Цари. Романовы. История династии Радзинский Эдвард

К 1773 году Радзивилл сделался для шляхты символом борьбы. И тогда его имения в Польше были конфискованы. Один из богатейших людей Европы начал жить, продавая фамильные драгоценности. «Нельзя запятнать славу предков, – повторял Радзивилл среди обрушившихся на него ударов судьбы. – Я приму охотней звание вечного скитальца, чем примирюсь с врагами Речи Посполитой». За месяц до описываемых событий король Польши Понятовский объявил амнистию всем эмигрантам, которые сложат оружие и вернутся в Польшу. Многие тотчас начали переговоры с королем, подготавливая свое отречение от борьбы. Но «пане коханку» остался стоек. Именно в эти дни и состоялась его встреча с принцессой.

Множество слуг толпилось в полутемной зале, подобострастно кланяясь принцессе.

По знаку Радзивилла слуги исчезли. В зале остались молодой незнакомец, Радзивилл, принцесса, Лимбург и Рошфор.

– Сколько раз я мечтала, – горестно шептала принцесса Лимбургу, – объявить вам все это сама… Сколько раз я проклинала судьбу и происки врагов, заставлявшие меня скрывать от вас… от мужа, данного мне Богом, свое имя. И вот, когда я готовилась торжественно открыть вам тайну моей жизни… вы, как всегда, все испортили глупой ревностью…

Меж тем Радзивилл торжественно начал:

– Исторический день наступил, господа. В этом доме происходит первое свидание несчастного скитальца с будущей российской государыней.

Он низко поклонился принцессе.

Принцесса была неузнаваема: ее лицо, ее жесты – сама величественность.

– Мне остается, господа, открыть вам: мое истинное имя Елизавета. Елизавета – дочь Елизаветы… Я рождена от брака русской императрицы Елизаветы с казацким гетманом Разумовским. Это был тайный брак, но брак законный. О чем существуют соответствующие бумаги…

Она взглянула на молодого незнакомца, и тот утвердительно кивнул.

– Подвергаясь тысяче опасностей, я была вынуждена жить под именем принцессы Володимирской. Но пора пришла. По моему приказу брат мой Разумовский, скрывшийся под именем Пугачева, успешно поднял восстание в России. Урал и Сибирь в наших руках! Чтобы быть понятным простому народу, брат мой по повелению моему принял имя Петра Третьего.

– Боже мой, не так давно я сам впервые читал ей в газетах об этом Пугачеве… Клянусь, я помню до сих пор, как загорелись ее глаза…

– Настало время, – продолжала принцесса, – заявить миру о моих правах. – И она торжественно положила на огромный стол бумаги. – Это копия духовного завещания матери моей Елизаветы… Когда-то мать моя передала его моим воспитателям. Чтобы потом, когда придет моя пора царствовать, ни у кого не возникло сомнений в моих правах. Знакомьтесь, господа… Подлинный текст сохраняется в надежном месте и вскоре будет предъявлен миру.

– Я впился в бумаги… Нет, это не был почерк Алин, и, клянусь, это не был ее стиль. Бумаги были составлены замечательно. Там были такие подробности, которых она знать не могла, клянусь небом! И никто другой не мог! Нет, это было подлинное завещание! Но откуда оно у нее?!

И вновь молодой человек неслышно выступил вперед, забрал бумаги из рук Лимбурга. И отступил в темноту зала.

– Кроме того, мать оставила мне завещания деда моего Петра Великого и бабки моей Екатерины Первой. И вскоре все это также сделается достоянием публики. Итак, здесь, сегодня я объявляю начало борьбы за свои права. В Швеции нас готовится поддержать король Густав, мечтающий отомстить за поражение при Полтаве. В Турции мир, на который рассчитывает Екатерина, не будет заключен. В Париже нас горячо поддерживает Версальский двор. Весь Урал в руках нашего брата. В этом общем восстании против похитительницы престола немецкой принцессы Екатерины я отвожу особую роль Польше… Радзивилл поклонился.

– Мы, Елизавета Вторая Всероссийская, торжественно клянемся, господа, восстановить Польшу в ее границах. Мы клянемся свергнуть с польского престола безродного раба Екатерины Понятовского и поддержать избрание польским королем единственно достойного…

Она взглянула на Радзивилла, и Радзивилл опять гордо поклонился.

– Наши действия начнутся с совместной поездки с князем Карлом в Константинополь к султану. Мы принудим султана к прекращению всяческих мирных переговоров с узурпаторшей. Оттуда, из Константинополя, я обращусь к русскому войску и флоту – свергнуть узурпаторшу – немку и передать престол законной наследнице – последней из дома Романовых. – Глаза ее горели. – Я напишу главе русской эскадры графу Алексею Орлову. Партия Орловых недавно пала в России, и, нет сомнения, граф возьмет мою сторону!

– Как все причудливо соединялось в этой очаровательной головке. Это я ей рассказывал про низвержение Орловых и про Разумовского. Несколько лет назад казацкий гетман проезжал через мои владения. И все вокруг говорили о тайном браке его брата Алексея с императрицей Елизаветой. Но она, видимо, перепутала имена братьев, назвавшись дочерью казацкого гетмана. Так я подумал тогда…

– Итак, господа, на днях князь Радзивилл отправляется в Венецию. И будет готовить экспедицию и корабли для нашей поездки к султану. Чтобы не давать повода к излишним слухам, мы отправимся в Венецию порознь.

– В Константинополь, Ваше высочество! – закричал Радзивилл. – И если верность отечеству потребует от меня терпеть нужду до конца моих дней – буду терпеть, но мать-родину не предам!

– К сожалению, остается еще один важный вопрос экспедиция потребует много денег… я знаю ограниченные ныне средства князя Карла…

– Все отдам, все, что есть! И будем верить, что мы получим помощь от Бога, как получаем от людей одни притеснения! – выкрикнул Радзивилл.

Принцесса взглянула на Лимбурга.

– Я готов во всем помочь своей будущей супруге, – начал Лимбург. И добавил: – Ее высочеству Елизавете Всероссийской.

– У меня уже есть план, господа, – продолжала принцесса. – Копии находящихся у меня завещаний русских царей должны быть немедленно показаны французским банкирам. Одновременно в газетах надо опубликовать подробный список крепостей, взятых моим братом Пугачевым. После чего немедля следует выпустить в Париже заем от моего имени как единственной законной наследницы Русской империи. Дадут, дадут деньги проклятые банкиры!

– Браво! – закричал Радзивилл.

– Скоро начнет светать. Пора расставаться, чтобы не возбуждать излишних слухов, – сказала принцесса. – Мой офицер проводит вас обратно в Оберштейн, господа…

Молодой незнакомец вышел из темноты и поклонился.

– Позвольте вам представить… – обратилась принцесса к Лимбургу. – Это Михаил Доманский…

Михаил Доманский. Польский шляхтич. В пятнадцать лет был пристроен дядей во дворец князя Радзивилла. Там, среди пиров, охот и диких оргий, вырос этот человек. Был избран депутатом сейма, принял сторону Конфедерации, участвовал в восстании против избрания королем Понятовского. После поражения бежал в Германию. И здесь вновь встретил своего прежнего господина Карла Радзивилла. Радзивилл целиком попал под влияние двадцатишестилетнего Доманского. Теперь на всех съездах конфедератов от имени Радзивилла выступал Михаил Доманский…

Кавалькада едет в лунной ночи. Подъехав к замку Оберштейн, Доманский прощается со всеми и исчезает во тьме.

Рассвет.

В замке Оберштейн, в гостиной у догорающего камина сидели Лимбург и принцесса.

– Как вы догадываетесь, мой друг, – насмешливо начинает принцесса, – с нашим браком придется повременить. Покуда я не сяду на русский трон. Надеюсь, тогда вашим родственникам не понадобятся бумаги? И вам не придется более собирать обо мне сведения по закоулкам Европы…

– Невероятно! – вздохнул Лимбург. – Вы готовы отвергнуть таинство брака ради призрачной мечты?

Она гневно взглянула на него. Он помолчал, но потом добавил:

– Алин, мы одни. Поклянитесь мне… Более ничего не надо. Этой клятвы будет достаточно… Все, что я слышал сегодня, правда?

Она усмехнулась и торжественно сказала:

– Клянусь, что императрица Елизавета имела дочь от тайного брака, увезенную из России и воспитанную за границей!

– И кто же она, Алин? – не выдержал Лимбург. Она посмотрела на него бешеными глазами:

– Я, Ваша светлость! И запомните навсегда: Алин умерла. Есть принцесса Елизавета.

И вдруг потянулась к нему, поцеловала. Потом оттолкнула и сказала:

– А сейчас вы вернетесь в Нейсес. – Но…

– И не спорьте, Телемак: вы должны выполнить важное дело… Благодаря вашей глупой ревности в тайну оказался посвящен посторонний. Он знает о готовящейся экспедиции, этот желчный и злой человек. Я говорю о Рошфоре.

– Что вы еще хотите?

– Вы уже догадались. Я не могу рисковать делом всей своей жизни. Если вернетесь в Нейсес и снова посадите, – она усмехнулась, – «верного Рошфора» в государственную тюрьму. И горе ему, если он выйдет оттуда, пока несвершится экспедиция к султану. Я не хочу мертвецов.

И она вновь страстно поцеловала князя, и князь, как всегда, обмяк.

Лимбург и Рошфор отъезжают от ворот замка Оберштейн.

– Поглядите, Ваше высочество…

И Рошфор, смеясь, показывает на темные силуэты у стены замка. Лимбург молча глядит на лошадь, привязанную у потайной двери в стене.

– Не узнали, Ваше высочество? Это лошадь того самого поляка Доманского, который должен быть далеко отсюда…

– Послушайте, граф, – в бессильном бешенстве говорит Лимбург. – Ваша вечная подозрительность уже завела нас… вернее, вас в пропасть. Я не знаю даже, как сказать вам, но я должен вас…

– …Арестовать! – говорит Рошфор, умирая от смеха.

– Но я не мог забыть эту лошадь… И в те недолгие часы, когда она допускала меня в Оберштейн, я всегда чувствовал присутствие этого человека. Появлялись кем-то написанные проекты ее писем турецкому султану, шведскому королю, гетману Огинскому. Теперь она переписывалась со всей Европой…

Замок Оберштейн. Принцесса, как тигрица, разгуливает по зале, когда входит Лимбург. Она швыряет ему в лицо скомканное письмо и кричит:

– Этот мерзавец! Этот хитрый подлый трус!

– К кому относится все это на сей раз?

– Гетман Огинский! И он смел называться моим другом! Я послала ему письмо в Париж, я предложила ему принять участие в моей экспедиции в Турцию с князем Радзивиллом… И что мне ответил этот жалкий изменник!..

Из письма Михаила Огинского принцессе 10 апреля 1773 года: «Расположение мое к вам по-прежнему глубоко ношу в своем сердце… И поверьте, мой язык никогда не выдаст доверенной мне тайны. Но ваши предложения возбудили во мне воспоминания о временах оракулов, которые никогда не говорили определенно ни „нет“, ни „да“…»

– Этот негодяй делает вид, что не понял!

«И все-таки я желаю вам успеха, хотя не понимаю, какая дорога ведет к нему. Нет, нет, друг мой, лучше мне не быть вместе с вами в вашем начинании, ибо стоит мне только пожелать что-нибудь хорошее, как оно тотчас не исполняется…»

Она скомкала письмо, швырнула его на пол.

– Оказалось, этот трус уже ведет переговоры с Понятовским и Екатериной! Он решил вернуться в Польшу, он хочет получить отнятое имение – тридцать серебреников!

Наконец успокоилась, подняла скомканное письмо с пола, расправила:

– Это письмо я сохраню в своем архиве. Когда я сяду на трон, конфискую все земли этого предателя… Но зато другие дела хороши. Франция нас поддерживает, Радзивилл в конце недели выезжает в Венецию.

– Ах, дорогая, – вздохнул Лимбург, – мы перестали говорить с вами о чем-нибудь, кроме этой затеи.

– Вы смеете называть «затеей» святое предназначение? Лимбург усмехнулся:

– Ну что ж, поговорим о нем. Мне кажется, вы смешно путаете имя своего отца. Казацкий гетман Кирилла Разумовский никогда не был тайным мужем императрицы Елизаветы. Мужем вашей матери был другой Разумовский – Алексей, родной брат казачьего гетмана. Вам следует знать точное имя своего отца, дорогая, – насмешливо закончил князь.

– Мой милый Телемак, – в гневе ответила она. – Я знаю имя своего отца. Просто мне сейчас нужны деньги от банкиров. А они слышали: в России восстали казаки. И если мой отец – казацкий гетман, следовательно, это люди моего отца захватили пол-России. Дочери такого человека можно дать деньги!

– Я до сих пор не знаю – придумала ли она немедля это объяснение или так оно и было. Ее головка готова была изобрести в любой миг миллион историй. Как она была изворотлива!.. Когда я намекал ей на этого проклятого поляка, она спокойно объявляла, что нарочно возбуждает мою ревность, ибо чувствует: я к ней охладеваю. И заливалась настоящими слезами, клянусь! 13 мая 1773 года я провожал ее в Венецию…

Коляска князя Лимбурга подъезжала к дому на окраине Мосбаха. В карете принцесса и Лимбург.

– Не грусти, мой милый, сегодня тринадцатое. Я люблю начинать этот день. Мне всегда везло в этот ведьмин день…

Около дома уже ждет карета, запряженная четверкой лошадей. У кареты прогуливается Доманский в дорожном плаще. Принцесса весело обнимает Лимбурга.

– Мы расстаемся ненадолго, в России перевороты совершаются быстро.

Она целует его и выпрыгивает из коляски. Доманский помогает ей пересесть в карету.

И поскакали лошади. Она высовывается из окна кареты и кричит князю:

– До скорой встречи в Петербурге!

– Больше я ее не видел… Но когда она приехала в Венецию, я послал к ней своего нового гофмаршала, барона Кнорра. И он писал мне обо всем что с ней случалось… Началось в Венеции все восхитительно: и поляки, и французы были от нее без ума…

Венеция.

Пестрая толпа заполнила набережную вдоль Большого канала. Все взоры – на палаццо на Большом канале, дворец французского посла. Над палаццо поднят королевский флаг. Из дворца под восторженные крики толпы выходит принцесса, окруженная польскими и французскими офицерами. Расшитые мундиры, перья на шляпах.

Все общество рассаживается в черные с золотом гондолы. Гондолы плывут по каналу, провожаемые криками толпы.

Откупорили шампанское. Принцесса поднимается в гондоле и, сверкая раскосыми огромными глазами, начинает свой вечный рассказ. Обрывки рассказа долетают до жадного слуха толпы на набережной.

– …Заточили в Сибирь… отравили… но Господь…

– Да здравствует принцесса Всероссийская! – кричат в гондоле.

– …И тогда, по завещанию матери… дядя мой Петр Третий… до моего совершеннолетия…

– Виват, освободительница! Чудо, ниспосланное провидением Речи Посполитой!

– …И я не дам немке узурпировать трон! Я, внучка Петра Великого, истинно последняя из дома Романовых… Я верю, господа, вы поможете женщине!

– Да здравствует Елизавета Прекрасная! – В воздух летят обнаженные шпаги французов и поляков.

– А дальше… начались странные вещи… Радзивилл никак не мог отплыть с ней в Турцию. И только в июле я получил известие…

Венеция, 16 июля 1774 года. На рейде – корабль.

Принцесса, Радзивилл, Доманский и пестрая свита на лодках подплывают к кораблю…

Барон Эмбс вносит в каюту драгоценный баул принцессы с архивом и пистолетами…

Принцесса стоит на палубе, морской ветер развевает ее красный плащ.

– В Константинополь, – шепчет принцесса. – Сбылось! Корабль в открытом море. На палубе – принцесса и Радзивилл.

Медленно корабль начинает разворачиваться. Появляется капитан – высокий алжирец.

– Ветер, – говорит капитан, – слишком сильный ветер… Мы должны возвращаться в Венецию.

– Как возвращаться?! – задохнулась принцесса.

– Очень сильный ветер, – вздыхает капитан. – Ох, какой сильный ветер!..

И он усмехается. Хитрющий черноволосый алжирец.

– И опять они праздно жили в Венеции. Она была в ярости. Она бунтовала. И наконец Радзивилл нашел другого алжирского капитана.

Та же пестрая толпа поднимается на корабль, и тот же молчаливый барон Эмбс проносит в каюту загадочный баул.

И опять корабль в открытом море. Все дальше уходит Венеция: колонна Святого Марка, Дворец дожей – все исчезает в голубом мареве.

– Свершилось! – шепчет принцесса.

Они плывут. Ветер, морской ветер. Принцесса с наслаждением подставляет лицо ветру, когда на палубе появляется капитан.

– Ничего не поделаешь, – вздыхает капитан, обращаясь к принцессе и Радзивиллу, – ветер…

Корабль ложится на обратный курс.

– Я умоляю вас, – обращается принцесса к капитану, – мы должны…

Непроницаемое лицо молчаливого Радзивилла.

– Ветер, – вздыхает капитан. – Я не могу рисковать кораблем.

– Я сделаю вас адмиралом! – кричит принцесса. – Я награждаю вас орденом! Барон! – Она обращается к Эмбсу. – Принесите мой орден Азиатского креста!

– Ветер, – вздыхает алжирец, – мы направляемся в Рагузу.

– Она была одновременно и хитра и наивна. Даже я из писем моего гофмаршала уже понял, что произошло: Турция заключила мир с Россией. И Радзивилл испугался поехать в Турцию. Теперь султан мог попросту выдать его России. Ясновельможный пан не мог ехать. Но он не мог и не ехать. Слишком многих он оповестил о своей великой затее… И он выдумал все эти ветры. Но Алин по-прежнему участвовала в игре.

Письмо принцессы князю Лимбургу. 10 августа 1773 года: «Все чепуха, что сообщают в газетах. Там, как всегда, одни враки. Мой брат Пугачев набирает силу. В Турции влиятельная партия убедила султана разорвать договор и возобновить войну с Россией. Я уже написала два письма султану и со дня на день жду от него ответа. Я написала также письмо графу Орлову и манифест к русскому флоту в Ливорно. Я уверена: вся эскадра, сам граф возьмут мою сторону».

– После мира с Россией Франция сразу отвернулась и от Турции, и от польских дел. Я получил запрос от французского двора, где в весьма холодном тоне просили сообщить сведения о женщине, именующей себя моей невестой. А ведь еще вчера… О люди! Французский консул в Рагузе попросил ее очистить консульство, Радзивилл не отправил султану ни одного из ее писем. В газетах кто-то напечатал пошлые сплетни о ней и самые непристойные истории. И все закончилось дикой сценой…

Рагуза.

Барон Эмбс выходит из дома. Двое французских офицеров, прогуливавшихся на улице, громким смехом встречают появление барона.

– Давно не виделись, барон!

Барон молчит, будто не слышит обращенных к нему слов.

– А где же ваша хозяйка? Ничего, что я называю эту продувную бестию вашей хозяйкой? – продолжает офицер под смех товарища.

Барон по-прежнему молча пытается уйти, но француз преграждает ему дорогу.

– Нет, я охотно назвал бы ее вашей любовницей, но боюсь обидеть других господ, справедливо претендующих на титул ее любовника. Например, недавно я прочел в газетах, что этот отважный поляк, господин Доманский, каждую ночь карабкается по отвесной стене вот этого дома в ее спальню.

Барон, все так же не произнеся ни слова, дает ему пощечину.

– Ах, как я этого ждал! – смеясь, обращается офицер к барону. – Мне давно не терпится проверить: соответствует ли умение драться на шпагах чину капитана литовского войска, который вы так гордо носите?.. Или вы такой же капитан и барон, как ваша хозяйка – русская принцесса? Защищайтесь!

И француз выхватил шпагу, Эмбс – свою. Француз играючи прижал Эмбса к стене, когда у дома остановилась карета Радзивилла…

– Господа, остановитесь, что вы делаете, господа! – Принцесса выскочила из кареты.

– Итак, принцесса, ваш друг – не капитан, – смеясь, сказал француз, продолжая теснить барона к стене. – Он совершенно не владеет шпагой. И это я докажу на счет «три». «Раз, два, три!» – И француз заколол несчастного барона.

– Он так и умер, не проронив ни слова. Принцесса, плача, опускается у тела барона.

Радзивилл вышел из кареты. С непроницаемым лицом, молча он наблюдает сцену.

– Вы… вы… вы… все это сделали! – кричит принцесса Радзивиллу. – Вы держите меня в этой проклятой Рагузе. Но берегитесь!

– Вы несколько забылись, Ваше высочество, – сухо говорит Радзивилл. – Вам следует оплакивать вашего верного слугу, а не кричать, как торговка.

Наступил вечер. В замке Нейсес Лимбург и Рибас заканчивали долгий разговор.

– После этого она слегла в постель. Сильно кашляла… врачи боялись, что дело дойдет до чахотки. Я написал ей письмо в Рагузу, но она не ответила. А потом отослала из Рагузы и моего гофмаршала. Единственное, что меня успокаивает: эти проклятые поляки отвязались от нее. Теперь она им не нужна. Но меня мучает другое: она осталась в Рагузе без денег. А она совершенно не может жить без денег. Без воздуха, без воды – может, а вот без денег…

– Ее нет в Рагузе, – усмехнулся Рибас.

– А где она? – испуганно закричал князь.

– Она села на корабль того самого алжирского капитана, который не смог доставить ее в Турцию. На этот раз он довез ее в Неаполь. Но сегодня ее уже нет и в Неаполе.

– Где она? Где? – умоляюще повторял Лимбург.

– В Риме. Там сейчас самое пекло – выборы нового папы. И, естественно, она там, ибо вновь полна жажды деятельности ваша неутомимая невеста. Кстати, вам не кажется странным, что она, у которой действительно не было денег, легко нанимает вдруг корабль? И, несмотря на смертельную ссору с Радзивиллом, на этот корабль с ней садятся два поляка из его ближайшего окружения? Михаил Доманский… Да, да, я знаю, вы думаете, что он… Но с ней поехал и другой сподвижник Радзивилла и тоже важный деятель Конфедерации – некто Черномский. Значит?.. Может быть, ссора с Радзивиллом над трупом несчастного барона была лишь представлением? И поляки совсем не вышли из игры? Просто в силу новых обстоятельств князь Радзивилл решил показать, что вышел… На случай если решит помириться с русской императрицей и вернуть себе земли? Так что прежний союз сохраняется. Только тайно. И ваша подруга продолжает свою опасную игру. Очень опасную… – Помедлив, он добавил: – Конечно, если у нее нет доказательств, что она действительно…

– А если есть? Рибас молчал.

– Значит, тогда ее поддержат в России? – заволновался князь.

– Я ничего такого не сказал, – усмехнулся Рибас. – Просто могущественные люди, которые меня к вам прислали, интересуются вашим мнением на этот счет.

Лимбург только вздохнул.

– Каждый день все представало мне в ином свете… Когда она клялась мне – я готов был поверить… Но очень скоро мой посол при австрийском дворе сообщил о некой женщине. Ей было восемнадцать лет, когда она появилась в Бордо и стала выдавать себя за незаконную дочь австрийского императора. Самое удивительное – все банкиры ссужали ей деньги. По требованию императрицы Марии-Терезии ее выдали австрийцам, и те посадили ее в тюрьму. Это было в 1769 году. Через полгода она соблазнила начальника тюрьмы, и он помог ей бежать. Это случилось как раз в 1770 году, то есть когда Алин впервые появилась в Генте, где действительно соблазнила голландского купца, умершего под именем Эмбса… Самое удивительное – я все это знаю, но тем не менее ей верю… Потому что порой среди безумных, нелепых выдумок, которыми были полны ее рассказы, в них начинала проглядывать какая-то таинственная правда. Например, она сказала мне, что до десяти лет воспитывалась при русском дворе. Я говорил с прусскими дипломатами, жившими в то время в Петербурге, и все они утверждали, что при дворе воспитывалась девочка, которую представляли «близкой родственницей императрицы Елизаветы» и которая вдруг исчезла, когда ей исполнилось десять лет. Эту девочку поручили воспитывать Иоганне Шмидт, любимой наперстнице императрицы. Имя этой Шмидт в последнее время очень часто мелькало в рассказах Алин вместе с другими удивительными подробностями жизни императрицы Елизаветы… Нет, я не знаю, кто она… Я все время думаю… и не знаю. Но одно знаю: я хочу, чтобы она вернулась, несмотря ни на что!

– Я сделаю все, Ваше высочество, чтобы она вернулась в Оберштейн, – с чувством сказал Рибас.

– Я был рад нашей беседе. Увы, граф Рошфор меня покинул. А мне так нужно с кем-то о ней говорить. Я не могу о ней не говорить!

Лимбург встал, подошел к бюро, взял лист бумаги и торопливо начал писать.

Из последнего письма князя Лимбурга, отправленного им своей невесте:

«Из-за вас я отказался от множества выгодных партий и теперь до конца дней намереваюсь жить в одиночестве. Вы не только совершенно расстроили мое состояние – вы навлекли на меня презрение всей Европы. Ваши бесконечные похождения сделали меня посмешищем в глазах моих родственников. Но вы знаете мою вечную присказку: „Нельзя ненавидеть того, кого любишь“. Коли вы готовы отказаться от своего прошлого и если впредь не станете поминать никогда о Пугачеве, Персии и прочих такого же рода глупостях, знайте, что вас всегда ждут в Оберштейне».

Князь запечатал письмо, подумал и, вздохнув, надписал: «Ее высочеству принцессе Елизавете». И протянул письмо Рибасу:

– Вы передадите ей.