Фауст Тургенев Иван

Роскошная сумма

Что касается суммы, поражают два обстоятельства: то, что деньги были «выданы и пожалованы в награду» и что это произошло в воскресенье. И то и другое предполагает некую публичную церемонию, хотя бы в узком придворном кругу. Вдобавок выплату зафиксировали в документах – значит, из этого не делали секрета. Наконец, интересен размер вознаграждения.

В 1520 году 10 гульденов были значительной суммой. Для сравнения достаточно сказать, что разнорабочий, поденщик получал менее 2 гульденов, ремесленник – 3 или 3,5 гульдена, а солдат – 3–4 гульдена месячного жалованья. При ценах середины XVI века кошелёк нормально питавшегося ландскнехта пустел так быстро, что у солдата не хватало на пиво. Даже вполне состоятельный базельский печатник Джон Аморбах мог тратить на питание и проживание сына, учившегося в университете, только 16 крон в год. Изучая местные экономические порядки, можно заметить, что Фаусту заплатили больше, чем причиталось художнику или переплётчику. Иоганн Шёнер получал за одну переплетённую книгу меньше 4 гульденов. Ганс Вольф, помогавший Альбрехту Дюреру писать портрет Георга III, заработал всего около 2 гульденов. Астрологи – современники Фауста могли зарабатывать большие суммы – по крайней мере, некоторые из них делали такие заявления. Итальянский учёный, инженер и астролог Джироламо Кардано (1501–1576) утверждал, что однажды получил 200 крон за один гороскоп. Более надёжные сведения сообщал Вирдунг, сделавший запись о том, что заплатил 4 венгерские золотые монеты математику Альберту Брудзевському за помощь в составлении астрологических натальных карт.

В XVI веке было трудно оценить точную величину суммы в 10 гульденов. Монета могла называться гульденом, гильдером или флорином, и все эти названия на самом деле относились к золотым монетам, впервые отчеканенным во Флоренции в 1252 году. В XVI веке гульдены чеканились скорее из серебра, чем из золота, а поскольку монеты не имели стандартной курсовой стоимости, то их хождение ограничивалось отдельными экономическими районами. Вообще говоря, гульдены считались монетой южных регионов империи; в Центральной Германии в ходу были талеры, а на севере – марки. Хотя в современных Фаусту письменных источниках и легендах о Фаусте можно встретить упоминания о гульдене, флорине и талере, эти названия не всегда означали одно и то же. Вплоть до 1559 года официальной валюты Священной Римской империи не существовало.

С трудом разобравшись с размером суммы, полученной Фаустом, мы встречаем по-настоящему серьёзную проблему при оценке того, за что конкретно ему заплатили. Несомненно, что Ганс Мюллер был грамотным управляющим, но хотелось бы знать больше подробностей о том, что скрывалось за предельно лаконичной записью в статье о расходах.

Прежние исследования отражают непонимание критически важных моментов. Большинство исследователей интерпретируют оказанную Фаустом услугу как «свидетельство» (Indicium), не предлагая никакого внятного объяснения этого термина. После изучения оригинального документа я пришёл к выводу, что управляющий епископа написал слово Judicium{234}. Термин Judicium означает «заключение» или «суждение» – по крайней мере, именно в этом смысле термин использован в названии текста 500 года н. э. Judicium Dei, или «Суд Божий», посвящённого применению ордалий (церковно-судебных испытаний), а также в тексте середины XIV века Judicium Pillorie. Ещё более знаменательным выглядит использование этого термина в названии работы Николаса Шадека Judicium Astronomicum издания 1524 года. Последнее относится к конкретной астрологической практике, так называемой astrologia judiciaria.

Такая практика, называвшаяся также гаданием по звёздам, имела целью определение человеческой судьбы и развивалась отдельно от направления, называвшегося «естественной астрологией» (или astrologia naturalis) и изучавшего способы астрологического предсказания погоды. Хотя астрология данного типа запрещалась каноническим законом из-за того, что в ней отрицалась свобода воли, епископ мог иметь своё особое мнение о каноническом законе, и, в конце концов, Фауст мог легко выйти из положения, прибегнув к известному тезису о том, что звёзды ходят по небосклону «без принуждения». Только в XVI веке римский папа Сикст V издал буллу, поставившую вне закона не только гадание по звёздам, но и все прочие виды магических искусств.

Шёнер мог оказать епископу такую услугу. Сохранилась также копия гороскопа, автором которого был немецкий историк, математик и астроном Иоганн Карион, впоследствии вместе со своим другом Меланхтоном составивший гороскоп Лютера. В 1547 году Карион опубликовал книгу, посвящённую гаданию по звёздам, – De Ivdiciis Nativitatum, предисловие к которой написал Меланхтон. Возможно, именно мысль о Лютере подтолкнула Георга III обратиться к пришлому астрологу?

Гороскоп

Скорее всего, Фауст начинал карьеру так же, как любой другой астролог XVI века, и мы можем проследить его шаги на примере других. Гороскопы того времени разительно отличались от современных вариантов. Вместо планет, изображённых на диске с размеченными по краю созвездиями, гороскоп XVI века представлял собой рисунок, выполненный в системе из квадрантов, с двенадцатью домами, расставленными по треугольнику вокруг центрального элемента и знаками зодиака, либо проставленными по краям, по три знака с каждой стороны рисунка, либо изображёнными у каждого из домов. Считалось, что поскольку каждый из домов управляет определённой сферой человеческой жизни, то присутствие планет и их взаимное влияние определяет то, как сложатся и в каком направлении разовьются те или иные аспекты человеческого существования.

Сложные средневековые гороскопы постепенно вытеснялись так называемыми эфемеридами, по сути представлявшими собой астрономические альманахи, в которых предсказывалось положение небесных тел. Положение объектов описывалось с указанием координат в градусах, минутах и секундах, что давало возможность определить, в каком знаке зодиака находится та или иная планета. Так, на 23 апреля 1466 года мы находим Солнце в позиции с координатами 11°733, соответствующими знаку Тельца. Кроме того, астрологу приходилось вносить поправки, вычислявшиеся в зависимости от времени и места. Печатные таблицы – эфемериды обычно рассчитывались для крупных городов по состоянию на 12 часов дня, и астрологу приходилось учитывать все отклонения от этих параметров.

Получив начерченный в квадрантах гороскоп, Фауст мог решить несколько вопросов. Зная место и точную дату рождения епископа, Фауст мог составить полную натальную карту, отражавшую ход его жизни. Но Георг III уже чувствовал приближение смертного часа, или Domus Mortis. Не исключено, что Георг III поручил Фаусту создать астрологическую натальную карту, могущую стать чем-то вроде завета – по аналогии с тем, как Меланхтон подтвердил величие Лютера, составив гороскоп своего кумира. Впрочем, задача астролога не ограничивалась составлением натальной карты.

Гороскопы часто составлялись для того, чтобы определить последствия важных событий, в том числе коммерческих сделок и даже военных вторжений. Английский хронист Мэтью Парис сообщал, что император Фридрих II (правивший в 1215–1250 годах) привлекал астрологов для предсказания будущего и даже для принятия решения о женитьбе. В правление Габсбургов известно более 200 случаев, когда решения принимались в зависимости от совета астролога: от коронаций и брачных союзов до битв или подписания мира.

Но какие проблемы заботили Георга III? 1520 год явил множество бед в виде страданий и войн, обычных для эпохи Возрождения. Сознание верующего человека занимала череда событий, начавшихся ещё в 1517 году. Известно, что Георг III был крайне обеспокоен восстанием Лютера против власти Рима. На стороне Лютера оказались многие советники из непосредственного окружения Георга, и один из них, Лазарь Шпенглер, успел сообщить влиятельному Виллибальду Пиркгеймеру о том, что сам епископ на их стороне. После выхода папской буллы Шпенглера подвергли преследованиям. Вероятно, Георг III осознал нависшую над ним угрозу, и в письме от 5 ноября 1520 года Шпенглер с огорчением сообщил, что епископ изменил свою позицию. В 1518–1519 годах Георг III уже заплатил Лою Герингу за свою эпитафию и надгробие, так что епископа могли одолевать мысли о близкой кончине. К этому примешивалось беспокойство, вызванное противостоянием Лютера и Рима. Хотя в 1520 году епископу было всего 50 лет и он вполне мог не думать о смерти, всего через два года Георг III скончался.

Если предсказание Фауста касалось восстания Лютера против Рима, то его выводы не подводили епископа к мысли о поддержке мятежников; возможно даже, что именно эти выводы заставили Георга изменить позицию. К тому же, если прогноз Фауста говорил о Лютере и движении Реформации, тогда становится понятным, почему Георг III нанял для этого пришлого человека: ведь его самый квалифицированный астролог Шёнер был убеждённым лютеранином. То, что «гадание по звёздам» было делом незаконным или самое малое теологически вредным, придаёт решению епископа особый смысл. Если наша теория верна, вполне объяснимо и то, почему составленный Фаустом документ не сохранился до наших дней.

«Хорошие, жирные свиньи»

Помимо записей в документах в Бамберге также имелись свои, местные легенды о маге. Если верить Росхирту, приехав в город, Фауст нашёл радушный приём на одном из постоялых дворов. Случилось так, что там же был свинопас, как раз говоривший со своим помещиком и жаловавшийся, что никак не может найти себе стадо хороших, жирных свиней. Фауст из легенды не мог упустить отличную возможность провести деревенщину, особенно после того, как «франкфуртская добыча» чародея почти вся вышла (легенда не упоминала о щедрости епископа). Фауст тут же наколдовал целое стадо и продал его свинопасу, предупредив, чтобы тот не водил свиней по воде. Само собой, новый владелец пренебрёг советом, а когда попытался перевести стадо через реку, то обнаружил, что его свиньи превратились в охапки соломы. Это совершенно обычная, ничем не примечательная история о волшебстве. Рассказ о чародее, который попростудурачит свинопаса, выглядит наивным и резко контрастирующим с образом Фауста, заключающего договор с дьяволом. Здесь магия Фауста принимается как данность: для него наколдовать стадо свиней – это обычное дело. Но история служила неявным подтверждением того, что магия – это обман, а от обманщиков нужно держаться подальше.

Хотя, имея в кармане золото, полученное от епископа, маг вряд ли стал бы обманывать свинопасов, преждевременная кончина Георга III лишила Фауста одного из наиболее влиятельных и важных клиентов. Фауст не только потерял будущие контракты, но также лишился опоры, на которой держалась его репутация. Одним голосом, способным выступить в защиту Фауста, стало меньше; в то же время громче и громче звучали голоса его врагов. При более удачном раскладе он мог получить место при дворе епископа, но теперь перед ним лежала только дорога.

Свадьба в Мюнхене (1521–1522)

В начале 1521 года Лютера отлучили от церкви. В письме, написанном из замка Вартбург в Тюрингии, Лютер утверждал, что его враги служат Сатане, а он прямо противостоит дьяволу. Не сдавшись, Лютер продолжил работу над переводом Нового Завета. Лютер не был единственной угрозой Риму. Всего через 12 месяцев после вступления на престол турецкий султан Сулейман I Великолепный (1494–1566) повёл турок-османов на штурм Белграда и овладел этим городом, совершив самое глубокое вторжение на территорию христианского мира. Как будто подав сигнал к отступлению и сдаче, неожиданно умер римский папа Лев X. Парацельс находился в Константинополе и, как он впоследствии утверждал, открыл в этом городе секрет философского камня. Конечно, в воздухе продолжал висеть страх колдовства. В работе De Strigimagorum Daemonumque Mirandis инквизитор Сильвестр Приериас приводил обширный список современных ему случаев колдовства, заставляя читателя поверить, что в XVI веке ведьмы процветали в Риме и центральной части Италии.

Скорее всего, Фауста мало интересовали обстоятельства жизни Лютера, и он вряд ли слышал об открытии Парацельса. Как учёный и маг, Фауст, без сомнения, считал, что занимает положение более высокое, чем заурядная позиция «колдуна». Никто из магов не лил слёз по поводу смерти римского папы, и у нас нет причин думать, будто Фауст мог оказаться в Белграде или его окрестностях: его вряд ли могли задеть события войны с турками. Многие «события мирового значения», ныне привлекающие интерес историков, не затрагивали обыденной жизни современников. Фауст сам устраивал собственную жизнь. Деньги епископа закончились. Маг нуждался в новом заказчике, новом деле, новом источнике денег.

В апреле 1521 года Франциск I объявил империи войну, и к наступлению лета фон Зиккинген сражался в Северной Франции, выполняя приказы императора. Заключив перемирие с Робером де ла Марком, фон Зиккинген сумел избежать опасности штурма хорошо укреплённого Седана. Музон, находившийся на левом фланге, сдался после короткой осады, открыв фон Зиккингену дорогу на Мезьер. Имея 35 000 человек против 2000 у противника, он мог не сомневаться в победе, но, по легенде, Пьер Террайль де Байярд, прозванный «рыцарем без страха и упрёка», хитростью прорвал осаду и рассеял войска фон Зиккингена. Фон Зиккингена вызвали в Императорский суд, находившийся в Брюсселе, где он встретил обвинения в предательстве и смутные обещания Карла V когда-нибудь покрыть расходы его военной кампании. Интересно, пошёл ли Фауст вместе с фон Зиккингеном, чтобы предсказывать течение военной кампании, или он дал астрологический прогноз до начала марша?

Всё ещё не успокоившись, фон Зиккинген выступил против архиепископа Трирского, с которым у него была давняя вражда. Это событие теперь считается частью «Рыцарского восстания» 1522–1523 годов. Если Фауст был с фон Зиккингеном в Мезьере, он мог следовать за ним и дальше. Однако, учитывая прошлое недоразумение в Кройцнахе и новоприобретённый протестантизм фон Зиккингена, между ним и Фаустом мог произойти раскол. Для авантюриста обещание богатой добычи, которую можно было захватить в Италии, казалось сладким зовом сирен, и 1522 год остался в истории в основном благодаря битве при Бикоке (близ Милана), а также турецкой осаде крепости ордена госпитальеров на острове Родос.

По преданию, Фауст присутствовал на свадьбе сына герцога Баварского в Мюнхене. Если Фауст действительно находился в Мюнхене (предположим, что это так) и это событие произошло 3 октября 1522 года, то у него было достаточно времени, чтобы сопровождать фон Зиккингена в походе на Францию.

Если верить «народной книге» о Фаусте, как-то его нашли «три благородных молодых графа», учившиеся в университете Виттенберга и страстно желавшие увидеть роскошь и великолепие свадьбы, которую устраивал своему сыну герцог Баварский{235}. Фауст пригласил этих графов в свой сад и, постелив на землю свой плащ, приказал им сесть. Фауст предупредил спутников, что никто из них не должен ни с кем разговаривать, даже с самим герцогом. Затем Фауст произнёс заклинание, и они взмыли в небо.

В этой истории никак не упоминается дьявольский конь Фауста. В отличие от лютеровского колдуна, Фауст не ездит на козле и не летает на метле. Фауст переносит молодых графов в Мюнхен, используя для этого удобный магический плащ. Здесь мы должны вспомнить о легендарной дыре в крыше дома на Шоссергассе в Эрфурте, проделанной как раз для того, чтобы Фауст мог вылетать из неё на магическом плаще.

Поддельная книга «Чёрный ворон», предположительно изданная в 1469 году в Лионе и приписываемая Фаусту, содержит необходимое для такого полёта заклинание, но, несмотря на якобы раннюю дату издания, похоже, что эта история заимствована из «народной книги» о Фаусте (а не наоборот). В главе под названием «Как доктор Иоганн Фаус летал на плаще» сказано, что маг должен постелить на землю просторное красное одеяние и начертить в центре магическую фигуру. Затем маг ступает на одеяние (крепко держа в руках другое изображение той же магической фигуры), занимая позицию в самом центре. Инструкция строго запрещала магу выходить из контура фигуры: в противном случае путешествие могло закончиться несчастьем. После этого маг должен был трижды призвать духа Азиеля. Глава заканчивается полезным советом: «Если хочешь покинуть комнату, убедись, что окна открыты».

Разумеется, Лютер имел своё мнение по поводу таких историй. Он писал: «Что же касается полётов на плаще, их, без сомнения, можно совершать как на короткие, так и на дальние расстояния»{236}. Вместе с тем Лютер высказывал сомнение, говоря, что такие полёты могут быть иллюзией, созданной дьяволом.

На фаустовском плаще можно было с удобством пролететь через внушительные ворота XIV века и через стены, окружавшие Мюнхен в XVI веке. В те времена ещё не придумали слогана Mnchen mag Dich («Мюнхен любит вас»). Как и в любом городе империи, в Мюнхене с подозрением относились к пришельцам. Чтобы пройти за его стены, гостю требовалось доказать, что в городе у него есть родственники, друзья или место, где он может остановиться.

Основанный в 1157–1158 годах герцогом Генрихом Львом (1129–1195) на торговом пути через реку Изар, по прошествии времени и многих кровавых войн Мюнхен превратился в столицу объединённой Баварии. Оказавшись над стенами и крышами этого, по выражению P.F., «поистине княжеского» города, Фауст и его благородные спутники увидели, что Мюнхен «выглядит совсем новым, с красивыми широкими улицами и разукрашенными домами»{237}. Особыми приметами Мюнхена были две «луковицы» на высоких шпилях ещё относительно новой, построенной в 1468–1488 годах Фрауэнкирхе (собор Святой Богородицы) и огромное здание городского магистрата.

У старого герцога Баварии Альбрехта IV (1447–1508) по прозвищу Мудрый и его жены Кунигунды Австрийской (дочери императора Священной Римской империи Фридриха III) было три сына: Вильгельм IV (1493–1550), Людвиг X (1495–1545) и Эрнст (1500–1560). Эрнст был священником. В 1522 году он служил в Пассау и впоследствии стал архиепископом Зальцбурга. И Вильгельм, и Людвиг носили титул герцога Баварии, несмотря на то обстоятельство, что по закону, принятому их отцом, престолонаследие осуществлялось в пользу старшег сына в княжеском роде. В 1516 году Людвиг, заручившись поддержкой матери и законодательного собрания, вынудил Вильгельма согласиться на совместное правление. Людвиг не оставил после себя наследника. Но Вильгельм, 3 октября женившийся на Марии фон Баден-Шпонхайм, в положенный срок обеспечил Баварии нового герцога.

Ненадёжность истории о трёх графах подчёркивается рассказом из «народной книги» о женитьбе сына герцога – в то время как сын был герцогом. К 1522 году Альбрехт уже много лет покоился во Фрауенкирхе. Ещё одно сомнение в подлинности вызывает фраза о том, что «здесь не подобает называть имён» благородных графов, составивших компанию Фаусту{238}.

Пролетая над рыночной площадью, путешественники не могли не обратить внимание на горящие факелы и радостный шум, доносившийся из «Водяного замка», выстроенного на месте нынешней резиденции баварских королей ещё в 1385 году. Резонно предположить, что Эрнст наверняка оставил церковные дела и приехал на церемонию, а нагловатый Людвиг тем более не мог пропустить свадьбу Вильгельма и Марии. По прибытии Фауста и его спутников встретили со всем радушием, разве что были несколько озадачены из-за их молчания.

Поскольку, вопреки написанному у P.F., «старый добрый герцог» не мог встретить гостей, их наверняка приветствовал 29-летний Вильгельм{239}. На групповом портрете 1534 года, изображавшем Вильгельма с семьёй, мы видим герцога уже 40-летним. Тщательно постриженные волосы украшает большая, щегольски сбитая на сторону чёрная шляпа. Герцог глубокомысленно смотрит в пространство мимо зрителя. Его супруга выглядит бледной и полноватой на лицо. Узкие губы поджаты, взгляд пуст. С её невыразительной внешностью контрастирует одежда, сверкающая золотом. Хотя портрет дышит роскошью, вид богатства вполне уравновешен серьёзностью и скованностью изображаемых персон.

Фауст, беспокоившийся о возможных последствиях, настоятельно советовал спутникам, «чтобы никто из них, пока они будут в отсутствии, не произнес ни слова и, когда они будут во дворце герцога Баварского и кто-либо с ними заговорит или о чем их спросит, чтобы они никому ничего не отвечали», а в случае, «если только крикнет он: вперед! – все они скорехонько должны были ухватиться за плащ и в ту же минуту исчезнуть оттуда» (См.: Жирмунский В.М. Легенда о докторе Фаусте. М.: Наука, 1978). Предупреждения его были напрасны: один из молодых графов, которому передали бутыль с водой, чтобы омыть руки, вслух обратился к другому. Фауст крикнул, благородные графы прыгнули на плащ и взмыли в небо – все, кроме «проговорившегося», которого тут же схватили и посадили в темницу{240}.

Пленника немедленно допросили. Кто ты такой? Кто были другие, так загадочно исчезнувшие? Поскольку тот держал рот на замке, герцог велел на другой день подвесить упрямого гостя на дыбу. Перспектива медленного и мучительного выворачивания конечностей ужасала, и пленник понимал, что расскажет всё рано или поздно{241}. Но Фауст не забыл своего спутника. Явившись перед рассветом, он наслал на стражников глубокий сон и чудесным образом открыл замки (вероятно, при помощи заклинания вроде «Ключа Плутона» из «Кодекса 849»).

Впрочем, теперь в помощи Фауста нуждались не только «благородные» и бестолковые студенты, но также его прежний покровитель фон Зиккинген. В августе 1522 года он повёл отряд численностью около 8000 человек против яростного врага Реформации архиепископа Трирского Рихарда фон Грейффенклау цу Волльрата (1467–1531), но остался без подкрепления и был вынужден отойти в Эбернбург, по дороге разграбив владения архиепископа. Действия рыцаря объявили незаконными. Появились памфлеты, в которых фон Зиккингена называли союзником дьявола, а в одном случае в тексте было даже приведено его письмо, якобы адресованное Сатане. Фон Зиккинген послал курфюрсту Палатината враждебное послание и провёл серию набегов на Оттербах, Лютцельштайн и Кайзерслаутерн. Таким образом, рыцарь открыто демонстрировал императорскому правительству своё пренебрежение.

Могущество Священной Римской империи, осаждаемой турками, было подорвано междоусобицей. Против фон Зиккингена объединились курфюрсты Трира, Гессе и Палатината. Заручившись поддержкой Швабской лиги, курфюрсты окружили войско фон Зиккингена, у которого осталось всего 3000 человек, в его замке Нанштайн в Ландшуле. Вскоре после начала осады огнем орудий была разрушена главная башня. Смертельно раненный хозяин замка подписал капитуляцию. Фон Зиккинген умер на следующий день, 7 мая 1523 года. Фауст лишился ещё одного могущественного покровителя и, возможно, друга.

12. Соединение планет (1523–1525)

Вопреки обычной практике, астрологи предсказали, что солнечное затмение 23 августа 1523 года принёсёт добрые предзнаменования. Благосклонный Юпитер возьмёт верх над недоброжелательным Сатурном, и всё наладится. Но это было лишь затишьем перед бурей.

В 1523 году Рим обрёл нового папу: 18 ноября рыцарь Родоса и великий приор Капуи Джулио де Медичи (1478–1534), избранный римским папой (вторым в истории семьи Медичи), взял себе новое имя и стал Климентом VII. На одном из характерных портретов кисти Себастьяна Пьомбо папа римский Климент VII изображён с несколько припухшим лицом и набрякшими веками (что наводит на мысль о склонности к распутству). Его взгляд, направленный в сторону от наблюдателя, и едва уловимая усмешка выдают человека не слишком честного, каким он и запомнился.

Под впечатлением от действий инквизитора Болоньи, пытавшего и казнившего обвиняемых в ведовстве, Пико делла Мирандола поддержал жестокость, чинимую во имя христианства. В его книге Strix («Сова») приводится бесконечный список ужасающе подробных обвинений, выдвигавшихся против ведьм, в том числе детали якобы имевших место сексуальных контактов с инкубами и суккубами. В тот же период Бартоломео де Спина, также вдохновлённый казнями в Ферраре, где сожгли нескольких ведьм, написал работу Quaestio de Strigibus («Разыскание о колдовстве») в доказательство заблуждений тех, кто считал шабаши ведьм иллюзией. Де Спина полагал, что существование колдовства доказывается уже тем, что по этому обвинению в одной только епархии Комо было сожжено множество людей.

Гримуар

В 1523 году предположительно в Риме была опубликована небольшая, но сразу получившая известность книга о магии. Авторство книги, как и многих других работ, приписывали самому понтифику. Книга под названием «Энхиридион» (то есть сборник заклинаний и всякого рода магических рецептов) была не только написана в лучших традициях церемониальной магии, но и представляла собой справочник по магическим формулам и наговорам, а также включала тексты «Семи таинственных молитв». Хотя, по преданию, «Энхиридион» был подарен римским папой Львом III самому Карлу Великому после коронации императора в Риме, в реальность этого верится с трудом. Несмотря на то что книгу осуждали, считая пособием по чёрной магии, текст «Энхиридиона» кажется вполне невинным.

В тот же период на книжном рынке были представлены гораздо более нечестивые произведения. Так, приписывавшаяся Фаусту книга «Фаустово заклятие адских духов» (Doctorfohannis Fausti Manual-Hllenzwang), по слухам, была отпечатана в Виттенберге в 1524 году.

Обложку украшало изображение чёрной птицы. Текст книги, напоминавшей «Черного ворона», по утверждениям, изданного в Лионе в 1469 году, начинался с мрачного предупреждения:

Не читай меня вслух без защитного круга,

Потому что большая опасность ожидает тебя{242}.

Батлер считала книгу подлинным изданием «Адского заклятия», ведь эта работа действительно появилась раньше «Чёрного ворона» с его заведомо слишком ранней датировкой. Однако факт публикации этой книги в 1524 году также вызывает сомнения. Такое сочинение должно было появиться в конце столетия, уже после того, как имя Фауста оказалось прочно связанным с идеей договора с дьяволом. Тем не менее духа здесь зовут Азиель, а не Мефистофель, и то, что в книге вообще нет упоминания о Мефистофеля, указывает скорее на XVI век, когда имя Мефистофеля ещё не получило устойчивой связи с Фаусом. Самым чётким свидетельством того, что эта работа не является подлинной, оказывается употребление в тексте имени Johannis вместо Georgius. Как и в случаях с остальными текстами, мы не должны слепо верить указанным в книгах датам и местам опубликования.

Под знаком Рыб

Хотя до конца неизвестно, работал ли Фауст над приписываемым ему «Адским заклятием», можно с уверенностью сказать, что одно событие ускользнуло из поля его внимания. Предсказанное на февраль 1524 года соединение семи планет в знаке Рыб, всегда служившее источником тревоги, не могло быть секретом для такого искушённого в своём деле астролога, как Фауст. Все ждали ужасных событий. Считалось, что в 1484 году к ужасающему распространению сифилиса привело именно соединение Сатурна и Юпитера в знаке Скорпиона. Появление в знаке Рыб необычно большого количества планет заставляло многих предсказывать скорое наводнение библейского масштаба.

К тому же незадолго до этого, в 1499 году, Иоганн Штоффлер и Якоб Пфлаум в своём «Альманахе нова» предсказали наступление конца света в 1524 году:

«Определённые изменения и трансформации охватят весь мир… изменения, о которых не слышали ни историки, ни наши предки»{243}.

Предсказание Штоффлера и Пфлаума, в значительной мере отредактированное, разошлось в основном по научным кругам. Ситуацию в корне изменил знаменитый итальянский астролог Лука Гаурико (1476–1558), в 1512 году отправивший свой прогноз в рейхстаг Трира. Гаурико, изобразивший по-настоящему живую картину грозящей катастрофы в работе Prognosticon ah incarnationis, стал первым, кто заговорил о потопе, вызванном соединением планет. Встревоженный Людвиг V приказал Штоффлеру и Вирдунгу разобраться в этой ситуации, а вдохновлённый Леонардо да Винчи написал необычайно яркую картину бушующих водоворотов.

За несколько лет до этого Фауст находился в Гейдельберге, где мог обсуждать проблему с Вирдунгом, а Вирдунг определённо писал о грозящей катастрофе в 1520 году при обсуждении явлений в небе над Веной. Он раскрыл эту тему в работе «Практика» 1521 года. Вирдунг считал, что эффект соединения планет проявится в 1523 году и уже в 1524 году это приведёт к уничтожению пищи на земле и кораблей на море. Он, однако, не принадлежал к партии «Ноева ковчега» и склонялся к мысли о том, что наводнение не приведёт к долговременным последствиям. Вирдунг вычислил, что последствия потопа будут давать о себе знать ещё около 40 лет, интервалами, с точно рассчитанными до 1563 года.

Одним из наиболее влиятельных произведений того времени считается книга предсказаний Mirabilis Liber, или «Чудесная книга». Хотя авторство книги приписывали астрологу Фридриха III Иоганну Лихтенбергеру (1440–1503), работа была написана явно позднее и включала не только работу Лихтенбергера Prognosticatio («Предсказание») 1488 года, но также отрывки из «Краткого изложения откровений» Савонаролы 1495 года. Prognosticatio Лихтенбергера пользовалась успехом; выдержав 32 издания, эта работа до 1530 года разошлась тиражом около 10 000 экземпляров. Книга Mirabilis Liber впервые опубликованная в 1522 году, была вскоре перепечатана в Лионе Жаном Бессоном (в 1523 году, хотя на книге указан 1524 год) и не раз переиздавалась впоследствии. Тема катастрофы была у всех на слуху. В главе с названием «Ещё одно пророчество Хуана Ватигуеро» говорилось, что «… многие города и крепости на реках По, Тибр, Рона, Рейн и Луара будут разрушены сильнейшими наводнениями и землетрясениями».

Обложку астрологической «Практики» Леонарда Рейнмана, где рассказывалось «о великом и многообразном соединении планет» (1523), украшала картина, изображавшая планеты внутри гигантской рыбы, которая извергала на Землю потоки воды, уносившей с собой дома, церкви и мёртвые тела. Даже не столь радикально настроенные астрологи предсказывали выпадение необычайно обильных осадков в виде дождя и снега. Лишь немногие прогнозы противоречили общему мнению. Ещё в 1519 году племянник Пико делла Мирандолы, Агостиньо Нифо, написал работу «О ложном предсказании потопа», где отстаивал мысль, что затмение 1523 года не повлияет на эффект соединения планет. Нифо верил, что его контрпредсказание избавит людей от навязчивого страха потопа. Надежда оказалась напрасной. Вопрос в том, находился ли Фауст на стороне радикальных или умеренных астрологов. Независимо от позиции, его предсказания были забыты.

Пророки могли ещё 25 лет распространять вести о предстоящей катастрофе, и у людей было ровно столько же времени для переживаний. С изобретением книгопечатания открылась возможность с необычайной скоростью донести сигнал о приближающейся катастрофе до всех уголков Европы. Количество публикаций достигло пика в период с 1519 по 1523 год, когда 60 разных авторов написали на эту тему около 160 работ, тиражированных в количестве приблизительно 160 000 копий{244}.

По мнению известного хрониста XIX века Чарльза Маккея, изучавшего наиболее выдающиеся заблуждения и безумства человечества, в XVI веке Лондон заполонил целый «…рой… предсказателей и астрологов, с утра до вечера раскрывавших секреты будущего людям из всех общественных слоёв»{245}. Уже в июне 1523 года предсказатели достигли единства в том, что 1 февраля 1524 года Темза выйдет из берегов и грязные, несущие заразу воды затопят весь город и смоют до 10 000 домов. Если такое событие имело место, это значило, что ввиду полного отсутствия англоязычных публикаций по теме английским астрологам пришлось обратиться к литературе на иностранных языках{246}. Как бы там ни было, предсказание вызвало общую панику, нараставшую по мере приближения отмеченной даты, – и тонкий ручеёк тех, кто заранее собрал вещи и отправился пережидать события в Кент или Эссекс, превратился в уверенный поток. К началу 1524 года исход приобрёл истинно библейские масштабы.

За первую половину января из Лондона уехало примерно 20 000 человек (в 1500 году население английской столицы насчитывало всего около 40 000 жителей). Те, кто имел средства, перебрались на возвышенности Хайгейта, Хемпстеда и Блэкхита. От аббатства Уолтхэм на севере до Крейдона к югу от Темзы выросли палаточные городки. Приор церкви Святого Бартоломью в Смитфилде по имени Болтон, известный своим богатством и в равной степени легковерием, построил в Хэрроу-Хилл настоящую крепость, где разместил запас продуктов на два месяца. На случай, если к убежищу начнёт подступать вода, он построил целую флотилию лодок и нанял команду опытных гребцов. За неделю до назначенного срока Болтон переехал в свою крепость.

1 февраля лучи утреннего солнца осветили собравшуюся на берегах Темзы толпу. Поскольку был предсказан медленный подъём воды, самые храбрые решили, что смогут безопасно понаблюдать за началом потопа и успеют спастись в случае чего. Вероятно, какое-то время они продолжали стоять, наблюдая за спокойным течением Темзы и за тем, как солнце взбирается выше и выше по небосклону. Воды Темзы невозмутимо продолжали свой путь. Ничего не происходило. Но даже когда солнце опустилось за горизонт, люди всё равно не уходили по домам, боясь, что наводнение застанет их врасплох. Многие не сомкнули глаз до утра. На следующий день все вернулись к обычной жизни. Панические настроения сменились чувством стыда и облегчения, а потом – злобы. Хотя вся каста предсказателей рисковала нырнуть в Темзу, астрологи избавили себя от этой участи, придумав простой ход. Было объявлено, что в расчёты вкралась ошибка: потоп переносили на 1624 год.

Скорее всего, такие сцены происходили по всей Европе. По свидетельству Mirabilis Liber, Париж был охвачен «грабежом и разрушением». В прошлом вырубка лесов в некоторых частях Италии уже приводила к серьёзным наводнениям, и обещанный потоп выглядел очень реальной угрозой. Весть о грядущей катастрофе приходила вместе со странствующими проповедниками, астрологами и уличными певцами, сеявшими панику в каждом сердце. Для избавления от грядущего несчастья повсюду устраивались крестные ходы, проводились различные обряды. Как и во времена эпидемии чумы, описанные у Джованни Боккаччо, богатые старались уехать в горы; остальные жители строили ковчеги. В Германии богатые люди также уезжали в горы. В 1521 году на эту проблему обратил внимание Иоганн Карион, посоветовавший курфюрсту Иоахиму I Бранденбургскому до наступления потопа отыскать в Кройцберге возвышенность. Люди продавали собственность и бросали незасеянными свои поля. Об этом говорил даже Лютер, сумевший превратить свою проповедь об обрезании в дискуссию об астрологии и предзнаменованиях.

Тем временем в Германии стояла прекрасная погода. Обещанная катастрофа так и не случилась, и к концу года астрологам представилась возможность сопоставить свои предсказания с погодными наблюдениями. Ежедневные метеорологические наблюдения астролога из Болоньи показывали, что хотя на Италию не обрушилось цунами, 1524 год на самом деле оказался дождливее обычного. Позднее Кардано самодовольно написал о своей оппозиции теории потопа, предложенной Штоффлером, добавив при этом, что «погода стояла исключительно спокойная», как он и предсказал, когда ему было всего 20 лет{247}. С окончанием года страх, владевший всеми, мало-помалу улетучился. На карнавалах 1525 года в Италии публику забавляли непристойными шутками на тему потопа. Это особенно касалось венецианских карнавалов, где от рассказов площадных шутов девицы краснели, а взрослые мужи от восторга били себя по ляжкам. Оглядываясь назад, можно сделать вывод, что эти кривлянья «крайне отрицательно влияли на положение астрологов»{248}. Гораздо более точные предсказания Нифо и Кардано ничуть не уменьшили общей злобы, направленной на тех, кто называл себя астрологом. Впрочем, астрология была ещё далека от своего конца. Хотя астрологи ошиблись в предсказании потопа, «определённые изменения и трансформации» не только назревали и были выражены в столь общих терминах, что просто не могли не осуществиться.

Земля, охваченная убийством и кровопролитием

На обложке «Практики» Рейнмана был изображён не только потоп. На горе два человека играли на флейте и барабане. Чуть ниже группа крестьян с косами, цепами и вилами противостояла священникам католической церкви. В памфлете Иоганна Кариона 1521 года, кроме изображения ужасных ливней, показан рыцарь, вместе с крестьянами предающий мечу группу священнослужителей. В этом же памфлете издания 1522 года мы видим женщину и ребёнка, которых ждёт та же участь. На обложке книги Иоганна Коппа Practica Teutsch siege издания 1523 года изображена пушка, обстреливающая город. Наконец, в предсказаниях Ватигуеро, вошедших в книгу Mirabilis Liber, сказано, что «звёзды начнут сталкиваться друг с другом – и это будет знаком разрушения и уничтожения, грозящих почти всему человечеству».

Рыбы оказались акулами, и с небес на землю лилась не вода, а кровь. Измученные предсказаниями несчастий, доведенные до отчаяния двухлетним неурожаем, обиженные на высокие налоги и оскорблённые социальной несправедливостью, простые люди, которых подстрекало «революционное» священство, почувствовали возможность рассчитаться за старые обиды – и подняли знамя с изображением башмака.

Грубый башмак из сыромятной кожи был обувью низших сословий. Разительный контраст этого весьма скромного изделия и обуви благородных дворян, носивших шпоры, сделал башмак символом народных восстаний, вошедших в историю под названием «Крестьянская война» 1524–1525 года. Кроме прочего, в этом была игра слов. Немецкое слово «башмак» (Bundschuh) намекало на то, что было общим для всех простых тружеников – на их оковы (Bund).

Хотя в одном из лозунгов предлагалось мазать дворян коровьим навозом, конфликт в целом был не только сословным{249}. Войну называли крестьянской, но в ней участвовали не только крестьяне. Бедных ремесленников и крестьян возмущали чрезмерное налоговое бремя и произвол властей. Поскольку рост цен, как настоящее проклятие века, затрагивал не только бедняков, то к восставшим примыкали даже представители среднего класса и дворянства. Ряды восставших пополняли оставшиеся без дела, битые жизнью ландскнехты, многие из которых в своё время вышли из крестьянского или ремесленного сословия. Это была революция.

Хотя XVI век часто считают временем, когда Ренессанс пересекся с Реформацией, а искусство с религией, всё же сердцем империи было восстание и борьба между личностями, определявшими ту эпоху. В те времена политика и религия были двумя сторонами одного и того же клинка. Однако народное восстание возглавлял не Лютер, а люди типа Ганса Дударя. В 1476 году около 40 000 паломников посетили деревню Никласхаузен, чтобы услышать проповедь этого молодого пастуха и музыканта. Его проповеди несли идеи революционного коммунизма, проникавшие в сердца слушателей. Это так сильно задело представителей священства, что взгляды Ганса объявили «дьявольщиной». Несмотря на то что Ганс привлёк на свою сторону огромную армию сторонников, Дударя вскоре арестовали, а его армию отвлекли обманным манёвром. Потом на сцену вышел Лютер, внесший вклад в борьбу проповедями, направленными против крестьян, в поддержку феодальной повинности. Лютер не был революционером.

В детстве Фауст наверняка не раз слышал рассказы о восстаниях и видел ссыльных калек, просящих милостыню. В молодости он мог наблюдать за «восстанием Бедного Конрада». С того времени пламя тлело около 30 лет, периодически разгораясь то в Шпейере, то в Брайсгау близ Штутгарта, то в долине Верхнего Рейна, пока всё не закончилось кровавым побоищем 1524–1526 годов.

По некоторым оценкам, в Германии при численности населения всего около 10 или 11 миллионов человек под «башмачными» знаменами маршировал чуть ли не один житель из каждых тридцати трех. Разумеется, современники сильно расходились в количественных оценках. Если в письме архиепископа Фердинанда его старшему брату – императору количество восставших оценивалось в 300 000, то записи Марио Санутоса ограничивают эту цифру до 200 000, а другие источники называют всего 100 000 человек. Современные оценки, базирующиеся на довольно скудных данных, дают итоговую цифру в 151 500 восставших плюс, возможно, ещё 30 000{250}.

Волнения начались в июне 1524 года при уборке урожая в ландграфстве Штюлинген (Южный Шварцвальд), вдали от мест, где тогда находился Фауст. Фольклор связывал начало восстания с прихотью графини, во время уборки урожая заставившей крестьян собирать улиток. Около тысячи крестьян, возмущённых произволом, взбунтовались и выбрали своим командиром ландскнехта Ганса Мюллера. Восстание быстро развивалось.

Фердинанд призвал на помощь Швабскую лигу, но ситуация вынудила архиепископа согласиться на переговоры с мятежниками. Быстрый рост армии мятежников повлиял на Итальянскую военную кампанию Карла V: многие остававшиеся у него ландскнехты переметнулись на сторону противника. Пытаясь выиграть время, Лига начала переговоры с восставшими, а в это время агенты, старавшиеся внести раскол в движение, предлагали двойное жалованье тем, кто согласится воевать в Италии. Завидев повстанцев у своих ворот, другие города начали учреждать особые суды, в которых рассматривались жалобы населения, но и эти меры служили лишь затягиванию времени. С приходом зимы тактика подействовала: ледяной ветер вернул многих несогласных к их очагам.

Лишённый престола герцог Ульрих увидел в этом возможность получить назад земли, отобранные у него в Вюртемберге. Приняв странный титул «Ульриха Крестьянского» и отказавшись от претензий к крестьянам, Ульрих выступил в новой для себя роли друга и защитника угнетённых. Зимой он собрал наёмную армию, пополнив ряды крестьянским отрядом фон Бульгенбаха, и в конце февраля 1525 года двинулся маршем на Штутгарт.

Несмотря на имевшиеся шансы, его старания вернуть герцогство потерпели неудачу. Из-за поражения Франции в Италии швейцарские наёмники покинули Ульриха, а оставшиеся у него добровольцы не могли противостоять профессиональным солдатам Швабской лиги. Вскоре Ульриху пришлось опять пуститься в бега. Впрочем, его поражение не принесло мира. Знамя народного гнева развевалось по-прежнему высоко.

Продолжая тянуть время, Лига начала переговоры с кузнецом Ульрихом Шмидтом, возглавлявшим Балтрингенский отряд из 10 000 человек. Вообразив, что теперь-то их услышат, повстанцы составили огромный список, куда вошло более 300 претензий. В начале марта подмастерье Себастьян Лотцер, хорошо знавший Библию, выразил жалобы в более лаконичной форме. Вскоре его «12 статей» были напечатаны и получили широчайший резонанс, став программным документом Крестьянской войны. Текст оговаривал вопросы назначения приходских священников, церковной десятины, личной зависимости, запрета свободно ловить дичь, птицу и рыбу, возможности пользоваться лесом, барщины и оброка, взаимоотношений господина и крестьянина, непомерной арендной платы, введения новых законов и отмены посмертного побора. Текст был выдержан в благочестивом тоне, а политические требования носили религиозный характер, что придавало всему документу удвоенную силу. За короткое время было отпечатано 25 000 экземпляров крестьянского манифеста. Главное требование было простым: отмена феодальной зависимости. По сути, речь шла о смене общественного порядка.

Крестьянские бунты продолжились в марте и апреле на всём пространстве от Боденского озера до стен Вюрцбурга. Число восставших снова увеличилось за счёт ландскнехтов, возвращавшихся домой после Итальянской кампании. Хотя повстанцы одержали много побед, испытав лишь несколько поражений, и их моральный дух был на высоте, на этот раз Лига оказалась готова к борьбе.

По дорогам маршировали колонны из тысяч пехотинцев, ветер доносил то звон оружия, то ржание лошадей. Над лесом из пик ландскнехтов развевалось знамя, хорошо заметное издалека. На золотом полотнище отчётливо различались три золотых льва. При виде знамени повстанцев одолевали тяжёлые мысли: герб принадлежал Георгу III Трухзесу (Стольнику) фон Вальдбургу (1488–1531), возглавлявшему армию Швабской лиги. Георг III, уже выбивший несговорчивого герцога Ульриха из Штутгарта, теперь намеревался разделаться с взбунтовавшимися крестьянами.

Для отвода глаз Георг III Трухзес (по прозвищу Крестьянский Георг) начал переговоры, чтобы отвлечь противника и получить время для развёртывания своих войск. В начале кампании произошли короткие столкновения с Балтрингенским отрядом и отрядом из Лейпгейма. 4 апреля 1525 года состоялось первое решительное сражение Крестьянской войны, в котором повстанцы были разбиты.

Трухзес одерживал победу за победой, однако война была далека от окончания. Восставшие продолжали захватывать города и замки, а их ряды пополняли новые сторонники. В одном только 1525 году было разрушено около 1000 замков и церковных зданий. В руках повстанцев оказались Гейльбронн, Штутгарт, Эрфурт и другие крупные города. Хотя Трухзес показал, что он в состоянии разгромить противника на поле боя, население охватила паника. Лютер в своих проповедях истерически порицал такие настроения. Придя в Виттенберг на проповедь, повстанцы заглушили речь Лютера звоном колоколов и бросили ему копии «12 статей». Лютер опасался, что крестьяне могут одержать верх, и боялся за свою безопасность. Назвав восставших орудием Сатаны, Лютер призывал дворян без жалости расправляться с бунтовщиками{251}.

В мае – июне 1525 года произошли кровопролитные сражения, решившие исход Крестьянской войны. Некоторые группы повстанцев продолжали сопротивляться, вспыхивали новые восстания, но в итоге крестьянская мечта о лучшем устройстве мира потонула в крови их братьев.

Хотя крестьяне превосходили армию Лиги числом, их отряды были разбросаны на большой территории. Силы повстанцев ослаблялись отсутствием единого командования и постоянными спорами между радикально и либерально настроенными командирами. К тому же в сравнении с командирами ландскнехтов им просто не хватало боевого опыта. Лига, продемонстрировавшая крестьянским вождям своё двуличие, при финансовой поддержке Фуггеров и Вельзеров, могла опереться на жестокого Трухзеса и на других закалённых бойцов, вроде Георга фон Фрундсберга. Готовность, с которой крестьянские вожди соглашались на переговоры, никогда не шла на пользу, а желание сражаться с превосходящими силами врага, при всей храбрости восставших, представляла грубую тактическую ошибку.

Если соединение планет не принесло библейского потопа, то в ретроспективе слова астролога можно было расценить как предсказание потоков крови и слёз. Почти то же предсказывал Лютер: «Земля, охваченная убийствами и кровопролитием»{252}. Считается, что за время Крестьянской войны погибло около 100 000 человек, причём далеко не все умерли на поле боя. В XVI веке не существовало Женевской конвенции. Жестокость была нормой. Пленных крестьян публично сжигали заживо, закапывали в землю, рубили им головы, вспарывали животы и колесовали. Призыв к свободе сменился криками наказуемых скорым судом. Потерпевшее поражение и втоптанное в грязь крестьянство оставалось под тяжким гнётом феодального рабства ещё два столетия.

Зная то, что мы знаем о Фаусте, нелегко определить, на какой стороне находились его симпатии. Связь с повстанцами могла погубить его карьеру – и, возможно, это произошло. Исторические документы, составленные после 1524–1526 годов, отражают более чем драматические события. Хотя Фауст мог держать в благоговейном ужасе любую аудиторию, его учёность направлялась в первую очередь на интеллектуалов – и тех, кто нуждался в его услугах. До начала Крестьянской войны Фауст был занят поиском покровителя или клиента благородного происхождения, такого как фон Зиккинген и епископ Бамбергский. Более поздние высказывания Фауста говорят о нём как о человеке с благородными целями. Но, как известно, некоторые дворяне перешли на сторону простого народа, и прежняя дружба Фауста с фон Зиккингеном могла добавить радикализма его политическому кредо. Образованные люди презирали крестьян за грубость и неграмотность, а учёных и студентов XVI века едва ли заботила социальная справедливость. Если Фауст сыграл какую-то роль, он мог быть только астрологом, но никак не повстанцем, и в этом случае его участие неизбежно вскрылось бы по окончании боевых действий. Вовлечение Фауста в революцию выглядит маловероятным. Впрочем, оказавшись в сельской местности, он вряд ли мог избежать пассивного участия, но, судя по преданию, в 1525 году Фауст находился вдали от войны.

Ауэрбахов погребок

Благодаря Гёте один случай, имевший место в Лейпциге в Ауэрбаховом винном погребе, оказался накрепко связан с именем Фауста. Две бронзовые статуи, охраняющие сегодня вход в этот винный погребок, напоминают о том моменте в истории здания, когда оно едва не исчезло. В 1911 году бывший постоялый двор Ауэрбаха купил богатый производитель чемоданов по имени Антон Мадлер, решивший снести здание, чтобы построить на его месте новый павильон. Неожиданно резко отрицательная реакция местного сообщества заставила Мадлера пересмотреть планы, и вместо чугунного шара он прибег к услугам художников. Оформление входа в погреб поручили скульптору Мэтью Молитору, и в 1913 году здесь были установлены его «Фауст и Мефистофель» и «Поющие студенты». Выставленная вперёд левая нога Фауста из скульптурной группы «Фауст и Мефистофель» натёрта до золотого блеска руками бесчисленных туристов, как говорят, «на удачу». В 1999 году Бернд Гобель завершил работу над скульптурами, изображающими Фауста и Маргариту и Мефистофеля и Марту, по сюжету Гёте. Женские фигуры, изваянные обнажёнными, как бы стараются защитить себя от приближения дьявольского дуэта. Но даже целая толпа скульптурных персонажей не в состоянии рассказать правду о визите Фауста в Ауэрбахов погреб.

Создавая впечатляющую картину разгула в Ауэрбаховом погребке, Гёте взял за основу эрфуртскую легенду о вине, вытекающем из стола, и эрфуртско-боксбергскую историю о чуть было не отрезанных носах. Но Гёте также использовал историю, которую нельзя обнаружить в каких-либо источниках: герой убегает из опасной ситуации верхом на бочке.

Хотя история, написанная пером бессмертного Гёте и воплощённая в бронзе, выглядит вполне монументально, уместен вопрос: а насколько она правдива? Современники Фауста никогда не говорили о его визите в Лейпциг. Хотя эта история впервые появилась в 1588 году в новом издании книги Шписа 1587 года, в ней не упоминалось названия Ауэрбахова погребка. Однако на стенах подвала представлены две фрески, изображающие события из легенды и датированные 1525 годом, а в Лейпцигской хронике XVII века есть упоминание о визите Фауста в этот город.

Неудивительно, что Фауст посещал этот подвал. Мы не раз видели его в гостиницах и трактирах – особенно в «народной книге» о Фаусте, где его почти всегда изображали в компании буйно веселящихся студентов. Находились такие, кто принимал всё за чистую монету, считая рассказ об Ауэрбаховом погребке очередным доводом против Фауста. Кроме преувеличений в таких историях есть доля правды: немцы, как правило, любят крепко выпить. Автор, скрывавшийся под инициалами P.F., называл Фауста «богом Бахусом». В его переводе «народной книги» сказано, что Фауст устроил пирушку на «обычный немецкий манер», когда все гости должны как следует напиться{253}. Это мнение время от времени подтверждали сами немцы. Так, в 1522 году Матеус Фридрих писал: «Больше чем другие страны Германия была и остаётся пораженной чумой – тем дьяволом, который заставляет людей пить»{254}. Осуждающий тон Фридриха и P.F. – это подход религиозного моралиста, и не стоит забывать, что переводной вариант «народной книги» о Фаусте был произведением религиозной направленности, а Фридрих, возможно, учился в Виттенберге у Лютера. Наконец, P.F. пишет об иностранцах и может позволить себе некоторые преувеличения. Всё же нельзя недооценивать роль алкоголя во времена Фауста. В начале XVI века в Германии культура пития занимала одно из центральных мест в жизни немцев. Питейные заведения были общественным институтом, по фактическому значению не уступавшим церкви. Мужчины встречались в трактирах, чтобы вести дела и заключали сделки под традиционный тост, тем самым определяя свои социальные роли{255}.

Трактиры и постоялые дворы были действенным каналом влияния, независимым от гильдии и городского совета, то есть официальных собраний, жёстко контролируемых властью. Естественно, что люди вроде Фауста нередко устраивали здесь свои дела. К примеру, Парацельс пропагандировал свои религиозные идеи как раз на постоялых дворах и в трактирах, встречая те же обвинения в пьянстве – особенно в тех случаях, когда его мнения не отвечали позиции местной власти. То, что более поздние авторы ставили Фаусту в вину, считая его шарлатаном, на самом деле представляло удобную среду, в которой Фауст преследовал свои цели. Известно несколько историй о Фаусте, где действие происходит на постоялом дворе. Так, в одном из рассказов Фауст сковал рты пьяных орущих крестьян{256}. Ещё более живучей оказалась история об Ауэрбаховом погребке – или о том, как Фауст прокатился на непочатой бочке с вином. Но почему именно в Лейпциге?

Уже в те времена Лейпциг был университетским городом. Лейпцигский университет, Alma mater Lipsiensis, официально учреждённый римским папой Александром V, открыл свои двери 2 декабря 1409 года. Доктор Симон Писторис-старший (1453–1523), профессор медицины Лейпцигского университета, был также известен как сторонник использования астрологии в медицине. Возможно, поэтому тогдашний нюрнбергский конкурент доктора Писториса, в прошлом астролог Мартин Поллиш (Меллерштадтский), в 1510 году или чуть ранее с некоторым раздражением написал: «Из-за того, что в Лейпциге астрологические суждения продаются по более высоким ценам, нежели в Нюрнберге, тамошних астрологов ценят выше, чем здешних»{257}. Странствующий учёный вроде Фауста, без сомнения, мог найти дорогу к дверям этого благородного учреждения с его астрологическими традициями и более дорогими ценами. Но там, где есть университет, там живут студенты, а где живут студенты – там пьют вино, и мы закономерно оказываемся у винного погреба.

Если Фауст действительно посетил Лейпциг, он должен был увидеть большой, шумный город. Уже с XII века Лейпциг получил известность своими ярмарками, а в XVI веке город процветал. По давней традиции ярмарки всегда проходили во время Пасхи и на праздник святого Михаила (29 сентября), а с 1458 года была учреждена ещё одна, новогодняя ярмарка. С 1507 года ярмарки получили статус государственных (Reichsmessen). Город был переполнен студентами, торговцами и ремесленниками, которых привлекали возможность учёбы, ярмарки и прочее. Многие из них хорошо знали дорогу к группе разнообразных зданий, располагавшихся около рыночной площади и принадлежавших некоему доктору Генриху Штромеру из Ауэрбаха (ок. 1478–1542). Здесь были устроены торговые ряды, предлагавшие, если верить Лейпцигской хронике, «великое множество товаров, продававшихся и покупавшихся с большой охотой»{258}.

Доктор Штромер – или, как его привыкли называть, Ауэрбах – был доктором философии и медицины, деканом медицинского колледжа, членом городского совета и, несколько позднее, личным врачом курфюрста Саксонии Фридриха III. Группа строений, со временем получившая название «Ауэрбахов двор», возводилась медленно и частям. Основное здание было построено в 1438 году, и первым владельцем стал судья, доктор Николаус Шультхесс. Это было солидное четырехэтажное строение, состоявшее наполовину из дерева. В 1519 году Ауэрбах купил этот дом у наследников городского советника Ганса Хоммельшайна. За несколько последующих лет Ауэрбах прикупил соседние здания, а в 1530 году начал стройку, закончившуюся только через 8 лет. К моменту окончания строительства здесь было устроено около сотни погребов, которые могли использоваться торговцами во время ярмарок, а также прилавки, две галереи, «удобные комнаты, гостиные и спальные помещения» и отличная конюшня. В 1525 году, незадолго до предполагаемого визита Фауста, Ауэрбах открыл ещё один винный погреб{259}.

Как отмечала Лейпцигская хроника, «некоторые говорят, что известный доктор Фауст, будучи в Лейпциге, останавливался у него [Ауэрбаха]». Впрочем, этот факт оспаривается{260}.

Хотя неизвестно, где на самом деле жил Фауст, легенда до сих пор связывает его с этим домом. Рисунки, сделанные на стенах, подписаны 1525 годом – и, как говорят, бочонок, хранящийся в погребе, в точности напоминает тот, на котором прокатился сам Фауст. Но, если Фауст и встречался с Ауэрбахом, тот предпочёл не увековечивать это событие.

В «народной книге» говорится, что Фауст пробовал рейнские вина, но отдавал предпочтение венгерским, из Будапешта, а также вину, полученному от одного трактирщика из Равенсбурга. Кроме того, Фауст хорошо изучил винные погреба герцогов Саксонского и Баварского и епископа Бамбергского, но никогда не пил больше, чем в Лейпциге. Если верить книге, во время волшебного путешествия по свету Фауст посещал Лейпциг и был в замке, где восторгался «большим сосудом», но это не были владения Ауэрбаха{261}.

Судя по «народной книге», Мефистофель одевал Фауста и его ассистента в самые лучшие одежды, и посещение Лейпцига не было случайным, поскольку этот город славился роскошными тканями. Говорили, что в городе у Фауста был друг по имени Виктори, врач по профессии, прежде учившийся в Виттенберге, которому он писал о космологии и о своём путешествии по свету. Хотя уже первые упоминания о Фаусте подтверждают информацию о визите в Лейпциг (по легендам XVI века), ни одно из этих упоминаний не связано напрямую с его чудесным катанием на бочке{262}.

К примеру, Видман добавил главу, названную «Доктор Фауст дарит студентам в Лейпциге бочку вина», когда пересказал эту легенду в издании 1599 года. В 1674 году Пфитцер переделал рассказ Видмана, несколько изменив текст и уменьшив размеры бочонка. В 1728 году появилась новая версия, а в 1839 году была записана народная легенда, повторявшая описание тех событий. Гёте, в бытность студентом регулярно посещавший погребок, обнаружил там экземпляр «народной книги», по традиции прикованный цепью к стене, и это побудило его написать знаменитую сцену{263}.

Приключение начиналось примерно так же, как путешествие Фауста в Мюнхен. Когда Фауст находился в Виттенберге, к нему обратились студенты (из Венгрии, Польши, Каринтии и Австрии) или, если верить Пфитцеру, польский дворянин, желавшие увидеть Лейпцигскую ярмарку. Кому-то хотелось просто удовлетворить любопытство, другие предполагали немного заработать. Мотивы Фауста остались неясны. По старому народному преданию, записанному в 1839 году, это Мефистофель подбил Фауста отправиться в Лейпциг: «Что ты всё один да один? Сидишь, как сыч на болоте»{264}. Фауста уговорили отправиться в Лейпциг.

В более поздних вариантах истории Фауст, как магический таксист, доставил своих приятелей в город. Если у Видмана вся компания прошла семьдесят километров пешком, то у Пфитцера Фауст «сделал колдовством» крестьянскую повозку и лошадей, куда его спутники «забрались с большим удовольствием и быстро отправились в путь». У Видмана путешествие прошло гладко. Если же верить Пфитцеру, очень близко от повозки пробежал заяц (примета неудачи), что навеяло «дурные предчувствия». Впрочем, все так долго спорили, дурное ли это предзнаменование или нет, что ещё до заката, «к великому изумлению», оказались в Лейпциге{265}.

На другой день, слоняясь по ярмарочным рядам, спутники подошли к винному погребу, где погребщики (которых звали «стрелками» или «белыми халатами», за их длинные белые одеяния) пытались достать из подвала огромную бочку. Если Видман утверждал, что бочка вмещала от 16 до 18 вёдер вина, то Пфитцер ограничил этот объём всего семью или восемью вёдрами. Какой бы ни была бочка, «стрелки» никак не могли с ней справиться. В варианте 1728 года Фауст и его приятели долго хохотали над неловкими погребщиками. По Пфитцеру, Фауст со всем ехидством осведомился: «Что это вы такие неловкие, не можете таким числом выкатить из погреба одну бочку? Вообще-то с этим и один человек может справиться, если поработает умеючи»{266}.

Нетрудно представить, чему это привело: забыв про бочку, «стрелки» принялись ругаться. Они-то и посоветовали Фаусту, если он такой смелый, выкатить бочку самому, «чёрт бы его побрал». Хозяин подвала, в этот момент появившийся на сцене, решил, что ничем не рискует поднял ставки, предложив бочку в качестве награды тому, кто сможет решить задачу. Собравшаяся толпа приготовилась увидеть чудо или драку. Фауст спустился в погреб. Через минуту он выскочил наверх, как пробка от шампанского, сидя верхом на пресловутой бочке. Возразив, что это было сделано «против природы», хозяин подвала с большой неохотой выполнил обещание. На этот раз Фауст, к его чести, поделился добычей. Он устроил грандиозную пирушку, продолжавшуюся несколько дней – до тех пор, пока из бочки не выпили всё до капли{267}.

13. Все победы в Италии (1521–1527)

«Теперь весь мир охвачен войной», – писал Бенвенуто Челлини{268}.

Кто-то, предположительно Меланхтон, высказал мысль, что Фауста не было ни в Лейпциге, ни вообще в Германии и он не мог наблюдать события Крестьянской войны, поскольку находился гораздо южнее вместе со столь востребованными солдатами Швабской лиги. Несомненно, спорадический характер Итальянской кампании допускал такую возможность. Однако, как писал Манлий со слов Меланхтона, «маг этот Фауст, гнусное чудовище и зловонное вместилище многих бесов, в хвастовстве своем дошел до такой нелепости, будто только ему и его чарам императорские войска обязаны всеми своими победами в Италии»{269}.

До начала 1520-х годов таких побед было не слишком много. Хотя Максимилиан I с успехом представлял себя «последним рыцарем», его военная кампания складывалась в основном неудачно. В период действий Камбрейской лиги с 1509 по 1515 год подавляющее большинство военных побед одержала Франция. Однако с воцарением Карла V военачальники империи увенчали себя победными лаврами. Начиная с 1522 по 1530 год Карл V и его союзники вырвали у французов целый ряд побед, и Фауст вполне мог заявить на них свои магические претензии. В частности, империя нанесла французам знаменательный удар в битве при Павии, где французы понесли потери, каких не испытывали со времён битвы при Азенкуре. Учитывая, что действия Максимилиана были слабыми и неэффективными, могло показаться, что магия действительно повлияла на армию империи самым неожиданным и решительным образом.

Само собой, Манлий утверждал, что Меланхтон не верил ни одному слову Фауста: «Это нелепейшая ложь; говорю об этом единственно с целью предостеречь юношей, дабы не спешили они доверяться подобным людям»{270}. Впрочем, мы тоже не обязаны принимать взгляды Меланхтона (или Манлия). Важно всего, что приписываемое Фаусту утверждение передано в форме некоего наставления ученикам, что делает маловероятным (но, конечно, не отрицает) возможность того, что Фауст говорил именно так. Хотя Меланхтон мог слышать это от других, однако расположение отрывка в тексте после описания приключений Фауста в Виттенберге наводит на мысль, что он, возможно, слышал эти слова от самого Фауста. Впоследствии Лерхеймер действительно утверждал, что Фауст познакомился с Меланхтоном, когда они оба находились в Виттенберге.

Если Фауст всё же сделал подобное заявление, то какого рода магию он имел в виду? Рассмотрев уже известные данные о его карьере, можно составить достоверную картину фаустовских магических услуг. Сотрудничество с фон Зиккингеном, не делавшим, как считали, ни одного шага без совета астролога, а затем составление письменного астрологического заключения для Георга III, епископа Бамбергского, допускало возможность службы Фауста в качестве военного астролога. К примеру, он мог определять дни, благоприятные для действий императорской армии. Но Меланхтон говорил конкретно о магии. При всех демонических способностях, плащах-самолётах и прочих магических силах, находившихся (по преданию) в его распоряжении, «князь некромантов» мог прибегнуть к самым разным запретным практикам, в том числе, возможно, к изготовлению алхимического золота, необходимого императору для его заграничных войн.

Оказавшись в Италии, Фауст мог обнаружить, что здешние воины интересуются тайными искусствами не меньше, чем его соотечественник фон Зиккинген. Как астролог, привыкший действовать в кругах высшего общества, к тому же искавший покровительства, Фауст должен был познакомиться с руководителями военной кампании: у него просто не было другого способа предложить свои услуги, чтобы пробиться к славе и богатству.

Один из таких руководителей – итальянский кондотьер Альфонсо д’Авалос, маркиз дель Васто, впоследствии ставший губернатором Милана (1538–1546) и увековеченный Тицианом. Известно, что после 1543 года дель Васто советовался с Кардано по поводу своего гороскопа и, вообще, проявлял большой интерес к оккультному. Он также покровительствовал Джулио Камилло Дельминио (1480–1544), которого чаще называли Джулио Камилло, создателю L’idea del theatro, или «театра памяти», – необыкновенного строения, специально созданного для доступа ко всем работам Цицерона, вплоть до отдельной фразы и слова, и организованного согласно представлениям автора о Вселенной. Говорили, что размеры модели, построенной Камилло, были достаточно велики, чтобы внутри «театра» могли одновременно находиться по крайней мере два человека. В 1532 году Виглий Зухениус в письме Эразму описал строение как «амфитеатр работы необыкновенной и весьма искусной», заметив, что «всякий, кто попадает туда в качестве зрителя, обретает способность держать речь о любом предмете, по гладкости сравнимую разве что с цицероновской»{271}. Однако изобретение представляло собой нечто большее, чем просто средство гармонизации речи.

Камилло, следовавший герметико-каббалистической традиции Пико делла Мирандолы, конструировал свой театр по этим принципам. Отражая порядок вечных истин, «театр» демонстрировал «универсум, разворачивающийся из первой причины через все стадии творения». В этой сложной пространственно-мнемонической системе универсум запоминался благодаря органической связи всех уровней – от ангелов до планетарных сфер и далее к человеку, – с подлежащим им вечным порядком. «Театр» Камилло был также необычайно сложной магической машиной. Строение украшали изображения планет, действовавшие в роли астральных талисманов и распространявшие своё влияние так, что оно могло быть направлено в нужное русло для совершения определённого действия. Считалось, что оператор «театра» мог использовать магическую силу Вселенной – разумеется, при условии овладения частью космической гармонии, воплощённой в его замысловатой структуре. Популярность творения Камилло была такова, что его описание, опубликованное в Венеции в 1520 году, переиздавали 10 раз. Италия, давшая миру герметическую традицию, стала благодатным местом для чародея эпохи Возрождения. Для Фауста это был поистине дом родной.

Не только Фауст заявлял о способности применять магию в военных целях. Изучить возможную активность в этом направлении позволяют некоторые прецеденты. Хартлиб описывал встречу с известным воином, в 1455 году рассказывавшим, что рыцари Тевтонского ордена всегда планировали военные кампании, гадая на гусиной грудной косточке, особенно ценной для предсказания погоды. Стандартной частью арсенала чародея было соединение магических армий. В «Книге священной магии мага Абрамелина» предусмотрена специальная формула как раз для этого случая. Чародей может вызвать целую армию из неопределённого количества «вооружённых людей» или даже, «в случае осады», вызвать духов. Авраам из Вормса, предположительно являющийся автором «Книги священной магии», утверждал, что однажды произнёс такое заклинание. По словам Авраама, он спас Фридриха I (1369–1428), курфюрста Саксонского, в одном из жестоких сражений периода Гуситских войн, вызвав заклинанием отряд из 2000 рыцарей.

Сочинения Авраама могли быть написаны примерно в XIV веке, однако более надёжно атрибутированный «Кодекс 489» также включает заклинания для немедленного вызова вооружённых отрядов. Произнеся особые заклинания, можно было прибавить к вооружённому отряду целую крепость с защитниками либо вызвать «вооружённые отряды неисчислимой силы». Подобно Аврааму из Вормса, составитель «Кодекса» также утверждал, что использовал заклинание и вызывал «бесчисленные орды» демонических рыцарей для нападения на императора и его свиту, которые охотились в глухом лесу, а затем чудесным образом возвёл замок, послуживший укрытием. Составитель «Кодекса» описывал это как проверку своих магических формул, но император и сопровождавшие его рыцари наверняка восприняли его действия как злую шутку: замок и нападавшие вдруг исчезли, а они остались стоять посреди болота. В «народных книгах» есть несколько примеров того, как Фауст вызывал эти сверхъестественные рати. Однако лучший примером того, как Фауст мог советовать военачальникам, даёт случай с Конрадом Киезером (1366 – ок. 1405) из Айхштетта.

Киезер был медиком по образованию, солдатом по случаю и дипломатом по должности. Он также был астрологом и вдобавок чародеем. Одно время Киезер служил у Стефана III, герцога Байерн-Ингольштадтского, пока не лишился места. В попытке задать своей карьере прежнее направление Киезер написал огромный трактат об оружии и других предметах, под названием Bellifortis (букв. «Сильный в войне») (ок. 1405){272}. В наши дни рукопись получила известность из-за технических иллюстраций. Однако в своём произведении автор не ограничивался инженерными описаниями, рассуждая о возможностях использования магии в военных целях. Киезер давал рекомендации по производству неугасимых факелов, о применении оленьей шкуры для защиты от раны в бою – и о том, как изготовить самонаводящиеся охотничьи стрелы с использованием перьев или меха убитых животных. В некоторых рецептах он ступал на зыбкую почву колдовства. Книга разошлась в огромном количестве копий, подделок и адаптаций, пользовавшихся популярностью вплоть до XVII века. Нет ничего не обычного в предположении, что Фауст мог ознакомиться с содержанием Bellifortis и использовать книгу в общении с потенциальными клиентами.

Если Фауст находился вместе с императорской армией, а не вдали от мест боевых действий, тогда в соответствии с его заявлениями он должен был следовать на юг. Резонно предположить, что Фауст раскидывал свои карты и делал предсказания исключительно для «высшего» военного руководства. Возможно, он встречался с Георгом фон Фрундсбергом, в период Итальянской кампании возглавлявшим наиболее крупные силы наёмников. Фон Фрундсберг не в первый раз был в Италии и вообще на войне. В 1499 году он сражался против французов в Милане. В 1504 году он участвовал в войне за Баварию – Ландсгут на стороне Максимилиана I. В 1519 году фон Фрундсберг вместе со своими людьми воевал против Ульриха Вюртембергского. В 1521 году фон Фрундсберг находился у стен Мезьера вместе с фон Зиккингеном, а это даёт основания полагать, что он был наслышан о Фаусте – и, возможно, даже встречался с ним. Год спустя фон Фрундсберг отличился в битве при Бикоке. На портрете кисти Кристофа Амбергера показан сильный человек в чёрных латах, с алебардой, зажатой рукой в железной перчатке, с открытым забралом и неожиданно дружелюбным лицом. Фон Фрундсберг изображён человеком действия, без обычного для ландскнехтов роскошного плюмажа. Но если, как уже говорилось, к возможностям магии прибегали даже рыцари Тевтонского ордена, несомненная твёрдость фон Фрундсберга не могла служить препятствием для общения с некромантом, особенно таким, которого хорошо знал его старый товарищ по оружию фон Зиккинген.

Четырёхлетняя война (1521–1525)

Пока император Карл V укреплял свои позиции, вступая в альянсы с римским папой Львом X и Генрихом VIII, Робер де ла Марк спешил к границам нынешних Голландии, Бельгии и Люксембурга вместе с Карлом, герцогом Гельдерским, а Генрих д’Альбре (Генрих II Наваррский) перешёл границу Франции и оказался в Испании. Какое-то время события развивались неудачно. Несмотря на успехи фон Зиккингена и испанских новобранцев, фортуна приняла сторону империи – в основном по вине самих французов. С этого момента мы и начнём, учитывая неопределённость заявлений Фауста, претендовавшего на «все победы».

Капитан армии Франциска I Оде де Фуа (1485–1528), виконт де Лотрек, немного получал удовольствия от жизни в Милане. Де Фуа уступил миланскую квартире сестре, в то время фаворитке Франциска, однако в 1521 году ему ещё придётся об этом пожалеть. На севере немецкие ландскнехты перешли Альпы и начали движение через Трентскую долину. На юге итальянский кондотьер, лейтенант императорской армии Фернандо д’Авалос (1489–1525), маркиз Пескары, оставил Неаполь. Армия императора осадила Парму, но вскоре сняла осаду из-за угрозы со стороны войск Альфонсо д’Эсте (1476–1534), герцога Феррары. На время показалось, что продвижению императорской армии положен предел, но герцог Феррара потерпел неудачу, и папский кондотьер Джованни де Медичи (1498–1526), нанёсший поражение венецианским союзникам Франции, открыл войскам Карла V дорогу на Милан.

Встреча императорской и папской армий привела к столкновениям между швейцарцами, сражавшимися теперь как за Францию, так и за империю. Обеспокоившись развитием событий, Швейцарская конфедерация приказала отозвать все свои воинские подразделения. К своему разочарованию, де Фуа обнаружил, что швейцарцы уходят – за исключением наёмников, получавших деньги от папы. Де Фуа вернулся в Милан, где обнаружил, что его меры пресечения не пользуются успехом у населения. Как только на горизонте появились флаги империи, в городе начались беспорядки. Де Фуа, опережаемый венецианскими союзниками, отступил из Милана в Комо.

Как всегда, ход войны определили деньги. К концу года были исчерпаны значительные средства, в 1521 году выделенные государствами Нижних земель. Хотя Карл V добился серьёзного дипломатического успеха в Англии, а по Виндзорскому договору обе стороны обязались вторгнуться в Италию в 1524 году, император вынужденно распустил большую часть своей армии. Некромант-одиночка остался не у дел. Что ещё хуже, кончина Льва X заставила швейцарцев отдать предпочтение французам, а оказавшиеся без работы немецкие ландскнехты с готовностью приняли золото от короля Франциска I. Баланс сил снова изменился неожиданно и драматически резко.

Весной 1522 года де Фуа двинулся на Милан, надеясь вновь захватить город. Однако он обнаружил, что заново построенные укрепления сделали Милан практически неприступным, а разъярённые жители ждут не дождутся возможности пустить французам кровь из носу. Беспокойство де Фуа усиливало ещё и то, что наёмники швейцарцы проявляли недовольство из-за задержек в выплате жалованья. 26 апреля недовольство переросло в открытый бунт. Швейцарцы потребовали атаковать, как они считали, слабые позиции императорских войск в Бикоке, совсем рядом с Миланом. Наёмники, предчувствовавшие лёгкую победу над более слабым противником, собирались погреть руки на добыче. 27 апреля де Фуа с неохотой повёл войско в бой. Атака французов была остановлена на подступах уничтожающим огнём из аркебуз и пушек{273}. В тот день с поля боя не вернулось около 3000 швейцарских наёмников де Фуа.

Швейцарцы, пождавши хвост, отправились по домам зализывать раны. «Они вернулись назад в горы, – сказал Гвиччардини, – понеся потери, но в ещё большей степени утратив мужество»{274}. Лишившись каких бы то ни было шансов в Милане, де Фуа был вынужден оставить Ломбардию.

Наступив на грабли в Бикоке, французы вновь столкнулись с армиями империи во время осады Генуи. Фернандо де Авалос и другой опытный наёмник, Просперо Колонна (1452–1523), отпрыск дворянской фамилии Колонна, 20 мая 1522 года подошли к городу, ворота которого демонстративно закрылись у них перед носом. Осада продолжалась до 30 мая, когда генуэзцы наконец сдались на милость победителей. Императорские войска тут же предались разгулу, грабежу и мародёрству.

Летом 1522 года английский флот и флот империи были спешно выдвинуты к побережью Британии и Нормандии. В то же время войска Карла в Италии вновь начали испытывать нехватку наличных средств. Средства, начавшие поступать из Кастилии после подавления восстания, были уже исчерпаны, так же как деньги, предоставленные государствами Нижних земель. Брат императора Фердинанд искал средства, необходимые для финансирования борьбы против турок, поскольку именно нехватка ресурсов привела к падению Родоса. По этой причине Франциск I изо всех сил стремился вновь овладеть Миланом. Однако его агрессивные притязания на герцогство Бурбон привели к разрыву отношений с могущественным коннетаблем Франции Карлом III, герцогом Бурбонским, предложившим империи 500 конных воинов с полным вооружением и 8000 пехотинцев. В сговоре с Генрихом VIII и Карлом V герцог Бурбонский вынашивал тайные планы раздела Франции.

Но заговор был раскрыт, и герцог не только лишился армии, но едва сумел сохранить себе жизнь. Союзники продолжали наступление: на севере герцог Суффолка и граф ван Бурен подошли к Парижу, до которого оставалось всего 80 километров, испанцы на юге продвинулись до Байонны, а немцы на востоке угрожали границе около Бресса (сегодня это административный район Рона-Альпы). После ряда первых успехов наступательная кампания быстро выдохлась из-за нехватки средств и отсутствия единого управления. В 1523 году французы вновь вторглись в Ломбардию, несмотря на то что, вопреки намеченному плану, осторожный Франциск не решился возглавить войска.

На Милан армию повёл адмирал Гильом Гуффье, сеньор де Бонниве и Буаси (ок. 1488–1525). Ввиду подавляющего численного превосходства врага наёмники Просперо Колонны благоразумно отступили из Милана, оставив французам всю западную часть герцогства. Фауст вполне мог находиться в Милане, и в случае наступления де Бонниве незащищённый город легко достался бы французам. Кроме Милана, империя продолжала удерживать Павию, Лоди и Кремону, и поэтому Колонна сосредоточил усилия на обороне этих городов. К моменту подхода французов Милан был уже готов к оккупации. В надежде на скорую победу Бонниве осадил город, отрядив де Байярда, старого врага фон Зиккингена, в поход на Лоди и Кремону.

Несмотря на сдачу Лоди, Кремона оказала стойкое сопротивление, и вскоре де Байярд был вынужден отвести свои войска. Состоявшееся 19 ноября 1523 года избрание Джулио де Медичи римским папой Климентом VII привлекло денежные и людские ресурсы на сторону империи. Прекратив осаду Милана, Бонниве отступил в Тичино. В декабре смерть Колонны обеспечила французам временное преимущество, и вице-король Неаполя Шарль де Ланну (1487–1527) вместе с маркизом Пескары устремились в прорыв. Получив подкрепления из Германии и заручившись поддержкой Венеции, войска империи повели наступление против Бонниве, вытеснив его отряды в Новару (регион Пьемонта). В итоге Бонниве потерпел поражение в битве на реке Сезии 30 апреля 1524 года. В арьергардном бою у Сезии погиб знаменитый Пьер дю Терайль де Байярд (1476–1524), которого современники называли «рыцарем без страха и упрека», обеспечивавший безопасный отход раненого Бонниве и остатков его армии.

Бурбон и Пескара продолжали наступление и вторглись в Прованс. 19 августа они осадили Марсель. Ренцо да Чери, капитан Орсини, организовал здесь весьма серьёзную оборону. Поддержку со стороны моря обеспечивали галеры Андреа Дориа. Франциск I поспешно собрал армию для разблокирования Марселя. Понимая, что время уходит, герцог Бурбон 4 сентября предпринял решительный штурм города. Однако, как оказалось, Марсель был надёжно защищён. Когда французские подкрепления были уже в пути, Пескара выступил против продолжения экспедиции, и Бурбон, вынужденно отдавший приказ к отступлению, отвёл войска дорогой, по которой он шёл вместе с наступавшим ему на пятки Анном де Монморанси (1493–1567). Войска империи продолжали удерживать города Милан, Александрию, Павию, Лоди и Кремону. До определённого момента это позволяло сдерживать Бонниве, но будет ли такая стратегия действенной с учётом изменений в итальянской политике?

Битва при Павии (1525)

Для некоторых историков это событие знаменовало окончание периода Средневековья, другие отмечают это как новый этап в развитии оружия, но определённо, что речь идёт об одной из наиболее драматических битв в истории. Французы осадили Павию в конце 1524 года, и с тех пор их лагерь стоял около города. «Король сказал: “Подождём, пока у них не кончится хлеб”»{275}.

С момента триумфального возвращения в Милан (гарнизон которого выкосила чума) французы, вошедшие в альянс с римским папой Климентом VII и Джованни де Медичи, уверенно двигались по Ломбардии до тех пор, пока на пути не возникло серьёзное препятствие в виде Павии. В Италии у Франциска I было примерно от 26 000 до 40 000 человек, но здесь, у стен этого хорошо укреплённого города движение французских войск застопорилось. Гарнизоном Павии численностью от 6000 до 9000 человек командовал Антонио де Лейва (1480–1536), герцог Терранова.

За время осады императорские войска сумели неплохо организоваться. Первым у Павии оказался герцог Бурбон, прошедший маршем от Лоди, находившегося к северо-востоку. В начале февраля к Павии подошла основная часть императорской армии в Италии во главе с командующим Шарлем де Ланнуа. Теперь итальянская армия императора имела перевес в пехоте; у Франциска I было преимущество в кавалерии и пушках.

Не желая допустить взятия Павии, де Ланнуа начал обстрел французского лагеря. Французы занимали хорошо защищённую позицию в охотничьем парке. Обстрел, продолжавшийся около месяца, не принёс заметных результатов. Из-за острой нехватки провизии, боеприпасов и падения боевого духа жителей города императорская армия была вынуждена перейти в наступление.

Сражение началось туманным утром, незадолго до рассвета. Первыми в бой выступили Альфонсо д’Авалос, возглавивший отряд аркебузеров, и императорская лёгкая кавалерия, скрестившая сабли с французами. Франциск I быстро перегруппировал силы, встретив противника огнём артиллерии, настолько интенсивным, что дым от пушечных выстрелов заслонил восход солнца. Стремясь сокрушить центр боевого порядка де Ланнуа, нетерпеливый Франциск повёл в атаку свою кавалерию, при этом оказавшись на линии обстрела и заблокировав огонь своей артиллерии. Франциск собственноручно перечеркнул те преимущества, которые обеспечивала его позиция. На болотистой местности французская тяжёлая конница оказалась в безвыходном положении. Цвет французской кавалерии был уничтожен плотным огнём испанских аркебузеров.

Де Лейва возглавил атаку осаждённого гарнизона, ударившего в тыл французов. Когда дым сражения рассеялся, стало очевидным, что де Ланнуа одержал убедительную победу. Франциск I попал в плен, а его армия была рассеяна и обратилась в бегство. Всё это произошло в день рождения императора Карла V.

Едва ли Фауст удивился такому исходу. Более того, он вполне мог предсказать результаты сражения. По мнению виттенбергского математика и астролога Эразма Рейнгольда (1511–1553), «те, у кого Марс находится в четвёртом доме, означающем позицию упадка, не счастливы в завоеваниях»{276}. Марс у Франциска I находился в четвёртом доме.

Вскоре испанский гуманист Альфонсо де Вальдес (1500–1532) восторженно написал: «Кажется, сам Господь чудесным образом даровал императору эту победу»{277}. Франциск отступил, но до конца войны было ещё далеко. Французов изрядно наказали в битве при Павии, и вскоре они вернулись за добавкой.

Де Вальдес выражал обеспокоенность по поводу «того турка», и на то были веские причины. Продолжение французской агрессии предоставило османскому султану Сулейману I редкую возможность, и он двинулся маршем на Белград во главе огромной армии, насчитывавшей от 70 до 100 000 солдат. Польша и Венеция заявили о нейтралитете, и венгерский король Ладислас II (1506–1526) остался один на один с приближающимся грозным врагом. Ладислас бросил против превосходящего противника всю свою кавалерию. Это было актом отчаяния и благородства, тем не менее обречённым на провал. Наступление Сулеймана на Европу ненадолго задержалось лишь из-за необходимости усмирить восстания в Сицилии и Марамании.

В предсказании, сделанном Августином Бадером из Аугсбурга в 1527 году и повторенном Парацельсом, говорилось, что турки дойдут до Рейна, уничтожив существующий порядок и создав империю, в которой объединятся христиане, иудеи, турки и язычники{278}. Сулейман Великолепный ещё вернётся.

Разграбление Рима (1527)

Если верить «народной книге», Фауст вместе с императорской армией дошёл до самого Рима. Обойдя вокруг Вечного города, Фауст вернулся на западный берег Тибра, где располагался комплекс зданий Ватикана, чтобы увидеть дворец римского папы и «все кушания и яства, которые подносились папе»{279}. Дворцовый комплекс, который должен был видеть Фауст, включал неоконченную крепость Николая III (правил в 1277–1280 годах), достроенную Николаем V (правил в 1447–1455 годах), а также библиотеку и знаменитую капеллу Сикста IV (1471–1484), Бельведерский дворец Иннокентия VIII (1484–1492), башню Борджиа Александра VI (1492–1503) и огромный Двор Бельведера Юлия II (1503–1513).

Однако Фауста не интересовала архитектура. Прогуливаясь в тени впечатляюще огромных каменных сооружений, «он и его Дух сделались невидимыми» и проскользнули мимо стражи, состоявшей из швейцарцев, «проникнув в папский дворец, в те самые покои, где был папа»{280}. Всякий, кто пожелал бы уподобиться Фаусту, мог, к примеру, воспользоваться одним из трёх заклинаний «невидимости» из «Кодекса 849».

В покоях Климента VII (правил с 1523 по 1534 год) Фауст и Мефистофель увидели «многих слуг его святейшества и многих лизоблюдов и подхалимов». Даже Фауст из «народной книги», привыкший к наилучшей одежде и самой изысканной пище, поразился «неимоверной роскоши» этого пиршества, сказав: «Фу ты, черт, почему не сделал ты меня папою?»{281} На этом сатира не заканчивается.

Оглядевшись, Фауст из «народной книги» увидел там многое, что напоминало его самого: «гордыня, дерзость, упрямство, обжорство, пьянство, распутство, прелюбодеяние и всякое безбожное безобразие». Удивившись столь беспутной компании, Фауст повернулся к Мефистофелю и посетовал: «Думал я, что я один стал свиньей или скотом дьявольским». Почувствовав себя как дома, Фауст решил задержаться на время{282}.

В «народной книге» Фауст оставался во дворце три дня, наблюдая за тем, как римский папа устраивает один роскошный приём за другим. Выражая позицию автора-протестанта, которому не нравилась привычка папы то и дело благословлять и крестить рот, невидимый Фауст влепил папе пощёчину и громко расхохотался. Ошарашенный папа быстро нашёлся, объяснив сей случай проделками неприкаянной души, и тут же распорядился произнести мессу, чтобы эта душа покинула чистилище. Махнув рукой, папа остался сидеть за обеденным столом. Когда подали следующее блюдо, Фауст схватил его – и со словами: «Это моё» – исчез. Мефистофелю он приказал доставить вина и собственный кубок папы: «Чтобы погулять назло папе и его жирным увальням-аббатам»{283}.

Обнаружив пропажу вина, папа и его компаньоны снова обвинили во всём «неприкаянную душу». Ещё было сказано устроить мессы во всех церквях, звонить с каждой римской колокольни да вдобавок предать этого духа анафеме с помощью колокола, книги и свечи – атрибутов католического отлучения:

Колокол, свечка и книжка; колокол, книжка и свечка.

И вперед и назад, гонят Фауста в ад?{284}

«Колокол, книга и свеча» – это фраза из церемонии отлучения, принятой в Римской католической церкви. Епископ должен произнести эту фразу перед алтарём в присутствии двенадцати священников. Считается, что отлучение – это наиболее сильное проклятие в христианстве. Жертва проклятия лишается покровительства Святой Троицы: Отца, Сына и Святого Духа – и предаётся аду.

Епископ звонит в колокол, оглашая весть о духовной смерти, и закрывает Священное Писание, что означает отрешение проклятого от церкви, а затем гасит свечу или свечи и стучит ими о пол, в знак отлучения души от Света Божьего. По сути, обряд – это духовный приговор, а всякий отлучённый, в течение года не попросивший об отпущении грехов, автоматически попадает в еретики. При всей серьёзности обряда Марло не удержался, чтобы не вывести сатирический образ римского папы и его окружения, заставив монахов петь: «Будь проклят тот, кто унес вино его святейшества!» (III.2.101–110). В «народной книге» Фауст не смущается звоном колоколов и монашеским пением, напротив, он с удовольствием вкусил папских яств, после чего вызвал ужасную грозу, и унёсся из Вечного города{285}.

В «народной книге» нет упоминания о событии, несомненно предсказанном Фаустом. Этим событием была ещё одна победа Карла V, одновременно ставшая позором императорской армии. К стыду императора, кульминацией и венцом Итальянской кампании стало так называемое «разрушение Рима» 1527 года. Двойная игра папы римского Климента VII, пытавшегося уйти от влияния императора Карла V, привела Святой престол к сокрушительному поражению.

Карл V принудил захваченного в плен французского короля Франциска I подписать 14 января 1526 года Мадридский договор, условия которого были подтверждены торжественной присягой и рыцарской клятвой французского короля. По условиям договора Франциск соглашался взять в жены сестру императора Элеонору и отказывался от прав на владение Миланом, Неаполем, Генуей, Асти, а также от сюзеренитета над Фландрией, Артуа и Турне. Кроме того, в нарушение традиционных связей Франциск I должен был передать Карлу Бургундию. Королю следовало помиловать герцога де Бурбон, вернуть все конфискованные земли и компенсировать понесённые издержки. Франциск обязывался вступить в союз с герцогом Гельдерским и соглашался со всеми притязаниями Генриха д, Альбре (Генриха II Наваррского). В качестве гарантии Франциск соглашался передать Карлу V двух своих сыновей с обещанием личной сдачи в случае невыполнения требований договора. Удовлетворившись словом чести, в феврале 1526 года Карл V отпустил Франциска I из плена.

Благополучно вернувшись в Париж, Франциск I тут же отказался от обещаний герцогу Бурбонскому, нарушил скреплённые клятвой условия Мадридского договора, отказался признать свое поражение под Павий и продал земли герцога де Бурбона другим французским дворянам – невзирая на тот факт, что он сам отдал Карлу V в заложники двух своих сыновей. В мае 1526 года Франциск организовал союз против императора, вступив в Коньякскую лигу вместе с Римом, Венецией, Миланом и Флоренцией. Вскоре армии Карла V предстояло вновь встретиться с Франциском I на поле битвы.

Дважды обманутый своим королём герцог де Бурбон обратился в Карлу V за финансовой помощью, однако император, занятый другими неотложными проблемами, пожаловал Бурбону титул герцога Миланского и назначил командовать новой большой армией, собранной для захвата Северной Италии. Весной 1526 года деньги кончились, и герцог де Бурбон начал терять контроль над этой армией. Чтобы расплатиться с наёмниками, герцог начал даже продавать фамильные ценности и ювелирные украшения.

Тем временем Карл V отправил к римскому папе своего посланника и, не добившись результата, обратился к семейству Колонна с предложением о возобновлении союза. Помпео Колонна сделал вид, что ищет мира – и, введя папскую армию в заблуждение, 20 сентября 1526 года неожиданно двинул своё войско на Рим. Пока наёмники грабили Ватикан, Климент был вынужден укрыться в замке Святого Ангела. Хотя Карл V не принял участия в этом наступлении, он сполна воспользовался ситуацией. Климент VII попал в безвыходное положение. Римский папа не знал, что предпринять: сначала он отказался от союза с Лигой в пользу империи, затем, после того как Лига добилась незначительных успехов, вновь обратился к ней. В итоге было подписано соглашение о восьмимесячном перемирии при условии, что папа немедленно выплатит Карлу компенсацию в 60 000 дукатов.

В начале 1527 года герцог де Бурбон продал все драгоценности и поэтому был вынужден закрыть глаза на действия своих солдат, грабивших соседние города. Императорские солдаты, с февраля по май безнаказанно опустошавшие Северную Италию, постоянно находились на грани бунта. Из церквей вынесли всё золото и серебро, которое могло быть переплавлено в звонкую монету для выплаты наёмникам; просьбы Бурбона о финансовой поддержке оставались без ответа. Даже фон Фрундсберг с трудом управлял своими людьми. В конце концов, возраст и болезни сделали своё дело. Фон Фрундсберг оставил командование и возвратился домой. Теперь, когда до солдат дошли слухи о 60 000 дукатах, призывы к мятежу зазвучали громче. Комиссары императора вновь пришли к Клименту VII, выжав из его запасов ещё 40 000 дукатов.

Обещанные дукаты не достались тому, кто своей доблестью обеспечил эту добычу. В апреле у Бурбона уже не оставалось иного выбора, как только пойти навстречу желанию своих людей и напасть на Рим, чтобы разграбить этот город с его сказочными богатствами. Римский папа Климент VII не чувствовал опасности. Находясь под прикрытием договоров и обещаний золота, он думал, что никто не дерзнёт штурмовать его город, неприкосновенную столицу христианского мира. Но когда к Риму приблизилась оголодавшая императорская армия, римский папа спешно приказал населению готовиться к защите города. На его призыв откликнулось лишь несколько тысяч граждан, которым предстояло сразиться с сильной двадцатитысячной армией, подошедшей к городу 5 мая. Растянутая по городским стенам тонкая цепь защитников, имевших лишь несколько старых пушек, едва ли могла отразить предстоящую атаку. Хотя для того, чтобы узнать итог, астролог не требовался, Фауст мог без проблем выдать нужное предсказание. Звезда Рима находилась в позиции упадка.

В тот год на небе появилась комета. С позиций астрологии это было предвестником катастрофических событий: войны, чумы, голода, землетрясений, пожаров и потопа. Были и другие знаки, которые могли пригодиться Фаусту. Наблюдался также феномен ложного солнца, при котором происходит резкое усиление света на краю солнечного диска, что приводит к возникновению иллюзии «двух солнц». Это явление наблюдалось как раз перед битвой. Если в явлении присутствовало число 3, это обычно связывали с Троицей, что, соответственно, указывало на победу христиан. Но предстоявшее сражение должно было происходить между христианами. Какая из сторон победит? Возможно, победят те, кто в большей степени отвечает идеям христианства? Кто победит, еретики-протестанты или распущенные и склонные к поклонению идолам римляне? Как обычно, провидение было на стороне больших пушек.

Ранним утром 6 мая, когда городские стены окутал густой туман, герцог де Бурбон отдал приказ к штурму. Наёмники ринулись вперёд, крича: «Убей, убей, кровь, кровь, Бурбон, Бурбон»{286}. Бурбона, храбро возглавившего штурм, почти немедленно сразила «пуля» одного из защитников Рима (должно быть, весом около 60 г. – Примеч. пер. ), выпущенная из аркебузы. Бурбон был убит. Позднее ответственность за смертельный выстрел взял на себя итальянский художник, музыкант и золотых дел мастер, знаменитый Бенвенуто Челлини (1500–1571). Несмотря на потерю своего военачальника, армия легко преодолела жидкое сопротивление защитников города и от души предалась самому жестокому разграблению города и его жителей.

Швейцарцы, храбро охранявшие римского папу, пали на ступенях собора Святого Петра, обеспечив Клименту возможность бегства по тайному подземному ходу, связывавшему Ватикан с замком Святого Ангела. Его спасение не имело далекоидущих последствий. В отсутствие других подземных ходов, ведущих из города, римский папа был вынужден отсиживаться в замке вплоть до 5 июня. Замок Святого Ангела стал папской тюрьмой, а комфортное существование Климента VII вполне окупила сумма в 400 000 дукатов.

В то же время многие из 55 000 жителей Рима были вынуждены бежать из города. Несколько тысяч из тех, кто не мог обеспечить себе подходящий подземный ход, были изрублены оставшейся без предводителя солдатнёй. По скромным оценкам, количество погибших достигло 4000 жителей. Их вероисповедание никого не интересовало: солдаты-католики и солдаты-протестанты уравняли в правах всех жителей Вечного города. Томас Мор (1478–1553) писал о том, что у пленников были вырваны гениталии. Женщины, даже находившиеся под защитой церкви, были изнасилованы, посольства были разграблены, за кардиналов требовали выкуп, церковных сановников и их обряды были преданы осмеянию, а сами солдаты беспрерывно дрались из-за трофеев. Церкви, гробницы и другие исторические памятники подверглись разграблению и в некоторых случаях были уничтожены. На стенах, расписанных Рафаэлем, осталось нацарапанным имя «Лютер». Было разграблено и утрачено значительное книжное собрание кардинала Эгидио Витербского. Укрывшись за стенами замка Святого Ангела, Челлини и другие наблюдали за «неописуемыми сценами насилия и беспорядков, разворачивавшимися внизу на городских улицах»{287}. Ярость атакующих обошла стороной лишь Сикстинскую капеллу, незадолго до этого расписанную Микеланджело. Там солдаты положили тело Шарля де Бурбона. Эффект ложного солнца обернулся лишь жадностью, похотью и убийством.

Когда до Карла V дошла весть о разграблении Рима, император немедленно принёс римскому папе свои глубочайшие извинения, заверив его святейшество в том, что армия изменника де Бурбона действовала не по его приказу. Возможно, Карл действительно сожалел о разграблении Рима и своей неспособности обуздать армию, но императора не мог не радовать факт, что его войска нанесли Клименту VII сокрушительное поражение.

Пропагандистская машина того времени сделала всё, чтобы имя Карла V связывалось с ужасами разграбления Рима. В «Диалогах» Альфонсо де Вальдес возлагал всю вину на папу, одновременно изображая Карла послушным своему долгу защитником, противостоящим милитаристу – поджигателю войны.

Когда Карл V после одержанной победы посетил Рим, Священную дорогу, проходившую через руины античного форума, вымостили заново, чтобы император согласно овеянной веками традиции мог с триумфом подняться на Капитолий. Вероятно, это было самой значительной победой Карла V, но его триумф знаменовал окончание эпохи Возрождения в Италии{288}.

Фауст мог ссылаться на победы, одержанные в 1522 году при Бикоке, в 1524 году при Сезии, в 1525 году при Павии и в 1527 году в Риме. Определяющим моментом стала битва при Павии, когда между собой столкнулись два гиганта; напротив, взятие Рима не имело большого военного значения, не являло собой никакого героизма и оставило скорее неприятное впечатление. Взятые вместе, четыре упомянутые битвы между сильнейшими европейскими правителями обеспечивали успех любого предсказания, прозвучавшего громко и не сулившего магу никакой опасности. Фауст мог объявить об этом лишь позднее, вернувшись с полей сражений (если он действительно находился в Италии). Он мог путешествовать по Италии с 1522 по 1527 год, повинуясь зову странствий и следуя за колоннами ландскнехтов, двигавшимися между полями боевых действий среди полей пшеницы.

В Италии могло быть одержано ещё много побед, и Фауст мог бы успешно применить свои способности для их предсказания. Но у нас есть целый ряд свидетельств, позволяющих считать, что после 1527 года Фауст находился за пределами Италии.

14. По дороге лишений (1527–1528)

С разграблением Рима над Европой повисла мрачная пелена. Даже такие убеждённые лютеране, как Меланхтон, сожалели о жестоком разбое, учинённом неуправляемой солдатнёй. В своё время Леонардо да Винчи прозорливо сказал, что «на земле можно наблюдать существ, всё время воюющих друг с другом ценой огромных лишений и потерь каждой из сторон»{289}. Дым от пушечных выстрелов едва ли поредел, когда Франция и Англия объединились в союз против Карла V и объявили войну империи. Спустя три месяца Оде де Фуа повёл новое войско на Милан. В довершение несчастий по Италии прокатилась эпидемия тифа, по некоторым оценкам, унесшая десятки тысяч человеческих жизней. Пока европейские монархи были заняты прежними играми, армии Сулеймана Великолепного готовились к последнему штурму христианского мира.

В Германии распространялась новая эпидемия колдовства и чародейства. В Вальдзее сожгли очередную жертву – четвёртого жителя из тех сорока трех, которых отправили в тюрьму или в огонь до конца XVI века. Генеральная визитация церкви Саксонии в 1527–1528 годах обнаружила церковное подполье, создававшее и хранившее работы, подобные «Кодексу 849». В 1543 году Лютер с негодованием вспоминал, что при визитации было найдено значительное количество магических книг, хранившихся у деревенских приходских священников и церковных старост, на которых были нанесены такие «дьявольские» надписи, как тетраграмматон и молитвы на древнееврейском языке.

Считается, что примерно в то же самое время появилось ещё одно интересное произведение, приписываемое Фаусту. Эта книга известна как «Практическая Магия Фауста» (Praxis Magica Faustiana). Батлер, датировавшая книгу 1527 или 1577 годом, указала лишь место публикации – Пассау, не предоставив другой информации. Её источником было уникальное книжное собрание Иоганна Шейбля, и несомненно, что речь идёт о документе под названием Praxis Magica Fausti 1571 года, опубликованном Шейблем в 1847 году. В 1875 году майор Герберт Ирвинг перевёл эту книгу на английский, однако воздержался от публикации (такая ситуация нередко повторялась вплоть до конца ХХ века). Оккультист А.Э. Уэйт (1857–1942) использовал рукопись Ирвинга и включил некоторые отрывки в свою книгу по церемониальной магии 1911 года. В 1924 году рукопись попала к юристу Джону Уайту (1845–1928), в конце концов завещавшему её Публичной библиотеке Кливленда (штат Огайо), где эта работа хранится до настоящего дня. Уэйт считал, что, судя по стилистическим особенностям это произведение могло быть написано в XVII веке. Уэйт оспаривал утверждение о заимствовании некоторых положений этой работы из рукописи, хранившейся в муниципальной библиотеке Веймара, поскольку в 1571 году в Веймаре ещё не было муниципальной библиотеки. Возможно, в Веймаре существовала какая-то библиотека, но упоминание о «муниципальной библиотеке» было ошибочным.

В целом Уэйт характеризовал работу как содержавшую «несколько интересных гравюр… и несколько маловразумительных и очень коротких заклинаний»{290}. Весь описываемый ритуал сосредоточен на вызове духа по имени Румоар – нового имени в фаустовском пантеоне. Этого имени нет ни в приписываемом Фаусту так называемом «Чёрном вороне», ни в перечне демонов из работы Вира «Псевдомонархия демонов». Хотя предполагается, что этот дух служит у Люцифера, из ритуала непонятно, чего именно ждать чародею; в тексте не указано ни уловок, свойственных этому демону, ни сферы его влияния. Как в большинстве ритуалов такого рода, избранный способ именования богов соответствует иудейско-христианской традиции, где приказы духу отдаются именем Бога, Иисуса или с использованием тетраграмматона.

Фауст едва ли располагал временем для составления подобного текста, но мы знаем, какой популярностью его имя пользовалось у составителей и продавцов сомнительной литературы по чёрной магии в течение всех последовавших веков.

Если 1528 год сложился неудачно для Европы и империи, то звёзды также не благоволили самому Фаусту. Хотя в 1528 году маг был оклеветан и изгнан из одного из важнейших баварских городов, после этого случая Фауст раскрыл новую и весьма поразительную информацию о себе. Впрочем, сначала было загадочное письмо Агриппы, из которого следовало, что в начале 1528 года Фауст мог находиться в Париже.

Школа грехов (1528)

«Древние обозначали заведомую глупость пословицей, а именно: “Соваться в Афины со своими совами”; не менее глупо, или даже нечестиво – посылать дьяволов в ад. Ты знаешь, что адом я называю именно эту школу грехов».

Негодующий оккультист Агриппа написал эти строки в Париже 13 февраля 1528 года. Письмо было адресовано «одному другу при дворе короля», которого с некоторым сомнением идентифицировали как королевского врача Жана Шаплена{291}. Определённо речь шла об одном из участников той «школы греховностей», вызвавшей негодование Агриппы, – о человеке, который остался неназванным, но которого нередко идентифицируют как Фауста{292}.

В тот год Агриппа с января оставался в Париже, стараясь освободиться от своих шпионских обязанностей, секретных донесений и вооружённого эскорта до границ Нижних земель. Путешествуя на север от Лиона, где он оставил семью, Агриппа безуспешно старался добраться до Антверпена и начать новую жизнь. Тем не менее у него оставалось время для установления связей с людьми, интересовавшимися оккультизмом и для сбора информации о том, что происходило при дворе. В одном из писем он сообщил, что «недавно с большими затратами привезли сюда из Германии некоего демонолога, то есть мага, которому подвластны духи»{293}.

Здесь связь с Фаустом весьма непрочна. Единственное, что даёт ключ, то, что этот маг, прибывший из Германии, заявлял о своих незаурядных способностях. Дополнительным аргументом служит его звание некроманта. В конце концов, Фауст действительно называл себя кладезем некромантии. Но в те времена, кроме Фауста, в Германии были и другие некроманты, и Агриппа несомненно считал себя одним из них.

Париж – город, который Бальзак называл «передней ада», с давних времён ассоциировался с колдовством{294}. Хотя на память тут же приходят особые суды, действовавшие в XVII веке, история парижского демонизма уходит в еще более далёкое прошлое. В начале XIII века Гильом Овернский утверждал, что в бытность парижским студентом видел запретные книги по некромантии. Несколько лет спустя, в 1277 году, епископ Парижский официально проклял все книги по некромантии. Через сто лет Парижский университет подтвердил этот курс, объявив ересью любого рода колдовство. Однако проблема продолжала вызывать большой интерес. В Париже вышло по меньшей мере два издания «Молота ведьм» у печатника Жана Пети (примерно в 1507 и 1510 годах) и ещё одно – в 1517 году у печатника Иоанна Парво.

В то время по Парижу ходили разговоры о недавнем случае демонической одержимости, имевшем место в монастыре Сен-Пьер в Лионе. Для совершения обряда экзорцизма над монахиней сестрой Алексис Тезье в монастырь были вызваны епископ и три священника, которым в итоге удалось вернуть духа обратно в ад. Полный драматизма отчёт об этом событии был опубликован Адриеном Монталембером в Париже в 1528 году. Автор рассказывал о всех обстоятельствах суда и казни Екатерины Пейретон, в 1519 году обвинённой в колдовстве в Монпезе, а также о следствии по двум случаям ликантропии и каннибализма в Безансоне в 1521 году.

Хотя Агриппа писал своё письмо в Париже, в 1528 году королевский двор находился выше по течению Сены, в Сен-Жерменском дворце. Робер де ла Марк описал эту резиденцию короля как «очень красивый дворец в пяти лигах от Парижа, с прекрасным парком и прекрасными охотничьими угодьями»{295}. В отличие от некоторых других резиденций, дворец был обставлен и использовался зимой. Подобно другим средневековым крепостям, дворец подвергся перестройке. Проект выполнил луарский архитектор Пьер де Шамбиг, и к 1528 году работы уже начались.

Здесь Фауст (а мы предполагаем, что это был он), до этого времени знавший короля лишь понаслышке, должен был встретиться с Франциском I лицом к лицу. Франциск всегда подчёркивал свою доступность. В личности короля – изворотливого политика и эмоционального, легко воспламенявшегося человека – прослеживалось сходство с его геральдическим символом, саламандрой. На известном портрете Франциска I работы художника Жана Клуэ Младшего, написанном примерно в 1530 году, король смотрит на зрителя с самодовольным прищуром. Его длинный крючковатый нос вполне соперничает с выдающимся подбородком Карла V Габсбурга. Может показаться, что высокомерный изгиб бровей и узкие губы, не допускающие и намёка на улыбку, скрывают насмешку. Костюм Франциска выглядит экстравагантно. Рукава с нарочито увеличенными буфами несколько искажают пропорции верхней части его тела, так что голова Франциска кажется несоразмерно маленькой на фоне плеч, достойных Геракла.

Чего король мог требовать от Фауста? Видел ли он в Фаусте нового Иамврия, как видел дьявола Киприан? «Ианний и Иамврий», о которых Агриппа упоминал в своём письме, – это египетские чародеи из Нового Завета, «люди, развращенные умом, невежды в вере», противившиеся Моисею и Аарону (2 Тим., 3: 8). Говоря об «Ианнии и Иамврии», противившимся Моисею, Агриппа имел в виду, что он сам должен противиться «Цезарю», подразумевая императора Карла V. Франциск искал вовсе не дешёвых эффектов или ярмарочных фокусов. Если верить Агриппе, король хотел знать «всё, что будет» и желал проникнуть в «тайные намерения». Здесь необходимо вспомнить о том, что в своё время было сказано Тритемием относительно его нового способа тайнописи, или стеганографии. Мог ли Фауст получить копию этой ценной рукописи или самостоятельно разработать аналогичный способ?

В тот период в мире происходили многие события, о которых хотел бы знать Франциск. 17 февраля 1528 года, спустя всего несколько дней после написания Агриппой упомянутого письма, императорская армия под командованием принца Оранского Филиберта де Шалона покинула Рим, предварительно удостоверившись, что в городе не осталось ничего ценного, и направилась навстречу войску де Фуа, уже овладевшему Александрией и Павией и обошедшему Милан, чтобы затем двинуться прямо на Рим. Хотя потери императорской армии во время взятия Рима оказались невелики, в новый поход вышло немногим более половины армии – всего 11 000 солдат. Вероятно, остальные были заняты вывозом награбленного. Де Фуа располагал численным перевесом, и Франциск несомненно надеялся, что сможет рассчитаться с Карлом за всё и сразу.

Интересно, применил ли Фауст свою магию, чтобы выяснить тайные намерения Филиберта де Шалона? Он мог узнать, что в предстоящие несколько месяцев принцу Филиберту придётся беспомощно отсиживаться в Неаполе, в то время как войска, посланные на выручку из Германии, будут ослаблены отсутствием средств, а также по иным причинам. Страна была настолько истощена, что банки не могли обналичить выделенные императором средства или выкупить обязательства. Несмотря на это, успешная кампания Франциска I в Италии продолжалась менее года.

Но Фауст заявлял не только о своей способности предсказывать будущее, но и утверждал, что может влиять на его ход. В письме Агриппы говорится о Елисее в Дофаиме и в этой связи упоминается гора, наполненная «конями и колесницами огненными» из Четвёртой книги Царств (6: 13–17). Если процитировать точнее, когда пророк Елисей молился Господу своему, «открыл Господь глаза слуге, и он увидел, и вот, вся гора наполнена конями и колесницами огненными кругом Елисея». Конечно, руководства по магии не могли обойти вниманием столь удивительные подвиги. И нет ничего странного в том, что Фауст делал похожие заявления. Фауст мог использовать возможность, чтобы сообщить французскому королю то, что было уже сказано Меланхтону, что все победы, одержанные в Италии, совершились не без его оккультного посредничества.

Кроме упоминания об осаде Павии, в письме говорилось и о других происходивших в то время событиях. По словам Агриппы, этот маг утверждал, что «в его власти доставить сюда обратно по воздуху королевских детей». Как мы знаем, два старших сына короля оставались у Карла V в заложниках с тех пор, как Франциск I отказался от данного в Мадриде слова чести. Предполагаемый наследник Франциск (1518–1536) и его брат, будущий король Франции Генрих (1519–1559), вернулись домой в 1528 году – не с помощью магии, а согласно договору и благодаря обещанию выплатить за их освобождение 2 миллиона крон в 1529 году.

По словам Агриппы, этот маг заявлял, «что ему открываются клады», а такое утверждение не могло пройти мимо ушей короля, учитывая его огромные расходы на Итальянскую кампанию. Опыт в любовной магии мог иметь особое значение для Франциска, чей отвислый нос по приметам выдавал любвеобильное сердце. Наконец, вполне конкретную пользу могла принести монарху упомянутая Агриппой способность этого мага «излечивать все неизлечимые недуги». По слухам, Франциск страдал от сифилиса. Рассказывали такую байку, будто Франциска нарочно заразил ревнивый муж одной из его пассий, передавший инфекцию через свою неверную супругу. Если к проблеме обращался такой учёный, как Парацельс, то почему этим не мог заняться Фауст?

Конечно же, Фауст из «народной книги» посещал Париж, но этот визит был коротким и не оставил документальных свидетельств. Вероятно, его приезд приветствовала академия, однако университет едва ли мог интересоваться Фаустом, учитывая консерватизм этого учебного заведения и тот факт, что ранее Парижский университет уже выступил с осуждением Рейхлина{296}. Агриппа воспользовался приездом этого неназванного мага для осуждения, как он считал, нечистоплотности придворных подхалимов, готовых «вызывать нечистых духов»{297}.

Независимо от отношения самого Франциска I, его придворные, по-видимому, были высокого мнения о Фаусте и искали его общества. Агриппа расписал «школу греховностей» самыми чёрными красками. Её членов он представлял сатанистами, отказавшимися от веры в Бога и поверившими в способность мага управлять миром.

Самой собой, Агриппа должен был сделать исключение, чтобы самому не пострадать от собственного проклятия. Для этого он вывел список «оккультных изобретений», не противных Господу и не приносящих ничего помимо здоровья, богатства и мудрости{298}. При этом Агриппа обещал проклятие всем представителям и покровителям «школы греховностей».

Хотя Агриппе довелось на себе прочувствовать «зубовный скрежет» этих «проклятых», но в итоге он добился своего{299}. Тон его обличительных речей против «немецкого колдуна» в чём-то напоминал выступления его учителя Тритемия против Фауста, что, может быть, ещё одним доводом в пользу идентичности неназванного мага. Здесь также чувствуется налёт профессиональной зависти. Между строк явственно проступало раздражение по поводу занятой конкурентом выгодной позиции. Несомненно, Агриппа жаждал денег, доставшихся этому «привезенному с большими затратами магу».

Когда Агриппа писал своё письмо, он был уже два года лишён благорасположения короля. Агриппа занимал слишком радикальную религиозную позицию, а политическая ситуация сделала его персоной нон грата. По-видимому, закат карьеры Агриппы был вызван его конфликтом с Луизой Савойской, королевой-матерью, начавшимся с отказа на её просьбу составить гороскоп Франциска I. Агриппа мог отказаться потому, что не хотел быть гонцом, приносящим дурные новости. Он даже написал сенешалю Бойе о том, что звёзды благорасположены не в отношении Франциска I, а, напротив, герцога де Бурбона. Более того, по свидетельству Клода де Белльевра, в мае 1527 года Агриппа заявил, что король умрёт через шесть месяцев вследствие пагубного влияния небес{300}. Пророчество о смерти монарха могло расцениваться как сознательная измена. Хотя к моменту появления Фауста Франциск I прожил более предсказанных шести месяцев, у короля могло возникнуть желание услышать другое мнение. Если Франциск I знал о мрачном предсказании Вирдунга его предшественнику Людовику XII, он мог заинтересоваться мнением коллеги Вирдунга о точности такого предсказания.

После вызывающего столько вопросов письма Агриппы след Фауста теряется вновь. В 1529 году Агриппа, отвергнув впечатляющее предложение Генриха VIII и канцлера императора Меркурино Гаттинары, получает приглашение ко двору Маргариты Австрийской – и больше не пишет писем по поводу непомерно дорогих услуг мага из Германии. Очередное упоминание о Фаусте мы находим шестью месяцами позднее в 800 километрах от Парижа.

Монах-метеоролог

Странным образом имя Фауста всплывает в журнале метеорологических наблюдениях некоего монаха. Кажется нелепым, что маг-некромант обращается к монаху, занимающемуся метеорологией. Но этот монах, по имени Килиан Лейб, действительно оставил в журнале наблюдений некоторые фрагменты беседы, состоявшейся между ним и Фаустом 5 июня 1528 года. Вопрос в том, относилась ли эта запись к письму от Фауста или о Фаусте либо к разговору о Фаусте с третьим лицом – или к личной встрече с самим Фаустом. События того же месяца указывают на их встречу.

Килиан Лейб был приором монастыря Ребдорф, располагавшегося в Баварии к северу от Дуная, рядом с Айхштеттом. Дорога от Айхштетта к монастырю проходила мимо грозного вида крепости Виллибальдсбург, возвышавшейся на крутом речном берегу. Монастырь Ребдорф располагался у дороги в природном парке Альтмюль. В наши дни здание монастыря Ребдорф занимает реальная школа. Это основательное здание строгой архитектуры с двумя шпилями.