Дознаватель Хемлин Маргарита

Я продолжил:

— Сейчас мы с тобой умоемся, и все такое подобное. Хлопцев умоем. Поедим. А потом пойдем на Десну с детьми. И Зуселя возьмем. Пускай все в Остре видят, что мы с тобой заодно. А разговор пока отставим.

Мы с Вовкой и Гришкой смолотили все, что притащил Файда.

Старики к Мироновой еде не притронулись. Довид выпил чай. Зусель — не знаю, чем червячка заморил. Из-за занавески и звука не долетало.

Дети обрадовались походу на Десну.

Довид оставил Зуселя дома. Что-то сказал ему по-еврейски.

Расположились на бережку под вербой. Детей я держал в видимости и постоянно окликал, чтоб имели совесть и не ныряли на глубине.

Довид кидал ракушки с берега в воду. Кидал и кидал. Они делали круги.

Я тоже стал кидать. Мои летели дальше.

Хлопцы заметили игру и выразили желание устроить соревнование.

Я не спешил расспрашивать Довида по существу интересующего меня дела.

С полчаса возился с хлопцами на мелкой глубине, кидал ракушки с различными детскими прибаутками.

Довид за нами не следил. Улегся и, кажется, заснул.

Я не препятствовал. Сон — лучшее лекарство. Во сне человек переносится от себя самого. Мне и надо было, чтоб Довид перенесся, чтоб он отвлекся от себя. Если такого человека внезапно принудить к пробуждению, задать ему вопросы, можно хорошо выяснить необходимое.

Я так и сделал.

Довид рывком раскрыл глаза.

Я не дал ему окончательно возвратиться в себя:

— Почему Евсей застрелился? Быстро.

Я использовал свою интуицию. Оказалось, правильно. Довид не ждал. Он ждал про Лаевскую. А я ему с другого конца. С самого ему больного.

Он лежал и рассказывал прямо в небо. Глаза его на меня не смотрели.

После того как Лаевская 18 мая 1952 года явилась в дом Евсея и вызвала его для разговора, Довид заподозрил неладное. Обстановка вокруг и почерпнутые из газет и радио сведения насчет космополитов держали Довида настороже.

Глубокой ночью Довид не смыкал глаз. Евсей выходил на двор курить несколько раз. Причем помимо запаха табака Довид учуял и запах водки. Из чего был сделан вывод — Евсей не столько курил, сколько выпивал в своем тайном месте — в сарайчике.

К утру Евсей совсем захмелел и громко спал. Довид обратил внимание на его руки — со следами земли и травы. В коридорчике Довиду бросилось на вид, что отсутствует лопата. Ее хранили здесь, а не в сарае, так как инструмент могли украсть посторонние из корыстных побуждений. Только что вечером Довид лично вскапывал палисадник и потом тщательно помыл лопату и пристроил во всегдашний угол возле ведра с водой. А копал он перед сном для моциона и чтоб избежать жары.

При утреннем свете Довид обошел палисадник и обнаружил схованку. На самом краю. У заборчика — наполовину в траве, наполовину в голой земле. Свою вскопку Довид мог отличить по тому, что он после землю обязательно переворачивал, а не разрыхлял. А тут имелась не только перевернутая земля, но и мелкое разрыхление.

Довид углубился в землю и обнаружил сверток из газеты. В газете находился нож со следами засохшей коричневой массы. И потеки по всему лезвию. Нож кухонный. Большой.

Довид испугался, замаскировал схованку, сверток затаил в завернутом пиджаке. Пиджак при возвращении в дом оставил в коридоре.

Разбудил Бэлку, весело попрощался и бегом домой.

Дома подземную находку из газеты не освободил, а спрятал, в свою очередь, на огороде. Тоже в земле.

По соображениям ужаса он ничего у Евсея не спрашивал. Имея в виду сохранить тайну при любых угрозах. Одно мучало Довида — вдруг Евсей полезет за ножом, между прочим, по служебной надобности или какой другой необходимости, не найдет и может сойти с ума от ответственности. Но признаться, что нож извлечен и перепрятан, Довид в себе возможности не находил. Собирался со дня на день.

В голове у него сложилось следующее.

Нож принесла Лаевская. По-видимому, со следами крови. Довид видел кровь как таковую во всех ее состояниях и мог отличить. Тут для него секрет не состоял. Секрет состоял в том — для чего Полина притащила кровавое орудие к Евсею.

Довид решил, что Евсей втянут в что-то страшное. Если б дело шло о задании по службе, Полина б не таскала ночью всякую дрянь и Евсей бы эту дрянь ночью, сильно выпивши, не прятал. Значит, нож имел прямое отношение к личности Евсея, если Полина такое устроила.

Вскоре по городу поползли достоверные слухи об убийстве Лилии Воробейчик. Среди еврейской общественности ходило мнение, что это началась резня по одному в связи с космополитами и другими, им подобными.

Довид сплюсовал Воробейчик в уме с Евсеем. На основании ножа. Больше ни по чему. Отправился к Полине и поставил ультиматум, что пойдет в милицию и расскажет про ее визит с ножом.

Полина удивилась и заверила, что действительно заходила к Евсею. Но никакого ножа ему не приносила. А что касается ножа, так мало ли что может у Евсея находиться — он работает в органах и связан с различными элементами по службе. И не Довиду судить, для чего и зачем.

Подозрения Довида мгновенно развеялись. Но до тех пор, как он увидел Евсея тем же вечером.

Зять взял Довида за грудки, вывел на двор и угрожал, что надо всем немедленно исчезать с лица земли, так как он, Евсей, всех подвел под монастырь и теперь выхода нету ни в какую сторону.

Общий вид Евсея не оставлял надежды ни на что.

Тревога Довида возрастала с каждым днем.

Он нуждался в совете. Рассказал Зуселю. Зусель выслушал, попросил нож, получил его в газете с-под земли и заверил Довида, что никакого ножа больше нет. И не было. Что Довиду приснился страшный сон. А что до Евсея и его панических настроений, то время покажет. И сказал: «Что в земле, того нету. А ты взял, и оно стало. Сам виноват».

А через какое-то время Евсей застрелился.

Я выслушал с вниманием и задал дальнейший вопрос:

— Ну и с чего ты взял, что я при чем? Меня и в городе не было в тот день. А ты трезвонил направо и налево. Выводил меня на воду. Письма писать собирался. С чего?

— Так Лаевская объяснила, что ты при всем.

Довид перевел глаза с неба на меня и ласково посмотрел в мое лицо:

— Вот ты, Миша, красивый был. И Евсей красивый был. Он теперь в земле. То есть его нету. Того нету, красивого. Мне самое больное, что он теперь там, — Довид показал в землю пальцем, — некрасивый лежит. Сильно некрасивый. А моя Бэлка красивого полюбила. За нее обидно. Ты ее давно видел? Я не выберусь. То одно, то другое.

— Видел твою Бэлку. Поправится.

— Красивая она?

— Красивая. Не такая, как раньше, но ничего.

Довид опять уставился наверх.

Я спросил:

— Почему ты сказал, что я был красивый? Теперь что ж, не красивый?

Довид не ответил.

Я увидел, что он рукой нащупывает большую ракушку. Раскрытую, с острыми краями.

Ракушку я у него вырвал. С силой, но не обидно для него.

Сказал:

— Поранишься. У нее края — ножи.

Довид радостно подтвердил:

— Ото ж.

Я посмотрел на Довида — на его вид в целом. Из него мне больше ничего не достать.

Оделся, крикнул хлопцам, что ухожу.

Они выбежали из воды и стали на берегу. Не просили остаться, не спрашивали, побуду ли я еще в Остре.

Я подошел к ним, поцеловал каждого в мокрую голову. Если б я мог плакать, так заплакал бы. Хлопцы были в капельках воды. Показалось, они только вышли из Бэлкиного живота. Мне стало неприятно.

Вопрос с деньгами оставался открытым.

Отвернулся от воды, крикнул Довиду:

— Так где гроши? Довид! Гроши где? Я тебя спрашиваю!

Довид не ответил. Перевернулся на живот и уткнулся лицом в песок.

Гриша подал голос:

— Я знаю.

Довид поднял голову и тут же опустил. Вытянул вперед руки со скрюченными пальцами, вроде хотел уцепиться за что-то. Не уцепился. Поднялся на локти и колени, потом на весь рост, развернулся и кинулся по направлению Гришки. Бежал с крепким разбегом. Я не успел сообразить. А он толкнул хлопца в воду, на мелкоту, правда, но сильно прижал ему спину двумя руками, Гришка лицом ушел в тину.

И страшно закричал:

— Тони, гад! Тони, я тебе говорю! До смерти тони!

Гришка махал руками и брыкался. Я кинулся на Довида, оттащил.

Басин сидел в воде, там, куда я его отшвырнул.

Вовка около него возился вроде без дела, но, по правде, гладил по рукам, по плечам, по спине. Хлюпал носом то в мою сторону, то в сторону брата.

— Ничего, хлопчики. Мы с дедушкой специально игру придумали. А вы и не знали. Про гроши дед давно рассказал. Я на минутку забыл. А ты, Гришка, что мне крикнул, я не расслышал?

— Ничего, — буркнул Гришка.

— Ну и молодец. Айда! Дед, вставай! Поведу тебя под ручку. Надо голову закрывать, как Зусель себе делает. Он дурной-дурной, а голову бережет. И ты береги.

Гришка первое время шел с оглядкой на меня. Собачонка побитая. Но скоро оглядываться перестал.

Я шел и ждал, что Довид подтянется. Оглянулся.

Довид тер лицо, грудь, где сердце.

Я вернулся вплотную.

Позвал Гришку. Тот подбежал.

Довид простонал:

— Мне посидеть треба. Трохи. Хлопцы сами доберутся. Ты им скажи.

Я сказал.

Выгреб из кармана немножко денег, засыпал Гришке в карман, проверил, нету ли дырки, засунул его кулачок туда же:

— Задание. Купите халвы или там что — по выбору.

Гришка преданно закивал головой.

— Спасибо, дядя Миша.

Вовка без благодарности припустил через будяки.

Я разъяснил Гришке:

— Дед отдохнет, мы с ним погуляем. Ты старший. Имей в виду. Не бойся. Я вас не брошу.

Довид сидел смирно. Когда я подошел, он уже владел собой. Вытащил из кармана штанов большую раскрытую ракушку — ту самую, что я у него отнял только-только.

— Ну что ты за человек, Довид. Я сказал — кинь.

Он кинул. Далеко не получилось, но из травы не блестело.

— И ладно. Забыли. Все прежнее забыли. Ты понимаешь, я мог бы Гришку тряхануть. Но я с детьми не связываюсь. Тем более в присутствии близких родственников. Вам вместе жить. Тебе его воспитывать дальше и впредь до конца. Он не мне про гроши хотел сказать. Он во мне отца увидел. Евсея. Он Евсею хотел сказать. Понял?

Довид кивнул всем туловищем. И ногой дрыгнул.

— Как же ты неосторожно поступаешь… Ребенок в курсе. Нельзя. По человеческим законам нельзя ребенка втягивать.

Довид молчал. Нога дрыгалась и дрыгалась. Правая. Он схватил ее руками и припечатал к земле.

— Идти не смогу. Ногу не чую.

Довид попытался встать. Упал. Попытался еще.

— Эх, инвалидная команда. Гроши, секреты… Сами на ладан дышат, а туда же.

Взвалил Довида на плечи и потащил. Не Зусель. Тяжелый.

За рощей встретилась подвода. Дотрясла до дома.

Гришки и Вовки не было. Я попросил мужика-возницу найти Файду, чтоб тот организовал фельдшера или кого-то подобного.

Примерно через час явился Мирон. С фельдшером, с подводой.

Довид лежал без ясного сознания. Прибежали хлопцы с халвой. С порога кинулись к деду угощать. Обмазали его всего, пока я их не отогнал с объяснениями, что дедушке плохо по здоровью и надо соблюдать тишину.

Зусель выглядывал из-за занавески с непонимающими возгласами.

Я попросил его подойти ближе к Довиду.

Зусель не подошел. Уцепился за материю и тянул, тянул вниз, пока веревочка не порвалась и он целиком не закрылся дырявой ряднинкой. С-под нее он продолжал свои непонимания, срывался на крик. Но не молился. Точно, не молился. Молитву я б различил.

Вовка и Гришка сидели рядком. Кулек с халвой растерзался у них на коленях, и они тыкали туда пальцами. Потом слизывали.

Довида погрузили на подводу и повезли в больницу.

Я не поехал. И Файда не поехал. Я засомневался, может, надо б проследить.

Файда довольно заверил:

— Если я приказал, исполнят все в лучшем виде. Мы там только мешать будем. Медицина! Я знаю. Я в госпиталях повалялся. Вы тут заночуете, товарищ Цупкой? Если нет, я к себе хлопцев заберу. Зусель останется. К нему позову соседку. Не волнуйтесь.

— Заночую тут. До выяснения.

Гришка с Вовкой долго перешептывались перед сном.

Гришка спросил, что с ними будет, если дед умрет.

Я сказал, что Довид будет жить, пока они вырастут. У меня сведения.

Хлопчики заснули.

Я пошел за занавеску к Зуселю. Он лежал с открытыми глазами.

Адресуюсь прямо к нему как к нормальному и говорю вполголоса:

— Видишь, Зусель, как получается. Довид в больнице. Положение шаткое. Ты осознаешь?

Говорил я фактически без надежды на взаимность.

Но Зусель ответил шепотом:

— Зачем ты меня выкопал?

Я растерялся. Не от его звуков. Притом связных. От смысла вопроса.

Зусель продолжал:

— Выкопал, а жить не даешь. Малке не дал. Довиду не дал. Ты лучше мне не дай.

— Зусель, ты что, придурялся? Можешь говорить?

— Трохи могу. Не хочется. Зачем ты меня выкопал?

Я молчал. У Табачника в мозгах перевернулись произведенные мной действия. Он их с загробной, с подземной стороны оценивал. Я его закапывал. А он запечатлел, что откапывал.

— Ладно, Зусель. Спи спокойно. Довид оклемается. Утречком с тобой поговорим. Гроши куда задевал, про которые Малка меня замучила? Надо вопрос закрыть.

Зусель не ответил. Глубоко дышал. Спал.

Если б он так глубоко и сильно дышал, когда я его закапывал, разве б я его в земле оставил? Ни за что.

Голова у меня шла кругом. Тошнота подступала к глазам. Жар палил изнутри.

На дворе легче не стало. Воздуха для меня не было. Он меня обтекал. Вроде я находился в чем-то завязанном на сто узлов. Вроде в мешке. Вот по мешковине воздух и шел пополам с ветром, а внутрь — хоть бы на мою кожу — не попадал. Не то что внутрь меня.

Побрел к реке.

Там забылся — ногами в воде, чтоб остыть через воду.

Проснулся на рассвете. Сразу все вспомнил. Побежал обратно.

Дверь в хату распахнута. Сплошной сквозняк. Занавеска Зуселева гойдается. Топчан пустой. Ушел Зусель сквозь мои пальцы. Как сухая земля. Или как вода.

Когда ушел — неизвестно. Может, за мной — с ночи, может, только что.

Меня сжала усталость. И было мне уже не жарко, а холодно. Так холодно, как под землей.

Я упал там, где стоял.

Очнулся в доме Файды.

Сима бегала кругом меня с мокрым полотенцем, уксусом, гоголь-моголь мне изготовила и в рот вливала с ложечки.

Человек от испытаний здоровей не становится. Крепче — да. Но не здоровей. Что-то во мне порвалось, где тонко было. Тонко оказалось в неизвестном мне месте. Но так как я живой человек — наступила реакция организма.

Мирон приносил известия из больницы от Довида. Дело было плохо.

Гришку и Вовку Мирон перевел на постой к себе.

Я не помнил себя два дня, объяснила Сима. Врача не приводили, так как единственное, что я приказным голосом просил в бреду: «Врача не надо!»

И при этом грозился плохими словами вплоть до матерщины.

Когда я почти оклемался и сам встал на двор, прибежал Сунька и объявил, что Довид скончался от последствий сердца.

Это известие Сунька прокричал мне в спину, я оглянулся, но остановиться не сообразил. Пошел дальше — в уборную. Только там насело на меня сообщение про смерть Довида.

Прямо на голову мне насело непреодолимым грузом. Думал, не поднимусь.

На семейном совете вокруг моей постели собрались Мирон, Сима, Сунька.

Вопросы похорон Довида обсуждались недолго. Там все ясно. Хоронить по-советски, без молитв, без савана, в пиджаке. Тем более Зуселя нет и завывать по правилам некому.

Застряли на детях.

Файда предоставил слово Симе как женщине и матери.

Сима сказала, что не знает, как надо поступить. Теперь дети круглые сироты. Это с одной стороны. А с другой — не круглые. Бэлка живая. От живой матери можно всего ожидать. Выпустят ее из больницы, она придет сюда за хлопцами. Тогда что?

Если б Бэлки не было на свете, так Сима, в свою очередь, взяла б детей на воспитание. Тем более что Суня вот-вот уходит в армию и три года его не будет. Места много. А там он, может, захочет проживать где-то в большом городе и работать по специальности строителя. Остер пылью припадает. Село. Население не то. Развернуться молодому человеку негде. Не то что раньше.

Мирон пресек рассуждения Симы.

Спросил:

— Михаил Иванович, вы же мальчика Иосифа усыновили по закону при живой Бэлке и живом Довиде. Как теперь ситуация, подъемная? Можно так сделать и с хлопчиками?

Я вроде находился в себе, но различал их голоса неважно. Хоть и улавливал суть. На серьезные вопросы отвечать с кровати не хотелось. Ответственность все-таки.

Сказал:

— Все можно сделать. Абсолютно все. Только надо Довида похоронить. А потом уже. Точно он умер? Вы мне скажите: точно Довид на том свете? — Я непростительно сорвался на крик. Хоть и негромкий, с хрипотой.

Мирон, Сима и Сунька переглянулись между собой. Каждый с каждым. Я специально по всегдашней милицейской привычке следил за их глазами.

Мирон положил мне руку на лоб, положил тяжело, даже со смыслом:

— Отдыхайте, Михаил Иванович. Довид точно мертвый. У нас бумага есть. Оформлена как надо. Он и по закону мертвый, и вообще. Обратного хода не даст. Не волнуйтесь.

С трудом я принял участие в похоронах. Держали меня за руки Гришка и Вовка. А я их держал. Чтоб не разбегались в разные стороны.

Прошло дисциплинированно.

Файда организовал музыкантов из клубной самодеятельности. Похоронный марш сыграли в ногу. Еще когда гроб к могиле подносили. И потом. Когда закапывали.

Слов не говорили — некому говорить. Довид в Остре на новых правах, душевных знакомых не завел. Все с Зуселем и с Зуселем. А Зуселя и нету.

Поминки не входят в еврейские правила, потому с кладбища посторонние разошлись кто куда, а мы с Мироном, Симой, Сунькой и хлопчиками пошли домой.

Оркестр плелся за нами и, чтоб не тащить инструменты без толку, играл невеселое.

Я сделал замечание Файде, что не надо б.

Мирон возразил, что это добрая воля людей и не стоит обижать. Пускай играют.

Гришке и Вовке дали по литавре. Они били невпопад — тянут руки на одном уровне, а как до дела — один сильно выше, другой сильно ниже. Не соединяются. Чиркают краями. Мы с Мироном показали как надо. Понимания не встретили.

Сима накормила обедом. Мы с Мироном выпили по чарке за помин души Довида. Сунька убежал по своим делам.

Мирон засобирался в клуб. Я с ним.

— Ну, Мирон, что делать будем?

Мирон с готовностью изложил свою программу:

— Гришка и Вовка живут у нас. Оформить их, конечно, надо. Поможете?

— У меня свой план. У меня Ёська. Без Вовки с Гришкой получается между ними разрыв. Одно дело — они находились с родным дедом, другое — пойдут к чужим людям. Хочу хлопцев взять к себе. У нас с Любочкой не то, что у вас с Симой. У нас — как я скажу, так и будет. Мнение Любы, конечно, учту, но сделаю по-своему.

Я говорил от всей души. Обдумал по дороге с кладбища под музыку. Так и сказал, как обдумал.

Мирон остановился и смело сказал:

— Почему это мы им чужие? Мы не чужие. Они еврейской национальности. И мы с Симой тоже. Мы им никогда «жиденята» не скажем в упрек. Хоть бы такой довод вам привожу. Немаловажный, между прочим. А вы Ёське скажете. Ска-а-а-жете. Не обижайтесь, Михаил Иванович. Скажете.

— Может, и скажу. Но на данный момент представить такого не могу. Он мой родной сын. И Вовка с Гришкой тоже будут мои родные. По закону. А вы, Мирон Шаевич, говорите лишнее. За такие разговоры можно и ответить.

Мирон смутился.

— И кроме того, горячего желания у вас с Симой я не чувствую. Вы хотите от людей похвалу заслужить. Особенно от еврейской национальности. Евреи своих не бросают. У вас же кагал. А почему это вы, Мирон Шаевич, первый вызываетесь? Вы что, друг Довиду? Вы его знать не знали, пока он не перебрался в Остер. А тут — первый по всем вопросам. Он вам что, завещал хлопцев забрать? Поручение вам такое давал прижизненное? Бумажку писал?

— А вам писал? Знаю я, что он вам писал. Довид мне лично вслух читал. Такое, знаете, Михаил Иванович, и в страшном сне не приснится, что он про вас расписывал. Если там хоть капелька правды, так голова кругом идет. А вы его внуков себе заграбастать хотите. Или охранять они вас будут? Заложники они у вас будут? Ну, заложники? — Мирон ухмыльнулся. Но вытер ухмылочку рукавом и серьезно заключил: — Конечно, я против вас — ноль. И космополит, и с руководящей должности меня поперли. А вы в органах. Все можете. Одного взяли и остальных возьмете. Берите! Берите! Всех берите-собирайте! Переделывайте под себя! Они вам спасибо скажут. Вот тут я не сомневаюсь. Скажут.

Терпение мое растягивалось пружиной. Но не без предела. Дало обратный ход.

— Ну да. Я жиденят беру. Вам и обидно. А вы своего жиденка у матери вырвали. Сунька. Мне Евка призналась. Да и по лицу Сунькиному видно. Мамаша вылитая. Вы свою чистую совесть засуньте куда-нибудь. А то она сию минуту в говне будет. Если по совести вспомните, как было по правде.

Файда вытаращил глаза. Рот раскрыл, но слова не выходили.

Мы стояли друг против друга молча.

Сколько стояли — не знаю. Долго.

Мирон сказал:

— По правде, говорите, вспомнить? Я вспомню, вспомню. Пошли. Доклад сделаю. С трибуны сделаю. С графином. Со стаканчиком сделаю.

В магазине по дороге Файда купил две бутылки вина — под вздохи продавщицы про безвременного Довида Срулевича. На отчестве не выдержала, прыснула, но тут же закрыла рот и нос уголком платка и громко высморкалась.

Страницы: «« ... 1011121314151617 »»

Читать бесплатно другие книги:

Ближайшее будущее. Русофобская политика «оранжевых» разрывает Украину надвое. «Западенцы» при поддер...
Никогда не садись за руль с похмелья, особенно ночью. Скользкая дорога обязательно подведет, не успе...
Катится по дорогам королевства самоходный фургон сборщиков королевских налогов…Только-только оправил...
Он – бывший военный, сражавшийся против Наполеона, ныне обаятельный денди, богатый граф и перспектив...
Ни планов, ни стремлений, лишь выжженная местью душа и очерствевшее сердце. А вокруг страна, разорен...
Когда привычный нам всем мир внезапно сойдет с ума; когда реальностью обернутся самые жуткие и крова...