Великолепные руины Уолтер Джесс

12. Десятый отказ

Наше время

Лос-Анджелес, штат Калифорния

До рассвета – до гватемальских водил, до «мерседесов» и острозубых акул бизнеса, засоряющих мозги американских обывателей, – кто-то кладет руку Клэр на бедро.

– Отстань, Дэрил, – бормочет она.

– Дэрил?

Она открывает глаза. Светлый письменный стол, большой телевизор с плоским экраном, картина на стене – такие обычно вешают в гостиницах. Так это и есть гостиница!

Клэр спала на боку, а позади нее спал тот, кто сейчас держит ее за бедро. Она опускает глаза. Слава богу, одежда на ней. Ну хоть секса не было, и то хорошо. Клэр переворачивается и заглядывает в большие влажные глаза Шейна Вилера. Как-то до сих пор ей не приходилось просыпаться в постели с едва знакомым мужчиной. Что в такой ситуации надо говорить, неясно.

– Привет, – произносит Клэр.

– Дэрил – это твой парень?

– Десять часов назад был.

– Тот, который любит стриптиз?

Хорошая у него память.

– Ага.

Вчера ночью они пили и болтали. Клэр рассказала, как Дэрил бессовестно ходит по стрип-клубам. Она расстраивается, а он только смеется («тупик», так она обозначила их отношения). Клэр смотрит на Шейна. Вот тут тоже тупик намечается. С ума она сошла, что ли? Зачем-то согласилась подняться к Шейну в номер. И что теперь делать с руками? Ночью этими самыми руками она гладила голову Шейна, ну и… другие части тела. Клэр берет с тумбочки телефон, и на нее обрушивается шквал информации: семь утра, пятнадцать градусов, девять писем, два пропущенных звонка и короткая эсэмэска от Дэрила. «Че как?»

Шейн с утра кажется еще всклокоченнее, и бакенбарды у него скорее как у Элвиса под конец жизни, а совсем не хипстерские. Рубашку он снял, на тощей левой руке видна дурацкая татуировка, «Действуй». Это татуировка во всем виновата. В фильмах героине полагается вспоминать события вчерашнего вечера, превозмогая похмелье. Клэр вспоминает. Как она по просьбе Майкла забронировала номера в гостинице. Как везла итальянца, а Шейн ехал следом. Как Паскаль извинился, сказал, что устал, и ушел в свою комнату. Как Клэр попросила прощения у Шейна за свой дурацкий смех. Как Шейн пожал плечами, хотя было видно, что он обиделся. Как Клэр попыталась объяснить, что дело не в нем, просто ее работа достала. Как он ответил, что все понимает, и предложил отпраздновать победу. Как они пошли в бар, и платила Клэр. Как она убеждала Шейна не радоваться раньше времени, говорила, что интерес продюсера – это одно, а студия – совсем другое дело. Как они заказали еще выпить и Шейн кричал, что за пару коктейлей вполне может заплатить. Он ведь десять штук сегодня срубил! Как они выпили еще, и снова платила она.

Они пили и рассказывали о своей жизни. Сначала короткую версию для чужих (семья, колледж, работа), а потом уже правду: про неудачный брак Шейна, про сборник рассказов, который никто не хотел печатать. Про то, как Клэр выбралась из кокона научной работы и теперь никак не может решить, превращаться ей обратно в гусеницу или не стоит. Про то, что Сандра считает Шейна молочным теленком, да он и сам теперь с ней согласен. Про то, что Клэр так и не поработала на съемках хорошего фильма.

А потом они хохотали и кричали друг другу всякие глупости.

– У меня парень – зомби, и он обожает стрип-клубы!

– А я живу в подвале у родителей!

Они еще выпили, настал черед банальных откровений.

– Я люблю тайскую пиццу!

– И я тоже! Ну надо же!

А потом Шейн закатал рукав и показал ей татуировку. Боже, как же она любит татуировки! Клэр потянулась к нему через стойку и поцеловала его. Он погладил ее щеку. Вроде мелочь, только Дэрил никогда так не делал. Через десять минут они уже изучали содержимое минибара в его номере: им срочно потребовалась дозаправка в воздухе. И целовались, как студенты. Клэр хихикала, потому что бакенбарды оказались ужасно щекотные. Шейн сказал, что у нее красивая грудь. Часа два они хохотали и препирались насчет секса. Он склонялся к тому, что секс сейчас был бы очень кстати. Она сомневалась. А потом они, наверное, уснули.

И вот теперь Клэр садится в постели.

– Да, профессиональная этика у меня явно хромает.

– Смотря какая у тебя профессия.

Она смеется.

– Если ты за это деньги заплатил, то тебя прокатили.

Шейн снова кладет руку ей на бедро:

– Времени еще полно.

Она аккуратно перекладывает его руку на кровать. Хотя, конечно, хочется. Целоваться было классно, наверное, и секс будет не хуже. С Дэрилом в последнее время все разделилось на две фазы: первую, продолжительностью минуты в две, похожую на прием у аутичного гинеколога, и вторую, минут в десять, такой «визит водопроводчика». Может, Шейн сумеет сосредоточиться на ней, а не на процессе?

Она встает.

– Ты куда?

Клэр показывает ему телефон:

– Хочу выяснить, бросили меня или нет.

– Ты же вроде сама собиралась его бросить?

– Я еще не решила.

– Давай я за тебя решу.

– Спасибо, конечно, но я сама разберусь.

– А если порно-зомби спросит тебя, где ты была всю ночь?

– Я ему расскажу.

– И он тебя бросит? – с надеждой спрашивает Шейн.

– Не знаю.

Клэр садится за письменный стол и начинает просматривать сообщения. Надо же знать, во сколько Дэрил звонил в последний раз.

Шейн тоже встает и поднимает с пола рубашку. Клэр улыбается, глядя на него: такой тощий и такой симпатичный! Вот точь-в-точь в таких парней она влюблялась в колледже. Симпатичные, но не отпад. Только этот постарше. И на гориллу Дэрила, отжимающегося по пятьсот раз за день, совсем не похож. Шейн худой, весь из острых углов, локтей, коленок, выпирающих ключиц, и живот к позвоночнику прилип.

– Что-то я не помню, чтобы ты рубашку снимал.

– Я тоже не помню. Наверное, надеялся, ты поддержишь тенденцию.

Клэр открывает сообщение Дэрила. «Че как?» В голову ничего не приходит.

– И что ты ему скажешь?

– Не знаю пока.

– Скажи, что мы, кажется, влюбились. Тогда он точно уйдет.

– Да? – Она поднимает голову. – А мы влюбились?

Шейн застегивает кнопки на рубашке и улыбается:

– Может быть. Чтобы это узнать, придется провести день вместе.

– Ты прямо такой порывистый!

– Поэтому меня девушки и любят.

Вот черт, думает Клэр, обаятельный, зараза! Шейн вроде вчера говорил, что женился на суровой официантке, большой любительнице резать правду-матку в глаза. Пару месяцев они встречались, и он сделал предложение. Ничего удивительного! Только идиот будет говорить про любовь через четырнадцать часов после знакомства. Есть в нем какой-то… здоровый оптимизм. Клэр бы тоже не помешало смотреть на вещи проще.

– Можно я тебя спрошу? Почему ты решил именно про экспедицию Доннера написать?

– Ну вот! – ответил он. – Ты опять будешь надо мной смеяться.

– Я же уже извинилась. Просто Майкл три года подряд заворачивал все сценарии, которые мне понравились. Эти слишком мрачные, те слишком дорогие, а это вообще историческая картина… На фига она нам? Денег на ней не заработаешь. А потом появляешься ты. С мрачным и депрессивным сценарием на историческую тему. Деньгами тут и не пахнет. И Майкл вдруг в восторге. Как-то это подозрительно, он явно что-то задумал. Так почему Доннер?

Шейн пожимает плечами и поднимает с пола носок.

– У меня три старшие сестры. Все мои детские воспоминания связаны с ними. Я их обожал. Они со мной играли, как с куклой, одевали, причесывали. Когда мне было шесть лет, у самой старшей, Оливии, проявилось психическое расстройство. Она перестала есть. После этого весь семейный уклад пошел прахом. Кошмар! Ей было тринадцать. Она уходила в туалет и вызывала у себя рвоту. Покупала таблетки для похудения на деньги, которые родители давали ей на завтраки. Прятала еду в карманы, как будто съела ее. Предки поначалу орали, но от ора что толку? Ей было плевать. Казалось, она твердо решила умереть от голода. Вместо рук тонкие косточки. Волосы лезли клоками. Родители все перепробовали. Водили ее к врачам, к психологам, клали в клинику. Моя бывшая жена считает, что вот тогда они и начали квохтать над детьми. Может, и так, не знаю. Я помню, как однажды ночью лежал и слушал мамин плач. Папа ее утешал, а она все повторяла: «Мой ребенок умирает от голода». – Шейн так и сидит на кровати с носком в руках.

– И что было дальше? – тихонько спрашивает Клэр.

– А? – Шейн поднимает голову. – С ней все хорошо. Наверное, лечение помогло. Она просто… начала есть. У нее по-прежнему есть заскоки, она, например, никогда не привозит еду на День благодарения. Зато украшает стол. Тыквочки там, прочую ерунду раскладывает. И про пироги при ней лучше не говорить. Но в целом все закончилось благополучно. Оливия вышла замуж. Гнусный тип, надо сказать, но они вроде счастливы. У них двое детей. Знаешь, забавно, что все остальные члены семьи о том времени никогда не говорят. Оливия считает, что это такая детская болезнь была, в общем, ерунда. «Стройные годы», так она их называет. И только я один на этом зациклился. Мне было лет семь или восемь, и по ночам, лежа в кровати, я молился. Обещал, если Оливия поправится, ходить в церковь каждый день, стать священником… Короче, посвятить себя Богу. А сразу ведь ничего не бывает. Ну и я, как всякий ребенок, винил себя, считал, что сестра умирает от голода, потому что я недостаточно истово верю.

Шейн замолкает, глядя в пол, потом продолжает:

– К старшим классам все наладилось, бзик прошел, наверное, я его перерос. Но истории про голод всегда меня завораживали. Я всю библиотеку перерыл. Делал в школе доклады о блокаде Ленинграда. Особенно много я читал о каннибализме. Про регбистов из Уругвая, Альфреда Пакера, про маори… И конечно, про экспедицию Доннера.

Шейн замечает носок в руках и рассеянно надевает его.

– Видимо, я себя отождествлял с несчастным Вильямом Эдди. Он выбрался, но ничем не мог помочь своей семье. Я прочитал книгу Майкла Дина. Про то, что главное рассказывать вдохновенно, поверить самому. В свою историю, в себя. И тут меня осенило. Я вдруг понял, о чем расскажу.

«Осенило»? «Поверить в себя»? Может, на этот его здоровый оптимизм Майкл вчера и клюнул? И она тоже? Черт, а вдруг и впрямь им удастся сделать «Доннер!»? На одном только голом энтузиазме.

Клэр листает почту и находит письмо от партнера Майкла, Дэнни Рота. Написано вчера. Тема: «Доннер!». Наверное, Майкл ему уже звонил. Может, хоть Дэнни ему мозги на место вправил? Клэр открывает письмо. В нем, как обычно, одни малопонятные сокращения: Дэнни почему-то считает, что они экономят массу времени. Идиот!

К!

Гврт, ты нзнч встрч в «Юниверсал» по пвд «Доннер!». Надо, чтб прошло хрш: контракт. Проследи, чтб у пис-ля были кртнки, преза. Чтб было впеч., что мы эту идею давно разраб. Морду кирпичом.

Дэнни

Клэр смотрит на Шейна. Потом снова на письмо. «Морду кирпичом». Почему? Что-то тут не так. И презентация… «Впечатление, что идея давно разрабатывается». Она вспоминает слова Майкла: «Я попрошу восемьдесят миллионов на исторический фильм о каннибализме среди переселенцев».

– Черт! – говорит Клэр.

– Опять эсэмэска от зомби?

И они на это пойдут? Майкл и Дэнни что-то говорили насчет адвокатов. Вроде те придумали, как вывернуться из договора с «Юниверсал». Глупый вопрос. Конечно, пойдут. Не могут не пойти. У них работа такая. Клэр хватается за голову.

– Что случилось? – Шейн смотрит на нее огромными щенячьими глазами. Бакенбарды смешно топорщатся. – Эй, ты чего?

Клэр колеблется. Может, не говорить ему? Пусть хоть пару дней порадуется. Надеть шоры и дожить до конца воскресенья. Помочь Майклу с презентацией, найти ему умирающую актрису, а в понедельник принять предложение сайентологов. И начать запасаться кошачьей едой. У Шейна глаза сияют. Такой хороший парень! Сейчас или никогда! Иначе она из этого круга не вырвется.

– Шейн, Майкл не собирается снимать твой фильм.

– Что? – Он нервно смеется. – Ты о чем?

Она садится рядом и все ему объясняет. Как Майкл в тяжелый для себя период заключил кабальный договор с «Юниверсал» и отдал им права на старые фильмы, а те в обмен оплатили часть его долгов.

– В договоре было еще два пункта. Майкл получил здание на территории студии. А студия получила право первого показа. То есть все, что Майкл собирается делать, он в первую очередь обязан предложить им. А уж потом другим студиям, и только если «Юниверсал» откажутся. Тогда Майкл не придал этому значения. «Юниверсал» отказывались от всех идей Майкла пять лет подряд. А другие тоже не брали: зачем брать то, что не нужно «Юниверсал»?

Клэр вздыхает.

– Апотом появилась «Фабрика любви». Майкл, когда ее начинал, думал, что телешоу и проект в соцсети в договор не входят. Что там речь только о фильмах. Оказалось, нет, Майкл обязан показывать все, что делает. В любых средствах массовой информации. То есть Майкл придумал новую концепцию, реалити-шоу без сценария в онлайне, денег она должна была принести немерено, и тут выясняется, что все права принадлежат студии.

– Я не понял, а ко мне-то это какое…

– С тех пор адвокаты Майкла искали лазейку. И несколько недель назад нашли. Студия сама этот пункт заложила на случай, если Майкл и впрямь совсем выдохнется. Если за пять лет «Юниверсал» откажется от десяти идей Дина, каждая из сторон вправе разорвать договор. В целом речь идет о любом материале, а вот в лазейке, в пункте про условия расторжения, говорится только о фильмах. Конечно, шоу «Фабрика любви» студия выпустила, но если Майкл принесет им десять сценариев и они от всех откажутся, Майкл вырвется на свободу.

До Шейна начинает доходить.

– Получается, мой сценарий – просто…

– Десятый по счету. Вестерн стоимостью в восемьдесят миллионов долларов, чернуха про каннибалов! Студии придется сказать «нет», никуда они не денутся. Майкл распишет все как можно мрачнее, потом заплатит тебе за то, чтоб ты написал сценарий, как будто и в самом деле собирается снять фильм. Студия откажется, и он сможет продать права на свое телешоу тому, кто больше заплатит. Там бабла – десятки миллионов.

Клэр ужасно стыдно. Ранить самолюбие такого оптимистичного мальчика ей неприятно. Она берет его за руку:

– Шейн, прости, пожалуйста!

И тут телефон начинает вибрировать. Дэрил, наверное. Вот черт! Клэр еще раз сжимает руку Шейна, отходит на другой конец комнаты и, не глядя на определитель, нажимает на кнопку.

Но это не Дэрил.

Это Майкл Дин.

– Отлично! Ты уже встала. Ты где? – Ответа он не ждет. – Итальянца с переводчиком в отель поселила?

Клэр смотрит на Шейна:

– Типа того.

– Через сколько будешь в гостинице?

– Я быстро доберусь. – Никогда она еще не слышала, чтобы Майкл разговаривал таким голосом. – Я бы хотела с вами поговорить о сценарии Шейна.

– Мы ее нашли, – перебивает Майкл.

– Кого?

– Ди Морей. Только ее на самом деле звали Дебра Морган. Она всю жизнь прожила в Сиэтле, учила детей итальянскому и руководила школьным театром. Нет, ты представляешь?! – Майкл аж булькает от возбуждения. – А пацан ее… Ты когда-нибудь про группу «Молчуны» слышала? – И снова он не ждет ответа. – Вот и я не слышал. Короче, детектив готовит нам целую папку материалов. Я тебе все расскажу по дороге в аэропорт.

– Аэропорт? Майкл, а что происходит?

– Мне надо, чтобы ты все в самолете успела прочитать. Тогда сама поймешь. А теперь бегом в гостиницу и скажи мистеру Турси и переводчику, чтобы они собирались. Вылет в двенадцать.

– Майкл…

Но он уже отключается, такчто спросить, куда они летят, Клэр не успевает. Шейн по-прежнему сидит на кровати, глядя в пол.

– Майкл нашел эту актрису. Нам нужно в аэропорт, он хочет сегодня же с ней встретиться.

Шейн, похоже, ее вообще не слышит. Не надо было ему ничего говорить. Пусть бы жил себе и радовался.

– Слушай, ну прости! – говорит Клэр. – Хочешь, я другого переводчика найду? Можешь никуда не ездить…

– Значит, он заплатит мне десять тысяч долларов за то, чтобы я помог ему вывернуться из контракта? – перебивает Шейн. Выражение лица у него очень странное и одновременно чем-то знакомое. – А он на этом десять лимонов наварит?

Вот теперь понятно, что это за выражение. В глазах у Шейна, как в окошке «однорукого бандита», мелькают доллары.

Обалдеть! Да у пацана прямо талант!

– Ты ж понимаешь, кому охота толкать провальную идею за десять штук? А вот за пятьдесят или даже восемьдесят… – Он криво ухмыляется. – Я согласен!

13. Фильм с участием Дика

Апрель 1978

Сиэтл, штат Вашингтон

До приезда физрука Стива оставалось минут пять. Дебра Бендер давно научилась уклоняться от ухаживаний коллег-учителей. Но Стиву отказать никак не получалось, очень уж ему не терпелось пригласить молодую вдову на свидание. Он несколько месяцев кружил вокруг нее и наконец решился. Они вместе дежурили на школьных танцах, сидели за столом под вывеской «Непреходящая любовь. Весна 1978».

Дебра попробовала отказаться под обычным предлогом: никаких отношений на работе. Стив только посмеялся.

– Это профессиональная этика такая? Как у адвокатов с их клиентами? Если что, я физкультурник, Дебра. Физкультурник – не настоящий учитель.

Подруга Дебры, Мона, уговаривала ее обратить на Стива внимание с тех самых пор, как в учительской заговорили о его разводе. Милая бедная Мона. Ее собственная личная жизнь никак не складывалась, но зато она точно знала, что нужно подруге. Дебра согласилась только потому, что Стив пригласил ее в кино. А она как раз хотела посмотреть один фильм…

Она стояла в ванной и разглядывала свое отражение. Светлые волосы ложились на плечи волнами. Дебра повернулась в профиль. Напрасно она перекрасилась в этот цвет. Лет десять она выкорчевывала из души актерское тщеславие. Ей тридцать восемь, можно было бы уже и смириться с ролью женщины «среднего возраста». Но не получалось. Ну никак не получалось. Каждый седой волосок раздражал, как репейник на клумбе. Сколько миллионов раз она провела расческой по светлым прядям, сколько масок и косметических процедур перенесла, лишь бы только о ней говорили: красавица, хороша собой, умопомрачительна. Когда-то она принимала свою красоту как должное и никаких подтверждений собственной неотразимости не требовались. Не нужны ей были ни ухажеры, ни даже милая Мона («Знаешь, если бы я так выглядела, я бы мастурбировала круглые сутки»). А вот теперь Дебра смотрела на щетку, как на талисман. В детстве она брала расческу и пела в нее, словно в микрофон. И сегодня тряслась перед свиданием, как та пятнадцатилетняя девчонка.

А может, это и естественно, так нервничать. С последним ухажером она рассталась год назад. Пат называл его Лысый Марв (у Пата была дурацкая привычка давать прозвища всем ее кавалерам). Марв был учителем Пата по классу гитары. Лысый Марв ей вообще-то нравился. Он был старше ее на десять лет, воспитывал двух дочерей от первого брака. Мечтал слить две семьи в одну. Как-то раз они с Деброй вернулись вечером домой и застали Пата сливающимся с его пятнадцатилетней дочкой Дженет. И Марв сразу как-то передумал.

Он рвал и метал, а Дебре хотелось встать на сторону Пата. Вот почему в такой ситуации во всем винят мальчиков? Дженет, между прочим, была на два года старше. Но Пат, как обычно, гордо взял вину на себя, прямо благородный герой фильма про Джеймса Бонда. Это он все придумал, он сам добыл водку и презерватив. Чего ж тут удивляться, что Лысый Марв скоренько свалил? Ди терпеть не могла выяснения отношений. Ненавидела безличные штампы. «Я пока не готов». «Дело не в тебе». У Марва хотя бы хватило смелости сказать все прямо:

– Ди, я тебя люблю, но сил разбираться в ваших с Патом отношениях у меня не хватит.

«В ваших с Патом отношениях». Неужели все так плохо? Может быть. Минус третий по счету ухажер, Карл-Мастерок, уговаривал ее выйти за него замуж, только сначала отдать Пата в кадетскую школу.

– Боже, Карл, – сказала она, – ему же девять лет!

И вот теперь настал черед физрука Стива. Ну, у этого хоть дети с бывшей женой живут, может, на этот раз удастся избежать потерь среди гражданского населения?

Она прошла по коридору мимо фотографий Пата. Господи, везде, на всех снимках эта ухмылка! Тот же подбородок с ямочкой, те же влажные, с поволокой глаза, то же самодовольство. Единственное, что менялось от фотографии к фотографии, так это прическа (длинные волосы, ежик, вьющиеся, зализанные назад). Авот ощущение одно и то же: отрицательное обаяние.

Дверь в спальню Пата была закрыта. Дебра постучала, но он не ответил, наверное, слушал музыку в наушниках. Мальчику уже пятнадцать, и можно было бы оставлять его одного без напутственных речей, но Дебра ничего не могла с собой поделать. Она еще раз постучалась и открыла дверь. Пат сидел на кровати, скрестив ноги, рядом лежала гитара. На стене висел плакат «Пинк Флойд»: свет, проходящий сквозь призму. Пат наклонился, как будто спрятал что-то в ящике стола. Дебра вошла, пнув ногой гору одежды на полу. Пат снял наушники.

– Привет!

– Что в ящике?

– Ничего, – быстро ответил мальчик.

– Мне что, открыть и посмотреть?

– Да ради бога!

На нижней полке книжного шкафа лежали разрозненные и помятые листы романа Алвиса, вернее, одной главы из романа. Год назад она сама отдала ему рукопись: они поссорились, и Пат кричал, что ушел бы жить к отцу, если б мог. И она принесла ему пожелтевшие странички. Надеялась, что это даст мальчику опору. «Вот, твой отец писал роман». «Твой отец». Она и сама почти что поверила. Алвис считал, им нужно обязательно рассказать Пату правду, как только он подрастет. Но годы шли, а Дебра все никак не могла собраться с духом.

Она скрестила руки на груди, ну прямо ни дать ни взять классическая мамаша.

– Так что, мне самой ящик открыть?

– Мам, ну правда… там нет ничего! А как же доверие и все такое?

Она шагнула вперед. Пат вздохнул, отложил гитару, открыл ящик, порылся в нем и достал трубку для марихуаны.

– Я не курил, честное слово!

Дебра пощупала трубку. Холодная, и травой не пахнет. В ящике марихуаны тоже не нашлось. Только пара часов, медиаторы, нотные тетради, ручки и карандаши.

– Трубку я забираю, – сказала Дебра.

– Ясен пень. – Он кивнул, как будто только этого и ждал. – Надо было спрятать получше.

Всякий раз, как Пат что-нибудь отчебучивал, он вдруг становился ужасно спокойным и рассудительным. Переходил в режим «мы же любим друг друга, мы семья», чем совершенно ее обезоруживал. Казалось, будто Пат помогает ей воспитывать трудного ребенка. Даже в шесть лет этот фокус ему отлично удавался. Как-то раз она вышла на крыльцо забрать почту, перекинулась с соседкой парой слов, а когда вернулась, он заливал водой дымящийся диван.

– Ничего себе! – сказал Пат, как будто не сам поджег обивку. – Хорошо, что я вовремя воды притащил!

Пат протянул ей наушники. Смена темы.

– Послушай, тебе понравится.

Дебра посмотрела на трубку.

– Может, мне никуда не ходить?

– Да ладно тебе, мам! Ну прости. Я иногда верчу в руках всякую фигню, когда сочиняю. Я уже целый месяц не обкуривался, честное слово! Давай, иди на свое свидание.

Дебра внимательно посмотрела на сына. Вид у него был крайне убедительный, будто он и не врал никогда в жизни.

– Может, ты просто идти с ним не хочешь?

Еще один его фокус – Пат всегда оборачивал дело так, будто это она виновата, и всегда угадывал подоплеку ее решений. Она действительно не хотела идти на свидание.

– Да ладно тебе, расслабься! Сходи проветрись. Можешь мою форму для физры надеть, Стив обожает тесные серые шорты.

Она улыбнулась:

– Спасибо, я лучше в своей одежде пойду.

– Имей в виду, он потом всех заставляет душ принять.

– Правда?

– Ага. Десять приседаний, десять отжиманий, разминка, борьба на ковре, душ. Свидание «мечта физкультурника».

– Да ладно!

– Точно тебе говорю. Очень экстравагантный чувак.

Экстравагантный? Только Пат может так тонко обозвать человека дебилом.

– Только не спрашивай его: «Вы экстравагантный?» Он ответит: «Надеюсь, что да. Я за эту экстравагацию целое состояние в клинике отвалил».

Она снова рассмеялась и, как всегда, тут же пожалела об этом. Вот интересно, сколько раз Пат таким образом выкручивался в школе? Женщины-учителя особенно легко поддавались его очарованию. Он никогда не делал домашнюю работу, уговаривал других детей выполнить за него все задания, получал одни пятерки, убеждал директоров школ изменить ради него правила, прогуливал и придумывал сногсшибательные отговорки. У Дебры все сжималось внутри, когда на родительском собрании ее спрашивали, поставили ли ей уже диагноз, как Пат съездил в Южную Америку, как он пережил потерю сестры, и рассказывали разные версии смерти «бедного папочки»: убит, пропал в Бермудском треугольнике, умер от переохлаждения при восхождении на Эверест. Каждый год бедный Алвис умирал какой-нибудь новой смертью. А потом, лет примерно в четырнадцать, Пат вдруг понял, что врать совершенно необязательно, гораздо интереснее заглянуть человеку в глаза, попросить, и он сам тебе все отдаст.

Может быть, мужчина в доме и уравновесил бы ее слепую любовь к сыну, а может, и нет. Она была слишком очарована искренностью и напором Пата, когда он был малышом, и ей было очень одиноко, особенно в те страшные годы.

Пат встал.

– Мам, я же пошутил! – Он подошел к ней. – Иди, тебе надо развлечься. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

Он и вправду вырос за этот год. Ей об этом все говорили. В школе проблем стало поменьше, и из дома он перестал сбегать, и оценки стали лучше. И все же Дебру очень беспокоили его глаза, не форма или цвет, а искра, сияние, отблеск притаившейся опасности.

– Для счастья мне нужно, чтобы ты сидел дома.

– Заметано. – Пат протянул ей руку. – Можно, Бенни зайдет порепетировать?

– Конечно, можно.

Бенни играл на гитаре в группе Пата. Из-за этой группы Пат и повзрослел. Дебра сходила на пару школьных концертов и фестиваль в Сиэтле. Ничего не скажешь, играли они хорошо. Дебра боялась услышать панк-рок или металл, но оказалось, ее сын пишет нервную, неровную и… какую-то очень честную музыку (Дебра сравнила их с «Роллинг Стоунз», и Пат только глаза закатил). Больше всего ее поразило то, как сын держится на сцене. Пат пел, приплясывал, общался с публикой, шутил. Казалось бы, чему удивляться, он всегда легко очаровывал людей. И все же она удивилась. Он обладал властью над толпой. С тех пор как Пат собрал группу, он стал прямо идеальным ребенком. Если пацан начинает играть в группе и сразу превращается в паиньку, тут явно что-то не так. Но отрицать очевидное было невозможно: Пат сосредоточился на главном и твердо шел к цели. Ее очень смущало то, к чему он стремился. Пат постоянно говорил, как прославится, как его группа станет известной всему миру. Она пыталась сказать ему об опасностях славы, но сформулировать как следует свою мысль не могла. Бормотала что-то о чистом искусстве и ловушках на пути наверх. С тем же успехом можно было рассказывать голодающему об опасности ожирения.

– Я вернусь через три часа, – сказала Дебра. На самом деле они придут часов через пять-шесть. Но за три часа Пат меньше успеет натворить, а потом будет сидеть и ждать ее, как пай-мальчик. – Ничего… не…

Она запнулась. Пат ехидно улыбнулся:

– Ничего не делай?

– Вот именно.