Елена Блаватская. Интервью из Шамбалы Бурдина Анна

Глава 1

Дворянство не порок

О том, как правила орфографии могут явиться поводом для выбора жениха, а также о том, что не все девочки желают стать принцессами или иметь дворянский титул.

В тот самый, ничем не примечательный осенний, серый день 1848 года семнадцатилетняя Елена и ее гувернантка, мадам Пенье, повздорили из-за сущей ерунды.

Дело в том, что Елена носила фамилию фон Ган (von Han). Поэтому в письмах, написанных от ее имени по-французски, следовало к фамилии добавлять благородную приставку «де», а в письмах, написанных по-немецки, приставку «фон», то есть писать мадемуазель «де Еан» или «фон Ган». Но принципиальная девушка никак не хотела добавлять к своей фамилии никаких приставок.

Гувернантка пыталась объяснить своей ученице, что подобным поведением Елена нарушает не только орфографические правила, но и веками сложившиеся традиции, не уважает ни себя, ни своих предков, принижает себя перед теми, к кому обращается в письме. Но Елена была совершенно не согласна с подобным утверждением и настаивала на собственном мнении.

Своенравной девушке не нравилось подчеркивать свое дворянское происхождение, хотя и бедность была ей не по вкусу, просто у нее на все был особый взгляд. Она абсолютно не выносила слов «надо», «нельзя», «должна» и, если ей что-то запрещали, поступала наоборот, исходя из принципа «запретный плод – сладок».

Елена любила удивлять или озадачивать. Началось это с самого раннего детства, когда все получалось непроизвольно. Лет с трех маленькая Лоло или Леля, как ее звали в доме, пугала родителей тем, что вставала по ночам и ходила во сне. Разумеется, делала она это не специально. Зрелище выглядело жутковато: девочка вставала с кровати, широко раскрыв глаза, произносила длинные монологи, рассказывала разные истории, пела песни и при этом – не просыпалась. Но подобные странности можно объяснить скорее ее физиологией, чем свойствами характера.

Потом, когда Лоло исполнилось пять лет, она стала загадочным образом исчезать. Несмотря на бдительность нянек и запертые двери, ее довольно часто обнаруживали спящей вне детской комнаты, которая была на верхнем этаже дома. Когда девочка наконец находилась, то была в довольно странном состоянии. Иногда она просто спала, а иногда откидывала голову и, не мигая, глядела неопределенным взглядом куда-то в пространство, что-то шептала и закрывала глаза, словно отходила в иной мир. Взрослые пугались, начинали ее трясти за плечи, и Лоло как ни в чем не бывало просыпалась, недовольная тем, что ее разбудили. Однако когда у нее пытались узнать, что с ней произошло и как она попала среди ночи на чердак или под дерево в саду, малышка виновато улыбалась, рассеянно глядела на окружающих, не могла ничего вспомнить или принималась плакать навзрыд. Детских слез никто из домашних не мог перенести, поэтому ее тут же брали на руки и возвращали домой, испытывая вину за то, что испугали и без того перепуганного несчастного ребенка. Как правило, после таких необъяснимых ночных событий Лоло с новыми силами и бодрым настроением неожиданно превращалась в послушную и внимательную девочку, что было ей абсолютно не свойственно. Ее рассеянность и нежелание подчиняться куда-то пропадали, она жадно принималась за уроки, не переставая удивлять взрослых своими успехами.

С возрастом Лоло стала умудряться совершенно таким же таинственным и необъяснимым образом исчезать в любое другое время и в любую погоду, хотя за ней бдительно присматривали няньки, не мешая играть и веселиться. Больше всего Лоло, как и другие дети, любила убегать в сад. То она носилась между деревьев, то, раскинув в стороны руки, принималась кружиться на одном месте с развевающейся колоколом юбкой. Затем она в изнеможении падала на траву. Так Лоло могла долго лежать, глядя в небо, наблюдая за движением облаков и отдаваясь только ей известным ощущениям. Эти ощущения, видимо, доставляли большую радость, так как на ее краснощеком круглом личике отображалась блаженная улыбка. Но, невзирая на бдительное око наблюдателей, девочка могла совершенно неожиданно исчезнуть из вида. Сначала поднимала тревогу присматривающая за детьми нянька, потом на поиски снаряжался целый отряд домашних, включая всю прислугу. И, наконец, после долгих часов бесконечных хождений по этажам, чердакам, подвалам и кустам, переживаний и рыданий, беглянку находили, как вспоминали родственники: «…в каком-нибудь глухом, никем не посещаемом месте или в бабушкином зоологическом музее в серьезной беседе с чучелом крокодила или тюленя. Для девочки вся природа была одушевленной. Она слышала голос каждой вещи и приписывала вещам сознание, существование в них скрытых сил, которые видела и слышала только она одна».

Однажды, будучи уже большим, вполне самостоятельным ребенком, Елена возвратилась с прогулки, где довольно долго задержалась. Домашние ее, как обычно, обыскались, но непослушному созданию это казалось все равно. Она рассеянно выслушала замечания матери, объявившей о строгом наказании за непослушание, но угрозу не восприняла. Она стала взахлеб рассказывать о своих впечатлениях, уверяя мать, что в дальней липовой аллее парка она своими глазами видела поднимающуюся в воздух добрую «лесную фею», окруженную сиянием.

Отец Лоло, присутствующий при разговоре, внезапно вышел из себя и обозвал дочь не просто фантазеркой, а маленькой лгуньей. Это девочку страшно огорчило, она расплакалась, продолжая уверять, что действительно видела «фею». Отец рассердился еще больше и приказал дочери уйти с глаз долой и подумать над своим поведением и над тем, что можно говорить, а что нельзя, так как нормальные люди будут над ней смеяться.

– Ты ее обидел, – сказала мужу мать Елены, встав на защиту дочери. – Ей действительно видятся какие-то существа, которых мы, взрослые, не замечаем.

– Она солгала! Какую она могла видеть фею, окруженную сиянием и поднимающуюся в воздух? Полный бред нездорового воображения.

– Я уверена, что она ее видела и глубоко верит в это. У Лоло действительно богатое воображение.

– В таком случае у нее не воображение, а больные галлюцинации. Чем ее защищать, лучше сначала показать врачу, – ответил разгневанный отец.

Врач был призван, расспросил девочку о ее видениях и пришел к заключению, что ребенок просто слишком чувствителен, но абсолютно здоров.

– Значит, солгала. На эту черту ее характера надо обратить особое внимание, – остался при своем мнении отец, обращаясь к жене.

Внимание обратили, но странность видеть «невидимых друзей» у девочки не исчезла. Иногда «дурь», как домашние называли фантазии девочки, проходила, но порой принимала самые невероятные формы.

Случалось, без каких-либо видимых причин на девочку находил приступ смеха, она строила рожицы, дразнилась, объясняя, что «смех вызван шалостями ее невидимого друга», который показывает ей длинный язык, а она ему. От этого им обоим очень весело. Взрослые только разводили руками.

«Невидимых друзей» у Лоло было множество. Она находила их в доме, на улице, под камнями, на дереве, у окна, рядом со своей кроватью – везде. Одного «невидимого друга», которого Елена называла «маленький горбун», домашние воспринимали как реальное мифическое существо. Без него не обходилась ни одна детская игра. Те, кто на самом деле его не видел, просто представляли, что «маленький горбун» существует, и пытались с ним играть так же, как и Лоло, показывая окружающим свое непроизвольное искусство пантомимы.

Были у нее и совсем странные фантазии. Иногда Елена говорила, что во сне к ней приходит высокий индиец в белой чалме и рассказывает разные истории. Он раскрывает перед ней очень интересную книжку, в которой вместо страниц с текстом находятся живые картинки. А в них, как в зеркале, видно все, о чем говорит индиец. Особенно ей нравились сцены из жизни древних животных и сказки про ковер-самолет, на котором можно облететь весь мир.

По ее словам, несколько раз индиец выручал ее из беды. Например, когда она однажды упала с лошади, запутавшись в стременах, и казалось, что вот-вот разобьется насмерть. В самый последний момент перед ней появился человек в белой чалме, подхватил ее на руки и вернул в седло. Ее спасение было похоже на чудо. Может быть, поэтому девочка дала своему спасителю имя – Хранитель.

С возрастом детские странности у Елены пропали, а фантазии приобрели иную окраску. Она больше не ходила с открытыми глазами по ночам, но ее «невидимые друзья» и склонность к исчезновениям, к которым уже все привыкли, сохранились. Теперь она стала поражать взрослых своими неординарными способностями. Однако ее способности видоизменялись в отдельные периоды. Девочка, которая еще накануне прекрасно выучила урок и живо интересовалась предметом, вдруг становилась рассеянной, не понимала или не слышала, что ей говорили, скучала, едва высиживая положенное время, или же была не в состоянии выучить заданного урока. Ее розовощекое круглое личико бледнело, громадные светло-голубые глаза тускнели или принимали какое-то взрослое и отсутствующее выражение. Потом ее неожиданно охватывала очередная «дурь», с которой не мог справиться даже отец, хотя в семье ему никто не смел перечить, кроме конечно же Лоло.

Поскольку отец Елены, полковник фон Ган, был человеком военным, из-за чего семья была вынуждена постоянно переезжать с места на место, маленькой Лоло и ее младшей сестричке Верочке приходилось вместе с родителями жить в армейских походных условиях. Девочки часто оставались под присмотром не только гувернанток и нянек, но и ординарцев отца, которые всячески баловали маленьких барышень, предлагая им забавные игры и игрушки, свойственные, скорее, крестьянским мальчишкам, чем девочкам из общества.

Приходилось семье фон Ган жить и в калмыцких степях. Это оставило в жизни Лоло особый след.

Домов для проживания в степях не было, поэтому семьи офицеров, так же, как и местное население, жили в юртах. Лоло и Верочка тут же окрестили свою юрту в шатер «Шемаханской царицы» из сказки Пушкина и с удовольствием играли в персонажей из других восточных сказок, а Лоло даже нашла своего «чародея». Она завела довольно странную дружбу с калмыцким шаманом, удивительные речи которого слушала буквально «открыв рот», с интересом наблюдая за его священнодействиями. Шаман умел вызывать дождь, без слов отдавать приказы животным и производил какие-то волшебные манипуляции, после которых случались истинные «чудеса». Чародей разглядел в девочке «нечто», близкое к его дару, и предрек, что в будущем этого ребенка ждут великие дела, которые прославят ее на весь мир. На прощание он подарил Лоло талисман – серебряное кольцо с агатом, на котором были выгравированы непонятные слова и какие-то знаки.

Странный выбор друзей и партнеров по играм беспокоил родственников маленькой Лоло. Повзрослев, она оставалась совершенно равнодушной к модным веяниям в кругах молодежи, а также к условностям дворянского общества.

Отец Елены был потомком старинного немецкого рода наследных Макленбургских принцев Ган фон Роттерганов. Он имел все, что по общепринятому мнению необходимо мужчине для счастья – успешную военную карьеру, молодую красавицу-жену и двух прелестных дочек. Мать, Елена Андреевна, урожденная Фадеева, литературно одаренная натура, происходила из древнего почитаемого русского рода князей Долгоруких. По воспоминаниям современников, «сочинения Елены Андреевны признавались явлением в русской литературе. Она прославилась как известная романистка, писавшая свои произведения под псевдонимом «Зинаида Р-ва». Ей восхищались и почитали за русскую Жорж Санд. К сожалению, мать Елены после рождения третьего ребенка, сына Леонида, умерла, когда ее старшей дочери, Елене, едва исполнилось одиннадцать лет. Убитые горем родственники и отец решили, что лучше всего будет отдать детей на воспитание бабушке по материнской линии – Елене Павловне Долгорукой, в замужестве Фадеевой. Ее муж в то время служил крупным государственным чиновником в Саратове.

Следует заметить, что и бабушка, и мать, и дочь – все носили одно и то же прекрасное имя – Елена, которое как бы передавалось по наследству вместе с незаурядным талантом и способностями.

Елена Павловна Долгорукова тоже была яркой и незаурядной личностью. В давно минувшие «пушкинские времена» ее молодости женщин в России не принимали в высшие учебные заведения, но родители постарались дать способной девочке многостороннее домашнее образование. Елена Павловна свободно говорила на нескольких иностранных языках, что было довольно обычным явлением для дворянских семей того времени из-за большого количества иностранных нянек. Она прекрасно рисовала и музицировала. Но у нее имелся и особый талант – склонность к научной работе. Елена Павловна занималась исследованиями в области археологии, нумизматики и ботаники не просто как любительница, а как ученый; вела переписку с европейскими натуралистами и научными обществами. В ее громадной библиотеке, доставшейся в наследство от семьи Долгоруких, помимо всего прочего, хранилось множество ее собственных трудов и рисунков.

Рассказывали, что «…из каждого угла бабушкиного кабинета смотрели грозные морды медведей, тигров, крокодилов; на полках восседали чучела разных птиц: изящные маленькие колибри, совы, соколы, ястребы, простые вороны, галки и прочие неизвестные российскому глазу пернатые, которых коллекционировала бабушка как экспонаты для своих научных описаний и исследований».

Иногда бабушка разрешала детям поиграть в ее кабинете. Дети осторожно гладили руками чучела, боязливо озираясь на бабушку, стараясь ненароком не поломать у чучела нос или не оторвать ухо. Единственный зверь, кого они жестоко эксплуатировали, был белый тюлень. На него детвора усаживалась верхом, как на коня, и с радостным визгом принималась на нем кататься.

Только у маленькой Елены, кроме потребительского отношения, был свой собственный взгляд на чучела животных. «Глядя на образы бывших зверей, воплощенных в чучелах, ей начинали приходить в голову всякие фантазии. Она довольно умело сочиняла необыкновенные истории про обитателей бабушкиного кабинета, охватывающие те далекие времена, когда эти животные еще ходили по земле или летали в небе. Причем говорила она с такой уверенностью, словно сама была очевидцем своих историй».

Обо всем об этом, будучи уже в преклонном возрасте, с радостным умилением вспоминала в своих мемуарах сестра Елены, Верочка, которая была на три года младше. Следует заметить, что Верочка, в отличие от сестры, никаких «фей» и «горбунов» не видела, никогда не воображала себя жительницей древнего мира, отправляющейся разрушать чары волшебного замка, никогда не беседовала с великанами и лилипутами и, вообще, мечтать и фантазировать не любила. Когда же и у нее случалась минута мечтания, она грезила о том, что выйдет замуж, как мама, за офицера, и у нее будет много милых, маленьких детишек, похожих на ее любимых кукол. Верочка не имела привычки опаздывать к завтраку, обеду или чаю, тщательно делала уроки и, в отличие от старшей сестры, была очень правильной, прилежной и воспитанной девочкой. Однако, несмотря на разность характеров, сестры всегда друг с дружкой ладили и довольно редко ссорились.

Отец Елены, который по долгу службы постоянно находился в разъездах, души не чаял в своих дочерях, задаривая их подарками и всячески балуя, впрочем, как и остальные родственники. Когда дети остались без матери, окружающие, жалея их, начали портить характеры детей. Елене, как «бедной сиротке», позволяли все, что бы она ни захотела, даже то, чего по всем разумным понятиям позволять не следовало. Взрослые принимали любые ее странности как милые детские забавы, которые с возрастом пройдут. Ей все сходило с рук. Детское обаяние, слезы и упрямство – вот три рычага, которыми Елена умело пользовалась, подчиняя себе весь дом и устанавливая негласную диктатуру.

Глава 2

«Ощипанная ворона»

Иногда можно внушить обществу, что платье, одетое наизнанку, тоже отлично выглядит, даже если все утверждают обратное. Но захочется ли его носить?

Гувернантка – француженка мадам Пенье – давно работала в доме Ганов и хорошо знала, что Елена довольно своенравная девочка. Она не раз наблюдала, как другие учителя, находящиеся в доме в течение последних десяти лет, теряли всякое терпение, не справляясь с капризным ребенком. По ее мнению, сладить с девочкой было совершенно невозможно, а жаловаться некому. Поэтому гувернантки, приставленные к Елене, выступали в роли жертв, несших тяжкий крест по воспитанию необузданного ребенка.

Помимо мадам Пенье, с самого раннего детства к Елене были приставлены мисс Августа София Джефрис – старая дева из Йоркшира, а также несколько нянек, одна из которых была наполовину татарка, умеющая рассказывать поучительные сказки. Обычные дети быстро забывали сказки, даже не пытаясь их пересказать. Елена же никогда их не забывала и вовсе не считала фантазией. Она уверяла, будто все события из сказок вполне естественны, говоря: «Люди могут превращаться в зверей и принимать любой вид, если только они знают, как это делается… могут летать, если только они сильно это пожелают.

Такие мудрые люди существовали во все времена и существуют в наши дни. Но они показываются только тем, кто их почитает, кто им верит и не смеется над ними…»

Когда мисс Джефрис появилась в доме, она пришла в отчаяние от своей ученицы, однако ей удалось научить непокорную девочку своему родному английскому языку. Когда же отец в первый раз взял восьмилетнюю Елену с собой в Лондон с тем, чтобы она вместе с сестрой позанималась с опытными преподавателями музыки, по самолюбию гордой девочки был нанесен тяжелый удар. Дело в том, что семья Елены жила в Екатеринославле, то есть на юге России, где в русской речи присутствует южный выговор (теперь этот город называется Днепропетровск). А так как говорить Елену по-английски учила девушка родом из Йоркшира, где английский тоже имеет свое наречие, то стоило мадемуазель фон Ган начать лепетать английские слова, как тут же раздавался дружный смех. Как говорили ее знакомые, «смесь йоркширского диалекта с российским южным говором производила столь комический эффект, что мадемуазель фон Ган вскоре поняла – ей лучше вовсе помалкивать, чем говорить в Лондоне на том языке, который она знает, считая его английским». Отец осознал свой промах в выборе английской воспитательницы для своих ненаглядных дочек, и мисс Джефрис тут же дали расчет.

После того как она уехала, у Елены с сестрой появилась другая гувернантка, следуя английскому выражению, «настоящая – как английский флаг». Она за небольшой срок привела английский диалект сестер в относительный порядок, однако привить любовь к этому языку ей не удалось.

Елена делала все, чтобы не понравиться своей новой воспитательнице, отказывалась произносить английские слова, чтобы «не выдавать» свой режущий ухо «Йоркшир». Писать по-английски она даже не пыталась, только иногда что-то читала. Кроме того, несмотря на ее очевидные достоинства, «настоящую англичанку» никто из девочек не оценил, поэтому той только и оставалось, что терпеть неудобства своего зависимого положения, совершенно несносную воспитанницу и подстраиваться под ее своенравную натуру, не подчинявшуюся никому, кроме своих искрометных настроений.

Одно из таких «настроений» и возникло у Елены в тот самый день, когда другая ее гувернантка-француженка, мадам Пенье, решила отстаивать права благородных приставок «фон» и «де».

– Мадам, – произнесла с неким апломбом Елена, гордо вздернув свою белокурую, кудрявую головку, – я считаю, что приставка «фон» перед моим именем является не единственным моим достоинством. Я бы хотела, чтобы те, к кому я обращаюсь, любили и уважали мое внутреннее «я», а не внешнюю, ничего не значащую приставку к имени, служащую придуманным символом благородства. Приставки так же пусты, как модные шляпы, одетые на пустые «благородные» головы тех, кто их носит.

Воспитательнице нельзя было не признать в девушке наличие тонкого юмора. Чаще всего этот юмор был доброжелательным, но нередко задевал за живое. Елена как бы поддразнивала людей, заводила их и, шутя, подсмеивалась, нанося один за другим меткие и обидные словесные удары. Некоторые «жертвы» пытались парировать, другие молчали, не найдя, чем ответить. Синяки от словесных выпадов острой на язычок девушки у «жертвы» оставались всегда – болезненные или быстро заживающие, неважно.

На этот раз мадам Пенье решила парировать удар, собралась с мыслями и, монотонно, чеканя каждое слово, будто метроном, выговорила:

– Для того, чтобы вас любили, мадемуазель, нужны совсем иные качества, которыми вы, к сожалению, не обладаете.

Елена удивленно уставилась на мадам Пенье, не сразу найдя, что ответить, но затем, закипев, как вода в котелке, выпалила:

– Что вы такое говорите, мадам?

– Я говорю, мадемуазель, что единственное достоинство, за которое вас можно полюбить, это приставка «фон» или «де» вместе с приданым, которое к ним приложится. При вашем характере и темпераменте вряд ли найдется мужчина, который согласится на вас жениться, – с видимым раздражением заметила гувернантка. И, чтобы усилить впечатление от своих слов, добавила: – Даже тот пожилой человек, над которым вы давеча так смеялись, называя его «ощипанной вороной», даже он не пожелал бы видеть вас своей женой!

Елена взорвалась:

– Что? Что вы такое говорите, мадам Пенье? Вам не нравится мой характер?

– Нет! – коротко и твердо отрезала гувернантка.

– И вы утверждаете, что «ощипанная ворона» под именем «генерал Блаватский», которую вы упомянули, не захочет на мне жениться?

– Да, совершенно верно, мадемуазель, я утверждаю, что даже древний старик не захочет на вас жениться, не то что он, – ритмично чеканила слова мадам Пенье.

– Да как вы смеете такое говорить? – еще более возмутилась ее воспитанница. – Трухлявый старикашка Блаватский не захочет на мне жениться?!

– Не захочет, мадемуазель! – еще раз хлестнула словами гувернантка, словно дала пощечину.

– Еще как захочет! Я вам докажу! Вот увидите!

Началось подобие истерики. На шум прибежали все, кто был в доме. Они ничего не могли понять, тем более сделать. Елена, красная как рак от гнева, выкрикивала что-то бессвязное. Ее пытались успокоить, но девушка отбивалась, набрасывалась на всех, как цепной пес, и повторяла:

– Я вам еще докажу… я покажу… вы все увидите… да я… я лучше всех… я… я докажу…

– Лучше, лучше, дорогая. Ты у нас самая лучшая, самая умная, самая красивая, самая-самая… – пыталась ее успокоить бабушка, делая попытки обнять внучку.

Все в доме знали, что с тех пор как умерла мать, только бабушка имела на Елену влияние и, если уж она не могла справиться с разбушевавшейся, как непогода, девушкой, то остальные тем более. Однако здесь не помог и бабушкин авторитет. Разъяренная девушка в руки не давалась, выскользнула из бабушкиных объятий и в слезах побежала прочь.

Бабушка, две служанки, гувернантка и Верочка лишь пожали плечами, но не стали догонять потерявшую душевное равновесие девушку, решив, что в одиночестве она быстрее успокоится. Когда наконец все утихло, они благословили небеса, что «буря» прошла стороной, ничего не сломав и не покалечив, и в недоумении разошлись.

Елена закрылась у себя в комнате. Оставшись одна, она выплеснула из себя остатки эмоций и разрыдалась. Горе душило ее. Девушка металась по комнате: от окна к кровати, от кровати к столу, заваленному книгами, от стола опять к окну, потом упала ничком на кровать, зарылась с головой в подушки и попыталась забыться. Ей было до слез обидно, что гувернантка ущемила ее гордость и в чем-то взяла верх. Последнее слово всегда должно было оставаться за Еленой.

У нее на все имелся собственный взгляд и мнение, с которыми трудно было поспорить. Например, когда Елене исполнилось 16 лет, ее пытались заставить пойти на большой бал, который давал царский наместник Кавказа. Девушка всеми силами сопротивлялась, но ее протесты никто не желал слушать. Ей сказали, что велят прислуге насильно ее одеть, вернее, переодеть соответственно моде и торжественному случаю. Елена не сдавалась и нашла, как повернуть дело в свою пользу – умышленно сунула ногу в кипящий котел. Обваренная нога в течение шести месяцев заживала, пока не наросла новая кожа и не утихли боли при ходьбе. Таким образом, бунтарка вынуждена была просидеть дома, но добилась своего – на бал не пошла!

Елена признавала, что, по сравнению со сверстницами, она не выглядела «распустившимся бутоном» или «цветком, созревшим для любви». Она была просто юной девушкой, дружившей только со своими фантазиями. Любить или влюбляться она ни в кого не собиралась, так как не была к этому готова, предпочитая проводить время за книгой или сочиняя разные истории. Наряды ее не волновали, так же как и украшения, поэтому одета она была даже для провинции отнюдь не шикарно. Платья не придавали ей женственности, а отсутствие интереса к противоположному полу указывало на то, что она еще не готова стать взрослой. Позже она сама довольно жестко высказывалась по этому поводу, что «если бы в тот момент какой-то молодой человек посмел заговорить со мной о любви, я готова была бы застрелить его, как собаку, стремящуюся меня укусить».

Ей пока еще не нужны были кавалеры!

Однако утверждение гувернантки, будто она, молодая девушка, вошедшая в пору невесты, не нужна даже «облезлому» старику, вывело ее из себя и заставило действовать. Следуя своему противоречивому характеру, Елена решила доказать обратное: «Она нужна всем, и в первую очередь «облезлому» генералу, о котором шла речь. Не пройдет и недели, как он предложит ей руку и сердце, чего бы ей это не стоило!»

До самой ночи Елена обдумывала план действий, поэтому не вышла ни к утреннему семейному столу, ни к обеду, ни к вечернему чаю, сославшись на нездоровье.

Чтобы выяснить, когда господин Блаватский намеревается приехать к ним в дом с визитом, Елена пошла на небольшую хитрость. Прямо спросить у дедушки она не решилась, чтобы не вызвать лишних вопросов, поэтому придумала небольшой дипломатический ход.

Дедушкин дом в Тифлисе обычно был открыт для гостей по четвергам. Утром следующего дня внучка как бы невзначай поинтересовалась:

– Дедушка, много ли гостей ожидается у вас в будущий четверг?

– Человек пять-шесть, думаю, может быть, и больше, – неопределенно ответил господин Фадеев.

– А кто обещал быть? – попыталась уточнить Елена.

– Генерал Ермолов с женой. Он здесь проездом, остановился ненадолго. Генерал Блаватский тоже обещал заехать. Князь Голицын может заглянуть, представить нам своих старых друзей, путешествующих по Кавказу, их должно быть человека три-четыре. А почему ты спрашиваешь, ты кого-то ждешь? – осведомился дедушка.

– Совсем нет. Просто так спросила, – ответила Елена, слегка покраснев. Она не любила говорить неправду.

– Знаю, знаю. Тебя интересует князь Голицын, – вздернул брови от неожиданно пришедшей догадки дедушка, наблюдая за внучкой прищуренными, пытливыми глазами. – Последнее время он просто заворожил тебя своими мистическими рассказами. Поговаривают, что он франкмасон, маг и предсказатель. Знаю, это все по твоей части, но я за ним не замечал чего-то сверхъестественного. А ты?

– Дедушка, это тема отдельного разговора. Нам с князем всегда есть о чем поговорить, а тебе от моих рассказов будет скучно или пищеварение нарушится.

– Что ты имеешь в виду? Свои ужасные мистические видения, духов, привидения или еще какую-нибудь нечисть? Опять за свое? Пора взрослеть, внученька, и бросать детские фантазии. Невестой скоро будешь, а все та же «дурь» в голове. Стыдно, право, в твоем возрасте такими глупостями заниматься.

– Дедушка, не станем развивать неинтересную нам обоим тему. Я буду очень рада, если князь опять к нам приедет. Мне всегда найдется, о чем с ним побеседовать, если он пожелает, разумеется, – успокоила дедушку внучка.

В последнее время Елена гораздо глубже, чем раньше, ушла в чтение мистической и философской литературы из прадедовской библиотеки. Неутомимый червь познания давно принялся точить душу маленькой Елены.

Родственники рано заметили, что озорная, упрямая и мистически настроенная девочка, способная на самые невообразимые проказы, совершенно меняется, когда ее допускают в бабушкин кабинет. Там она, как в сказке, преображалась и была похожа на маленького ученого, прилежно изучающего и систематизирующего найденный научный материал. Говорили также, что «ее было невозможно оторвать от книг, которые она буквально глотала, днем и ночью, и казалось, что вскоре вся громадная домашняя библиотека не сможет удовлетворить ее жажду знаний».

Многое ей было интересно, многое непонятно. И тут подвернулась большая удача – встретился человек, с которым она могла поговорить об интересующих ее предметах. Это был князь Александр Голицын, старший сын старого друга семьи Фадеевых, князя Владимира Сергеевича Голицына, который в последний год стал частым гостем в их доме. Его внимание привлекла необычная девочка, интересующаяся мистическими книгами и философией Великих древних. Поскольку в Елене не угасала страстная любовь и любопытство по отношению ко всему скрытому и фантастическому, в князе Голицыне она нашла не только интересного собеседника, но и большого знатока занимавшего ее предмета. Князь хорошо разбирался в мировых религиях, философии, оккультизме, много знал о тех краях, которые желала посетить Елена – о священных местах Греции, Египта, Ирана и даже Индии. Главное, он знал то, чего в то время не знала она. А с кем еще можно было поговорить в семье на такие сложные темы?

Ни с кем.

Бабушка интересовалась только естественными науками, дедушка – исключительно местными служебными делами, которыми он занимался ежедневно. Отец же, редко ее навещавший, образованный и начитанный военный, к сожалению, был убежденным реалистом, не признавал ни религии, ни оккультизма. К тому же его отличали «едкое остроумие и закоренелый скептицизм», поэтому говорить и спорить с отцом о том, чего он не признавал, было совершенно бесполезно. А сестра в этих вопросах вообще ничего не понимала и понимать не хотела.

Известие, что князь вновь намеревается быть в их доме с визитом, Елену обрадовало. Однако теперь ее больше волновал другой человек – господин Блаватский, поскольку она поставила задачу получить от него предложение руки и сердца. Поэтому князь Голицын отошел на второй план, и, чтобы прекратить дальнейшие расспросы, Елена чмокнула дедушку в щеку и выбежала из комнаты.

Глава 3

Капкан на генерала

О том, что «семнадцать лет» – есть лучшее украшение и наряд для любой невесты, а также о том, что обручение не всегда предполагает свадьбу.

Дом, в котором семья Фадеевых проживала в Тифлисе, был нанят всего год назад. Князь, Михаил Семенович Воронцов – царский наместник на Кавказе, – предложил господину Фадееву должность в совете главного управления Закавказского края. Господин Фадеев согласился и, оставив пост губернатора Саратова, где прослужил почти пять лет и попал в немилость к тогдашнему министру внутренних дел, – в середине сороковых годов перебрался в «басурманскую Азию» вместе со своей большой семьей, прислугой, знаменитой Долгоруковской библиотекой и бабушкиным зоологическим кабинетом.

Князь Воронцов давно знал господина Фадеева как человека бескорыстного, умного и дипломатичного, поэтому, помимо основной должности, господин Фадеев был еще назначен управляющим местным государственным имуществом.

Когда-то дом в Тифлисе, где жила семья, принадлежал князю Чавчавадзе. Дом походил на замок, на котором «лежала печать таинственной старины, веявшей из Екатерининской эпохи». Был он довольно просторный, со множеством жилых комнат, расположенных на верхних этажах. Первый этаж считался парадным, где громадные помещения располагались анфиладой. Там царил дух мрачного средневековья. Сразу за пышным, величественным входом следовал длинный зал, заполненный фамильными портретами Фадеевых и Долгоруких, затем – гостиная, увешанная гобеленами, подаренными Екатериной II князю Чавчавадзе; за гостиной – через распахнутые двойные двери, похожие на «врата рая» или вход в сказочное царство, – виднелся кабинет бабушки с ее уникальными экспонатами.

Кабинет был не таким, как в саратовском доме. Он вырос в объеме и превратился из научной лаборатории в один из лучших частных музеев России. В нем были собраны гербы и оружие из всех стран мира, старинная посуда, китайские и японские статуи богов, византийская мозаика, персидские и турецкие ковры, картины, портреты и конечно же громадная старинная библиотека. Чучела зверей и птиц заняли свои почетные места, разместившись по углам и полкам, а те, кому места не хватило, перебрались в смежную с кабинетом комнату.

Прием гостей в доме Фадеевых происходил каждый четверг по раз и навсегда утвержденным правилам.

«Вечером, часам к семи, съезжались гости, рассаживались в креслах, двери плотно запирались от чужих ушей и начиналась оживленная беседа: разбирались насущные вопросы русской жизни, газетные новости, иногда слушался рассказ какого-нибудь путешественника, пробирающегося средь Кавказских гор в поисках впечатлений, обсуждалась современная литература.

Пока шла беседа, слуги неслышно приносили ужин, гости перемещались из кресел за большой старинный дубовый стол и переходили к следующей части программы – обильному русскому чревоугодию. Беседа за столом возобновлялась и продолжалась глубоко за полночь, пока кому-то из гостей не приходила здравая мысль, что «пора бы и чести знать!»

В этот раз ждали самого генерала Ермолова. Того самого легендарного военачальника, что прославился не только подвигами в войне 1812 года, но и военной стратегией на Кавказе, получившей название «Система Ермолова».

Гигантского роста и редкой физической силы, всепобеждающий генерал уже давно был в отставке, но слава о его храбрости гремела по всему Кавказу. Он оставался истинным героем своего времени, несмотря на довольно раннюю отставку, вызванную жгучей завистью высокопоставленных недоброжелателей. Зацепиться было не за что. Но, покопавшись в «грязном белье», всегда можно найти что-нибудь примечательное. Повод нашелся, и «грязное белье» было вывешено на всеобщее обозрение. Дело в том, что генерал Ермолов, проводя политику сближения с местными князьями, породнился с влиятельными мусульманскими семьями. Он, как восточный бек, имел трех жен, с которыми заключил временные браки по закону шариата (по российским законам он оставался холост). От этих жен у него родилось трое сыновей-полукровок. Такое вольное поведение генерала имело негативный отклик в Петербурге, что стало одной из причин его отставки. Кроме того, будучи человеком честным и неподкупным, он нажил себе сильных и влиятельных врагов. Вдобавок он осуждал немецкое засилье в командовании русской армии. Таким образом, генерал Ермолов «пришелся не ко двору», его обвинили в «жестокости с туземным населением», и в конце двадцатых годов XIX века царь дал ему отставку.

С тех пор последний продолжатель традиций екатерининских орлов жил у себя в имении в Орловской губернии, изредка посещая Кавказ, где местная знать принимала его с распростертыми объятиями, как символ военной доблести России.

Семья Фадеевых тоже считала за честь видеть в своем доме генерала Ермолова и тщательно готовилась к встрече. Но, как это обычно бывает, когда чего-то очень ждешь, неведомые силы, как нарочно, отодвигают событие на неопределенный срок. В этот раз получилось так, что фадеевский приемный четверг следовало бы по объективной причине отменить. Последнюю неделю бабушка Елены, Елена Павловна, тяжело захворала. Она не выходила из своих покоев и просила ее без повода не беспокоить. Поэтому, когда наступил четверг, принимать гостей за хозяйку дома стало некому. Господин Фадеев один, без супруги, никогда гостей не принимал. Теряясь в догадках, как выйти из положения, если вдруг нагрянут такие высокопоставленные гости, как генерал Ермолов с женой или князь Голицын, – Фадеев искал пути решения проблемы. Отменить прием представлялось совершенно невозможным, а без хозяйки – не только «дом-сирота», но и музей тоже выглядел «сироткой».

На помощь неожиданно пришла Елена. Это противоречило ее принципам, так как она с вызовом относилась к приемам высшего общества, однако в данном случае противоречивость ее характера «была ей к лицу». Елена вызвалась помочь дедушке, сказав, что часть гостей, например генерала Блаватского или князя Голицына, будет развлекать она, в то время как господин Ермолов с женой перейдет в полное распоряжение дедушки. Андрей Петрович не мог не нарадоваться на свою нежданно повзрослевшую внучку и тотчас согласился.

В четверг, ровно в семь вечера, у въездных ворот показался экипаж Ермоловых и сразу за ними подъехал господин Блаватский.

Генерал Блаватский тоже находился в Тифлисе временно. Он ждал официальных бумаг о своем назначении на должность вице-губернатора Ереванской губернии в Закавказье, в связи с чем на некоторое время задержался в Тифлисе. Князь Голицын, к общему сожалению, не приехал. Он прислал с посыльным сообщение, что на сей раз прибыть не сможет из-за непредвиденных обстоятельств.

После приветствия гостей провели сначала в гостиную, а затем в кабинет, где дедушка принялся показывать свои музейные редкости, с увлечением рассказывая о самых примечательных экспонатах.

С самого утра Елена готовилась к встрече. Ей хотелось произвести впечатление сразу на двух генералов: и на Ермолова, и на Блаватского. Но как? Прежде всего, ей пришлось ненадолго отступить от собственных принципов и принять более женственный облик. Начать следовало конечно же с одежды. Она перебрала свой гардероб и остановилась на платье, которое, по ее мнению, отвечало всем необходимым требованиям сегодняшнего дня. Совсем «взрослое» и женственное – серо-голубое, с белой кружевной манишкой. Примерив его, она покружилась перед зеркалом и удовлетворенно кивнула. Платье выглядело довольно свежо и мило. Не хватало только украшений.

Елена открыла индийский ларец, подаренный бабушкой, стоявший на ее туалетном столике, и достала из него серебряный восточный браслет с бирюзой. Примерила на руку. К наряду подошло.

Она еще раз посмотрелась в зеркало, в котором отражался ее новый, неожиданный облик и вполне продуманный девичий наряд, – понравилось.

Когда перевоплощенная и сияющая радостью девушка вошла в гостиную, ее было не узнать. Громадные голубые глаза игриво искрились, отражая улыбку и прелесть ее милого, очаровательного юного облика. Светлые волосы, доставшиеся ей от немецкой бабушки, золотистым ореолом легких кудрей обрамляли лицо. Платье красиво облегало едва оформившуюся девичью фигуру, выделяя на белом фоне пенящихся кружев чистоту и очарование ее лица.

Из кабинета доносился гомон, где угадывался раскатистый, «квакающий» смех дедушки, других голосов она не сумела различить.

«С Богом!» – сказала себе Елена, перекрестилась и впорхнула в дверь кабинета.

Генерал Блаватский стоял около окна, сцепив за спиной кисти рук, и рассматривал висевшую на стене коллекцию старинных монет. Дедушка в другом углу комнаты вел беседу с господами Ермоловыми, что-то показывая из своей любимой коллекции старинного оружия.

Елена про себя отметила, что намеченный в мужья кандидат никак не соответствовал образу жениха семнадцатилетней девушки. Ведь в семнадцать и двадцатилетний кавалер кажется взрослым, тридцатилетний – стариком, а сорокалетний – древним ископаемым. «Дальше просто не женятся и замуж не выходят», – рассуждает безжалостная молодость. Елена думала еще более категорично. Сколько лет генералу Блаватскому, она не могла определить точно, считая, что очень много: может, шестьдесят, а то и все сто. Хотя в действительности отважному боевому генералу, ожидающему от наместника Кавказа высокое назначение, едва перевалило за сорок, и он вполне еще мог подумать о поиске «дамы сердца».

Ради справедливости следует отметить, что генерал Блаватский вряд ли мог с первого взгляда зажечь любовь женщины. Скорее, он мог внушить уважение, а то и повергнуть в боязливый трепет, который появляется у мыши или суслика при виде горделивого «хищника». Постановкой головы, надменным взглядом, крупными кистями худых жилистых рук он чем-то напоминал большую, гордую птицу. На его обожженном солнцем морщинистом лице четко выделялся крупный с горбинкой нос, под которым узкий рот едва виднелся. Из-под дугообразных глазниц не просто смотрели, а как бы «удивлялись» два светлых, круглых, немигающих глаза. Редкие, пегие волосы, разбросанные по лысому черепу, словно островки мартовского снега на прогалинах пригорка, придавали его непокрытой голове несколько «линялый» вид, из-за чего Елена и приклеила ему кличку «облезлый». Своеобразную некрасивость головы компенсировали военная выправка, подтянутость и стать генерала, которые вполне соответствовали его высокому званию и положению в обществе. Правду говорят, «с лица воду не пить»!

Елена набралась храбрости и направилась в сторону генерала Блаватского, артистически надев на себя восхищенную улыбку, выражавшую не только радость, но и любезность, смешанную с безмерным интересом. Однако, подойдя ближе, она, неожиданно для себя, как-то неловко хихикнула, а потом и вовсе рассмеялась.

– Отчего вам так смешно, барышня? – спросил удивленно генерал Блаватский, отрывая взгляд от стены с экспонатами.

Елена не знала, как лучше выкрутиться из неудобного положения, но вскоре нашлась, выдумав целую историю.

– Сейчас, когда я сюда шла, за мной увязалась кошка Марта. Я ее стала отгонять, а она спряталась мне под юбку, да так и дошла до самых дверей, играя с моими ногами. Смешно, правда?

– Какая прелесть, – не удержался генерал, – как вы еще молоды и непосредственны, Елена Петровна. Разрешите засвидетельствовать вам мое почтение.

Господин Блаватский слегка поклонился и поцеловал Елене руку.

– Приветствую вас в нашем доме, господин генерал. Я сегодня вместо бабушки буду заниматься гостями. Бабушка немного захворала, – сообщила Елена, чтобы генерал не заподозрил, будто она появилась здесь из-за него.

– Мое почтение Елене Павловне и пожелания скорейшего выздоровления, – генерал Блаватский вновь поклонился.

– Благодарю вас, непременно передам. А что вам больше всего понравилось в коллекции монет, которую вы только что рассматривали? – Елена поспешила перевести разговор на другую тему.

Блаватский поделился с ней своими впечатлениями, а затем девушка принялась ему рассказывать о других интересных коллекциях, имеющихся в кабинете у бабушки, в том числе о собрании редких книг. О книгах Елена рассказывала с восторгом, пытаясь убедить своего собеседника в необыкновенной ценности их содержания. Она говорила с жаром, детским задором, смотря на генерала своими громадными, завораживающими глазами, которые начинали искриться радужными огоньками, когда она пыталась своего собеседника в чем-то убедить.

Господин Блаватский внимательно слушал, живо поддерживая разговор, что свидетельствовало о его эрудиции, заинтересованности в теме разговора или, по крайней мере, об учтивости. Это устранило возрастную дистанцию, снимая напряжение и располагая к развитию беседы.

Наконец, Елена устала от собственных рассказов и предложила генералу прогуляться по саду. Тот не мог отказаться, хотя ему был явно интересен диалог между господами Фадеевым и Ермоловым, которые расположились в креслах у раскрытых окон веранды и за рюмкой хорошего грузинского вина вели громкую оживленную беседу.

– Алексей Петрович, – спрашивал господин Фадеев, – с тех пор как вы оставили пост командующего, война на Кавказе идет с переменным успехом и конца не видно.

– Что делать, уважаемый Андрей Михайлович, на все воля Божья. Если бы русские только побеждали, то война была бы уже закончена. На Кавказе много нерешенных проблем, – заметил генерал Ермолов.

– Вы, верно, знаете, что уже лет семь как у власти, в качестве третьего по счету имама Дагестана, находится Шамиль, который сумел объединить под своими знаменами дагестанцев и чеченцев. Сильная личность, скажу я вам. Мы о нем много наслышаны. Всю подконтрольную ему территорию Шамиль пытается заставить жить по законам шариата. Это идет вразрез со старинными горскими обычаями и христианским верованием других горцев. Грузия и Армения никогда не подчинятся исламу. Конфликт неизбежен. Что вы думаете об этом, Алексей Петрович?

– Я слышал, что Шамиль писал царю просьбу, где просил об одном: не мешать горским народам драться между собою. По его словам, храбрейший из них станет победителем, необузданные смирятся, власть и порядок восторжествуют, и тогда будет, с Божьей помощью, общее спокойствие. Вот вам и ответ.

– Значит, он просит русское правительство стать всего лишь наблюдателем того, что происходит между горцами, в то время как грузинские князья ищут у русского царя защиты…

Далее господин Блаватский не мог слышать заинтересовавшего его разговора, так как шел вслед за Еленой и уже спустился вместе с ней в сад.

Искусство садовника, трудившегося у Фадеевых, поражало взгляд продуманной красотой. Сад утопал в розах, которые росли везде: пышными букетами вдоль дорожек, стелющимся ковром; создавали причудливые клумбы; ползли по стенам дома и забора, формируя красочные перегородки и распространяя по саду волшебный, нежный, пьянящий аромат. Господин Блаватский шел рядом с Еленой, восхищался розами, а она рассказывала ему о бабушкиных ботанических экспериментах. Затем их беседа перетекла в другое русло и, казалось, приняла живой, увлекательный характер.

– Скажите, Никифор Васильевич, вы у себя дома проводите музыкальные вечера? – со всей серьезностью спросила вдруг Елена, желая поговорить о музыке. Она плохо представляла, где живет и как проводит свободное время генерал.

– Нет, барышня. Во-первых, я в Тифлисе нахожусь временно и не имею возможности собирать общество. Во-вторых, с тех пор как я овдовел, я веду затворнический образ жизни, мало кого принимаю и музыкальных вечеров не устраиваю, – терпеливо объяснил Блаватский свое положение.

– Извините, я глупость спросила. А вы давно овдовели? – задала нескромный вопрос Елена, не скрывая детского, искреннего любопытства.

– Два года уж прошло, – произнес генерал неохотно.

Действительно, жена господина Блаватского два года назад внезапно умерла от скоротечно развившейся болезни. Детей у супругов не было, поэтому они наслаждались и восхищались только друг другом. Генерал любил свою жену и, может быть, поэтому в первый год после ее смерти оставался к прекрасному полу совершенно безразличен. Временами на него находила тоска. Тогда, казалось, он бы многое отдал, лишь бы вновь пережить минуты счастья, которые однажды подарила ему судьба. Обнять, поцеловать свою жену, почувствовать в своей руке ее нежные ладошки, маленькие, почти детские пальчики, услышать ее ласковый, слегка картавящий голосок, звонкий смех или приятное шуршание ее шелкового платья за дверью, когда она, бывало, проходила по коридору.

Однако время и камень точит. Постепенно мужская природа стала заявлять о себе все громче и громче, и генерал начал задумываться над новой женитьбой. Но в его почтенном возрасте сделать правильный выбор оказалось столь же сложно, как и в молодости, так как вдовушку с детьми ему брать не хотелось, а девицы, близкие к нему по возрасту, выглядели ничуть не лучше вдов. Поэтому генерал решил положиться на судьбу и предоставить ей право выбора.

– Да… два года, это большой срок, – отметила как «знаток жизни» Елена. – Я вам сочувствую. А вы никогда не задумывались над новой кандидатурой жены, например, совсем молодой девушки, которая могла бы радовать вас как дочь?

– Гм, – крякнул генерал, взглянув на Елену своими круглыми, «удивляющимися» глазами, которые выразили еще большую степень удивления. Благодаря этому взгляду его удивление словно повисло в воздухе. Генерал был несколько озадачен вопросом, не зная, как лучше ответить, поскольку перед ним стояла совсем юная, незамужняя девушка. – Нет, право… я думал, разумеется… – ответил он сконфуженно, – но не столь основательно… чтобы делать решительные шаги.

Елена, чувствуя, что разговор плавно перетекает в нужное направление, неожиданно для себя спросила:

– А я вам нравлюсь?

Господин Блаватский застыл в недоумении. Вопрос был задан коротко и прямо, поэтому требовал вразумительного, желательно короткого ответа. Долю секунды он рассуждал, но тут же собрался с мыслями, вышел из ступора и «потек» плавной, аккуратной речью, обходя острые углы:

– Я готов выразить вам свои чувства восхищения, мадемуазель, – растягивая и подбирая необходимые слова, ответил генерал. – Вы еще столь юны, что я не осмеливаюсь сказать вам больше, чем требуют правила приличия. Я восторгаюсь вами. Вы белокурый ангел, который неожиданно влетел в комнату и зазвенел своим серебряным голоском, словно колокольчик. Я восхищен вами, смею вас уверить!

Блаватский взял ее руку, поднес к губам и поцеловал в ладонь. Елена не отнимала руку от его губ и с какой-то детской непосредственностью и любопытством глядела, как он покрывал поцелуями сначала ее запястье, потом пальцы, целуя их по одному, затем вновь ее ладонь. Ей было забавно и смешно наблюдать такое выражение почтения, даже немного неловко.

– Ой, что вы делаете? – с детской наивностью воскликнула девушка.

– Я целую вашу ручку, мадемуазель. Я вами совершенно очарован. Вы сущий ангел, прекрасный не распустившийся бутон. Как эта белая роза… – он протянул руку к кусту белой розы, сорвал цветок и преподнес его Елене.

– А вы на мне женитесь? – неожиданно спросила девушка, перебив увлекшегося комплиментами гостя.

Генерал вновь замер. Он на мгновенье задумался, но быстро пришел в себя и выговорил:

– В этом случае мне будет оказана большая честь с вашей стороны, мадемуазель. Но смею ли я надеяться?

– Разумеется, Никифор Васильевич. Если дедушка с папенькой позволят, – обнадежила его Елена, присев в реверансе.

Вообще-то Елена могла произвести впечатление, когда хотела. Она прекрасно пела, танцевала, играла на фортепьяно и конечно же была непревзойденной собеседницей. Казалось, неизвестных тем для разговора для нее просто не существует. Кроме того, она умело подмечала чьи-то слабости или странности и остроумно подшучивала над ними. Многие восхищались ее искрометными колкостями, – но лишь тогда, когда это их не касалось. Другие опасались ее остроумия, а подчас и довольно злых насмешек. Прозвища, которыми она «метила» людей, прилипали к ним навечно, как татуировка. Смыть их впоследствии было невозможно никакими средствами. За свои выходки Елене частенько здорово доставалось, но она ничего не могла с собой поделать, оставаясь такой, какая есть, – взбалмошной и «неудобной».

Господин Блаватский, задумавшись, шел с Еленой под руку по саду. Его приятно поразила неожиданная откровенность девушки, однако и привела в некоторое замешательство. Получилось, что они, по сути, объяснились друг с другом. Во всяком случае, так сделала Елена. Но все произошло как-то не по-настоящему. Девушка словно играла с ним в детскую игру для взрослых. С другой стороны, разговор повернулся таким образом, что он пообещал не оставить ее слова без внимания. Следовательно, ему придется на них ответить. Но что же делать, как быть? Елена хороша собой, но слишком юна – почти ребенок.

Девушка взволновала солидного гостя и разбередила в нем давно угасшее желание. «Неужели, – не верил он, – она в меня влюбилась?» Его умиляло ее по-детски круглое лицо с очаровательной, счастливой улыбкой, а также громадные, лучистые глаза. Весь ее облик создавал впечатление счастья!

Мысли Блаватского, промелькнувшие в его голове огненной вспышкой, были прерваны появлением в саду господина Фадеева.

– Вот вы куда исчезли! – громко произнес он, идя навстречу генералу, держащему под руку его внучку. Дедушка широко раскинул руки, словно хотел их обоих обнять или собрать в охапку.

– Пройдемте в дом, господа! Гости заждались. Да и обед уже готов, стоит на столе, стынет, осталось только сесть и съесть! Мы с вами, господин Блаватский, даже не успели ни о чем побеседовать. Милости прошу в дом!

– Однако я провел восхитительное время с вашей очаровательной внучкой, Андрей Михайлович! Она меня развлекала вполне взрослой беседой, – любезно ответит генерал. – К сожалению, я не смогу сегодня дольше оставаться в вашем гостеприимном доме и составить компанию обществу. У меня еще имеются неотложные дела, требующие моего присутствия, поэтому я вынужден откланяться.

– Очень жаль, очень жаль, Никифор Васильевич, – запричитал дедушка, – а я-то надеялся продолжить наш спор о горцах, который мы начали в прошлый раз.

– Не сегодня, друг мой, не сегодня. Проблемы горцев, Андрей Михайлович, столь же вечны, как сами горы! Поэтому они вполне подождут, пока у нас с вами найдется время их обсудить. Сами понимаете, дела, – мягко прервал господин Блаватский, любезно откланялся и направился к двери.

Елена поспешила вслед за ним.

– Господин генерал, послушайте, – громко шептала она по-французски, провожая его до ворот, – я виновата перед вами, простите меня. Мне, право, неловко. Не стоило мне такого говорить.

– Ничего, ничего, Елена Петровна. Вы прелестная барышня. Я непременно подумаю над вашим предложением. Право, это для меня чрезвычайно лестно и совершенно неожиданно, – уверил ее господин Блаватский, очередной раз поцеловал ручку, сел в экипаж и удалился по своим неотложным делам.

Проводив господина Блаватского, Елена вернулась в гостиную. Ужин был подан, гости заняли свои места за громадным, уставленным всевозможными блюдами столом. Артиллерия бутылок с местным грузинским вином стояла на отдельном столике рядом с хозяином дома. Периодически он указывал на очередную бутылку и велел слугам пошевеливаться. Гости произнесли несколько тостов, выпили, закусили, и разговор тонкими ручейками потек по темам, которые Елене были мало понятны и интересны, поэтому она молча слушала, изредка кивая головой и тем самым давая понять, что согласна с тем или иным утверждением.

– Андрей Михайлович, расскажите, пожалуйста, о своих встречах с нашим великим Пушкиным. Говорят, вы были с ним знакомы, – попросила хозяина дома жена генерала Ермолова.

– Конечно, расскажу, с превеликим удовольствием. Однако хочу заметить, что судьба свела меня с этим великим человеком не на литературной основе, а лишь из-за нехватки удобных помещений для жилья в Кишиневе. В те годы я служил управляющим конторой иностранных поселенцев в Екатеринославле. Во время моих приездов в Кишинев, где Александр Сергеевич Пушкин пребывал в ссылке, меня помещали с ним в одной комнате. Это было для меня крайне неудобно, потому что я приезжал по делам, имел занятия, вставал и ложился рано. Он же по целым ночам не спал, что-то писал за столом, возился, декламировал и производил свои ночные эволюции в комнате во всей наготе натурального образа. На прощанье он подарил мне свои поэмы, написанные им собственноручно – «Бахчисарайский фонтан» и «Кавказский пленник». Зная любовь моей жены к поэзии, я повез ей поэмы в Екатеринославль вместо гостинца. И в самом деле оказалось, что лучшего подарка сделать не мог. Она пришла от них в такое восхищение, что целую ночь читала и перечитывала, а на другой день объявила, что «Пушкин, несомненно, гениальный великий поэт».

Елена слышала эту историю не один раз, поэтому не проявила к ней никакого интереса. Но вот, совершенно неожиданно, разговор попал в то русло, где девушка плавала как рыба в воде, и даже могла высказать собственное мнение и показать себя.

Беседа началась с совершенно обычного вопроса:

– Собираетесь ли вы, генерал, посетить Кавказ в следующем году? – спросил дедушка господина Ермолова, которому в то время перевалило далеко за семьдесят.

– Я могу сюда приезжать еще лет десять, если силы будут, – ответил генерал. – Ведь мне помирать на восемьдесят пятом году жизни. Так что время еще есть.

– Господин генерал, вы так точно уверены в сроке вашего пребывания на земле? – поинтересовался дедушка Елены. – Или вам гадалка нагадала?

– Нет, не гадалка, это я сам записал в свое время.

– Как это? Вы себе отвели срок? – не поверил господин Фадеев.

– Да вот так, просто взял да и написал памятную записку, когда еще был только произведен в чин полковника. Это целая история, но, что самое интересное, все, что я тогда записал, сбылось не только по содержанию, но и по датам.

– Такого не может быть, – усомнился господин Фадеев, – это, вероятно, какая-то мистическая история. Не расскажете ли вы ее более подробно, господин генерал, – попросил дедушка.

– Извольте, – охотно откликнулся господин Ермолов. – Когда я был еще молодым подполковником, меня послали по делу в небольшой городок. Мое жилище состояло из двух комнат – одной для слуг, а второй лично для меня. В мою комнату можно было пройти только через комнату прислуги. Однажды поздно ночью, когда я писал, сидя за столом, я впал в задумчивость, и, внезапно подняв глаза, увидел стоящего передо мной по ту сторону стола незнакомого мужчину, который, судя по его одежде, принадлежал к низшим слоям общества. Прежде чем я успел спросить, кто он и что он хочет, незнакомец сказал: «Возьми свое перо и пиши». Чувствуя себя под влиянием неодолимой силы, я молча повиновался. Тогда он продиктовал мне все, что должно было случиться со мной в течение всей жизни, заключая датой и часом моей смерти. С последним словом он внезапно исчез. Прошло несколько минут, прежде чем я полностью пришел в себя и, вскочив со стула, бросился в соседнюю комнату, через которую незнакомец обязательно должен был бы пройти. Открыв дверь, я увидел моего писаря, пишущего при свете свечи, и ординарца, спящего на полу возле входной двери, которая была крепко заперта на замок и задвижку. На мой вопрос: «Кто это только что был здесь?» – удивленный писарь ответил: «Никого». До сего дня я никогда и никому не говорил об этом; я заранее знал, что некоторые заподозрили бы, что я все это придумал, а другие сочли бы, что я подвержен галлюцинациям.

– И все сбылось? – спросила Елена.

– Все, что было написано в моем письме, сбылось до мельчайших подробностей. Осталась последняя строчка – дата моей смерти. Но ее смогут подтвердить только потомки, найдя этот документ в моих бумагах. Вы у них потом спросите, – сказал Ермолов, улыбнувшись, глядя на Елену. Он растерянно окинул пространство взглядом и развел руками. – Как объяснить сей факт, не знаю, но, что есть, то есть.

– А я знаю, вернее, предполагаю, – беззастенчиво объявила Елена.

В глазах взрослых застыл немой вопрос, но генерал Ермолов быстро нашелся.

– Интересно будет послушать, барышня, какова же суть этого явления с научной, логической или женской точки зрения, – не без сарказма заметил он.

Елена, ничуть не смутившись, принялась объяснять:

– Божественное всеведение присуще для индивидуального Эго. Эго – будем считать, бессмертная душа. В Вечности не существует ни Прошлого, ни Будущего, а только одно бесконечно длящееся НАСТОЯЩЕЕ.

Взрослые переглянулись. Дедушка мягким голосом попросил внучку:

– Не так сложно, внученька. Говори, пожалуйста, более простым языком, а то мозги можно сломать от твоих умозаключений. Нам, старикам, не все понятно.

Елена кивнула и с жаром продолжила:

– Говоря проще, я читала, что «…от рождения до смерти земная жизнь человека видна его высшему Эго. Но она невидима и скрыта от того зрения, которое имеет его земное тело и сознание. Однако в редких случаях этот контакт возможен. Господин Ермолов сказал, что когда он писал поздно ночью, он внезапно впал в задумчивость и, подняв глаза, увидел незнакомца, стоящего перед ним. Эта задумчивость представляла собой наступившее дремотное состояние, вызванное усталостью и чрезмерной письменной работой… Когда человек вдруг становится восприимчивым к присутствию своего высшего Эго, тогда спящий человек автоматически подпадает под его влияние. И тотчас рука, которая в течение нескольких часов до того была занята написанием текста, механически возобновляет свою работу. В этот момент он спал. При пробуждении кажется, что документ, лежащий перед ним, был написан под диктовку посетителя, чей голос он слышал, тогда как на самом деле это была просто запись наиболее глубоких внутренних мыслей или, скажем, внутреннего знания, которые он записал, находясь во сне. Картины и

сцены, видимые нами во сне, события, длящиеся в наших снах часами, днями, а иногда и годами, – все это на самом деле занимает меньше времени, чем вспышка света в момент пробуждения и возвращения к полному сознанию».

– Видите, как все просто, генерал, – перебил господин Фадеев увлекшуюся размышлениями внучку. – Оказывается, все, что вы записали, вы всегда знали, а, заснув, чтобы не забыть после пробуждения, тщательно записали, – перевел пространные мысли внучки дедушка на доступный язык, превратив ее «научное обоснование» в шутку.

Генерал Ермолов рассмеялся, похвалил умную девочку за ее необычную гипотезу, но на ухо ее дедушке шепнул:

– С таким умом ей трудно будет выйти замуж!

– Один претендент уже есть – ее собственное эго! – очередной раз пошутил дедушка.

– Жаль, что от него дети не народятся. А девушка чудо как хороша! – сострил в ответ генерал Ермолов и улыбнулся, подмигивая добрым, игривым глазом.

Глава 4

В пику самой себе

О том, как иногда очень хочется того, что тебе потом оказывается совершенно не нужно.

Через несколько дней дедушка Елены и ее отец, служивший в это время под Петербургом, получили от господина Блаватского официальное письмо, в котором говорилось о его намерении жениться на Елене Петровне. В письме также упоминалось о данном Еленой обещании.