Марш мертвецов Шен Даррен
— Вполне. — Я кашлянул. — И вообще, что мы обо мне да обо мне… Давай про Кончиту Кубекик. Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? Юристом, актрисой, моделью?
— Я хочу стать балериной. Они прекрасные и грациозные. Балерины не бывают уродливыми, в отличие от… — Она не договорила. Я почувствовал, как сердце сжимается от жалости. — Раньше я часто ходила на балет, раза по четыре в неделю, смотрела, как они кружатся и порхают, будто ангелы. Да, я стану балериной. Буду танцевать весь вечер, мужчины будут падать к моим ногам, а Ферди придет и зарыдает от восторга. Он поймет, что в жизни есть не только…
Она оборвала себя на полуслове и, вспыхнув, посмотрела на экран, проверить, как там Джуди Гарленд.
— Из тебя получится замечательная балерина, — тихо сказал я.
— Нет. — Она грустно улыбнулась. — Я танцую как корова.
В час ночи Кончита неохотно сказала, что ей пора.
— Меня кидаются искать, когда я ухожу надолго, — капризным тоном пожаловалась она. — Сами хотят, чтобы я почаще выходила, но при этом норовят висеть над душой. Нет, я их не виню. Им ведь здорово доставалось от Ферди за неподчинение.
— А кто они, Кончита?
— Доктора, сиделки. Мои охранники. — Она улыбнулась. — Но теперь у меня есть ты, и они не нужны. И смотреть на тебя гораздо приятнее, чем на этих старых пеньков со шприцами и стетоскопами.
— Выдумываешь? — нахмурился я.
— Я ведь больна, Капак. — Она закатала рукав и снова продемонстрировала морщинистую кожу. — Они помогают… не дают мне покончить с жизнью. Я пыталась несколько раз. Много раз. Я не хочу умирать, но иногда так страшно, что просто невыносимо жить дальше… — Кончита улыбнулась: — Но теперь все изменится, ведь я подружилась с тобой.
Меня эти разговоры начинали настораживать. Мы познакомились каких-то пару часов назад, а она уже делает из меня прекрасного принца. Я вспомнил опрометчиво данное обещание. Нет, я искренне хотел бы защитить девочку, но вот смогу ли я сдержать слово?
— Можно я буду к тебе приходить?
— Конечно.
— Каждый вечер? Приходить, садиться на кровать, смотреть фильмы, играть в игры, смеяться, радоваться жизни, не беспокоиться о том, как выгляжу? Ты будешь рассказывать мне, что делается в городе. Я здесь уже так давно, что иногда кажется, будто Землю так и создали — отгороженную стеклом. Если устанешь или захочешь побыть один, я уйду — надо иногда человека в покое оставить, я понимаю.
— Приходи в любое время, — разрешил я. — Попрошу для тебя дополнительный электронный ключ, сможешь входить, даже когда меня нет. Идет?
— Здорово!
Она выбежала из номера. Потом остановилась и медленно вернулась обратно:
— Ты ведь не выдумка, а, Капак? У меня уже были выдуманные знакомые. Сегодня есть, завтра нет. Даже еще до того, как я заболела. Ты ведь не из таких?
— Нет, я не выдумка, — заверил я. — Я настоящий.
Кончита просияла и тут же загорелась новой идеей.
— Проводи меня! — попросила она.
— Что?
— До номера. И поцелуй на прощание у порога, как в кино. А можешь зайти и познакомиться с врачами. Они увидят, какой ты хороший, и будут спокойно отпускать меня к тебе в гости.
— Думаешь, так правильно? Они могут заподозрить меня в грязных намерениях. Взрослый мужчина с маленькой девочкой… одни в гостиничном номере…
Кончита рассмеялась:
— Я же сказала: мне пятьдесят восемь. В таком возрасте женщина может делать все что заблагорассудится.
Она вошла в лифт первой и надавила на кнопку верхнего этажа. Над панелью загорелось требование ввести код. Кончита нажала еще пять кнопок. Я подумал, что это очередная игра, но табло мигнуло, и лифт поехал. На самый верх мне пока подниматься не доводилось, я думал, там будут гвардейцы, но этаж оказался самым обыкновенным, точно таким же, как остальные, никакой охраны.
Кончита зашагала вперед. Я помедлил, неуверенный, что нам действительно можно сюда, однако потом все-таки двинулся следом. Если нас засекут, влипнем здорово, но меня грела уверенность, что выкрутимся. У меня есть связи.
Кончита шла уверенно, не обращая внимания на стеклянный потолок и черное небо над ним. Я несколько раз останавливался, чтобы взглянуть на расстилающийся внизу город, но видел только крохотные огоньки, похожие на отражения звезд в темном пруду.
Мы оставили позади два длинных коридора. У меня уже зачесалась шея под воротничком, но тут Кончита, протянув руку, толкнула какую-то дверь, с виду первую попавшуюся. Я рванулся вперед, чтобы ее перехватить, решив, что пора заканчивать игры, но не успел, ввалился в дверь вслед за девочкой — и оказался в огромном номере, где вся мебель была затянута в белые чехлы. Стены прятались за длинными шторами, и за такими же драпировками скрывался стеклянный потолок. Номер закутали «по самые глаза», как и саму Кончиту.
Внутри нас встретили четверо — мужчина и три женщины, одетые в белое. Мужчина сердито шагнул вперед:
— Где вы были? Мы уже собирались звонить в охрану! Вы же прекрасно знаете, как нам неловко в таких случаях. — Он подозрительно покосился на меня: — А это кто?
— Мой друг, — высокомерно бросила Кончита, не удостоив мужчину взгляда.
Он сжал кулаки — наверное, с удовольствием придушил бы своенравную девчонку, если бы мог.
— Друг? — рявкнул он. — Я не знал, что у вас есть друзья. Где вы его?..
Кончита щелчком пальцев заставила его замолчать:
— Хватит, Мервин. Мне ведь разрешается заводить друзей. Я-то думала, вы прилете в восторг.
— Конечно, мисс Кубекик, я рад, что вы…
— Тогда будьте добры извиниться перед мистером Райми.
— За что? — вспылил он.
— За хамство! — отрезала Кончита. В голосе прозвучала сталь, которую я раньше не слышал.
Врач тут же опомнился.
— Примите мои глубочайшие извинения, мистер Райми, — слегка поклонившись, без малейшей издевки произнес он.
— Что ж, я отправляюсь спать, — объявила Кончита. — Увидимся завтра, Капак?
— Конечно, — улыбнулся я. — Спокойной ночи, Кончита.
— Спокойной ночи… опекун.
И она удалилась.
— Минуточку, — окликнул меня врач, когда я попытался незаметно улизнуть. — Нам надо кое-что обсудить. — И указал приглашающим жестом на одно из задрапированных кресел. Я со вздохом уселся. — Что произошло внизу?
— Ничего, — честно ответил я.
Он фыркнул:
— Моя подопечная исчезает на несколько часов, возвращается с мужчиной, которого я первый раз вижу, заявляет на голубом глазу, что он ее друг, и как ни в чем не бывало упархивает спать. И это особа, которая за пять лет дай бог два слова проронила. Давайте-ка не прикидывайтесь дурачком и расскажите мне все, как было.
Я рассказал. Но врач не поверил.
— Значит, она показывала вам свою руку? — вздохнул он.
— А что здесь такого? — Я нахмурился.
Он хохотнул:
— Сколько я ее знаю, она всегда прятала свою кожу ото всех, никого не подпускает. Осмотр проводим на транквилизаторах. А вы, наверное, фокусник, мистер Райми? В чем ваш секрет?
— Нет никакого секрета. Просто искра пробежала. Ей было одиноко, я ее пожалел, вот мы и подружились.
— Просто! Надо же! — Врач с суховатым смешком покачал головой.
— И как быть дальше? — поинтересовался я. — Она попросилась навещать меня каждый вечер. Я ей разрешил, но…
— Не хотите, чтобы она лезла в вашу жизнь?
— Нет, дело не в этом. Пусть приходит, я не против. Просто не уверен, что так правильно. Может, ей найти друзей по возрасту?
Врач сощурился:
— А вы знаете, что с Кончитой?
— Я читал. Преждевременное старение организма, тело начинает..
— Нет, мистер Райми, — перебил врач. — Та болезнь называется прогерией, но это не она. С телом Кончиты все в порядке. А вот лицо…
— Не понимаю. Что же не так с лицом?
— Да, она выглядит как обычная девочка-подросток, — согласился врач, а потом добавил, выдержав театральную паузу: — Только мисс Кубекик на самом деле пятьдесят восемь.
Я поперхнулся:
— Она мне говорила. Я решил, что это шутка. Но тогда ее тело…
— …соответствует возрасту, — закончил врач за меня.
— Как так вышло?
— Мы не знаем. Наблюдаем ее уже четверть века и до сих пор не выяснили, в чем дело. Жила-была юная красавица. Ближе к тридцатилетию обнаружила, что возраст не отражается на ее лице. Сперва она пришла в восторг, а потом, с течением времени, начала осознавать весь ужас. Она не старилась. Скорее, наоборот, молодела. В тридцать с небольшим обладала лицом девочки-подростка. Словно проклятие — никогда не выглядеть на свой возраст. Она обезумела. Резала себе лицо, пыталась обезобразить его шрамами до неузнаваемости. Не вышло. Шрамы заживали в считаные дни. У нее какая-то уникальная ДНК — я не знаю всех подробностей, я отвечаю за ее разум, а не тело. Тогда у нее случился первый нервный срыв — и, к сожалению, не последний. Потом она стала краситься, чтобы выглядеть взрослее, но и этот трюк не удался. Промучившись несколько лет, она оставила свое несчастное лицо в покое и пошла другим путем. Раз она выглядит как тинейджер, пусть так и будет. Она стала подростком. Накупила молодежной одежды, выкинула взрослый гардероб и надела маску школьницы. Внушила себе, что она ребенок, бросила прежнюю жизнь, друзей, мужа…
— Мужа? — Я изумленно уставился на врача. — Она замужем?
— Да.
— Но вы называете ее мисс Кубекик…
— Это часть легенды. В ее вымышленном мире не нашлось места мужу. Чтобы стать подростком, супруга пришлось бросить и забыть. Она вычеркнула его из памяти, изгнала из своей жизни, даже не смотрела на него, когда он пытался с ней увидеться. Вернула свою девичью фамилию и делала вид, что никогда не имела другой.
— Господи! — Хорошо, что я в этот момент сидел. — Она ведь мне о нем говорила. Ферди. Это ее муж, да?
— Да. Совсем стереть его из мыслей не получилось, как бы она ни старалась. Воспоминания норовят вернуться и ее вернуть к реальности, вызывая приступы отчаяния. Ребенком ей тоже несладко живется, но она вроде довольна. А вот когда иллюзия рушится и приходится смотреть в лицо реальности… — Врач беспомощно пожал плечами.
Мы погрузились в задумчивое молчание. И тут до меня дошло.
— Но ведь сегодня она не впала в отчаяние. Она говорила о муже, рассказывала мне про него. И возраст не скрывала. Она была огорченной, но спокойной, вполне держала себя в руках.
— Да. — Врач в недоумении потер подбородок. — Возможно, это начало новой фазы: мисс Кубекик наконец готова смириться и принять свою болезнь. Она ведь не сказала вам в открытую, что замужем? Только упомянула имя. Но все равно это шаг вперед. И насчет истинного возраста — мы даже не уверены были, что она еще помнит, сколько ей лет. Надо будет понаблюдать. Проконсультироваться с коллегами…
— А мне что делать? — спросил я. — Разрешить ей приходить в гости?
— Еще бы! — хрюкнул он. — Как ее сейчас оттолкнуть? Это ее убьет. Пусть приходит, мистер Райми. Общайтесь с ней так же, как сегодня. Дружите. У нее ведь так давно не было друзей.
аймуари
Кончита заходила почти каждый вечер. Сворачивалась калачиком на кровати и прилипала к экрану, дожидаясь меня. Она смотрела только радостные фильмы. Горя ей хватило и в жизни, а фильмы, как она полагала, должны помогать людям сбежать от беспросветного мрака реальности. Вдвоем мы играли в легкие, ненапряжные игры. Кончита любила азартные, где все решал жребий. И всей душой ненавидела шахматы.
О своей болезни и о своем прошлом она говорила без утайки. Сейчас она помнила все, но так было не всегда. Временами Кончита забывала, кто она такая, верила, что ей четырнадцать и вся жизнь впереди. Когда же вмешивалась реальность — а реальность вмешивалась рано или поздно, — Кончиту снова охватывала ненависть к самой себе. И она пыталась покончить с жизнью.
Когда-то, давным-давно, она уже пыталась принять свое проклятие, но, потерпев поражение, добровольно окружила себя стеной лжи и притворства. Теперь она снова хотела стать собой. Ей было страшно, иногда страдание делалось невыносимым, но Кончита уже не поддавалась страху, как прежде. Она говорила, что я придаю ей сил, что именно ради меня она борется с безумием. После таких слов я одновременно и гордился, и тревожился — сильнее, чем когда-либо в жизни.
Я познакомил ее с Адрианом. Сперва Кончита сопротивлялась, но я уламывал ее так и этак, и в конце концов она дала согласие. Они замечательно поладили, в чем я не сомневался. Про болезнь я Адриану говорить не стал, для него Кончита была просто моей необычной знакомой школьницей. Он приходил не каждый вечер, но пару раз в неделю заглядывал поиграть с нами вместе или посмотреть кино.
— А между вами точно ничего такого? — усомнился он как-то раз. — Ты к ней клинья не подбиваешь?
— Нет! — вскипел я. — Кто я, по-твоему?
Он пожал плечами:
— Мы делаем грязные дела. Ты пока еще чистенький, руки не мараешь, но мы оба знаем, не за горами день «икс», когда придется показать себя перед Кардиналом, продемонстрировать безжалостность. Я надеюсь, что меня жизнь не заставит калечить других, а вот тебе рано или поздно придется кого-то убить. А раз способен на такое…
— Я ее и пальцем не тронул, — тихо произнес я. — У меня есть грань, черта, которую я никогда не перейду. Я не причиню зла невинному. Кончите со мной нечего опасаться.
— Будем надеяться, что ты таким и останешься, — пожелал Адриан.
Как-то днем мы устроили поход в кино. Впервые за долгие годы Кончита отважилась вылезти за порог «Скайлайта». Она ступала по асфальту медленно, осторожно, как Нил Армстронг по поверхности Луны. Я было предложил заглянуть в «Шанкар», но Кончита боялась, что еще прошло недостаточно времени с ее последнего визита туда и ее могут узнать.
В кино шла «Касабланка». Лучший фильм всех времен. Я несколько раз оглядывался и видел, как люди шевелили губами в такт словам, как фанаты на концерте любимой группы. Однако для Кончиты самым большим наслаждением был не просмотр классического шедевра, а обычная прогулка пешком.
Единственное, о чем она отказывалась говорить со мной, это о своем замужестве. Все мои попытки поднять эту тему встречали решительный отпор. Тогда я обратился с расспросами к врачам Кончиты. Выяснилось, что ее мужем был гангстер, Фердинанд Уэйн. Где он сейчас, они не знали. Раньше он приходил ее навещать, но уже давным-давно забросил это дело и не показывался. Однако, суля по тому, что чеки поступали исправно, он все-таки не пропал и явно не бедствует, если может позволить себе апартаменты на верхнем этаже «Скайлайта». Я думал потеребить на эту тему Леонору или И Цзе — узнать, в городе муж Кончиты или нет, да и не родственник ли он случайно Нилу Уэйну, тому самому, который пристрелил дядю Тео… Но все время забывал. Ведь ничего срочного, просто любопытно.
Однажды мне позвонил Форд Тассо, велел ехать домой и готовиться — вечером мы идем на дело. Никаких подробностей. Я помчался в «Скайлайт», залез в душ, переоделся. Чтобы снять нервное напряжение — меня всегда начинало колотить после звонков Тассо, — я щелкал пультом, перескакивая с канала на канал и гадая, что нам предстоит. Тем временем горизонт начало заволакивать знаменитым зеленым туманом. Я тревожно смотрел на сгущающуюся дымку, опасаясь, что встречу отменят, но тут зазвонил телефон и из вестибюля передали, что машина ждет у входа. За рулем вместо Адриана сидел незнакомый шофер.
— А где Адриан? — удивился я.
— Кто, сэр?
— Адриан Арне. Мой водитель.
— Боюсь, я такого не знаю, сэр. Я недавно работаю, всего несколько месяцев.
— Кто вас прислал?
— Компания, сэр. Мистер Тассо попросил водителя. Я оказался свободным. Но если хотите заменить…
— Нет, все в порядке. Везите… как вас зовут?
— Томас, сэр.
— Везите, Томас.
На сумрачных улицах он ориентировался великолепно. Туман с каждой секундой сгущался, но водителю было нипочем. Он привез меня к строительной площадке, где уже дожидались рядом со своим автомобилем Форд и Винсент, окутанные зелеными клочьями тумана. Винсент посмотрел на меня без особой радости.
— Уверен, что надо его брать? — нахмурился он. — Он ведь сопливый еще. А если вдруг?..
— Он с нами, — отрезал Форд. — Все претензии к Кардиналу, если что…
Винсент скорчил скорбную физиономию:
— Уже и сказать нельзя…
— Нельзя.
— Так, — спросил я, пытаясь за улыбкой скрыть нервозность, — что за дело?
— Лезь внутрь. — Форд открыл дверцу, мы укрылись в машине от зеленой мороси, и он начал обрисовывать цель поездки: — Вот кто нам нужен. — Он бухнул мне на колени стопку документов. — Аарон Зайдельман. Владеет рядом фабрик в районе порта. Мы их уже несколько лет пытаемся перекупить. Не продает. Хотели дождаться, пока сдохнет: он уже одной ногой в могиле, а дети продадут мигом, — но он, гад, живучий оказался. Больше ждать нельзя. Кардиналу нужны эти фабрики. Пока мы этого Зайдельмана особо не трогали, прижали совсем чуть-чуть, но сегодня он подпишет, не по-хорошему, так по-плохому.
Пока он рассказывал, я просмотрел бумаги.
— А меня взяли просто понаблюдать? Очередное практическое занятие?
— Нет. Ты должен заставить его продать фабрики.
Я поднял голову. Форд, отвернувшись, глядел в окно.
— А если не продаст? — тихо спросил я.
— Тебе решать.
Я хотел уточнить поподробнее, но тут Винсент зашипел сквозь зубы и вытащил пистолет:
— Форд! За нами шпионят!
Форд обернулся. В заднем окне маячила какая-то фигура, шагах в девяти-десяти от автомобиля. У Форда напряглись мускулы на шее, но тут же расслабились.
— Ты тупой чурбан, Винсент, — расхохотался он.
— Какого?.. — вскинулся Винсент.
— Ты на его глаза посмотри!
Винсент прищурился, приглядываясь, я последовал его примеру. Из клубящегося тумана показался человек с пустыми невидящими глазами, закутанный в длинную белую хламиду.
— Блин! — взревел Винсент. — Откуда ж я знал-то?
— Я его уже видел… — пробормотал я, силясь припомнить где именно.
— Подумаешь, — откликнулся Форд. — Их нетрудно заметить.
— Их?
— Да, их много. Все слепые и одинаково одеты. Типа секты. Выползают вместе с туманом. Поклоняются ему, что ли. Они безвредные, но давай-ка на всякий случай… — Он похлопал Винсента по плечу. — Поехали. То, что он слепой, не значит, что он еще и глухой.
По дороге я погрузился в изучение документов. Аарон Зайдельман родился в Германии в тридцатых годах. Родители погибли в концлагере. Его самого тайно вывез дядя. Бежали во Францию. С двенадцати лет работал, чтобы прокормиться. Открыл небольшое дело, потом в шестидесятых перебрался сюда, пачками скупал старые пакгаузы в районе доков, но по большей части ничего с ними не делал. Старик, лучшие годы давно позади, но все же богат и влиятелен.
Я вломился к нему в дом вместе с остальными — Фордом, Винсентом и парой других. Он сидел в халате и в тапочках, потягивал бренди под какую-то классическую нудятину. Попытался сопротивляться, но наш громила его быстро положил.
— Спокойно! — велел Форд. — Без приказа мистера Райми никто его не тронет.
Я подошел к старику вплотную и пригляделся к нему внимательно, будто к потенциальному покупателю страхового полиса. Несмотря на явный испуг, в нем чувствовалась внутренняя сила. Несколько перебитых костей его сопротивление не сломят. Его уже в свое время и пытали, и терзали. Он не поддался тогда, не поддастся и сейчас. Старик хранил молчание, прекрасно зная, что нас не разжалобить мольбой, так же как его самого не сломить пытками.
— Ну, что? — поинтересовался Форд. — Побеседуешь с ним здесь или нам его вытащить наружу?
— Никогда не пробовал еврейскую доставку, — хохотнул Винсент. — Бейглы бесплатно полагаются?
— Мистер Зайдельман, — начал я, — нам нужны ваши фабрики. Я знаю, вы хотите сохранить их в семье, но ведь вашим детям они до лампочки. Наследники либо все растранжирят, либо продадут первому, кто поманит их жирным чеком. Им бы только жизнь прожигать. Никчемные эгоисты и транжиры.
— Да, так оно и есть, — согласился старик. Голос у него был твердый, совсем не старческий. — Из могилы я уже ничего не сделаю. Зато могу позаботиться о своих активах сейчас, пока я еще жив, и поэтому ни за что не продам тому, кто хочет испоганить созданное моими руками. Ваш богохульник Кардинал превратит мои фабрики в публичные дома и опиумные притоны. — Опиум. Да, старик конкретно застрял в прошлом. — Я не позволю испохабить дело, на которое положил столько трудов. Не будет ему никакой революции. И нового порядка. — Он горько улыбнулся, слегка взмахнув рукой. Я заметил на ней бледное очертание сведенного лагерного номера.
Отступив назад, я снова принялся разглядывать старика, размышляя параллельно об этой последней вырвавшейся у него фразе. Вполне бодрый, здоровый для своего возраста, кожа сияет, шевелюра густая. Шевелюра эта меня чем-то зацепила. Я отвел Форда в сторонку и прошептал:
— Вы знаете, как нацисты уничтожали евреев?
— Печи и газовые камеры, — с удивлением поглядев на меня, ответил он.
— Нет. Прежде чем уничтожить их физически, они уничтожали узников морально. Раздевали догола, унижали, морили голодом, избивали, валяли в грязи. Лишали человеческого достоинства.
— Спасибо за экскурс в историю, — фыркнул Форд. — Только при чем тут…
— Я знаю, как на него воздействовать, — тихо пояснил я.
— Так вперед.
— Любой ценой?
— Я ведь уже сказал: тебе решать.
— Вытаскивайте его, — приказал я громилам, — и суйте в машину. Поедем прокатимся.
Я велел Винсенту ехать в одну из наших парикмахерских, где меня несколько раз брили старым дедовским способом, с пеной. Парикмахерскую мне показал И Цзе.
Было уже поздно, хозяин сперва начал ворчать, когда его разбудили, но при виде Форда Тассо моментально заткнулся и без разговоров принес в бумажном коричневом пакете то, что я попросил. Я поблагодарил и вышел.
Остальные во все глаза уставились на пакет, гадая, какие зверские пыточные инструменты я мог попросить у брадобрея. Я хранил молчание. Зайдельман едва заметно дрожал, но в целом держался стойко.
Мы приехали в доки. Я знал, что ищу: заброшенную фабрику, работавшую на угле. Огромные угольные печи. Нужное место отыскалось почти сразу. Мы втащили Зайдельмана внутрь и приставили к холодной, сырой железной стене. Пускай с тех пор, как такие печи использовались во зло, прошли годы, память по-прежнему жива. Вряд ли Зайдельман забыл трагическую судьбу родителей.
В багажнике автомобиля отыскались фонари. Три луча уперлись в лицо старику, которому не занимать было упрямства, но не хватало мозгов.
— Раздевайся! — приказал я. Зайдельман мешкал. — Раздевайся, жид пархатый! Быстро! — Слова возникали из ниоткуда с пугающей легкостью.
Зайдельман напрягся. В глазах заблестели злые слезы. Оскалившись, он разделся догола и отшвырнул одежду ногой.
— Значит, — выдавил он сквозь зубы, — решили поиграть в офицера, молодой человек? Давайте. Вы бы замечательно вписались, нихт вар? Но я уже побывал у них в руках. Не сломался тогда — не сломаюсь и сейчас. Вам нас не уничтожить. Вы уже пробовали — и не смогли. Попробуйте еще раз. На те же грабли! Хочешь снова получить по лбу — валяй, гаденыш!
Винсент и Форд, почуяв неладное, недоверчиво оглянулись на меня. Я действовал странно, совсем не их методами. Тассо в своей жизни много раз пытал и мужчин, и женщин, и детей. Но не так. Он никогда не пробовал терзать душу.
Я шагнул вперед. Зайдельман трясся как осиновый лист, гадая, что я буду делать. Он не знал, насколько далеко я готов зайти. Легкий порыв ветра растрепал его седые волосы, и старик отбросил упавшую на глаза прядь большим пальцем. Я подошел ближе, открыл пакет, показывая, что там внутри. Он наверняка думал, там будет пистолет или нож, какое-нибудь оружие. Он бы не удивился. Но этого он никак не ожидал.
Старик ссутулился.
— Нет, — прорыдал он. — Так нельзя! Мы же с вами люди, а это не по-людски. Нельзя ворошить прошлое. Это кощунство.
— Подпишите, — подсказал я, мягко проводя рукой по его шевелюре, будто утешая ребенка. — Подписывайте, или я пущу в ход то, что у меня в пакете. — В глазах старика плескались ненависть и страх. — Найн? — Он медлил. Я с самодовольной улыбкой снова протянул руку к его волосам. Он вздрогнул. — Подписывайте.
— Вы чудовище! — рыдал старик.
— Да. Я, Адольф, Герман. Мы все чудовища. Мы ваши мучители. Подпишите, и чудовища отстанут. На этот раз у вас есть выбор. Все в ваших руках.
— Нет, — произнес он и взял протянутую ручку. — Вы сломали мне руки еще тогда. И мою волю. Я считал себя сильным, но я ошибался.
Он поставил подпись, вернул мне ручку с документом и умолк.
Мы оставили его там, рыдающего, голого, сломленного. В машине повисла гнетущая тишина. Форд с Винсентом думали, что их уже ничем не удивить, но я открыл им новый, хотя и более древний, способ пытки.
Перед тем как меня высадить, Винсент выхватил пакет:
— Дай посмотреть!
Он открывал медленно, будто внутри таилась какая-то живая пакость. Но увиденное привело его в полное недоумение.
— Ничего не понимаю. Что такого страшного в машинке для стрижки?
На следующее утро Адриан опять не явился на работу. За рулем сидел Томас, молчаливый, послушный, замкнутый. Туман развеивался, поэтому до офиса мы доехали быстро. Я успел позвонить в агентство, где работал Адриан, и спросить, куда он делся, но диспетчер его не знала. В офисе попытался найти Соню — ее не было на месте. Попытал счастья, набрав домашний номер Адриана — не отвечает.
Я обеспокоенно опустился в кресло со своей первой за день порцией латте. И едва коснулся сиденья, как зазвонил телефон. Форд Тассо.
— Кардинал хочет тебя видеть.
Сердце екнуло.
— Это по поводу вчерашнего?
— Я тебе что, справочная? — рявкнул Форд. — Твоя задача — явиться туда к одиннадцати, и не опаздывай.
— Хорошо. Увидимся.
Но он уже повесил трубку.
Разговор выбил меня из колеи, сосредоточиться на работе я уже не мог. Еще сорок восемь минут я промучился в офисе, а потом понял, что больше не выдержу. Вызвал Томаса, велел ему покатать меня по городу. Опустил окна, впуская в салон свежий ветер. Но и это не помогло. Нужно было как-то отвлечься от предстоящей встречи с Кардиналом.
— Томас, вы знаете какой-нибудь хороший спортивный центр?
— Да, сэр, знаю.
— Отвезите меня туда.
— Особые пожелания будут, сэр? Боулинг, бадминтон, гимнастика?
— Без разницы. Что-нибудь выматывающее, чтобы убегаться… — Передо мной вдруг снова возникла та женщина, на этот раз с теннисной ракеткой в руках. — Хороший теннисный корт знаете? — неуверенно спросил я, безуспешно пытаясь удержать ускользающий образ.
— Да, сэр.
— Тогда везите, и побыстрее.
Клуб оказался из числа самых престижных. Ледяное шампанское в главном здании, безупречные корты; судьи; мальчики, подающие мячи; начинающих обучают экс-профессионалы. От тренирующихся веяло богатством — все загорелые, лощеные, экипировка фирменная, в перерывах между сетами отходят позвонить своему брокеру.
Встретили меня сперва неласково. Тут не жаловали людей с улицы, заваливающихся без записи. Но стоило махнуть «скайлайтовской» карточкой, и администратор сразу оттаял. Влияние Кардинала чувствовалось повсюду, и только идиот посмел бы отказать постояльцу «Скайлайта». Ссориться с Кардиналом себе дороже и никому не по карману.
Форму пришлось покупать, напрокат здесь ничего не давали. Со времен Тео у меня осталось несколько кредиток (все нелегальные), так что кургузую футболку, шорты и кроссовки я зачислил на одну из них, старясь не смотреть на ценник.
В инструкторы мне дали спортсмена, доросшего только до полупрофессионала, но мне было достаточно. Он спросил, играл ли я раньше. Перед глазами возникла картинка: та женщина мне подает, я вроде бы даже отбиваю, но на этом все. Я ответил тренеру, что пусть считает меня новичком. Он приступил не спеша, подчеркнув, что от первого занятия слишком многого ожидать не стоит.
Тогда я сунул ему пухлую пачку банкнот и объяснил, что хочу выпустить пар, хорошенько попотеть пару часов, чтобы напрочь забыть о работе. Попросил подавать в полную силу. Тренер оказался человеком прагматичным. Желание клиента — закон. Ухмыльнувшись, он упрятал мой взнос в карман и, переместившись на дальнюю линию, открыл огонь.
Сначала это напоминало избиение младенцев. Я гонялся за безнадежными мячами, прыгал туда-сюда как идиот, пыхтя и сопя. Но уже к концу первого сета я разыгрался. Пары геймов хватило, чтобы я перестал неуклюже сутулиться, выработал правильную стойку, перехватил ракетку поудобнее и вырос на несколько уровней. К середине второго сета я уже отбивал все мячи, выигрывал на своих подачах и вел игру. Теперь тренеру пришлось побегать. Я задал ему жару — полупрофессионал он там или кто.
Второй сет закончился со счетом шесть — четыре в мою пользу. Третий — шесть — один. Я выиграл матч.
Тренер возмущенно двинулся на меня.
— Вы ведь играли раньше! — вознегодовал он.
— Нет. Я первый раз.