Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни Габриэл Мэри
Женни очень любила мать и, возможно, боялась, что обидит ее своим отъездом из Трира. Она пишет Карлу сердитое письмо о положении женщин в обществе, защищает их от мужчин и даже от той идеологии, которую сама исповедует вместе со своим мужем. В кругу Женни права обсуждаются бесконечно – но это всегда права мужчин. Равные права для женщин, которые защищали романтики, по-видимому, станут борьбой завтрашнего дня. В своем обвинительном заключении Женни вспоминает также и о своем разочаровании по поводу изгнания из Франции и о том, что их положение в Брюсселе ненадежно. Находясь на родине, Женни защищает и ее – хотя они с Карлом вместе всегда только осуждали Германию.
«Что касается меня, то мне очень хорошо в маленькой Германии! Не правда ли, чтобы сказать это вам, архинемцеедам, нужно иметь много смелости… Живется здесь, в этой грешной земле, совсем не плохо. Во всяком случае, я теперь познакомилась с мелкими и мелочными отношениями и в прекрасной Франции, и в Бельгии. Пусть здесь люди мелки, ничтожно мелки, вся их жизнь как бы в миниатюре, но там герои тоже не гиганты, и жизнь отдельной личности не сулит ничего грандиозного. У мужчин, может быть, дела обстоят иначе, а для женщины, призванной растить детей, шить, стряпать, штопать, для нее и жалкая Германия хороша» {3} [30].
Не было никаких сомнений, что Женни вернется в Брюссель, однако она действительно верила, что именно в Германии могла бы полноценно реализовать себя как женщина, мать и жена. Напротив, когда годы спустя у Маркса появилась возможность вернуться в Берлин, Женни была категорически против даже самой идеи. В любом случае, ее письма отражают разочарование, которое она испытывала, будучи вынужденной выбирать между долгом дочери и обязанностью жены. Однако обстоятельства пресекли любые споры по этому поводу. Когда она писала Карлу в августе, она была на восьмом месяце беременности. Если она хотела родить ребенка в Брюсселе, ей следовало немедленно уезжать из Трира. Друзья Карла предложили ей сопровождать ее в этой поездке, передавая, словно драгоценный груз, от эскорта к эскорту во время пересадок на железной дороге и остановок в гостиницах на пути через леса и поля Западной Пруссии. Ее главной задачей, по ее собственным словам, было «останавливаться по возможности чаще, потому что поспешность могла бы иметь самые неприятные последствия». Она попросила Карла встретить ее, Ленхен и Женнихен примерно через 50 миль после пересечения границы Бельгии, в Льеже, и проводить их в Брюссель {4}. Путешественницы добрались до дома на рю де Альянс за две недели до того, как 26 сентября Женни Маркс родила вторую дочь. Девочку назвали Лаурой, в честь сестры Женни, умершей в младенчестве {5}.
Перед самыми родами Женни сильно переживала, как бы волнения не отразились на работе Карла. Она писала: «Лишь бы только большая катастрофа не разразилась в то самое время, когда ты заканчиваешь свою книгу, опубликования которой я так жду». Они договорились, что Женни будет рожать на верхнем этаже, а со временем дети перейдут вниз, на первый, таким образом, Карл мог спокойно работать, занимая кабинет на втором этаже, который она в шутку называла их огромным, но неотапливаемым салоном {6}. Существовало несколько причин, по которым Женни хотела поскорее увидеть книгу (между собой они называл ее просто «Политэкономия») напечатанной – помимо давно расточаемых авансом похвал, она должна была помочь мужу Женни обострить политическую дискуссию и тем самым ускорить политические реформы. Но самым, пожалуй, насущным поводом желать выхода этой книги было финансовое положение семьи: у них с Карлом не было иного источника доходов, и хотя их друзья были щедры до сих пор, семейная пара не могла (или не хотела) рассчитывать только на их доброту.
Всю свою жизнь Маркс был очень большим лицемером в отношении собственной работы. В ответ на вопрос, когда будет закончена работа, он обычно отвечал, что ему осталась неделя или две на окончательную отделку текста, или утверждал, что вычитывает последнюю корректуру, или сетовал на то, что столкнулся с финансовыми или личными трудностями, которые его немного задержали, но теперь он уже вернулся в нормальное рабочее русло и близок к завершению работы… На самом деле чаще всего он был очень далек от этого завершения. Новые идеи кипели в его мозгу, сталкиваясь с уже записанными на бумаге и порождая выводы, которые он считал неожиданными и необычайно важными. Как же он мог приказать своему мозгу остановиться, чтобы он мог сесть писать? Представьте, сколько бы было упущено, если бы он сделал это. В связи с этим, надо полагать, он просто не говорил Женни, что его книга очень далека от завершения и находится, скорее, в фазе концептуальной разработки – то есть в его голове. За годы совместной жизни Женни узнает, что для ее мужа подписание контракта на тщательно лелеемые и востребованные книги на самом деле было самым мучительным. Она буквально воочию увидит, как психические мучения превращаются в мучения физические: на нервной почве Маркс будет страдать страшнейшим фурункулезом. Но все это будет намного позже. В 1845 году Женни все еще верит, что работа будет выполнена в установленный срок и что они могут положиться на доход, который принесет книга.
На самом деле Маркс действительно писал, только не о политической экономии. Приблизительно в то самое время, когда по дому разнесся первый крик его второй дочери Лауры, Маркс – совместно с Энгельсом – начинает писать «Немецкую идеологию». Фактически он начал эту работу еще весной, в «Тезисах о Фейербахе», но теперь, после поездки в Англию, и Маркс, и Энгельс готовы выбросить немецкую философию на свалку, а вместе с ними и немецкий социализм – в том виде, в котором он пропагандируется в то время.
Своему обеспокоенному издателю, Карлу Леске, Маркс сказал, что книга о политэкономии невозможна, пока не будут развенчаны все устаревшие и нежизнеспособные теории, в том числе – младогегельянство {7}. Может показаться, что этого дракона Маркс уже убивал бесчисленное количество раз, но сам он думал иначе, и теперь намеревался это сделать вместе с Энгельсом.
В «Немецкой идеологии» впервые в тезисной форме высказана мысль Маркса о материальной основе истории человечества. Маркс и Энгельс утверждали – в противовес Гегелю и его последователям – что историю двигает вовсе не некая сила, отдельная от человека; история – это сам человек, материальная летопись его поступков. Думать иначе, представлять человека пассивным исполнителем роли в драме, поставленной неким Режиссером (будь то Бог или король), – означает считать его бессильным и не способным ни на что в обществе своих собратьев. Они утверждали, что жизнь, смерть, любые изменения – политические, экономические и социальные – происходят при вполне определенных обстоятельствах. В этом нет никакой мистики, и человечеству незачем искать ответы на вопросы где-то вовне себя {8}.
Решая проблему научно, то есть пытаясь найти доказательства своим тезисам в реальной жизни, Маркс и Энгельс определяют, что существование человека коренится в процессе непрерывного производства; что человек стал отличаться от животных, как только начал производить средства собственного существования {9}. (Кроме того, они объявили, там же, у Маркса в кабинете, но, разумеется, между собой, что первое разделение производительного труда произошло между мужчиной и женщиной в вопросе деторождения {10}.) Впоследствии они писали, что каждое поколение стояло на плечах предыдущего, улучшая методы развития производства и изменяя общество в соответствии с изменившимися потребностями {11}. Но на определенном этапе в этот процесс вторгаются деструктивные силы – когда машины и деньги консолидируются в руках небольшой группы людей в качестве частной собственности. Эта элита, в свою очередь, порождает свою противоположность, класс, «который должен нести все тяготы нового общества, не наслаждаясь своими преимуществами… класс, который составляет большинство членов общества и от которого исходит осознание необходимости коренных изменений, революции, т. е. коммунистическое сознание» {12}.
Маркс и Энгельс приходят к выводу, что все революционные изменения в истории были результатом столкновения между теми, кто контролировал производство, и народными массами, которые под этим контролем находились {13}. Предвосхищая будущее утверждение Маркса, что образование и знания станут предпосылками революции, они предположили, что реальные и устойчивые изменения не произойдут в результате одиночных действий или одного насилия: простое силовое устранение правящей элиты не устранит «универсальных истин», которые эта элита исповедовала: останутся прежними законы, искусство, государственные и культовые институты. Идеи господствующего класса в каждую эпоху являются господствующими для всего общества, т. е. класс, управляющий материально, управляет и интеллектуально, идеологически и морально. Класс, который имеет в своем распоряжении средства материального производства, управляет и средствами духовными, а те, кто такими средствами не располагают, просто подчиняются этому порядку {14}.
Таким образом, чтобы достичь точки, в которой возможна и реальна революция, массы должны сначала осознать, что система, при которой они живут, неважно, земной или божественной она считается, полностью создана правящим классом, чья цель – сохранить свою власть.
Во-вторых, массы должны создать интеллектуальный фундамент, на котором будет строиться новое общество, отличное от того, которое они хотят заменить.
Два друга работали над «Немецкой идеологией» с конца сентября 1845 года по август 1846-го. Работа уложилась в два тома, в ней было более пятисот страниц. Как и в их первом совместном труде «Святом семействе», основная часть книги была посвящена насмешкам над конкретными личностями в радикальных кругах Германии. Годы спустя Ленхен вспоминала, как Маркс и Энгельс будили весь дом своим хохотом во время работы. Те ночи веселья на деле стали единственной компенсацией, которую они получили от книги {15}. Они сами и их друзья в Германии пытались заинтересовать восемь издателей – но безуспешно. В конце концов, по словам самого Маркса, «рукопись отдали на уничтожение мышам, тем более что свою цель она выполнила: мы все для себя прояснили в самых насущных вопросах» {16}.
Осенью 1845 года, вскоре после рождения Лауры, в семье Маркса началась паника после получения новости, что Пруссия пытается добиться выдворения Маркса из Бельгии. Численность немецких беженцев в Брюсселе росла, среди них наверняка находились и шпионы прусского правительства. Прямых провокаций против Маркса не было, пока все шло на уровне политического давления; возможно, осведомители сообщили, что его дом является своеобразным центром радикально настроенных изгнанников, и Пруссия хотела убрать его подальше от своих границ. Маркс пытался блефовать, ища выход из сложившегося положения. Он запросил магистрат Трира о выдаче ему документов и разрешения эмигрировать в Америку. Если бы документы ему выдали, это означало бы, что он больше не является прусским подданным и вероятнее всего не интересует прусские власти. Нет никаких признаков того, что Маркс на самом деле когда-либо собирался переехать в Америку, скорее всего, это была просто уловка, чтобы отвлечь внимание прусских властей. В любом случае его план провалился: разрешение на выезд было дано, однако давление продолжалось. В декабре 1845 года, чтобы оградить себя от дальнейшего вмешательства Пруссии, Маркс отказался от прусского гражданства {17}. Несмотря на официальный отказ от гражданства, это означало просто административные изменения в его статусе, так как он в любом случае не мог въехать в Пруссию без того, чтобы быть арестованным на границе.
Однако сознание того, что он больше не связан с государством, которое считал нелегитимным, освобождало его. В начале 1846 года Маркс, Энгельс и Филипп Жиго, молодой бельгийский библиотекарь, приступили к созданию коммунистического корреспондентского комитета, организации, чьей целью было объединение пролетариата всех стран, слом границ между рабочими и социалистами государств Европы и подготовка к активным действиям, которые «могут начаться в любой момент» {18}. Листовки и прокламации можно было писать без оглядки на цензоров, единственную опасность представляли не особенно систематические обыски и досмотры почты, которые ввели европейские монархи, чтобы контролировать проникновение в страну политического «динамита» {19}.
Членов в организации было совсем мало, соответственно, невелики были и объемы корреспонденции, но это была первая международная организация, которую Маркс попытался создать – и первое проклюнувшееся семя целого политического движения его имени. Женни взяла на себя обязанности секретаря, переписывая неразборчивый почерк Маркса (всю жизнь его почерк понимали только Женни, Энгельс и дочери). Энгельс продолжал работать вместе с ним над книгой, все трое участвовали в работе Комитета. Вскоре в доме номер 5 по рю де Альянс закипела круглосуточная деятельность, хотя его обитатели всячески старались делать вид, что живут совершенно спокойно и тихо – чтобы не привлекать внимания бельгийских чиновников. Маркс вспоминал, что ему в то время удавалось спать всего четыре часа в сутки, и то уже под утро {20}. Жена Джорджа Джулиана Гарди в письме из Англии предположила, что Женни основала «Анти-3 или 4 часа утра-Комитет», запрещавший революционную деятельность в утренние часы – чтобы сохранить семью {21}. Это было бы хорошей идеей, поскольку нервы у всех были на пределе, Маркс с Энгельсом начали ссориться, а усугубилось это тем, что в марте Женни пришлось вернуться в Трир, к заболевшей матери. Маркс «работал» над двумя книгами, занимался новой политической организацией, которую пополняли все новые члены – из беженцев, чье количество также возрастало, – а еще на него оставили двух маленьких детей, старшей не было и трех лет. Нет сомнений, что о них заботилась Ленхен, но вот о самом Марксе позаботиться было некому. В отсутствие Женни Комитет запланировал на 30 марта собрание, на котором должен был выступать портной по имени Вильгельм Вейтлинг. Вейтлинг, внебрачный сын немецкой прачки и французского офицера, был среди социалистов и коммунистов фигурой легендарной; у него было много сторонников и последователей в рабочей среде и из числа образованных людей среднего класса. Он основал отделение Союза справедливых в Париже и был автором подпольно изданной книги «Человечество, каково оно есть и каким оно должно быть». Раньше Маркс сравнивал его с Прудоном, говоря, что Вейтлинг отличается в лучшую сторону; однако по мере того, как пропагандистская деятельность Вейтлинга продолжалась, тон его высказываний становился все более безнадежным, а идеи – все более утопичными. Многие объясняют эти изменения тем, что некоторое время он провел в тюрьме, в Пруссии и Швейцарии. Вейтлинг был приговорен к заключению за свою книгу «Евангелие бедного грешника», в которой Христос, как и сам Вейтлинг, был представлен коммунистом, внебрачным сыном бедной девушки. Говорили, что Вейтлинг начал считать себя мессией {22}.
По словам Энгельса, он «предлагал рецепт построения рая на земле, который лежал у него в кармане… и был одержим идеей, что у него этот рецепт хотят украсть…» {23}. Среди его предложений – создание армии из 40 тысяч грешников, которых он поведет на битву с правящим классом {24}.
Маркс тепло приветствовал Вейтлинга по приезде в Брюссель в феврале (Энгельс описал этот прием как акт «почти сверхчеловеческого терпения» {25}). Йозеф Вейдемейер рассказывает, что всю ночь продолжалась карточная игра с участием Маркса, Вейтлинга, Эдгара фон Вестфалена и самого Вейдемейера, а наутро к ним присоединилась Женни, и все отправились гулять. Это происходило «самым приятным образом, какой только можно представить. Рано утром мы пошли в кафе, затем сели на поезд и отправились в Виллеворде, соседнюю деревушку, где у нас был ланч. Мы дурачились и хохотали, а вернулись последним поездом» {26}.
Но после того как Женни уехала в Трир и члены Комитета приступили к работе, идиллия закончилась. Сидящие вокруг небольшого зеленого стола в гостиной мужчины начали обсуждать политику. Русский Анненков, очарованный политическим театром того времени, но не имевший никаких внятных соображений, был в то время в Брюсселе и ярко описал заседание, в ходе которого лидеру немецкого коммунизма прошлого противостоял лидер немецкого коммунизма будущего. По словам Анненкова, Вейтлинг не был похож на сумасшедшего революционера. В свои 38 он был на 10 лет старше Маркса, русоволосый, красивый, в элегантном сюртуке, с аккуратной, «кокетливо подстриженной бородкой». У него был вид добропорядочного бизнесмена. Маркс, напротив, имел довольно дикую внешность, неуклюж в движениях, но зато совершенно уверен в себе.
«У него был вид человека, имеющего власть и право на уважение, независимо от того, как он выглядел и что делал… Его поведение бросало вызов общепринятым правилам… оно было достойным, но несколько презрительным и вызывающим…»
Анненков описывает голос Маркса – резкий и металлический; он говорит отрывисто и повелительно, словно никакие возражения и разногласия (если кто-то на них осмелится) непозволительны в его присутствии.
Энгельс открыл собрание, приветствуя коллег, и сказал о том, что оно необходимо, если те, кто стремится изменить положение рабочих, хотят найти согласие между собой. В своих мемуарах Анненков описывает, как львиная голова Маркса склонилась над бумагами, в руке у него карадаш, и он что-то быстро пишет, пока Энгельс говорит. Однако Маркс не умеет долго сидеть молча. Он требует от Вейтлинга, которого тут же и обвиняет в том, что он наделал «столько шума в Германии своими проповедями», чтобы тот объяснил свою позицию.
Вейтлинг начал туманно и расплывчато рассуждать о бедственном положении рабочих и необходимости их сплочения под знаменами коммунизма и демократии, но Маркс сердито прервал его. Он сказал, что вселять фантастические надежды части рабочих – нечестность и лицемерие, которые присущи тем, «у кого спереди – облик вдохновенного пророка, а сзади – голая задница». Для рабочих недостаточно знать, что они несчастны – они должны понять, почему они несчастны. Разжигать недовольство, не предлагая четкого плана или доктрины, – значит обречь революционное движение на провал. Вейтлинг пытался защищаться, но Маркс в гневе ударил кулаком по столу так, что едва не свалил лампу, и закричал: «Невежество еще никогда никому не помогало!» Все разошлись, а Маркс продолжал сердито мерить шагами комнату {27}. (Еще один современник описывал Маркса как человека, который «способен использовать тяжелую артиллерию для того, чтобы разбить окно» {28}.) В течение последующих дней он набросился на другого члена группы, немецкого журналиста Германа Криге, которого пригвоздил к позорному столбу за сентиментальность и утопические идейки, обвинив в том, что тот в своей статье использовал слово «любовь» 35 раз! {29} Затем он напечатал памфлеты, в которых нападал на французских и немецких «робких социалистов», которых считал недостаточно «научными»: «Они не могут, или не хотят, обсуждать способы, которыми можно реально облегчить положение рабочих и реально бороться с несправедливостью в реальном мире» {30}. Разум Маркса был навеки заклеймен тем, что он видел в промышленной Англии, – и потому он не желал терпеливо мириться с мужчинами, которые поворачивались спиной к ужасающей действительности в угоду абстрактным теориям. Нет времени на пустую болтовню, революция неизбежна – считал Маркс.
Для Маркса последним доказательством грядущего возмущения стали события в Польше, где в феврале восстали крестьяне Галиции. Восстание докатилось до Кракова, где было объявлено о свершившейся польской революции и отмене крепостного права, однако через 10 дней восстание было подавлено, потому что восставшие не имели четкого плана действий и не были организованы. Именно на этом и настаивает Маркс: устойчивая и успешная революция невозможна без четкого понимания исторических событий, которые привели людей к нынешнему состоянию, и без плана действий, которые нужно предпринять после того, как падет старая система {31}.
Восстание в Галиции стало напоминанием о том, что Европу разъедала раковая опухоль. Его отголоски ощущались повсюду, в любой столице любого государства, где правители угнетали свой народ, где из-за нехватки продовольствия и финансовых кризисов начинались массовые увольнения рабочих и разорение крестьян, где правительству начинало не хватать денег.
Понимая, что соратники должны для начала быть в курсе происходящего в других странах, Маркс – без особого успеха – пытался привлечь к работе комитета писателей, журналистов и публицистов. Пока что на его призыв откликнулась лишь горстка людей в Германии и сторонники Гарни в Англии; он снова столкнулся с тем, как тяжело сотрудничать с французами. В мае Маркс, Энгельс и Гиго написали письмо Прудону; Маркс довольно смиренно просил его стать представителем Комитета во Франции, потому что, по его словам, никто не был бы больше пригоден для этой работы {32}. Но до Прудона, вероятно, дошли слухи о последней вспышке Маркса, направленной против социалистов, особенно против сторонников Вейтлинга в Париже. Он ответил, что сильно опасается, как бы Маркс не превратился в лидера «новых непримиримых».
«Давайте не будем изображать из себя апостолов новой религии… даже если эта религия абсолютно логична и правильна».
Если Маркс гарантирует свободный и откровенный обмен мнениями, Прудон согласен присоединиться к организации, «в противном случае – нет!» {33}.
В отсутствие Женни у Маркса не было иных проблем, кроме Комитета, однако у него возникла некоторая напряженность в отношениях с Энгельсом. Мэри Бернс жила с Энгельсом уже полгода, и хотя два семейства практически жили одним домом, Маркс и Женни никогда не выказывали особо теплых чувств к сожительнице Энгельса. Некоторые биографы полагают, что Женни не нравилось то, что Фридрих и Мэри не были женаты, но это вряд ли соответствует действительности: Мозес Гесс тоже не был женат на своей сожительнице (хотя многие хроникеры ошибочно называют Сибиллу женой Гесса), однако Маркс и Женни всегда спокойно воспринимали факты подобного сожительства во время пребывания в Париже.
Другие намекают на то, что Женни чувствовала себя выше по социальному статусу – однако на протяжении всей жизни разные люди отмечали, что Женни были чужды классовые и сословные предрассудки. Вероятнее всего, любовница Энгельса просто по-человечески не нравилась Марксу и Женни. Культурная пропасть между 23-летней ирландкой, дочерью фабричного рабочего, и 32-летней дочерью прусского аристократа была огромной. В марте в письме Марксу из Трира Женни говорит о «радикальных переменах», произошедших в доме Энгельса из-за Мэри, и о том, что она даже рада быть вдали от Брюсселя, потому что она, словно «амбициозная леди Макбет», слишком критично относится к отношениям Энгельса и Мэри. Она сетует, что Энгельс мог бы найти себе другую женщину. «На свете есть много прекрасных, обаятельных, работящих и умных женщин… которые только и ждут такого мужчину, способного освободить их и обеспечить».
Что бы там ни происходило на самом деле, вскоре после этого Мэри вернулась в Англию {34}.
Один за другим вспыхивали в маленькой брюссельской коммуне и другие конфликты; доброжелательность первых месяцев сходила на нет. Гесс заявил Марксу, что не желает иметь ничего общего с его «партией» из-за того, как Маркс обошелся с Вейтлингом (позднее он обвинит Маркса в том, что тот хочет полного соответствия окружающих его запросам) {35}. Но никто в этом тесном кругу не был подавлен больше, чем сам Маркс. В марте издатель его так и не написанной книги объявил, что Маркс может искать себе другое издательство, а когда найдет – пусть вернет аванс в 1,5 тысячи франков {36}. (Маркс снова ничего не сказал об этом Женни, потому что в это же время она пишет ему, как ждут выхода его книги в Германии {37}.) Даже Энгельс оказался неожиданно стесненным в средствах – он пишет своему названому брату, что у него осталось 150 франков, вырученных под заклад вещей, и ему срочно требуется столько же, чтобы выкупить их {38}. Маркс пишет Вейдемейеру, который вернулся в Германию и пытается опубликовать там «Немецкую идеологию», что попал в очень затруднительное положение.
«Для того чтобы свести концы с концами, я в последнее время заложил последнее золото и серебро и даже большую часть белья». Но хуже всего то, что Марксы вынуждены съехать из дома на рю де Альянс, поскольку истек срок годовой аренды, а на ее продление у них нет денег. Они вынуждены вернуться в Буа-Соваж, там же селится и Энгельс. Маркс описывает общий финансовый крах среди своих друзей: «Как вы можете убедиться, мы в мизере со всех сторон. На данный момент я в полном недоумении, что делать дальше» {39}.
Однако ни одно из этих несчастий не заставило Маркса отклониться от радикального пути, который он избрал. Так будет всегда. В любом случае, их с Женни ситуация была тяжелой – но не критичной. Можно было найти деньги – например, заняв их у бизнесменов в Кельне (хотя по политическим соображениям Маркс предпочитал этого не делать). Что касается его друзей, таких как отдалившийся от Маркса Гесс, то на смену старым пришли новые. В апреле 1846 года на горизонте появляется один из таких персонажей. Невысокий коренастый человек 37 лет, о котором Энгельс говорит, что он «был похож на немецкого крестьянина в одежде провинциального буржуа», постучал в дверь Маркса. Его звали Вильгельм Вольф. Он был приговорен к тюремному заключению за нарушение закона о прессе, однако бежал прежде, чем его успели препроводить в Силезскую крепость. За ним, получившим в ближнем кругу Маркса прозвище «Люпус» (Волк), появляется немецкий журналист Фердинанд Вольф («Красный Волк»), затем немецкий поэт Георг Веерт, бельгийский юрист и журналист Люсьен Жоттран, бельгийский юрист Виктор Тедеско {40} и довольно пожилой польский историк и революционер Йоахим Лелевель (Женни тепло вспоминает, что он носил синюю блузу простого рабочего во время их посиделок в брюссельских кафе) {41}. От Маркса отвернулись многие из его знакомых социалистов, но крепнущая репутация его окружения привлекает все новых действующих лиц.
В августе Энгельс вызывается поехать в Париж для создания там отделения Комитета. Они надеются набрать новых членов организации в личных беседах, раз никто не отвечает на письма из Брюсселя {42}. Однако успеха он не добивается точно так же, как и Маркс в Бельгии, а в ноябре на него приходит донос в полицию: осведомители сообщают, что он агитировал на рабочих собраниях, говоря при этом, что цели коммунизма не могут быть достигнуты без «демократической революции, совершенной силовыми методами» {43}. Энгельс рассказывал Марксу, что, узнав о слежке полиции, он решил отдохнуть от политической агитации и весело провести время. Впоследствии он говорил, что от души благодарит полицию Парижа за возможность «пикантных встреч» с молодыми женщинами и «доставленное ими удовольствие» {44}. Мать Маркса, его дядя Лион Филипс и мать Женни дали Карлу и Женни достаточно денег, чтобы в декабре они смогли переехать из Буа-Соваж в маленький домик в другом пригороде Брюсселя, Икселе. Женни была на седьмом месяце беременности. Она не хотела, чтобы ее третий ребенок родился в пансионе, но у них никогда не хватило бы средств, чтобы переехать самостоятельно, а от писательских трудов Карла никаких поступлений не предвиделось {45}. Карл утверждал, что книга закончена, но ее потребовали переделать {46}. Между тем издатель Леске, по существу, умыл руки, и Маркс никак не мог найти другого издателя, который бы согласился напечатать «Политэкономию» или «Немецкую идеологию». Он устало пишет Анненкову: «Я хотел бы иметь возможность послать Вам вместе с этим письмом мою книгу о политической экономии, но до сих пор мне не удалось издать ни этой работы, ни критики германских философов и социалистов, о которой я Вам рассказывал в Брюсселе. Вы не можете себе представить, какие затруднения такое издание встречает в Германии, во-первых, со стороны полиции, во-вторых, со стороны издателей, которые сами являются заинтересованными представителями всех тех направлений, на которые я нападаю. А что касается нашей собственной партии, то она не только бедна, но, кроме того, значительная часть членов немецкой коммунистической партии сердиты на меня за то, что я выступаю против их утопий и декламаций» {47} [31].
Тем не менее в этом же письме Маркс говорит о том, что не боится быть подвергнутым остракизму немцами (или кем угодно еще). Без сомнения, Маркс скрывал досаду на Прудона с тех самых пор, как французский социалист выставил свои условия участия в политической организации Маркса, Коммунистическом исполнительном комитете; Маркса должен был унизить тон этого письма, в котором Прудон отчитывал его, словно школьника. Однако декабрьский выпад Маркса против человека, чьи труды он когда-то назвал эпохальными, спровоцировал новый виток напряженности. В последние годы, особенно в 1846 году, Маркс систематически развенчивал всех теоретиков, у которых он учился в то время, когда еще только начинал строить свою политическую систему. Прудон был последним из великих, кто еще держался, но он сам подставился под атаку Маркса в своем новом двухтомнике «Философия нищеты». Маркс получил книгу в декабре и рассказывал Анненкову, что его первое впечатление было: «очень убого». Это доказывало, что Прудон совершенно не понимал текущий исторический момент и происходящие экономические преобразования. Согласно Прудону, говорит Маркс, человек никак не может опираться на продукты деятельности людей прошлого или достижения тех, кто жил до него, потому что история есть иллюзия «в туманном царстве воображения, она парит много выше понятий времени и места… Эволюция, по Прудону и ему подобным, происходит в мистическом лоне абсолютной идеи…» {48}. Маркс часто подчеркивал, что такие абстракции бесполезны и даже опасны. Он также подвергает критике отсутствие у Прудона понимания того, что французский социалист холодно называет «экономическими категориями» – например рабства. Маркс пишет: «Прямое рабство является такой же основой нашей современной промышленности, как машины, кредит и т. д. Без рабства нет хлопка, без хлопка нет современной промышленности. Рабство придало ценность колониям, колонии создали мировую торговлю, а мировая торговля – необходимое условие крупной машинной промышленности» {49} [32].
Но на этом Маркс не останавливается. Он быстро пишет ответ – книгу «Нищета философии». Добрая сотня страниц исполнена глубокого смысла и страсти. Положения работы Прудона он использует в качестве рычага к прояснению собственных теорий истории, экономики и революции. Это первая книга Маркса, написанная им самостоятельно, и первая, в которой он сам называет себя экономистом {50}. Маркс пишет: «Таким образом, с каждым днем становится все более и более очевидным, что характер тех производственных отношений, в рамках которых совершается движение буржуазии, отличается двойственностью, а вовсе не единством и простотой; что в рамках тех же самых отношений, в которых производится богатство, производится также и нищета; что в рамках тех же самых отношений, в которых совершается развитие производительных сил, развивается также и сила, производящая угнетение; что эти отношения создают буржуазное богатство, т. е. богатство класса буржуазии, лишь при условии непрерывного уничтожения богатства отдельных членов этого класса и образования постоянно растущего пролетариата» {51} [33].
Книга Прудона была с большим энтузиазмом встречена во Франции и переведена на немецкий {52}. Маркс тем временем все никак не мог найти издателя для своего ответа Прудону. Он заплатил собственные деньги из очень ограниченных средств за тираж в 8 тысяч экземпляров, напечатанный для Парижа и Брюсселя {53}. Книга успеха не имела, однако для Маркса она стала важной вехой. Он победил последнего интеллектуального гиганта уходящей эпохи. Его борьба с социализмом и коммунизмом старого образца, с гегельянством, христианством и иудаизмом завершилась, породив на свет нечто новое: отправную точку современной политической, экономической и социальной системы, которая требовала не только теории, но и действий, которые могли бы в корне изменить общество.
Маркс говорил, что пришло время стать частью исторического революционного процесса, и именно с учетом этого он, Женни и их соратники в Брюсселе присоединились к Союзу справедливых {54}.
11. Брюссель, 1847
Подумай над «Символом веры». Я считаю, что лучше всего было бы отбросить форму катехизиса и назвать эту вещь «Коммунистическим манифестом».
Фридрих Энгельс {1} [34]
Штаб-квартира Союза справедливых находилась в Париже, однако к осени 1846 года полицейские преследования усилились, и большинство самых значимых его членов бежали из Франции. В Лондоне Союз мог действовать без помех со стороны властей, отчасти потому, что его никто не воспринимал всерьез. Поэтому центральный комитет организации переехал в английскую столицу, где в коалицию с Союзом вступили немецкие коммунисты и английские чартисты, с которыми Маркс и Энгельс встречались в прошлом году.
Маркс обратился к этим людям в начале 1846 года с призывом объединиться с его Комитетом, но это происходило в самый разгар его столкновений с бывшими товарищами, коммунистами и социалистами, и потому члены обновленного Союза не спешили связываться с такой взрывной натурой, как Маркс. Союз отклонил его предложение.
К осени тем не менее Маркс своими письмами смог убедить их, что время требует сделать выбор между расплывчатыми, утопическими мечтами об идеальном будущем – и научным коммунизмом, который стремится понять и реально удержать угнетенный класс в его современном состоянии, стать знаменем революционной борьбы пролетариата, даже если пролетариат пока и не признает его в качестве такового {2}. В феврале 1847 года кельнский часовщик по имени Йозеф Молл постучал в дверь дома Маркса в Бельгии – и попросил его присоединиться к Союзу. Затем Молл отправился в Париж, чтобы повидаться с Энгельсом. Он сообщил, что Союз просит двух молодых революционеров помочь активизировать деятельность организации. Маркс и Энгельс приняли предложение {3}.
Доказательством аргумента Маркса, что Союзу необходимо развиваться и отходить от его утопической идеологии, служил экономический и сельскохозяйственный кризис, который разразился на континенте и вызвал широкие волнения среди тех самых людей, для помощи которым и создавался Союз, но до сих пор не имел реальной возможности это сделать. Неурожай пшеницы и картофеля, случившийся в 1845 году, продолжился, и это – в совокупности с новой торговой политикой, которая выжимала мелкого производителя из бизнеса, – позволило крупным участникам рынка продавать продукты за рубеж с большой прибылью, в то время как на внутренних рынках цены на основные продукты выросли (в два раза – между 1845 и 1847 годами {4}). Количество банкротств в этот период было беспрецедентным; из-за высоких цен на продукты люди не могли позволить себе покупать другие товары, предприятия закрывались, в городах начался голод {5}. Той зимой треть миллионного населения Парижа выживало за счет благотворительности местных чиновников, католической церкви или общественных организаций. Вскоре начались голодные бунты, сопровождавшиеся забастовками рабочих, и на улицах городов вновь появились баррикады. Власти некоторых провинций пытались сдержать растущее недовольство городского населения, направляя в города изъятый у крестьян хлеб, но это только усугубило тяжелейшее положение сельского населения, не решив проблему {6}.
Один писатель провозгласил, что этот момент истории знаменует собой конец древнего сельскохозяйственного уклада, при котором судьба общества зависела от сезонного урожая. Новый мировой порядок, плохо это или хорошо, будет привязан к торговле и промышленности. Однако в 1847 году Европа и ее жители стали несчастными жертвами самого худшего, что было в обеих этих системах миропорядка {7}.
Союз справедливых был первой пролетарской организацией, к которой примкнул Маркс. В принципе он не любил организации и публичную политику. Он был писателем, публицистом, мыслителем, не обладавшим дипломатическими навыками или достаточным терпением для того, чтобы состоять в какой-либо организации (хотя на протяжении всей жизни не только участвовал в них, но и почти всегда становился их лидером). Неизвестно доподлинно, колебался ли он перед вступлением в Союз (раньше его принципом было – стать союзником, а не участником), но, возможно, Молл «поймал» его в тот момент, когда Маркс испытывал к близким людям исключительно теплые чувства: он прибыл в Бельгию сразу после рождения своего первого сына. Родившегося 3 февраля мальчика назвали Эдгаром, в честь брата Женни {8}, и из переписки Маркса и Женни того периода становится ясно, что он стал их любимцем. Женни говорила, что этот большеголовый малыш никогда не будет внешностью напоминать Адониса – но ей нравилась его дикая неукротимость, и она с гордостью описывала свое «маленькое чудовище» {9}.
Впрочем, рождение сына несло не только безмерную радость, но и возросшие финансовые проблемы. В семье теперь было трое детей и пятеро взрослых, считая Ленхен, кормилицу малыша и Эдгара фон Вестфалена. Возросли расходы на переписку с Парижем (посылка в столицу Франции стоила 6 франков {10}), а также на картофель и свиную грудинку для тех бессемейных друзей, которые привыкли столоваться у Марксов. В письмах друзьям Женни и Маркс никогда не упоминали о своих расходах, даже когда за их столом появился Вейтлинг – и это после шумной публичной ссоры с Марксом. Маркс всегда говорил, что революционное движение важнее частных обид и размолвок и что жертвовать чем-то необходимо. С помощью Энгельса Маркс пытался собрать причитавшиеся ему деньги с друзей в Париже, но, даже если бы ему это удалось, цена вопроса была не больше нескольких франков {11}. Его политэкономия доходов принести не могла: в феврале издатель официально расторг контракт с Марксом. Потенциальный источник дохода превратился в очередной долг {12}.
Жертвы были неизбежны, однако в письмах Энгельс, казалось, вовсе не обращал внимания на личные и профессиональные проблемы Маркса и выказывал еще меньше сочувствия по отношению к Женни. Энгельс все еще находился в Париже, пытаясь наладить контакты с социалистами и наиболее активной частью рабочего класса. В это время он встретил нескольких старых друзей.
У Мозеса Гесса обнаружился сифилис {13}. Бернайс, приговоренный к тюремному заключению за публикации в газете «Vorwarts!», получил серьезное увечье и скрывался в сельской местности, лишь изредка тайно появляясь в Париже {14}. А Гейне, живший в маленькой квартирке, окна которой выходили на унылый двор, ослеп на один глаз после удара {15}. Даже пресловутый гуляка Гервег, ныне отец троих детей, остепенился, по крайней мере временно {16}. Энгельс общался с ними и с несколькими членами Союза, но одновременно завел и новые знакомства (особенно среди французских дам).
В мартовском письме Марксу Энгельс пишет, что политическая ситуация становится все более напряженной.
«Полиция сейчас в очень дурном настроении. Мне кажется, не мытьем, так катаньем, но они полны решимости использовать нехватку еды, чтобы спровоцировать бунт или возникновение массовых заговоров».
Некоторые коммунисты были арестованы и предстали перед судом. Энгельс пытался убедить Маркса выбраться из скучного Брюсселя и приехать в Париж развеяться. Это предложение не имело никакого отношения к революционной деятельности; если мысли о какой-либо деятельности вообще приходили Энгельсу в голову, то только такие, какие обычно приводят к разрушению брака. Он сообщил Карлу, что деньги будут в апреле.
«До тех пор мы можем отлично поразвлечься в местных тавернах… У меня есть громадное желание пуститься с тобой вместе в грандиозный загул… Если бы у меня был доход в 5000 франков, я бы ничего не делал, только работал бы и развлекался с женщинами до тех пор, пока не рассыплюсь на куски… Если бы на свете не было француженок, на нем не стоило бы жить, но пока есть гризетки – все просто прекрасно!»
Возможно, сообразив, что на эту наживку Маркс не клюнет, он добавляет: «Тем не менее это никому не мешает обсудить важную тему или насладиться жизнью с известной долей утонченности, но это никак невозможно сделать ни с одним из моих здешних знакомцев. Ты должен приехать!» {17}
Маркс не приехал. У него не было ни денег, ни времени. Политическая обстановка в Бельгии также становилась все более напряженной. Прусское правительство уведомило бельгийские власти, что беженцы вопреки данным ими обещаниям, занимаются политической деятельностью. Немецкий книготорговец Карл Фоглер, входивший в «брюссельский кружок», – к нему Маркс обращался с просьбой помочь опубликовать «Нищету философии» – был арестован в апреле {18}. Маркс начал писать для оппозиционной эмигрантской газеты «Deutsche Brusseler Zeitung», и хотя его статьи не всегда были политическими, их все время держали под пристальным вниманием, ожидая от Маркса чего угодно. Он писал Гервегу, что прусское посольство установило слежку за редактором газеты, что давало Марксу все основания опасаться насчет таких же мер, предпринятых в отношении него {19}.
В июне члены Союза должны были собраться в Лондоне на свой первый съезд для обсуждения вопроса о реорганизации группы. Маркс сообщил Энгельсу, что не может позволить себе приехать ровно в той же степени, в какой хотел бы это сделать {20} (ему предстояло заплатить за «Нищету», выходившую в это месяце). Кроме того, у Маркса не было паспорта; и хотя он наверняка мог бы рискнуть пересечь границу нелегально, он счел не самым мудрым решением в сложившейся ситуации привлекать лишнее внимание полиции. Маркс сообщил, что вместо него в качестве представителя от Брюсселя поедет Люпус. Энгельс должен был стать делегатом от Франции. Присутствие на съезде двух этих людей гарантировало, что идеи Маркса о реорганизации Союза будут представлены самым достойным образом.
Десятки членов Союза собирались в отдельном зале лондонского паба в течение недели со 2 июня и выработали проект основных изменений, заострили задачи группы, начиная прямо с названия: Союз справедливых стал Союзом коммунистов, его лозунг изменился с расплывчато-обнадеживающего «Все люди братья» на более энергичное «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». В своем новом воплощении Союз стал первой международной коммунистической организацией в истории. Энгельсу, Мозесу Гессу и Карлу Шапперу было поручено составить манифест, который собирались распространять среди новичков {21}. Первый проект был написан в Лондоне, в формате «вопрос-ответ», который помогал сформулировать основные сведения о группе: кто такие коммунисты, их цели, история пролетариата, путь к революции {22}. Группа также выпустила циркуляр, полный образцов самого пышного красноречия – его планировалось распространить среди тех членов Союза, кто не смог быть на июньском съезде.
«Братья! Мы представляем вам большое, замечательное начинание. Мы провозглашаем величайшую из когда-либо провозглашенных на земле Революцию! Революцию, которая по своей значимости, мощи и далеко идущим последствиям не имеет себе равных в мировой истории. Мы не знаем, сможем ли мы сами воспользоваться плодами этой революции, но знаем, что она приближается и разворачивается во всю свою мощь, мы видим, что везде – во Франции, в Германии, в Англии, в Америке – яростные массы рассерженного пролетариата приходят в движение и требуют освобождения от оков капитала, от пут буржуазии. Голос их пока плохо различим, но он становится все громче и отчетливее.
Мы видим, что буржуазия становится все богаче, что средний класс все больше разрушается, и само историческое развитие ведет к большой революции, которая и разразится в один прекрасный день – из-за бедственного положения народа и непомерного разврата богачей» {23}.
Члены Союза коммунистов заявили из Лондона о принятии на себя исторической миссии – изменить мир. Но это был тот случай, когда мышь пыталась изобразить грозное рычание: Союз был очень малочислен. Отставной офицер берлинской полиции был отправлен в Лондон, чтобы внедриться в группу и оценить ее изнутри – так вот, он докладывал, что в группе насчитывается всего 84 человека {24}.
Когда Маркс собирал филиал Союза в Брюсселе, в него вошли 18 человек. Первой в списке шла Женни, затем ее брат Эдгар и Энгельс, а это означало, что помимо семьи Маркс в бельгийскую группу входило всего 14 человек {25}. Таковы были ударные силы революции в 1847 году.
Брюссельский Союз за редким исключением состоял из немцев и бельгийцев, живших вокруг семьи Маркс. Это был очень тесный, почти семейный круг – и в этом был источник его силы. Среди них практически не было инакомыслия, все они подчинялись Марксу, и неудивительно, что он единогласно был избран президентом этого небольшого филиала партии.
Немецкий наборщик Стефан Борн вспоминал, что дом Карла и Женни в Икселе был чрезвычайно скромен, мал, плохо обставлен – и тем не менее служил «духовным центром коммунизма». Маркс и Женни приняли его очень любезно, когда Энгельс впервые привел его к ним, но особенно Борна поразила теплота, с которой отнеслась к нему Женни – он назвал это отношение «совершенно коммунистическим».
«На протяжении всей жизни она проявляла искренний и живой интерес ко всему, что касалось и занимало ее мужа… Маркс любил свою жену, и она разделяла его страсть…» {26} Они всю жизнь держались за руки – а свободная рука у каждого была стиснута в кулак.
В Брюсселе все внезапно пришло в движение. Издатель «Дойче-Брюсселер Цайтунг» фактически полностью передал газету Марксу {27}, а Маркс и Энгельс основали Союз немецких рабочих – для привлечения и обучения рабочих, которые были недостаточно представлены в Союзе коммунистов. По средам они встречались в шикарном, обшитом деревянными панелями зале брюссельского кафе «au Cygne» на знаменитой Гран-Пляс. Маркс читал лекции по историческому материализму, об эксплуатации пролетариата капиталом; остальные преподавали курсы языка, науки и культуры. Воскресенья были посвящены семье – в этот день у Марксов читали стихи (иногда это делала и Женни), ставили любительские спектакли, танцевали {28}.
Невероятно, но Маркс был избран вице-президентом Международной демократической ассоциации, небольшой организации, объединившей профессионалов своего дела из разных стран, – интересно то, что основали ее политические противники Маркса, собиравшиеся противостоять его растущему влиянию среди рабочих. Когда группа создавалась, Маркса в городе не было, поэтому Энгельс взял дело в свои руки, ловко кооптировался с новыми соратниками – и превратил противников в орудие в руках Маркса {29}.
Это был один из первых примеров того, как на протяжении всей жизни Маркс и Энгельс будут стремительно и порой безжалостно побеждать своих врагов – при помощи интеллекта, остроумия и политического блефа. Им самим такие политические бои пришлись по вкусу и почти всегда были успешными. Казалось, противник даже не успевал понять, в какой момент проиграл битву.
Этот всплеск активности, а также газета привлекли внимание полиции. В секретном полицейском рапорте того периода написано: «Эта вредная во всех отношениях газета оказывает самое тлетворное влияние на необразованные массы, к кому она и адресуется. Заманчивые планы, как поделить богатство, привлекают фабричных рабочих и поденщков своей противоправной легкостью, воспитывая в них ненависть к властям и более зажиточной части населения… То обстоятельство, что число членов организации [Союза рабочих] выросло с 37 до 70 всего за несколько дней, не может не вселять сильную озабоченность» {30}.
Маркс говорил Гервегу, что вскоре число членов Союза достигнет сотни и продолжит расти {31}.
В сентябре Марксу пришлось поехать к дяде в Голландию, чтобы обсудить вопросы наследства {32}. К этому времени они с Женни ухитрялись жить практически вообще без всякого дохода – последним был аванс Леске летом 1845 года (и его он сейчас требовал вернуть). За год до этого дядя Лион и мать Женни дали им денег на переезд, но за разные мелочи Маркс никак не мог взыскивать со своих друзей, поскольку они были такими же безденежными, а жизнь между тем дорожала. Аренду за год надо было платить в декабре, а Маркс в ноябре собирался в Лондон на очередной съезд Союза – Энгельс говорил, что это необходимо для закрепления успеха и большего сплочения перед лицом новых угроз {33}.
Бакунин прибыл в Брюссель осенью и сразу же начал мутить воду. Его отношения с Карлом уже давно были напряженными, но к 1847 году обида только усугубилась – из-за Вейтлинга и Прудона. Бакунин доверял Вейтлингу и был ему благодарен за собственное превращение из студента-философа в революционера, а Прудону – за следующую ступень этого превращения: из революционера в анархиста {34}. Хотя Бакунин и вступил в Демократическую ассоциацию под нажимом Маркса, но организованность и дисциплина ему претили. Он говорил Гервегу: «В подобной компании невозможно дышать свободно» {35}. Он добавил, что Маркс, по обыкновению, вел свою «дьявольскую работу», совращая рабочих своими теориями {36}. Он называет Карла и его последователей повстанцами, утонувшими в мягких креслах: «Тщеславие, злоба, сплетни, снобизм и высокомерие… вечные теоретические рассуждения о жизни, деятельности и простоте – при полном отсутствии жизни, деятельности и простоты… Слово «буржуазия» повторяется до тошноты, до бесконечности, как лозунг, но сами они едва достают головами до самых мелких городских буржуа» {37}.
Маркс вернулся из Голландии с обещанием денег – но без единого франка в кармане. Однако важность съезда Союза – в свете новых вызовов, брошенных его идеям и его лидерству в партии, – была так велика, что Маркс все равно отправился в Лондон, хотя ему и пришлось оставить Женни в одиночестве разбираться с финансовыми проблемами. Он написал Анненкову в Париж письмо с просьбой о помощи: «Мое материальное положение в данный момент является настолько критическим, что мою жену буквально осаждают кредиторы, и она испытывает отчаянные денежные затруднения. При таком положении, о котором я без стеснения, откровенно рассказываю Вам, Вы поистине спасли бы меня от величайших неприятностей, если бы смогли переслать моей жене 100–200 франков. Уплатить этот долг я, конечно, смогу только после того, как мне удастся урегулировать свои денежные отношения с моими родными…»
Если Анненков согласится, он должен прислать деньги в Иксель: «Однако моя жена не должна догадаться по содержанию письма о том, что я писал Вам… Я надеюсь, что в следующий раз смогу написать Вам о чем-нибудь более приятном» {38} [35].
В остальном Женни была предоставлена самой себе…
27 ноября Маркс, Энгельс, Георг Веерт и Виктор Тедеско встретились в бельгийском порту Северного моря Остенде, где и купили билеты на пароход до Дувра, отплывающий на следующий день. Количество радикально настроенных пассажиров на судах, отправляющихся в английскую столицу, впечатляло. В конце ноября многие организации наметили свои съезды и ассамблеи. Первым делом должна была отмечаться годовщина памяти жестоко подавленного восстания в Польше 1830 года, после которого страну буквально разорвали на части, и она до сих пор не могла воссоединиться. Польша вообще стала объединяющим фактором для оппозиционеров со всей Европы, и для того, чтобы почтить память мучеников, погибших за революцию, в Сохо, в пабе на Виндмилл-стрит собрались делегаты из Франции, Бельгии, Италии, Польши, Дании и Англии {39}.
Маркс, никогда не блиставший в качестве публичного оратора, выступил по-немецки, говоря об уроках польского конфликта (эту речь переводил на английский Карл Шаппер). Он описывал мир как место, где буржуазия всех стран объединилась против пролетариата всех стран – «братство угнетателей против угнетенных, эксплуататоров против эксплуатируемых». Однако, по его словам, хотя пролетариат до сих пор не выступил в ответ единым фронтом, у него уже есть опыт попытки построения нового мира.
«Старая Польша, несомненно, погибла, и мы меньше, чем кто бы то ни было, хотели бы ее восстановления. Но погибла не только старая Польша, старая Германия, старая Франция, старая Англия – все старое общество отжило свой век. Но гибель старого общества не является потерей для тех, кому нечего терять в старом обществе, а во всех современных странах в таком положении находится огромное большинство. Больше того, они должны приобрести все благодаря гибели старого общества – гибели, которая приведет к образованию нового общества, уже не основывающегося на классовых противоположностях» {40} [36].
Выступавшие дружно выразили свою солидарность с народом Польши и рабочим классом, а затем обнажили головы и спели «Марсельезу».
На следующий день в этом же пабе начался конгресс Союза коммунистов, и на нем были замечены те же самые лица. Для большинства собравшихся этот день запомнился тем, что они впервые воочию увидели Маркса, уже хорошо известного в этом узком кругу своими ядовитыми эссе и памфлетами, направленными против своих же бывших соратников-социалистов и правительства. Маркс был категоричен и делил мир на черное и белое – точно так же полярно расходились мнения о нем самом. Он внушал страх и ненависть ровно так же, как искренние любовь и восхищение. Членам Союза, избравшим Маркса своим идейным вождем, было любопытно вблизи взглянуть на этот громоотвод в человеческом обличье.
Немецкий портной Фридрих Лесснер, живший в Лондоне, описывал Энгельса как «стройного и гибкого молодого человека, больше похожего на симпатичного и умного лейтенанта гвардии, чем на ученого» {41}. Однако по-настоящему его поразил Маркс, его физическое и умственное превосходство над всеми окружающими.
«Маркс был еще молодым человеком, ему было около 28 лет, но он произвел на нас всех очень большое впечатление. Он был среднего роста, широкоплечий, мощного телосложения и очень энергичный. Лоб высокий, прекрасной формы, волосы густые и черные как смоль, взгляд острый и проницательный. Губы вечно искривлены саркастической усмешкой – именно его сарказма так боялись его оппоненты». Он говорит о том, что Маркс никогда не произносил лишних слов; мечтателем или болтуном его назвать было невозможно. Из первой же своей встречи с Марксом Лесснер делает вывод, что тот был прирожденным лидером, который «представлял ту часть человечества, что придерживается социалистических идей» {42}.
В течение 10 дней члены Союза собирались в небольшой комнате на втором этаже лондонского паба. Сидя на длинных лавках за сдвинутыми столами, запивая выступления пивом, они спорили на немецком, французском, итальянском и английском языках, обсуждая те принципы своей деятельности, которые впервые озвучили в июне. Даже их одежда говорила об их социальном положении: от хлопчатобумажных рабочих блуз до потертых черных сюртуков интеллектуалов из среднего класса или традиционных костюмов и причудливых головных уборов тех, кто прибыл в Лондон из далеких провинций еще более далеких стран. Маркс, Энгельс и их последователи пытались удержать эту разношерстную компанию от чрезмерного увлечения утопическими идеями и надеялись вовсе исключить любую утопию из программных документов Союза. Союз должен был напрямую соотноситься с проблемами рабочего класса – если хотел развиваться, а это означало, что действовать нужно достаточно агрессивно и решительно, с учетом истинных потребностей и желаний человека труда {43}.
К концу съезда участники выработали единые требования к членству в Союзе и создали многоуровневую, структурированную организационную систему группы {44}. Также было решено пересмотреть ранее поставленные цели. Первоначально задача Союза была сформулирована слишком общо: «Освобождение человечества путем распространения теории общественной формы собственности и скорейшего применения ее на практике» {45}. Новую цель сформулировал Маркс: «Свержение буржуазии, господство пролетариата, уничтожение старого, основанного на антагонизме классов буржуазного общества и основание нового общества, без классов и без частной собственности» {46} [37].
В уставе было записано, что пока группа будет находиться на нелегальном положении, поскольку если в Лондоне участники и могли собираться относительно свободно, то в Пруссии, получив сведения о делегатах, полиция могла их арестовать. Однако Союзу требовался программный документ, который могли бы изучить те, кто собирается примкнуть к организации. В самом конце работы съезда члены Союза обратились к Марксу и Энгельсу с просьбой по возможности быстрее написать такой документ.
Энгельс уже набросал несколько вариантов коммунистического «катехизиса», начав работу еще в июне, однако теперь у него появились новые соображения на этот счет. В письме Марксу он пишет: «Подумай над «Символом веры». Я считаю, что лучше всего было бы отбросить форму катехизиса и назвать эту вещь «Коммунистическим манифестом» {47}.
12. Брюссель, 1848
Мне говорят, что нет никакой опасности, потому что нет никаких восстаний; мне говорят, что раз нет открытых проявлений недовольства, нет и революции. Господа, позвольте мне заметить: я убежден, что вы ошибаетесь.
Алексис де Токвилль {1}
Женни и Маркс вместе встретили 1848 год. Союз немецких рабочих организовал встречу Нового года в кафе «Au Cygne», организовать праздник помогла Женни Маркс. «Deutsche-Brusseler Zeitung» назвала это событие еще одним шагом к укреплению демократии в ряде стран {2}, но для Женни это было прежде всего мероприятие, укрепившее ее дух. В ушедшем году ей жилось трудно. Она писала подруге: «Мое время всегда жестко поделено между большими и малыми неприятностями и скорбями повседневной жизни, [а также] заботами о делах моего дорогого мужа». Кроме того, пишет она, пока Карл был в Лондоне, «мы все, дети и взрослые, люди и мыши, переболели так тяжело, что я, например, принуждена была оставаться в постели 14 дней» {3}. Однако к Новому году появилась надежда перевернуть эту печальную страницу семейной саги. Дети были здоровы, и Женни говорит, что малыш Эдгар «утратил часть своей ужасности». Даже их финансовое положение несколько улучшилось. Мать Карла наконец-то согласилась отдать ему часть наследства {4}.
Итак, 31 декабря они праздновали, на время оставив в стороне революцию. Для Женни это был первый бал за многие годы. По такому случаю она и другие дамы ее круга оделись торжественно и пышно – вечерние платья, драгоценности, тонкие перчатки. В ту ночь на Гран-Пляс переливалась и шуршала шелками целая радуга – голубые, желтые, зеленые и красные шелковые туалеты дам поражали пышностью, свет газовых рожков отражался в окнах витрин и Отеля-де-Виль, отбрасывая мириады отблесков от драгоценностей, украшавших их шеи, пальцы и прически. В обычные дни на этой площади бурлила совсем другая, простонародная жизнь, хозяевами здесь были купцы в строгих сюртуках и лавочники в красных фартуках, но новогодняя ночь на Гран-Пляс стала волшебной.
Газета сообщала, что в кафе «цветник прекрасных и элегантных женщин» аплодировал бесконечным речам {5}, в том числе – произнесенной Марксом. Она была похожа на эхо речи, произнесенной его отцом в Трире в 1835 году, когда слова Генриха Маркса были ошибочно приняты за искусно завуалированную критику правительства (впрочем, в речи его сына эта критика читалась совершенно безошибочно). Маркс восхвалял Бельгию за ее либеральную конституцию, которая, по его словам, позволит расцвести проросшим из «семян гуманизма» благим деяниям для всей Европы {6}. Со своей стороны Женни участвовала в любительском спектакле, и газета вполне обоснованно отмечает ее «блестящий талант к декламации. Впечатляющее зрелище – когда исключительно одаренные, духовно развитые дамы стараются своим примером улучшать и питать интеллект пролетариата» {7}. Когда закончились речи, зазвучала музыка, и на паркетный пол вышли пары танцующих. Музыка играла до самого утра Нового года, и любой прохожий мог слышать ее сквозь ярко освещенные окна кафе.
Несмотря на неоднократно упоминавшуюся здесь внешнюю непривлекательность Маркса, танцевать он очень любил и проявлял к этому некоторые способности. Они с Женни кружились в вальсе, потом переходили к кадрили, которая и вовсе требовала хорошей координации и слаженности между многочисленными партнерами. Бальная публика сильно изменилась со времен чопорных аристократических балов в Рейнланде. Пышные платья больше не были привилегией дам высшего света, и отнюдь не все участники торжества носили вечерние костюмы, а некоторые по-простецки прятали в карман рабочие картузы. Мода стала более терпимой.
Читать бесплатно другие книги:
