Таня Гроттер и Болтливый сфинкс Емец Дмитрий

Глава 3

РАТНАЯ МАГИЯ

В этой жизни нас постоянно, почти ежесекундно отвлекают от главного. Чаще это просто мелочные дела, пуржащие глаза рваными бумажками забот. Навязчивая мошкара, лезущая в рот и уши. Мы отвлекаемся, размахиваем руками в иллюзии прежде передавить мошкару, а после уж идти, но она все пуржит и навязчиво пристает, пока мы не превратимся в сплошную рану. Значит, надо просто идти, не обращая внимания на мошкару и не расчесывая укусов.

Сардапанал Черноморов

К утру ударил мороз, и утонувший в сугробах Тибидохс стал походить на вмерзшую в лед черепаху. Таня подошла к окну.

Буян было не узнать. Еще вчера с утра ботинки квасили в парке мокрую глину, сейчас же как-то разом, без перехода, установилась зима. Прозрачный сухой мороз при полном безветрии гулко сохранял звуки. Казалось, дыхание звенит, а скрип снега, вообще всякий случайный звук дробными горошинами раскатывается до самого побережья.

Опасаясь, что школа замерзнет, домовые спешили растопить печи. Теряя на лестнице поленья, они носились с охапками дров как угорелые. Из окна Таня видела, как из труб поднимается дым. Казалось, он оживляет все, к чему прикасается. Если смотреть сквозь дым, чудилось, что черепица на крышах шевелится, как драконья чешуя.

Усыня, Горыня и Дубыня, три тибидохских лоботряса, топтались у подъемного моста. От Поклепа они получили приказ отгрести от ворот снег. Усыня и Горыня худо-бедно трудились, то и дело прерываясь, чтобы растереть рукавицами отмороженные носы. Дубыня же, ухитрившийся сломать о лоб Горыни изготовленную из целой мачтовой сосны лопату, за отсутствием орудия производства соскучился и стал бросать снежки.

Первым снежком он начисто снес сохранившиеся развалины сторожки Древнира, которым Сарданапал уже год как пытался придать статус памятника культурного наследия. Второй снежок безобидно сгинул в лесу, третий же неожиданно для хозяина (для ослов большинство подобных вещей всегда происходят неожиданно) высадил раму в личной комнате доцента Горгоновой.

Сообразив, что случилось, Дубыня охнул и, закрывая голову руками, понесся по парку, ломая деревья. Скрыться он не успел. Рассерженная Медузия выскочила на балкон, вскинула перстень, и безобразия прекратились за временным превращением Дубыни в червя.

Тане сама собой вспомнилась шутливая задачка для первого курса, придуманная Тарарахом:

«Циклоп, находящийся в хорошей спортивной форме, может пинком отправить болонку на семьдесят метров, что в двести раз меньше количества волос в бороде у лешего. Сколько зубов выбил Дубыня Горыне своей палицей и какова средняя длина дождевого червя?»

Таню охватило вдруг бесконечное неконтролируемое счастье. Оно было подобно внутреннему дуновению, точно один из вчерашних ветерков-мародеров забрался к ней в ухо и теперь выметал из нее тоску и дурное настроение.

Она бросилась к футляру, откинула крышку, схватила контрабас и смычок. Рваные звуки разлетались по комнате, непредсказуемо видоизменяя реальность. В комнате то мелькали фиолетовые цветы, то с потолка начинал накрапывать дождь, то из-под кровати доносилось тоскливое мычание.

Перстень Феофила Гроттера негодующе закашлялся, отплевывая возмущенные искры. Это был намек, что Таня так толком и не научилась преображать реальность, используя контрабас и смычок. В конце концов, маголодии, флейтой ли, не флейтой ли произведенные, – удел светлых стражей. Все же прочие, вторгаясь в их исконную область, подобны табуну коней, пришедших записываться в кружок выпиливания лобзиком.

Неожиданно вместе с женой заявился поручик Ржевский, показал билет и чинно уселся на кровать, сложив на коленях руки.

– Мы пришли на концерт! Не прекращайте играть, маэстро! Мы есть, но нас все равно что нету! – сказал он.

Недолеченная Дама закивала, поднося к глазам лорнетку.

Не обращая на них особого внимания, Таня развлекалась с контрабасом до тех пор, пока Маша Феклищева, проходившая по коридору, не постучала в дверь ладонью и весело не крикнула:

– Эй! Кто там моих любимых кошечек пытает?

Таня опустила смычок. Уже возвращая контрабас в футляр, она обнаружила на дне гребень, который когда-то давно одолжила Милюле. Между зубцами застряла высохшая пиявка. Таня поклялась, что больше ничего никогда не даст Милюле.

С другой стороны, как можно не дать, когда тебя просят? Жадность – не заурядный порок, а бесплатная подписка на деградацию. Главный принцип жизни – отдать больше, чем берешь. Больше любви, больше внимания, больше сердечности. Дарить без надежды на ответный подарок и улыбаться, не стараясь получить возвратную улыбку. При всех других условиях пасьянс бытия не раскладывается.

Выпрямившись, Таня огляделась. Поручик Ржевский с Недолеченной Дамой исчезли. Должно быть, отыскали себе другое развлечение. Под ногами что-то зашелестело. Таня обнаружила, что один из звуков контрабаса распахнул ящик стола, вытряхнув на пол его содержимое.

Пришлось все собрать, а собирая, пересмотреть. Конспекты. Тетради. Старые фотографии три на четыре и десять на пятнадцать, матовые и глянцевые, с которых сегодняшней выросшей Тане показывала язык прежняя озорная малютка Гроттер. На самых старых фотографиях она была еще с сероватой, похожей на шлепок гречневой каши родинкой на носу. За спиной ее маячила круглолицая Пипа с собранными в кучку глазками.

Последней Таня подняла с пола толстую пачку писем от настойчивого англо-саксонского подростка Пуппера. Письма сохраняли запах фиалок, своей подозрительной устойчивостью наводивший на мысль, что Гурий прыскал бумагу приворотным одеколоном.

Сейчас купидоны из Англии прилетали к Тане не то чтобы редко, но с предсказуемо равным интервалом. Ощущалось, что писать Тане стало для Гурия привычкой, скрашивающей его размеренный быт. Иногда Таня представляла, что произошло бы, прими она однажды предложение Пуппера стать его женой. С одной стороны, Гурий обрадовался бы, а с другой – озадачился, кому он теперь будет писать по вторникам и субботам?

В субботних письмах Гурий обычно сообщал, что мечтает уйти из драконбольной команды и, отвоевав у самой доброй тети право на самостоятельность, зарабатывать рекламой реактивных метел и гонками на выживание. Ко вторнику жизнь вновь начинала устраивать Гурия, и он ставил Таню в известность, что из команды уходить не собирается, равно как и порывать с тетей, а вместо гонок на выживание намеревается заняться тренерской работой и благотворительностью, так как многие африканские гномики до сих пор не имеют зонтика над головой и собственного английского разговорника.

В финале письма Гурий всякий раз вежливо интересовался, не произошло ли в личной жизни Тани каких-либо полезных изменений.

Как-то Таня, не удержавшись, поделилась этим с позвонившей ей Гробыней.

– Прям детский сад! Всему надо учить! – зевнула Склепова. – Ну ответь ему что-нибудь в духе: «Прости, дорогой! Я очень занята. Консервирую бледные поганки, читаю литературу по воспитанию кошки и едва ли могу быть тебе чем-либо полезна. Твоя Тэ».

Писать так Таня отказалась.

– Не могу. Жалко его. Буквы не поднимаются, – сказала она и больше в разговорах с Гробыней эту тему не поднимала.

Среди чопорных британских конвертов случайно встретилась и забавная открытка от Шурасика, отправленная с помощью тиражирующего заклинания:

«Всех, имеющих гендерное, социальное, психосоциальное, профессиональное или какое-либо иное отношение к Восьмой Марте, поздравляю с упомянутым праздником. Ваш Шурасик».

Открытка была вполне в духе Шурасика. Вроде как и не поздравление, но одновременно поди докажи, что поздравления не было.

Закончив уборку, Таня взглянула на грифельную доску. В центре доски настойчиво мерцал вопросительный знак. Убедившись, что Таня его заметила, знак на мгновение превратился в укоризненный перст Медузии Горгоновой, погрозил Тане и растаял.

«Ратная магия!» – вспомнила Таня, бросая тревожный взгляд на часы.

Время еще было. Заглянув к Ягуну и договорившись встретиться с ним и с Лотковой за полчаса до одиннадцати, Таня прошла по галерее и оказалась там, где широкая мраморная спираль с застывшими, точно из морской пены вылепленными перилами, вела вниз, в подземелье.

Таня остановилась, размышляя, а затем стала быстро спускаться. Последнее время она частенько гуляла в подземельях. Ей нравились гулкая музейная сырость подвалов, неподвижность воздуха, глуховатое эхо шагов и весомая округлость никогда не видевших солнца камней.

Когда Таня устала бродить, она зашла в одну из рукотворных пещер и присела на мраморную плиту. Во время последней магической войны в Тибидохсе размещался лазарет. Умерших нередко хоронили тут же, в подземных гробницах.

«Не обращайте внимания! Наша Гроттерша обожает бродить по кладбищам!» – услышала Таня далекий детский голос. Кто сказал это? Гробыня? Хотя какая разница, если это правда. Таня действительно любила магические кладбища. Перед спокойной мудростью, которая смотрела с каждой плиты, все сиюминутные заботы и проблемы казались смешными.

Таня сидела, впитывала тишину, слушала, как где-то падают капли, просачивающиеся сквозь толщу камня, и размышляла. Мыслей было много, и серьезных, но сменяли они друг друга бессистемно. Из темных влажных стен выплывали, вспыхивали и погасали лица.

Неожиданно что-то заставило Таню обернуться и всмотреться в стену. На расстоянии вытянутой руки в скале было вырублено углубление. Заглянув, Таня обнаружила внутри медный котел. Хотя огня под ним не было заметно, стенки котла дышали жаром. Внутри что-то озабоченно бурлило и пыхтело. Крышка подскакивала, и вообще выглядело все так, будто котел давно готов взорваться и ждет лишь зрителя.

– Абдулла! – окликнула Таня, решив узнать у всезнающего джинна, что это такое.

Как выпускнице Тибидохса, ей не составляло хлопот мысленно связаться с библиотечным джинном. Абдулла не отозвался, зато без всякой видимой связи откликнулся Гуго Хитрый. Его красные помидорные щеки зажглись на соседней плите. Судя по древней, на санскрите сделанной надписи, под плитой был похоронен темный маг, во время одного из неудачных ритуалов сожранный своей тенью.

– Приветствую тебя, Татиана! Почто ты с таким недоверием приглядываешься к своим тезкам? – с клоунскими ужимками произнес Гуго.

Таня с недоумением моргнула.

– С чего ты взял?

Гуго поправил парик и принялся наматывать его букли на палец.

– Ничего личного! Обобщение. Мне тут недавно пришло в голову, что у человека двойственное отношение к тезкам. С одной стороны, недоверчивое, потому как другой Андрей или другая Лена явно самозванцы и настоящий носитель этого имени только ты, а в то же время кажется, что только тезки его и понимают. Не так ли, Татьяна?

Таня засмеялась. Зная, что Гуго, как и Ягун, наделен даром болтать бесконечно, убаюкиваясь собственными речами, она решила немного его притормозить.

– Я, между прочим, звала Абдуллу. Ты разве Абдулла? – спросила она.

Гуго последовательно оглядел себя, начиная с левой ноги, поразмыслил и предположил, что насколько он властен над фактами, Абдуллой он не является.

– А где Абдулла?

Гуго Хитрый заулыбался и, сделав характерное движение указательным пальцем над правым ухом, сообщил, что джинн ушел в астрал и обратно его следует ожидать только в сопровождении галдящей толпы муз.

– Ну что, выдергивать его? – предложил он.

Таня покачала головой. От рассерженного Абдуллы ответов не дождешься. Разве что свежеиспеченных проклятий из заветной тетради.

– Я хотела спросить про этот котел, – сказала она.

Гуго перескочил на противоположную сторону надгробия. Мелькнули пышные банты на туфлях.

– Ого! Да это копилка Древнира! Кто ее тут поставил, интересно?

– Копилка? По-моему, это кипящий котел!

Гуго хихикнул.

– Ты опять попалась на внешность предмета, детка! В магическом мире все относительно. У фиалки может быть душа топора, вот только рубить ею дрова не советую! Дрова, увы, будут смеяться, а фиалка смертельно оскорбится. Если ты видишь копилку котлом, да еще кипящим, у тебя все крайне запущено.

– Почему?

Гуго Хитрый обернулся. Проделал он это очень своеобразно, лентой намотавшись на надгробие.

– Потому что это копилка несовершенных добрых дел, несостоявшихся поступков, отыгранных назад благих намерений, неоказанной помощи, внутренней путанности и так далее. Копилка того хорошего и светлого, что могло состояться, но не состоялось. Однако все это, как ты понимаешь, никуда не исчезло и стало твоим долгом, который будет непрерывно накапливаться, пока его не заплатят.

– А если вообще не заплатят?

– Заплатят. Здесь или не здесь, но обязательно заплатят, – заверил ее Гуго. – Пока же каждый, кто смотрит в эту нишу, видит что-то свое. Такова была воля Древнира. У него тоже, увы, были долги.

– А что видишь ты?

Гуго вымученно улыбнулся и как-то слишком лихо дернул за букли свой парик.

– Да ничего! Только треснувшую глиняную копилку. Это потому, что в этом мире у меня никаких дел уже нет. Ни добрых, ни злых. Я старый несуществующий болтун из собственной книжки. Я потому и торчу в этом мире, что в том, другом, меня не ждут никакие особенные бонусы.

– Да ладно, не скромничай! – сказала Таня, остро ощутив в голосе Гуго горечь.

Гуго не ответил. Он вскинул голову, прислушался и, взмахнув руками, растаял. Таня вновь хотела позвать его, но внезапно к мерному звуку капель добавился новый, лишенный ритмичности и потому беспокоящий звук. Кто-то шел по коридору в ее сторону. Не желая ни с кем встречаться, Таня беззвучно отодвинулась в дальний угол, поджала колени и затаилась за надгробием.

Из полумрака Таня увидела Медузию и Великую Зуби. Чем-то огорченная Зуби смотрела себе под ноги.

– Я работаю ступенькой, и это чудовищно грустно. Хотя бы потому, что на тебя все время наступают, – недовольно произнесла она.

В пустом коридоре голос ее разнесся гулко и отчетливо.

– Ступенькой? – переспросила Медузия.

– Представь, что существует скала, на вершине которой ровное плато. Подняться на скалу можно только по вырубленной в скале лестнице. Тибидохс – такая лестница. Я – одна из ее ступеней. Тысячи учеников наступают на меня, берут мои знания, поднимаются ввысь и – исчезают на плато, которого я даже не вижу. Вниз не спускается никто. Да и зачем благодарить ступеньку? За что? За то, что наступил на нее? Они переросли нас и исчезли где-то там, наверху.

Пока Зуби говорила, они уже миновали нишу. Таня скорее услышала, чем увидела, что Медузия остановилась и всем телом повернулась к Зуби.

– Ну-ну! Что за детский сад? «Переросли» – громко сказано. То, что заяц прыгает на вершине горы, еще не означает, что заяц выше горы. В остальном же, дорогая, ты меня удивляешь! Благодарности ожидают только попрошайки, подсказавшие тебе название улицы, на которой сидят с протянутой рукой. И не притворяйся, что не знаешь этого. У тебя обычная депрессия.

Великая Зуби не стала спорить.

– Ты всегда была рассудительной, Меди. Но не будешь же ты утверждать, что сама ничего не боишься? Особенно сейчас, после этого урагана, когда улетели драконы и явился тот, кому задолжал Древнир. Сразу три знака, один за другим – точно стук в дверь ночью! И Сарданапал, заметь, предвидел все еще раньше, если решился нарушить запрет и обучить магспирантов ратной магии!

Еще больше Таню изумил ответ Медузии. Слишком мало он походил на ее обычные, категоричные, точно в бронзе отлитые ответы.

– Я боюсь так давно, что устала бояться. Особенно сейчас.

Последние слова Медузии донеслись до Тани приглушенно. Шаги удалились. Таня не решилась выглянуть. Для нее так и осталось загадкой: знала ли Медузия, что она здесь, рядом, или была слишком погружена в свои мысли, чтобы заметить ее.

«А ведь они люди… такие же, как и мы. Такие же сомневающиеся, мятущиеся, с такими же слабостями… И тоже не всегда знающие, что, зачем и почему», – подумала Таня с внезапным ощущением близости.

Это было странное ощущение. Тот, кто пять лет назад казался непогрешимым и бесконечно мудрым, теперь виделся совсем иначе. Идеализм восприятия исчез, уступив место ощущению равенства. Первый вернейший признак взрослости, который при лучшем раскладе останется лет на десять. В худшем же – навсегда.

«Сарданапал собирается обучать нас ратной магии! А теперь вот и Медузия говорит о чем-то непонятном!» – подумала Таня. Эта простая, всего из двух звеньев, логическая цепочка завершалась выводом, который не мог не беспокоить.

С Лотковой и Ягуном Таня встретилась в «светлой» гостиной Жилого этажа.

– С ума сойти! Из нас растят военщину! И, самое неприятное, в такую рань! – зевая, жаловалась Лоткова.

Катя только что проснулась и выглядела крайне недовольной. Одиннадцать часов утра, по искреннему представлению Лотковой, было время, когда вурдалаки еще не улеглись в могилы и лишь ранние петухи мало-помалу продирают свои бройлерные очи.

Сейчас Лоткова сидела в кресле и пыталась сфокусировать взгляд на чашке с кофе. Одета она была довольно небрежно, скорее в Танькином, чем в своем стиле. Джинсы, водолазка, волосы в торопливом пучке.

«Гроттерианское течение мировой моды. Берем из шкафа, что первое на нас падает, и нацепляем на себя в произвольном порядке», – прокомментировала бы Склепова.

Таня не без зависти подумала, что Катя ухитряется быть красивой всегда. Даже с утра после бессонной ночи или вусмерть простуженная, Лоткова все равно останется хорошенькой, не прикладывая к этому и минимальных усилий. Ягун утверждал, что свались Лоткова с пылесоса без подстраховочного заклинания – она стала бы самой красивой раненой в мире, не больше и не меньше.

– И зачем нам эта ратная магия? – стонала Катя.

Ягун воинственно запунцовел ушами.

– А затем, что каждый рано или поздно столкнется с уродами. Должен же он им как-то противостоять?

Лоткова зевнула еще раз.

– Я с одним уже столкнулась. И что? Теперь я с ним встречаюсь! – с явным вызовом заявила она.

Таня настороженно оглянулась на Ягуна. Ей было совершенно очевидно, против кого этот выпад. Вот только Ягун сделал вид, что ничего не услышал, хотя такие локаторы, как у него, не могли пропустить что-либо.

– Катюш, ты сегодня более-менее свободна? Ну после ратной магии? – ласково спросил у нее Ягун.

Лоткова настороженно подняла бровь.

– А что?

– Только тебе, лучшей девушке в мире, наделенной не только красотой, но и умом, я могу поручить безумно важную вещь, с которой никто больше не справится! Ты не согласишься быстренько смотаться на Лысую Гору и купить мне сверхзвуковую насадку для трубы пылесоса?

– Клоун!

Ягун не обиделся.

– Твой ответ надо понимать как «да» или как «нет»? – уточнил он.

Лоткова смягчилась:

– Как «я подумаю!» А вообще ты жулье! Тебе нельзя доверять!

Играющий комментатор удовлетворенно кивнул.

– Во-во! Это к вопросу о всеобщей подозрительности. Учи людей не доверять жулью, и как раз жулью они будут доверять, а вот доверять хорошим людям не станут. Так что лучше доверять всем без разбора, так уж точно не ошибешься. Лучше перекрякать, чем хрюкнуться.

Озвучив эту истину, Ягун сложил ладони биноклем и одну его часть направил на Гроттер, а другую – на Лоткову.

– Раз все в сборе – можно отправляться на ратную магию. Кроме нас троих, никто из аспирантов вызова на занятия ратной магией не получал! – сообщил он.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Лоткова.

Играющий комментатор высунул язык и попытался дотянуться до кончика носа. Не хватило самое большее сантиметра. Немного пригнув пальцем нос, Ягун добился желаемого.

– Познакомься с моим лучшим другом, который доводит до Киева даже тех, кому надо в Москву! Он спросил, а я услышал! – заявил он.

Ровно в одиннадцать они нерешительно заглянули в Битвенный Зал. Раньше Тане не случалось здесь бывать. В годы, когда они с Ягуном и Ванькой ночами бродили по школе, на дверь было наложено заклинание, с которым не смогло справиться даже патологическое любопытство.

Битвенный Зал оказался длинным и узким. Две широкие полосы – белая и темная, выложенные из каменных плит, разделяли его на три неравные части. Сводчатый потолок синел где-то высоко и точно ребрами пересекался широкими деревянными балками. Через маленькие полукруглые окна во внутренней стене доносился задорный стук маленьких молоточков о наковальни. Там была кузня домовых.

– Эй, есть тут кто? – жизнерадостно завопил Ягун.

У дальней стены вспыхнул круг голубоватого света. Таня увидела Сарданапала. Академик сидел на трехногом табурете и, положив на колени руки, смотрел на них.

– Доброе утро! Как настроение?

Лоткова начала было что-то говорить, но академик быстрым движением ладони отвел слова от ее губ.

– Вопросы, содержащие слова «ратная магия» и «зачем», лучше не задавать. Зал, в котором вы находитесь, имеет мрачную историю. Когда-то здесь проводились дуэли между светлыми и темными магами. В большинстве случаев дуэли заканчивались смертью одного или обоих противников. Постепенно дуэли были запрещены, а древняя наука ратной магии – искусство нести смерть и защищаться от нее – выхолощена до так называемой «магии разумной самозащиты». Все наиболее смертоносные заклинания заботливо убрали, оставив лишь необходимый мизер. Последние четыре сотни лет ратная магия не преподается, хотя кое-кто – ваш покорный слуга, например, – еще не успел ее забыть.

– И решили научить нас? – спросила Таня.

Точнее, собиралась спросить. Она совсем забыла, что маги высокого уровня слышат многие вопросы раньше, чем они были заданы.

Углы рта у Сарданапала дрогнули.

– Скажем так: возникла печальная необходимость.

– Что-то серьезное?

Академик не ответил, лишь быстро взглянул на Таню и опустил глаза.

– Больших результатов я не ожидаю, но и маленький результат тоже результат. Разумеется, все должно остаться в тайне. Если в Магществе станет известно, что глава Тибидохса обучает аспирантов ратной магии, меня отправят в Дубодам, а в моем кресле окажется хорошо промороженный, умеренно подштопанный и абсолютно лояльный властям мертвяк.

Убедившись, что его слова услышаны, Сарданапал встал и остановился перед чертой. Присев на корточки, он задумчиво, точно перелистывая страницы памяти, провел пальцами по выщербленным черным камням.

– Видите черту? За ней во время дуэлей стояли темные маги. Светлые находились у другой черты, из белых камней. Сближаться и перешагивать барьер запрещалось. Видите каменный круг в центре? Он блокирует все виды магии. Струсивший дуэлянт мог шагнуть в него и спастись. К чести магов, светлых и темных, сдавшихся фактически не было…

– Что, совсем? – усомнилась Лоткова.

Сарданапал кивнул. Его усы отважно вздыбились и кончиками взвились к потолку. На зоркую Таню дохнуло поручиком Ржевским.

– Встаньте к светлой черте! К барьеру, господа аспиранты! Начнем! – возгласил академик.

Первым к барьеру шагнул воодушевленный Ягун, за ним Таня и, наконец, Лоткова. Встав на белые камни, Таня ощутила исходящее от них тепло. Перстень Феофила Гроттера запульсировал и, быстро пьянея, стал жадно напитываться силой.

«Ну все! Сейчас начнется!» – поняла Таня, знавшая, что ее дедуля склонен к энергетическому вампиризму.

– Здравствуй, моя Мурка! Здравствуй, дорогая! Здравствуй, да-а-арагая и пра-ащай! – заголосил перстень, вразнобой выстреливая слабые зеленые и красные искры.

Сарданапал погрозил Тане пальцем. Та растерянно развела руками, показывая, что не виновата.

«Теперь понятно, почему на дуэлях было так много смертельных случаев: это место буквально распирает от внешней магии… А, ну да! Тут же двумя уровнями ниже Жуткие Ворота!» – поняла она.

– Ты зашухарила всю нашу малину и теперь маслину получа-ай! – завопил перстень Феофила Гроттера и без предупреждения выстрелил в Сарданапала двумя искрами размером с кулак.

Остановить искры Таня не успела. Она смогла лишь вскрикнуть, предупреждая Сарданапала об опасности. Академик сделал быстрый шаг в сторону и, прошептав отвод, заставил искры врезаться в стену. Дважды ослепительно полыхнуло. В камне образовалась глубокая выбоина.

– Птыц! Птыц! Что, собака, страшно? – пьяным голосом произнес фамильный перстень Гроттеров.

Таня поспешно спрятала руку с кольцом за спину.

– Это не я! Дедуля насосался энергии, и теперь его заводит! – пояснила она академику и изумленной до крайности Лотковой.

Сарданапал понимающе кивнул. Кожа у его глаз прорезалась лукавыми морщинками.

– Бывает. Феофил и при жизни отличался вспыльчивостью. Однажды он вызвал меня на дуэль, когда я случайно прищемил ему дверью палец. Пока Древнир нас мирил, Феофил и с Древниром повздорил, придравшись, что Древнир якобы использовал фразу из его докторской диссертации. И знаете какую? «А теперь, дорогие коллеги, мне бы хотелось пригласить всех на скромный дружеский банкет»!

– Древнишка – подлый вор! Я бы промолчал, но еще он украл у меня латинскую цитату: «Pereant qui ante nos nostra dixerunt!» [2] – с негодованием заявил перстень.

– Латынь принадлежит всем, Феофил! – мягко напомнил академик.

– Пусть всем, но надо же и совесть иметь! Но так и быть, прощаю! В списке людей, которые нагло у меня сдирали, Древнир значится под номером десятым, сразу за Сервантесом, Пушкиным и Достоевским! И ты, Сарданапалка, там тоже есть! – непреклонно заявил перстень.

Смущенный академик пробормотал, что не собирается спорить с упрямым стариканом, однако заметно было, что он уязвлен. Ехидный Ягун незаметно толкнул Таню ногой.

– А теперь начинаем! Нападайте на меня! – приказал Сарданапал.

– Какими заклинаниями? – жадно спросил Ягун.

– Какими угодно! Хоть из списка ста запрещенных! Наши недоученные студентишки только их и знают. Медузия давно настаивает, чтобы в список запрещенных внесли всю школьную программу. Тогда, может, хоть кто-то будет что-то знать.

Играющий комментатор встряхнул свой перстень. Подумать только: атаковать самого Сарданапала! Да об этом можно рассказывать потом годами!

– Я готов! Нападать всем сразу или по очереди? – уточнил он.

– Сразу! Ну! – в голосе Сарданапала послышалось нетерпение.

Переглянувшись с Лотковой, Ягун решительно атаковал академика усиленной формой Искриса фронтиса – Искрисом фронтисом дублицио, в то время как Катя, неожиданно осмелев, брякнула черномагическийВспышкус гробулис , который иногда срабатывал и у светлых магов.

Таня пока медлила, смущенно поглядывая на свое полупьяное от негодования кольцо. Она не без оснований опасалась непредсказуемых поступков от деда.

Сарданапал позволил искрам подлететь, быстро вскинул руку, что-то прошептал, и обе атакующие искры, потеряв скорость, были втянуты его кольцом.

– Как вы это сделали? – воскликнула Таня.

– Экспроприациум магистикус – прекрасное заклинание! Отнимает энергию у агрессора, отдавая ее тому, кто защищается. В то время как ваши перстни отдали часть своей магии и временно ослаблены, мой получил то, что они потеряли. Единственное противопоказание: в день применения Экспроприациум магистикус нельзя надевать ничего красного. И есть ничего красного тоже нельзя. Одна ягода клубники или красная полоска на носке, и вас вывернет наизнанку в самом буквальном из всех возможных смыслов, – пояснил академик.

Ягун с восторгом внимал его словам.

– Заклинание перехвата! Дешевый фокус! Как-то я слышал о китайце, который ловил стрелы зубами. Но когда в него пустили пять стрел подряд, третью он поймал сердцем, четвертую лбом, а пятую селезенкой! – презрительно заявил перстень Феофила Гроттера и выдал целую серию смертоубийственных заклинаний:

– Тошнилло-колотилло-страдалло! Кишкониус заворотум! Трых-ты-ты-ты-ты-тыхс!

Однако прежде чем полыхающие искры, скользящие по ободу перстня, устремились к Сарданапалу, академик шепнул:

– Маньякус клептоманум!

Искры, так и не успевшие отделиться от перстня, погасли. Скрипучий голос старого Феофила смолк. Напрасно Таня, Лоткова и Ягун выкрикивали заклинания. Глава школы Тибидохс, скучая, прогуливался по черте, разглядывая потемневшие балки.

– Не получается? Проверьте перстни! – посоветовал он.

Ягун уставился на свое кольцо.

– Да вроде нормально. Искры, что ли, слабые?

– Слабее не бывает… – согласился академик и мягко посоветовал: – Кольцо-то потрогай!

Играющий комментатор осторожно ощупал палец.

– Мамочка моя бабуся! Это морок! – завопил он.

Академик подождал, пока Таня с Лотковой убедятся в том же самом, и разжал ладонь.

– Можете забрать! Мне чужого не надо! – сказал он.

Свой перстень Таня узнала сразу. Два других явно принадлежали Лотковой и Ягуну.

– Итак, что мы видим? – лекторским голосом произнес Сарданапал.

– Последствия клептомании! – сказал Ягун.

На взгляд Тани, шуточка переваливалась за грань допустимого, однако академик неожиданно воодушевился.

– Тепло, очень тепло! Почти горячо! – воскликнул он в педагогическом экстазе. – Заклинание Маньякус клептоманум поможет отнять у противника кольцо, поместив на его место временно существующий морок. Гениально, не правда ли? Чтобы победить врага, его необязательно убивать! Есть, правда, одно «но». Не у всех врагов есть кольца. Если же колец нет, то и отнимать нечего! Так или не так?

Таня и Ягун переглянулись. Академик обожал риторические вопросы: «Верно или неверно?», «Правильно или неправильно?», «Так или не так?». Порой Таню подмывало сказать «не так» и посмотреть, какой эффект это возымеет. Однако она почему-то всегда отвечала: «так» и «да». Вот и сейчас Таня в очередной раз «такнула».

– Есть и другое «но»! Заклинание маньяков, как называет его Меди, отнимает много сил. Ночью может болеть голова. И еще: оно срабатывает только, если у вас нечетное количество противников. Если четное – вы можете навеки лишиться собственного перстня. В остальном же оно довольно безобидно, – предупредил Сарданапал.

– А запретили-то его почему, раз оно безобидно? – спросил Ягун.

– Сам подумай! – предложил академик.

Ягун думал недолго.

– А, ну да! Представляю, что творилось бы в коридорах! Только и выясняли бы, кто у кого увел перстенек. Наши юные клептоманы маньячили бы по полной, – заявил он.

– Совершенно верно. Учитывая же обычные проблемы нашей молодежи с устным счетом в состоянии возбуждения и лошадиного галопа между лекциями, через две недели на младших курсах не осталось бы и трех перстней, – подтвердил Сарданапал.

Академик дождался, пока кольца вернутся на пальцы хозяев, и продолжил: