Фауст Тургенев Иван

Конец времён

Кроме лютеран, существовало и другое, более радикальное течение. Лютер называл его представителей словом Schtrmer, что означает «энтузиаст» или «фанатик». Цвингли, которого сам Лютер считал слишком большим экстремистом, именовал их «перекрещенцами». Сегодняшнее наименование это движение также получило от своих недругов. Название одного из наиболее радикальных течений сектантского типа – анабаптистов – произошл от греческого ana, то есть «вновь», и от термина, обозначающего крещение. Сами же его представители чаще именовали друг друга верующими христианами, или братьями. Если религия – это, по выражению Маркса, «опиум для народа», то анабаптизм можно было сравнить с кокаиновым крэком.

У анабаптистов были предшественники. Вальденцы, петробрусиане, генрикиане, альбигойцы, братство общинной жизни, гуситы, община богемских братьев Петра Хельчицкого – в анабаптизме отразились черты всех этих движений. Проблема существовала давно. Хотя идея перекрещения была впервые упомянута в документах II века, многие анабаптисты ссылаются на пример самого апостола Павла (Деян., 19). Во II и III веках Монтан (и его последователи-монтанисты), а также Тертуллиан, отвергавшие крещение во младенчестве, крестились во взрослом возрасте и считали всех прочих «еретиками». В IV веке последователи карфагенского епископа Доната (донатисты) повторно крестили тех, кто уже был крещён епископами, которых они считали отрекшимися от веры и, вопреки заветам Священного Писания, прибегавшими к помощи языческих богов или тех, кто запятнал себя сотрудничеством с такими епископами. Согласно Кодекса Юстиниана (529), перекрещение было преступлением, по политическим соображениям каравшимся смертью.

К ужасу Лютера, в 1521 году прихожане Виттенберга попали под влияние цвиккауских пророков, проповедников анабаптизма. Впрочем, основные принципы анабаптизма были сформулированы только в 1523 году швейцарским реформатором Конрадом Гребелем. Гребель проповедовал невозможность рождения в вере или то, что человек может стать членом церкви, только самолично приняв данное решение. Вхождение в церковь рассматривалось как добровольный шаг, на который могли пойти только взрослые люди путём обряда крещения. Таким образом, крещение младенцев считалось актом, не имевшим значения. Ни Гребель, ни его последователи не использовали терминов «перекрещение» или «анабаптизм», поскольку они отрицали, что обливание головы младенца водой составляет суть христианского крещения. К этим взглядам добавлялись примитивно-коммунистические и хилиастические представления, радикально противоречившие политической системе того времени и прямо угрожавшие социальной стабильности.

Всего за несколько лет влияние анабаптистов распространилось по всей империи. В 1529 году Карл V приказал любыми способами искоренить вредоносное учение. Вскоре последователи анабаптизма ушли в подполье. Они встречались тайно, узнавая друг друга по тайным знакам и став ещё большей угрозой для властей. Анабаптисты были уверены в приближении конца света, что в итоге и произошло в одном из городов севера Германии. Трагедия осады Мюнстера и весь ужас, последовавший за этим, не миновали Фауста.

Новый Иерусалим

Мюнстер был городом с высокими домами, увенчанными остроконечными крышами, с аркадами и другими памятниками, утверждавшими его святость. Население Мюнстера, насчитывавшее приблизительно 9000 жителей, чувствовало себя весьма спокойно за мощными стенами, окончательно разобранными лишь в XVIII веке. Город ведёт свою историю с IX века, когда приблизительно в 800 году Карл Великий послал в располагавшийся неподалёку монастырь нового епископа Саксонского Лиудгера. Поначалу это было изолированное и экономически неразвитое поселение. Поселение, в ту пору носившее другое название, располагалось вдали от крупных рек и важных торговых путей и потому развивалось крайне медленно. Наименование «Мюнстер» (от латинского «монастырь») возникло начиная примерно с XI века и со временем вытеснило прежнее название. В XII веке поселение обрело статус города. В XIII и XIV веках Мюнстер стал одним из крупнейших участников Ганзейского союза. Растущее богатство города шло на пользу церкви, и вскоре Мюнстер был застроен церковными зданиями. Как результат в городе появились собор, 10 церквей, 7 конвентов, 4 монастыря и 4 благотворительных общества.

Церковь находилась в сложных отношениях с городскими властями, более выгодными церкви, чем городу. Церковные организации не платили налогов, и на их членов не распространялась воинская повинность. Их самодостаточная экономика не приносила ничего в городскую казну, создавая при этом серьёзную конкуренцию местным фермерам, ремесленникам и торговцам. Следуя течению Крестьянской войны 1525 года, Мюнстер получил независимость от церкви, весьма неохотно предоставленную князем-епископом Фридрихом фон Виде, и в дальнейшем его процветание целиком зависело от городского совета и двух мэров.

Первые симптомы религиозной одержимости возникли в 1531 году, когда бывший священник и талантливый оратор Бернард Ротман, воодушевлённый идеями Лютера, призвал толпу уничтожить «идолов» в своей старой церкви Святого Морица. Взгляды Ротмана формировались под влиянием Меланхтона, однако впоследствии он пришёл к выводу о пассивном и чересчур академическом характере этого учения. Известно, что Меланхтон, обращаясь к Лютеру, как-то сказал, что Ротман проявит себя или «необычайно хорошо или необычайно плохо»{357}. Он не ошибся.

Опасаясь последствий, Ротман на время покинул Мюнстер. В начале 1532 года он вернулся в город для продолжения проповедей. В его речах то и дело возникали анабаптистские идеи, беспокоившие не только католиков, но и последователей Лютера. Опасаясь беспорядков, фон Виде приказал Ротману воздержаться от проповедования. Подчинившись, Ротман, однако, выдержал паузу всего в несколько недель. В это время епископ поручил бейлифу собора Дирку фон Мервельдту заставить городской совет изгнать возмутителя спокойствия из города. Но в совете у Ротмана нашлись сторонники, одним из которых стал торговец Бернард Книппердолинк.

Сговорившись на тайном собрании в доме Книппердолинка, Ротман и другие прошли маршем до церкви Святого Ламберта, где устроили погром, разрушив каменные саркофаги с останками давно умерших клириков. После этого возбуждённая толпа принялась бесчинствовать на улицах, жечь и громить церковное имущество, картины, гобелены и книги. Ротман бросил в огонь собственные проповеди, воскликнув при этом: «Пусть победит Слово Божье»{358}.

Казавшийся неизбежным военный конфликт предотвратила отставка фон Виде. Заболевшего фон Виде сменил Франц I фон Вальдек (1491–1553), имевший хорошую репутацию среди католиков Мюнстера, считавших его «храбрым и благочестивым рыцарем»{359}. Мнение лютеран было диаметрально противоположным. Они считали фон Вальдека распутником, любителем охоты, пьяницей, чванливым снобом и чем угодно ещё, кроме епископа. На самом деле, хотя фон Вальдек не был рукоположен в священство и имел нескольких детей, его симпатии были на стороне лютеран.

Его портрет изображает человека с тяжёлой челюстью и широкой бородой, с мечом в правой руке и посохом епископа в левой. На лице фон Вальдека застыло угрюмое и даже несколько агрессивное выражение. В истории он отметился своим беспутным образом жизни.

Новый епископ занял выжидательную позицию. Этим вскоре воспользовался Книппердолинк. Обеспечив Ротману охрану, он принудил городской совет отказать Римско-католической церкви в праве проводить службы на территории города. С кафедры самой большой мюнстерской церкви Святого Ламберта Ротман провозгласил, что его паства должна наслаждаться всеми радостями пищи и плоти, данными Господом. Свидетель тех событий Герман Керссенбрюк позднее описал религиозные службы Ротмана как ритуалы, скорее напоминавшие поклонение Ваалу или Сатане, чем христианские обряды.

Император, вместе с двором находившийся в далёком Регенсбурге, имел все основания для недовольства. Карл начал подозревать, что нерешительность фон Вальдека вызвана не слабостью, а наличием тайного умысла. Император требовал принятия действенных мер к возмутителям спокойствия.

Городской совет проигнорировал требование императора, и фон Вальдек подступил к городу. Разглядев угрозу своему благополучию, горожане обратились к ландграфу Филиппу I, сочувствовавшему лютеранам, с просьбой о помощи. Хотя члены совета отправили аналогичные просьбы в другие соседние города, поддержки они не получили. Обращение Филиппа к епископу также не принесло результата. Городу пришлось раскошелиться на наёмников.

26 декабря 1532 года, в день рождественских подарков, отряд из 900 вооружённых людей взял штурмом крепость епископа в Тельгте. Хотя штурм происходил ночью и нападавшие надеялись застать епископа врасплох, фон Вальдек в это время находился в своей резиденции в Биллербеке. Нападавшие вернулись восвояси, захватив 18 заложников, в числе которых были высокопоставленные служители церкви.

Епископ был вынужден начать переговоры. Город получил свободу вероисповедания, взамен обещав повиноваться и проявлять терпимость по отношению к католикам. Хотя Ротману были запрещены любые публичные выступления, он не обратил внимания на запрет. С одобрения других священников Ротман продолжал выступать с речами.

Беспорядки в Мюнстере отвлекали императора от более важных угроз, исходивших со стороны Франциска I и турок-османов. Слухи о положении в Мюнстере обсуждались по всей Германии. Появились листовки с проповедями Ротмана. Его призыв к обобществлению всякой собственности был обращён не только к верующим. Ротман писал, что в его городе беднейшие жители стали богатыми, а те, кого раньше презирали, занимают теперь самое высокое положение. Правда, к этой «морковке» он прилагал большую палку, предупреждая, что очень скоро Господь накажет «весь мир» и поэтому каждый должен «приготовиться войти в новый Иерусалим»{360}.

Эти листовки и слухи о новом проповеднике привлекали большое количество паломников, бедных людей и всех, кто считал, что в Мюнстере он ничего не потеряет, но многое приобретёт. По дорогам империи потянулись религиозные фанатики и неимущие, искавшие лучшей жизни, которую им предлагало «Общество Христа» в провозглашённом Ротманом новом «царстве Сиона». Им навстречу шли изгнанные из города католики и прочие, кому не требовался астролог, чтобы понять, что эта растущая толпа обездоленных предвещает несчастье.

Новости наверняка доходили до Фауста. Мы не имеем данных о религиозных предпочтениях Фауста, а его связи с протестантом фон Зиккингеном и католиком Георгом III предполагают, что маг не придавал большого значения вере – по крайней мере, в отношении клиентуры. Будучи одновременно и философом, искушённым в греческом языке и латыни, и герметиком-оккультистом, а заодно – астрологом, кропотливо изучающим движение планет, и алхимиком, занятым соединением и разложением природных веществ, Фауст не нуждался в помощи оголтелого проповедника для постижения физического мира или слова Божьего. Однако поскольку Фауст заявлял, что может творить чудеса, приписываемые Иисусу, и даже готов превзойти его в этой способности, то вполне возможно, что маг тоже отправился в поход на север. Его учёные собратья – Агриппа и Парацельс – вовсе не замкнулись на герметизме и приняли активно участие в религиозной дискуссии того времени – впрочем, не получив от этого никаких выгод.

Приток новых сторонников изменил соотношение сил в Мюнстере. На смену умеренным членам совета пришли радикалы. Были введены драконовские наказания за любые отступления от норм поведения. В конце 1533 года начались массовые обряды крещения, проводившиеся множеством новоприбывших проповедников вроде Иоанна Бокельсона (1509–1536), портного из Лейдена, вскоре прозванного Иоанном Лейденским. Всего за одну неделю обряду перекрещения подверглись 1400 человек. Бедняков тут же отправляли укреплять городские оборонительные сооружения. Способные носить оружие организовывались в отряды милиции. Хотя свобода, обретённая гражданами Мюнстера, на глазах превращалась в форму тирании, горожане слишком поздно сообразили, какое ярмо появилось у них на шее.

Между различными группами жителей нарастало напряжение. Протестанты и анабаптисты старательно избегали друг друга. Как уже бывало, все проблемы обострились на Ротмане. Когда один из двух мэров, протестант, распорядился арестовать и выставить из города Ротмана и его наиболее яростного приспешника Генри Ролла, в защиту проповедника выступили сотни вооружённых сторонников. Женщины-анабаптистки, требовавшие вернуть Ротмана, выкинули из церкви Святого Ламберта протестантского священника и забросали членов городского совета фекалиями.

Епископ, разгневанный нараставшим хаосом, разослал грозные письма, в том числе городскому совету и ландграфу Филиппу I. Он потребовал высылки анабаптистов, однако снова безрезультатно. Распространился слух, что епископ собрал войско и готовится напасть на город. Воспользовавшись предлогом, анабаптисты выступили против сторонников Лютера и оставшихся в городе католиков. Первый удар нанесли по городскому совету. Члены совета забаррикадировались в berwasserkirche – «церкви над водой», находившейся под защитой милиции и вооружённых граждан. Тем временем в город вошли вооружённые крестьяне, решившие защитить католиков и выступить на стороне епископа. Возникла патовая ситуация, разрешившаяся лишь предательством одного из двух мэров, Тильбека. Отправившись на переговоры к епископу, Тильбек сжёг предложение о мире, заявив остальным переговорщикам, что единственная оставшаяся возможность – это отдать город анабаптистам. Умиротворившись жидкостями, которыми их потчевали в трактирах, крестьяне отступили без боя, и городской совет сдался анабаптистам. На закате горожане стали свидетелями явления паргелии – солнца, разделившегося на три пылающих диска, и огненных облаков. Мюнстер был облит золотым светом. Решив, что это знак благоволения Господа, анабаптисты отпраздновали победу диким разгулом. Керссенбрюк писал: «Едва ли можно вообразить зрелище более ужасное, более абсурдное и более комичное»{361}.

Вскоре были отправлены гонцы с призывами, убеждавшими анабаптистов собраться в Мюнстере. В город потянулись фанатичные приверженцы новой веры. Среди прочих в Мюнстер прибыл Иоанн Маттис. Бывший пекарь из Амстердама, Маттис в свои примерно 50 лет был высок, сутул, одевался всегда в чёрное и носил бороду. Своим видом он напоминал верхозаветного пророка, в глазах которого светился огонь «истинной веры». Маттис объявил себя новым Енохом, посланным возвестить о Втором пришествии. Его повсюду сопровождала красивая молодая женщина – беглая монахиня по имени Дивара, с чёрными волосами, одетая в белое. С появлением тирана режим Мюнстера стал настоящей тиранией.

Фауст едва ли мог рассчитывать на тёплую встречу у ворот города. На одной из проповедей Маттис с пеной у рта утверждал: «Где бы мы ни были, всюду вокруг нас собаки и колдуны, и блудницы, и убийцы, и безбожники, и приспешники лжи – и все те, кто с ними заодно»{362}. Маттис выгнал из города всех, кто не прошёл обряда крещения. От худшей участи их спасло лишь вмешательство Книппердолинка. Окажись Фауст в Мюнстере, он, на своё счастье, был бы несомненно выслан из города. Всё же, судя по некоторым признакам, Фауст находился вблизи Мюнстера.

Крепость могучая – наш Бог

После того как изгнанники покинули город, вышли из 10 ворот за двойные стены и перебрались через два рва, за которыми их ждала неизвестная пока судьба, епископ начал осаду. Епископ уже казнил нескольких встреченных поблизости от города анабаптистов, конфисковав принадлежавшее им имущество. Такие действия предательски выдавали его слабость: для штурма хорошо укреплённого Мюнстера у епископа просто не было сил. Поскольку войску не хватало артиллерии, пришлось занять у ландграфа Филиппа осадные орудия, известные под именами «Дьявол» и «Мать дьявола». Правители Клеве и Бентхайма вместе с архиепископом Кёльнским прислали 40 пушек меньшего калибра. Отовсюду подходили обозы, на которых везли почти 300 бочек чёрного пороха из Брабанта и Амстердама, селитру и серу из Менгена, чугунную дробь для мушкетов из Девентера, подводы с алебардами, копьями и ружьями, тачками и лопатами для сапёрных работ. Кроме пушек, войско епископа пополнялось солдатами, в основном – наёмниками. Около 8000 солдат, желавших продать жизнь за золотые гульдены, подошло из Рейнланда, Саксонии, Нижних земель и Дании. За ними следом прибывали обозы. Епископ договорился о займах со своими союзниками и поднял налоги, ведь только на ландскнехтов ежемесячно тратил около 34 000 гульденов.

Несмотря на то что легенды болеепоздних периодов обыкновенно изображали Фауста в компании студентов или учёных, в исторических документах он чаще появлялся среди рыцарей и правителей. При этом Фауст или хвастался, что одержал для императора все победы в Италии, или заявлял, что сам является рыцарем Военного ордена Святого Иоанна Иерусалимского. Скорее, Фауст отправился в Мюнстер вместе с ландскнехтами, чем с фанатичными сторонниками анабаптистов. Он знал по опыту, что военные нередко обращают взор к небу в поисках знаков и предзнаменований, и потому на войне всегда есть место для астролога.

До окрестностей Мюнстера, где стала лагерем армия епископа, Фауст добирался или маршируя под дудку и барабан в компании со старинными приятелями, знакомыми ещё по временам Итальянских войн, или в одиночку преодолевая плохие дороги и ещё более ужасную погоду. Лагерь епископа, разделённый на семь частей и растянувшийся на четыре мили, сплошь состоял из палаток. Пока женщины стирали, а дети были заняты немудрёными играми, солдаты готовились к бою. Здесь же держали магазины местные торговцы. По сути, лагерь стал вторым Мюнстером, только сделанным из холста и верёвок вместо благородного дерева и камня.

В бездействии, испытывавшем нервы архиепископа Кёльнского и императора, прошло два месяца. Фон Вальдек начал задерживать выплату жалованья своим ландскнехтам, и некоторые предпочли дезертировать. Герт фон Мюнстер, получивший кличку Курильщик из-за пристрастия к только что открытому наркотику – табаку, вместе со своими солдатами перешёл на сторону анабаптистов. Солдаты епископа были заняты строевой подготовкой, караульной службой и патрулированием. Приходилось всё время быть начеку, чтобы отразить ночные вылазки и внезапные атаки. Анабаптисты готовились к войне. За внешне безмятежными стенами кипела работа. Горожане укрепляли защитные сооружения, изготовляли порох и древесный уголь, разбирали свинцовые крыши, чтобы выплавить пули, в кузницах перековывали железо на наконечники копий и мечи; на бастионы выставлялись баки со смолой и негашёной известью. Ещё осаждавшие слышали звуки труб и пение. Ветер доносил до них обрывки песни, напоминавшей гимн Лютера «Крепость могучая – наш Бог». Войску епископа предстояла необычная осада. Над городом время от времени поднимался дым от книг, массово сжигавшихся Маттисом, полагавшим, что его последователям не следует читать ничего, кроме Библии.

Маловероятно, чтобы Фауст находился среди ландскнехтов, изнывавших от безделья и безденежья. Скорее, он должен был искать встречи с епископом или с командующим его войсками Ульрихом фон Дауном либо с его заместителями – Иоганном фон Буреном, Германом фон Менгерсеном и Эбергардом фон Морриеном. «Вальдекская хроника» Прассера также упоминает Гензеля Хохстратена в качестве военного руководителя осады. В услугах Фауста нуждались лишь те, кто занимал достаточно высокое положение.

5 апреля 1534 года Фауст мог видеть, как вдохновившийся божественной силой Маттис в сопровождении не более чем десятка человек охраны выехал из Лудгерских ворот Мюнстера, решив вызвать на поединок рыцаря из войска фон Вальдека. Противник не оценил значения жеста. Епископ выставил на бой свою лучшую конницу: около 500 всадников в чёрных латах на чёрных конях. Давида XVI века взяли в кольцо и порубили на куски. Чёрный всадник провёз голову Маттиса перед стенами, после чего её водрузили на пику и поставили на виду у защитников города. Той же ночью к деревянным Лудгерским воротам приколотили кровавый комок отсеченных гениталий пророка.

Фон Вальдек был уверен, что смерть предводителя, к тому же позорная смерть, заставит Мюнстер сдаться. Однако этого не случилось. Ни Книппердолинк, ни Ротман не обладали потенциалом, достаточным, чтобы заменить лидера. На его место встал молодой Иоанн Лейденский, не только облекший себя властными полномочиями, но и взявший третьей женой свежеиспечённую вдову Маттиса Дивару.

Епископ продолжал бездействовать. Теперь для получения преимущества требовался серьёзный шаг: Иоанн Лейденский справился с хаосом, возникшим в Мюнстере после смерти прежнего лидера. Пассивные осады, когда осаждающая сторона ждёт, пока голод сделает своё дело, чаще всего завершаются успехом. Но Мюнстер был неплохо обеспечен припасами, и опытный командующий понимал, что город сдастся не скоро.

Возможно, Фауст стоял рядом с епископом, наблюдая за вздымавшимися над Мюнстером клубами пыли, когда осаждённые рушили городские колокольни – символы власти римского папы и епископа. Анабаптисты мало-помалу превращали «жемчужину Вестфалии» в руины, исключение было сделано лишь для церкви Святого Ламберта и нескольких других, на которых собирались установить пушки.

Произведя необходимые работы по осушению рва, епископ 22 мая предпринял решительный штурм. Штурм начался с четырехдневного артобстрела, в ходе которого на город упало около 700 ядер. Войска епископа подготовились основательно: в распоряжении штурмовых отрядов имелись крючья, длинные лестницы и соломенные маты для преодоления топкого рва. Но солдаты, которым было приказано атаковать на рассвете, с обеда принялись пить. Очнувшись к вечеру и увидев на горизонте красное солнце, они решили, что это восход. С криком «На штурм!» наёмники пьяной походкой двинулись вперёд. Забыв взять соломенные маты, они начали тонуть в грязи, став лёгкой мишенью для оборонявшихся. Епископ потерял около 200 солдат убитыми и ранеными. С противоположной стороны жертв почти не было.

В конце июля в городе произошло возмущение, за стенами слышались выстрелы и крики. Несогласные во главе с кузнецом Генрихом Молленхеке даже арестовали Иоанна Лейденского и заключили его в тюрьму, требуя отказаться от введения многожёнства. Лейденский, освобождённый своими сторонниками, установил диктатуру. Генрих Молленхеке и с ним ещё сорок восемь человек были казнены. Нерешительный епископ фон Вальдек упустил ещё одну возможность.

Несколько месяцев ушло на повторный отвод воды из рва, после чего епископ смог предпринять новый штурм. Возможно, обратился к Фаусту с вопросом: «Благоволят ли мне звёзды?» Каким бы ни был ответ, он потонул в пушечном грохоте, когда «Дьявол», «Мать дьявола» и многочисленные отпрыски начали обстрел города. Главные ворота Мюнстера были серьёзно повреждены, но ответный огонь анабаптистов не позволил солдатам епископа развить успех. За ночь осаждённые укрепили стену, а начавшиеся проливные дожди, превратившие землю в грязное болото, остановили вконец промокшую армию фон Вальдека.

В конце августа дожди наконец прекратились, и епископ смог атаковать. Закалённым в боях ветеранам, профессиональным убийцам, дали решительный отпор защитники города, большинство которых были верующими анабаптистами, далёкими от военных дел. Атака захлебнулась у внутренней стены, с которой на штурмующих лили кипящую смолу и негашёную известь. При отступлении наёмники попали в засаду и были истреблены. Епископ потерял 42 офицера и несколько сот солдат. Потери «Общества Христа» составили 15 человек. Лейденский продолжал удерживать город, и его сторонники вновь запели «Крепость могучая – наш Бог». Что, они не имели на это права?

Войско епископа, вначале насчитывавшее 8000 бойцов, за несколько месяцев осады уменьшилось вполовину. Хотя некоторые действительно погибли в атаках, не принесших никакого результата, большинство элементарно дезертировало. Эти люди были наёмниками, которые не получали жалованья и потому не считали, что должны идти в бой. Они ничем не были обязаны епископу, а епископ, напротив, задолжал им изрядную сумму. В конце октября в лагере осталось только 3000 солдат, ещё надеявшихся, что нанявший их епископ выполнит свои обещания. Если Фауст также полагался на деньги епископа, он, несомненно, испытывал жестокую нужду.

Тем временем анабаптисты снарядили секретную миссию, отправившуюся проповедовать в соседние города. Зациклившийся на своей религиозной мании Иоанн Лейденский, или «король Ян», как он себя теперь называл, пришёл к идее, что по его призыву должны подняться все окрестности. На рассвете город незаметно покинуло 27 человек. Они быстро нашли сочувствующих и провели обряды крещения в Косфельде, Оснабрюке и Варендорфе. Но епископ, на стороне которого была сила, убедил выдать ему анабаптистских проповедников. Лишь один человек из миссии избежал смерти, вернувшись в Мюнстер в цепях и при последнем издыхании. Находясь где-то в лагере епископа, Фауст мог отлично видеть всю ситуацию: только своевременные действия епископа и его готовность к насилию смогли остановить дальнейшее распространение анабаптистской заразы.

Вероятно, одной из причин тревоги епископа было осознание того, насколько проницаемыми оказались его кордоны, окружавшие город. Фауст мог наблюдать за возведением кольца, состоявшего из семи блокгаузов, соединённых валами. К декабрю Мюнстер был наконец полностью отрезан от внешнего мира. Тем не менее анабаптисты смогли каким-то образом отправить копии работ Ротмана ландграфу Филиппу I, Лютеру и Меланхтону. Филипп ответил с невозмутимостью и терпением, заметив, что мирное решение вопроса возможно и зависит от всех участников. В свою очередь, Лютер ответил, по обыкновению, яростным трактатом «О сатанистской секте второкрещенцев в Мюнстере». Тысяча экземпляров недавно законченной обличительной статьи Ротмана «Отмщение» была отправлена в Нижние земли с целью подъёма анабаптизма и вступления в войну против епископа.

Наступил опасный момент. Анабаптизм не замкнулся в пределах Мюнстера. Подобно своим оппонентам, это движение начало распространяться по Европе. Теперь под подозрение попадали любые странники: никто не мог с первого взгляда определить, являлись ли они агентами епископа или «короля Яна». Закон и порядок поддерживался исключительно решениями ускоренного суда. Такой человек, как Фауст, и в менее крутые времена не раз ускользавший от властей в последний момент, находился теперь в опасном положении. Его профессия стала смертельно опасной. В 1535 году в Гренобле при загадочных обстоятельствах умер Агриппа. Коллеге Фауста было всего 49 лет{363}.

Фауст был заведомо радикальной фигурой, а его заявления выглядели богохульными и еретическими на только для католической церкви, но также с позиций протестантов и анабаптистов. У Фауста не было друзей среди религиозных деятелей. С ним поддерживали отношения лишь несколько учёных-гуманистов. Опасаясь слухов о некромантии, города старались закрыть перед ним свои ворота. До поры его спасало лишь покровительство одной из высокопоставленных особ; в последнее время его визитной карточкой и охранной грамотой был гороскоп, составленный для епископа Бамбергского.

Донесение о медленном, но неумолимом истощении запасов Мюнстера укрепляло решимость епископа продолжать осаду. С комфортом устроившись в своём замке в Ибурге (Бад-Ибурге), находившемся всего в 41 километре от Мюнстера, епископ спокойно дожидался момента, когда зима переломит моральный дух защитников города. Но город никак не сдавался. Перед лицом ежедневно ужесточавшихся лишений анабаптисты стойко держали оборону. «Когда это кончится?» – такой вопрос епископ вполне мог задавать себе или Фаусту, конечно, если тот находился на его службе.

В середине апреля 1535 года Иоанн Лейденский разрешил голодающим жителям покидать город. Они уходили сотнями. Уходящим ставили единственное, но строгое условие: они не могли вернуться. Это вызывало беспокойство: они вовсе не собирались возвращаться назад. Однако епископ приказал солдатам стрелять в мужчин и разворачивать женщин и детей назад в город. С расчётливой жестокостью епископ видел в этих людях лишь средство, которое он мог обратить против анабаптистов, чтобы ослабить их способность к сопротивлению либо, вернув беглецов назад в город, скорее прикончить запасы.

Но не все исповедовали подход, достойный Макиавелли. Граф Ульрих фон Даун выступил против подобной жестокости. Проигнорировав возражения, епископ применил к анабаптистам тактику выжженной земли, украсив их мёртвыми телами столбы и тележные колёса. В начале июня в его руки попало около 800 мужчин и женщин и ещё больше детей, пойманных между стенами Мюнстера и защитными валами укреплений епископа. Палачи трудились без устали, убивая до 50 человек в день. Всё же, чтобы справиться с отчаявшейся человеческой массой, им требовалось какое-то время – и крайняя жестокость.

В конце концов, епископ слёг с лихорадкой и терпение фон Дауна лопнуло. Он отправил беглецов в тюрьму, отпустив только женщин из других стран, с которых взял обещание жить в мире и сдерживать чувства других до конца осады. Эта гуманная, но запоздалая акция не могла вернуть жизни 600–700 мужчин, уже подвергнутых смертной казни.

После 15-месячной дорогостоящей и изнурительной осады фон Вальдеку принесли на блюде ключи от «королевства Яна». Из города вышло несколько стражей, оставивших свой пост и скрывшихся под покровом ночи. Независимо друг от друга двое из беглецов не только описали защитные сооружения Мюнстера, но также рассказали о потайном ходе, ведущем за городские стены. Епископ тем не менее продолжал ждать. Он полагал, что Мюнстер должен сдаться. Его надежда была напрасной. Убив всех, кто хотел перейти на его сторону (лишь немногим удалось спастись благодаря фон Дауну или информации, которую они предоставили), епископ сам подтолкнул защитников города к решению сражаться до последнего вздоха.

Появление некроманта

В итоге 16-месячной осады епископ наконец решился овладеть городом. Пока фон Даун отдавал необходимые распоряжения, в частности о запрете употребления алкоголя, в лагерь прибыл неожиданный гость.

«Франциск [Франц] I, милостью Божьей, сын Филиппа II от второго брака, епископ Мюнстера, в год 1535-й, 25 июня, осадил и окружил занятый второкрещенцами город Мюнстер, и при поддержке князей во главе с Гензелем Хохстратеном, овладел им… В те времена известный чернокнижник доктор Фауст, который как раз в этот день проезжал через Корбах, предсказал, что город Мюнстер в ту самую ночь будет захвачен войсками епископа»{364}.

«Вальдекская хроника», из которой взят этот отрывок, представляет собой достаточно поздний текст, составленный примерно в 1650 году Даниэлем Прассером и не заслуживающий особого доверия. Несмотря на это, упоминание о Фаусте содержит не только дату, но и географическую привязку – в отличие от основной массы легендарного материала, возникшего явно после смерти Фауста. По этой причине мы не должны сбрасывать данную информацию со счетов, несмотря на невозможность её проверки.

Судя по тексту, Фауст прибыл в удачно выбранное время из городка под названием Corbachium. За этим латинизированным названием определённо скрывается современный Корбах, до которого от Мюнстера 148 километров по существующей дороге. В зависимости от способа, которым добирался Фауст, путешествие должно было занять около недели, учитывая, что в тексте нет указания на использование волшебного плаща или дьявольского коня. Резонно предположить, что Фауст держался на безопасной дистанции от превратностей Мюнстера, но, если верить свидетельству, о котором идёт речь, был хорошо осведомлен о ситуации. Уместно предположить, что за время необычайно продолжительной осады города Фауст не раз посещал лагерь и, возможно, другие окрестные поселения.

Корбах принадлежал графству Вальдек и находился на пересечении торговых путей, связывавших Кёльн с Лейпцигом и Франкфурт с Бременом. Город процветал за счёт торговли, состоял в Ганзейском союзе и был защищён надёжными двойными стенами с пятью хорошо охранявшимися воротами. В Корбахе находилась резиденция брата Франца I – графа Филиппа III (1486–1539) Вальдекского.

Можно представить, как Фауст прогуливался мимо готического «дома с привидениями», ведущего историю с 1335 года. Внешний вид старого складского здания с выходящим на улицу ступенчатым фронтоном, пунктирно размеченным зловещими чёрными провалами окон, вполне оправдывает его репутацию. Местные предания утверждают, что Фауст остановился в доме на Кирхштрассе, к несчастью, почти целиком разрушенному в 1965 году, кроме одной стены{365}. Смешавшись с местными жителями («серыми куропатками», как называли себя жители Корбаха) и проскользнув мимо ночных стражей (за чрезмерное служебное рвение их называли «порохоголовыми»), Фауст мог найти заинтересованных слушателей среди путешественников и торговцев и даже в лице брата епископа.

Оказавшись в лагере епископа, Фауст сделал верное предсказание. Пройдя по тайному ходу, группа солдат во время сильного ливня захватила городские ворота, легко преодолев сопротивление прятавшейся от дождя сонной стражи. Пока «коммандос» давили сопротивление анабаптистов, основные силы фон Дауна преодолели внешние стены и устремились на улицы города. Секретное оружие анабаптистов, мобильные крепости, обездвиженные из-за того, что осаждённые съели лошадей, были сданы их командиром в обмен на обещание сохранить жизнь.

Ландскнехты, ждавшие богатой добычи, испытали горькое разочарование. Больше года, невзирая на зимний холод, летнюю жару и финансовую несостоятельность епископа, они ждали возможности набить свои пустые мешки. Судя по описанию современника, Дитриха Лили, ответная реакция солдат XVI века была «неописуемо ужасной»{366}. Главари осаждённых были немедленно схвачены и посажены под арест. Епископ приготовил для них самое суровое наказание. «Вальдекская хроника» Прассера описывает казнь в общих чертах:

«Смехотворный Иоганн Лейденский, именовавший себя царём Израиля и Сиона, был подвергнут пытке вместе с Книппердолинком и Крехтингом, тела их разодрали железными клещами, раскалёнными добела, после чего заключили в железные клетки, которые подвесили на колокольне церкви Святого Ламберта 23 января года 1536-го»{367}.

Каждого из казнённых публично пытали в течение часа, после чего закололи в сердце. Хотя современник Фауста, протестантский богослов и инквизитор Антоний Корвин, писал о «мужестве, с которым вёл себя [“король Ян”], не издавший ни единого стона», восхищаться его стойкостью не позволял тот факт, что «Сатана несомненно способен наделять силой и мужеством тех, кто попал в его сети»{368}. Это не было частным мнением. Многие, особенно Лютер, верили, что силы добра и зла вступили в сражение за Мюнстер.

Растерзанные тела трёх предводителей анабаптистов были подняты на колокольню, стоявшую на северном краю рыночной площади, и подвешены для всеобщего обозрения на высоте около 60 метров. Вскоре птицы оставили от тел только кости, и хриплые крики ворон были единственным похоронным гимном еретикам. Клетки и поныне висят на своих местах, а в городском музее можно увидеть клещи, которые раскаляли добела во время казни.

18. За Шварцвальдом (1535–1536)

Старые противоречия между Францией, империей и Венецией, ослабившие христианский мир, побудили турок к новому нашествию в Европу. Повсюду шла война. Но где был Фауст? Решил ли он, как бывало прежде, служить императору? В то время Фауст давно разменял шестой десяток. Он видел смерть многих из своих бывших клиентов и, возможно, друзей. Фауст нуждался в покое, что означало деньги или должность, или в новом богатом покровителе. На этом жизненном отрезке мы увидим Фауста в нескольких городах и селениях, расположенных вблизи того места, где он предположительно закончил свой путь. Фауст больше не станет искать приключений в Италии или на опасных пространствах вблизи границ Османской империи. Под конец жизни он, скорее всего, отправится на юг, в Шварцвальд и далее.

Беспокойный постоялец

Странствуя по Европе, Фауст, скорее всего, не раз останавливался в приютах для путешествующих. В то время вдоль всех основных торговых путей существовала развитая сеть частных постоялых дворов. Впрочем, у этих густо населённых блохами убежищ была альтернатива – монастыри. Христианство сплело плотную сеть, раскинувшуюся по всей территории Европы, а там, где было хотя бы несколько монахов, путник всегда мог остаться на ночлег. Известно два свидетельства, указывающие, что Фауст пользовался гостеприимством монахов. Одно такое упоминание, исходившее от Иоганна Гаста (умер в 1552 году), было опубликовано во втором издании его «Застольных бесед» 1548 года. Рассказанная Гастом история заслуживает особого внимания, поскольку автор, по его собственному признанию, лично встречался с Фаустом. К сожалению, Гаст не указал ни даты, ни места, где происходили события. Несмотря на все уверения Гаста, к его рассказу следует относиться с долей осторожности. В конце концов, книга Гаста была не историческим исследованием, а сборником занимательных анекдотов, что, собственно, отразилось в названии.

Под заголовком «О Фаусте, некроманте» Гаст приводит следующую байку:

«Однажды Фауст остановился на ночлег в богатом монастыре. Монах-прислужник подал ему плохого вина, слабого и не очень-то приятного на вкус. Фауст просил его налить другого вина, которое обычно подавалось только знатным лицам»{369}.

Не следует забывать, что Фауст называл себя комтуром ордена иоаннитов, а эта должность предполагала благородное происхождение. Таким образом, его запросы вполне соответствовали его положению. Проблема в том, что у монаха не было ключей. По словам монаха, ключи остались у аббата: «Настоятель спит, а будить его грешно». Но Фауст, заметивший, что ключи лежат в углу, приказал: «Возьми их, нацеди мне вина из бочки слева и дай мне выпить». Монах отказался, объяснив, что настоятель не разрешает подавать гостям никакого другого вина. Фауст потерял терпение: «Насмотришься ты у меня диковинок, негостеприимный монашек»{370}.

Утром Фауст уехал, не попрощавшись, но это было лишь полбеды. Он послал в монастырь «беса неистового», без устали допекавшего монахов и, если верить Гасту, переворачивавшего все вверх дном и в церкви, и в кельях{371}. Очевидно, этот «бес неистовый» представлял собой что-то вроде так называемого полтергейста. Интереснее всего, что в этом рассказе Фаусту приписывалась способность посылать некое существо, по сути, завладевающее монастырём. Тем самым осуществилась угроза, якобы высказанная Меланхтону.

Но как Фауст мог вызвать такое существо? В третьем томе «Оккультной философии» Агриппа подразделяет некромантию на два вида: первый – это некромантия, способная вызывать «видимые оболочки»; второй он называет скиомантией (от греческих слов skia – «душа» и manteia – «прорицание»), которая служит для вызова призраков. Под действием заклинаний и благодаря оставшейся у них физической субстанции эти призраки могут помогать некроманту и в ряде случаев способны «разжигать похоть, вызывать галлюцинации, болезни, ненависть и другие схожие чувства»{372}. Если Фауст, как предполагали, был своего рода некромантом и мог наслать «беса неистового», значит, он владел определённым методом.

По утверждению Гаста, проблема настолько обострилась, что монахи собирались уйти из монастыря или даже разрушить его. Настоятель обратился за помощью к пфальцграфу, взявшему монастырь под защиту и переселившему монахов в другое место. Гаст писал, что граф время от времени снабжал монахов припасами. Судя по всему, бес перестал чинить беспокойство, но Гаст утверждал, что едва только монахи попытались вернуться, всё тут же возвратилось на круги своя.

Единственным указанием на место действия было упоминание о пфальцграфе. В тот период титул пфальцграфа принадлежал Людвигу V (правил в 1508–1544 годах), сыну Филиппа Честного, о котором уже упоминалось ранее. В его владении находилась огромная территория с разнообразными ландшафтами, вытянувшаяся вдоль Рейна к югу от Майнца и простиравшаяся далеко на запад. Размер этой территории не способствует точному определению места описанного Гастом события, но позволяет утверждать, что Фауст находился где-то на юго-западе Германии.

В «Циммерской хронике» XVI века мы находим сходное указание, на этот раз с географическим названием места.

«В Люксгеймский монастырь в Вассихин Фауст послал духа, от которого монахи никак не могли избавиться, а он им всячески досаждал, и единственно по той причине, что однажды они не дали Фаусту переночевать в монастыре, поэтому он и поселил у них беспокойного духа»{373}.

В наши дни вблизи Бонна расположен город Люксгейм (Lxheim), но загадочный регион Вассихин по предположению должен находиться в Вогезских горах, то есть довольно далеко от Бонна. Бонн расположен в нескольких сотнях километров к северу от Пфальца, в то время как часть района Вогезских гор относилась к владениям Людвга V. В поисках подходящего названия я неожиданно наткнулся на крошечный городок Ликсхайм, расположенный к западу от Страсбурга в районе Вогезов, принадлежащем сегодня французской Лотарингии{374}. Судя по всему, Гаст и «Хроника» имели в виду именно Ликсхайм.

С 1107 года в этом городке располагался бенедиктинский монастырь или приорство. Можно предполагать, что к моменту появления Фауста монахи уже восстановили разрушения, причинённые в период Крестьянской войны. В 1550–1551 годах монастырь был превращён в светское заведение, а позднее был разрушен в ходе Тридцатилетней войны. Вплоть до XIX века в городке стояло два дома, известные как «сараи доктора Фауста»{375}.

В «Циммерской хронике» нет указания о датировке события; это просто ещё одна история о Фаусте. История в изложении Гаста текстуально мало отличается от его же рассказа о случае в Базеле; к тому же Базель и Ликсхайм расположены недалеко от Штауфена – того самого города, где, по общему мнению, умер Фауст. Всё это предполагает дату, близкую к концу жизни Фауста. Возможно, Фауст остановился в монастыре Ликсхайма по пути на юг из Мюнстера. Тогда Фауст мог оказаться в Ликсхайме самое раннее в 1535 году, но не позднее 1538 года.

Обед в Базеле (ок. 1535)

Вспомнив байку про случай с нечистой силой в Ликсхайме, Гаст приводит «другую историю о Фаусте»:

«Когда мы с ним обедали в Большой коллегии в Базеле, он отдал повару изжарить птиц, и не знаю, где он купил их или от кого получил в подарок, потому что их тогда нигде не продавали, да и птиц таких в Базеле не водилось. Были у него собака и конь, которые, полагаю, были бесами, ибо они могли выполнять все, что угодно. Слыхал я от людей, что собака иной раз оборачивалась слугой и доставляла хозяину еду»{376}.

Хотя место действия переместилось на юг, в новую местность, мы видим уже знакомые детали вроде колдовского пира и дьявольского коня, напоминающие о пребывании Фауста в Эрфурте или Праге. Добавление собаки перекликается с тем, что рассказывали об Агриппе, а позднее роль собаки затвердили в своих литературных произведениях Марло и Гёте. Меланхтон также рассказывает похожий случай, вероятно, впервые связав это с именем Агриппы: собака Фауста была дьяволом, а у Агриппы была собака по кличке Дьявол.

Гаст признаётся в тесном знакомстве с некромантом. В отличие от Муциана, Гаст встречается с Фаустом отнюдь не на постоялом дворе: они вместе обедают в «Большой коллегии» (Сollegium magnum). Базельский университет был основан в 1460 году в соответствии с хартией, подписанной римским папой Пием II. Обучение проходило по знакомой схеме: за факультетом искусств следовали факультеты права, медицины и богословия. В эти двери входил Парацельс, не раз возмущавший общее спокойствие, так что университет уже привык к неоднозначным визитёрам.

При населении около 10 000 человек, Базель с его знаменитым собором с двумя шпилями стал центром развития печати, фармакологии, гуманизма и общественных реформ. Базель, ранее входивший в Верхнерейнский имперский округ, в 1501 году вступил в союз со Швейцарской конфедерацией, получив независимость от Священной Римской империи. Здесь Иоганн Фробен (1460–1527) установил печатный станок, опубликовав работы не раз гостившего у него Эразма. Парацельс, приехавший в город в 1520-х годах, излечил Фробена от ужасных болей в ноге. Базель дал жизнь учению Цвингли; сам Иоганн Гаст также служил в этом городе протестантским священником. Впрочем, репутация Гаста держалась в основном на его «Застольных беседах» – собрании забавных анекдотов и небылиц.

В «народной книге» Фауст навещает Базель во время своего кругосветного путешествия и, ненадолго задержавшись в городе, узнаёт интересную легенду. По обыкновению, Фауст находит время для осмотра достопримечательностей, восхищаясь кирпичными стенами города и глубоким рвом{377}. Впрочем, название города кажется необычным, и Фауст интересуется у Мефистофеля его происхождением:

«Город этот, как он узнал от своего духа, получил свое имя от василиска, который здесь некогда жил»{378}.

Само собой, нашёлся благородный рыцарь, решивший сразиться с чудовищем. Рыцарь оказался не только храбрым, но и ловким: он соорудил себе латы из стекла, закрывавшие всё тело. Надев поверх лат чёрный плащ, он отправился на поиски зверя. Почуяв жертву, василиск медленно выполз из своего логова. Как только чудовище разинуло пасть, рыцарь сбросил плащ. Не успев испустить даже беспомощного крика, василиск разлетелся на тысячу кусков{379}. Базельские сказки не выглядели чем-то необычным. В конце 1530-х годов базельское общество зачитывалось языческими откровениями, опубликованными в любопытной работе швейцарского историка Гильга (Эгидия) Чуди (1505–1572). В его книге Die uralt warhafftig Alpisch Rhetia (нем. «Истинная древняя Альпийская Ретия»), опубликованной в 1538 году, содержалось детальное описание языческих обрядов плодородия, бытовавших тогда в Швейцарских Альпах. Чуди рассказывал о ежегодных обрядах, в которых участвовали группы мужчин в масках, называвшихся штопферами (пробойниками). Переходя от деревни к деревне с огромными дубинами в руках, они высоко подпрыгивали, делая вид, что ударяют друг друга своим оружием. Позднее реформатор Дурих Шампель опубликовал свою подборку схожих обрядов, целью которых было обеспечение хорошего урожая. То, что Чуди и Шампель объявляли языческим суеверием и заведомой бессмыслицей, было тем не менее живой традицией, продолжавшей существовать в далёких горных селениях. Хотя Фауст и штопферы принадлежали к очень разным мирам – высшая магия и народные обычаи никогда не дружили, – тем не менее борьба за искоренение народных традиций, которую вели как протестантские, так и католические священники, весьма сильно повлияла на превращение Фауста из мага в приверженца дьявола. Историю часто переписывали, причём далеко не сочувственной рукой.

Возможно, что, сидя вдвоём в трапезной «Большой коллегии», Гаст и Фауст говорили о работе Чуди или о недавних процессах над ведьмами.

За несколько лет до этого в городском поселении Пфеффинген, относившемся к Базельскому епископству, по обвинению в колдовстве осудили трёх женщин. В документах суда значилось, что «без принуждения или пытки» Агнеса Каллате, Ита Лихтермутт и Дильге Глазерин признались в сношениях с адскими воронами, обещавшими доставить любые яства, какие они пожелают{380}. Доставленные воронами яства, вишня, птица и вино, по сути, были аналогичны эффекту улучшения плодородия земли, обещанного скачущими штопферами. Несколько дальше в ряду аналогий стоит банкет самого Фауста и его магические эффекты, не соответствовавшие времени года. Возможно, это отдалённое эхо таких же ритуалов плодородия.

Подобная интерпретация не противоречит образу мысли эпохи Возрождения. В 1561 году швейцарский преподаватель, врач и учёный Конрад Геснер (1516–1565) написал своему другу, штатному врачу императора Фердинанда I Иоганну фон Крафтхайму об известном странствующем учёном по имени Фауст. Геснер хотел поделиться кое-какими интересными мыслями о «запретных искусствах», практикуемых личностями вроде Парацельса и Фауста. «На самом деле я подозреваю, – писал Геснер, – что их ритуалы происходят от друидов, от тех самых жрецов древних кельтов, учившихся у демонов в подземных пещерах. Такие обряды по сей день проходят в испанской Саламанке»{381}. Геснер, которого современники называли «швейцарским Плинием», оставил обширное научное наследие в области зоологии, ботаники, филологии, медицины и изучения классиков. Самой известной из его работ было исследование «тайных средств» алхимиков и эмпириков – и в 1537 году Геснер находился в Базеле. Примерно в это же время в Базеле побывал Фауст.

Примерно в тот же период в Базеле жил другой выдающийся представитель эпохи Возрождения – беспримерный Эразм. Незадолго до своей кончины постаревший и больной Эразм с радостью принял приглашение Марии Голландской переехать в Брабант. Уже собравшись в дорогу, Эразм неожиданно заболел дизентерией. Так и не оправившись от тяжёлой болезни, он вскоре скончался. Вопреки обычному правилу, учёный отказался от последнего причастия. Эразма похоронили в соборе Базеле с великими почестями в 1536 году. О смерти этого великого человека знали не только в Базеле, но и во многих других городах.

При жизни Эразм сторонился Агриппы (несмотря на то что Агриппа хотел такой встречи), и поэтому маловероятно, чтобы он принял Фауста. Но Базель был небольшим городом, и новости в нём обычно дополнялись слухами. Круг общения Гаста, вероятно, состоял из учёных вроде гебраиста и географа Себастьяна Мюнстера (1488–1552), гуманиста, музыканта и богослова Оттомара Люскиния (Отмар Нахтгалл, ок. 1478–1537) или священника и драматурга Валентина Больца (умер в 1560 году). Хотя Больц перебрался в Базель лишь в 1546 году, Фауст мог с большой вероятностью встретить других учёных. В те времена люди были компанейскими, и Гаст вряд ли стал бы обедать с Фаустом наедине. Впрочем, хотя самому Гасту могли нравиться истории о Фаусте, он закончил свой рассказ в знакомом и вовсе не благожелательном тоне: «Господь хранит нас, чтобы мы не начали служить дьяволу»{382}.

Слуги дьявола (1536)

В 1536 году Иоахим Камерарий находился в Тюбингене, куда его пригласили для участия в реорганизации университета. Однако его мысли были заняты совсем другим. Как нам уже известно, Камерарий определённо предсказал успех отправившейся в Новый Свет экспедиции Филиппа фон Гуттена. Возможно, одной из причин было наличие конкурента. В письме Даниелю Штибару Камерарий оправдывался, говоря о других астрологах и о том, что попытки ему помешать заранее обречены на провал: «Не думай, что следует относиться к предсказаниям астрологов или гаруспиков с большей верой, нежели к словам человека, мудрость которого не происходит из чего-то сверхъестественного, но основана на интуиции и способности предвидения»{383}.

В другом письме, адресованном Штибару, Камерарий прямо указывает на своего противника:

«Я пережил печальнейшую ночь 4 августа, когда Луна находилась в противостоянии Марсу в созвездии Рыб. Ибо твой Фауст причина того, что мне хочется с тобой об этом порассуждать. О, если бы он лучше научил тебя чему-нибудь из этого искусства, а не надул ветром суетнейшего суеверия или какими-то чарами держал тебя в ожидании. Но что же, в конце концов, он говорит? Что еще? Я знаю, что ты обо всем тщательно осведомился. Побеждает ли Цезарь? Так оно и должно быть…»{384}

Итак, Камерарий кое-что слышал о Фаусте. Письмо Филиппа фон Гуттена брату Морицу доказывает, что он консультировался с Фаустом относительно экспедиции, и Камерарий явно не испытывал радости по поводу вмешательства конкурента. Выражение «твой Фауст» (лат. tuus) подразумевает некие достаточно близкие отношения, существовавшие между Фаустом и Штибаром. Куда более обычным обвинением выглядело упоминание о «чарах». Что-то похожее говорил князь-епископ Франц фон Вальдек в 1534 году, в письме городскому совету Варендорфа об анабаптистах{385}.

Отрицая значимость предсказания Фауста, названного «суетнейшим суеверием», Камерарий пытается защититься и представить в выгодном свете свои способности, среди которых он числит «интуицию и предвидение». Познания Камерария в астрологии подкреплялись античными искусствами: sortes Homericae и sortes Virgilinae – гаданием по способу библиомантии, основанным на использовании работ Гомера и Вергилия. Прорицатель открывает подходящий текст, например «Илиаду», на случайной странице и толкует абзац, попавшийся ему на глаза, в контексте заданного ему вопроса. Отвечая на вопрос из письма Штибару о возможных победах Цезаря, Камерарий написал, что здесь лучше всего процитировать Гомера: «Честь скиптроносца от Зевса, и любит его промыслитель»{386}. Он напомнил Штибару о своём предсказании Карлу V, сделанном много лет назад, когда император был ещё ребёнком. Теперь Камерарий цитирует «Энеиду» Вергилия: «Перед приходом его уж ныне и Каспия царства, по прорицанью богов, страшатся, Меотии область, и семиструйного смутны устья дрожащие Нила»{387}.

Озабоченность Камерария по поводу будущих деяний императора разделяли многие. Старые враги уже развернули знамёна войны, и у границ империи вновь засверкала обнажённая сталь. Осенью 1534 года Карл V, готовившийся к началу военной кампании в Северной Африке, направил посланников для налаживания мирных переговоров с Францией. Но Франциск I вовсе не стремился к миру. Его эмиссар де ла Форе, пытавшийся найти средства и союзников для войны против империи, вместе с корсаром Барбароссой (ок. 1478–1546) побывал сначала в Алжире, а затем при дворе самого султана. Барбаросса, до того разбойничавший на побережье Италии, с успехом отбил Тунис у союзника испанцев султана Мулай Хасана, тем доказав свою способность доставить империи значительные неприятности. Когда весной 1535 года Франциск I встретился с очередным посланником Карла, выяснилось, что король Франции не только намерен сотрудничать, но и вступил в сговор с несколькими германскими князями. Тем временем Венеция упрашивала Сулеймана прервать военную кампанию в Месопотамии и выступить против Карла V в Средиземном море.

30 мая 1535 года Карл V покинул порт Барселоны и двинулся навстречу флотилиям Андреа Дориа (Генуя), рыцарей ордена иоаннитов (Мальта), Португалии, Сицилии и Италии, чтобы возглавить поход объединённых сил, насчитывавших более 400 кораблей, на Тунис. Хотя к августу Карл овладел городом, заставив Барбароссу вернуться в алжирское логово, эта новость могла не дойти до Камерария. Одержав победу, Карл со своей армией направился в Италию, чтобы перезимовать в Неаполе. В 1536 году император встретил Пасху в Риме.

В те времена Италию не раз охватывала паническая боязнь ведьм. По версии Реджинальда Скотта, такие события происходили в местечке Кассалис в Салассии (возможно, современная Казали близ Флоренции). Сразу несколько ведьм обвинили в том, что они распространяли чуму в этом районе. В период опустошительных эпидемий чумы, возникавших вплоть до XVII века, похожие случаи имели место в Генуе и Милане. В XIV веке во Франции и других странах в таких же преступлениях обвиняли прокажённых, которых истребляли под корень. В подстрекательстве к ведовству обвиняли евреев, за действиями которых многие аналитики усматривали мусульманский заговор. Мало что изменилось с тех пор. В 1536 году курфюрст Саксонии Иоганн Фридрих I по совету Лютера изгнал евреев из своих владений. Несчастья, наличие меньшинств и неведение создавали эффект смеси серы, селитры и древесного угля. Социологически распространение паники часто бывает связано с более масштабными кризисными явлениями.

В Риме Карл V уведомил римского папу Павла III о том, что Франциск I продолжает отвергать его предложения о мире. По мнению императора, дело шло к финальной схватке, которая положит конец турецкой экспансии в Европе. В феврале 1536 года вероломный Франциск вступил в союз с Сулейманом. В марте он вторгся в Савой и к началу апреля овладел Турином. Карл V ответил, вызвав Франциска драться один на один. Франциск, далёкий от понятия рыцарства, не принял вызов. Оставив планы по завоеванию Алжира (и неизбежно Константинополя), Карл во главе армии численностью от 50 до 60 000 человек вторгся в Прованс и подошёл к самым стенам Марселя.

Возможно, Камерарий был прав? Хотя военная кампания императора против североафриканских союзников турок была успешной, но овладев Экс-ан-Провансом Карл поставил свои войска в тупиковую ситуацию. Разделив армию на две части, командующий французов Монморанси занял хорошо укреплённые города Авиньон и Валанс. Таким образом, отказавшись уйти, он оставил захватчиков в систематически разграбленной сельской местности. Поколебавшись некоторое время, Карл V 13 сентября принял решение отступить. Возможно, у входа в Лионский залив стоял действительно мощный флот, но в конечном счёте Камерарий ошибся. Цезарь не побеждал. В декабре Карл V отплыл в Барселону.

В переписке со Штибаром Камерарий просто-напросто раздувал собственные успехи, заодно охаивая Фауста. Непомерное самомнение Камерария напоминало поведение его предшественников Тритемия и Муциана. Впрочем, его письма открывают некоторые подробности о том, что могло беспокоить интеллектуалов того периода.

Если Фауст действительно был комтуром иоаннитов, он не мог избежать конфликтов своего времени, особенно по причине турецких набегов на такие приграничные области, как Штирия. Поселения рыцарей-иоаннитов в Триполи и на Мальте (1530) были основаны Карлом V для обеспечения борьбы с корсарами, и корабли ордена участвовали в Тунисской кампании. Все эти данные свидетельствуют в пользу того, что Фауст находился в Южной Германии. Но если Фауст и участвовал в сражениях, эти дни остались в прошлом: магу было уже около 70 лет. Скорее всего, он больше не был комтуром (обычно эту должность занимали 5 или 10 лет) и либо ушёл в отставку, либо отправился за границу, чтобы попытаться заработать гаданием. Сняв мантию ордена, Фауст тем не менее оставался астрологом, однажды оказавшим услугу епископу Бамбергскому, и, несомненно, рассчитывал найти состоятельного клиента. Смена власти в Вюртемберге могла сделать этот город опасным для пребывания мага, а все крупные баварские города уже закрыли перед ним свои двери.

«Народная книга» по понятным причинам не отражает политики тех дней. Вместо этого нам показывают мага, на склоне лет наколдовавшего себе компанию прелестниц. Хотя, судя по «народной книге», Фауст должен был с самого начала вести разгульный образ жизни, с приближением срока договора он окончательно «впал в свинство и эпикурейство». Он приказал Мефистофелю доставить семь красивейших девиц, встретившихся им за время многочисленных путешествий. Согласно тексту P.F., Мефистофель в положенное время доставил «двух голландок, одну венгерку, одну англичанку, двух валлиек и одну франкийку». В «Вольфенбюттельской рукописи» вместо валлийки упоминается девушка из Швабии; кроме того, стоит сказать, что «франкийка» была привезена из Франконии, то есть из Германии, а не из Франции{388}. Должно быть, среди обширного гарема Фауст чувствовал себя не хуже Иоанна Лейденского: «Вот с этими-то прелестницами он и жил до самого своего конца»{389}. «Народная книга» о Фаусте датирует этот рассказ 20-м годом действия договора, что даёт нам 1534 год (согласно датам из голландского издания). Впрочем, к этим датам не стоит относиться слишком серьёзно.

К смертным грехам Фауста «народная книга» относила не только похоть, но и алчность. Неразвитость банковской системы того времени, доступной лишь для очень богатых или знатных особ, многие продолжали считать, что деньги следует зарывать в землю для лучшей сохранности. Подобно несчастливым искателям сокровищ из окрестностей Йены или слуге лейпцигского торговца Джона Георга Е., мечтавшего отыскать тайные богатства, многие наши современники тоже хотят сорвать куш и просаживают деньги в лотереях. Фауст из «народной книги» не избежал этой страсти. Он обратился к поиску зарытых в землю сокровищ на 21-й год договора, или, судя по датам из «народной книги», в 1536 году.

В «народной книге» Фауст возвращается в Виттенберг, чтобы тайком пробраться в развалины старой часовни, находившийся меньше чем в километре от города. Дьявол указал ему место. Едва начав копать, Фауст обнаружил «ярко сиявший» драгоценный клад, охраняемый «огромным и грозным змеем». Заколдовав змея, Фауст похитил сокровища. К своему огорчению, он обнаружил, что добыл из-под земли «только горящие уголья», да к тому же, копая, «слышал крики и видел многих мучеников ада». Не смутившись картиной грядущего проклятия, Фауст сохранил добычу и, когда вернулся в свою «нору», увидел, что горящие угли превратились в серебро и золото. Если верить «народной книге», после смерти Фауста его помощник Вагнер нашёл этот клад, стоивший около тысячи гульденов{390}.

Как видно, Фауст из «народной книги» не придавал большого значения мирским делам, а вместо этого был увлечён поиском сокровищ – и теми, кого «Вольфенбюттельская рукопись» называла его «бесовскими наложницами». В то же время реальный Фауст не мог оставаться в стороне от политических событий. Его пребывание на юго-западе Германии могло быть результатом неспокойной обстановки в Вюртемберге и ухудшения отношения к магу в Баварии, свидетельства которого мы наблюдаем сегодня в документах Ингольштадта, Нюрнберга и земли Саксония-Анхальт. К тому же этот регион мог стать опасным для мага из-за последствий выступления анабаптистов на севере. Для путешествия на значительное расстояние, Фауст мог воспользоваться водным путём от Батенбурга на реке Мёз (Маас) до Ликсхайма, заодно миновав бурлящий Вюртемберг. По Рейну он мог добраться до самого Базеля. Следуя этими маршрутами, Фауст мог быстро переместиться из Мюнстера, в окрестностях которого он находился в 1535 году, до того места, о котором упоминал Гаст, в течение всё того же 1535 года.

«Куманёк» дьявола

Небылицы о Фаусте проникли даже сквозь религиозный кокон, окружавший Лютера. Антоний Лаутербах оставил запись о разговоре, состоявшемся в 1537 году между Лютером и его сподвижниками.

Зашла речь об обманщиках и об искусстве магии, каким образом Сатана ослепляет людей. «Много говорилось о Фаусте, который называл черта своим куманьком и говаривал, что, если бы я, Мартин Лютер, протянул ему только руку, он бы меня сумел погубить. Но я не хотел его видеть и руку протянул бы ему во имя Господа, так что Бог был бы моим заступником»{391}.

В словах Лютера чувствуется вполне понятное опасение. Лютер полагал, что он может пострадать, если протянет руку Фаусту, что означало скорее не физический контакт, а некое соглашение. Признав это, Лютер немедленно переходит к утверждению, что он не боится протянуть Фаусту руку, а это означает, что он либо действительно боится Фауста, либо опасается, что его слова поймут в этом превратном смысле. Далее Лютер берёт другой курс, говоря, что протянул бы Фаусту руку во имя Господа потому, что Бог защитит его от любых поползновений со стороны Фауста вместе с силами Тьмы. Признав, что такие, как Фауст, обладают некоторой властью – в данном случае способностью «погубить», Лютер находит выход в утверждении, что заступничество Бога обладает гораздо большей силой.

Вир рассказывает историю с аналогичным подтекстом. Вир, изложивший историю Дорстена, продолжил тему и поведал о другом бородаче, который как-то повстречался с Фаустом: «Есть у меня еще один знакомый, борода у него черная, лицо темноватое, свидетельствующее о меланхолической конституции (вследствие болезни селезенки)». Увидев этого мрачного типа, Фауст тут же воскликнул: «До того ты похож на моего куманька, что я даже посмотрел тебе на ноги, не увижу ли длинных когтей». Вир не поленился объяснить читателю, что Фауст «принял его за дьявола, которого поджидал к себе и обычно называл куманьком»{392}. Этот анекдот про «куманька» больше смахивает на какую-нибудь бородатую шутку XVI века по поводу жены или тёщи – если у Фауста была жена и тёща. История явно притянута за уши и едва ли заслуживает навязываемого Виром мрачного подтекста.

Лютер и Вир не могли не знать о похожем сюжете из Библии. Во время спора с книжниками и фарисеями на горе Елеонской Иисус бросил своим оппонентам: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего» (Ин., 8: 44). Утверждение о том, что Фауст называл себя «куманьком» (или шурином) дьявола – лишь риторическая формула, необходимая, чтобы вывести его образ в чёрных тонах. Но из этого логически следовало, что Фауст связан с Князем Тьмы теснейшими узами и, по сути, состоит с ним в родстве.

Однако слова Лютера допускают и другую интерпретацию. Фраза Лютера «welcher den Teufel seinen schwoger hies» (нем. «чьим кумом был дьявол») могла также означать, что дьявол был наставником Фауста, то есть одним из тех, кто направлял его действия. Слово Schwoger – или обычно Schwager – может означать как «куманька», так и, в устаревшей интерпретации, возницу почтовой коляски. В данном контексте Фауст скорее должен идти на поводу у дьявола, но Вир, услышавший в байках про «куманька», изложил их на языке, не допускавшем двойного толкования, – латыни.

В результате смерти клиентов и вероятных покровителей, таких как Георг III и фон Зиккинген, и умножения числа религиозных фанатиков вроде Тритемия, Муциана и доктора Клинге, возобладало негативное восприятие личности Фауста. Гуманисты отступили под напором фанатиков. Когда Рейхлин предстал перед инквизицией по обвинению в популяризации еврейского языка, Лютер в своих речах с пеной у рта обрушивался на евреев. Реформация мало-помалу душила Возрождение.

Усиливавшееся неприятие Фауста протестантами могло повлиять на его решение отправиться на юг. Интересно, что услугами мага всегда пользовались или католические священники, например Георг III, а также, возможно, фон Вид и фон Вальдек, или знатные гуманисты – такие как фон Зиккинген и Филипп фон Гуттен. Впрочем, если верить Гасту, в городе Базеле, совсем не чуждом реформаторской мысли, Фаусту оказали вполне дружелюбный приём. Несмотря на то что Ульрих Вюртембергский разорил когда-то приютивший мага Маульбронн, Фауст, судя по истории в Ликсхайме, не отказался от услуг монастырей. Более поздние свидетельства указывают, что своё последнее убежище Фауст нашёл далеко в горах Шварцвальда, в Швабии.

19. Расплата за грех (1537–1538?)

«У немцев есть пословица: пусть чародей имеет всё, что он хочет, но придёт день, когда за него самого не дадут и пенса; именно так случилось с доктором Фаустом, во всём полагавшимся на дьявола» (P.F.){393}.

С приближением неизбежного финала Фауст из легенды нашёл успокоение в женщинах, точнее в одной женщине. Его похоть не удовлетворялась обществом «бесовских наложниц», но их смогла превзойти одна женщина. Если верить «народной книге», на 23-м году договора Фауст вызвал Елену Троянскую, сделав её своей женой. Какой могла стать плата за его грехи? Фауст получил всё, чего хотел: богатство и самую прекрасную из женщин. За грехи ему полагалось то же, что и всем нам: смерть (Рим., 6: 23).

В XVI веке мужчины смотрели на женщину как на ведьмин котёл, внутри которого кипели страх и желание. Лучше всего это показано в произведениях искусства того периода. Иероним Босх (1450–1516) запечатлел сотворение женщины на большом полотне, отображавшем события от падения Люцифера и восставших с ним ангелов до изгнания Адама и Евы из Эдемского сада; Люцифер пал из-за человека, а человек пал из-за женщины. Ганс Бальдунг, прозванный Грин (ок. 1484–1545), изобразил две противоположности, страсть и отвращение, в своей картине «Три возраста женщины и смерть». Картина была закончена в 1510 году; в том же году художник создал знаменитую гравюру «Шабаш ведьм», а позднее – гравюры «Ева, змея и смерть» (ок. 1520–1525) и «Смерть и девушка» (1518–1520). Нравственный посыл этих работ: показать тщетность земного существования, его мимолётный характер: с одной стороны, красота женщины, с другой – уготованная всем нам маска смерти.

В исторических документах не содержится данных, что у Фауста была жена или любовница – за исключением курьёзного предположения о том, что сам дьявол приходился ему родственником по женской линии. Впрочем, это предположение как-то не вяжется с частыми обвинениями в содомии. Обе идеи банальны и так же нелепы, как и все прочие обвинения из списанного на свалку репертуара XVI века. Легенда сама отвечает на этот вопрос. В пьесе Марло Фауст требует у Мефистофеля: «Достань мне жену, самую красивую девушку в Германии; я распутен и похотлив и не могу быть без жены»{394}. В «народной книге» Фауст не мог жениться. Это было запрещено наряженным как монах Мефистофелем, потому что «супружество прежде всего угодно Богу», а Фауст поклялся отречься от Бога{395}.

Снова возобладали доводы религии. В «народной книге» мы видим строки, представляющие инверсию протестантской идеи о том, что каждый мужчина должен жениться, чтобы разрушить идеал католического целибата – образ неженатого священника. Вполне очевидно, что нацеленная против Рима риторика исходила из уст дьявола, принявшего образ монаха. В своё время Фауст наверняка слышал такие речи. Он мог прочитать вышедшее в 1522 году сочинение Иоганна Эберлина фон Гюнцбурга (1465–1530) с необычайно длинным названием «О том, насколько это опасно, если у священника нет жены. А также о том, сколь нехристианскими и вредными для общего блага оказываются те, кто не позволяет священникам связывать себя узами брака». Фауст также мог стать объектом нападок какого-либо проповедника, например Андреаса Осиандера из Нюрнберга, в 1533 году наставлявшего детскую аудиторию такими словами: «Поэтому, мои дорогие чада, не нужно думать, будто вы вольны принимать решение жениться или не жениться… Потому, что Бог приказал, что все мы должны жениться»{396}.

Критическое отношение к католицизму подчёркивалось тем, что «народная книга» о Фаусте изображала Мефистофеля в монашеском одеянии. Реформатор Урбан Регий (1489–1541) всюду твердил: «Любой монах – тайный или явный развратник»{397}. Святой престол называли «вавилонской блудницей». Просвещённый Эразм также выступал в защиту христианского брака, но не с радикальных, а скорее – с полемических позиций: для него женитьба была актом, предписанным свыше, но противоречащим монашескому обету.

Однако за супружеские узы выступали не только лютеране. Изучив многочисленные полемические издания XVI века, вышедшие в Германии, мы обнаружим, что не только протестантские, но и католические писатели считали семью основой социального миропорядка, связывая происхождение религиозных и политических кризисов с разрушением устоев семьи и брака{398}. Таким образом, холостое положение Фауста было ещё одним вызовом общественному порядку. Это ещё больше отдаляло его от других людей. Особый статус Фауста лишний раз подчёркивался выбором особой любовницы. Насладившись радостью обладания гаремом из «дьявольских наложниц», Фауст из легенды возжелал чего-то более утончённого: «Он пожелал взять в наложницы прекрасную Елену Греческую»{399}.

Мефистофель делает ему это одолжение, ведь никто из них не говорил о женитьбе, и Фауст теряет голову: «Прекрасная Елена, дай изведать бессмертие в одном твоем лобзанье!» (Марло, перевод Н.Н. Амосовой). Насколько можно судить, Елена Троянская ответила на его чувства и, по выражению из «народной книги», «в положенный срок принесла ребёнка»{400}. Родившийся сын был наделён интуицией и способностью угадывать будущее, и Фауст назвал его «Иустом Фаустом».

Елена предстаёт в классическом образе Евы, чей лик не только «тысячи судов гнал в дальний путь», но и заставил Гектора и Ахиллеса, тех, кто «башни Илиона безверхие сжег некогда дотла», начать войну, охватившую весь античный мир (Марло, перевод Н.Н. Амосовой). Образ Елены также символизировал разрыв семейных отношений. Елена была замужем за царём Спарты Менелаем, но сбежала от мужа после того, как её соблазнил Парис, сын троянского царя. В мифе о Елене Прекрасной присутствовала даже тема яблока (яблока раздора): вначале Парису предлагают решить, кто из богинь прекраснее: Гера, Афина или Афродита, и он вручает победительнице (Афродите) золотое яблоко.

Отношения Елены и Фауста не особенно занимали составителя «народной книги». Елена появляется, они с Фаустом (или, по крайней мере, Фауст) влюбляются, у них рождается сын – вот, собственно, и весь сказ. Тем не менее у Елены совершенно особая роль. Она появляется в то время, когда Фауст уже овладел всеми знаниями мира, обрёл все богатства, какие только желал, – и Елена оказывается последним трофеем. Скромница Гретхен из поэмы Гёте – бледная тень экзотической античной царицы. Поскольку в Германии XVI века смерть ассоциировалась с образом женщины, Елена была знаком приближающегося конца. Там, где дева, там и смерть.

Когда приблизился час расплаты, Фауст из легенды позвал «нотариуса и с ним нескольких магистров» и выразил свою последнюю волю, оставив всё имущество преданному слуге Вагнеру. В этом якобы нотариальном документе значились дом с садом, «крестьянское владение», 1600 гульденов, золотая цепь, серебряная посуда и «домашняя утварь»{401}. В награду за верную службу Фауст обещал Вагнеру исполнить любое его желание. Вагнер пожелал получить его «уменье». Фауст обещал, но прибавил, что Вагнеру придётся хранить его книги при условии, что тот будет их «любить» и «изучать прилежно». Кроме этого Фауст отдал Вагнеру в услужение знакомого духа, которого в «Вольфенбюттельской рукописи» зовут Ауэрханом, а в переводе P.F. – Акеркоком. Фауст предложил ещё одно условие, по которому Вагнер должен был опубликовать «искусство, деяния и все, что [Фауст] делал», в виде истории, но только после смерти Фауста{402}. Эта хитрая уловка объясняла появление «народной книги» о Фаусте. Введение условия, выраженного от первого лица, придавало легенде вид, близкий к реальности. Неискушённый читатель XVI века должен был легко клюнуть на удочку. Возможно, даже издатель верил в то, что публикует собственные воспоминания Фауста.

Если даже Фаусту было что завещать, ничего из его наследия не сохранилось до наших дней. Инструменты его эзотерического ремесла, например – эфемериды, которые он использовал при составлении предсказаний для епископа Бамбергского и Филиппа фон Гуттена, бесследно исчезли. Экспонаты, демонстрируемые в «Доме Фауста» в Книтлингене, не могут считаться действительно подлинными вещами самого Фауста. По небрежности или умышленно все вещественные доказательства его жизни были утрачены.

Елена и Иуст не пережили Фауста. Они исчезли так же внезапно и странно, как появились, и оставили мир людей сразу, как только из груди Фауста вылетело последнее дыхание. Хотя в 1587 году Шпис хранил молчание по этому поводу, в 1599 году Видман счёл необходимым добавить к тексту что-то вроде объяснения, исходившего от Иуста: «Я вынужден уйти потому, что отец умер, и матери более незачем здесь оставаться»{403}. Вероятно, так Видман пытался объяснить, почему среди множества людей, носивших имя Фауст или Фаустус, не нашлось ни одного законного наследника человека, называвшего себя Георгием Сабеллико Фаустом.

«Народная книга» о Фаусте не содержит ни одного, даже самого неуловимого намёка, способного раскрыть правду о Елене, малыше Иусте или о последней воле Фауста. В реальности мы знаем о последних днях Фауста не больше, чем о других событиях его жизни.

Суд над доктором Фаустом

Одно из событий, возможных, но так и не случившихся при жизни Фауста, выглядит тем не менее весьма знаменательным. Фаусту так и не довелось предстать перед судом, церковным либо светским, по обвинению в занятии магией. В то же время магия подразумевала сношения с дьяволом – потому что образованные богословы отвергали саму возможность независимого обладания магической властью. Ведьм всегда обвиняли в связи дьяволом, и документы ведовских процессов дают немало свидетельств того, как обвиняемые признавались (обычно под пыткой) в том, что они были связаны договором. По собственному признанию Фауста, он занимался практической магией – и, следовательно, был обязан заключить договор с дьяволом. Этот вывод дополнительно подкрепляется эксцентричными высказываниями Фауста о его «куманьке», то есть дьяволе. Заключив договор, Фауст оказывался таким же виновным в ереси и отступничестве, как ведьмы. Но почему Фауста не постигла их участь?

По одному из предположений, сама инквизиция (и, пожалуй, всякий нормальный человек) опасалась преследовать Фауста ввиду его теснейшей связи с дьяволом{404}. Но обычно именно страх заставлял инквизицию сжигать еретиков на костре. Мы уже знаем, что поведение некоторых современников Фауста обернулось для них самым суровым наказанием. Фауста, которого выдворили из Ингольштадта, посадили в тюрьму в Батенбурге и едва не взяли врасплох в Виттенберге, спасал от петли палача вовсе не страх.

Благодаря докторской степени Фауст принадлежал к классу патрициев, как комтур ордена иоаннитов он должен был обладать происхождением, к тому же он вращался в кругу аристократов вроде фон Зиккингена, фон Гуттена и епископа Бамбергского. Могла ли близость к власти защитить от обвинений в колдовстве? В истории известно немало свидетельств, когда обвинения в колдовстве выдвигались против римских пап, королей, королев и их придворных, и если иммунитета не имели представители высшей духовной и светской власти, то несомненно, что это распространялось и на более низкие уровни феодального порядка. Несмотря на то что большинство ведьм принадлежали к низшим слоям общества, социальная иерархия не обеспечивала надёжной защиты.

Однако степень доктора – не важно, присуждённая официально или нет, – могла служить Фаусту своего рода профессиональным прикрытием. В 1983 году Лиланд Эстес написал о потрясающем факте. В ходе исследования он обнаружил, что по обвинению в колдовстве в Европе не было казнено ни одного профессионального врача с университетским образованием. По данным Кристины Лэрнер, внимательнейшим образом изучавшей охоту на ведьм в Шотландии, среди обвинявшихся в ведовстве были представители всех групп и слоёв общества, кроме врачей-терапевтов, хирургов и аптекарей. Столь особым эффектом обладала вовсе не степень доктора. Например, в 1453 году по обвинению в колдовстве был осуждён доктор богословия, а в 1589 году – доктор права. Решающим фактором была степень доктора медицины либо принадлежность какой-либо официально утверждённой медицинской программе. Медики обладали уровнем иммунитета, превосходившим иммунитет более высоких слоёв общества: их профессиональный статус был важнее социального положения.

Хотя Филипп Бегарди писал о выдающихся способностях Фауста в области медицины, современные ему источники указывают, что Фауст если он вообще был доктором, то доктором философии. Это несомненно означало, что он действовал под эгидой менее уважаемой профессии. Возможно, Фауст не попал в тюрьму лишь по воле случая. Мы слишком часто читали о том, что Фауст уехал в страшной спешке, и в одном таком случае в тексте прямо говорилось о том, что его собирались арестовать. К сожалению, мы не знаем, каковы были обвинения. Наконец, известно более или менее легендарное свидетельство о том, что Фауста всё же посадили тюрьму в Батенбурге. Точно так же репутации Фауста как чёрного мага и содомита оказалось достаточно, чтобы в 1532 году перед ним закрылись ворота Нюрнберга.

Другой тесно связанный фактор – это бродячий образ жизни Фауста. Обвинения в ведовстве по большей части выдвигались соседями или знакомыми предполагаемых ведьм, входивших с ними в одну компактную социальную группу. Их оговаривали из зависти, или они становились жертвами женской болтливости, а затем, под пыткой, оговор превращался в обвинение. Фауст, вечно бродивший между университетами и дворами знати, не участвовал местечковых разборках (даже если они происходили в крупных городах). Гендерная принадлежность обвиняемых в ведовстве, по-видимому, отражала то маргинальное и экономически непродуктивное положение женщины в обществе, о котором часто говорили сами женщины. Хотя, по статистике, мужчины гораздо реже попадали под обвинение в колдовстве, такое всё же случалось. Но ещё важнее был тот факт, что Фауст почти никогда не вмешивался в процессы разрешения локальных общественных конфликтов. Ни какая-нибудь торговка рыбой, ни прачка не могли питать к нему неприязни, которая могла бы оформиться в клевету. Напротив, обвинения сыпались на Фауста из его собственной среды, где обитали представители учёного мира и гуманизма.

Но Фауст не представлял исключения. Репутация, которой обладали Агриппа, Парацельс и даже сам Тритемий, могла легко привести каждого из них в суд по обвинению в колдовстве. Клеветники во главе с алхимиком и нумерологом Шарлем Булье заставили оправдываться даже Тритемия, о котором распустили слух, будто бы он занимается чёрной магией. Впрочем, несмотря на это, Тритемий продолжал консультировать императора по вопросам богословия и магии. Напротив, астрология была в моде, и должность придворного астролога, например Вирдунга, не выглядела чем-то исключительным. Не меньший интерес для властителей представляла алхимия. Обедневший учёный мог продать свои знания сильным мира сего, испытывавшим постоянные затруднения с наличностью. Как и Фауст, Агриппа и Парацельс были бродячими учёными, а Тритемий почти всю жизнь провёл в безопасности и комфорте. Этих людей вряд ли могли обвинить в том, что из-за них у соседской коровы сворачивается молоко.

Фауст и ему подобные в силу своего гендерного и профессионального статуса находились в позиции, более защищённой от обвинений в колдовстве. Если ведьмы, как правило, оказывались необразованными женщинами, жившими в условиях мизагонистского общества, то маги пользовались всеми преимуществами своих обширных познаний. Маги самостоятельно выработали защитный дискурс, позволявший им дистанцироваться от ведьм{405}. Такие, как Тритемий, могли привлекать в свою защиту довод о широкой образованности. При этом обладание магическими книгами не выглядело порочащим фактом и демонстрировало приверженность натуральной магии, вполне совместимой с идеями гуманистического христианства. В отличие от деревенских сплетниц, учёные-гуманисты и гуманисты-маги не обвиняли оппонентов в колдовстве. Обычно они использовали риторику, построенную на демонстрации глупости или недостойного сексуального поведения. Хотя с ходом Реформации отношение к магии изменилось (в основном под влиянием Лютера, во всём видевшего козни дьявола) и соответственно изменился подход к научной дискуссии, к этому времени земная жизнь Фауста близилась к концу, или, возможно, он был уже мёртв.

Фауст вполне мог закончить жизнь совсем иначе. В 1594 году Кёльнская газета Warhafftige newe Zeitung (нем. «Поистине новые вести») опубликовала отчёт о недавнем случае колдовства, в котором бывшего бургомистра Трира и доктора права называли «предводителем» или «царём» ведьм, занимавшимся «дьявольским колдовством», и напрямую сравнивали его с Фаустом{406}. В 1589 году доктора Дитриха Фладе (1534–1589) пытали и признали виновным. Была ли Фаусту уготована судьба Фладе?

Фладе был доктором, но доктором права, а не медицины или философии. Он также был профессором права Трирского университета, а позднее являлся деканом факультета и ректором. Фладе возглавлял светский суд Трира (одна из высших судебных должностей в Германии) и был советником Трирских архиепископов. Фладе не только занимал высокий пост, но к тому же был одним из богатейших людей в Трире. По слухам, его годовой доход превышал доход целого города. Однако ни профессиональная деятельность (правда, Фладе не имел отношения к медицине), ни общественное положение не спасли его от преследований фанатиков. Не помогли и его знания в области права. Вся хитроумная защита Фладе рухнула после неоднократных пыток и под давлением подтверждающих свидетельств, выбитых пытками из других обвиняемых. Обвинительный вердикт был неизбежен. Отличительными чертами дела Фладе являются его политическая мотивация и то, что суд происходил в конце XVI века, когда прошло много лет после смерти Фауста. Наступили другие времена. Фладе скорее напоминал легенду, созданную «народной книгой», чем реального Фауста.

В начале XVI века охота на ведьм в Европе на время утихла. Годы начиная с 1490-го по 1560-й прошли относительно спокойно. После 1517 года, когда началось движение Реформации, проблема борьбы с ведьмами ушла на второй план. Сам Лютер в 1535 году отметил происшедшие изменения, сказав:

«Когда я был ребёнком, повсюду были ведьмы и колдуны… Но теперь, когда у нас есть Евангелие, об этом слышишь не так часто»{407}.

Хотя Лютер закончил фразу резкими словами в адрес Рима, обвинив католическую церковь в «духовной магии» за поклонение святым, продажу индульгенций и другие действия, это всё же нельзя считать обвинением в колдовстве. В то же время реально существовало тайное движение, стремившееся к радикальному изменению существовавшего общественного и религиозного порядка и практиковавшее так называемую «чёрную мессу» – намеренную пародию на христианское богослужение. Это движение получило название «анабаптизм». От исследователей иногда ускользает тот факт, что начиная с 1520 и по 1565 год значительное число людей было казнено по обвинению в ереси. В этот период казнили около 3000 еретиков, причём 2/3 из них были анабаптистами. Обычно анабаптистов обвиняли (а они, в свою очередь, обвиняли других) в тех же преступлениях, что и ведьм, но особенно часто – в сговоре с Сатаной. Несмотря на пересечения, обвинения в религиозной ереси и колдовстве всегда несколько отстояли друг от друга. Так же как и ведьм, анабаптистов могли обвинять в сговоре с Сатаной, но их казнили именно за веру, а не за ведовство. Не следует забывать, что многие бунты времён Крестьянской войны возникали отчасти из-за религиозных разногласий или их участники выступали с религиозными требованиями. Погибшие в борьбе за крестьянскую христианскую веру или за примитивный коммунизм и самоопределение были также отступниками от линии традиционной церкви.

Хотя причины всех этих явлений весьма сложны, в определённом смысле происшедшее в конце XVI века нарастание борьбы с ведовством можно рассматривать как сублимированный ответ на происшедшее разделение христианского мира на протестантов и католиков. Вслед за периодом относительно мягкого сдерживания Реформации Карлом V, нуждавшимся в поддержке протестантских князей, движение протестантизма вышло на новый уровень. Богословские дискуссии освободили место аргументам толпы. Охота на ведьм была заменой агрессии по отношению к католикам, которых Реджинальд Скотт называл «ловцами ведьм» (witchmongers), или к еретикам-протестантам, а также служила необычайно грубым инструментом установления групповой идентичности обеих партий. К середине 1560-х годов «угроза» со стороны анабаптистов была устранена при помощи их массового уничтожения. Точно так же, силой оружия, уничтожили и хилиастические крестьянские движения, освободив место для тех самых мелких склок и диких обвинений, которые оказались настоящим бичом компактных сообществ. Суды того времени располагали утверждённой процедурой и опытом борьбы с ересью, вполне отвечавшими возникшей лет за сто лет до этого теории борьбы с еретическим колдовством, озвученной «Молотом ведьм».

Нельзя забывать и об уголовном преследовании колдовства. По статье 109 обнародованного в 1532 году Уголовно-судебного уложения Карла V «Каролина» колдунов подвергали смертной казни только за причинение вреда или ущерба другим людям. Хотя статья 44 гласит, что «нарочитое общение» с колдунами являет «достаточный повод для применения допроса под пыткой», статья 21 в явной форме исключает применение доказательств, полученные путём колдовства или гадания. Несмотря на то что Фауста могли обвинить в занятии колдовством (он сам утверждал, что является некромантом), мы не располагаем свидетельствами причинённого им вреда. Информация о несчастном приоре докторе Дорстене, «побритом» далеко не самым удачным способом, или надоедливый полтергейст в Ликсхайме не находят подтверждения в исторических документах и не могут быть проверены. Лишь в конце XVI века колдовство стало считаться преступлением само по себе, вне зависимости от причинённого кому-либо вреда. Заглянув в уголовное законодательство курфюршества Саксония от 1572 года, мы обнаружим, что к преступлениям относили не только «вредную» магию, но и любые формы договоров с дьяволом. В 1582 году такая же формулировка появилась в уголовном законе Палатината. Несомненно, что подход, принятый в начале XVI века, когда колдовство считали лишь частично уголовным преступлением, объяснялся относительно небольшим количеством судебных процессов над ведьмами.

При жизни Фауста обвиняли в мошенничестве, а не в сговоре с дьяволом. Его объявляли содомитом (что было тяжким преступлением, каравшимся смертью), но не колдуном. Его осуждали за некромантию, но не за ересь (впрочем, Тритемий вплотную подошёл к этому). То, что Фауст не разделил судьбу несчастного Фладе, объяснялось сочетанием нескольких факторов. Он жил во времена, когда гонения на ведьм не получили большого размаха, а отношение к магии оставалось сравнительно терпимым; как учёный, Фауст обладал привилегированным положением, и его жизнь проходила вдали от сообществ, в среде которых обычно выдвигались обвинения в колдовстве. Само по себе бродяжничество не гарантировало безопасности (об этом свидетельствует огромное число нищих, осуждённых за колдовство), но в комбинации с образом жизни учёного это обстоятельство обеспечивало Фаусту иммунитет профессионала и определённую социальную дистанцию. Имеющиеся документы доказывают, что клиенты (епископ Бамбергский и фон Гуттен) прибегали к астрологическим способностям Фауста. Несмотря на все обвинения Тритемия, окружающие относились к Фаусту вполне серьёзно, что усиливало защитный эффект его профессионального статуса.

То, что Фауста не осудили за колдовство, является одним из главных вопросов, возникающих при изучении его жизни. В 1563 году Вир с раздражением писал, что Фауст и другие «чародеи с дурной репутацией» ушли от наказания в то время, как сотни старух были посланы на смерть. Даже в легендах более позднего времени Фаусту приходилось говорить, что он избежал наказания не по воле судьи, а лишь благодаря дьяволу.

Расплата

Никто точно не знает, когда, где и как умер Фауст. Обычно в справочниках и энциклопедиях указывают 1540 год, но это лишь приблизительная дата, полученная в результате округления до 10 лет. Возможно, так вышло потому, что 24 сентября 1541 года умер Парацельс. Судя по «народной книге» Баттуса издания 1592 года, Фауст скончался 23 октября 1538 года. Если на сей раз «народная книга» ошиблась, то ненамного. В 1539 году о Фаусте самым нелестным образом отозвались в Index Sanitatis (лат. «Указатель благоразумия») Филиппа Бегарди, причём текст сообщения не оставлял сомнений в том, что Фауст был уже мёртв.

Бегарди, вероятно, написал свой труд в 1538 году: хотя книга вышла в свет 20 августа 1539 года, в посвящении значится «8 января 1539»; таким образом, слова «несколько лет назад» могли быть указанием на то, что Фауст умер в середине или конце 1530-х годов. Информация Бегарди может оказаться неточной. Случалось, что известных людей «хоронили» при жизни, а слухи об их смерти могли циркулировать ещё некоторое время. Слова Бегарди о том, что Фауст много путешествовал и мог предсказывать будущее, соответствуют действительности. Похоже, Бегарди знал людей, лично встречавшихся с Фаустом. Проблема в том, что Бегарди не написал прямо, что Фауст уже умер.

В 1568 году Вир приводил датировку, аналогичную той, что связана с сообщением Бегарди. У Вира сказано, что «за несколько лет до 1540 года он [Фауст] практиковал [занятие магией]»{408}. Конрад Геснер, в 1561 году писавший своему другу Иоганну Крато, туманно сообщал о «некоем Фаусте, скончавшемся не так давно»{409}. «Циммерская хроника» упоминает, что Фауст умер «примерно в это время», и, поскольку в тексте хроники говорится о состоявшемся в тот же год Регенсбургском рейхстаге, это может означать «около 1541». Диапазон возможных дат укладывается в три года – с 1538 по 1541 год, однако ни один из источников не является точным, и рассуждения подсказывают дату более раннюю, чем та, которая дана или придумана упомянутыми авторами. Вероятно, Фауст умер в период между последним датированным упоминанием о нём (в 1535 году он был жив) и самым ранним сообщением о его смерти (1538 год).

Всех писавших о Фаусте больше всего интересовал вопрос о том, как он умер. В 1548 году Гаст описывал подробности того, как Фауст покинул этот мир, – реальные либо воображаемые: «Злосчастный погиб ужасной смертью, ибо дьявол удушил его. Тело его все время лежало в гробу ничком, хотя его пять раз поворачивали на спину»{410}.

Гаст написал о смерти Фауста первым – и, разумеется, не был последним. В 1563 году Манлий опубликовал слова своего учителя Меланхтона, сказанные в период между 1554 и 1557 годами, что примечательно, исказив имя Фауста: «Последний день своей жизни, а было это несколько лет тому назад, этот Иоганнес Фауст провел в одной деревушке княжества Вюртембергского, погруженный в печальные думы. Хозяин спросил о причине такой печали, столь противной его нравам и привычкам (нужно сказать, что Фауст этот был, помимо всего прочего, негоднейшим вертопрахом и вел столь непристойный образ жизни, что не раз его пытались убить за распутство). В ответ он сказал: “Не пугайся нынче ночью”. Ровно в полночь дом закачался. Заметив на следующее утро, что Фауст не выходит из отведенной ему комнаты, и подождав до полудня, хозяин собрал людей и отважился войти к гостю. Он нашел его лежащим на полу ничком около постели; так умертвил его дьявол»{411}.

Хотя нет причин думать, что Гаст и Меланхтон (или Манлий) были знакомы друг с другом, рассказанные ими истории включают общий элемент: необычное состояние тела Фауста. Наибольшую известность приобрела версия Манлия. Вир в 1568 году дал почти такое же описание смерти Фауста: «Его нашли мертвым в одной деревне Вюртембергского княжества, лежащим около постели со свернутой головой. Говорят, что накануне в полночь дом этот вдруг зашатался»{412}.

Хотя совершенно ясно, откуда Вир почерпнул информацию, в его пересказе история становится ещё убедительнее. Через несколько лет сын Иоахима Камерария, Филипп Камерарий (1537–1624), процитировал Вира в качестве одного из источников{413}.

По-видимому, все эти независимые сообщения о том, что Фауст умер где-то недалеко от Вюртемберга, на самом деле основаны на данных Меланхтона. Слова Меланхтона, напечатанные в книге Манлия и статьях Андреаса Гондорфа, в конце XVII века неоднократно воспроизводились в других изданиях, что придало этой версии наибольший вес. Несомненно, на читателей произвёл глубокое впечатление рассказ об ужасной смерти Фауста, напечатанный в «Истории» Шписа 1587 года.

Маг и расплата

В 1555 году Меланхтон опубликовал одну из своих «воскресных лекций», на сей раз посвящённую «чародею и плате за его грехи». История повествовала о неназванном дворянине из Регенсбурга и была откровенной пропагандой религиозных взглядов Меланхтона. Многие моменты совпадали с деталями смерти Фауста, из-за чего два этих сообщения нередко путали и в итоге даже появились слухи о смерти Фауста в Регенсбурге. Оба текста рассказывают об одинаково беспутной жизни, о магии, о договоре с дьяволом и неестественно перекрученном трупе.

Дворянин вёл «до крайности грешную жизнь» и занимался магией, но после того, как в Регенсбурге возникло движение Реформации, он начал ходить церковь и каяться. Став образцом благочестия, он дожил до преклонных лет. Уже на смертном одре он позвал к себе друзей и признался, что заключил договор с дьяволом. Он пребывал в уверенности, что вновь обретённое благочестие должно спасти его душу, но предупредил друзей, что дьявол непременно «взбесится и выместит злобу на моём теле». Как только он испустил дух, «раздался грохот, и начался такой беспорядок, что казалось, дом вот-вот развалится». Друзья покойного в ужасе бросились прочь, а когда вернулись, обнаружили, что дьявол «сложил тело умершего пополам, так что его лицо смотрело в зад»{414}.

Конечно, христианина, а особенно – протестанта, успокаивала мысль о том, что маги и колдуны когда-нибудь предстанут перед Господом и ответят за прошлое. Даже сегодня это воспринимается как обещание награды за праведность в вере, а в истории христианства о спасении объявляли многие из тех, кто прежде занимался колдовством и магией.

Здесь мы, по крайней мере, видим, что сообщения о смерти Фауста соответствовали некоему образцу. Эти сообщения не следует считать ошибочными – судя по тексту, их авторы одинаково стремились выразить своё понимание веры и «наказать» (хотя бы в словесной форме) тех, кто посягает на некие нравственные идеалы. Ибо как гласит Священное Писание: «Смиренных возвышает Господь, а нечестивых унижает до земли» (Пс., 146: 6).

Хотя Меланхтон (с помощью Манлия) несколько раздул скромную сцену, описанную Гастом, нашего внимания заслуживает ненавязчивое упоминание об «одной деревушке княжества Вюртембергского». Место последнего приюта Фауста было названо сравнительно поздно, в «Циммерской хронике», датируемой около 1565 года: «В Брейсгау, в маленьком городке Штауфен или неподалеку от него, скончался Фауст. …Он дожил до старости и, говорят, погиб ужасной смертью» (перевод С.А. Акулянц). Хотя многие авторы считают местом кончины Фауста именно Штауфен, в «Циммерская хроника» высказывает более осторожное мнение: Фауст умер «в Брейсгау, в маленьком городке Штауфен или неподалеку от него»{415}.

В наше время Штауфен принадлежит земле Баден-Вюртемберг, но на картах середины XVI века регион Брейсгау был выделен как независимая область. Брейсгау относился к владениям Габсбургов и входил в Австрийский округ Священной Римской империи, также включавший Штирию. Данные Меланхтона не противоречили, но и не доказывали того, что Фауст умер именно в Штауфене (или неподалёку от Штауфена).

Проблема состояла в том, что сама по себе «Циммерская хроника» уже была частью легенды, мало-помалу возникавшей вокруг имени Фауста. Типичным возражением служили частые текстуальные совпадения с другими историями о Фаусте и других магах. Тем не менее «Хроника» заслуживает нашего внимания. Почти все источники, имеющиеся в нашем распоряжении, являются частью легенды о Фаусте и потому не могут считаться вполне объективными. Пересечение с другими историями о Фаусте и рассказами о других магах может говорить не о прямом заимствовании, а лишь о соблюдении традиций, унаследованных из одних и тех же книг по магии. Мы также имеем основания полагать, что автор «Хроники» знал предмет, о котором шла речь. Возможно, он сам занимался чёрной магией.

Автором «Циммерской хроники» были граф Фробен Кристоф фон Циммерн и его секретарь Ганс Мюллер (умер в 1600 году). Фон Циммерну досталась часть книжного собрания архиепископа Германа фон Вида, в том числе экземпляр «Оккультной философии» Агриппы, а как уже было сказано, архиепископ был лично знаком с Фаустом. Отец Кристофа, Иоганн Вернер II (1488–1548), живший в одно время с Фаустом, также интересовался «тайными искусствами». Перед смертью он сжёг все книги по магии и предупредил сыновей Иоганна Кристофа (1516 – ок. 1553), Фробена Кристофа и Готфрида Кристофа (ок. 1524 – ок. 1566), чтобы те остерегались ходить неверной дорогой. Вняв предупреждению, Иоганн и Готфрид избрали путь священства, став канониками сначала в Страсбурге, а затем в Кёльне. Фробен, однако, проявил интерес к отцовским увлечениям. Хотя Фробен, как и его отец, впоследствии отошёл от оккультизма, его «Хроника» в определённой степени отражает страх перед запретными искусствами, характерный для того периода. Судьбы Фробена и Фауста едва ли могли пересечься. В 1530-х годах молодой Фробен был студентом в Тюбингене (1533), Страсбурге и Бурже (1533–1534), Кёльне (1536–1537), Лёвене (1537–1539) и Париже (1539–1540), где, по слухам, участвовал в алхимических экспериментах{416}.

Лерхеймер повторил информацию Гаста и Вира о месте смерти Фауста, но был вынужден отвергнуть идею, бывшую у всех на слуху и подхваченную Шписом в издании 1587 года: «Удушил его дьявол в Вюртембергской земле, а вовсе не в Виттенбергской деревне Кимлих, ибо деревни под этим названием нигде нет. К тому же, после того как он бежал, чтобы не оказаться в тюрьме, он никогда не посмел бы возвратиться в Виттенберг»{417}.

Все варианты «народной книги» сходятся в одном, утверждая, что Фауст закончил свой путь в окрестностях Виттенберга и что под конец договора дьявол утащил его с собой. Хотя в «Вольфенбюттельской рукописи», книгах Шписа и P.F. упоминается Римлих, а не Кимлих (как считал Лерхеймер), в любом случае именно Лерхеймер был прав: «Ибо деревни под этим названием нигде нет». Английский путешественник Фэйнс Морисон, слышавший эту историю в 1591 году при посещении Виттенберга, изучил окрестности и не обнаружил похожего названия.

В огромном каталоге Faustsplitter Александра Тилле перечислено около 50 публикаций о смерти Фауста. Хотя многие упоминания были взяты из литературы, неудивительно, что у Тилле можно найти достаточно вариантов места, где Фауст нашёл свой последний приют. Среди прочих мы обнаруживаем Прагу, а также Кёльн, Регенсбург, Кёнигсберг (Калининград), Каппель на побережье Балтики, а в замке Варденберг (Варденбург) в Голландии есть даже такое «историческое» свидетельство, как несмываемое кровавое пятно. Сохранились также упоминания о небольшой деревушке Пратау, расположенной поблизости от Виттенберга: якобы здесь, в таверне под названием «Вольный стрелок», Фауст встретил смерть. В этой связи упоминают даже Книтлинген и Маульбронн{418}.

Ни один из этих вариантов не заслуживает особого доверия, так же как и все рассмотренные до этого предположения. Лишь сообщения Меланхтона и «Хроники» обнаруживают географическое сходство, наводящее на размышления. Учитывая искажения, ненадёжность и неполноту имеющихся данных, я склонен верить не преданиям, а Меланхтону и особенно «Хронике».

Внушительные руины замка на пологом холме похожи на старого растрёпанного ветром орла. Виноградники, спускающиеся вниз по склонам, придают городу Штауфену, раскинувшемуся у подножия холма, особое, романтическое очарование. Замок построили в XIII веке правители Штауфена, бейлифы монастыря Святого Трудперта. Под защитой замка поселение достигло своего расцвета и в XIV веке получило право называться городом. Со временем вокруг города построили ров и защитные стены с двумя воротами; один въезд находился на северной стороне, в «бюргерской башне», другой на южной – в «башне преступников». Хотя Штауфен по сей день производит впечатление процветающего города, дни, когда здесь добывали серебро, остались в прошлом. Рудники вокруг долины Мюнстерталь действовали с XI века и принадлежали роду фон Штауфенов. В XIII и XIV веках фон Штауфены получали с каждой тонны поднятой породы около 230 граммов серебра, производя пятую часть всего драгоценного металла, добываемого в Шварцвальде. К 1535 году эти казавшиеся богатыми запасы были выработаны.

Процессы над ведьмами, судя по документам, проходившие в 1523–1632 годах, резко увеличивали опасность уголовного преследования Фауста. Однако существует версия, что в город Фауста пригласил здешний правитель Антоний фон Штауфен (1523–1567). Это вполне объяснимо, поскольку доходы от добычи серебра упали, а Фауст имел репутацию алхимика{419}.

По информации из «Швабской хроники» Мартина Крузиуса (1526–1607), Антоний фон Штауфен был хорошо образованым и умным человеком. Хотя отзыв о нём написан в хвалебных тонах и должен восприниматься с известной осторожностью, всё же фон Штауфен получил университетское образование и целенаправленно расширял свои познания.

Лекции в университете он посещал вместе с Николаи фон дер Штроссом из Базеля. В 1537 году Николаи приобрёл отпечатанную в Базеле книгу Генриха Петера (или Петри, 1508–1579). Это был труд Себастьяна Мюнстера по проектированию солнечных часов, объединённый со второй редакцией Quadrans Apiani (лат. «Квадрант Апиана») – научной работы по астрономическим приборам, написанной Петером Апианом (1495–1552). На развороте книги – загадочная надпись, выведенная от руки почерком, отличным от почерка Николаи: «Zwanzig, Zwanzig nahest wan». Надпись постепенно сходит на нет – так, словно автора одолела какая-то дьявольская сила. Книгу через много лет нашли на чердаке дома фон Штауфенов на Шпитальштрассе. Число «двадцать» (zwanzig) могло относиться к сроку, оставшемуся до окончания пресловутого договора Фауста с дьяволом. Высказывалось предположение, что Фауст сделал эту надпись своей рукой в 1537 году, когда до срока оставалось четыре года{420}.

Как ни заманчиво такое предположение, оно основано на двух фактах, едва ли похожих на правду: что Фауст подписал договор с дьяволом и что он умер в 1541 году. К тому же надпись выполнена неразборчивым почерком, и для того, чтобы её разобрать, требуется немалое воображение. Всё же, учитывая возможный визит Фауста в город в конце 1530-х годов, нельзя сбрасывать со счетов его контакты с приехавшим из Базеля учёным.

Насколько можно знать, Николаи учился не в Базеле, а в университете Фрейбурга. Его имя стояло в одном списке с именем Эразма, в 1533 году занимавшего должность профессора богословия – и вместе с неким человеком по имени Wernherus Wyga de Zymern, которого идентифицировали как пресвитера епархии из Констанца. Благодаря второму браку отца Антоний фон Штауфен состоял с фон Циммернами в родственных отношениях. Антоний, которого зачислили в университет в 1534 году, и Николаи, поступивший в 1533 году, учились во Фрейбурге вместе с другим родственником Фробена – Готфридом фон Циммерном (поступившим в 1535 году). Должность ректора занимал тогда Вильгельм Вернер фон Циммерн. Теперь, проследив дружеские и родственные связи между семействами фон Штауфен и фон Циммерн, мы вправе предположить, что Фробен фон Циммерн получил информацию для своей «Хроники», или от Антония, или от кого-то из родственников.

В тот период, когда Антоний мог пригласить Фауста приехать в город, он был ещё очень молод, но после смерти отца (он умер в 1523 году) Антоний и его брат Ганс (1523–1545) стали наследниками, взяв на себя ответственность за семейную собственность. По неизвестной причине Фауста не пригласили остановиться у Антония в его замке. Постоялый двор, на котором предположительно остановился Фауст, ведёт историю с 1407 года и в 1536 году был достаточно старым, чтобы принять гостя с такой известностью. Но события развивались не по плану. Если верить одной из местных легенд, Фауст умер при взрыве, случившемся вскоре после его прибытия, а от мага не осталось ничего, кроме отпечатка на полу в ратуше – так называемого «дьявольского следа». Точно неизвестно, достиг ли он успеха в производстве золота. Судя по всему, нет: в 1549 году Антоний был вынужден продать недвижимость для оплаты скопившихся долгов{421}.

Разумеется, жители Штауфена твёрдо верят, что Фауст умер в их городе. На углу рыночной площади под изображением застывшего в прыжке льва расположена гостиница Zum Lwen. По местным преданиям, именно здесь почти 500 лет назад при загадочных обстоятельствах умер некий доктор Фауст. По традиции Фауст остановился в комнате номер 5, а умер в так называемой Fauststube, где, как считают, находилась его лаборатория. Это уютная комната, на три четверти обшитая деревянными панелями в псевдоготическом стиле начала XX века – недорогой подделкой под Средневековье. На обшивке висят шесть картин, изображающих сцены жизни и смерти доктора Фауста. Картины снабжены подписями. Снаружи гостиницу, выкрашенную в цвет розового лобстера, украшает большая фреска. Над готическим текстом, описывающим ужасную смерть Фауста, видна фигура человека, упавшего на колени. К фигуре тянет руки-крылья отвратительного вида дьявол; ещё один бес крепко держит мага за шею{422}.

Споры о дьяволе

Однако Фауст ещё не окончательно мёртв. В «народной книге» последние часы Фауста описаны с особым смаком. Фауст устраивает ещё один пир. Вначале он щедро наливает гостям вино, а затем объявляет, что «может рассказать немало удивительного». Фауст с воодушевлением произносит длинную речь, в которой признаётся, что за все свои успехи обещал душу и тело дьяволу, и что в этот «тягостный день заканчивается полный 24-летний срок договора», и что, когда настанет ночь, песочные часы его жизни будут пусты{423}.

Именно такое признание инквизитор мог выдавить из Фауста, подвешенного на дыбу. Если верить «народной книге», Фауст пригласил друзей не только чтобы попрощаться, но и желая предостеречь от такого же пагубного выбора. Фауст даже произнёс трогательную проповедь о том, что Господь всегда был рядом с ним, а он сам много раз приходил в церковь. Он закончил речь уже знакомыми нам словами о том, чтобы ночью гости не пугались странных звуков, и просил похоронить его по христианскому обряду: «Желаю вам спокойной ночи, которая для меня будет страшной и ужасной»{424}. Прекрасная, трогательная, но крайне фальшивая речь. В ней отчётливо слышно эхо слов, сказанных Гастом и меланхтоновским «дворянином из Регенсбурга».

Ошарашенные гости призывали мага покаяться, на что Фауст возразил, сказав, что его грехи, как и грехи Каина, слишком велики для прощения. Кроме того, он подписал договоры, скрепив сделку собственной кровью. Молясь и проливая слёзы, гости вышли из комнаты.

Фауст спокойно ждал, думая о прожитой жизни. Лёжа в постелях, его друзья не спали, с напряжением ожидая, чем дело кончится. С неумолимым тиканьем часов их напряжение несколько улеглось, когда между двенадцатью и часом ночи вдруг «неистовый ветер охватил дом со всех сторон». Вскочив с постелей, студенты, друзья Фауста, принялись успокаивать друг друга, не отваживаясь ничего предпринимать. В это же время хозяин, опасавшийся, что дом вот-вот рухнет, сбежал из своего дома в другой. Буря, шумевшая вокруг, продолжалась: «Они услышали страшное шипение и свист, будто дом был полон змей, гадюк и других вредоносных гадов. Тут дверь в комнату доктора Фауста распахнулась, и стал он кричать о помощи, но только вполголоса, и вскоре уж больше не стало его слышно»{425}. Утром, набравшись смелости, студенты вошли в комнату, где прошлым вечером находился Фауст. По описанию P.F., вся комната была забрызгана кровью. К стенам прилипли капли мозга, в одном углу валялись глаза, в другом – выбитые зубы. «Чудовищно вывернутое тело, на которое было страшно смотреть», нашли за домом на навозной куче{426}.

Сегодня едва ли найдётся много людей, которые действительно верят, что дьявол забил Фауста до смерти. Вероятно, по этой причине возникло несколько других версий. В 1930 году тайну попытался раскрыть Гарольд Мик, изучивший варианты естественной смерти Фауста, которая могла наступить в результате эпидемии, атеросклероза, почечной болезни и сифилиса, и ряд возможных причин его насильственной смерти – убийство, случайный взрыв и самоубийство (отравление стрихнином). Мик пришёл к выводу, что необычайно бурные вспышки, отмечавшиеся в конце карьеры Фауста, могли быть вызваны поражением мозга из-за сифилиса – и он мог покончить с собой, приняв смертельную дозу стрихнина. Диагноз Мика впечатляет красками. Последствия сифилиса объясняют некоторые особенности поведения мага, а действие стрихнина вполне могло стать причиной неестественного положения его мёртвого тела. Вывод о самоубийстве также объясняет отсутствие могилы. Относительно недавно, но не столь убедительно выступил Томас Вебер, предположивший, что Фауста задушили и ограбили – притом, что нет никаких свидетельств ограбления. Впрочем, хотя все эти версии возможны, существует куда более простое и убедительное объяснение.

Поскольку нам очень трудно доверять информации о поведении Фауста и состоянии его тела после смерти, все эти факторы не могут служить основой для выводов Мика. Реально никакого договора с дьяволом не существовало; дьявол не мог потребовать своей доли, и Фаусту не был нужен стрихнин. Его преклонный возраст был достаточным основанием для смерти. В «Циммерской хронике» говорится, что Фауст умер «глубоким стариком»{427}. На момент предполагаемой смерти Фаусту было около 70 лет, и он жил во времена, когда медицины в современном понимании ещё не существовало. Репутация Фауста служила вполне достаточным основанием отсутствия могилы.

В окружающем мире хватало событий, затмевавших жизнь и смерть этого чародея. Если набожный человек вроде Тритемия мог с такой лёгкостью заработать репутацию нечестивца, то кем, как не агентом Сатаны, должны были считать Фауста, всегда действовавшего вне институтов церкви? Смерть Фауста довершила превращение чародея эпохи Возрождения в чудовище времён Реформации.

В то время в германской литературе шла бурная дискуссия о религиозном возмездии, в центре которой стояла фигура дьявола – так называемая Teufelspolemik. Пока Меланхтон злорадствовал по поводу обстоятельств смерти Фауста, противники Реформации готовили ту же участь самим реформаторам. К примеру, Франческо Гуаццо писал следующее: «Доподлинно известно, что когда Лютер скончался в Эйслебене, на его похороны собирались демоны, оставившие тех, кто был одержим»{428}. Гуаццо высказывался даже более определённо: «В 1566 году, воспользовавшись одержимостью женщины по имени Лаон, из её уст над кальвинистами вовсю смеялся демон, кричавший, что ничего не боится потому, что они его друзья и союзники»{429}. В эпоху, когда католики и протестанты изображали друг друга и общих противников, например анабаптистов, приспешниками дьявола, такие люди, как Фауст, действовавшие на грани ереси и находившиеся вне церкви, были мишенью для аналогичных обвинений. Опасность, угрожавшая Фаусту, выглядит ещё серьёзнее в свете отношения церкви того времени к алхимии и астрологии. По свидетельству Вира, писавшего о «чародеях с дурной репутацией», Фауста считали одним из тех, кто говорил о существовании особого колдовского мира, тем самым противопоставляя себя всем остальным.

При всей очевидно пропагандистской направленности историй о Фаусте создаётся впечатление, что дьявол и впрямь унёс его в ад. Могилы Фауста не существует, ему не поставили надгробия и не составили эпитафии. Ндруги уничтожили правду о последних минутах его жизни. Точно неизвестно, где, когда и при каких обстоятельствах он умер. Вот уже 500 лет Фауст живёт в легендарном образе величайшего и самого одиозного из чародеев эпохи Возрождения. Пожалуй, сегодня мы можем составить более точное представление о Фаусте, выделив правду из историй, долгие годы сопровождавших память об этом человеке.

Эпилог: Жизнь, достойная осуждения?

Хотя Фауст обрёл прижизненную известность в качестве чёрного мага, это несопоставимо с репутацией, которой он удостоился после смерти. Фауст считал себя князем некромантов, вторым по части магии и равным Иисусу, философом, достойным Платона и Аристотеля, способным предсказывать будущее лучше всех астрологов своего времени, и вполне очевидно, что он заявлял об этом своим слушателям. После смерти он превратился в чёрнейшего из чёрных магов.

Дьявольский образ Фауста возник в «Застольных речах» Лютера и его окружении, был подхвачен «Эрфуртской хроникой» (Рейхман – Вамбах, ок. 1570–1580), получил аргументацию стараниями Кристофа Росхирта (ок. 1570–1575), усилился благодаря «Вольфенбюттельской рукописи» (ок. 1580), затем был исправлен Лерхеймером (1585), зафиксирован в книге Шписа (1587), перенесён на английскую почву анонимным автором P.F. (1592) и дополнен Видманом (1599). Хотя Марло значительно дополнил образ Фауста, его основы были вытесаны из камня. Его гениальное произведение, созданное ещё в XVI веке, проникнуто энергией и жадным любопытством эпохи Возрождения, страхом и религиозным пылом Реформации и экспансионизмом времён правления королевы Елизаветы. Но при всей народности и литературных изысках созданного образа пьеса Марло была, по сути, той же охотой на ведьм, хотя и в отношении уже умершего человека.

Попытка отыскать реального Фауста, скрытого за мифом, была слишком запоздалой. Многие исследователи двинулись по бесконечной колее литературной критики, углубившись в споры о том, сколько Фаустов могло поместиться на кончике гётевского пера, и совершенно забыли о документальных источниках XVI века. Достойно сожаления, что немногие из писателей, обративших взор к исторической фигуре Фауста, часто подходили к вопросу некритически и молчаливо присоединялись к убийственной оценке, впервые выраженной у Тритемия.

Основываясь на всём, что было обнаружено в ходе данного исследования, мы можем утверждать, что, по всей вероятности, Фауст родился 23 апреля 1466 года в Гельмштадте или Гейдельберге, что с 1483 по 1487 год он учился в университете Гейдельберга, где преподавал ещё два положенных года, после чего выбрал карьеру странствующего учёного, посвятив себя великим наукам своего времени – астрологии, алхимии и магии, и также что в 1538 году он умер в окрестностях Штауфена. Остаётся лишь добавить, что имя Фауста до сих пор не отмыто от чернил, вылитых на него усилиями бесчестных и злопамятных клеветников.

Он не был никаким Иоганном Фаустом или Фаустусом. Его настоящее имя вписывали в документы Гейдельбергского университета всякий раз по-разному: Георгий Гельмштет, Jorio de Helmstat, Jeorius de Helmstat, Georio de Helmstadt и Jeorius Halmstadt. Впоследствии он взял в качестве псевдонима звучное имя Георгий Сабеллико Фауст-младший. В эпоху Возрождения псевдоним служил кодом, связывавшим его сразу с двумя известными гуманистами того времени: Марком Антонием Сабеллико и Публием Фаустом Андрелином. Позднее псевдоним сократили до простого имени доктор Фауст.

Он жил случайными заработками. Иногда ему улыбалась удача, иногда нет, но почти никогда Фауст не жил спокойной жизнью и не имел официальной должности. Дошедшие до нас факты из жизни Фауста доказывают, что он много путешествовал и побывал не только во многих городах Германии, но и в других странах, что он оказывал услуги именитым клиентам – и что церковники не жаловали его почётом. Не похоже, чтобы он когда-либо пытался вызывать духа по имени Мефистофель, и почти совершенно доказано, что он не подписывал договор с дьяволом и не считал возможным подписать такой договор с дьяволом или с каким-либо духом. Не подлежит сомнению, что Фауст имел более солидную репутацию, чем следует из разрозненных исторических документов. О Фаусте время от времени упоминали такие влиятельные люди, как Тритемий (он был вхож к императору), а также Лютер и его сподвижник Меланхтон. Хотя Фауст был по всем приметам склонен к хвастовству, он преуспел в этом не больше, чем его оппоненты. В наши дни серьёзным не выглядит ни одно из брошенных Фаусту обвинений.

Как обычно, история служит нам хорошим уроком, и XVI век не является исключением. Мы видим, что одна война порождает другую до тех пор, пока противники не растрачивают все имеющиеся ресурсы, духовные и материальные. Мы видим, что вера, не смягчаемая состраданием, порождает раздоры. Мы видим, что магия и наука оказываются частью единого проекта, цель которого – объяснение и предсказание капризов судьбы и в конечном счёте постижение устройства Вселенной. Мы также видим, что в эпоху Фауста магия находилась в фокусе главных научных и общественных процессов того времени. В поисках Фауста мы изучили малоизвестные события эпохи Возрождения и приоткрыли некоторые тайны того периода.