шахматной доске. В течение довольно долгого времени почти все мои промахи в играх случались в моменты, предшествующие или следующие за какими-то серьезными переменами. Например, если я разыгрывал на доске позиционную атаку со сложными маневрами, многоходовыми стратегическими расчетами и постепенным усилением давления на позиции соперника, а ситуация на доске вдруг менялась, переходя в режим ожесточенной тактической борьбы, то иногда я не успевал вовремя приспособиться к новому стилю игры. Если же разыгрывалась тактическая атака, которая внезапно переходила в абстрактный эндшпиль, то я еще некоторое время продолжал делать атакующие ходы, хотя следовало бы взять паузу, глубоко вздохнуть и перейти к разработке стратегических планов. Первое же серьезное решение после отхода от проработанного дома дебюта превращалось в препятствие, и я не поспевал за быстрым изменением ситуации. Моя шахматная психология была ориентирована на статус-кво, поскольку я скучал по дому и хотел восстановить прежнее положение вещей в глобальном смысле, вернувшись туда. Когда эта взаимосвязь стала очевидной, я понял, что пора что-то предпринять и в шахматах, и в жизни. В шахматах я взял за правило делать паузу, затем совершать несколько глубоких вдохов, чтобы очистить мозг, когда характер борьбы на доске резко меняется. В жизни следовало поработать над тем, чтобы принимать неизбежные перемены, а не бороться с ними. Осмысление проблемы и принятие адекватных мер для ее решения привело к тому, что слабость превратилась в сильную сторону как в шахматах, так и в жизни.

С тех пор как стало понятно, что глубоко скрытые секреты противника зачастую проявляются в условиях сильного психологического давления, мое изучение шахмат уклонилось в сторону психоанализа. Поскольку мне удалось выявить собственные скрытые недостатки, анализируя манеру игры в шахматы, связь между моими личностными и спортивными качествами невозможно было отрицать. Психологические аспекты включают способы концентрации внимания, гибкость мышления, самоконтроль, попытки познания неведомого, методы борьбы с напряжением и нисходящей спиралью, умение терпеть дискомфорт и усталость, эмоциональные потрясения; и на фоне всего этого надо еще играть. Обнаружив в себе слабость, я старался принять ее.

Кроме того, следовало тщательно изучать соперников. Их психологические особенности, как и мои, проявлялись не только в жизни, но и на шахматной доске. Такие детали, как привычка нетерпеливо притоптывать ногой в ожидании лифта или старательное уклонение от встречи со своими оппонентами в обеденном зале, обращали на себя внимание. Если казалось, что противник любит все держать под контролем и рассчитывать наперед, я мог нарочно создать на доске запутанное и не поддающееся просчету положение; тогда ему поневоле приходилось вторгаться на неизвестную территорию. Если соперник обладал прекрасной интуицией, быстрым мышлением и любовью к абстрактным построениям на доске, я старался сделать позицию жестко логичной и решаемой только путем терпеливого и длительного расчета.

Когда мне исполнился 21 год, я вернулся в США. Моя любовь к шахматам теперь стала еще более сильной, чем когда-либо. Эта игра не уставала поражать, а ее смысл простирался гораздо дальше просто победы или поражения. Основной целью становилось не изучение игры в шахматы самой по себе, а познания себя через шахматы. Я считал искусство способом постепенного приближения к непостижимой истине — как будто двигаешься по постепенно расширяющемуся и углубляющемуся по мере твоего собственного прогресса туннелю. Чем больше я узнавал об игре, тем яснее становилось, сколько еще надо освоить. После каждого занятия мой трепет перед тайной шахмат становился немного сильнее, что поневоле рождало мысли о смирении. Чем дальше, тем с большей нежностью, в противоположность ярости, я относился к своей работе. Искусство все больше и больше служило во благо самому себе.

Конечно, не все было гладко и прекрасно. Хотя во время путешествий моей основной целью являлся личностный рост, после возвращения в Америку я снова попал в поле зрения массмедиа. Фаны опять преследовали меня на турнирах, ожидая от меня блестящих результатов: но у меня как раз началась уязвимая стадия развития, как у рака-отшельника, ищущего новую раковину. Хотя с интеллектуальной точки зрения новый философский подход к шахматам очень увлекателен, на турнирные результаты молодого игрока он влияет не лучшим образом. Характерная для молодежи убежденность в том, что знаешь ответы на все вопросы, улетучилась. Я по-прежнему обладал гибкостью ума и склонностью к самоанализу, но мне очень недоставало уникального характера игры и увлеченности, принесших в свое время чемпионский титул. Как человек, любящий и изучающий шахматы, я достиг определенных высот, но еще многое предстояло сделать для повышения результативности и артистизма игры.

ГЛАВА 8УКРОЩЕНИЕ МУСТАНГА

Я думаю, что жизнь честолюбивого человека подобна хождению по спортивному бревну. У ребенка нет страха, нет боязни падения. Бревно кажется широким и надежным, а детская беспечность подталкивает к творческим изысканиям и помогает быстро учиться. Вы можете прыгать, кувыркаться, и любовь к открытиям и всему новому гонит вас к новым свершениям. Если вдруг упадете — ничего страшного, просто встанете и вернетесь к своему занятию. Но чем старше вы становитесь, тем лучше понимаете, что можно получить травму. Можно разбить голову или повредить колено. Бревно узкое, и надо на нем удержаться. Падение может оказаться опасным.

В то время как ребенок старается сделать бревно своей игровой площадкой, подверженные стрессу игроки зачастую склонны превращать его в натянутый канат. Стоит чуть-чуть поскользнуться, и это уже катастрофа. Внезапно оказывается, что можно все потерять, канат натянут над огненным кратером вулкана, от вас ждут все более замысловатых трюков, а с земли в вас швыряют все, что попадется, лишь бы нарушить ваше равновесие. То, что когда-то казалось простым и легким, превращается в кошмар.

Ключевым аспектом высокоэффективного обучения является способность воспитать в себе оптимистическую компетентность, которая с успехом заменяет игривую беспечность в старшем возрасте. Моя шахматная карьера заканчивалась на вибрирующем канате над пылающими огнями; но со временем с помощью разнообразных способов мне удалось снова найти баланс между амбициями и искусством, дающими свободу творить с непосредственностью ребенка даже под огромным моральным давлением участия в мировом чемпионате. Это умение становиться в чем-то ребенком лежит в основе моего понимания успеха.

Я считаю, что одним из наиболее важных факторов формирования осознающего свои возможности высококлассного игрока служит та степень, в которой отношение к своему делу соотносится с уникальными особенностями характера. Неизбежно наступают времена, когда приходится искать новые идеи, забывать то, что мы уже давно знали, чтобы усвоить новую информацию ; но очень важно делать это так, чтобы не разрушить основу собственной личности. Пытаясь заглушить свой уникальный голос, мы уничтожаем центр тяжести, позволяющий удерживать равновесие при преодолении бесчисленных препятствий на нашем пути. Было бы интересно детальнее рассмотреть, как это происходило со мной.

Марк Дворецкий и Юрий Разуваев — столпы русской школы шахмат. Эти, по мнению многих специалистов, величайшие тренеры по шахматам в мире посвятили свою жизнь превращению талантливых молодых мастеров в гроссмейстеров мирового класса. Они оба располагают невероятным количеством эксклюзивного обучающего материала для игроков топ-уровня, и вряд ли кому-то удастся найти хоть одного гроссмейстера, не испытавшего влияния кого-то из них. В возрасте от шестнадцати до двадцати одного года я имел возможность тесно сотрудничать с обоими легендарными тренерами; думаю, что влияние их диаметрально противоположных стилей и методов обучения имеет огромное значение для учеников во всех их последующих начинаниях. Сыграли они огромную роль и в моей жизни.

При встрече с Юрием Разуваевым вы ощущаете необыкновенное спокойствие. У него простой и спокойный нрав буддийского монаха и мягкая, чуть ироничная улыбка. Если надо решить, например, куда пойти обедать, то он, скорее всего, пожмет плечами и скажет, что готов оказать честь любому варианту. Его речь такая же абстрактная. Мягкие комментарии звучат как японские коаны[12], поэтому в разговоре они скользят сквозь ваше сознание, словно морской бриз. Когда в поле зрения появляется шахматная доска, лицо Разуваева расслабляется, взгляд становится пронзительным, и в нем светится острый как бритва ум. Анализируя партии вместе с Разуваевым, я чувствовал, как, интерпретируя мои ходы, он проникает в самые глубокие слои моего подсознания. После всего нескольких часов совместной работы у меня возникло чувство, будто он знает меня лучше, чем кто-либо другой за всю мою жизнь. Это было все равно что играть в шахматы с Йодой[13].

Марк Дворецкий — совершенно другой по характеру человек. Я убежден в том, что для шахматных профессионалов изучение его книг важнее, чем изучение книг любого другого автора, ведь это прекрасный подготовительный курс для шахматистов мирового уровня. Даже мастера спорта и гроссмейстеры международного класса изучают их как шахматную Библию. Изучение книг Дворецкого требует многих месяцев упорного труда, поскольку они перенасыщены идеями относительно некоторых составляющих продвинутого шахматного мышления, известных лишь узкому кругу людей. Поразительно, сколько часов я провел, прорабатывая главы из его книг; мозг, казалось, закипал от напряжения, доходя до предела своих возможностей. Дочитав до конца очередную главу, я чувствовал себя полностью опустошенным, но осознавал, что обогатился пониманием неизвестных ранее нюансов шахматного потенциала. Короче говоря, этот человек — гений.

В жизни Дворецкий — высокий, крупный мужчина в очках с толстыми стеклами, иногда забывающий переодеваться и принимать душ. Он чувствует себя неловко в обществе и, если не говорит о шахматах или не играет в них, напоминает рыбу, вытащенную из воды. Я встретил его на первом матче Карпов — Каспаров за звание чемпиона мира в Москве. Мне тогда было семь лет, и на протяжении всей моей юности мы иногда встречались, чтобы разобрать ту или иную партию. Иногда он жил у нас по четыре-пять дней во время своих визитов в США. Создавалось впечатление, что все, что не касается шахмат, ни в малой степени его не интересует. Если мы не занимались разбором партий, он сидел в своей комнате, неотрывно глядя на какие-либо шахматные позиции на мониторе своего компьютера. За едой мог бормотать что-то неясное, роняя крошки на пол, а во время разговора в уголках его рта собиралась обильная слюна, иногда стекавшая вниз, как капли клея. Если вы читали прелестную новеллу Набокова «Защита Лужина» об эксцентричном шахматном гении Лужине, то знайте: Дворецкий — это и есть Лужин.

За шахматной доской Дворецкий пробуждается к жизни. Он изящно передвигает фигуры своими толстыми пальцами. Он очень самоуверен, даже самонадеян. Напротив подающего надежды ученика он чувствует себя по-настоящему дома и немедленно начинает сооружать для него невероятно сложную шахматную задачу. Его репертуар сложнейших шахматных задач неистощим, и он предлагает их одну за другой с безжалостной настойчивостью. Дворецкий любит наблюдать, как одаренные шахматисты сражаются с его задачами. Он наслаждается своей властью, пока бурлящая креативность молодых чемпионов медленно сходит на нет. Как ученик, я считал эти занятия весьма напоминающими сцены в тюрьме в романе Оруэлла «1984». Независимо мыслящих интеллектуалов там безжалостно ломали до тех пор, пока от человека не оставалась только оболочка.

Занятия с Юрием Разуваевым, напротив, напоминали интеллектуальный отдых, а не оруэлловский кошмар. Применяемые Разуваевым методы зависят от его выводов о личности ученика и его предпочтениях в шахматах. Юрий на редкость проницательный психолог, и его педагогический метод начинается с тщательного изучения партий, сыгранных учеником. На удивление быстро он определяет основные характеристики стиля своего воспитанника, а также главные препятствия, мешающие его самовыражению. Затем он разрабатывает индивидуальную программу подготовки, направленную на систематическое углубление его знаний и развитие природного дара.

В противоположность ему Марк Дворецкий разработал сложную систему подготовки, которая подойдет любому молодому шахматисту. Его метод работы с молодежью состоит в том, чтобы довольно грубо разрушить игровую индивидуальность ученика, а затем вылепить новую индивидуальность по собственному шаблону. С моей точки зрения, этот метод может иметь самые негативные последствия для будущего одаренных молодых шахматистов.

В критический период моей шахматной карьеры, после выхода фильма «В поисках Бобби Фишера», возникли разногласия по поводу направления моей дальнейшей подготовки. На одной стороне был Дворецкий и его протеже, мой основной тренер, считавшие, что я должен погрузиться в изучение упреждающего стиля, то есть искусства играть в шахматы в стиле анаконды.

Великие игроки, игравшие в этом стиле (например, Карпов и Петросян), казалось, предугадывали любое движение своего соперника. Они постепенно усиливали давление на него, выжимая последние остатки жизни из своей жертвы и одновременно предупреждая любые попытки агрессивных действий еще до того, как их можно было материализовать. Они классические интроверты и контратакующие игроки по характеру, поэтому предпочитают спокойную, расчетливую манеру игры. Разуваев же настаивал, что мне стоит развивать свой собственный стиль игры. Он считал, что я одаренный шахматист атакующего плана и не должен отказываться от своих естественных преимуществ. Конечно, мне следовало глубже изучить стиль Карпова в шахматах, чтобы продвинуться дальше в своем развитии; но Разуваев не уставал подчеркивать, что я должен изучать Карпова с точки зрения Каспарова.

Эта идея казалась довольно тонкой и несколько мистической, и надеюсь, что в свои шестнадцать лет я сумел оценить весь ее потенциал. В каком-то смысле идея Разуваева сводилась к тому, что все великие игроки глубоко разбирались в позиционной шахматной игре, поэтому игроку моего стиля следует изучать позиционные шахматы с точки зрения того, как великие игроки моего стиля противодействовали ему. Для сравнения можно привести пример гитариста, всю жизнь игравшего рок, а потом решившего ознакомиться с классическим репертуаром. Он может это сделать двумя способами. Один из них — пригласить в качестве педагога композитора классической музыки, не имеющего привычки рассуждать о «вульгарности рок-н-ролла», а второй — попросить о помощи такого же рок-гитариста, как и он сам, много лет назад влюбившегося в классическую музыку и ради нее изменившего року. Скорее всего, с экс-рокером наш музыкант быстро найдет общий язык, в то время как с классическим композитором возникнет отчужденность. Я решил изучать игру Карпова с позиций игрока, в жилах которого течет такая же горячая кровь, как у меня.

Обучающая метода Разуваева во многом напоминает метод даосских наставников, которые любят говорить «учись этому через то» или «изучай твердое с позиций мягкого». В большинстве рутинных ежедневных событий можно проследить тонкую связь между противоположностями. Вспомните о том, как часто вы не можете понять, что на самом деле значит для вас тот или иной человек, пока он не уйдет. Частота ударов сердца дает представление о том, насколько сильной была любовь. Представьте себе, насколько приятно наконец ходить на своих ногах после того, как долгое время был прикован к костылям, — ничто лучше болезни не дает нам почувствовать цену здоровья. Кто больше ценит воду, чем человек, умирающий от жажды в пустыне? Человеческий ум склонен оценивать вещи друг относительно друга. Если бы не было луча света, как мы могли бы осознать глубину темноты?

В сравнении я понял, что если прислушаться к своему подсознанию, то можно обнаружить связи между казавшимися несопоставимыми вещами. Глубокое проникновение в суть одного направления искусства часто связано с не менее глубоким изучением другого направления — интуиция способна выявить неочевидные связи между ними и тем самым преобразовать разрозненные фрагменты знания в стройную картину. Великие художники и скульпторы школы абстрактного экспрессионизма пришли к своим революционным идеям путем углубленного изучения живописи в стиле реализма. Джексон Поллок умел воспроизводить действительность на холсте с точностью фотоаппарата, но вместо этого на его картинах цвело дикое буйство красок, разбрызганных в эмоциональном порыве. Он изучал форму, чтобы от нее отказаться. И в его работах отсутствие классических пропорций каким-то образом выражает суть изучения классики без ее традиционных ограничений.

В продолжение этой темы следует заметить, что изучение величайших партий прошлого, сыгранных в атакующем стиле, помогало мне освоить тончайшие нюансы применявшихся в них защитных построений. Каждая выдающаяся шахматная атака вырастает из тщательного построения фигур, что и является сутью позиционной игры. Точно так же как символ инь-ян содержит пятно света в царстве тьмы и пятно тьмы в царстве света, выдающиеся изобретательные атаки нуждаются в прочном техническом фундаменте. Через много лет занятия боевыми искусствами помогли мне воплотить это понимание в повседневную работу, но в шестнадцать лет я этого не знал. Не думаю даже, чтобы я осознавал существование самой проблемы.

ДВА СПОСОБА УКРОТИТЬ МУСТАНГА

Помимо других выдающихся способностей, имеющихся у моей мамы Бонни Вайцкин, у нее есть умение укрощать лошадей. Мама принимала участие в соревнованиях по скачкам с барьерами и выездке, и в раннем детстве я часто ходил с ней в конюшни Нью-Джерси покататься на пони вокруг арены. Я никогда не мог понять, как ей удавалось так быстро находить взаимопонимание с животными. Если попадалась лошадь с характером, звали мою маленькую маму, которая подходила к разозленному семисоткилограммовому жеребцу, говорила что-то успокаивающее, и очень скоро жеребец уже брал угощение с ее ладони.

Мама обладает уникальной способностью находить общий язык практически с любыми животными. Я видел ее на расстоянии вытянутой руки от двухсоткилограммового голубого марлина, ходившего вокруг нашей лодки, которая ни в коем случае не выдержала бы атаки такой туши. Злые рычащие собаки умолкали и крутились около ее ног. Птицы слетались к ней. Она — настоящий заклинатель животных. Она искренне любит их и умеет говорить с ними на их языке.

Бонни Вайцкин говорит, что существует два основных способа укротить дикого жеребца. Один из них состоит в том, чтобы привязать его к коновязи и запугать. Шуршание бумажных пакетов, тарахтение жестяных банок доводят лошадь до паники, но все же в итоге она привыкает к любому шуму. Добавьте к этому постоянное чувство унижения от ограничения свободы. Поскольку отчасти это приводит жеребца в состояние покорности, вы можете взнуздать его, оседлать и пришпорить, давая понять, кто здесь главный. Он будет сопротивляться, брыкаться, извиваться, выкручиваться и постарается сбежать — но безрезультатно. В конце концов жеребец упадет на колени и покорится своей участи быть одомашненным. Он проходит через ярость, боль, потрясение, почти смертельное истощение и, наконец, покоряется. Этот метод можно условно назвать «шок и ярость».

Второй способ — это способ заклинателей лошадей. Мама объясняет его суть так: «Когда жеребец еще маленький, жеребенок, мы очень нежно обращаемся с ним. С жеребцом всегда можно справиться. Вы кормите его, ухаживаете за ним, выезжаете его, и он привыкает и любит вас. Затем вы седлаете его, и у него при этом не возникает протеста, ведь для этого просто нет причин». Таким образом, вы направляете жеребца к тому, что нужно вам, и он делает это потому, что и сам хочет того же. Ваши желания совпадают, вы говорите на одном языке. Вы не ломаете его дух. Мама продолжает: «Если вы подходите прямо к жеребцу, он смотрит на вас и, скорее всего, убегает прочь. Не следует настраивать его против себя таким образом. Подходите к нему кружным путем, избегая конфронтации. Даже взрослого жеребца можно убедить с помощью ласки. Отнеситесь к нему по-доброму, заставьте хотеть того же, что и вы.

Затем уже на трассе и вы, и жеребец стремитесь сохранить установившееся между вами согласие. Если вы хотите повернуть направо, лошадь чувствует ваше намерение и естественным образом поворачивает вправо, чтобы сбалансировать ваше движение». Всадник и лошадь — единое целое. Они пришли к соглашению, которое никто не хочет нарушать. Особое значение в отношениях между животным и человеком имеет тот факт, что лошади не приходится бороться за восстановление своего достоинства. При хорошей выучке гордый характер жеребца становится дополнительным преимуществом. Великолепный и трепетный дух по-прежнему живет в животном, в свое время покорившем прерии.

Дворецкий стремился сломить мой характер с помощью метода «шок и ярость», а Разуваев хотел помочь в полной мере развить свои природные склонности и способности. Поскольку это соответствовало собственным взглядам и стилю моего основного тренера, он склонялся к точке зрения Дворецкого, поэтому в шестнадцать лет большая часть моих шахматных занятий посвящалась подавлению природных склонностей и усвоению манеры игры в стиле Карпова. В результате я потерял свою точку опоры как турнирный боец. Мне постоянно говорили: «Как бы Карпов сыграл в этой ситуации?» — и я переставал доверять собственной интуиции, поскольку она совсем не напоминала интуицию Карпова. Когда водоворот публичных мероприятий, сопровождавший выход фильма «В поисках Бобби Фишера», захватил меня, большой вклад в разгорание внутреннего конфликта внесло именно чувство оторванности от естественных наклонностей. Мне очень не хватало внутреннего компаса.

Вспоминая годы своей шахматной карьеры, я понимаю, что наибольшей проблемой оказалась сложность долговременного обучения спортсмена или артиста. Было бы слишком просто сказать, что некие одно или два обстоятельства послужили причиной моего ухода из шахмат. Я мог бы сказать, что именно фильм взвалил слишком тяжелое бремя на мои плечи. Или что плохой тренер отбил мою всегдашнюю любовь к игре. Или что другой вид спорта принес мне гораздо больше счастья. Но все это слишком просто для того, чтобы быть правдой.

С моей точки зрения, обучение и творчество — это познание неведомого, отодвигание пределов той серой зоны, которая находится за областью познанного. Для этого следует удерживать равновесие между неустанным подталкиванием самого себя вперед и опасностью преждевременно сдуться. Чтобы мускулы и ум развивались, необходимо нагружать их, но, если переусердствовать, можно надорваться. Спортсмен должен ориентироваться на прогресс, постоянно искать все более сильных соперников, чтобы развиваться самому; но и постоянно выигрывать тоже необходимо, иначе можно потерять уверенность в себе. Иногда стоит критически оценить накопленный опыт, чтобы погрузиться в изучение новых данных; но важно не перегнуть палку и не потерять данные природой способности и наклонности. Трепетный, творческий идеализм следует уравновешивать практическим профессиональным подходом.

Отыскать свой путь к совершенству непросто. В каждом извилистом узком проливе прячется немало подводных камней; в моей шахматной карьере они тоже были, и на многие из них я напоролся. Отказ от присущего мне стиля игры особенно сильно сказался на моих турнирных успехах. Но с высоты нынешнего опыта я понимаю, что получил редкую возможность для дальнейшего роста. Многое из того, во что я верю теперь, родилось лишь в результате суровых испытаний последних лет моей шахматной карьеры.

II/МОЕ ВТОРОЕ ИСКУССТВОГЛАВА 9МЫШЛЕНИЕ НОВИЧКА

Впервые я прочитал «На дороге» Керуака во время подготовки к чемпионату мира среди шахматистов в возрасте до восемнадцати лет, проходившему в венгерском городе Сегеде летом 1994 года. Видение мира Джека Керуака электрическим разрядом прошло по моим венам. Его способность находить чистую радость в самых обычных и рутинных делах открыла для меня новый мир. Растущий груз шахматных проблем на моих плечах никуда не делся, но теперь я видел падающий осенний лист или проливной дождь, вспенивающий реку Гудзон, и этого было достаточно, чтобы прийти в экстатический восторг от красоты природы. По дороге в Венгрию меня переполняла обновленная страсть к жизни.

В течение двух недель на турнире я играл вдохновенно. В финальном туре мы сошлись в борьбе за титул с российским чемпионом Петром Свидлером. Уже тогда он был невероятно мощным игроком, а сейчас один из ведущих гроссмейстеров международного класса; но, садясь за стол, я ощущал непоколебимую уверенность в своих силах. Вероятно, Свидлер почувствовал это, поскольку по истечении всего лишь получаса игры предложил мне ничью. Все, что мне оставалось сделать, чтобы разделить с ним шахматную корону, — это пожать руку, тем более что трудно сказать, кто победил бы на тай-брейке. Пожать руку! Но, подчиняясь своей привычке стремиться к абсолютной победе, я отклонил предложение, сделал попытку выиграть и в конце концов проиграл в последние минуты партии.

Тем вечером я предпринял отчаянный рывок через всю Восточную Европу, чтобы встретиться со своей девушкой в курортном местечке в Словении. Она была чемпионом своей страны по шахматам среди женщин и собиралась принять участие в большом турнире. Рюкзак на спине, керуаковская «На дороге» в кармане и бесконечные пересадки с трамваев на автобусы, попутные машины — все это с невероятной, неослабевающей энергией. В конце концов я оказался в маленьком городке Птуй и вряд ли когда-то смогу забыть, как Кити шла мне навстречу по длинной грязной дороге в красном, казавшемся необыкновенно мягким сарафане, колыхавшемся от малейшего дуновения ветра. Подойдя ближе, она склонила голову на плечо; в ее красоте было что-то суровое и сдержанное. Меня пронизал озноб.

Наши отношения не отличались стабильностью, и следующие два дня до самого моего отъезда мы непрерывно спорили; наконец я отправился в обратный путь — измученный, с разбитым сердцем и раздражением в душе. Пришлось пересечь опустошенную войной Хорватию, прежде чем я попал в Венгрию и смог сесть на самолет домой. Я закончил читать «На дороге» где-то в ночи посреди Австрии; струи дождя хлестали по крыше старенького вагона, пока поезд рвался вперед сквозь ночь. Храп пьяного русского на соседней полке смешивался с криками и смехом цыганских детей из соседнего купе. Я чувствовал себя очень странно. Только что я потерял титул чемпиона мира и свою первую юношескую любовь, не спал почти шесть дней, но еще никогда не ощущал такой полноты жизни.

Тремя неделями позже я стоял на углу улицы в бразильском городе, куда приехал, чтобы представлять США на чемпионате мира по шахматам для юношей моложе двадцати одного года; вдруг прямо передо мной возникла Кити, улыбаясь и заглядывая мне в глаза. Мы рассмеялись — нашим приключениям не суждено было закончиться. Уж такая у меня жизнь.

Прочитав «На дороге», я переключился на «Бродяги Дхармы» — фантастическую историю Керуака, в которой он описывает отношение бит-поколения к дзен-буддизму. Думаю, это был первый случай моего увлечения (хотя и несколько эксцентричного) философией дзен-буддизма. Мне очень нравились гедонистические экскурсы и мятежная мудрость Гэри Снайдера[14]. Очень хотелось уехать в горы и жить там в обществе одних только птиц. Вместо этого я отправился в Центр шамбалы на Манхэттене и занялся изучением медитации. Сфокусировавшись на дыхании и усевшись со скрещенными ногами на пол, я пытался максимально успокоиться и расслабиться. Иногда удавалось обрести мир в душе, но по большей части я кипел желанием избавиться от терзавших меня переживаний.

Именно в те времена блужданий по Европе, когда я сорвался с места и отправился в Словению, мне попался «Дао дэ дзин» — старинный китайский трактат, как считается, написанный таинственным мудрецом Лао-цзы в VI веке до нашей эры. Я уже говорил о том, как в эти годы отношение к шахматам становилось все более углубленным и менее соревновательным. Большую роль в этой трансформации сыграло мое увлечение философией даосизма.

Изучая «Дао дэ дзин», я чувствовал, как наконец-то выходит на поверхность все то, что я чувствовал, но не мог облечь в слова. Мне очень хотелось обуздать свою резкость, умерить амбиции и сделать шаг в сторону от материального[15]. Лао-цзы фокусировался на внутренней сути вещей, а не их внешних проявлениях. Мудрость «Дао дэ дзин» направлена на снятие внутренних ментальных ограничений, умение выявлять ложные интеллектуальные построения и определять их назначение, а затем и избавляться от них. Это имело смысл с эстетической точки зрения, поскольку я уже сталкивался с философией «изучения цифр, чтобы забыть о цифрах». Мое понимание процесса обучения сводилось к тому, что следует найти отклик в сердце для того, что изучаешь, а уже после этого изучать технические аспекты. Было очень волнующе найти мысли, созвучные моим собственным; в последующие годы это сыграло огромную роль в моей жизни. Но для восемнадцатилетнего парня самым главным на тот момент было то, что эта философия помогла мне разобраться в собственных амбициях и научиться отличать по-настоящему важные вещи от тех, которые только преподносятся как самые важные.

Вернувшись в США после путешествия по Европе, я решил больше узнать о философии Древнего Китая. В октябре 1998 года по рекомендации друга нашей семьи я пришел в студию тайцзицюань Вильяма Чена. Тайцзи — это медитативное и боевое направление философии даосизма, а Вильям Чен — один из величайших современных мастеров. Такое сочетание действовало неотразимо.

Думаю, особенно меня поразила тем осенним вечером в студии тайцзи идея о том, что победить — это не главное; главное — просто жить. Каждый из двенадцати занимавшихся в додзё[16] людей, казалось, прислушивается к каким-то спокойным внутренним мыслям. Группа слаженно двигалась, мягко скользя в каком-то неуклюжем танце. Инструктор Вильям Чен двигался впереди всех, дирижируя медитацией. Ему уже исполнилось шестьдесят четыре года, но ему можно было дать любое количество лет между сорока и восьмьюдесятью. Он принадлежал к тем людям вне возраста, которые обладают внутренней энергией дикой гориллы. Он двигался медленно, как будто находясь в толстом облаке. Глядя на него, я подумал, что каждый нерв его тела пульсирует какой-то странной электрической энергией. Рука Чена двигалась сквозь пустое пространство, как будто сотканная из тончайших воздушных нитей, точно и совершенно — ничего лишнего. Его грация казалась воплощенной простотой. Я впал в транс. Необходимо было узнать об этом больше.

На следующий день я пришел в студию на свой первый урок. Помню, едва ступив на пол спортивного зала, я почувствовал, как кожу от волнения покалывают иголочки. Вокруг занимающиеся разогревались, имитируя удары кулаками в спину; позже я узнал, что это упражнение называется цигун. Я старался повторять упражнение за ними, но очень скоро плечи заныли от боли. Затем в комнату вошел Чен, и сразу стало тихо. Он мягко улыбнулся, занимая свое место перед учениками. Затем медленно закрыл глаза, сделал глубокий вдох и обратил взор внутрь себя, восстанавливая внутреннее равновесие. Его тело при этом продолжало мягко и текуче двигаться. Это потрясало. Его ладони то замирали, то опять двигались вверх; даже самое простое движение в исполнении этого человека выглядело совершенным. Он руководил нашими попытками освоить начальные позы тайцзи. Я старался выполнять его указания со всей возможной тщательностью. Потрясение от совершенства и интеллектуальности движений Чена сочеталось с чувством полнейшего замешательства. Его грация казалась инопланетной. Я чувствовал себя зажатым и неловким.

Через десять минут Чен разделил класс на группы и поставил меня в пару с более опытным учеником, терпеливо объяснявшим мне базовые принципы механики тела в тайцзи. Мы повторяли несколько базовых движений снова и снова; мой наставник советовал расслабить тазобедренные суставы, дышать диафрагмой, расслабить плечи и спину. Расслабить, расслабить, расслабить. Я и не догадывался, что мое тело настольно напряжено. После многих лет сидения за шахматной доской осанка требовала серьезной корректировки. Советчик объяснил, что голова должна двигаться так, как будто ее подвесили на нить за темя. Это имело смысл. В течение нескольких следующих месяцев я освоил шестьдесят базовых движений, необходимых для медитации. Я был новичком, ребенком, учащимся ползать, но вселенная уже не давила всей своей тяжестью на мои плечи. Шахматы не имели никакого смысла на паркетном полу комнаты для занятий тайцзи. Тут не было телекамер, фанатов, удушающего давления. Каждый вечер я посвящал несколько часов занятиям медитацией. Медленно, но уверенно поначалу враждебный язык тела становился естественным, частью меня самого. Предыдущие попытки заниматься медитацией были хаотичными — я напоминал комок нервов, выплескивающих свое напряжение наружу. Сейчас же мои внутренности как будто кто-то нежно массажировал, в то время как сознание счастливо плыло сквозь пространство. Когда мне удавалось усилием воли расслабить ту или иную часть тела, возникало удивительное чувство физического освобождения. В пальцах ощущалось легкое покалывание. Я всячески экспериментировал с этими ощущениями и понял, что в состоянии глубокого расслабления могу сфокусироваться на любой части своего тела и почувствовать те ощущения, которые раньше оставались незамеченными. Это было очень интересно.

С самых первых дней в студии я активно общался с Вильямом Ченом. Его стиль обучения отличался неприметностью и основывался главным образом на силе личного примера. Казалось, он живет на другой волне, погруженный в более совершенную реальность, и передает информацию посредством невидимых сигналов. Он говорил мягко, двигался совершенно и учил тех, кто готов был учиться. Мудрые советы высказывались невзначай, очень тихим голосом, и вы могли следовать им или нет — казалось, его это мало волновало. Меня поражало, как много его мягких рекомендаций пропускалось мимо ушей.

В группе новичков обычно занималось от трех до двадцати человек в зависимости от дня недели или погоды. Я больше всего любил снежные или дождливые вечера в субботу или воскресенье, когда большая часть учеников предпочитала оставаться дома. Тогда в зале были лишь Чен и один-два наиболее усердных ученика — практически занятие превращалось в частный урок. Но чаще в зале находилось около десятка начинающих, и каждый отрабатывал наиболее трудные для него упражнения и совершенствовал отдельные движения. Мастер Чен обычно стоял перед большим зеркалом и, демонстрируя упражнения, мог видеть всех своих учеников. Он улыбался и отпускал шутливые реплики по поводу неизменных пререканий между его дочерью и сыном. Он достаточно жесткий человек: никаких комплиментов или прочувствованных призывов. Он ни в коем случае не ожидал преклонения перед учителем, обычно считающегося неотъемлемой частью обучения боевым искусствам в Китае. «Если это могу сделать я, значит, сможете и вы» — вот его любимое высказывание.

Чен очень напоминал мне Юрия Разуваева, моего похожего на Йоду тренера по шахматам из России, всячески побуждавшего меня следовать своим собственным путем. Чен так же хорошо понимал чувства учеников, хотя его проницательность проявлялась в более материальных вопросах. Делая упражнения в классе, я иногда чувствовал, что у меня что-то не получается. Он мог наблюдать за моими движениями с другого конца зала, потом покачать головой и направиться ко мне. Затем он в точности воспроизводил мою позу, указывал на излишне напряженную ногу или часть спины и на собственном примере демонстрировал, что следует делать, чтобы добиться расслабления. И всегда оказывался прав. Способность Чена в мельчайших деталях воспроизводить чью-то позу или движения просто поражала. Он читал движения тела, как опытный шахматист читает позицию на шахматной доске. Огромную часть учения тайцзи составляет умение преодолевать физические ограничения с тем, чтобы тело и разум могли действовать в унисон. Если в какой-то части тела ощущается напряженность, ум сосредотачивается на ней, и взаимодействие нарушается. Чен всегда мог сказать, к чему прикован мой ум.

С течением времени, лучше узнавая друг друга, мы стали взаимодействовать намного тоньше. Учитель мог заметить даже небольшой изъян в моем душевном или физическом состоянии, например психологическую боязнь двигать плечом, и с другого конца комнаты мог мгновенно заглянуть мне в глаза, воспроизвести мою позу, внести в нее минимальные корректировки, а затем опять вернуться к своему предыдущему движению и продолжить демонстрацию для учеников. Я следовал полученному указанию и немедленно чувствовал облегчение, как будто кто-то снял с моей спины тяжелый камень. Чен мог бросить в мою сторону еще один взгляд, чтобы убедиться, что я заметил его рекомендацию, а мог больше не обращать на меня внимания. Учиться чему-то может только тот, кто к этому готов. Поразительно, как много учеников просто не замечали этих тонких рекомендаций, поскольку целиком сосредотачивались на своем отражении в зеркале или считали время до окончания урока. Чтобы усваивать эти уроки, требовалось полностью сосредоточиться, поэтому во многих отношениях занятия тайцзи представляют собой освоение искусства концентрации. При том что этот метод очень хорошо подходил мне, он же служил прекрасным средством отсеивания из группы тех учеников, которые не были настроены на серьезные занятия. Я видел многих, кто скучал на самых интересных занятиях только потому, что желал, чтобы ему все разжевывали и клали в рот; тончайших уроков Чена они просто не замечали.

На этом этапе занятий тайцзи ключевое значение имеет координация дыхания и мышления. Эта взаимосвязь вообще критически важна для тайцзицюань, поэтому, я думаю, имеет смысл остановиться на ней подробнее.

Многие мастера боевых искусств в Китае обучают своих учеников традиционному форсированному способу дыхания. Основанием для этого служит рассуждение о том, что китайская школа создала собственный уникальный метод контроля дыхания, которого следует придерживаться с религиозным почтением. Но у Вильяма Чена своя точка зрения на этот счет: дыхание должно быть естественным. Точнее говоря, в вопросе о дыхании следует вернуться к тому, что считалось естественным, пока на нас не повлияли годы блужданий по бурному миру и усвоения всевозможных вредных привычек. У меня уж точно таковых было множество.

В направлении тайцзи, культивируемом Ченом, экспансивные (вперед или вверх) движения делаются на вдохе, в результате чего просыпаются и тело, и ум, заряжаются энергией, приходят в оптимальную форму. Он приводит пример с жестом вперед, чтобы пожать руку человека, которым вы искренне восхищаетесь, или потягиванием после освежающего сна, или жестом согласия с чьей-либо мыслью. Обычно такие позитивные моменты жизни ассоциируются с вдохом — в тайцзи мы «дышим кончиками пальцев». На выдохе тело расслабляется, теряет энергию, как с последним выдохом перед засыпанием.

Чтобы представить себе это на практике, вытяните руки ладонями вперед, указательные пальцы слегка раздвинуты, плечи расслаблены. Теперь вдохните, одновременно медленно раздвигая пальцы в сторону и мысленно переходя от средних пальцев к указательным, а затем к большим. Ваше дыхание и мысль должны отозваться дрожью в самых кончиках пальцев. Этот вдох должен быть медленным, мягко проталкивающим кислород прямо к вашему dan tien — точке, считающейся энергетическим центром человеческого организма и расположенной примерно шестью сантиметрами ниже пупка, — а затем перемещающим энергию от dan tien к кончикам пальцев. Закончив вдох, мягко выдохните. Расслабьте пальцы, отключите мысли, расслабьте бедра, позвольте всему телу соскользнуть в мягкую и спокойную концентрацию. Когда выдох завершен, вы зарядитесь новой энергией. Повторяйте это упражнение в течение нескольких минут и понаблюдайте, как будете себя чувствовать.

Мой опыт говорит, что если эти принципы дыхания объединить с движениями тайцзи, то получается нечто вроде накатывания волны на сонный пляж: вода встречается с песком, мягко стелется по нему (вдох), затем скатывается обратно в море (выдох). Большинство людей фокусируются на энергетической волне в первой части упражнения, но меня глубоко привлекает и фаза отката волны.

Чен считает, что в настоящее время большим препятствием для спокойного, здорового существования являются постоянные отступления от естественного способа дыхания. Промелькнувшая мысль, звонок мобильного телефона или гудок проезжающей мимо машины прерывают выдох и заставляют остановиться и непроизвольно вдохнуть. Затем в мозгу мелькает еще одна мысль, и опять мы останавливаемся посредине вдоха. Дыхание становится неглубоким и не может полностью вывести из организма углекислый газ. В результате клетки не получают достаточно кислорода. Медитация в тайцзи помимо прочих функций выполняет задачу насыщения клеток кислородом.

Независимо от того, был ли тому виной непрекращающийся стресс или несовершенный способ дыхания, но уже в течение нескольких первых месяцев занятий тайцзи качество моей жизни существенно улучшилось. Поразительно, насколько развитие способности обращать свой взор внутрь себя изменило мир вокруг. Неприятные ощущения и боль исчезли в результате небольшого усовершенствования осанки и манеры двигаться. Если я чувствовал напряжение, то делал несколько упражнений тайцзи и успокаивался. Весьма неожиданно появился внутренний механизм для противодействия стрессу.

В более глубоком смысле эти занятия помогли связать воедино мою разваливающуюся жизнь. Всю жизнь я был атлетически сложенным парнем, занимавшимся интеллектуальным видом спорта. В детстве вся моя жизнь подчинялась любви к шахматам, и эта страсть была настолько всепоглощающей, что душа и тело служили единой цели. Позднее, на этапе отчуждения от шахмат, выяснилось, что мои физические инстинкты действуют вопреки интеллектуальной подготовке. Я оказался заперт в интеллектуальной западне, как тигр в клетке. Теперь я учился искусству систематически складывать блоки своей жизни воедино. В начале 1999 года мастер Чен пригласил меня заняться туйшоу. Я и понятия не имел, как это мягкое приглашение изменит мою жизнь.

ГЛАВА 10ИНВЕСТИЦИИ В ПРОИГРЫШ

Когда Чен пригласил меня посещать занятия по туйшоу, в сознании промелькнули две мысли. Во-первых, на тот момент я считал тайцзи своим потолком. У меня сложилось очень личное отношение к этому искусству, а медитации творили чудеса в моей жизни. Было опасение, что переключение на боевое направление тайцзи помешает достижению моих целей. Во-вторых, я не чувствовал в себе агрессии по отношению к кому бы то ни было. Этого я нахлебался и за шахматной доской. Но по зрелом размышлении это предложение казалось все более естественным этапом в развитии. Я уже научился достигать и поддерживать состояние расслабленности, самостоятельно занимаясь тайцзи, теперь же мне предстояло освоить то же самое, и даже на более высоком уровне, находясь под все возрастающим прессингом. Кроме того, из прочитанного о туйшоу как боевом искусстве я сделал вывод, что его суть заключается не в прямом столкновении с противником, а в том, чтобы обуздать его энергию, использовать в своих интересах и мягко поглотить. Это представлялось интригующим и интересным приключением, к тому же такие навыки я мог бы применить и в других сферах своей жизни. Этого оказалось достаточно. Я был в игре.

На первом занятии в классе туйшоу меня не покидало ощущение, что я перешел в другую школу. Мы занимались на том же деревянном полу, на котором я начинал занятия тайцзи пять месяцев назад, но все воспринималось по-другому. Везде новые лица, более суровая атмосфера. Старшие ученики Чена двигались по комнате, делая упражнения на растяжку, работая с боксерской грушей, медитируя с загадочным выражением лица. Я понятия не имел, чего ожидать. Вильям Чен вышел вперед и провел шестиминутную разминку, предназначенную для разогрева мышц; впоследствии такую разминку мы делали перед каждым занятием. Затем ученики разбивались на пары и практиковались в боевых приемах. Мастер Чен подошел ко мне, взял за руку и вывел на свободное место. Он поднял руку и взглядом предложил мне сделать то же самое. Мы стояли друг против друга, выдвинув вперед правую ногу и соприкасаясь тыльной стороной запястья. Он предложил толкнуть его, но, когда я сделал движение, его уже не оказалось на прежнем месте, и одновременно он стоял там же, напротив меня, с обычным спокойным выражением лица. Я сделал еще одну попытку, но на этот раз отсутствие сопротивления потянуло меня вперед. Пока я отступал назад, он совершил трудноуловимое движение, и я полетел кувырком. Интересно. Мы поиграли в эту игру еще немного. Упрощенно говоря, идея туйшоу состоит в том, чтобы нарушить равновесие оппонента, поэтому я попытался вспомнить свои старые баскетбольные навыки. В конце концов, этому человеку шестьдесят четыре года, а я в отличной физической форме — трудностей быть не должно. Но Чен умудрялся контролировать меня на расстоянии, не прилагая для этого никаких видимых усилий. Он влез в мою шкуру, и мне казалось, что я исполняю своеобразный «лунный» танец, двигаясь по кругу по его воле и едва касаясь земли. Иногда он казался неподвижным, как скала; затем его тело внезапно дематериализовывалось, оставляя на прежнем месте лишь подобную облаку пустоту. Это выглядело потрясающе.

Через несколько минут Чен начал показывать мне разные приемы. Сначала он легко надавил на мое бедро, напоминая, что в тайцзи sung kwa, то есть расслабленное бедро, — один из важнейших факторов успеха. Затем он попросил меня толкнуть его в плечо и, не торопясь, изложил основные принципы механики тела, обеспечивавшей его «дематериализацию» в предыдущем упражнении. Если я толкал в правое плечо, то его ладонь поднималась вверх, легко касаясь моего запястья и незаметно сдвигая точку приложения сил с его плеча. Между нами почти не было физического контакта, но и того, который был, оказалось достаточно, чтобы меня потянуло вперед. По мере того как я усиливал давление, его плечо уходило от толчка; чувствовалось лишь почти незаметное сопротивление в точке соприкосновения наших запястий. Перемещение центра сопротивления от его плеча к запястью было настолько неуловимым, что мой мозг его не фиксировал. Каждый раз я прилагал слишком большое усилие, поскольку чувствовал, что контакт ускользает, и в конечном итоге терял равновесие прежде, чем успевал это осознать. Если я пытался уловить момент потери равновесия и отступить, то Чен зеркально повторял мои усилия, прилепляясь ко мне, как клей. Выбрав подходящий момент, он придавал мне дополнительный импульс легким толчком руки. Я просто не в состоянии был понять, как он это делал, поскольку, как мне казалось, источником импульса становилось не столько мускульное, сколько интеллектуальное усилие. А в следующий момент я уже отлетал от него. Поразительно, сколь многого он добивался столь малым усилием.

После первых же занятий по туйшоу я влюбился в это искусство. Совершенно очевидно, что оно отличается невероятной утонченностью и глубоким смыслом, и я сразу же понял, что его освоение во многом будет подобно изучению шахмат. Но впереди лежал еще очень долгий путь.

Начинать следует сначала — мне предстояло изучить основы туйшоу. Основной постулат философии борьбы, лежащий в основе этого боевого искусства, приведен в трактате Tai Chi Classics («Классика тайцзи»): «побороть тысячу фунтов четырьмя унциями». Практически неощутимый контакт запястья Чена и моей толкающей руки воплощал «четыре унции» из вышеприведенного постулата, но он имеет бесчисленное количество проявлений и в туйшоу, и вне его; причем часть из них относится к сфере психологии, а часть — к сфере физического взаимодействия. Если агрессия встречает пустоту, она саморазрушается. Лучше всего это можно проиллюстрировать на примере Чарли Брауна[17], пытающегося изо всей силы выбить мяч, в то время как Люси снова и снова ловко уводит его из-под удара. Бедный Чарли добивается только того, что раз за разом падает. Ученик тайцзи должен научить свое тело быстро реагировать и легко уходить от любых мыслимых ударов. К сожалению, человеку свойственно в ответ на удар напрягаться и противостоять враждебному воздействию, поэтому нам следует освоить психологически совершенно новый способ реагирования на агрессию. Прежде чем приступать к изучению техники непротивления удару, мне пришлось преодолеть формировавшиеся в течение всей жизни психологические установки. Легче сказать, чем сделать.

Попробуйте применить для этого следующий способ: закопайте одну ногу в землю. Натуральным образом заройте ее. Представьте, что вы стоите на краю пропасти. Теперь попросите жену, родственника или друга толкнуть вас, дальнейшими толчками пресекать все ваши попытки уклониться и стараться заставить вас сдвинуть зарытую ногу с места. Это следует делать очень мягко. И вы, и ваш помощник должны двигаться медленно и плавно, чтобы избежать травмы. Я думаю, что естественные инстинкты заставят вас отклониться назад, напрячься и постараться удержаться на позиции.

Вы уже многое прочли об идее противодействия непротивлением. Попробуйте испытать ее на практике. Постарайтесь удержаться на позиции, не оказывая физического сопротивления и не пытаясь двигаться быстрее помощника. Парадокс состоит в том, что, если только вы не мастер боевых искусств, этот совет покажется вам невыполнимым. Куда вам двигаться в этом случае? Можно перенести тяжесть тела на свободную ногу, но если ваш партнер повторит свой маневр, то деваться вам больше будет некуда. И придется сопротивляться. Если ваш партнер или противник физически сильнее, лучше держит равновесие или успел хорошо размахнуться, вам не удастся остановить его толчок.

К счастью, мы не проводим занятия по туйшоу на краю обрыва. Большой беды не случится, даже если вы потеряете равновесие. Таким образом, одно из наиболее серьезных препятствий для начинающих заниматься туйшоу — это неумение в достаточной мере подавить свое эго и примириться с неизбежностью пропустить удар на период освоения техники противодействия непротивлением. Если большой и сильный парень приходит учиться боевым искусствам и его кто-то толкает, то он, естественно, хочет ответить тем же, чтобы доказать свою силу. Однако, действуя таким образом, он ничему не научится. Чтобы развиваться дальше, ему следует отказаться от естественных побуждений. Он должен проиграть, чтобы научиться выигрывать. Какое-то время силача будут бросать из стороны в сторону невысокие сухощавые парни, пока он не научится использовать нечто большее, чем мускулы. Вильям Чен называет этот процесс инвестициями в проигрыш. Эти инвестиции приобретают форму участия в заведомо проигрышных столкновениях. В туйшоу это означает позволить бросать себя из стороны в сторону и при этом подавить естественное желание ответить по привычке, следует воспитать в себе умение быть мягким и восприимчивым, когда ваше тело не знает, как это сделать, и все время порывается напрячься.

Я начал заниматься туйшоу в весьма подходящий период моей жизни. Мне не пришлось прилагать сверхусилий, чтобы смириться с временными падениями. Занятия туйшоу — прекрасное средство для выработки смирения. Работая с продвинутыми учениками Чена, я постоянно летал из одного конца зала в другой. Для меня они были слишком быстрыми, а их атаки напоминали атаку ракет с тепловой системой наведения. Едва я успевал нейтрализовать одну атаку, непонятно откуда следовала еще одна, и я опять летел кувырком. Чен наблюдал за моими занятиями и давал мудрые советы. Каждый день он обучал меня новым принципам тайцзи, совершенствовал движения моего тела и понимание технических приемов. Иногда я чувствовал себя мягким куском глины, из которого лепят сосуд.

Проходили недели и месяцы занятий, и становилось ясно, что я быстро прогрессирую. Работая с другими новичками, я мог быстро и точно определить узлы напряжения в их теле, а иногда мог совершенно спокойно стоять на одном месте, в то время как их удары скользили мимо. Я с готовностью осваивал новые приемы и психологию: мне удалось полностью подавить свое эго, тогда как некоторые другие ученики топтались на месте, снова и снова повторяя те же ошибки, поскольку никак не могли отказаться от старых привычек. Когда Чен давал им те или иные советы, они объясняли свое поведение, стремясь оправдаться. Фактически они попадали в ловушку.

Я долгое время верил, что если ученик сможет избежать повторения одних и тех же ошибок — как технических, так и психологических, — то он достигнет вершин практически в любой сфере деятельности. Конечно, такой подвиг мало кому под силу, люди просто обречены постоянно повторять свои промахи, тем более что многие типы ошибок бывает очень трудно выявить и определить. Например, раньше я не отдавал себе отчета в том, что в переходные периоды своей шахматной биографии многократно ошибался, и только долгие месяцы последующего изучения позволяли найти верное решение. Поэтому цель состоит в том, чтобы свести количество ошибок к минимуму, контролируя их часто повторяющиеся типы — как психологические, так и технические.

В последние годы шахматной карьеры меня подавляло растущее чувство отчужденности от любимой игры. Психологическое давление сбивало с толку, и я терпел неудачи точно так же, как ученики Чена, не извлекавшие уроков из своих ошибок и отчаянно стремившиеся победить, доказать свою правоту, держать все под контролем. В конечном итоге это мешало их росту и превращало зал для занятий туйшоу в некое подобие Таймс-сквер в час пик. В эти первые годы занятий боевыми искусствами я стремился вобрать в себя как можно больше информации. Я делал все возможное, чтобы учиться на каждой ошибке, была ли она моей или партнеров по тренировкам. Каждое занятие по туйшоу становилось откровением, и уже через несколько месяцев я мог справиться с большинством учеников, занимавшихся у Чена по несколько лет.

Это было восхитительное время. В процессе освоения технических приемов туйшоу мое шахматное мышление находило все больше вариантов применения в боевом искусстве. Мне хорошо знакома атмосфера соревнований, поэтому нестандартная соревновательная тактика была у меня в крови. Я сразу замечал структурные недостатки в чьей-либо позе точно так же, как мог мгновенно разобрать позицию, представленную на шахматной доске. Привыкнув к комбинациям на доске, я и в боевых искусствах справлялся с ними лучше, чем незнакомые с шахматами люди. Понимание логики происходящего всегда было моей сильной стороной, поэтому я быстро разгадывал намерения соперников.

Месяцы занятий превращались в годы, а их содержание становилось все более насыщенным. Я учился уходить от атак, не сдвигаясь с места. Какое же необыкновенное чувство испытываешь, когда твой соперник наносит удар, а ты стоишь даже не на земле, а вкопан на десятки сантиметров вглубь. В этом случае очень важно расслабить тазобедренные суставы и сохранить пружинистость движений тела, для того чтобы погашать энергию ударов, отводя ее вниз по своему телу. Работая над устойчивостью, я зачастую чувствовал себя деревом, верхушка которого гнется под ветром, а корни ушли глубоко под землю. Со временем я научился даже медитировать во время сеанса туйшоу. Приемы медитации начали всплывать неожиданно прямо в ходе единоборств, и временами партнеры отлетали от меня без каких-либо осознанных усилий с моей стороны. Таков очень странный, но закономерный результат систематических тренировок.

Я уже говорил, что многие медитативные упражнения тайцзи позволяют расслаблять мышцы. Эта же медитация дает возможность противодействовать внешней агрессии. Кроме того, добавьте сюда координацию дыхания с выполнением упражнений — и получите единство тела и разума, заряженное энергией и готовое к переходу в действие из состояния спокойствия. По мере занятий состояние спокойствия становится все более глубоким, поэтому переход от него к действию может быть взрывным — именно в такие моменты зарождается сила ударов или толчков тайцзи: там, где только что была пустота, вдруг начинает бурлить энергия. При сообщении энергии посторонним объектам внутри тела появляется ощущение подсоединения силы земли к кончикам пальцев, причем этому ничто не препятствует. Очень квалифицированные адепты тайцзи отличаются невероятной скоростью движений, текучестью и скоростью реакции. По сути дела, это живое воплощение высказывания Мохаммеда Али: «Порхайте как бабочка, жальте как пчела».

Усваивая эту информацию, я также постоянно тренировался с учениками, гораздо дальше продвинувшимися в освоении этого боевого искусства. Очень часто приходилось терпеть побои. В нашем классе занимался один несколько неадекватный парень — назовем его Эван, — он был одним из самых сильных бойцов школы. Обладатель черного пояса по карате, ростом под метр девяносто и весом под девяносто килограммов, он в течение восьми лет занимался айкидо и столько же туйшоу. Мастер Чен разрешал Эвану тренироваться только с теми, у кого был шанс справиться с его агрессией, не вылетая с ковра, не перенапрягаясь и не рискуя получить травму. Но, несмотря на это, Эван нередко ввязывался в конфликты. Когда Чен решил, что я достаточно подготовлен, он стал ставить меня в пару с этим парнем.

Попробуйте спокойно рассуждать об инвестициях в проигрыш в такой ситуации! Конечно, можно рассматривать это как прекрасный случай обуздать свое эго, но насколько жестоким он оказался… Эван ухитрялся распластать меня по стене, причем мои ноги отрывались от пола чуть ли не на метр, и все это происходило прежде, чем я успевал заметить его атаку. В ходе тренировок туйшоу принято прекращать атаку, если оппонент потерял равновесие. Но Эван не обращал на это правило внимания. Ему нравилось швырять вас на землю. Неделя за неделей я вынужден был появляться в классе и получать очередную трепку от Эвана. Не важно, как я пытался нейтрализовать его атаки, — я просто не мог этого сделать. Он был слишком быстрым. А как можно предотвратить атаку, которую не видишь? Я знал, что надо расслабиться, но, как только он приближался, все мое тело цепенело в напряжении, готовясь дать отпор. Я не понимал, как можно расслабиться, когда грузовой поезд переезжает меня по пятьдесят раз за вечер. Стало понятно, как чувствует себя боксерская груша. В принципе, у меня оставалось два выхода: либо избегать Эвана, либо оказываться побитым на каждом занятии.

Я провел немало месяцев, летая по стенам после атак Эвана. И уж точно инвестирование в проигрыш давалось мне весьма нелегко, ведь штукатурка чуть ли не сыпалась со стен в том углу, куда Эван приглашал меня каждый вечер для тренировки. После занятий я ковылял домой весь в синяках, удивляясь, куда пропал мой тихий мир медитаций. Но затем произошло нечто занятное. Во-первых, я постепенно привык получать удары от Эвана и перестал их бояться. Мое тело выработало устойчивость по отношению к ним, научилось поглощать их силу; теперь я знал, что смогу выдержать то, что он может мне предложить. По мере того как под ударами я становился более расслабленным, движения Эвана в моем сознании становились более медленными. Я начал замечать, что чувствую его атаку еще до того, как он ее начал. Я научился угадывать его намерения и убираться с траектории удара до того, как он успевал замахнуться. Мне все лучше удавалось нейтрализовывать атаки, и скоро стали заметны слабости противника и способы их использования. Иногда я даже ловил себя на том, что спокойно наблюдаю за медленно пролетающим мимо ударом.

И, наконец, наступил момент, когда соотношение сил в нашей паре радикально изменилось. Интенсивность тренировок резко возросла, я выиграл пару призов в национальном чемпионате для бойцов в среднем весе и уже готовился к чемпионатам мира. Мы с Эваном не тренировались вместе довольно долго, поскольку по мере моего профессионального роста он начал меня избегать. Но в тот вечер мастер Чен поставил нас в пару. Эван ринулся на меня как бык, но я инстинктивно уклонился от атаки и швырнул его на ковер. Он поднялся, ринулся на меня и опять оказался на ковре. Поразительно, с какой легкостью я это сделал. Через несколько минут такого боя Эван заявил, что его беспокоит нога и ей нужно дать отдохнуть. Мы пожали друг другу руки, и он больше никогда не становился со мной в пару.

Вспоминая эту оставшуюся в прошлом историю, я не думаю, что в действиях Эвана когда-либо присутствовала злоба. Говоря по правде, я считаю, что он неплохой парень, а его серьезный и жесткий подход к занятиям боевым искусством дал мне возможность получить очень ценный урок. Ведь если в начале обучения мне было важно хорошо выглядеть, чтобы ублажить свое эго, я, скорее всего, уклонился бы от этой возможности и неразрывно связанной с ней боли. Со своей стороны, Эван был большим и сильным и в глазах неопытного бойца выглядел устрашающе; зато агрессивный стиль помешал ему усвоить некоторые более тонкие нюансы этого вида боевого искусства. И самое важное, Эван не решился инвестировать в проигрыш себя самого. Мое совершенствование давало и ему шанс повысить свой уровень, но он предпочел от него отказаться.

Вспоминая свою спортивную карьеру, я понимаю, что решающими оказались именно вопросы, рассмотренные в главах «Мышление новичка» и «Инвестиции в проигрыш». Время от времени мне приходилось отказываться от прежнего стиля игры и пускаться в путешествие по неизведанным тропам. В любом виде спорта иногда спортсмен готов действовать, а бывают и такие времена, когда он чувствует неуверенность, растерянность или, наоборот, быстро совершенствуется. Тогда обучающиеся неизбежно становятся очень уязвимыми. Очень важно сохранять видение перспективы и позволять себе периодически брать тайм-аут для внутреннего развития. Одаренный боксер с потрясающим хуком справа и посредственным слева наверняка получит немало ударов, пока не освоит и джеб левой. Или возьмите одаренного игрока школьной баскетбольной команды, осваивающего позицию распасовщика в университетской команде. Возможно, он и был королем баскетбольной площадки на школьном дворе, но сейчас он учится видеть все поле в целом, вовремя отдавать мяч и добиваться полной самоотдачи от своих товарищей по команде. Если кто-то надеется, что уже в первых матчах за новую команду этот игрок сыграет блестяще, то наверняка будет разочарован. Ведь игроку требуется время для освоения новых навыков, а уж потом только он сможет совершенствоваться. То же можно сказать и о шахматисте, осваивающем новый дебютный репертуар, мастере боевых искусств, изучающем новые приемы, или игроке в гольф (например, Тайгере Вудсе), подробно разбирающем свою технику исполнения свинга с тем, чтобы внести в нее усовершенствования.

Каким образом можно применить эти идеи в реальном мире? В определенных конкурентных сферах, например на работе, редко бывают недели, когда результаты нашего труда не имеют значения. Точно так же несложно усвоить образ мысли новичка и стремиться инвестировать в проигрыш, если вы и в самом деле новичок. Но намного тяжелее демонстрировать смирение и открытость к усвоению нового, если за вами наблюдают зрители и ожидают от вас результата. Это действительно так. Это стало большой проблемой в моей шахматной карьере после выхода в свет фильма «В поисках Бобби Фишера». Психологически я просто не мог себе позволить инвестировать в проигрыш в шахматах.

По-моему, очень важно выработать подход к обучению в русле теории приращения, допускающий периоды временного спада спортивных результатов. Мы должны нести за себя ответственность, а не ждать, что весь мир поймет, чего нам стоит вновь и вновь становиться первыми. Великие спортсмены иногда позволяют себе тратить время без непосредственной пользы для своей карьеры, а также находить время на то, чтобы, фигурально выражаясь, наточить мечи для продолжения битвы. Приведем в пример Майкла Джордана. Общеизвестно, что он сделал больше точных бросков на последней минуте матча, которые помогли его команде выиграть матч, чем любой другой игрок за всю историю НБА. Но гораздо менее известно, что Джордан в последнюю минуту матча промахивался по корзине соперника чаще, чем любой другой игрок за всю историю этой игры. Великим его сделала не безошибочность игры, а готовность положить себя на чашу весов, чтобы склонить их в пользу своей команды. Проводил ли он ночи без сна после того, как его команда Chicago Bulls проиграла на глазах двадцати тысяч болельщиков и разбила им сердце? Конечно. Но он не боялся плохо выглядеть, шествуя по дороге к баскетбольному бессмертию.

ГЛАВА 11МАЛЕНЬКИЕ КРУГИ

На поиски основополагающих принципов, лежащих в основе шахмат и боевых искусств и обеспечивающих их взаимосвязь как между собой, так и с процессом обучения в широком смысле слова, меня в некоторой степени вдохновила книга Роберта П ирсига «Дзен и искусство ухода за мотоциклом»[18]. Никогда не забуду сцену, определившую мой подход к процессу обучения на много лет вперед. Главный герой, блестящий и эксцентричный мужчина по имени Федр, обучает риторике студентку, которая впадает в панику, получив задание написать рассказ из пятисот слов о своем родном городе. Она не в состоянии выдавить из себя ни слова. Городишко совсем маленький и провинциальный — что здесь может произойти такого интересного, чтобы об этом писать? Федр избавляет девушку от творческого кризиса, дав ей другое задание. Он просит ее написать о парадном входе в оперный театр, находящийся прямо за окнами их аудитории на маленькой улице в их скучном городке. Она должна начать описание ворот с левого верхнего камня. Сначала студентка настроена скептически, но потом увлекается и не может оторваться от написания рассказа. На следующий день она приходит в аудиторию с двадцатью страницами вдохновенного текста.

Думаю, эта небольшая история из жизни прекрасно иллюстрирует отличие успеха от провала в погоне за совершенством. Главное — глубина изучения предмета, а не поверхностный охват. Принцип обучения состоит в том, чтобы погрузиться в таинственную магию деталей и на их основе выделить факторы, определяющие целостную картину. Наша общая проблема состоит в том, что в мире существует дефицит внимания. Нас со всех сторон бомбардирует информация: по телевидению, радио, мобильным телефонам, из видеоигр, интернета. Постоянный приток новых раздражителей формирует информационную зависимость, вызывает информационный голод и потребность постоянно чувствовать себя вовлеченными. Если не происходит ничего захватывающего, мы чувствуем скуку, разочарование, потерянность в потоке времени и начинаем искать новые развлечения, переключаем каналы, листаем журналы. Захваченные этим ритмом, мы напоминаем маленьких рыбок, снующих в верхнем слое течения и знающих только свой узкий двумерный мир, но не имеющих никакого представления о колоссальной пропасти, разверзшейся под ними. Когда эти генерируемые обществом тенденции вторгаются в процесс обучения, последствия бывают разрушительными.

Вернемся к боевым искусствам. Я думаю, вполне можно утверждать, что многие люди сознательно или подсознательно ассоциируют боевые искусства с кинофильмами или легендами. Мы вспоминаем о ниндзя, незримо крадущихся в ночи, таинственных героях, крушащих стены и летающих по воздуху, как в фильме «Крадущийся тигр, затаившийся дракон». Мы видим сумасшедшие зубодробительные удары Ван Дамма и прыжки Джеки Чана. Наблюдаем за совершенно нереалистичными сюжетами, переполненными суперсложными воздушными петлями и потрясающими спецэффектами, а затем кое-кто выходит из кинотеатра с твердым намерением все это воспроизвести. В результате в обучении боевым искусствам возникает фундаментальная ошибка — попытка добиться слишком многого немедленно. Многие школы кунг-фу усугубляют проблему, обучая разнообразным декоративным приемам, постановочной последовательности движений; при этом рейтинг учеников определяется тем, сколько приемов они знают. Каждый стремится выучить как можно больше, что вовсе не значит лучше. Со стороны все выглядит красиво, но это поверхностно и не подкреплено ни теоретическими принципами, ни впечатляющей механикой тела. Общий уровень подготовки невысокий, а ее результат выражается в увеличении численности любителей, выучивших несколько эффектных ударов и вращений, не имеющих абсолютно никакой боевой ценности.

У меня другой подход. С самого начала я чувствовал, что мобильная медитация туйшоу направлена на то, чтобы ученики прежде всего, усвоили фундаментальные принципы тайцзи (например, перераспределение веса тела за счет расслабления тазобедренных суставов, все более глубокая релаксация, координация мысли, дыхания и тела, осознание внутренней энергии, накапливающейся для нанесения удара, перенаправление силы наносимого противником удара в землю, неподвижность, обездвиживание одной части тела при накоплении энергии в другой). Многие принципы надо изучать на практике. Для этого следует встать, принять соответствующую позу и шлифовать простейшие движения вроде выпада руками вперед на расстояние пятнадцати сантиметров. Практикуя такие движения, вы почувствуете тончайшие колебания энергии в своем теле. Вы ощутите напряжение, накапливающееся в ногах, бедрах, спине и плечах. Затем начнете добиваться его снятия шаг за шагом, час за часом, месяц за месяцем. А когда оно уйдет, вам откроется целый мир новых ощущений. Вы научитесь направлять внутренний взор внутрь себя, и вскоре ваши пальцы оживут, отзываясь покалыванием на приток крови; вы почувствуете жар, поднимающийся вверх по спине и струящийся по рукам. Система тайцзи может стать настоящей школой освоения правильных принципов управления телом, снятия напряжения и формирования навыков управления энергией.

Я старательно занимался медитативными упражнениями тайцзи по много часов в день. Иногда для шлифовки техники исполнения, одновременного совершенствования механики тела и полного расслабления приходилось повторять движения снова и снова. Я сосредотачивался на самом простом, часами повторяя движение рукой на несколько сантиметров вперед, затем расслабляя ее, направляя поток энергии наружу, дотягиваясь до ног кончиками пальцев снова и снова и каждый раз все более свободно. Такой стиль подготовки позволял усилить мое ощущение тайцзи. Когда после длительной и кропотливой работы над отдельными элементами сформировалось внутреннее чувство, можно было применить его для дальнейшего освоения приемов, и в конце концов выполнение всего упражнения в целом переходило на более высокий уровень. Ключевой момент здесь в том, чтобы понять, что одно маленькое упражнение выполняется на основе тех же самых принципов, на которых держится всеобъемлющая система тайцзицюань.

Похожий метод я использовал, когда учился играть в шахматы: на первом этапе предметом анализа были разнообразные упрощенные варианты эндшпиля (например, король и пешка против короля — всего три фигуры на доске). Это наглядно демонстрировало базовые шахматные принципы: силу свободного пространства, цугцванг, понятие темпа и стратегического планирования. Усвоив эти принципы, я с успехом применял их и в более сложной позиции, поскольку они прочно закрепились в моем подсознании. Но если вы с места в карьер начинаете изучать сложные дебюты и миттельшпили, то скоро обнаружите, что вам трудно мыслить абстрактно, поскольку все силы уходят на то, чтобы не совершить ошибку в запутанной ситуации. Было бы странно обучать новичка в фигурном катании принципу релаксации на льду, заставляя его сразу выполнять тройные аксели. По всей видимости, лучше начать с освоения плавного скольжения по льду, техники поворотов и катания спиной вперед, постепенно углубляя степень релаксации. Затем шаг за шагом осваиваются более сложные элементы, при этом сохраняется чувство легкости и непринужденности, усвоенное в начале обучения.

В ходе освоения приемов туйшоу я соблюдал принцип постепенного продвижения вперед мелкими шагами. Единственная разновидность туйшоу в моей практике — та, которую практиковал Вильям Чен, и ее-то я и осваивал день за днем, постепенно все глубже проникаясь ее принципами. Каждый день я делал большую подготовительную работу дома, а затем проверял ее результаты на занятиях в классе. Сразу становилось понятно, что получается, а что не очень, поскольку тренировки с классными спортсменами вроде Эвана обычно заканчивались тем, что кто-то оказывался, образно говоря, размазан по стене. В этих интенсивных спаррингах эффектные приемы не давали никакого результата. Здесь не было места для киношных трюков. Все происходило слишком быстро. Довольно скоро стало ясно, что развиваться дальше я могу только в том случае, если сделаю свой репертуар боевых приемов и движений более сложным и разнообразным. Настало время применить на деле мое новое внутреннее проникновение в суть боевого искусства.

Поединок между высококлассными мастерами боевых искусств весьма мало напоминает постановочные сцены из голливудских боевиков. Настоящие профессионалы редко демонстрируют суперрастяжки и знают, как распознать и предотвратить атаку. Красивые медленные приемы наподобие любимых кинематографистами ударов ногами в прыжке редко достигают цели. Они очень легко читаются и требуют слишком много времени для выполнения. Джеб в боксе намного более эффективен, поскольку выполняется очень быстро и с небольшой дистанции, а кроме того, весьма чувствителен для противника.

Ключевая проблема мастеров боевых искусств состоит в том, чтобы сделать свои разнообразные приемы такими же эффективными, как джеб. В увиденном как-то раз спарринге с участием Чена меня поразила его невероятная мощь, а также степень его недооценки противником. Хотя многие склонны считать эту мощь следствием chi [19] и застывать в изумлении, я стремился понять, как он это делает. На следующем этапе моего развития требовалось научиться превращать большое в малое. Мое понимание этого процесса в духе философии изучения шахмат «понять цифры, чтобы забыть о них» заключалось в том, чтобы дойти до сути (например, отточенной до совершенства и глубоко усвоенной механики тела или проникновения) этого искусства, а затем постепенно освоить внешние его проявления, оставаясь при этом верным сути. С течением времени внешнее уступает место внутренней мощи и полноте. Я называю этот метод «делать маленькие круги».

Давайте объединим метод Пирсига «Начать с одного кирпичика», описанный в его книге, и мой метод «Делать маленькие круги» и посмотрим, что из этого выйдет. Допустим, я осваиваю какой-нибудь прием боевых искусств — для простоты возьмем классический прямой удар. Я стою, выдвинув левую ногу вперед и подняв руки на уровень головы, чтобы защитить лицо. Джеб — короткий удар, наносимый слева слегка выдвинутой вперед рукой. Прямой же удар — это мощный удар, энергия которого идет из земли, затем проходит через левую ногу, наискосок пересекает торс, перетекает через плечо в трицепс и, наконец, концентрируется в костяшках указательного и среднего пальца. Сначала я снова и снова повторял это движение в замедленном темпе. Нужно научиться делать любое упражнение медленно, чтобы выработать умение безошибочно делать его на скорости. Я расслабляю левое бедро, сгибаю и выбрасываю вперед правую руку, одновременно разворачивая туловище в другую сторону с опорой на левую ногу.

Сначала в спине и плече чувствовалось напряжение, но затем мне удалось его снять путем медленных многократных повторений этого движения до тех пор, пока правильная механика не закрепилась до автоматизма. С течением времени я перестал задумываться о перетекании энергии от ступни к кулаку; сейчас я чувствую контакт энергии земли и кулака непосредственно, как будто все тело представляет собой проводник электрического импульса удара. Добившись этого, я начал ускорять движения, сгибая руку и нанося удар все быстрее и быстрее. Для тренировок я использовал тяжелую грушу, шлифуя механику движений тела и наращивая силу ударов; одновременно я тренировал сопротивление внешнему воздействию, чтобы самому не травмироваться по мере роста силы ударов. Иногда груша отскакивала с очень громким щелчком. Опасный момент! Если удар приходится не в пустое пространство, а в какое-либо препятствие, я невольно напрягался, и удар шел от плеча. Это типичная ошибка. Тело теряло устойчивость, и разрывалась цепь передачи импульса энергии для удара — от ступни до кулака. Эту ошибку допускают многие боксеры, получая в результате травму плеча. Я хотел освоить технику удара без подготовки. Без предварительного намерения. Мой учитель Вильям Чен иногда обучает учеников этому, предлагая налить чашку чая. Удивительная вещь! Наливая чай, человек отвлекается от мыслей об ударе, и тот выходит отлично.

Итак, представим, что недели и месяцы (а может, и годы) ушли у вас на отработку техники прямого удара. Я знаю, как это сделать правильно. Когда я работал с грушей, то никаких травм не получал, и никаких препятствий в моем теле ударная энергия не встречала. Казалось, сама земля наносит удар по груше посредством моего кулака, а тело движется плавно и расслабленно. Упорным трудом я добился того, что сила возросла за счет тренировки каждого отдельного элемента — от сгибания руки до приведения тела в движение. Выбрасывая вперед правую руку, я уже не думал о технике этого движения: мое тело само знало, что делать, и делало это. Разум не принимал в этом никакого участия. Это вошло в кровь. Я освоил прямой удар. Но это было еще не все.

Если только хороший боец не отвлечен чем-то посторонним или не захвачен в неподходящий момент, его очень трудно застать врасплох прямым ударом. Такое намерение обычно слишком очевидно. Именно в такой ситуации особенно полезен метод «маленьких кругов». С этого момента механика исполнения прямого удара превращается в ощущение в моем мозгу. Мне не нужно слышать или видеть его результат; мое тело знает, когда действует правильно, поскольку в этом случае я чувствую глубокую внутреннюю гармонию. Можно провести аналогию с профессиональной певицей, которая после многих лет практики ощущает каждую ноту глубоко внутри как уникальную вибрацию. В один прекрасный момент она дает концерт в большом зале, где из рук вон плохая акустика. Стоя на сцене, она вообще не слышит собственного голоса — такое случается на удивление часто. Великая певица может изумительно исполнить музыкальное произведение, даже не слыша собственного голоса. Она знает, как ощущаются ноты, вылетающие из ее рта, даже если слух временно не может ей помочь.

Таким образом, я знаю, каким должен быть правильно исполненный прямой удар правой. Теперь я начинаю медленно, поэтапно ускорять свои движения и при этом сохраняю эти ощущения. Если первоначально я наносил прямой удар от уха, то теперь постепенно выдвигаю руку на дюйм вперед, начиная удар из точки, находящейся все ближе к противнику — и удар отнюдь не становится слабее. Ключевой фактор успеха состоит в постепенности, тогда тело не чувствует сокращения расстояния. После каждого небольшого движения вперед следует восстановить ощущение правильного удара, приобретенное за месяцы упорной его отработки в первоначальном варианте. Медленно, но уверенно мои движения становились все более и более мощными. Требовался только небольшой поворот туловища для придания им значительного ускорения. Движение руки могло быть почти незаметным, но при этом удар сохранял свою силу. В конце концов я научился наносить прямой удар, вовсе не похожий на таковой. Если вам приходилось видеть боксеров с наиболее взрывным ударом в истории бокса, например Мохаммеда Али или Майка Тайсона, наверняка вы видели, как мощно, прямо-таки нереально они бьют. Иногда, чтобы заметить удар, приходится просматривать запись боя в замедленном воспроизведении. Они перешли от больших кругов к маленьким и развили свои навыки до такой степени, что они стали незаметными неподготовленному глазу.

Классические проявления этого феномена достаточно интересны. Например, многие считают ключевым принципом шахмат сохранение контроля центра доски. В игре шахматистов любого уровня соперник, который доминирует в центре, обычно получает преимущество, поскольку его фигуры могут влиять на весь ход сражения. Любопытно, что изучение игр некоторых выдающихся гроссмейстеров доказывает их пренебрежительное отношение к этому принципу. Наиболее наглядно это видно на примере выдающегося английского шахматиста Майкла Адамса. Его фигуры зачастую занимают позиции по краям доски, а центр он отдает оппоненту — и при этом выигрывает. Секрет такого успеха состоит в глубоком усвоении шахматных принципов, касающихся контроля над центром доски. Майкл Адамс знает, как это сделать, не выдвигая туда свои фигуры. Он научился совершать настолько маленькие круги, что даже гроссмейстеры не замечают их.

Концепция «маленьких кругов» стала ключевой составляющей моего изучения шахмат и боевых искусств. В обоих видах спорта игроки склонны к рассчитанным на публику эффектам и с трудом осознают, что тонкое понимание сути и совершенствование приемов более важно, чем гонка за их количеством. По-моему, это очевидно — ведь именно благодаря такому подходу я выиграл свой первый национальный чемпионат по туйшоу в ноябре 2000 года после всего лишь двух лет занятий боевыми искусствами. Конечно, многие из моих соперников владели туйшоу лучше меня, но в том, что я знал, я разбирался лучше. Я максимально сконцентрировал свои движения в пространстве и времени, а мои противники оставались верны масштабным, элегантным и относительно неэффективным приемам. В сферах деятельности с высоким уровнем конкуренции успеха можно добиться, если обладать чуть-чуть более эффективной техникой, чем конкуренты. На самый верх люди взбираются не благодаря знанию секретных приемов, а скорее благодаря совершенному владению их базовым набором. Глубина всегда побеждает широту охвата, поскольку открывает путь для нематериальных, бессознательных, творческих составляющих нашего скрытого потенциала.

ГЛАВА 12ИГРА НА ПРОТИВОРЕЧИЯХ

Финалист чемпионата мира по кунг-фу в супертяжелом весе Вон Фей Ханг. Сентябрь 2001 года

Стокилограммовый гигант мрачно взглянул на меня, и мы соприкоснулись тыльными сторонами запястий. Его потное, с тяжелыми чертами лицо дышало яростью. Этот парень, опытный боец, не отягощенный нравственными принципами, приехал на турнир в сопровождении множества друзей и сейчас рвался разорвать меня на части. Судья стоял неподвижно, готовясь дать сигнал к началу второго раунда. Я сделал глубокий вдох, выдохнул и почувствовал, как кровь струится по моим жилам, а земля становится мягкой под ногами. Через семь недель предстояло защищать титул чемпиона США по туйшоу в среднем весе. И, имея семьдесят семь килограммов веса, я решил в качестве тренировки поучаствовать в региональном турнире среди тяжеловесов. Возможно, время для подобного эксперимента выбрано неудачно, но мне было интересно проверить, можно ли противостоять бойцам, намного более тяжелым и сильным, чем я сам.

В первом раунде мне удалось нейтрализовать силу соперника и направить ее против него самого. Сейчас он стоял передо мной — выведенный из равновесия, разъяренный и пышущий агрессией. Судья дал сигнал к началу боя, и соперник буквально взорвался: началась грубая и стремительная атака одновременно со всех направлений. Тем не менее мне каким-то образом удалось расслабиться и воспринимать происходящее как в замедленном кино. В туйшоу бойцов учат обращать агрессию против нападающего, но зачастую это бывает легче сказать, чем сделать, ведь соперник тоже много месяцев оттачивал боевое мастерство. Мое плечо ушло назад как раз в тот момент, когда он нанес удар левой рукой, и его кулак просвистел сквозь пустоту; зато правым кулаком он попытался нанести удар в область живота. Я сумел уклониться, захватил его правый локоть и придал ему дополнительное ускорение. Дальше помню, как этот парень отлетел в сторону, дважды перевернувшись в воздухе, прежде чем приземлился в двух с половиной метрах поодаль. Он потряс головой и опять двинулся на меня. Оставалась всего одна минута до конца раунда и моей победы в финальной игре турнира. Он атаковал, и я скользнул в сторону, почувствовав, что удалось вывести его из равновесия. Но в следующий момент его плечо врезалось в меня, и что-то хрустнуло. Руку обдало жаром, потом холодом. Я понял, что она сломана. Боль помогла сосредоточиться еще сильнее. Течение времени замедлилось вплоть до полной остановки. Я не подавал виду, что травмирован; приходилось молча бороться одной рукой и стараться уклоняться от его атак. На видеозаписи поединка его руки свистят как пули у моего виска, а в реальности они напоминали скорее облака, медленно проплывающие мимо, — было нетрудно уклониться от них, нейтрализовать атаку, увлечь их в другое измерение и использовать в своих интересах. В голове не было никаких мыслей, да и меня здесь не было, лишь чистый поток энергии… Как в шахматной партии.

Вспоминая об этом решающем моменте моей карьеры в боевых искусствах, я думаю, что он весьма напоминал момент озарения, который мне пришлось пережить в Индии во время землетрясения несколькими годами ранее. В обоих случаях мощный отвлекающий фактор способствовал высокой эффективности игры. Во время той шахматной партии землетрясение очистило мой мозг, и в результате было найдено наиболее удачное решение для позиции. Во время боя туйшоу сломанная рука заставила время почти остановиться, и я возвысился до понимания смысла своей жизни. В главе «Зона комфорта» я говорил, что, учась справляться с неконтролируемыми обстоятельствами, эффективный спортсмен проходит три этапа. Первый состоит в том, что надо привыкнуть к несовершенству мира. Я упоминал о полоске травы, клонящейся под ураганным ветром, в противоположность хрупким прутьям, сломанным тем же ураганом. На втором этапе мастер боевых искусств учится использовать это несовершенство к своей выгоде — например, размышлять под грохот музыки или использовать землетрясение для прозрения. На третьем этапе, относящемся больше к психологии деятельности, следует научиться связывать поток сознания и небольшие толчки, побуждающие нас развиваться, независимо от того, вдохновляют ли на это обстоятельства. Если сначала мне требовалось не меньше, чем землетрясение или сломанная рука, чтобы добиться ясности мысли, теперь хотелось бы научиться достигать того же результата ежедневно без особых потрясений. Иными словами, я понял, что озарение возможно, и теперь хотел постоянно достигать его, но желательно не ломать при этом кости каждый раз, когда потребуется максимально использовать потенциал своего мозга. Поэтому освоение навыков психологии деятельности включает создание стимулирующего озарение внутреннего настроя. В части III я расскажу о своей методике развития этой способности. А сейчас давайте подробно рассмотрим три этапа развития эффективности деятельности и одновременно выясним, почему они же являются и ключевыми составляющими долгосрочного процесса обучения.

Давайте на минуту вернемся к напряженной сцене, в которой сломанная рука помогла мне понять, что делать дальше. Восприятие окружающего в ту минуту обострилось настолько, что я видел все вокруг как в замедленной киносъемке. Казалось, соперник застыл в какой-то вязкой субстанции, тогда как я мог двигаться на полной скорости. Это был очень вдохновляющий опыт; именно он стал моей путеводной звездой в изучении боевых искусств на несколько последующих лет. Но когда уровень адреналина в крови упал, обнаружилась неприятная проблема. Оставалось семь недель до чемпионата США по боевым искусствам, а у меня была сломана рука.

На следующий день я пошел к врачу, надеясь, что все не так страшно. Однако, сделав рентген, он сообщил, что никаких шансов на участие в чемпионате нет, поскольку у меня обнаружился спиралевидный перелом пястной кости. В самом лучшем случае кость срастется через шесть недель, но мышцы руки к тому времени атрофируются, поскольку на руку от локтя до кисти придется наложить гипс, чтобы полностью обездвижить ее. После снятия гипса у меня будет всего несколько дней для проведения физиотерапии; в такой ситуации планировать колоссальную нагрузку спортивного турнира просто безрассудно. Тем не менее из кабинета врача я вышел исполненным решимости сражаться и уже через день после получения травмы приступил к тренировкам.

В первые несколько дней, работая только одной рукой, я чувствовал себя уязвимым. Кроме того, были опасения, что кто-нибудь случайно ударит по поврежденной руке и усугубит травму. Правую руку приходилось держать сзади и тренироваться только с теми партнерами, которым я доверял. Мы двигались медленно, работали только в стойке, избегая бросков. В основном это были классические упражнения туйшоу, когда соперники стараются почувствовать центры равновесия друг друга, нейтрализовать атаку и заставить потерять равновесие. Такие упражнения отличаются от классических противоборств, но тоже служат важным методом развития способности чувствовать назревающую атаку или силовое воздействие — чем-то они напоминают вспомогательную медитацию в боевых искусствах.

Спортсменам очень важно практиковать упражнения по визуализации, соответствующие особенностям конкретного вида спорта, но зачастую в горячке соревнований и тренировок им просто не хватает времени на работу над собой. Мне очень хорошо знакома такая ситуация. Иногда, готовясь к большому турниру, я замечаю, что месяцы проносятся мимо, наполненные жесткими спаррингами, постоянной болью, сотнями падений на маты за один вечер, когда отрабатываешь броски. А потом оказывается, что ты потихоньку отходишь от того, что составляет суть боевого искусства. Тогда я переключаюсь и примерно неделю посвящаю спокойной сосредоточенной работе по восприятию, осознанию и контролю ритмов дыхания соперника и моих собственных ощущений, мягким дестабилизирующим толчкам, которые предваряют эффектные броски, неминуемо привлекающие к себе внимание публики. После таких периодов самоанализа мои возможности и техника практически всегда существенно улучшались, поскольку новые физические навыки встраивались в общую ментальную систему.

Важность проведения различий между внешней и внутренней (или конкретной и абстрактной, технической и интуитивной) подготовкой несомненна в любом виде спорта, и, к несчастью, именно внутренняя часть этой подготовки обычно игнорируется. Самые интеллектуальные игроки НФЛ, например, используют период межсезонья, чтобы со стороны взглянуть на свою игру, изучить видеозаписи матчей, распечатать кадры аэрофотосъемки полей, анализируют схемы нападения и обороны. От нескольких квотербеков НФЛ, получивших незначительные травмы и вынужденных в силу этого пропустить одну-две игры, я слышал, что этот принудительный отдых они считают ценной возможностью сконцентрироваться на ментальной стороне игровой подготовки. После возвращения в строй они обычно играли гораздо лучше. Во всех видах спорта именно внутренняя подготовка и есть тот фактор, который выводит на следующий уровень физическую составляющую, но об этом легко забыть в постоянной рутине соревнований.

Поскольку я сломал руку, пришлось работать над преодолением возникшей из-за этого уязвимости. Быстро стало ясно, что существуют боевые приемы, которые можно проводить и одной рукой, так что теперь мне предстояло их освоить. День за днем я отрабатывал новые приемы для левой руки, начиная с отражения нападения и выведения соперника из равновесия, атакуя его с неожиданной стороны, и заканчивая навыками еды китайскими палочками. После двух недель упорной работы поврежденная правая рука уже начала понемногу действовать. Я привык защищать ее, держа за спиной, и орудовать при этом только левой. Пришлось научиться падать на пол и перекатываться, не дотрагиваясь травмированной рукой до пола. Мои боевые возможности понемногу росли. Затем мастер начал ставить меня в пару с несколько более агрессивными, но менее обученными и не обязательно полностью контролируемыми партнерами. Кое-кто из них был не прочь что-то доказать. В нашей школе я был заметной личностью, и теперь им подвернулся удобный случай продемонстрировать свое превосходство. У них были две здоровые руки, а у меня только одна, и теперь они определенно собирались использовать свое преимущество. Конечно, я не мог закрывать глаза на возможность потерпеть поражение. Если я не готов инвестировать в проигрыш, то вряд ли можно будет добиться успеха. Поразительно, как отреагировало на такую возможность мое тело. Вместо левой руки у меня будто выросло две; локоть блокировал правую руку соперника, а кисть — контролировала его левую руку. Не имею представления, как тело могло так отреагировать, но уже через несколько дней тренировок ощущение того, что я борюсь в неравных условиях, исчезло. Я чувствовал себя вполне комфортно, действуя одной рукой против здоровых противников, тем более что по уровню подготовки превосходил большинство из них.

Опыт этих тренировок позволил мне сформировать совершенно новый взгляд на боевое взаимодействие. Я понял, что, поскольку мне удается контролировать две руки противника моей одной, свободную руку можно использовать для других действий. Сегодня приемы, базирующиеся на этой идее, стали основой моего боевого стиля на соревнованиях. Если в мгновение ока вы способны контролировать обе руки противника своей одной, либо уходя в сторону, либо за счет скорости реакции, либо с помощью разнообразных захватов, то вашему сопернику придется очень нелегко. Свободной рукой вы можете разорвать его на части. Этот принцип применим практически к любому контактному виду спорта: баскетболу, хоккею, борьбе, футболу, боксу — список можно продолжить. В шахматах он тоже применим. В любой момент, когда одна ваша фигура может контролировать две и больше фигур соперника, на остальной части доски возникает дисбаланс сил в вашу пользу. В более широком смысле этот принцип можно применить к любому случаю столкновения противодействующих сил. Идет ли речь о коммерческих переговорах, соперничестве в суде и даже реальном военном конфликте, если вам удалось энергетически или качественно связать больше сил противной стороны, чем можно было рассчитывать, то вы получаете большое преимущество. Весь секрет в том, чтобы выработать навыки, с помощью которых можно было бы применить эту идею к интересующей вас сфере деятельности.

Этот принцип спортивной борьбы был мне известен еще со времен шахматной карьеры, но я не мог осознать всех последствий его применения к боевым искусствам до тех пор, пока не пришлось тренироваться, располагая лишь одной действующей рукой. Мне никогда и в голову не приходило, что можно контролировать обе руки соперника одной своей в свободном обмене ударами; но, честно говоря, через три-четыре недели это стало казаться само собой разумеющимся. Мысль о том, что рано или поздно правая рука заживет и можно будет опять ею пользоваться, уже казалась несправедливым преимуществом. Да уж, эта травма действительно стала бесценным источником нового опыта.

Кроме того, в моем выздоровлении присутствовал весьма необычный физический аспект. Я очень хотел выступить на чемпионате страны по боевым искусствам, но ничуть не меньше мне хотелось не допустить атрофии мышц травмированной руки. На тот момент моей жизни я глубоко погрузился в постижение тонкой внутренней механики тела посредством медитации туйшоу. Мне даже представлялось, что можно реабилитировать пострадавшую руку интенсивными упражнениями по визуализации. В частности, этот метод выглядел следующим образом: рутинные упражнения я выполнял с помощью левой руки и после каждой их серии визуализировал их выполнение правой. Эта рука по-прежнему находилась в гипсе, поэтому естественно двигать ею было невозможно, но я чувствовал энергию, струящуюся по обездвиженным мышцам. Понимаю, что эта идея может показаться по меньшей мере странной, но она сработала! Я чувствовал себя сильным и здоровым, и когда врач наконец снял гипс, то был поражен. За четыре дня до начала чемпионата США по боевым искусствам рентген показал, что кость полностью зажила и мышцы ничуть не атрофировались. Доктор разрешил мне принять участие в соревнованиях. В среду я провел первую за семь недель тренировку с полноценной нагрузкой на правую руку, в пятницу вылетел в Сан-Диего, а в среду, лишь чуть-чуть помогая себе здоровой рукой, выиграл национальный чемпионат.

Из богатого опыта участия в соревнованиях я вынес убежденность в том, что существуют четкие различия между тем, что требуется для того, чтобы выступать на мало-мальски пристойном уровне, по-настоящему хорошем уровне, стать одним из лучших и стать первым. Если вы хотите отсидеться где-нибудь в середине, то лимит на ошибки у вас достаточно высок. Можно впасть в депрессию, если вас уволили, а потом целыми днями слоняться по квартире, ожидая звонка с новым предложением работы. Поранив палец на ноге, можно взять больничный на шесть недель и провести их перед телевизором, хрустя чипсами. При таком мировоззрении люди воспринимают травмы как отступления на предыдущие позиции — а с этим можно справиться или преодолеть. Со стороны для зрителей или наблюдателей травмированный атлет попадает в чистилище, пока решается вопрос о том, будет ли он играть или сядет на скамейку запасных. В моей карьере мастера боевых искусств каждый раз, когда я получал травму, обязательно находились люди (в том числе моя матушка), которые сразу же предлагали взять несколько недель отдыха. Но они никак не могли понять, что если после каждой травмы я буду брать больничный, то проведу всю свою жизнь на скамье запасных. Практически после любого повреждения я возвращался в спортзал не позднее, чем на следующий день, да еще и с мыслью о том, как можно использовать ситуацию для совершенствования своих навыков. Если я хочу быть лучшим, то должен рисковать тогда, когда другие избегают риска, извлекать уроки и учиться в любой ситуации использовать неблагоприятную ситуацию к своей выгоде. Да, действительно, бывают времена, когда тело нуждается в исцелении; но именно в такие моменты появляются возможности глубже изучить ментальные, технические и психологические аспекты боевого искусства.

Чтобы попасть на самый верх, требуется увлеченность и ищущий склад ума. Такие люди воспринимают препятствия как дополнительный толчок к новым поискам и обучению чему-то новому. Они только укрепляют решимость. Любую травму или потерю легче пережить, если не сдаваться. Другая особенность этой проблемы состоит в том, что многие считают синонимами понятия последовательности и монотонности. Очень легко погрязнуть в рутине повседневной жизни и утратить творческий подход к процессу обучения. Даже глубоко преданные какому-либо виду спорта люди часто оказываются захваченными рутиной. Свободное от предрассудков мировоззрение, позволяющее достичь совершенства в той или иной сфере, вырабатывается лишь в процессе преодоления препятствий. Мы теряем присутствие духа. Затем травма или другое несчастье подливают масла в огонь. Нас зачастую заставляют проявлять воображение.

Мы должны научиться извлекать уроки из подобных обстоятельств, не получая предварительно травму. Например, баскетболист может несколько месяцев играть только левой рукой, чтобы развить навыки бросков слева. Футболист с рабочей правой ногой может довольно долго стараться не наносить ею удары. Если грязно играющие соперники могут побудить большого спортсмена повысить мастерство игры, то почему бы ему не сделать это, не дожидаясь запрещенных приемов (читай главу «Сделать сандалии»)? Если мы научились использовать травмы в своих целях, то найдем и возможности для развития, не связанные с вредом для здоровья или другими негативными ситуациями. Я называю этот метод «найти решение внутри себя»: мы замечаем события вокруг нас, которые служат стимулами для дальнейшего роста или создают для него условия. Затем можно воспроизвести последствия этих событий, не дожидаясь их реального возникновения. Таким образом, проблема становится мощным толчком к дальнейшему творческому развитию.

ГЛАВА 13ОСТАНОВИТЬ ВРЕМЯ

В детстве меня преследовал страх никогда не стать хорошим шахматистом, поскольку все необходимые знания просто не поместятся в голове. Иногда после двух часов занятий с учителем казалось, что его слова влетают мне в одно ухо и вылетают из другого, поскольку голова уже была забита до отказа. Как же я смогу запомнить еще хоть что-то? А даже если смогу, как разобраться в этом ворохе информации? Конечно, детские страхи могут показаться глупыми — высококвалифицированные специалисты усваивают огромный объем информации, но я невольно вышел на след важной проблемы. Когда мы достигаем определенного уровня компетенции в каком-либо деле и наши знания продолжают накапливаться, возникает вопрос: как систематизировать и упорядочить все это, а потом применить на практике? Думаю, ответ на него дает возможность подняться на доступные только посвященным уровни мастерства.

Если вспомнить о том, что говорилось в главе «Маленькие круги», становится понятно, что я концентрировался на тонком интроспективном развитии внешних навыков. Давайте глубже исследуем эти методы познания и определим, какие формы повышенной восприимчивости можно в себе развить при помощи надлежащих тренировок. Когда мне сломали руку в финальном матче супертяжеловесов регионального турнира, время для меня практически остановилось — или восприятие настолько обостри­лось и сфокусировалось на сути происходящего, что я стал обрабатывать поступающую информацию намного быстрее, чем обычно. Однако не было впечатления, что я соревнуюсь в скорости со своим соперником. В глубине души я был абсолютно спокоен, хотя и чувствовал себя как на острие бритвы. В целом все происходящее в миниатюре напоминало модель самообладания нового уровня.

Когда рука зажила и национальный чемпионат по боевым искусствам остался позади, в полный рост встал вопрос: могу ли я заставить время замедлить ход и как это сделать, не ломая кости? Наверное, каждый слышал истории о том, как хрупкие женщины поднимали машины, под которые попали их дети, или о том, как время останавливалось в момент автокатастрофы или падения с лестницы. Очевидно, существует некий механизм, позволяющий человеческим существам в критический момент в удивительной степени концентрировать и направлять все свои физические и ментальные силы на решение задачи выживания. Но способны ли мы добиваться этого усилием воли?

Когда я начал целенаправленно размышлять над тем, как сделать мое личное чувство времени отличным от чувства времени противников, то понял, что прежде всего следует разобраться в механизме функционирования интуиции. Подозреваю, что каждый из нас бывал озадачен ситуацией, которая с течением времени изменялась каким-либо образом, а затем вдруг интуитивно осознавал ответ на свой первоначальный вопрос. Многим из нас случалось при встрече с незнакомым человеком сразу же, казалось бы, беспричинно проникаться к нему симпатией либо испытывать негативные чувства. Я обнаружил, что, даже если в некоторых случаях требуется несколько лет, чтобы проверить правильность первоначального результата, в конечном счете интуитивные выводы бывают удивительно верны. Эти соображения подтверждаются тем, что во времена моей шахматной карьеры все случавшиеся озарения приходили из подсознания. Мой метод изучать цифры, чтобы забыть о цифрах, применительно к шахматам был способом мобилизации части мозга, управляющей подсознанием. Я получал большой объем технической информации, которую мозг каким-то образом перерабатывал, выдавая взамен озарения, воспринимавшиеся скорее как музыка или ветер, чем как математические расчеты. Все сильнее становилось ощущение, что эти озарения каким-то образом связаны между собой: видимо, часть моего сознания систематизировала релевантную информацию, стимулируя мощный выброс ментальной энергии, в результате которого неочевидное решение становилось абсолютно очевидным. Но как это происходило?

Об интуиции очень много и жарко спорят психологи, философы, артисты, да и в моей жизни она не раз диктовала интересные выводы и соображения. Моя бабушка Стелла Вайцкин, скульптор и невероятно креативная художница в стиле абстрактного импрессионизма, часто говорила мне, что интуиция — это рука Бога. Артисты часто говорят об интуиции как о своей музе. В предисловии я упоминал, что мой профессор философии из Колумбийского университета с гордостью утверждала, что понятие интуиции является логически непоследовательным, дескать, оно лишено содержания. С моей точки зрения, интуиция — наш самый ценный компас в этом мире. Это мост между сознанием и подсознанием, и крайне важно влиять на подсознание через него. Если нас так увлекает самовлюбленный академический реализм, что мы способны объявить интуицию несуществующей только потому, что не вполне понимаем механизм ее действия, или если мы близоруко считаем подсознание частью системы, загадочным образом функционирующей в области, с которой не имеем связи, то теряем отличную возможность установить контакт с неиссякаемым источником творческой энергии.

В большей части глав этой книги я описал свое видение дороги к вершинам мастерства. Сначала вы изучаете основы, усваиваете принципы своего искусства, затем расширяете и совершенствуете арсенал приемов и методов, отобранных в соответствии с вашими собственными предпочтениями, и все это время не теряете связи, пусть и абстрактной, с тем, что, по вашим ощущениям, является сердцевиной искусства. В результате формируется массив глубоко усвоенных, взаимосвязанных знаний, в центре которого находитесь вы. Управление этим массивом и его использование для генерирования творческих озарений осуществляются на основе интуиции. А теперь исследуем этот вопрос глубже, в качестве примера взяв мою историю изучения шахмат.

Проще всего разобраться в этом вопросе, исходя из таких понятий, как пакетирование информации и нейронный проводящий путь. Пакетирование информации — это способность мозга объединять большие объемы информации в своеобразные пакеты в соответствии с определенными моделями или принципами, свойственными данному виду деятельности. Первоначальные исследования этой проблемы для удобства проводились на примере известных шахматистов, считающихся мастерами группировки и анализа информации на уровне подсознания. Датский психолог Адриан де Гроот в 1965 году, а несколькими годами позже — команда Вильяма Симона и Герберта Чейза (в 1973 году) продемонстрировали шахматистам различного уровня мастерства позиции, а затем предложили воспроизвести их на расположенной рядом пустой доске. Психологи сделали видеозапись движений глаз участников эксперимента и засекли время, потребовавшееся на его проведение. Были сделаны следующие выводы: сильнейшие игроки продемонстрировали лучшую память, когда позиции брались из партий, проведенных гроссмейстерами, поскольку они восстанавливали сразу часть позиции, пять-шесть фигур, пакетируя (объединяя) их в уме в зависимости от взаимосвязи групп фигур. Чем сильнее игрок, тем лучшей способностью быстро находить логические взаимосвязи (атака, защита, нагнетание напряжения, согласованные действия пешек) между фигурами он обладает. Таким образом, у более сильных игроков лучше «шахматная» память. При этом если участникам эксперимента предлагалась случайная расстановка фигур безо всякой логической связи между ними, то их «шахматная» память оказывалась примерно одинаковой. В некоторых случаях игроки послабее справлялись с заданием эффективнее, поскольку им часто приходилось сталкиваться со случайной расстановкой фигур. Зато классные игроки терялись, не обнаруживая в позиции на доске «шахматной логики». Иными словами, пакетирование связано со способностью человеческого мозга обрабатывать большой объем информации, находить критерий систематизации и логическую нить, а затем структурировать в один ментальный файл, который можно обрабатывать как единый блок информации.

Под нейронным проводящим путем я понимаю процесс создания пакетов и управления ими в рамках единой системы. Это не точное описание, а скорее иллюстрация функционирования мозга. Скажем, я занимался шахматами пятнадцать лет. На протяжении этих тысяч часов мой мозг успешно находил тропинки в непроходимых джунглях шахмат. Аналогия с джунглями очень удачна. Представьте, как много времени потребуется, чтобы прорубить тропу сквозь растительность с помощью мачете. На несколько километров вырубки уйдет много дней. Однако после того, как тропа расчищена, по ней можно двигаться быстро. Если вы сумели построить дорогу, то поедете на велосипеде или машине — и будете передвигаться еще быстрее.

Знакомясь с новой шахматной позицией, я должен оценить возможные варианты ее развития. Одновременно я изучаю организующие принципы и новые модели перемещения фигур. Эта новая информация систематизируется путем объединения в несколько пакетов, которые я могу воспроизвести в памяти все быстрее по мере того, как улучшается моя способность управлять информацией.

Теперь вернемся к изучению шахмат и рассмотрим, как действуют все эти функции. Начнем с самого первого дня. Первое, что мне следует сделать, — выучить, как ходят фигуры. Затем усвоить их относительную ценность. Надо научиться координировать их действия. Новичку все это наверняка покажется сложным. Здесь есть пешка, слон, ладья, конь, ферзь и король. Каждая фигура уникальна, со своими сильными и слабыми сторонами. Каждый раз, когда мой взгляд падает на очередную фигуру, надо вспомнить, как она ходит и в чем ее сила. Затем я перевожу взгляд на соседнюю фигуру и пытаюсь вспомнить, как ходит она. В исходной позиции на доске находятся тридцать две фигуры. Чтобы принять правильное решение, мне следует следить за всеми фигурами одновременно, предугадывать риск их потери, возможности для атаки и другие очевидные варианты развития событий. К тому моменту, когда я перехожу к оценке положения третьей фигуры, я уже несколько ошарашен. На десятой фигуре дико болит голова, к тому же я уже забыл, что думал о предыдущих девяти фигурах. Мой соперник откровенно скучает. Я наконец-то делаю первый ход и ошибаюсь.

Что ж, теперь, вместо того чтобы начинать с исходной позиции, мы начинаем разбирать партию на пустой доске, где есть только король и пешка против одинокого короля. Все это относительно простые фигуры. Я учился передвигать их скоординированно, рассматривал разные варианты ходов до тех пор, пока не начинал чувствовать себя более или менее уверенно. С течением времени я точно так же изучил игру отдельно взятым слоном, затем конем, ладьей и королевой. Довольно быстро передвижения и относительная ценность шахматных фигур прочно отложились в памяти. Уже не надо было думать об этом специально, зато появилась возможность оценивать их потенциал с одного взгляда. Шахматы перестали быть просто статуэтками из дерева или пластика и наполнились внутренней энергией. Неподвижность фигуры на доске в каждый отдельный момент контрастирует с бесчисленными вариантами ее передвижения в уме. Я вижу, как каждая из них влияет на своих соседей. Поскольку правила передвижения фигур уже усвоены, можно больше внимания уделять другим аспектам игры и смотреть на позицию на доске шире. Теперь при изучении позиции я воспринимаю все фигуры как единое целое. Пазлы складываются в картинку.

Следующее, что мне предстоит усвоить, — принципы организации взаимодействия фигур. Я учусь размещать свой арсенал наиболее эффективно и читать знаки, говорящие о том, как максимизировать эффективность каждой фигуры с учетом ее конкретного местонахождения. Эти знаки и есть принципы. Точно так же, как раньше я оценивал каждую фигуру на доске в отдельности, теперь я перебираю в уме принципы ведения игры, стараясь выбрать из них тот, который наилучшим образом подходит к конкретной ситуации. С течением времени эта про­цеду­ра становится для меня все более естественной, пока, наконец, я не обретаю способность в один миг ассоциировать соответствующие принципы с положением на доске. Не слишком опытный игрок только начинает понимать, каким образом преимущества слона в миттельшпиле обусловливаются расположением пешек в центре поля. Зато игроку более высокого класса достаточно бросить на доску один взгляд, и он сразу же оценивает и преимущества слона, и особенности расположения пешек. И слон, и система пешек воспринимаются как единое целое. Не имеет смысла говорить о ценности любой фигуры самой по себе, она воспринимается во взаимосвязи с другими фигурами.

Этот новый подход к оценке фигур имел весьма интересное следствие: я начал понимать, что базовые постулаты об относительной ценности фигур вовсе не являются неизменными. Фигуры постепенно теряют свою идентичность. Я понял, что ладьи и слоны взаимодействуют лучше, чем ладьи и кони, а комбинация ферзя с конями гораздо эффективнее, чем ферзя со слонами. Мощь любой фигуры имеет относительный характер и зависит от таких переменных, как построение пешек и других фигур. Поэтому отныне, видя коня на доске, вы оцениваете его возможности с учетом расположения слона несколькими клетками далее. Постепенно шахматные принципы становятся более гибкими, и вы все лучше разбираетесь в неявных признаках качественного преимущества. Довольно скоро обучение становится менее догматичным: очень часто более сильным игроком оказывается тот, кто менее склонен к слепому следованию шахматным принципам. В результате возникает совершенно новый их тип — исключения из первоначальных принципов. Конечно, следующий этап — научиться воспринимать и использовать эти парадоксальные знаки точно так же, как на первом этапе обучения мы учили правила передвижения фигур по доске. Теперь сеть моих шахматных познаний включает принципы, модели и пакеты информации, мобилизуемые при помощи набора совершенно новых методов управления информацией и ее пакетирования. Изучение шахмат на этом уровне включает осознание некоторых шахматных парадоксов, выработку навыков спокойного восприятия противоречащих друг другу постулатов, понимание относительности шахматных истин.

Дальше становится еще интереснее. Мы приходим к тому, что психология начинает превалировать над техническими навыками. Любой классный игрок отличается глубоким пониманием сути игры, но великий шахматист отличается от классного игрока глубокой вовлеченностью, релаксацией сознания, что позволяет подсознанию беспрепятственно генерировать идеи. Это очень тонкое и зачастую неправильно понимаемое состояние ума, которое при правильном подходе обеспечивает тонкую интеграцию сознания в свободный поток подсознания. Главная идея состоит в том, чтобы передать ведущую роль от сознания к подсознанию без впадения в транс и утраты преимуществ ясности мышления, обеспечиваемой сознанием.

Определенную аналогию сознательному и бессознательному можно найти в механизме зрения человека. Допустим, сознание представлено зоной сфокусированного зрения, а бессознательное — зоной периферического зрения. Предположим, в настоящий момент вы читаете книгу. Что вы видите на ее страницах? Теперь попробуйте расслабить глаза и охватить страницу периферическим зрением; вы почувствуете, что воспринимаете гораздо больше информации, в том числе и находящейся на краях страницы. На следующем этапе постарайтесь рефокусировать глаза на странице, сохраняя при этом периферическое зрение. Этот навык некоторые мастера боевых искусств культивируют на случай борьбы одновременно с несколькими соперниками или других таких же непредвиденных обстоятельств. Если добиться полной релаксации сознания, можно сосредоточиться на каком-либо объекте, находящемся непосредственно перед вами, при этом сохраняя зрительный контроль над окружающей обстановкой. В соответствии с этими принципами шахматисты должны достичь свободного потока подсознания, при том что сознание будет по-прежнему играть ведущую роль, анализировать детали, систематизировать информацию и обеспечивать точные математические расчеты.

Большинство людей наверняка удивятся, если узнают, что гроссмейстер по сравнению с мастером спорта по шахматам (более слабым, но вполне компетентным шахматистом) зачастую сознательно ограничивает поле своего зрения. Иначе говоря, его мозг обобщает пакеты информации, позволяющие воспринимать намного больше при меньшем участии сознания. При этом его взгляд охватывает меньше объектов, но видит больше. Это и есть самое главное.

(Можно привести пример действия этой идеи в шахматах: обратим внимание на ситуацию противостояния слонов на полупустой доске. Это огромный объем информации, необходимой для дешифровки перемещений этих слонов, в частности: расположение центральных пешек, стоящие рядом фигуры, потенциальные возможности размена, возможности перевода игры в миттельшпиль или эндшпиль с известным расположением пешек, использованием инициативы, безопасности короля, основ интерпретации этих принципов, принципов интерпретации основ интерпретации принципов и т.п. Для гроссмейстера этот список может быть очень длинным. Для мастера он относительно короткий. Но самое важное, что у гроссмейстера гораздо более развита система управления информацией, поэтому он может моментально отыскать в своих обширных хранилищах необходимые сведения о действиях слонов — при виде слона он мгновенно вызывает в памяти всю связанную с ним информацию. Мастеру в подобной ситуации понадобится гораздо больше времени, поскольку его информация сгруппирована в пакеты помельче и требуется больше усилий, чтобы извлечь ее. Гроссмейстер видит больше на небольшом поле зрения, поскольку его бессознательно усвоенные навыки намного более совершенны.)

Теперь представьте меня, Джоша, состязающимся против менее опытного и умелого мастера боевых искусств. Скажем, я совершаю бросок, для успешного выполнения которого требуется шесть последовательных действий. Мой противник заметит только не поддающийся разложению на отдельные элементы шквал активности, в то время как для меня совершенно очевидные шаги будут лишь внешней оболочкой огромного массива пакетов информации. Наша с противником реальность очень разная. Я «вижу» гораздо больше, чем он.

Рассмотрим мой излюбленный прием дзюдо сутэми вадза (sutemiwaza), один из вариантов броска с падением. Я стою лицом к противнику. Левой рукой удерживаю его запястье или рукав, а правой — держу его за воротник. Техника выполнения броска включает следующие действия: во-первых, я мягко толкаю его в грудь правой рукой, и он рефлекторно отступает назад. Следуя за его движением, я, во-вторых, одновременно тяну его правую руку вперед, наискосок выдвигаю мою левую ногу перед его правой ногой и одновременно тяну его за лацкан кимоно вниз, оседая назад с легким поворотом влево. В-третьих, его правая нога блокирована, поэтому он падает вперед, что его, в общем-то, устраивает, ведь при падении он оказывается сверху. Но, как только он начинает падать вперед, моя правая нога проскальзывает между его ногами. В-четвертых, когда он падает на меня, я тяну его правую руку на себя, затем правой ногой наношу удар в левое бедро и переворачиваю его на спину. В-пятых, я перекатываюсь вслед за его падающим телом и оказываюсь сверху. В-шестых, прием завершается «мягким» захватом головы противника и применением болевого приема к его правой руке.

Когда этот в чем-то парадоксальный прием применяют против вас в первый раз, он производит шокирующее впечатление — один быстрый головокружительный взлет вверх, падение на пол и нейтрализация. Я знаю это по собственному опыту. Впервые я увидел этот прием несколько лет назад, когда мой добрый друг Ахмед показал мне его на тренировке. Ахмед — гигант ростом под два метра и весом 90 килограммов. Он шлифовал свое боевое искусство совершенно в иных условиях, чем я. Ахмед мог бы завоевать медаль на Олимпийских играх в спринте. Он профессионально занимается танцами и музыкой, практически всю жизнь увлекается боевыми искусствами. Он установил непревзойденный рекорд в контактном тайском боксе — 15:0. Кроме того, Ахмед имеет прекрасную подготовку в джиткундо и карате. Я уже достиг достаточно высокого уровня в туйшоу (например, недавно выигрывал бронзовую медаль на чемпионате мира), имел некоторый опыт в дзюдо. К этому моменту мы с Ахмедом примерно год занимались бразильским джиу-джитсу с потрясающим мастером и учителем боевых искусств Джоном Мачадо. Поскольку мы с Ахмедом прошли совершенно разную подготовку, тренировки с ним всегда были чреваты каким-нибудь открытием. Если соперники готовились по разным методикам и в разных видах боевых искусств, то их бой превращается в борьбу за выживание, и работа нейронных проводящих путей приобретает при этом очень большое значение. Иногда в таком бою вы ощущаете себя так, словно вас прогоняют сквозь строй. Когда требуется перейти от уже освоенных к незнакомым приемам, возникает чувство, будто ваш рассудок летит вниз с горы по свежевыпавшему снегу и внезапно падает в лужу грязи. Общее правило в этом случае таково: гораздо лучше быть тем, кто летит по снегу, а ваш противник пусть барахтается в грязи.

Наша тренировка с Ахмедом была в разгаре, и мы вихрем крутились друг около друга. Только что я стоял на ногах — и вот уже лечу вверх тормашками и падаю на спину, а мозг пытается понять, что делать в такой ситуации. Уже давно мне не приходилось получать таких неприятных ударов внезапно. Я тут же попросил Ахмеда показать мне этот бросок в замедленном исполнении и вскоре понял, что он состоял из пяти или шести действий, в основе которых лежали неизвестные мне приемы бразильского джиу-джитсу. Зато я сразу же принял решение научиться выполнять этот бросок на очень высоком уровне. Обоснованием послужила простая мысль о том, что если уж Ахмед смог этим застать врасплох меня, то я смогу застать врасплох кого-нибудь другого. Я начал усердно тренироваться. Сначала следовало отработать каждое действие медленно, снова и снова добиваясь точности и быстроты движений. После чего можно было выполнять прием целиком, повторяя эти движения сотни и тысячи раз.

Сегодня этот бросок стал моим самым надежным оружием. Со временем каждое его движение запечатлевалось в моем подсознании все более детально. Даже небольшие вариации в реакции противников на мои первые удары могли спровоцировать разнообразие в применении этого приема. Соприкосновение с запястьем противника само по себе таило двадцать или тридцать различий — тонких нюансов микрореакций, в зависимости от которых я варьировал свои действия. Сидя на ковре и захватив его правую ногу в захват, я чувствовал от тридцати до сорока вариаций развития момента.

Вспомним, что сначала я воспринимал бросок как нечто мгновенное, слишком быстрое, чтобы выделить в нем отдельные действия, а сейчас мы уже говорим об этом как о кратком моменте, включающем в себя множество различных вариантов. Когда бросок казался мгновенным, мой мозг пытался воспринять его на уровне сознания и сделать какие-то логические выводы. Сейчас моими действиями руководит подсознание, мобилизуя для этого колоссальный массив объединенных в пакеты данных о технической стороне приема. Зато мое сознание свободно от рутины и способно сосредоточиться на важных деталях, которые, благодаря их простоте, я мог различить с большой точностью, как будто блеск в глазах моего соперника длился несколько секунд.

Ключевой фактор в этом процессе — понимание того, что сознание, при всей его важности, может обрабатывать в отрезок времени лишь ограниченный объем информации; представьте себе его пропускную способность в размере одной страницы на вашем мониторе. Если размещенный на этой странице объем информации значителен, то придется отображать ее очень мелким шрифтом, чтобы все поместилось. Вы не сможете разобрать детали текста. Но если тот же самый инструмент (сознание) использовать для обработки гораздо меньшего объема информации за то же самое время, то вы сможете рассмотреть каждую деталь нашей воображаемой страницы. И вы почувствуете, как время замедляет свой бег.

Еще один способ понять это различие в восприятии — провести аналогию с фотоаппаратом[20]. Практикуясь, я создаю все больше и больше пакетов информации и объединяю их в нейронные сети, а они эффективно принимают и обрабатывают огромные объемы данных, перебрасывая их на мой мощный процессор — часть мозга, отвечающую за подсознание. Видимо, теперь мое сознание, концентрируясь на меньшем объеме информации, усиливает выдержку затвора, скажем, с 4 до 300 или 400 кадров в секунду. Важно понимать, что тренированный мозг не обязательно работает намного быстрее, чем нетренированный. Просто он работает эффективнее, что означает существенное сокращение объема информации, обрабатываемой той его частью, которая отвечает за сознательное. Исходя из опыта, поскольку я ограничиваю поле зрения, в одну и ту же единицу времени в моем сознании возникают сотни кадров, а у моего противника — в лучшем случае несколько десятков (поскольку его сознание блокировано огромным объемом данных, который он не умеет перенаправлять в подсознание). Таким образом, я получаю информацию с тех кадров, что он даже не видит.

Именно поэтому мастерство совершенного владения боевыми искусствами иногда кажется мистическим менее подготовленным бойцам, ведь большие мастера приучили себя воспринимать и действовать во временных интервалах, попросту не воспринимаемых неподготовленным мозгом.

Теперь вернемся к той сцене, которая послужила толчком для размышлений на эту тему: сродни ли тренированная и усовершенствованная способность замедлять течение времени той, которую мы внезапно обретаем в критические моменты жизни вроде автокатастрофы или, как в моем случае, перелома руки и невозможности на равных участвовать в соревнованиях? И да, и нет. Схожесть состоит в том, что, оказавшись перед выбором «жизнь или смерть», человеческий мозг концентрируется на решении очень узкого круга вопросов. Появляется ощущение замедления хода времени, поскольку мы инстинктивно сосредотачиваемся на маленьком блоке критически важной информации, которую наш процессор может быстро обработать (будто бы она отображена самым крупным шрифтом на условной странице). Вызванное усилием воли аналогичное состояние ума точно так же концентрирует все его возможности на решении узкого круга вопросов на уровне сознания. Различие же заключается в том, что в рамках избранных видов деятельности мы тренируем это состояние ума путем трансформации всей остальной информации из окружающей среды в воспринимаемую на уровне подсознания, вместо того чтобы, как обычно, игнорировать ее. Тому, что человеческий разум редко переходит в состояние повышенной восприимчивости, есть логическое объяснение: если неопытный боец сосредоточит все свое внимание на ритме дыхания или моргании глаз противника, он очень быстро получит удар в лицо или будет брошен на пол. Если бы, переходя Тридцать третью улицу или Шестую авеню в Нью-Йорке и стремясь уклониться от столкновения с одной случайно выбранной машиной, я сосредоточил бы на ней все силы своего интеллекта и заставил себя воспринимать ее как в замедленной киносъемке, то, можете не сомневаться, рано или поздно меня сбила бы другая машина. В большинстве ситуаций нам необходимо осознавать, что происходит вокруг, и наш процессор приспособлен к решению этой задачи. Однако, вооруженные знанием того, как работает интуиция, мы могли бы развить невероятно мощные способности восприятия и реагирования на события в отдельных видах деятельности или спорта. И конечно, залогом успеха, как всегда, служит постоянная практика.

ГЛАВА 14ИЛЛЮЗИЯ ТАЙНЫ

В самом начале знакомства с философией тайцзи, изучая книгу изречений древних мудрецов под названием «Классика тайц зи», я обратил внимание на заинтриговавший меня постулат. В XVIII столетии Ван Цзун Юэ так описал боевое искусство:

Соперник динамичный — навязывай медленный темп,

а если медлительный — действуй динамично.

В XIX столетии мудрец Ву Юцзянь на основе этого высказывания сформулировал по-китайски краткую рекомендацию:

Если противник не двигается, то не двинусь и я.

Но стоит ему пошевельнуться, как я опережу его.

Первое двустишие довольно прямолинейное. В нем говорится о необходимости следить за соперником, чувствовать и воспроизводить его малейшее действие. Следование за соперником лежит в основе боевого направления тайцзицюань. Фактически в этих двустишиях говорится о необходимости стать тенью противника. Эта мысль привела меня в замешательство. Тень — следствие, а не причина. Каким образом вы можете следовать за соперником еще до того, как он сдвинулся с места? Привычка к точному мышлению, воспитанная многими годами занятий шахматами, мешала принять это утверждение на веру. Тогда о чем писали авторы двустиший?

Этот вопрос таил в себе не меньшую загадку, чем коаны дзен-буддизма. Я провел множество часов, размышляя над ним, стараясь понять суть и применить ее в своих занятиях туйшоу. Конечно, большую часть постулатов даосизма нельзя понимать слишком буквально, но в таких изречениях зачастую скрывается зерно истины, основанной на огромном опыте. Шахматы научили меня тому, что настоящий мастер способен проникнуть в мысли своего оппонента, покорить его силой своей воли и стратегическим мастерством, используя приемы, которые я в шутку называю интеллектуальным оружием джедая. Насколько я понимаю, успеха в данном случае можно достигнуть, глубоко изучив манеру боя и техническую виртуозность, которая делает незримой для противника глубину вашей подготовки. Однако в китайских боевых искусствах основное внимание уделяется в большей степени энергии, чем изучению приемов. Я поставил перед собой цель — найти возможность объединить и то и другое: с одной стороны, энергетическую насыщенность, с другой — совершенное владение техническими приемами и глубокую психологическую восприимчивость. Шахматы объединились с туйшоу.

С течением времени я понял, что слова мудреца о том, что «…­стоит противнику пошевельнуться, как я опережу его», относятся к чтению и контролю намерений другой стороны. Наиболее полная форма следования действиям соперника и сокрытия собственных намерений включает умение перевоплощаться в своего противника, и тогда преследователь становится преследуемым, а время кажется веревкой в клубке двух умов — именно так великий боец туйшоу или айкидо заманивает соперника в черную дыру или почти физически принуждает его к броску. Но что происходит на самом деле? Давайте попробуем разработать свой сценарий на основе того, о чем говорилось в нескольких последних главах.

Мои первые попытки анализа намерений начались еще в первые годы занятий шахматами. Даже несколько неловко признаваться, что в семь лет, когда я принимал участие в юниорском шахматном турнире, мне иногда удавалось вынудить оппонента ошибиться, во-первых, сделав ход, заводивший его в ловушку, и, во-вторых, внезапно вскрикнув и хлопнув себя по голове. Это явно лишнее представление предназначалось для пробуждения в сопернике обманчивого чувства превосходства, за которым следовал захват центральной пешки или еще каких-либо заманчивых целей. Согласен: с моей стороны это было не очень честно. Но, как и другие навыки, сложнейшие приемы в шахматах чаще всего основаны на весьма простых принципах.

По мере моего роста как шахматиста и турнирного бойца я и мои противники вырабатывали все более глубокое понимание сути психологических сигналов. К десяти-одиннадцати годам ахи и хлопки по лбу уже воспринимались как совершенно явные признаки жульничества. Зато даже легкое изменение ритма моего дыхания могло навести соперника на мысль, что я только что увидел на доске нечто весьма интересное.

К сожалению, мне трудно дается умение сохранять невозмутимое выражение на лице, характерное для опытных игроков в покер. Я довольно эмоционален и не умею скрывать своих чувств. Но вместо того чтобы пытаться это изменить, можно превратить особенности своей личности в преимущества. Пока другие игроки тратят немало сил на то, чтобы сохранять непроницаемый вид, я разрешаю им наблюдать за сменой выражений на моем лице при обдумывании очередного хода. Цель состоит в том, чтобы открытостью своих чувств задавать тон борьбе. Игрок в покер иногда специально мычит какой-нибудь мотив, чтобы тот застрял в голове других игроков и помог вывести их из равновесия.

Я могу контролировать психологическую атмосферу во время партии, открыто выражая свои чувства. Если вы видите, что соперник сидит в кресле прямо и ровно, всем своим видом выражая уверенность, то невольно начинаете подозревать, что он что-то задумал. Можно ли назвать это действиями от противного? Может быть, действиями от противного противному. Или действиями от противного противному противного. В дополнение к действиям, совершаемым на доске, я ставил перед соперником целый ряд задач другого рода.

Конечно, на самом деле я не был столь уж прозрачен для наблюдений со стороны. Демонстрируя смену выражений лица, я не забывал добавить дезориентирующие сигналы: сдвинуть бровь, на секунду придать лицу испуганное выражение, проявить легкие признаки волнения. Иногда такой обман включает всего лишь небольшую паузу, для того чтобы выпить глоток воды, или мгновенный блеск в глазах. Но не всегда. С некоторыми соперниками я предпочитал действовать прямо, без уловок. Иногда я демонстрировал открытую и прямую манеру поведения в течение нескольких партий подряд. В конце концов, оппонент привыкал к моим реакциям и эмоциям и начинал доверять им. Исподволь он приучался трактовать мои действия с учетом настроения, эти оценки становились ему чем-то вроде опоры, на которую мастер боевых искусств должен опереться, прежде чем применить решающий прием. Когда наступал ключевой момент партии, я сознательно вводил соперника в заблуждение относительно степени своей уверенности и тем самым провоцировал его на необдуманно решительные действия или просто ошибочное решение. Это тонкое искусство!

В то же время я тщательно наблюдал за мимикой и движениями своих противников. В возрасте примерно двадцати лет мне приходилось участвовать в основном в закрытых турнирах, где собирались от десяти до четырнадцати очень сильных игроков, чтобы соревноваться в течение двух недель. Это были настоящие психологические войны. Представьте себе четырнадцать гроссмейстеров мирового класса, собравшихся вместе на небольшом курорте на Бермудских островах. Мы вместе обедали и ужинали, вместе гуляли по пляжу, сравнивали наши подходы к игре, лучше узнавали друг друга — и каждый день в три часа дня начиналась игра. В таких условиях огромное значение приобретали психологические уловки.