Беда Келлерман Джесси

Ханна старательно заправляла за ухо выбившуюся прядь.

— Будешь яичницу?

— Ладно.

Однако есть не стала, только следила, как он ест.

— Хочешь что-то другое? Супу?

Она потыкалась в тарелку и не ответила.

Джона составил посуду в раковину.

Без Джорджа, наполнявшего дом своим эго, их словно погребло покровом тишины, отгородило от всех, будто в космическом корабле или в сибирской юрте. Джона пообещал себе съездить с Ханной в кино, когда расчистятся дороги. Они поиграли в «Скрэббл», но Ханна все время отвлекалась. Болтала что-то о будущем, смесь нумерологии с астрономией, нахваталась из псевдонаучных телешоу. Как бы у нее приступа не случилось, встревожился Джона. Если понадобится помощь — в такую погоду…

Игру они бросили на полпути. Джона видел, как Ханна борется, подавляя неверные мысли, допуская только те, которые следует допускать. Наконец пожала плечами, давая понять, что сдается.

Джона отошел к камину, взял фотографию Венди с маленькой Ханной в чем-то вроде слинга. В левом верхнем углу отметился Джордж — пальцем, частично перекрывшим объектив.

За спиной Джоны сонный голос Ханны:

— Я тебя люблю.

Он не ответил. Она захрапела.

Собравшись с силами, Джона отнес ее наверх.

В шкафу у Ханны пряталась большая картонная коробка с надписью SYLVANIA, куда Ханна свалила накопленные за двадцать лет письма, поздравительные открытки, корешки билетов — бумажный след своей жизни. Тайные летние влюбленности, поддерживаемые перепиской, растягивались на первые полтора месяца школьного года. Приглашения в команды по софтболу из разных городов Штатов. Почему она не поехала в Калифорнийский университет, подумал Джона. Или еще куда-нибудь, где теплее, чем в Анн-Арбор. Открытка (БРЮССЕЛЬ) от Джорджа, раньше она не попадалась Джоне на глаза.

6-22-71 Дорогая Венди, в Европе жарко, мы живем в гостинице у вокзала.

Усевшись и поджав под себя ноги, Джона принялся выкладывать содержимое коробки в обратном порядке на пол. Ханна повернулась в постели, всхрапнула, затихла.

На дне коробки обнаружилась книга.

«Щедрое дерево».[30]

Джона заглянул внутрь. На форзаце надпись:

Моей ХАННЕ на двадцатилетие.

Я люблю тебя, ты хороший человек. Всегда оставайся такой же.

Твой Джона.

В темной комнате Джона пересаживался до тех пор, пока не поймал луч лунного света, и при таком освещении прочел всю книгу от корки до корки. Дерево отдавало свои плоды и свои ветки, с него сдирали кору, на нем вырезали надписи, его спилили — и на все оно соглашалось во имя любви. В детстве Джона восхищался этой сказкой, теперь она его растревожила. Даря книгу Ханне, он имел в виду только хорошее: превознести ее бескорыстие, скромность точки, движущейся вдоль линии.

Он сидел в лунном свете и вспоминал свою Ханну.

День Колумба, первый курс. Они провели выходные вдвоем в хижине на озере Гурон — эту хижину арендовали родители подруги Ханны по команде. Маленький городок, рано закрывающиеся магазинчики. Ханна с восторгом перебирала второразрядный антиквариат, Джона играл в солидного мужчину средних лет. Ханна купила ему старинный портсигар, он ей — бижутерию. Поболтали с продавцом, он сказал им, что сезон закончился. Парень, который водит по лесу, в тот самый день перебрался в Боку. В супермаркете они запаслись продуктами и купили брошюру «Флора и фауна Верхнего полуострова». Покатались на машине по берегу, проехали мимо безлесного участка, на котором якобы было старое индейское кладбище. Ханна то и дело заглядывала в брошюру, опознавая деревья. Ели и осины, березы и белый кедр. Джона остановил машину, они отправились собирать чернику. Берегись ядовитого дуба, предостерегала Ханна, бывший скаут. А он и не знал, что она была скаутом, он пришел в восторг. Каждое новое знание о любимой — словно подарок.

В тот вечер Ханна приготовила на медленном огне лосося. Только три блюда она и умела готовить. Они распили полбутылки дешевого белого вина. Заниматься любовью перед камином — по идее романтично, а на деле пол жесткий, его давно не подметали, оба расчихались. Сдались и пошли в спальню, а к камину потом вернулись допить вино и поиграть в «Скрэббл».

Он выложил «нуль», она — «грязь». Он выложил «мясо», она — «яргх». Что за слово «яргх», возмутился Джона. Такой звук, сказала она. Какой звук, спросил он. Звук «яргх», сказала она.

Они вышли на балкон. Тучи собрались, но и звезды меж ними светили ярко. Поджимая пальцы в тапочках, Джона спросил: О чем ты думаешь?

Она сказала: О моей маме.

Оба притихли.

Он спросил: Ты замуж собираешься?

Она кивнула.

Он сказал: Так что?

Здесь так красиво, сказала она. Спасибо, что привез меня сюда.

Он улыбнулся: Твоя затея.

Она улыбнулась ему, и это, видимо, было ответом на его вопрос. Она сказала: Знаю.

Перед их глазами медленно смещались небеса.

Люди говорят, несчастных случаев не бывает, все навлекаешь на себя сам. Восхвалим свои ноги за высокий прыжок, свалим на ободранные коленки вину за то, что так быстро вращается Земля.

Воскресенье, 19 декабря 2004

Под конец первого полного дня на дежурстве одиночество начало сказываться. Сколько можно таращиться в телевизор, читать, смотреть на Ханну. Снег огромными мягкими хлопьями завалил наружные подоконники, в доме в полдень стемнело, а вскоре после полудня стал уходить и тот скудный свет, что еще просачивался в окна. Отопление работало кое-как, Джона не снимал толстые носки и свитер, Ханна куталась в одеяло, как супергерой в свой плащ.

Кошка потрогала Джону лапой за ногу, просясь на улицу.

Воздух аж звенит.

На миг ему стало жаль Джорджа, как мог он в чем-то отказывать бедолаге. Хоть в чем-то. Разве это жизнь. Но тут же он напомнил себе, что Джордж сам выбрал такую жизнь, отказавшись поместить Ханну в лечебное заведение. Он мог бросить выпивку, бегать трусцой, сесть на вегетарианскую диету. Его манера спать до полудня, запускать себя — все это проявилось раньше, уже после смерти Венди.

Ханна стеснялась отца. На выходные, на летние каникулы она неизменно приезжала в Скарсдейл, сколько бы Джона ни предлагал сам к ней приехать. Сяду на «Хатч», и через час я у тебя.

Нет, папочка нездоров.

Конечно, когда она сама заболела, ей стало все равно. Одна из странностей шизофрении — нормальное самоощущение вытесняется иррациональным. Весь мир против тебя, потому что ты такая важная шишка, а не потому что вышел голым на улицу.

К пяти часам Джона уже не знал, куда себя девать. С утра прошла бездна времени. Чтобы хоть голос свой услышать, он начал звонить по телефону. В первую очередь матери — и зря.

— Я сейчас же приеду, — заявила она, стоило Джоне признаться, что он уже сутки напролет питается яйцами. — Свожу вас обоих поужинать.

— Все в порядке, мама. Я уж лучше тут сам.

— Ты только что жаловался на одиночество.

— Для того и звоню, — сказал он. — Чтобы пожаловаться.

— Приехала бы, жаловался бы мне живьем, а не по телефону.

Он кое-как распрощался и позвонил Лансу. Тот гостил у матери в Амагансетте.

— На мне рубашка за девяносто девять долларов.

— Рад за тебя, — рассмеялся Джона.

— Это не моя, — пояснил Ланс. — Все мои вещи остались у нас в квартире, теперь я все беру у графа. Он задаривает меня, словно мне шесть лет. Он травку мне покупает — как думаешь, это очень странно?

— Не страннее всего, что с тобой обычно случается.

— Я так догадываюсь, — продолжал Ланс, — что он из тех парней, кто в восьмидесятые сильно баловался коксом. Носовая перегородка расплавилась, все дела. Во всяком случае, нос ему точно пластический хирург поправлял.

— Твоя мать, должно быть, на седьмом небе.

— Чувак, мне кажется, он вот-вот сделает предложение.

— Да ты шутишь!

— У меня предчувствие. У мамы уже палец дергается, вроде как нужно его придержать перстнем, да потяжелее.

— Поздравляю.

— Представляешь меня в роли дружки жениха, на хрен? И заметь себе, он привез с собой личного повара. Сегодня у нас официальный ужин, во фраках, с официантами. И так будет каждый вечер, всю неделю. Мама созвала всех своих подруг. Честное слово, настоящие вампирши, чувак. Только о деньгах и думают, противно, правда, тачки у них — зашибись. Все до единой риелторши, кроме самой старой маминой подруги, та ведет гендерные исследования в колледже Сары Лоренс и с детства приучает сына носить стринги. Бедный дурачок. А ее подружка — продюсер. Попытаюсь всучить ей мою самоменталистику, часть первую и вторую.

— Удачи.

— Спасибо. Как известно, я веду борьбу за прогресс с 1977 года. Как тебе живется отшельником?

— Неплохо.

— Славно. Когда можно будет вернуться в квартиру?

— Не знаю.

— Ты же поговорил с копами.

— И они поговорили с Ив.

— И что?

— Они не станут ее… По правде говоря, не знаю, что для этого нужно. Чтобы она сперва убила меня, наверное.

— Не смешно. Сейчас ты в безопасности?

— Она не сумеет прознать, где я, — сказал Джона. — Еще в городе человека выследить можно. Здесь — ну как?

— Надеюсь, ты прав.

— Да, — без особой уверенности подтвердил Джона. — После каникул вернемся. Поставим еще замок.

Он позвонил сестре, позвонил Вику, но тот не ответил. Наверное, они с Диной забрались высоко в горы и многие мили сосен блокируют сигнал. Джона оставил сообщение на голосовой почте, пожелал ребятам хорошо провести время.

Дом совсем затих. Он казался очень большим и в то же время словно съежился.

Джона проверил, как там Ханна. Она сидела перед телевизором и что-то напевала. Накручивала волосы на палец, обдирала заусенцы и не откликнулась, даже когда он позвал ее по имени.

Около восьми Джона выглянул за дверь. Их дом — единственный такой темный на всей улице. Все фонарики на подъездной дорожке перегорели, праздничную гирлянду не вывешивали. А вот домик напротив — загляденье, фронтон ярко освещен, на лужайке пляшет Санта. Дрожа в ознобе, Джона пересчитывал звезды, пытался напеть колядки, слова которых забыл, слушал, как ухают совы.

Только он немного успокоился, как вдруг раздался сильный грохот, и Джона опрометью кинулся в дом. Кое-как справился с паникой, выглянул в глазок.

Пусто.

Он приволок толстый стеклянный подсвечник. Открыл дверь и вышел на крыльцо. Ветер бросил тяжелую охапку снега на скелет живой изгороди. Кусты оседали и с треском ломались. Идиот, строго сказал себе Джона и вернулся в дом.

Понедельник, 20 декабря 2004

— Долго разговаривать не могу, — предупредил Джордж. — Четыре доллара минута. Все в порядке?

— У нас все о’кей, — сказал Джона. — Скучновато, но…

— Погоди.

Трубку отложили в сторону, послышался женский смех. Прекрати, сказала женщина. Джона расхаживал взад-вперед по комнате, пробежался пальцами по крышке пианино, превращенного в склад нечитаемых книг. Он же переживал насчет лишних расходов, этот Джордж, а теперь щекочет эту женщину, уже на восемь долларов нащекотал.

Хоть кто-то сейчас веселится. Джона был до чертиков уверен, что чертов козел Джордж дорвался до лучшего в своей чертовой жизни времечка, мать его.

— Значит, в порядке, все хорошо?

— Послушай, в котором часу приедет сиделка в пятницу? Я…

— Джона? Мне пора.

— Постой-постой-постой…

— Я еще позвоню. Извини, я… Лу!

Джона еще несколько раз повторил: Джордж!

Алло! Но в ухо уже выл долгий гудок.

— Черт!

Заскрипели ступеньки. Он обернулся, увидел Ханну в ночной рубашке.

— Это папа, — сказал он ей. — Передавал тебе привет.

Вторник, 21 декабря 2004

Он дробил день на части: отжимания, беговая дорожка, чтение. Покормил кошку и вычистил ее лоток. Снег повалил снова, засыпал следы, сгладил отпечатки шин. Окна спальни заперты изнутри. Парадная дверь и боковые заперты на замки, задвинуты засовы. Заднюю дверь Джона дополнительно укрепил стулом.

Уборка не входила в его обязанности, но помогала не сойти с ума, а дом был грязен. Джона ведь не допустит, чтобы все тут окончательно развалилось. Нет, только не в его вахту. Говорил сам с собой, как битый-опытный сержант из военных киношек: «Чарли» повсюду, ребята. Повернешься спиной — он тебя цап за задницу. Дисциплина — залог выживания. Я держу свой взвод в ежовых рукавицах. Залатать все дыры — или судно потонет.

Он включил пылесос.

Окна полностью завалены снегом.

Ничего не видно.

Среда, 22 декабря 2004

Джордж уже два дня не звонил. В его записной книжке Джона отыскал номер Бернадетты, которая обычно сидела с Ханной. Телефон был отключен.

Никто никогда не придет вовеки.

Сидя за кухонным столом, Ханна следила, как он спорит с туркомпанией, добиваясь, чтобы его соединили с круизным судном. Нет, не факс, не электронное письмо, а срочный звонок, неотложный. Почему не соединяют? Он догадывался почему: хотят, чтобы Джордж сам звонил ему по четыре доллара минута.

Днем корабль зайдет на несколько часов в порт, посулили ему. В пять часов зазвонил телефон. Джона заговорил самым твердым, самым укоризненным тоном, каким только мог.

— Алло! — сказал он. — Алло!

И телефон умер.

Он позвонил по мобильному Виллануэве, та перезвонила местным копам, они отзвонили Джоне и пообещали прислать патрульную машину.

Местные копы были приветливы, типичные стражи порядка из пригорода. Выслушали Джону и сказали, что будут проезжать мимо раз в пару часов. Он бы хотел, чтобы они остались с ним, остались навсегда, ну хотя бы до конца недели.

Если что случится, позвоните на…

Доброй ночи, пожелали ему копы — и уехали.

Они с Ханной посмотрели несколько избранных серий из старых сериалов. Грустно было не только от давно забытых шуток — больше от мысли, что снявшиеся в этих эпизодах детишки выросли наркоманами, ворами или ведущими коммерческих шоу.

Джона разморозил давно забытую курицу, приправил ее терияки и сунул в духовку. Час спустя кухня наполнилась вонючим дымом. Обошлись разогретым в микроволновке картофельным пюре и салатом. Завтра придется идти за покупками.

Ханна закапала малиновым соусом футболку с логотипом Stussi. Его футболку. Он уж и забыл, когда отдал ее Ханне.

Ему снился круизный корабль. Завыла сирена. Судно горит. Вишневое празднество не удалось: сок хлынул через щель в полу бального зала, обтекая дымовые трубы, пропитывая палубу. Горят спасательные жилеты, пассажиры вопят, прорываются к шлюпкам, скользят на горячем сиропе в развевающихся фраках, в порванных вечерних платьях. Ив созерцает эту сцену с носа, спокойно потряхивая ледяными кубиками в стакане, улыбаясь Джоне. Он совсем рядом, но дотянутся до нее все не может, пальцы пронзают бесконечную пустоту, никак не соприкоснуться с ней, хотя вот же она, в полумиллиметре от него. Корабль кренится, выпускает отрыжку из чрева. Трубы диксиленда — задать ритм и структуру катастрофы. Играет оркестр. Нерон со скрипкой над полыхающим Римом. Наскочили на риф. Сирена пожарной тревоги подгоняет Джону, он бегает кругами, скользит на сладком горячем вишневом муссе, видит перед глазами палубу, сплошь заполненную ботинками, бегущими крысами, тонущими жуками, скользит прочь от Ив, занозы под ногтями, — споткнулся, замахал руками, упал, он горит, немыслимая боль, всеохватывающая, такая, что ее не почувствовать, не пережить как боль, он словно расширяется, разлетается на куски, миллиард кусочков не сложатся больше в пазл, молекулы, рассыпавшиеся во все стороны под рукой Творца. Он скользит все быстрее, палуба накреняется, заноз под ногтями все больше, а потом ногти разом отлетают, разом восемь корочек со спичечных коробков, и пальцы тоже, остались только большие, и он тянется ими к Ив, единственной неподвижной точке пространства, та улыбается, начинает вращаться. Судно ломается пополам, облезает плоть с ладоней…

Привет.

В подвале было темно. Не поймешь, который час. Он не помнил, как проснулся, как взял трубку, но трубка была у него в руке.

Сдавленный — не буди ребенка — шепот:

— Джона Стэм…

А голова еще пылает в огне, в расплавленном сахаре.

Он хотел бросить трубку, но не посмел. Нужно говорить с ней. Выяснить, где она затаилась. Позвонить копам. Телефон местных наверху, в том блокноте с цветочками. Блокнот наверху в кухне. Нужно выйти из подвала, подняться, потом через гостиную, открыть дверь, и там — блокнот, телефонный номер, подмога, — там, на кухонном столе. Сам оставил после ужина. Теперь надо идти за блокнотом. Или звонить 911? Темно. Нужен тот номер. Он поднялся, покачнулся, с трудом приходя в себя.

Нащупал дорогу к лестнице из подвала. Ив все говорила. Джона чувствовал: сердце провалилось в кишки, кишки в ужасе жмутся друг к другу. Он сонный, голова кружится, дурно, он ползет вдоль стены в темноте, зажав телефонную трубку между воспаленной щекой и мокрым горячим плечом. Он слышал, Ив говорит, говорит, как будто прямо у него в голове, гораздо ближе, чем хотелось бы, гораздо ближе, чем голос в телефоне.

— Где ты? — спросил он.

Добрался до верхней площадки и открыл дверь подвала. Свет в гостиной был выключен, сквозь заснеженные окна не видать луну. Джона прошел через комнату, включил свет в кухне. На блокноте валяется кроссворд. Будет болтать с ней, а сам тем временем наберет 911 с домашнего. Вызнает у нее, где она сейчас. Семь минут пятого на кухонных часах. В голове проясняется. Он справится, проведет ее.

— Скажи мне, где ты.

И она ответила:

— В твоем сердце.