Великолепные руины Уолтер Джесс

– Разумеется, нет! Пожалуйста, можете приехать попозже, когда она проснется, и спросить все, что вам хочется, но сейчас я ее беспокоить не позволю. Она больна.

Гвальфредо криво усмехнулся из-под усов:

– Ты знаком с синьором Пелле? Он из туристической гильдии.

– Нет еще. – Паскаль попытался встретиться с незнакомцем взглядом, но это было делом нелегким: щелочки глаз синьора Пелле почти скрывались за складками мясистых щек. Даже серебристый плащ не мог смягчить контуров мощной фигуры.

– За вполне разумную плату туристическая гильдия предоставляет услуги всем приличным отелям на побережье. Транспорт, рекламу, защищает их интересы в муниципальном совете…

– Sicurezza, – подсказал синьор Пелле скрипучим басом.

– Да-да, синьор Пелле, благодарю вас, – ответил Гвальфредо. – И безопасность, разумеется, обеспечивают. – Усы-щетка приподнялись еще выше. – Охрану.

Паскаль не стал спрашивать, от кого именно синьор Пелле собрался его защищать. Понятно, что от самого синьора Пелле.

– Мой отец о вас ничего не рассказывал. – Юноша проигнорировал предупреждающий взгляд Оренцио. Паскаль уже давно пытался разобраться в тонкостях бизнеса по-итальянски. Часть поборов можно было смело не платить, а часть нужно было платить обязательно, но вот как узнать, которая какая?

Гвальфредо улыбнулся:

– И папаша твой платил, а как же. Годовой взнос, ну и так, небольшой налог на проживание иностранцев за каждую ночь. Только мы этот налог с него до сих пор не брали, потому как не думали, что тут бывают иностранцы. – Гвальфредо пожал плечами. – Десять процентов. Ерунда. Многие отели перекладывают этот расход на плечи клиентов.

Паскаль прокашлялся.

– А если я не заплачу?

Гвальфредо тут же перестал улыбаться. Оренцио снова поднял голову и выразительно посмотрел на товарища. Паскаль сложил руки на груди, чтобы не было заметно, как они дрожат.

– Если вы мне покажете документы на этот налог, я с удовольствием его заплачу.

Гвальфредо несколько секунд молчал, потом рассмеялся и обернулся к Пелле:

– Синьор Турси хочет увидеть бумагу!

Пелле медленно шагнул вперед.

– Ну ладно, – Паскалю было ужасно стыдно, что он так легко сдался, – не нужна мне бумага.

Нет бы подождать, пока этот громила хотя бы еще шаг сделает. Надо же, какой он трус! Паскаль оглянулся на окна американки – не заметила ли она его позора.

– Я сейчас вернусь, – сказал он.

Юноша начал взбираться по ступеням обратно в отель. Щеки его пылали, так стыдно ему не было еще никогда. В кухне ждала тетя Валерия. Она явно все видела.

– Tia, – спросил Паскаль, – отец что, правда этому Гвальфредо платил?

Валерия, которая Карло всю жизнь терпеть не могла, только фыркнула:

– Конечно!

Юноша прошел в свою комнату, пересчитал деньги и снова начал спускаться кпристани, по дороге стараясь успокоиться. Когда он вернулся, Гвальфредо и Пелле смотрели на море, а Оренцио сидел на палубе с независимым видом.

Паскаль дрожащей рукой отдал бумажки. Гвальфредо похлопал его по щеке, как маленького ребенка:

– Мы вернемся позже и поговорим с ней. Тогда и решим, сколько ты нам должен.

Паскаль снова покраснел от злости, но промолчал. Гости вернулись на яхту, Оренцио отчалил, так и не взглянув Паскалю в глаза. Мотор несколько секунд покашлял, но потом все-таки завелся, и яхта с урчанием пошла вдоль берега в обратном направлении.

Паскаль сидел на пороге гостиницы и переживал. Рыбаки сегодня ночью все ушли в море, надеясь при свете полной луны выловить как можно больше рыбы. Паскаль прислонился спиной к перилам, которые недавно соорудил на крыльце, закурил и начал перебирать в памяти детали разговора с Гвальфредо и Пелле. Он как раз воображал, как смело он мог бы им ответить («Вот твои деньги, а теперь засунь свой длинный язык приятелю в грязную жопу, Гвальфредо»), когда пружины входной двери тихонько скрипнули. Юноша обернулся. Рядом с ним стояла она – прекрасная американка в узких черных брюках и белом свитере. Прямые светло-каштановые волосы рассыпались по плечам. В руках у нее была пачка машинописных листов.

– Можно я с вами посижу? – спросила девушка.

– Да, мне будет честь, – ответил Паскаль. – Вам лучше, нет?

– Спасибо, гораздо лучше. Просто надо было поспать. Можно?..

Американка протянула руку, и Паскаль даже сначала не понял, чего она хочет. Наконец до него дошло. Он порылся в карманах, нащупал сигареты и протянул одну девушке. Зажег спичку. Слава богу, руки больше не дрожали.

– Спасибо, что говорите со мной по-английски, – сказала американка. – По-итальянски у меня не очень получается.

Она прислонилась к перилам и глубоко затянулась.

– Ох! Как мне этого не хватало! – Она повертела в пальцах сигарету. – Крепкие!

– Испанские, – ответил Паскаль. Больше говорить было не о чем. Наконец он придумал: – Скажите, вы правда сюда ехать, в Порто-Верньона? Не Портовенере? Не Портофино?

– Нет, сюда. У меня тут назначена встреча. Это он так решил. Надеюсь, он завтра приедет. Я слышала, городок у вас очень тихий? И уединенный?

– Да! – энергично закивал Паскаль, дав себе зарок посмотреть значение слова «уединенный» в отцовском словаре. Он очень надеялся, что оно переводится как «романтичный».

– Ой, совсем забыла! Я это у себя в комнате нашла, на письменном столе.

Девушка протянула Паскалю пачку бумаги. «Улыбка небес», – было написано на титульном листе. Первая глава романа, над которым работал здесь второй и единственный до сих пор американец, постоялец отеля, писатель Алвис Бендер. Каждый год он привозил с собой пишущую машинку, пачку бумаги и две недели пьянствовал, а иногда писал. Он оставил копию первой главы Паскалю и его отцу, хотя им нелегко было разобрать английский текст.

– Кусок книги, да? – сказал Паскаль. – Американец. Писатель. Он приезжий к нам. Каждый год.

– Как вы думаете, он не будет против? Я с собой ничего почитать не взяла, а у вас тут все книги на итальянском.

– Я думаю, нет, не будет.

Она пролистала страницы и положила стопку бумаги на перила. С минуту юноша и девушка молча стояли на крыльце и смотрели, как дрожат на воде две цепочки огоньков – отражение фонарей на рыбацких лодках.

– Великолепный вид! – сказала она.

– Ммм, – промычал Паскаль и вдруг вспомнил слова Гвальфредо – о том, что этой женщине тут не место. – Пожалуйста, – сказал он, – я бы хотел знать, как ваш постой? – Она не ответила, и он пояснил: – Вы получаете удовлетворение, да?

– Что получаю, простите?

Паскаль облизнул губы и попробовал еще раз:

– Я… хочу сказать…

Она пришла ему на помощь:

– А, удовольствие? Да-да, мне все у вас нравится, мистер Турси.

– Пожалуйста… Я… для вас… Паскаль.

– Паскаль, хорошо. А я тогда для вас Ди.

– Ди. – Паскаль кивнул и улыбнулся. Звук ее имени кружил ему голову. Невозможно, чтобы ему позволили так ее называть. Он не удержался и повторил: – Ди.

И тут Паскаль понял, что надо срочно придумать еще тему для разговора, а то он так и будет всю ночь повторять это имя.

– Ваша комната… туалет не далеко, нет, Ди?

– Нет, очень удобно, спасибо, Паскаль.

– Сколько вы остаетесь?

– Я… не знаю пока. Моему другу надо закончить кое-какие дела. Надеюсь, он завтра приедет и мы все решим. У вас эта комната для кого-то еще забронирована?

И хотя Алвис Бендер должен был вот-вот приехать, Паскаль поспешно ответил:

– Нет-нет! Это вам. Больше никто.

Вечер был прохладным и тихим. У причала плескалась вода.

– А что они там делают? – Ди показала сигаретой на огни, пляшущие в море. За волнорезом рыбаки вывешивали фонари на бортах лодок, убеждая рыб, что начинается рассвет и надо срочно кормиться на поверхности. Наиболее доверчивых поджидали сети.

– Рыбу ловят, – ответил Паскаль.

– А что, разве ночью ловят рыбу?

– Иногда. Обычно днем.

Напрасно Паскаль заглянул в эти огромные глаза. Ему никогда еще не доводилось видеть такого странного лица – разного, с какой стороны ни посмотри. В профиль вытянутое и решительное. Открытое и нежное анфас. Наверное, поэтому она и пошла в актрисы, из-за своей способности быть такой многоликой. Паскаль вдруг понял, что таращится на нее, кашлянул и отвернулся.

– А огни зачем? – спросила американка.

Паскаль взглянул на море. Теперь и он осознал, насколько захватывающим было это зрелище. Фонари на лодках покачивались над своим отражением в темной воде.

– Чтобы… они… чтобы рыба… – Он налетел на языковой барьер, и пришлось показывать руками, как всплывает рыба – вверх.

– Свет привлекает рыб на поверхность?

– Да, – облегченно выдохнул Паскаль, – поверхность, конечно.

– Как мило, – ответила девушка.

Над головой раздалось шебуршение, кто-то шикнул. Прямо над ними находились окна спальни, в которой мама с тетей подслушивали разговор, не понимая при этом ни слова.

Бездомная кошка, сердитая и одноглазая, устроилась на ступенях рядом с Ди Морей. Девушка хотела ее погладить, но тут же отдернула руку, когда кошка злобно зашипела. Ди посмотрела на сигарету и засмеялась своим мыслям.

Паскаль решил, что она смеется над его куревом.

– Они дорогие, – защищаясь, сказал он. – Испанские.

Она откинула волосы со лба.

– Боже мой, я не об этом! Я просто подумала: люди годами сидят и ждут, когда же начнется жизнь. Как в кинотеатре. Вы меня понимаете?

– Да, – ответил Паскаль, потерявший нить повествования после слова «сидят». Но его так заворожил этот жест, сияние светлых волос в свете луны, что он сейчас согласился бы на что угодно, даже если бы ему ногти вырвали и заставили их съесть.

– Вот видите, и я так думаю, – улыбнулась она. – Я сама такой была. Все ждала чего-то, точно я персонаж из фильма и вот-вот начнется действие. А многие ждут и ждут годами и только в самом конце обнаруживают, что провели всю жизнь в ожидании жизни. Вы понимаете, что я имею в виду, Паскаль?

И он понимал, правда! Как будто кто-то сидит в кинотеатре и ждет, когда же начнется фильм.

– Да! – ответил он.

– Правда? – Она засмеялась. – Когда же начнется наша жизнь? Ну, когда будет все самое интересное? Когда пойдет действие? Так быстро все пролетает. – Девушка заглянула ему в лицо, и Паскаль вспыхнул. – Иногда даже поверить нельзя, что это и есть жизнь. Словно заглядываешь в освещенные окна ресторана, где едят люди.

Вот теперь он опять ничего не понял.

– Да, да, – на всякий случай сказал Паскаль.

Она снова тихонько рассмеялась.

– Я так рада, что вы меня поняли. Вот, к примеру, актриса, родом из маленького городка. И вдруг первая же роль, которую она получает, – в «Клеопатре»! Вы можете себе это представить?

– Да, – твердо сказал Паскаль, разобрав слово «Клеопатра».

– Правда? А я вот никак такого не ожидала.

Паскаль поморщился. Не угадал.

– Нет, – попробовал он снова.

– Я родилась в маленьком городе в штате Вашингтон. – Она махнула сигаретой в сторону деревни. – Конечно, не такого маленького, как этот. Но все же достаточно маленького, чтобы меня там считали звездой. Сейчас даже вспоминать неудобно. Чирлидер. Потом принцесса на выпускном балу. Королева красоты округа. – Девушка рассмеялась сама над собой. – После школы я переехала в Сиэтл, хотела стать актрисой. Казалось, жизнь непременно вот-вот начнется. Это как всплывать на поверхность. Просто задержи дыхание и плыви. К славе, к известности, счастью или… ну, не знаю… – девушка опустила глаза, – куда-нибудь.

Паскаль тем временем зациклился на единственном слове, которое он опознал. «Принцесса». А он думал, у американцев знати не бывает. Но если она принцесса… Вот это удача для его гостиницы, если тут у него принцесса остановилась!

– Мне все говорили: поезжай в Голливуд, тебе сниматься надо. Я тогда играла в театре, и мне всем миром деньги собирали на дорогу. – Она затянулась. – Ну что тут поделаешь? Может, они просто от меня избавиться хотели? – Ди доверительно нагнулась к Паскалю. – У меня был роман с одним актером. Женатым. Глупо как-то вышло.

Девушка посмотрела на море и засмеялась.

– Я никому этого не говорила, но на самом деле мне на два года больше, чем все думают. Тому парню, что проводил пробы для «Клеопатры», я сказала, будто мне двадцать. А мне уже двадцать два. – Она полистала страницы романа Алвиса Бендера, точно надеялась прочесть там историю своей жизни. – Я ведь имя сменила, так заодно решила и возраст поменять. Если скажешь правду, они на тебя смотрят и подсчитывают, сколько лет тебе еще осталось в кино. Ужасно! Я бы этого не вынесла. – Ди пожала плечами и снова положила листы на перила. – Как думаете, я поступила скверно?

Шансы угадать у него были пятьдесят на пятьдесят.

– Да.

Кажется, его ответ ее расстроил.

– Наверное, вы правы. Ложь всегда потом догоняет. Вот это я в себе больше всего ненавижу. Тщеславие. Может, поэтому… – Она вдруг замолчала, последний раз затянулась, бросила окурок на дощатый пол крыльца и придавила его каблуком. – С вами очень легко разговаривать, Паскаль.

– Да, мне приятно… говорить с вами.

– И мне. Мне тоже приятно. – Ди выпрямилась, обхватила себя руками за плечи, опять взглянула на огни в море и словно стала еще выше и стройнее. Казалось, она никак не решится что-то сказать. – Вам говорили, что я больна? – тихонько спросила она наконец.

– Да, мой друг Оренцио. Он сказал.

– А он сказал чем? – Она коснулась своего живота: – Вы знаете слово «рак»?

Да, к сожалению, он его знал. По-итальянски Cancro. Паскаль смотрел на свою сигарету.

– Это ничего, нет? Докторы… они смогут…

– Не думаю. Очень плохая разновидность. Они говорят, что можно помочь, но, по-моему, они просто меня утешают. Я вам это говорю, чтобы вы поняли, почему я так… откровенна. Вы знаете слово «откровенна»?

– Откровение? Апокалипсис? – переспросил Паскаль. Она что, ждет конца света?

Ди рассмеялась:

– Нет. Это значит «честная, открытая».

Честное откровение.

– Когда я узнала, какая у меня стадия, я решила, что теперь буду говорить только то, что думаю. Плевать на вежливость, плевать, что скажут другие. Для актрисы это очень трудно, отказаться видеть себя глазами других людей. Почти невозможно. Но мне важно не тратить больше время на пустые слова. Надеюсь, вы на меня не сердитесь.

– Нет, – тихонько ответил Паскаль и с облегчением понял по ее реакции, что угадал.

– Отлично. Тогда давайте условимся: будем говорить только то, что думаем. И поступать только так, как нам хочется. И к черту всех, кто будет нас осуждать. Захотим курить – и будем. Захотим ругаться – и будем ругаться. Вы согласны?

– Мне нравится очень, – ответил Паскаль.

– Ну и хорошо.

Она наклонилась и поцеловала его в шершавую щеку. У Паскаля перехватило дыхание точно так же, как при стычке с Гвальфредо.

– Спокойной ночи, Паскаль.

Ди взяла с перил роман Алвиса Бендера, пошла к дверям и вдруг остановилась перед вывеской «Подходящий вид».

– Кому такое название в голову пришло?

Паскаль, все еще потрясенный поцелуем, показал на пачку бумаги в ее руке:

– Он.

Девушка кивнула и снова оглянулась на деревню и скалы вокруг.

– Паскаль, можно я вас спрошу? Каково это, жить здесь?

Вот тут правильное слово нашлось сразу.

– Одиноко, – ответил Паскаль.

Отец Паскаля, Карло, происходил из семьи флорентийских рестораторов и всегда считал, что сыновья пойдут по его стопам. Но старший, отважный черноволосый Роберто, мечтал стать летчиком. Во время Второй мировой он поступил на службу в Regia Aeronautica. И даже полетать ему удалось, целых три раза. А потом моторы его развалюхи Saetta отказали над Северной Африкой и он упал с неба на землю, как подстреленная птица. Второй сын, Гвидо, поклялся отомстить за брата и поступил в пехоту, чем привел Турси в полную ярость.

– Хочешь отомстить, так пойди и убей того механика, который позволил твоему брату вылететь в бой на ржавом корыте. При чем тут британцы?

Но Гвидо настоял на своем и выступил на войну в составе элитного экспедиционного корпуса Восьмой армии, которую Муссолини послал немцам в доказательство того, что поддержит их на русском фронте.

– Пошли кролики на медведя, – сказал на это Карло.

Когда Роберто погиб, сорокалетний Карло, чтобы утешить жену, исхитрился в последний раз произвести здоровое семя и сделать тридцатидевятилетней Антонии еще одного сына. Поначалу она поверить не могла, что снова беременна. Потом решила, что долго ее беременность не продлится (после рождения первых двух сыновей выкидыши шли один за другим). И наконец, глядя на растущий живот, Антония вообразила, будто это Божий знак: Гвидо вернется с войны живым. Она назвала синеглазого bambino miracolo Паскаль, по-итальянски «избавление», поскольку заключила с Господом сделку, что с рождением этого младенца кровавая волна, захлестнувшая мир, обойдет семью Турси стороной и что Господь избавит их от несчастий.

Но Гвидо упал с простреленным горлом на сталинградский снег зимой сорок второго. Убитые горем родители теперь хотели лишь одного – спрятать от страшного жестокого мира своего чудо-ребенка. Карло продал двоюродному брату долю в семейном бизнесе и купил маленький Pensione di San Pietro в самом отдаленном уголке Италии, Порто-Верньоне, деревне, ставшей их убежищем.

Им повезло, что у них остались деньги после продажи ресторанов, потому что отель почти не приносил прибыли. Иногда здесь ночевали заблудившиеся итальянцы и европейцы, траттория на три стола тоже давала небольшой доход – в ней собирались по вечерам деревенские рыбаки. Но от одного постояльца до другого иногда проходили месяцы. Однажды весной пятьдесят второго в бухту зашло водное такси и на берег ступил высокий красивый американец с тоненькими усиками и гладко зачесанными каштановыми волосами. Молодой человек явно выпил в пути, в одной руке он держал дымящуюся сигару, в другой – чемодан и чехол с пишущей машинкой. Американец огляделся, почесал в затылке и вдруг, к удивлению всех, произнес на вполне приличном итальянском: «Qualcuno sembra aver rubato la tua citt» — «Похоже, кто-то украл все дома в вашем городке». Он представился Алвисом Бендером, scrattori fallito та ubriacone successo, никудышным писателем, но вполне профессиональным пьяницей. Бендер устроился в траттории и шесть часов кряду пил вино, рассуждая о политике, истории и книге, которую он не писал.

Паскалю тогда было одиннадцать, и мир, если не считать кратких визитов к родственникам во Флоренцию, он знал разве только по книгам. А тут вдруг настоящий писатель, с ума сойти! Мальчик вырос под колпаком родительской опеки в маленькой деревушке, а потому огромный веселый американец его совершенно покорил. Казалось, он везде побывал, все на свете видел. Паскаль садился в ногах у Алвиса и задавал вопросы. А Америка, она какая? А какой автомобиль самый лучший? А на самолете летать страшно? И однажды: а о чем ваша книга?

Алвис Бендер протянул мальчику стакан:

– Налей еще, и я тебе расскажу.

Паскаль принес вина, Бендер потер подбородок и начал:

– Я пишу книгу о том, что вся история человечества доказывает лишь одно: мы смертны, и смерть – естественный и единственный итог жизни.

Паскаль и раньше слышал такие речи, когда Алвис разговаривал с его отцом.

– Нет, – отмахнулся он. – О чем она? Что там происходит?

– Ну да. Рынок требует навороченного сюжета. – Алвис отхлебнул из стакана. – Ладно. Роман про американца, который воюет в Италии во время Второй мировой, теряет лучшего друга и перестает любить жизнь. Он возвращается в Америку, чтобы преподавать литературу и писать роман о том, как он разочаровался в жизни. Но вместо этого наш писатель только пьет, ноет и клеит всехженщин подряд. Не может он писать. Наверное, потому, что чувствует себя виноватым: сам остался жив, а друг его погиб. Иногда вина и зависть – почти одно и то же. У друга остался маленький сын, и писатель идет его навестить, а потом ему становится обидно, ему тоже хочется быть легендой, а не жалкой развалиной. Писателя выгоняют с работы, и он возвращается в семейный бизнес, снова торгует машинами. Пьет, ноет и клеит всех женщин подряд. И тогда он решает, что надо вернуться в Италию, иначе ему книгу никогда не написать и от горечи не избавиться. Там, в Италии, ключ от его несчастий, но описать это место, находясь вдали от него, невозможно, как невозможно, проснувшись, вспомнить детали сна. И потому каждый год писатель на две недели приезжает в Италию, чтобы поработать над романом. Но все дело в том, – ты только никому не рассказывай, Паскаль, это тайный поворот сюжета, – что и в Италии писатель ничего не пишет. Он пьет. Ноет. Клеит всех женщин подряд. И разговаривает с умным мальчиком из крохотной деревушки о романе, который никогда не напишет.

На улицах было тихо. Паскаль решил, что книга выйдет скучная.

– А чем кончается?

Алвис помолчал, разглядывая стакан.

– Не знаю, Паскаль. А ты как думаешь? Чем она может закончиться?

Мальчик задумался.

– Ну, он мог бы не в Америку вернуться, а поехать в Германию и попробовать убить Гитлера.

– Точно, – ответил Алвис. – Так оно и было. Писатель напивается на вечеринке, все ему говорят, чтобы он не садился за руль, а он все-таки уходит со скандалом, залезает в машину и случайно сбивает Гитлера.

Паскаль считал, что смерть Гитлера не должна быть случайной. Иначе не получится интриги. Мальчик предложил свой вариант:

– Он мог бы его из автомата застрелить.

– Так даже лучше, – ответил Алвис. – Писатель напивается на вечеринке. Все ему говорят, что он пьяный и автомат трогать не надо. А он все-таки уходит с автоматом и случайно попадает в Гитлера.

Когда Паскаль понимал, что Алвис над ним подшучивает, он менял тему:

– Алвис, а как ваша книга называется?

– «Улыбка небес», – ответил писатель. – Это из Шелли. – И он старательно перевел на итальянский:

Паскаль покрутил эти строчки в голове. «Le onde erano sussurrando» — волны шептались – это он понял. А вот название, «Sorridere di Paradiso», показалось ему странным. Кто там, на небесах, в раю, станет улыбаться? Если смертные грешники попадают в ад, а просто грешники, вроде него самого, – в чистилище, то в раю остаются только монашки, мученики, священники и крещеные младенцы, которые еще не успели нагрешить. Кто же из них будет улыбаться?

– А почему небеса улыбаются?

– Не знаю. – Алвис осушил стакан и снова вручил его Паскалю. – Может, потому, что кто-то убил-таки этого подонка Гитлера?

Паскаль пошел было за вином, но тут ему в голову пришло, что Бендер совсем не шутит.

– По-моему, Гитлера должны убить не случайно.

Алвис устало улыбнулся:

– Все в жизни происходит случайно, Паскаль.

В те годы Бендер если и писал, то не больше пары часов за весь приезд. Иногда Паскалю казалось, будто постоялец вообще не доставал машинку из чехла. В пятьдесят восьмом году, перед самым отъездом Паскаля на учебу в университет, писатель вручил Карло первую главу своего романа. Семь лет. Одна глава.

Непонятно было, зачем он вообще приезжает в Порто-Верньону, если все равно ничего не пишет.

– А почему вы именно сюда приезжаете? В мире столько интересных мест!

– Это побережье – источник вдохновения для писателей. Петрарка сочинял здесь свои сонеты. Байрон, Джеймс, Лоуренс – все приезжали сюда и творили. Здесь Бокаччо изобрел реализм. Неподалеку утонул Шелли, а его жена изобрела роман ужасов.

Паскаль не очень понимал, что значит «изобрел». Изобретают такие люди, как Маркони, великий инженер из Болоньи, придумавший радио. А тут что – рассказал историю, вот и все изобретение.

– Отличный вопрос! – С тех пор как Бендера выгнали из университета, он постоянно искал, кому бы прочесть лекцию, и Паскаль из всех слушателей был самым благодарным. – Представь себе, что истина – это горная гряда. На вершинах спят облака. Писатели штурмуют эти горы, постоянно ищут новые тропинки наверх.

– Значит, истории – это тропинки?

– Нет, скорее, быки. Молодым писателям ужасно хочется выгнать старую историю из стада. И во главе этого стада на какое-то время становится новая история, а потом приходит кто-то помоложе и все повторяется.

– Истории – это быки?

– И тоже нет. Истории – это народы, империи. Они могут жить долго, как Рим, или погибнуть быстро, как Третий рейх. Истории расцветают и рушатся. Меняются правительства, меняется мода, одни государства захватывают другие. Взять хотя бы поэму. Она жила долго, много веков, как Римская империя, и распространила свое влияние на весь мир. Роман вознесся вместе с Британией. Погоди-ка? А что у нас вознеслось вместе с Америкой? Кино?

Паскаль ухмыльнулся:

– А если я сейчас спрошу, похожи ли истории на империи, вы скажете…

– Что истории – это люди. У меня, у тебя, у твоего отца – у каждого своя история. Они разбегаются в разные стороны, сталкиваются, умирают. Иногда нам везет и две истории сливаются воедино. Тогда мы ненадолго становимся чуть менее одинокими.

– Вы так и не сказали, зачем сюда приехали.

Алвис поболтал в стакане вино.

– Писателю, чтобы стать великим, нужно четыре вещи: страсть, разочарование и море.

– Это только три.

Алвис сделал большой глоток.

– Разочарование надо пережить дважды.

Бендер под влиянием винных паров начинал видеть в Паскале младшего брата. И те же родственные чувства испытывал Карло по отношению к американцу. Эти двое часто засиживались ночами и говорили, говорили, каждый о своем, не очень слушая друг друга. Пятидесятые прокатились мимо, боль от военных потерь поутихла, и в Карло начал вновь оживать бизнесмен. Он поделился с Бендером своей мечтой привлечь туристов в Порто-Верньону. Алвис был против, он считал, что от очарования этих мест не останется и следа.

– Когда-то все итальянские города были обнесены крепостной стеной, – Алвис снова взялся читать лекцию, – в Тоскании до сих пор на каждом холме можно найти развалины. В минуту опасности все крестьяне собирались за стенами, которые давали защиту от разбойников и вражеских войск. В Европе крестьяне как класс исчезли лет тридцать-сорок назад, но в Италии-то они остались! После двух тяжелых войн дома наконец начали строить в долинах, вне крепостных стен. Стены рушатся, но вместе с ними рушится и итальянская культура. Италия становится похожей на все европейские страны. Туристы, желающие быть поближе к итальянскому духу, приносят с собой свою культуру и разрушают вашу.

– Ну да, – ответил Карло. – На этом я и хочу построить свой бизнес.

Алвис показал на скалистые хребты, окружающие деревню:

– Но эту стену, ее возвел сам Господь – или вулканы. Их нельзя снести. И строить вне их не получится. Здесь никогда ничего не будет, кроме пары десятков домов. Зато однажды окажется, что это последний кусочек настоящей Италии.

– Вот именно! – Карло уже изрядно выпил. – И тогда туристы повалят сюда валом, согласен, Роберто?

Стало тихо. Старший сын Карло был бы ровесником Алвиса, если бы не авиакатастрофа над Северной Африкой. Карло вздохнул:

– Прости, Алвис. Оговорился.

– Ну да, – ответил американец и потрепал Карло по руке.

Сколько раз Паскаль засыпал под звуки их разговоров, просыпался среди ночи, а они все еще сидели на крыльце. Писатель постоянно рассуждал на какие-то смехотворные темы («А потому, Карло, канализация – это величайшее достижение человечества, это возможность избавиться от всякого дерьма, от плодов стычек, случек и изобретательства»). А Карло возвращал его обратно к теме туризма, спрашивая своего единственного американского гостя, как сделать Pensione di San Pietro более привлекательным.

Алвис и об этом говорил охотно, но, как правило, заканчивал тем, что умолял Карло ничего не менять.

– Они скоро все побережье засрут, Карло. А тут все будет по-прежнему. Смотри, какое великолепие кругом! Как тут тихо! Вот оно – величие природы.

– Так я это и буду рекламировать! Только название, наверное, нужно английское. Ну-ка, скажи по-английски: Primo Albergo Tranquillo con Una Bella Vista del Villaggio di Scogliere.

– «Самая лучшая и самая тихая гостиница с прекрасным видом, расположенная в горной деревушке». Как-то это длинно. И чересчур сентиментально.

Карло спрашивал, в каком смысле это название sentimentale?

– Слова и чувства – они как деньги. Раз – и ничего не стоят. Инфляция. Если ты скажешь про бутерброд, что он великолепный, смысла в твоих словах будет ноль. После войны все обесценилось. Слова и чувства теперь маленькие – но очень точные. Скромные, как нынешние мечты.

И Карло Турси послушался его совета. В шестидесятом году, когда Паскаль учился во Флоренции, Алвис Бендер приехал в деревню, поднялся по ступеням и встретил хозяина, сиявшего от гордости. Хозяин показал рыбакам и американцу новую вывеску: отель «Подходящий вид».