Судный день Короленко Владимир

Глава 34

В моем сознании всплывает эта мольба, которую Софокл вложил в уста царя Креонта, когда тот узнал, что потерял всех своих близких. Фиванский царь хочет умереть и не видеть больше рассвета. В молодости, когда мы с Томасом странствовали, я не знал греческих трагедий и не мог подобрать слова, чтобы описать охватившие меня скорбь и отчаяние. Грудь сдавило, там словно поселились змеи, грызущие мне сердце. Земля ушла из-под ног, а зло будто проникло в каждый уголок белоснежного мира. Лишь сейчас, в старости, я могу подобрать слова.

Нет.

Не слова… – образы, облаченные в слова.

Князь Реджинальд недавно ушел.

До Рождества осталось шесть дней. И я вновь начал записывать. Но не настояния князя тому причиной – чем сильнее он настаивает, тем глубже я погружаюсь в размышления. Князь надо мной не властен. Этот мир тяготит меня. Нельзя заставить того, кто не боится смерти, кто ждет ее, как доброго друга.

Писать мне сложно, слова не идут на ум, слова, которыми можно было бы описать все это, – приходят лишь образы. Наконец я решил записать образы. Облечь их в слова. Избавление. Всю жизнь я жил с этими образами. Они застывали в крике на моих губах по утрам, выступали холодным потом, приходили мрачными тенями по ночам. Они, как и Томас, как жизнь на хуторе в Хорттене, – часть моей жизни. То… что случилось на постоялом дворе в Ютландии, открыло ворота в новый мир – мир сомнений. Да, я труслив и никогда не осмеливался сомневаться вслух, однако они жили во мне, как часть меня самого, подобно вопросу, на который я так и не смог найти ответа. Я всю жизнь сомневался.

Томас осмеливался задавать вопросы. Он не просто задавал их – он выкрикивал их, приходя в ярость и сжимая кулаки:

– Господи, почему ты допускаешь такое?! Где ты, Господи?! Существуешь ли ты?!

Он в ярости мерил шагами нашу тесную комнатку, метался от письменного стола к открытой двери – где-то там хозяева как раз рассказывали пастору о случившемся. Бигги сидела на кровати и серьезно наблюдала за ним, а Альберт ушел в кузницу сколачивать еще один гроб. Я лежал на кушетке, в полубреду. Бигги напоила меня молочным отваром валерианового корня.

– Как Господь мог допустить подобное? Юная девушка – ее же совсем изувечили! Почему?! – выкрикнул Томас, показав пальцем на священника. – Почему ваш Бог допускает подобное?!

Пастор печально посмотрел на Томаса:

– Бог не допускает зла. Он лишь дает свободу, которую человек направляет в дурное русло.

Томас развернулся и вошел в комнату.

– Добро и зло – это выбор человека.

Когда священник проговорил это, Томас уже стоял возле окна. Он повернулся и гневно огляделся:

– А разве он не всемогущий?! Почему тогда он не в силах искоренить зло?! – Профессор вышел на середину комнаты. – Да существует ли Он?! Есть ли вообще в этом мире Бог?! – Вопросы повисли в воздухе, как кусочки чумной плоти, к которой никто не решался притронуться. Фон Хамборк отвернулся и исчез на лестнице, а за ним последовала и супруга. Пастор молчал. Не отвечая, он лишь печально смотрел на профессора, а по его худощавым шероховатым щекам катились слезы.

Наконец Бигги проговорила:

– Вчера вы сказали, что существование вашего Бога доказано. И что имеется научное доказательство этого.

Испытующе посмотрев на женщину, Томас кивнул:

– Верно. Я даже обещал себе показать письменное доказательство. – Он порылся в книгах на письменном столе и вытащил небольшой томик в коричневом переплете. Перелистав несколько страниц, он поднял глаза. – В “Размышлениях о первой философии” Декарт пишет, что разумные существа не могут сомневаться в существовании своей души, а следовательно – и в собственном существовании. Далее он говорит, что у нас, людей, есть представление о безупречном существе, то есть о Боге, и что эта идея не возникла из пустоты и должна иметь причину. Причина эта, по его мнению, не может быть порождением существа несовершенного, коим является сам человек, а исходит извне, от совершенного существа. Он говорит: “Идея о совершенном существе имеет совершенную причину”. Исходя из этого, он приходит к выводу, что совершенство, то есть Бог, существует, иначе и идея о Нем не появилась бы.

Бигги смотрела на профессора так, будто тот сказал ей, что у него есть крылья и он умеет летать. Томас вдруг отшвырнул книгу:

– Что за вздор! Это ничего не доказывает! Все это лишь слова! Причина… – Тяжело дыша, он схватился за бороду. – Какова причина зла?! Почему у нас есть идея зла?! И если у меня нет идеи о совершенстве, значит, я могу доказать, что Бога не существует?!

Тобиас, старый слуга, принес горячей воды для ног и крапивной вытяжки, мое вечернее снадобье от ревматизма. Почему он прислуживает мне, а не наоборот? Случайность? Судьба?

Спроси я у князя Реджинальда, он наверняка ответил бы: “Божья воля!”

И тем не менее.

В последнее время он сам не свой. Князь не распространяется о том, что прочел, как бывало прежде. Он погружен в собственные мысли. Сегодня вечером он долго сидел, глядя в пустоту, – казалось, он забыл обо всем на свете, а затем вдруг вскочил и вышел. На него это не похоже.

В дверях он повернулся и хотел было что-то сказать, но не стал и просто молча ушел. Что-то мелькнуло в его взгляде. Неужели моя история открыла в его душе новый мир?

Воля Божья!

Я бы и сам так ответил, спроси меня кто.

– Всегда сомневайся! – часто говорил мне Томас. – И в моих словах тоже. Задавай вопросы и требуй ответа, ищи его, добивайся. Не принимай на веру того, что не имеет доказательств.

Томас Буберг всю жизнь следовал этому правилу и меня хотел научить тому же. По-моему, он настолько истово пытался ему следовать, что сомневался даже в самом правиле, сомневался, что оно без изъяна.

Помню, как в последний день года Господня 1699 лежал я на кушетке и чувствовал, как гневные слова профессора подогревают во мне сомнения, что мой мир рухнул, и неопределенность все сильнее сжимает испуганное сердце. Гели уж Томас порой сомневался в существовании Господа… А ведь профессор обладал мудростью и опытом, какие редко встречаются, и всегда старался найти обоснование собственному мнению… Что же остается мне? Как после всего случившегося сохранить веру, к которой с детства привык?

Я вспомнил, как Томас сказал трактирщику за день до этого: “Я настолько же уверен, что конец света не наступит, насколько убежден в существовании Господа”. В глазах у меня помутилось, образы обступили меня, вынырнули из белоснежного ада: граф, его кровавые внутренности, изуродованное лицо Марии, дьявольская ухмылка, Судный день! Они кружились передо мной, все быстрее и быстрее, – я прижал ладони к ушам и закричал.

Глава 35

– Почему? – Томас переводил взгляд с меня на Бигги. В руках у него была деревянная миска с едой.

Гнев его давно остыл, сменившись каким-то упрямым беспокойством. Я принял успокоительного и выспался, а Бигги тем временем прибралась в комнате и приготовила всем еду. Трактирщик с тревогой в голосе сообщил, что хозяйка слегла с тошнотой и головокружением, и попросил у Бигги помощи. Томас побывал в кузнице – осматривал тело Марии и разговаривал с Альбертом. Тот заверил, что ночью глаз не сомкнул, поэтому готов поклясться собственной жизнью, что Бигги ночью никуда из конюшни не отлучалась. Потом профессор с Бигги привели в чувство Густафа Тённесена. Они уложили лжеплотника в лохань и поливали холодной водой, пока тот не опомнился настолько, что смог самостоятельно одеться и доползти до собственной кровати. Однако окончательно он не протрезвел, поэтому ни о каком допросе и речи быть не могло. Как мрачно сказал Томас, тот и двух слов связать не мог.

Сейчас же профессора волновал вопрос “почему”.

– Нужно спросить – почему. Почему Марию убили? Почему убили графа? Я исхожу из того, что их убил один и тот же человек, – Томас задумчиво похлопал ложкой по губам, – но полной уверенности у меня нет.

Мы вяло ковырялись в приготовленной Бигги еде. На вид она казалась вкусной, но у нас не было аппетита. Перед обедом Бигги обтерла меня до пояса и дала свежую рубаху. Сейчас я чувствовал себя намного лучше, принимая во внимание обстоятельства. Но больше всего на свете мне хотелось услышать ответ на мучивший меня вопрос.

– Томас… – чуть слышно проговорил я.

Томас тут же посмотрел на меня.

– Что?

Я откашлялся и выпалил то, о чем сам он наверняка уже и думать забыл, – напомнил фразу, сказанную им фон Хамборку: …конец света не наступит… сегодня. Я слышал, как от страха дрожит мой голос… Сегодня! Он вот-вот наступит! Ведь профессор отрекся от своего Бога! Теперь даже Томасу не остановить Судный день! Я сорвался на полуобморочный крик: ведь в прачечной мы нашли еще одно доказательство Судного дня! Марию!.. Я сглотнул слюну, тело мое безудержно сотрясалось, в голове пульсировала боль – ее волны окатывали шею и спину, – а из желудка поднималась тошнота. Бигги быстро поставила передо мной таз, но у меня выходила только желчь и слизь.

Бигги отерла мне рот и положила меня на подушку. Я вытер слезящиеся глаза. Едкая желчь разъедала горло.

Томас с тревогой смотрел на меня – он казался смущенным и растерянным.

– Я… Петтер, я произношу слова… Разбрасываюсь ими. В них – мои мысли, но… не все они одинаково важны для меня. Какие важны, знаю я сам, но тем, кто меня слушает, это не всегда понятно, – он немного помолчал, – то, что я сказал фон Хамборку, – это крючкотворство, я называю это принципом “nonposse”, невозможной гарантией, потому что… я… – Он беспомощно осмотрелся, и взгляд его упал на стопку книг на письменном столе. Он словно просил у них о помощи. – Читая курс юридической риторики студентам-философам, я говорю, что мы всегда можем давать гарантию или обещание in aeternum fieri non posse, то есть такое, которое невозможно выполнить – ни сейчас, ни в будущем… Потому что на самом деле предмета вашей гарантии просто не существует. Понимаете? Гарантия действует вечно, но в то же время она… как бы это объяснить… она никогда не вступит в силу. Это… и есть невозможная гарантия.

Увидев, что мы с Бигги его не понимаем, Томас растерянно махнул ложкой, встал, вышел на середину комнаты и попытался объяснить по-другому.

– Я сказал фон Хамборку, что настолько же уверен, что конец света не наступит, насколько я убежден в существовании Господа. И это правда. Здесь нет клятвопреступления… то есть я не лгу. Однако когда я говорю, что Бога не существует, это не означает, что наступит Судный день, потому что возможность наступления Судного дня зависит от существования Бога! Иначе говоря: нет Бога – нет и Судного дня.

Профессор понял, что до меня смысл сказанного начал постепенно доходить, а так как Бигги, похоже, все это не очень интересовало, Томас продолжал:

– Сказав это, я не кривил душой, но в действительности этой гарантии грош цена. Мне просто хотелось придать больше веса словам, чтобы трактирщик успокоился.

Я не смог сдержать улыбку. Профессора мне никогда не постичь. Мы знакомы не так уж долго, и я не сомневался, что он вечно будет удивлять меня. Заметив, что я улыбаюсь, Томас успокоился.

– Прости, Петтер. Мне конечно же следовало объяснить тебе… Но я об этом не подумал. Другим был занят. – Он с сожалением пожал плечами и посмотрел на Бигги.

Передразнивая его, та тоже пожала плечами.

– Надо же, всеведущий профессор говорит пустые слова и думает, что все остальные делают то же самое. – В ее голосе послышалась издевка, но тут же исчезла. Воцарилась тишина, и Томас переменил тему.

– Нужно двигаться дальше. Время не ждет, и нам неизвестно, как поступит убийца или убийцы: возможно, пойдет на новое преступление или улизнет. Поэтому вновь зададим себе вопрос: почему? – Он помолчал, задумчиво глядя на противоположную стену, затем уселся за стол и зачерпнул ложкой еду. – Второй вопрос: почему Марию? – Профессор прожевал и снова опустил ложку. – Так вот: почему Марию так изуродовали? Я провел вскрытие и выяснил, что она умерла от сильного удара по голове. Ее стукнули каким-то крупным тяжелым предметом – возможно, плоским. И рана ее похожа на твою, Петтер, но серьезнее. Иначе говоря, когда девушку окунули в таз со щелоком, она была без сознания. Может, уже мертва. К счастью, – добавил Томас, посмотрев в окно. С его ложки упал кусочек моркови, но профессор этого не заметил.

– У меня есть ответ, – тихо отозвалась Бигги.

Томас медленно повернул голову и растерянно посмотрел на саамку.

– Ответ на твое “почему”. Ты – профессор, поэтому сам истолкуешь мой ответ.

– Вон оно что. Значит, сегодня ночью тебе приснилось что-то связанное с убийством графа? – Томасу не удалось скрыть сомнение. Я тоже вспомнил, как Бигги утверждала, будто во сне она может получить ответ, если задаст вопрос этим своим… кажется, духам…

Бигги кивнула – похоже, наше равнодушие ничуть не смутило ее.

– Во сне я шла по дороге, – начала она, – была весна или начало лета. Светило солнце, в небе пели жаворонки, поля уже колосились, отчего земля казалась золотистой. На деревьях и кустах зеленела молодая листва. Прямо передо мной по дороге шла девушка – на одной руке у нее висела корзинка, а другой она сжимала руку мальчика. Своего брата, лет десяти. Оба высокие и худощавые. У обоих – одинаковые прямые каштановые волосы. Девушка была, что называется, на выданье, с округлыми бедрами и пышной грудью, – Бигги прикрыла глаза, – лет шестнадцать… или, возможно, пятнадцать – вот сколько ей было. – Тихий, проникновенный голос Бигги завораживал не только меня, но и Томаса. – Навстречу им по дороге двигалось облако пыли, за ним показались пятеро солдат – четверо маршировали, а пятый гарцевал на лошади. Жаворонки умолкли. И остальные звуки тоже исчезли. Я видела, как солдаты остановили девушку, заговорили с ней, засмеялись. Она испугалась и хотела убежать, но грубые мужские руки держали ее. Солдаты принялись лапать девушку, и мальчик кинулся на них с кулаками. Один из солдат ударил его прикладом. Солдаты сорвали с девушки одежду, повалили в траву и надругались над ней. Мальчуган кидался в них камнями, пинал их и бил изо всех сил, пока наконец его не оттолкнули, – он упал и разбил голову о камень. Девушка тихо лежала, открыв рот и глаза. Солдаты подходили к ней по очереди. А потом собрались и пошли дальше. – Бигги немного помолчала. – Девушка еще долго лежала там. Пыль улеглась, и солнце перестало печь. И лишь тогда она с трудом поднялась. На ее ногах были пятна засохшей крови. Она взяла на руки тело брата и унесла его с собой.

Воцарилась тишина, и только бревна поскрипывали от порывов ветра. Я не мог дождаться, когда же уляжется буря Ведь ветер так и не стихал за все это время…

– И это все? – недовольно спросил Томас.

Глядя ему в глаза, Бигги кивнула.

– Значит, этот сон приснился тебе как ответ на вопрос, который я тебе задал?

Бигги молча посмотрела на него. Томас со вздохом повернулся ко мне, но я сделал вид, что поглощен трапезой.

– Откуда ты знаешь, что ответ кроется именно в этом сне? Ведь сегодня ночью тебе наверняка приснилось множество разных снов.

Женщина сердито тряхнула головой:

– Я не вчера родилась! Нойды чувствуют, когда духи хотят им что-то сказать! Это и есть ответ – я знаю!

Томас скривился, но не стал возражать и спросил:

– И кто эта девушка? И мальчик?

– Этого сон мне не раскрыл. Больше я ничего не знаю.

– Что за чертовщина, – Томас осекся и, старясь успокоиться, с досадой махнул рукой, – и что мне делать с твоей историей? Летним днем молодую девушку насилует группа солдат… – Он вдруг умолк и, поглаживая бороду, прищурился. – А какое у этих солдат было обмундирование?

Бигги запомнила лишь отдельные детали: зеленый мундир с желтой отделкой на рукавах, желтые гетры, желтая вышитая монограмма на шляпах, мушкеты и шпаги[23]. Услышав это, Томас будто онемел. Мне стало нехорошо, я опустил тарелку на пол и укрылся одеялом. Голова раскалывалась, свет слепил глаза, но, когда я прикрывал их, в сознание пробирались ужасные воспоминания о мертвой Марии, сводившие меня с ума. А сейчас к ним добавились и образы из сна саамки.

Я попытался вспомнить ту Марию, какой она предстала передо мной ночью – обнаженную, нежную и ласковую… Вспомнил прикосновения ее мягких губ… Но эти губы не озаряла улыбка – они вдруг скривились – с них слетали оскорбления и отвратительные злобные слова. Слова, поразившие меня, слова, которые… Я открыл глаза и в ужасе уставился в потолок. Я вспомнил ее последние слова!

Я выпрямился – чересчур быстро, отчего мою голову пронзила такая боль, что я вскрикнул. Томас, который до этого задумчиво теребил многострадальную пуговицу на жилете, посмотрел на меня встревоженно.

– Петтер, ты что?

Бигги тут же подскочила к кушетке и уложила меня на подушку.

– Ма… Мария… – пробормотал я, – она сказала, что знает… кто убийца… – Эти слова высосали из меня последние силы.

Томас склонился надо мной:

– И кто это?

– Нет… Она не… не сказала…

– А-а… – Томас постарался скрыть разочарование, – не сказала… – Он задумчиво посмотрел на меня. Казалось, он смотрит куда-то сквозь меня. А затем профессор вдруг снова опомнился. – А почему не сказала?

– Она… – я растерялся, не зная, что сказать, – она хотела меня подразнить. Рассердилась… Нет… не знаю… Может, она и не собиралась этого рассказывать… – От напряжения подмышки у меня вспотели, на лбу тоже выступил пот, и под повязкой зачесалось.

– Может статься, – сказал Томас, – что ты дал нам ответ на наше “почему”, а именно – почему ее убили. Если девушка каким-то образом разузнала, кто убил графа, и если убийца понял, что ей об этом известно, то для убийцы это было единственным способом заткнуть Марии рот.

Снизу, из хозяйских комнат, послышались громкие крики и шум, который потом немного стих, превратившись в беседу на повышенных тонах, хотя сами слова тонули в завываниях бури.

– … Мария могла увидеть или услышать что-то, – продолжал Томас, – вот только когда?

– В день убийства, когда она пошла переодеться, – перебила его Бигги, – помните, я рассказывала, что она случайно облилась водой, пошла переодеться и долго не возвращалась. Из окна ее комнаты хорошо просматривается задний двор. Возможно, она видела, как произошло убийство, и разглядела убийцу? Томас с уважением смотрел на саамку:

– Это похоже на правду. Кого здесь не было, пока Мария переодевалась у себя в комнате? Это помогло бы нам сузить круг подозреваемых.

– Кроме меня, тут никого не было. Затем вернулась Мария, потом Тённесен с пастором, а следом и вы явились. Дальше вам все известно.

Что-то здесь было не так… Я точно знал… Что-то изменилось, ведь вчерашним вечером ее рассказ звучал иначе… Я вдруг вспомнил, как тем вечером отметил про себя что-то важное в рассказе Бигги… Ход моих мыслей прервал тихий стук в дверь – такой тихий, что мы втроем сперва переглянулись, сомневаясь, что слышали стук. Затем Томас поднялся и сказал:

– Войдите!

Дверь приоткрылась, и на пороге появилась бледная госпожа фон Хамборк. Она неуверенно оглядела нас по очереди, пока ее взгляд не остановился на Томасе.

– Профессор сейчас очень занят? – Она запнулась и посмотрела на Бигги.

Томас понимающе кивнул и, обращаясь к Бигги, попросил:

– Будь любезна, принеси нам чего-нибудь попить. Саамка молча встала и вышла.

Дождавшись, когда Бигги поравнялась с ней, трактирщица кивнула на повязку на моей голове, будто хотела похвалить ее. Она села на стул и принялась нервно теребить массивное золотое кольцо. Свое обручальное кольцо.

– Чем могу служить? – спросил Томас.

– Я неважно… как профессор, наверное, заметил, в последнее время я неважно себя чувствую. Желудок беспокоит… Не принимает пищу… Мой супруг считает, что это началось с появлением здесь колдуньи, – она хихикнула и посмотрела на дверь, – но я с ним не согласна… И еще я стала необычайно раздражительной, вспыльчивой… – Она умолкла и, похоже, продолжать не собиралась.

– Хотите, чтобы я вас обследовал и выяснил, какой недуг вас беспокоит?

Трактирщица едва заметно кивнула. Разглядывая ее профиль на фоне окна, за которым начали сгущаться сумерки, я видел, что, несмотря на страх и тревогу, черты ее лица сохранили присущую им решительность. Сбоку ее крупный нос казался почти мужским. Однако в облике женщины чувствовался какой-то надлом, будто печаль окутывала всю ее серой мрачной пеленой. Томас поднялся и подошел к двери.

– Мне известен ваш недуг – в нем нет ничего необычного, – спокойно сказал он, повернувшись к двери спиной и положив руку на дверную ручку, – но о его сути догадался вовсе не я, госпожа фон Хамборк. – Профессор приоткрыл дверь и выглянул в коридор.

Через минуту в комнату вернулась Бигги – она принесла кувшин с пивом и четыре кружки. Разлив пиво по кружкам, саамка протянула одну трактирщице.

– Первой о причине вашего недомогания догадалась Бигги. Помните тот вечер, когда она помогала уложить вас в постель? Потом, когда ее начали обвинять в колдовстве, Бигги рассказала мне обо всем. И с первых ее слов я ни секунды не сомневался в ее правоте. – Томас взглянул на Бигги: она наклонилась и взяла хозяйку за руку. Госпожа фон Хамборк смотрела на саамку так, будто ожидала смертного приговора.

– Госпожа, – тихо проговорила Бигги, – ваш недуг – не следствие болезни. Вы беременны. В вашей утробе зреет младенец, и именно поэтому вас тошнит и настроение то и дело меняется. Вы также едите то, чего прежде не ели.

Госпожа фон Хамборк не ответила, но недоверие на ее лице сменилось облегчением, облегчение – радостью, радость – беспокойством и снова недоверием. А потом из глаз ее брызнули слезы, и трактирщица, всхлипывая, закрыла лицо руками и выскочила из комнаты, хлопнув дверью.

Глава 36

Томас о чем-то тихо посовещался с Бигги, после чего саамка удалилась.

В камине горел огонь, и в комнате потеплело, так что царство холода отступило, и стужа властвовала лишь за окном. Я осторожно повернулся под одеялом – раскаленный железный прут в моей голове ежесекундно напоминал о себе и ограничивал движения. Но не шевелиться я не мог. Чтобы я не замерз, Томас набросил на меня свое одеяло, однако в комнате нашлись и другие любители понежиться в тепле: в кушетке моей кишмя кишели блохи, только и дожидавшиеся, когда я улягусь, чтобы напиться моей крови. Больше всего блохи любят, когда их жертва спит и не двигается, а моя левая нога как раз затекла…

Я шевельнулся, – перед глазами заплясали красные круги, и я со стоном опустился на подушку.

Ну конечно же, сон!..

Я вытаращил глаза – кажется, я вспомнил то, о чем чуть не забыл!

– Профессор, вчера вечером, когда я разговаривал с Бигги, вы заснули, верно?

Томас хмыкнул и нехотя пробормотал:

– Ну-у… Возможно, я на пару минут задремал. А почему ты спрашиваешь?

Мне вдруг стало совестно. Я ведь совершенно позабыл о нем самом.

– А как вы себя чувствуете? Вчера ночью вы ушиблись и, когда я вас нашел, совсем замерзли!

Томас с удивлением воззрился на меня, а потом рассмеялся:

– Так ты об этом! Да все со мной в порядке! – И он похлопал себя по животу. – Я неплохо подготовлен, и какому-то легкому морозцу так просто меня не победить! А почему ты спросил, заснул ли я вчера в конюшне?

– Потому что Бигги, кажется, сказала нечто важное, но я никак не могу вспомнить, что именно…

– Хм… Вон оно что! – Томас пододвинул стул ближе к моей кушетке. – А можешь дословно пересказать, что ты услышал от Бигги? Всё, что вспомнишь?

Я дословно пересказал историю Бигги, а Томас, не перебивая, выслушал меня. Когда я закончил, профессор молча потеребил бороду, а затем попросил повторить одну услышанную мной фразу.

– Бигги сказала: по-моему, первым явился пастор со своей Библией. Он уселся возле камина. А за ним – плотник. А потом вы приехали.

В эту секунду раздался стук в дверь, и на пороге появились Альберт и Бигги.

– Будьте любезны – затворите дверь, – попросил Томас и, жестом пригласив присесть на кровать, повернулся к Бигги: – В тот вечер, когда графа убили, ты на некоторое время оставалась в харчевне одна. Кто вернулся туда первым?

– Но я же вчера обо всем рассказала!

– Мы хотели бы услышать это еще раз, – настаивал Томас.

Бигги задумалась:

– Ну да, сначала пришел пастор… Хотя не уверена – может, и Мария… – Бигги перевела растерянный взгляд с профессора на меня.

– Нет, – сказал Томас, – мне нужно точно знать, – он наклонился вперед, – куда сел священник?

– К камину, я же говорила, – ответила Бигги, – а потом пришел Тённесен, и священник пересел на свое обычное место, в угол.

– А Тённесен сел к камину?

– Да.

– То есть туда, где перед этим сидел пастор?

Бигги задумалась:

– Ну да… Да, так оно и было. Когда возвращаешься с улицы, всегда тянет поближе к теплу.

– А священник вернулся с улицы?

– Не помню. Но, усевшись там, он протянул руки к огню и вроде пытался согреться.

Томас хлопнул в ладоши и расплылся в довольной улыбке:

– Отлично!

Альберт встал:

– Я обещал хозяину подоить коров, поэтому если понадоблюсь, то я в хлеву.

На лестнице послышался стук его башмаков. Бигги тоже поднялась и, положив на стол кожаный мешочек, направилась к двери:

– А я пообещала хозяйке приготовить нам роскошный ужин. Хозяин собирается напоследок накормить всех нас досыта, в обстановке торжественной и достойной. Вот только что он имел в виду, когда сказал “напоследок”?

Томас поднялся:

– По-моему, хозяин расщедрился, потому что верит в Судный день.

– Судный день? Это о нем вы разговаривали с хозяином вчера вечером?

– Да. – Бигги задумчиво кивнула и вышла из комнаты.

– Ну, будем надеяться, что он именно это подразумевал… – добавил Томас, глубокомысленно глядя на дверь. Затем пробурчал: “Подожди-ка секундочку” – и исчез в коридоре, а чуть погодя послышался стук в дверь и приглушенное бормотание. Профессор вернулся, и я, к своему удивлению, за спиной у него разглядел пастора.

– Присаживайтесь, окажите любезность, господин Фриш. – Пододвинув священнику стул, Томас опустился на кровать. – Петтеру после ночного происшествия по-прежнему нездоровится, и, если вы не против, побеседуем прямо здесь, чтобы Петтер тоже присутствовал при нашем разговоре. Пастор положил Библию на колени:

– Но я же все рассказал – не понимаю…

– Я бы хотел прояснить пару совсем мелких деталей, – благожелательно объяснил Томас, – и надеюсь, что вы, пастор, мне поможете.

Священник вопросительно посмотрел на Томаса.

– В тот вечер, когда графа убили, – начал профессор, – вы рассказали нам, что слышали, как граф с трактирщиком ссорятся. По вашим словам, после этого вы поднялись к себе в комнату и легли спать…

– Я стал молиться! – поправил его Якоб Фриш.

– Прошу меня извинить! Вы помолились и через некоторое время вновь спустились вниз, верно?

Пастор кивнул.

– А позже вы вышли во двор, вернулись и сели возле камина?.. – Томас умолк, так что эта фраза прозвучала вопросительно, и священнику пришлось отвечать.

– Да, я сидел у камина.

– Но перед этим вы выходили на улицу?

– Это я не припомню, – коротко возразил пастор.

– Снег на ваших ботинках растаял, и натекла лужица – значит, вы выходили на улицу.

Накрывшись одеялом, я улыбнулся напористости профессора.