Мертвое время Джеймс Питер

Посвящаю Пату Лэнигану. Этой книги не было бы, если бы ты не поделился со мной своей семейной историей

1

Бруклин, февраль 1922 года

Отец мальчика поцеловал его на ночь в последний раз — хотя ни тот ни другой этого не знали.

Мальчик никогда не засыпал без этого поцелуя. Каждый вечер, отправившись в постель, он долго-долго лежал в темноте, не смыкая глаз и ожидая, когда же дверь комнаты откроется и он увидит свет на лестничной площадке. Потом послышатся тяжелые шаги, заскрипят половицы, и на пороге возникнет неясная фигура.

— Эй, малыш, еще не спишь? — скажет отец глубоким, низким голосом.

— Не, па, не сплю. Можно посмотреть на твои часы?

Вытащив часы из кармана, отец держит их за цепочку. Они блестящие, с большим круглым циферблатом, с заводной головкой и ободком, в который просунута цепочка, на самом верху. В верхней половине циферблата есть секция, которая показывает фазы луны. Небо позади луны темно-синее, а звезды — золотые. Иногда луну почти не видно, она едва выглядывает, но бывает и так, что она полная — красновато-желтый диск.

Каждый вечер мальчик просит отца рассказать сказку о Человеке, который жил на Луне. Отец всегда рассказывает. Затем ерошит сыну волосы, целует его в лоб и спрашивает:

— Не забыл помолиться?

Нет, не забыл, вертит головой мальчик.

— Тогда давай-ка спать.

Отец тяжелой походкой выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.

Так было и в этот самый последний раз.

2

Четверо мужчин шли, пошатываясь, по улице к дому человека, которого намеревались убить. У троих походка была нетвердой — хватили лишнего для храбрости, — у четвертого еще и из-за деревянной ноги.

Они успокоили нервы, подзарядившись спиртным, подбодрили друг друга под звон пивных бокалов и стаканов с виски в переполненном баре «Винигар-Хилл». Тот, что с деревянной ногой, не был уверен, что они поступают правильно, но все равно пошел с товарищами, потому что именно так и должно делать, когда ты в банде. Или идешь со всеми, или тебя тоже убивают.

Время близилось к полуночи, и улица была темной и пустынной, монотонный дождь стучал по булыжной мостовой. Каждый имел при себе пистолет, двое захватили еще и биты, которые спрятали под плащами. Ночь выдалась холодной, в такую и собаку из дому не выгонишь. У всех четверых на руках были перчатки без пальцев.

— Это здесь, — сказал вожак, вглядевшись в номер на входной двери одноквартирного дома. Изо рта и ноздрей его, словно дым, вырвался пар.

Номер 21 значилось на двери.

— Уверен, что здесь?

— Уверен.

— А где Джонни?

— Скоро будет, он уже вышел.

Даже в темноте дом выглядел ветхим и убогим, как и все соседние в этом прибрежном районе Бруклина. В занавешенном окне справа от двери света видно не было. Они вытащили из карманов вязаные шапки-балаклавы и натянули на мокрые от дождя головы. Вожак поднял руку с бейсбольной битой и шагнул вперед.

3

В одной пижаме, уютно свернувшись комочком под толстым одеялом, мальчик лежал в темноте, прислушиваясь к тиканью больших круглых часов, что висели на стене в его комнате. Прислушиваясь к знакомым ночным звукам. Гудкам корабля, проходящего по бурлящим черным водам протекающей неподалеку Ист-Ривер. Громыханию поезда где-то вдали. Скрипу кроватных пружин за тонкой стеной спальни родителей. Приглушенным вскрикам матери. Глухим стонам отца. Тихому стуку дождевых капель по крыше прямо над головой. У ночи были свои собственные звуки. Своя собственная музыка.

Звон разбившегося стекла к ним не относился.

Он замер. Звук был такой, словно шел откуда-то снизу, прямо под ним. Неужели кот опрокинул пустую бутылку из-под виски или стакан, остававшийся каждый вечер после отца? Затем он услышал шаги на лестнице. Не папины. Папа уже наверху, в постели.

И шаги эти принадлежали не одному человеку, а нескольким.

Он лежал неподвижно, буквально оцепенев от страха. Дверь открылась. Сильный свет ударил в лицо, ослепил, и он закрыл глаза. Услышал шаги в своей комнате. Чужаков было несколько, и мальчик, поняв это, задрожал от ужаса. Уловил запах табака, алкоголя, мокрой одежды и пота. Почувствовал, как к горлу подступает комок; у него сперло дыхание, отчаянно забилось сердце. Он открыл глаза, но увидел лишь слепящий свет. Трепеща от ужаса, он вновь закрыл глаза. Услышал приближающиеся к кровати шаги.

На его голову опустилась рука, игриво потрепала по щеке, обжигая кожу колючей шерстью.

Затем — голос, грубый, но тихий, с ирландским акцентом, прямо над ним.

— Просто зашли проведать тебя, малыш.

— Вы… вы… вы разбудите моих папу и маму, — пробормотал он заикаясь, внезапно обнаружив в себе силы заговорить и открыть глаза. Но единственное, что увидел, — все тот же яркий, слепящий свет.

— А где мы можем их найти?

Прищурившись, он указал на стену.

— Там, в той комнате. — Он приложил палец к губам. — Они спят. Тише. Вы разбудите их и сестру тоже. — Быть может, теперь, когда он сказал им, они уйдут.

Бивший в глаза луч фонарика переместился в сторону. Все еще ослепленный, какое-то время он видел перед собой лишь яркие красные пятна. Потом услышал звук шагов — чужие люди удалялись на цыпочках. Скрипнула половица. Закрылась дверь.

Может быть, ушли? В доме часто бывали гости, могли прийти даже ночью. Пьяные, курящие, кричащие, смеющиеся, спорящие. Они часто ругались, иногда даже дрались. Когда дрались, отец выставлял их за дверь. Он был крупный мужчина. Никто не смел перечить его отцу.

Мальчик натянул одеяло на голову, чтобы они не увидели его, если вернутся.

Через несколько секунд он услышал, как проревел что-то отец. Потом до него донесся звук удара, еще один. Пронзительный вопль матери. Ужасный, ужасный вопль.

— Оставьте, оставьте, оставьте его! — закричала она. — Пожалуйста, не надо! Прошу вас. Не забирайте его!

Потом он услышал, как один из незнакомцев громко сказал:

— Одевайся!

И дрожащий голос матери:

— Куда вы его забираете? Пожалуйста, скажите мне. Куда вы его забираете?

Прошла минута. Оцепеневший, весь дрожа, мальчик затаился под одеялом.

Снова закричала мать:

— Нет! Вы не можете! Не можете его забрать! Я вам не позволю!

Затем — пять громких глухих звуков, словно где-то рядом что-то несколько раз с силой ударилось о дверь.

— Ма! Па! — закричал он, задрожав всем телом от страха за родителей.

Теперь шаги звучали уже гораздо громче, будто тем, что спускались по лестнице, было уже все равно — услышат их или нет. Со щелчком открылась входная дверь, взревел мотор, заскрежетали шины. И никакого звука закрывающейся двери. Лишь эхом отдававшиеся в его голове ужасные крики матери.

Потом наступила тишина.

Но такая, что стучала в ушах, словно молот.

4

Он лежал, прислушиваясь, под одеялом. Тишина. Лишь оглушительный грохот в ушах и шум его собственного учащенного дыхания. Быть может, это был всего лишь кошмарный сон? Его трясло с ног до головы.

Спустя какое-то время он выбрался в полной темноте из постели и, как и был, в одной пижаме, засеменил по холодному скрипучему дощатому полу к двери, с трудом нащупал ручку и, споткнувшись о порог, выбрался на лестничную площадку. Тянуло ледяным сквозняком, словно входную дверь действительно оставили открытой. В воздухе стоял едва уловимый запах автомобильных выхлопных газов.

Ощутил он и другие, незнакомые запахи. Затхлый запах масла, еще один, более приятный и интенсивный, смутно напоминавший тот, что был знаком ему по фейерверкам, случавшимся в праздничный день 4 июля. И еще один, с привкусом металла.

Пошарив по стене, он нащупал выключатель и включил свет. И на мгновение пожалел об этом. Уж лучше бы мрак окружал его вечно. Тогда бы он этого не увидел.

Лежавшая лицом вверх на полу у кровати, мать выглядела просто ужасно. Из плеча ее сочилась кровь, по ночной рубашке расползлось огромное багровое пятно. Повсюду — на стенах, простынях, наволочках, потолке — кровь. Темные волосы матери тоже все были в крови, голова разворочена, открывая что-то влажное, шишковатое, бурого и серого цвета. Она подергивалась и тряслась.

Потом, словно кто-то дотянулся и опустил рубильник, замерла.

Он бросился к ней крича:

— Мама! Мама! Она не ответила.

— Мама, проснись! — Он потряс ее за плечо. — Мама, где папа? Мама!

Она даже не пошевелилась.

Он упал на колени, приник к ней и принялся целовать.

— Мама, проснись, мама! — Он тряс ее что есть силы. — Проснись, мама! Где папа? Где мой папа?

Никакой реакции.

— Мама! — Он уже кричал, придя в замешательство. — Мама! Мама! — Его руки и лицо испачкались в чем-то липком. — Мама, проснись, мама, проснись!..

— Что происходит, Гэвин? Что происходит? — послышался голос сестры.

Он отпрянул, отступил на шаг назад, потом, пошатываясь, еще на пару шагов. По-прежнему пятясь, вышел за дверь. И наткнулся на сестру Эйлин, которая была на три года его старше, — в одной ночной рубашке, она жевала свою косичку, как делала всегда, когда ей было страшно.

— Что происходит? — спросила она. — Я слышала шум. Что происходит?

— Где папа? Где папа? Папа пропал! — По его лицу уже текли слезы.

— Разве он не в постели?

Он покачал головой:

— Он ушел с теми плохими людьми.

— С какими плохими людьми?

— Где папа? Он должен разбудить маму! Она никак не хочет просыпаться.

— Какими плохими людьми? — вновь спросила Эйлин, уже настойчивее.

На лестничной площадке — кровь. Капли крови на ступенях. Он сбежал вниз, зовя отца, и выскочил за дверь.

На улице ни души.

Он ощутил капли дождя на лице, уловил резкий запах реки. На какие-то мгновения его крики потонули в грохоте проходившего где-то вверху очередного поезда.

5

Брайтон, 28 июня 2012 года

Издалека он выглядел так, словно сошел с картинки. Элегантный, не то что эта приморская брайтонская толпа в кричащих пляжных нарядах, сандалиях, вьетнамках и кроках. Настоящий джентльмен — надменная внешность, синий блейзер с серебристыми пуговицами, тщательно отутюженные слаксы, рубашка апаш, модный шейный платок. Лишь при ближайшем рассмотрении можно было заметить, что воротник рубашки заметно поизносился, блейзер изъеден молью, а зачесанные назад волосы давно поредели и вследствие неаккуратной окраски приобрели рыжевато-серый оттенок. Лицо тоже изрядно потрепанное — от той бледности, что приходит с тюремной жизнью, быстро не избавишься. Однако, несмотря на столь жалкую наружность и маленький рост — пять футов три дюйма на высоких кубинских каблуках, — расхаживал он по набережной с видом столь важным, словно именно ему и принадлежал весь этот променад.

Глаза совершавшего утренний моцион Эмиса Смолбоуна пылали ненавистью за стеклами солнцезащитных очков. Ненавидел он буквально все. Приятную теплоту этого июньского утра. Велосипедистов, пробренчавших звоночками, когда он случайно оказался на выделенной для них полосе. Тупых туристов с обгоревшей на солнце толстой кожей, пичкающих себя всякой дрянью. Вышагивающую рука об руку молодую пару, у которой вся жизнь впереди.

В отличие от него.

Раньше он ненавидел тюрьму. Ненавидел других зэков — даже больше, чем охранников. Может, когда-то он и был заметным игроком в этом городе, но все это ушло, когда его бросили за решетку. Вести оттуда прежнюю, весьма прибыльную, торговлю наркотой не представлялось возможным.

Теперь же, выйдя по условно-досрочному, он ненавидел свою свободу.

Когда-то у него было все: большой дом, дорогие тачки, скоростная моторная лодка и вилла в Марбелье, в испанской Коста-дель-Соль. Теперь от этого не осталось ни хрена. Жалкие несколько тысяч фунтов, пара часов да кое-какие краденые антикварные драгоценности, спрятанные в той единственной депозитной ячейке, на которую полиции не удалось наложить лапу.

И всем этим он был обязан одному-единственному человеку.

Детективу-суперинтенденту Рою Грейсу.

Он пересек оживленную четырехполосную Кингс-Роуд, не став дожидаться зеленого света. Вокруг тормозили машины, водители сигналили, сыпали проклятиями и грозили кулаками, но ему на все это было плевать. Его семья когда-то заправляла в преступном мире этого города. Всего пару десятилетий назад никто бы и шикнуть на одного из Смолбоунов не осмелился. Пошли они все, презрительно подумал он.

Не пройдя и десятка ярдов по мостовой, он бросил взгляд на газетный киоск и как вкопанный замер на месте: с первой страницы «Аргуса» на него смотрело жесткое, серьезное лицо проклятого копа. Коротко подстриженные волосы, голубые глаза, перебитый нос, чуть выше — заголовок:

ВОЗОБНОВЛЯЕТСЯ СУД НАД БРАЙТОНСКИМ ЧУДОВИЩЕМ

Он купил газету и пачку сигарет, как делал каждый день, и заполнил лотерейный билет, без особой, впрочем, надежды.

Немногим позже, вернувшись в свою квартиру, Эмис Смолбоун сидел в ободравшемся, с проседающими пружинами кожаном кресле — на столике перед ним стакан «Чивас Регал», в зубах тлеющая сигарета — и с интересом читал об этом деле. Веннер обвинялся в убийстве, киднеппинге и продаже запрещенного видео. Год назад один из подчиненных суперинтендента Роя Грейса получил пулевое ранение при попытке арестовать Веннера. Жаль, не сам Грейс. Уж лучше бы попали в него, да так, чтоб уже не выкарабкался.

Вот было бы чудесно!

Но не так чудесно, как то, что он задумал. Просто умерев, детектив-суперинтендент Грейс слишком дешево бы отделался. Он хотел, чтобы коп страдал по-настоящему. До конца его жизни. О да. Так будет намного лучше. Нужно причинить ему такую боль, которая не покинет его никогда!

Смолбоун затянулся сигаретой, потом затушил ее в пепельнице и до дна опустошил стакан. В тюрьму он попал относительно молодым пятидесятилетним мужчиной, вышел же из нее шестидесятидвухлетним стариком. Детектив-суперинтендент Грейс отнял все, что у него было. А главное — забрал эти важнейшие двенадцать лет его жизни.

Конечно, тогда Грейс еще не был детективом-суперинтендентом — обычный выскочка, только что ставший инспектором, который насел на него, избрал мишенью, подделал улики и раскрутил дело, — такой умный, такой, мать его, ловкий. Именно «благодаря» Грейсу он и вынужден сидеть теперь в этой грязной съемной квартире, с ее дешевой мебелью и табличками «Не курить!» на стенах в каждой комнате. Мало того, ему еще приходится регулярно отмечаться, едва ли не до земли кланяясь, у этого чертова инспектора по надзору.

Он отложил газету в сторону, встал и, слегка пошатываясь, направился в небольшую вонючую кухню, где прихватил из холодильника несколько кубиков льда и бросил в стакан. Только что пробило полдень, и он упорно думал. Думал о том, как приятно будет заставить Роя Грейса страдать. Только это поддерживало его сейчас в тонусе. Вся нация жила мыслями о предстоящей Олимпиаде, которая начиналась уже через месяц. Но до забот и чаяний соотечественников ему не было никакого дела; главное для него — поквитаться с Роем Грейсом.

Только об этом он и мог думать.

Вскоре он воплотит свой план в жизнь. Губы скривились в ухмылке. Осталось лишь найти подходящего человека. Вспомнить кое-какие имена, известные ему еще с той, дотюремной жизни, обновить знакомства, которые завел за решеткой. Но кого ни выбери, обойдется это недешево, а с наличными у него сейчас негусто.

Зазвонил телефон. Номер не определен, высветилось на дисплее.

— Да? — ответил он с опаской.

— Эмис Смолбоун? — произнес незнакомый голос с грубым брайтонским акцентом.

— Кто вы? — спросил он холодно.

— Мы встречались как-то раз, давным-давно, но вы вряд ли меня помните. Мне нужна кое-какая помощь. У вас ведь есть знакомые среди антикваров, не так ли? За границей? Таких, что занимаются дорогими вещицами?

— А что, если и есть?

— Я слышал, вы нуждаетесь в деньгах.

— А вы не слышали, что вам не следовало бы звонить мне на этот гребаный мобильник?

— Да, знаю.

— Тогда какого хрена звоните?

— Речь идет о куче денег. Нескольких миллионах фунтов.

— А можно поподробнее? — попросил Эмис Смолбоун с внезапно пробудившимся интересом.

Звонивший уже отключился.

6

Они были правы, подумал Рой Грейс, все те, что твердили: с рождением ребенка его жизнь круто изменится. Он зевнул — нескончаемые беспокойные ночи, когда Клио вскакивала каждый раз для того, чтобы покормить проснувшегося Ноя или сменить ему памперс, не могли пройти даром. Один из его коллег, Ник Николл, недавно впервые ставший отцом, говорил, что спит в другой комнате, куда не доносятся никакие посторонние звуки и где он может спокойно передохнуть. Но Рой для себя решил: он так делать не будет. Ребенка хотели они оба — и Клио, и сам он, — так что устраниться от заботы о малыше он не мог. Но, черт возьми, сегодня он чувствовал себя уставшим, а еще немного запущенным и грязным, — стоял жаркий августовский день, и хотя все окна были открыты, воздух оставался неподвижным, душным и влажным.

По телевизору показывали в записи церемонию закрытия Олимпийских игр, прошедшую чуть менее двух недель назад. Тем вечером, когда она шла в прямом эфире, они оба уснули где-то на ее середине. Сколько Рой себя помнил, он никогда в жизни так не уставал, и это сказывалось на его способности сосредоточиться на работе. Он определенно страдал от того, что некоторые называли синдромом «детского мозга»[1].

Рэй Дэвис из группы «Кинкс», одной из самых его любимых, пел Waterloo Sunset, и он немного добавил звука. Но Клио от книги даже не оторвалась.

Грейс недавно перешел свой Рубикон — ему стукнуло сорок. В последние пару лет он ждал этого рубежа со все нарастающей боязнью. Когда же день наконец наступил, они с Клио так умаялись, что даже не подумали о каком-то особом его праздновании — просто открыли бутылку шампанского и уснули прежде, чем выпили даже половину.

Теперь у них появился новый повод для торжества. На этой неделе, после многолетнего ожидания, Сэнди, его жена, была официально объявлена умершей, и отныне ничто не мешало ему жениться на Клио.

Сэнди пропала в день его тридцатилетия, десять лет назад, а он так и не знал, что с ней случилось: жива ли она — он продолжал в это верить — или же давно мертва, как утверждали друзья и родственники, и что, вероятно, было правдой. Так или иначе, сейчас, впервые за все эти годы, Рой испытывал некоторое облегчение, вместе с которым пришло и осознание того, что можно двигаться дальше. Сыграло свою роль и то, что он наконец-таки нашел покупателя на дом, в котором жил когда-то с Сэнди.

Рой с любовью — и с безнадежной гордостью — посмотрел вниз, на своего полуторамесячного сына. На крошечное ангелоподобное создание с похожими на бутон розы губками, пухленькими розоватыми ручками и пальчиками, как у куклы из магазина игрушек. Ной Джек Грейс, в детском комбинезоне без рукавов, лежал, убаюканный им, с закрытыми глазами у него на коленях. За тонкими прядями светлых волос проглядывала кожа черепа. Рой видел в его лице черты как Клио, так и себя самого, и иногда Ной едва заметно озадаченно хмурился, чем напоминал Грейсу покойного отца — полицейского, как и он сам. Он сделает все для Ноя. Умрет ради него, без малейших колебаний.

Клио сидела позади него, на диване, в черном топе-безрукавке, с чуть более коротко, чем обычно, подрезанными и собранными сзади светлыми волосами, с головой уйдя в «Пятьдесят оттенков серого». Дом пропитался молочным запахом детской присыпки и свежевыстиранного белья. На игровом коврике на полу лежало несколько мягких игрушек, включая плюшевого медвежонка и Паровозик Томас. На самом верху этой горки покачивался игрушечный домик на колесиках с ярко раскрашенными животными и птицами.

Хамфри, их черный щенок, помесь лабрадора со сторожевой колли, угрюмо грыз кость в своей корзине в дальнем конце комнаты. Когда Ноя привезли домой, Хамфри наградил его парочкой пренебрежительных взглядов и, поджав хвост, уныло побрел прочь, словно сознавая, что не он теперь номер один в глазах хозяев. С тех пор никаких перемен к лучшему в его настроении не происходило.

Рой Грейс щелкнул пальцами, подзывая пса к себе:

— Эй, Хамфри, подойди-ка сюда! Подружись с Ноем!

Хамфри ответил ему недружелюбным взглядом.

Был полдень вторника, и Рой Грейс на пару часов заскочил домой, потому что вечером его ждало долгое собрание, — в уголовном суде на Олд-Бейли должны пройти досудебные консультации по делу крайне мерзкого негодяя, Карла Веннера, организатора сети распространения садистских фильмов, которого Грейс арестовал в прошлом году. Суд был отложен на несколько недель, так как обвиняемый пожаловался на боли в груди, но, по заверениям докторов, его здоровью ничего не угрожало, и накануне процесс возобновился.

В этот момент Рой Грейс искренне верил, что никогда в жизни не был более счастлив. Но в то же время он ощущал и огромное чувство ответственности за крошечное, хрупкое создание, которое они с Клио принесли в этот мир. Какое будущее ждет Ноя? Каким будет мир через лет двадцать, когда он станет взрослым? Каким будет мир на протяжении этих двадцати лет, по прошествии которых Грейсу стукнет уже шестьдесят? Как он может изменить его? Сделать более безопасным для Ноя? Защитить своего ребенка от всего этого зла, от всех этих крыс вроде Веннера, коих полно в канализации жизни?

Что он может сделать, чтобы помочь сыну совладать со всем дерьмом, которое жизнь неизбежно изольет на него?

Боже, он так его любил. Он хотел быть самым лучшим отцом в мире и знал, что для этого должен посвящать сыну кучу времени. Времени, которое он хотел потратить на сына, времени, которого, при выбранной им карьере, никогда не будет хватать, подумал Рой с горечью.

С тех пор как Ной родился, Грейс проводил с ним гораздо меньше времени, чем рассчитывал, — из-за загруженности на работе. Если повезет, если не случится ничего серьезного, то, может быть, уик-энд получится относительно свободным. Он был дежурным старшим следователем, и его неделя заканчивалась в шесть утра понедельника. Обычно все старшие следователи рассчитывали на громкое убийство, такое, которое могло бы привлечь внимание прессы и позволило им блеснуть, засветиться перед главным констеблем. Но прямо сейчас Рой Грейс надеялся на то, что телефон будет молчать.

Сбыться его надеждам было не суждено.

7

В дверь пожилой дамы постучали в третий раз.

— Иду! — выкрикнула она. — Господи, да иду же!

Она выключила огонь под кастрюлей с кипящей водой и зелеными бобами, ухватилась за ходунки и начала продвигаться к выходу из кухни.

И тут зазвонил телефон. Она замерла в нерешительности. Где бы, в Англии или во Франции, ни находился ее брат, он звонил ежедневно в семь часов пополудни, минута в минуту, чтобы проверить, все ли с ней в порядке. Сейчас было ровно семь. Схватив телефонную трубку с укрупненными цифрами для слабовидящих, она прокричала, перекрывая громкую мелодию из идущего по телевизору сериала «Ферма Эммердейл»:

— Подожди минутку, ладно?

Но ответил ей не брат. Незнакомый мужчина, помоложе брата, проговорил приятным, мягким голосом:

— Я отвлеку вас всего на пару секунд.

— Ко мне кто-то пришел! — прокричала она, не без труда убавив звук в телевизоре при помощи пульта. Затем прикрыла трубку подагрической рукой.

Несмотря на почтенный возраст, голос ее звучал по-прежнему бодро. «А вот во всем прочем я уже дряхлая старуха», — подумала она с сожалением.

— Вам придется подождать. Я разговариваю по телефону! — крикнула она, обращаясь к постучавшему в дверь. Потом подняла руку. — Я вас слушаю, но будьте, по возможности, кратки.

— Позвонить вам мне посоветовал один ваш добрый друг, — сказал мужчина.

— И кто бы это мог быть?

— Джерард Скотт.

— Джерард Скотт?

— Он просил передавать вам привет.

— Не знаю я никакого Джерарда Скотта!

— Мы ежегодно экономим ему две с половиной тысячи фунтов на счетах за отопление.

— Да? И как же? — вопросила она с некоторым нетерпением и перевела взгляд на дверь. Беспокоило ее и другое — бобы могли застояться в горячей воде.

— На следующей неделе в вашем районе будет работать наш представитель. Он мог бы зайти к вам в удобное для вас время.

— И что именно предлагает ваш представитель?

— Теплоизоляцию перекрытий.

— Теплоизоляцию перекрытий? А на кой она мне сдалась, эта ваша теплоизоляция перекрытий?

— Мы ведущие специалисты в этой области. Наша теплоизоляция столь эффективна, что окупается всего за девять лет за счет экономии на отоплении.

— За девять лет, говорите?

— Совершенно верно, мадам.

— Дело в том, что мне и сейчас уже девяносто восемь. Даже и представить себе не могу, что в возрасте ста семи лет меня будут волновать счета за отопление. И тем не менее большое спасибо.

Повесив трубку, она поплелась к входной двери.

— Иду уже! Сейчас буду!

Брат давно пытался убедить ее продать особняк и переехать в приют, но зачем ей это? Она прожила здесь уже более полувека. Здесь была счастлива со своим мужем, Гордоном, ушедшим из жизни пятнадцать лет назад, здесь подняла на ноги четверых детей, тоже уже умерших, создала некогда прекрасный сад, в котором и сейчас продолжала работать. С этим домом были связаны все ее воспоминания; здесь же находились и те чудесные картины и антикварные вещицы, которые они с мужем собирали на протяжении всей своей жизни — под разборчивым руководством ее брата. Однажды она уже меняла место жительства, и это не должно повториться. На сей счет она была непреклонна: если уж когда-то она и покинет это столь любимое ею место, то лишь ногами вперед.

Единственными уступками брату были «тревожная кнопка», которая висела на веревочке у нее на шее, и домработница, приходившая дважды в неделю.

Посмотрев в глазок на входной двери, в свете летнего вечера она увидела двух среднего возраста мужчин в коричневой форме с идентификационными карточками на груди.

Отодвинув в сторону дверную цепочку, она открыла дверь.

Они вежливо улыбнулись.

— Простите за беспокойство, мадам, — сказал тот, что стоял справа. — Мы из компании «Уотерборд». — Он поднес беджик поближе к ее глазам.

Она была без очков, но ей понравился его ирландский акцент. Лицо на карточке выглядело слегка размытым, но все равно походило на лицо стоявшего перед ней мужчины с гладко выбритой головой. Ричард Кэрролл, значилось, как ей показалось, на беджике, но уверена она не была.

— Чем могу помочь, джентльмены?

— Мы ищем протечку воды. Вы не замечали ослабления напора за последние сутки?

— Нет. Нет, не замечала. — Впрочем, в последнее время она много чего не замечала. И, как бы сильно это ее ни раздражало, с каждым днем она становилась все более и более зависимой от других. Однако же по-прежнему старалась держать под строжайшим контролем все, что могла.

— Вы не станете возражать, если мы зайдем и проверим напор воды? Не хотелось бы вынуждать вас платить за то, чем вы не пользуетесь.

— Упаси боже! — промолвила она, моргнув, с мягким дублинским акцентом. Все эти проклятые коммунальные службы то и дело пытаются ободрать вас как липку, а она была не из тех, кто готов с этим смириться. Всегда тщательно проверяла счета за телефон, электричество, газ и воду. — Полагаю, я и так в последнее время плачу за воду слишком много.

— Тогда тем более следует все проверить, — произнес Ричард Кэрролл извиняющимся тоном.

— Входите.

Держась за ходунки одной рукой, она отступила в сторону, пропуская мужчин, после чего закрыла за ними дверь.

Ей сразу же не понравилось, как забегали у них глаза. Сначала они окинули взглядом висевшие на стенах великолепные, написанные маслом полотна, затем стоявший в коридоре столик в стиле Людовика XIV. Высокий комод Георгианской эпохи. Георгианский же сундук. Два чиппендейловских стула. Все это было когда-то приобретено по совету брата, превосходно разбиравшегося в антиквариате.

— С чего желаете начать ваши поиски, джентльмены?

Лишь краешком глаза она успела заметить, как взметнулся кулак одного из мужчин и ударил ее в живот, выбив из легких воздух. Она сложилась пополам, хилая рука потянулась к «тревожной кнопке».

Но ту сорвали с ее шеи прежде, чем она успела ее нажать.

8

Это ведь общепризнанный факт: любому состоятельному холостяку требуется жена, подумала констебль Сьюзи Холидей, крепко сбитая женщина двадцати восьми лет, с вьющимися каштановыми волосами и неизменно жизнерадостным лицом. Эта мысль то и дело приходила ей в голову с того самого момента, как она проснулась утром. Накануне у нее был выходной, и, к неудовольствию ее мужа, Джеймса, большую часть дня она провела за просмотром всех шести эпизодов «Гордости и предубеждения», шедших по каналу Би-би-си, пичкая себя жирной вкуснятиной вперемешку со спиртным и выкурив целую пачку сигарет. Такой уж она была. Одну неделю вела здоровый образ жизни, занималась в спортзале, не курила, в следующую совершенно переставала за собой следить, превращаясь в неряху и лентяйку.

Другим общепризнанным фактом, решила она не к месту, может считаться и то, что любой, кто сидит на толчке со спущенными штанами, выглядит не самым лучшим образом.

Особенно если он мертв.

Запомни это. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не умирай в сортире.

Необходимость посещения уборной зачастую является предвестником сердечного приступа. Слишком многие умирают именно таким образом.

Как и вот этот полный пожилой мужчина, что сидел перед ними в мрачном узком туалете убогой квартиры «Домовой ассоциации», с ее голыми светло-голубыми стенами и грязным нижним бельем, носками и рубашками, валявшимися на полу в каждой комнате. Повсюду воняло: к прогорклому, неприятному запаху примешивался самый худший запах в мире — разлагающегося человеческого тела. Жильца звали Ральф Микс, и именно на него, судя по всему, она сейчас смотрела с отвращением и печалью одновременно. Как и все умершие более двух дней назад, он походил скорее на восковую фигуру, нежели на человеческое существо. Она всегда находила полнейшую неподвижность трупа не только жуткой, но и странно любопытной.

Его грузное тело заклинило между стенами. На руках выступила темно-каштановая сыпь, лицо и все открытые участки тела покрылись багряными и зелеными пятнами разложения. Назойливые мясные мухи ползали по лицу, шее и рукам, с жужжанием кружили вокруг тела.

Складки плоти прикрывали лобок, образуя своего рода навес над половыми органами. Голова мужчины была лысой, с небольшими пучками волос по бокам, в правом ухе — слуховой аппарат, на приоткрывшихся губах застыло выражение удивления, отразившееся и в изумленном безжизненном взгляде. Будто смерть, вновь подумала Сьюзи неуважительно, не входила в список того, что ему предстояло сделать в тот день, и уж тем более не такая недостойная.

В скудно обставленной гостиной работал телевизор. Шло дневное ток-шоу, в котором — вот ведь ирония! — обсуждали тяжелую участь людей преклонного возраста.

Она огляделась в поисках чего-либо личного, но ни на одной из стен не обнаружила ни фотографий, ни картин. Увидела лишь полную окурков пепельницу, рядом с ней — зажигалку, пачку сигарет, банку пива и наполовину пустой высокий стакан. На полу, возле стопки газет «Дейли миррор», валялись старые журналы по садоводству.

Очевидно, Ральф Микс умер уже достаточно давно, и рядом с ним в тот момент никого не оказалось. Печальная, но обычная история в больших городах. Они находились на втором этаже малоэтажного дома. Но у Ральфа Микса не было друзей, никто из соседей не озаботился тем, чтобы проверить, все ли с ним в порядке, никому не показался необычным тот факт, что газет в его почтовом ящике с каждым днем становится все больше и больше. Лишь когда тело начало разлагаться и коридор заполнил зловонный запах, все вспомнили про старика Микса.

Вонь в коридоре была ерундой по сравнению с той, что стояла в квартире. Вонь и жужжание мух. Сьюзи затошнило, а ее коллега, констебль Дэйв Робертс, прикрыл нос рукой в перчатке.

Первым делом надлежало вызвать сержанта, который помог бы выяснить, была ли это естественная смерть или же она произошла при неких подозрительных обстоятельствах, что подразумевало выезд по данному адресу сотрудников отдела по расследованию преступлений и опечатывание квартиры. Затем вызвать парамедика, который удостоверил бы факт смерти. Абсолютно ненужная в данном случае юридическая формальность. Потом известить кого-то из службы коронера. И наконец, если бы было решено, что в судебной экспертизе нет никакой нужды, последовал бы звонок в морг Брайтона и Хоува, откуда бы приехали за телом.

Внезапные смерти — или G5, как указывалось в соответствующем формуляре, — относились к категории самых нелюбимых у оперативников вызовов. Но Сьюзи Холидей ничего против них не имела, даже находила их интересными. Этот стал пятнадцатым за те три года, что она провела в составе опергруппы.

Повернувшись к коллеге, который был на восемнадцать лет ее старше, она сказала: