Славься! Коронация «попаданца» Ланцов Михаил
Павел Дмитриевич же вместо ответа повернулся к балюстраде яруса, что шел за императорским и, смотря в глаза своему племяннику Николаю Алексеевичу Милютину, произнес спокойным тоном:
— Ура. — Спустя пару секунд Милютин, Путилов и еще несколько сподвижников, стоявших там, повторили этот клич хором и сильно громче. На третий же раз, «ура» подхватила практически вся трибуна, и оно эхом понеслось по Москве. Ведь звукооператор вовремя включил микрофоны оркестра. Получилось довольно эффектно — несколько минут по столице раздавались громоподобные хоровые кличи. Иностранные наблюдатели от всего услышанного и увиденного сидели с такими кислыми лицами, что не пересказать. Особенно кислым был Шарль де Морни, единоутробный брат Наполеона III и его доверенное лицо, которое от лица Французской империи прибыл на коронацию Александра. Он оказался настолько подавлен, что на него жалко было смотреть. По большому счету он мало чем отличался от иных высокопоставленных гостей. Разве что Бисмарк выглядел вполне бодро, оценив по достоинству организованное шоу.
Наконец наступила тишина, и диктор произнес:
«А теперь в честь события коронации по Красной площади пройдут торжественным маршем солдаты и офицеры различных частей, желающие поприветствовать Императора».
Зазвучала ритмичная барабанная дробь, а через пару минут со стороны Васильевского спуска показалось первое знамя.
«На площадь выходят сводные батальоны Московского ударного корпуса, овеявшего себя славой в минувшей войне».
После чего зазвучал марш «Прощание славянки» и началось собственно шоу.
ГЛАВА 3
Отто фон Бисмарк вошел в кабинет короля Пруссии Вильгельма I и, щелкнув каблуками, кивнул в знак приветствия. Вильгельм имел вид печальный и озадаченный.
— Здравствуйте, Отто, эти журналисты, — король махнул рукой в сторону кипы газет в углу стола, — и сами посходили с ума, и читателей пытаются утащить за собой. Уже неделю эта чертова коронация не сходит с первых полос, а все заметки пестрят восклицаниями в превосходных степенях. Что же там произошло такого из ряда вон выходящего, что берлинцы превратились в стаю сорок?
— Ваше Величество, — осторожно начал Бисмарк, — в Москве действительно произошло очень много важных и интересных событий. Думаю, их внешнюю сторону вам уже успели рассказать во всех подробностях и не по одному разу.
— Не обижайтесь, Отто. Да, мне рассказали многое: и о «гласе небес», которому внимали толпы коленопреклоненных московитов, и о грандиозном параде с невероятным количеством зрителей, и о катании всех желающих на воздушных шарах да этих, как их, дирижаблях. Но все это мишура. Лишь один Мольтке увидел несколько дальше красочных эффектов.
— И что же увидел Гельмут, если не секрет?
— Отчего же? Не секрет. Он по достоинству оценил это оборудование, которое Александр применял для передачи звука: «Будь у меня техническое устройство, называемое зеваками „гласом ангела“, я бы сыграл этой дирижерской палочкой настоящую симфонию войны», — процитировал Мольтке король. — Но ведь даже не это является главным. Ведь так?
— Вы, как всегда, правы, Ваше Величество, — с легкой улыбкой кивнул Бисмарк. — Технических новинок было немало, но более всего меня поразил подход Александра к организации торжеств. Буквально все слова и поступки служили одной главной цели — повышению его личной популярности и славы среди простого люда. Он, словно старый скряга, не брезговал самым завалящим медяком благодарности черни! И это несмотря на то, что его авторитет в России и так стоит небывало высоко.
— Я читал переданный через посольство экземпляр речи Александра, и мне в душу закрались некие сомнения. Скажите, Отто, а вам не показалось, что русский император слегка… — Вильгельм выразительно взглянул на Бисмарка.
— …спятил? О нет, Ваше Величество! Конечно, сами по себе отдельные его фразы и поступки могут показаться признаками начинающейся мании величия или простого чудачества. Но стоит взглянуть на ситуацию в целом, и они сразу выстраиваются в железную цепочку, ведущую к единственной цели — повышению градуса народной симпатии до слепого обожания. Он специально нагнетает страсти. Именно этому служат и трескучие фразы из его речи, достойные лишь оголтелого революционера, а не монарха, и его разговоры в трактирах и на улицах с простолюдинами. Я не увидел в его поведении ни малейшего следа самолюбования или купания в лучах славы — он просто сосредоточенно работал, наполняя чашу всенародной любви.
— Любовь народа… пф-ф… — скривился Вильгельм, — это очень скоропортящийся продукт. Не успеешь оглянуться, как этот нектар превращается в уксус разочарования.
— Именно так, Ваше Величество. Но у меня сложилось впечатление, что наш триумфатор не собирается хранить свою чашу в долгом ящике, а, напротив, как будто бы накручивает страсти для решительного броска. Как добрый офицер одобряет своих солдат перед боем, поднимая боевой дух и твердое желание победить. Тут даже гадать особенно не нужно, так как на параде им было сделано несколько завуалированных посланий, сам характер которых подразумевает подготовку к весьма скорым и решительным действиям. Например, то, что единственным из всех наблюдателей заметил наш Мольтке. По крайней мере французы просто веселились, как дети, глядя на реакцию обывателей. А Мольтке стоял с серым лицом и просто не понимал, как ему реагировать. Это изобретение действительно может стать эффективным средством управления войсками, особенно артиллерией. Но пока это «дирижерская палочка» находится лишь в руках Александра. Я, признаюсь, последние пару лет выписываю некоторые журналы и стараюсь быть в курсе развития науки и техники. В подробности я, конечно, не вникаю, но в общих чертах осмысляю. А если что заинтересовывает, так и у специалистов консультируюсь. Так вот. То оборудование, что Александр применил на коронации, не имеет аналогов. Я просто не представляю, откуда он его взял. Это очень серьезный прорыв в науке и технике, открывающий колоссальные перспективы.
— Говорите яснее. — Вильгельм только сильнее скис лицом от слов Бисмарка.
— Ближайшие несколько лет, а то и пару десятилетий никто не сможет сделать ничего похожего. То есть русские останутся единственными владельцами дополнительного козыря. Далее. Кавалерия была представлена только казаками, как это ни странно. Правда, их одели в форму нового образца, так что визуально эти кавалеристы стали практически неотличимы от общего армейского стиля, который насаждает Александр. Если бы не объявили, что едут казаки, я бы и не догадался, посчитав их армейской кавалерией.
— Любопытно. — Вильгельм потер подбородок. — Как это можно трактовать?
— Мне остается только гадать, — развел руками Бисмарк, — так как очень неоднозначен посыл, который явно имеет несколько уровней. Впрочем, вместе с кавалеристами в одном парадном строю двигались и легкие подрессоренные коляски специальной постройки, на которых были установлены русские митральезы, а также сидели расчеты к ним. Диктор назвал эти коляски «тачанками».
— И вы думаете, такое решение, разумно?! Митральеза же род артиллерии! — искренне удивился Вильгельм.
— Я доверяю военному чутью русского Императора, ибо он еще ни разу не ошибся в подобных вопросах. Впрочем, у меня уже была возможность побеседовать с нашими военными. Они утверждают, что эффективность этих колясок в Европе сомнительна даже против Турции, так как они слишком хорошая цель для плотного стрелкового огня. А вот для борьбы с бандами мелких азиатских деспотов или африканских царьков они подходят отлично. Учитывая, что, по слухам, формирование нового русского кавалерийского корпуса проходит около городка с немецким названием Оренбург, за три тысячи миль от европейской границы России, вполне вероятно, что Александр собирается их использовать в Средней Азии для продвижения на юг. И это послание тоже было получено — я буквально вчера встречался с британским атташе в Берлине, и он выразил «искреннюю обеспокоенность» теми «репрессиями», которые русский Император развернул против чинов кавалерии. Причем предлагал мне поддержать инициативу Лондона по публичному осуждению разгона «старой гвардейской кавалерии, которая спасла мир от Наполеона».
— Вы хотите сказать, что русский Император хочет протянуть руку к лучшей жемчужине британской короны?
— Я бы сказал, Ваше Величество, что он намекает о такой возможности в случае неких поползновений в адрес его заморских владений. Ну, и третье ключевое послание, которое я заметил: в пехотных «коробках» прошли не только пехотинцы, но и моряки. Диктор назвал сводные батальоны Балтийского, Черноморского и Тихоокеанского флотов, а также Каспийской и Североморской флотилии.
— Черноморского флота? — удивился Вильгельм. — Так его же Парижским миром практически аннулировали! То, что осталось, даже для борьбы с контрабандистами не хватит. Он что, со всех черноморских кораблей снял экипажи?
— Думаю, что главное не в этом, а том, что он его особо обозначил. Учитывая склонность Александра к проведению тихих подготовительных работ, можно с уверенностью сказать, что решительный разгром Османской империи не за горами. Он не стал бы дразнить турок просто так. Я беседовал с представителем османов на коронации. Он был в тихом ужасе и не знал, как ему эту новость доносить до своего руководства. Ведь в сложившейся политической ситуации им просто некому будет помогать — нам это невыгодно, Великобритании будет не до них, Австрии, можно считать, что и нет, а Франция к тому времени окажется в таком бедственном положении, что не сможет никому помочь. Если наблюдатель от османов напишет то, что понял, — у турок вскоре начнется самая натуральная паника.
— Они смогут быстро привести свою армию в порядок?
— Нет. Это исключено. Она находится на очень серьезной стадии разложения. Кое-какие боеспособные части они, конечно, смогут сформировать в течение двух-трех лет, но не более того. Вы же помните, что в Крымскую войну их от сокрушительного поражения спасло только выступление практически половины Европы с оружием в руках. Один на один с Россией Османская империя вести войну хоть сколь-либо успешно просто не способна. Особенно учитывая фактор Александра.
— Надеюсь, вы посоветовали наблюдателю не накалять обстановку, сославшись на что-нибудь?
— Конечно. Хотя, если честно, я боюсь дальнейшего усиления России. Слишком уж стремительно оно происходит. Мне кажется, если мы упустим момент, то этот ком превысит те размеры, которые мы в состоянии хоть как-то контролировать. Очевидно, что Александр рвется к черноморским проливам. И если он их возьмет, то чрезвычайно усилит Россию. После большой войны в Европе нам еще довольно долго нечем будет его оттуда выбить. Да и англичане одни не полезут. Датские проливы он уже закрыл. Если закроет черноморские, то обеспечит своей державе очень важное стратегическое преимущество, сведя практически на нет возможность эффективной десантной операции вроде той, что англичане с французами организовали в Крыму полтора десятилетия назад.
— Вы что-то задумали? — вопросительно поднял бровь Вильгельм.
— Да. Я провел предварительные консультации с британским послом, и мы решили помочь туркам в их, безусловно, «священной» борьбе за территориальную целостность. В частности, Лондон поставит им пятьдесят тысяч винтовок в долг, даст кредит и вышлет некоторое количество военных инструкторов. Не много, но высокая опасность боевых действий в Индии держит англичан очень крепко за мягкое место и не позволяет помочь туркам серьезнее. А мы сможем им передать весьма приличное количество австрийских трофеев. Например, восемьдесят пять тысяч так называемых «табакерочных» винтовок французского производства. Нам они не нужны, а туркам серьезно помогут.
— Я вас понял. Подумайте, чем еще мы им сможем помочь без вреда для подготовки к войне. И вообще, держите меня в курсе относительно этого вопроса. — Вильгельм слегка задумался. — Хм. А кроме пехоты, на торжественном шествии ничего больше не было?
— Была также показана артиллерия, представленная некоторым количеством легких полковых пушек, проехавших в полной упряжи. Тех самых, которые хорошо себя зарекомендовали в датской кампании. Странные орудия. Роон и Мольтке до сих пор не поняли, ради чего было так усложнять конструкцию полковой пушки, считая это личным капризом русского Императора. Не может же он быть безупречным?
— Непонятное решение — использовать артиллерию на параде, — задумчиво произнес Вильгельм. — И как она смотрелась?
— Вполне неплохо. Не английская гвардия на плацу, конечно, но для торжественного шествия подходила неплохо. Создавала ощущение своего рода игры мускулами. Безусловно, ее использование было неожиданным решением. Однако еще более чудным стало то, что Александр вывез на площадь саперов и военных строителей, которые ехали на паровых тракторах. Дикое зрелище, я бы сказал. Но впечатление производит сильное. Эта масса паровых аппаратов создавала эффект какой-то все сминающей мощи. Один бы трактор так не смотрелся, но Император вывел их на площадь числом в полсотни штук. Их появление стало шоком для толпы. Какой-то смысл во всем этом был, но какой, нам остается только гадать. Но смысл был совершенно точно, так как в момент их выезда заиграл странный марш, мало иллюстрирующий строительные работы, зато отлично сочетающийся с какой-то механической мощью, что источалась от тракторов.
— Масштабный парад, большое количество зрителей-плебеев, прозрачные намеки всем европейским державам о растущей мощи и амбициях России… — Вильгельм недовольно заворчал, задумавшись: — Что-то мне все это не нравится.
— Вы думаете, в Париже подобному обрадовались? Или в Лондоне? Александр слишком уж резонансно короновался. Он дал всем ясно понять, что знает о готовящейся войне и готов принять в ней самое живое участие. Но, не озвучивая пока свои интересы в Европе, показывает, что готов поторговаться за степень своего участия и даже поддержку той или иной стороны конфликта. Император, по всей видимости, хочет сыграть роль свободной силы, которая решит исход предстоящего конфликта. Поэтому я думаю, он нас еще не раз удивит.
— Вы, несомненно, правы. После услышанных подробностей я в этом тоже убежден.
ГЛАВА 4
Рано утром 10 мая 1869 года Николай Гаврилович Чернышевский[93] тихо сидел на лавочке в Измайлово, на месте недавних гуляний. И думал о прошедшем дне, вглядываясь в легкий утренний туман так, будто за ним пряталось что-то любопытное. Вдруг он услышал совсем близко шаги и обернулся, встретившись взглядом с Германом Александровичем Лопатиным.[94]
— Николай Гаврилович, — приподнял шляпу в приветствии и чуть наклонился Лопатин, — вам тоже не спится?
— Да. Никак от вчерашнего дня отойти не могу. Всю ночь ворочался — думал.
— Так вы рассольчику откушайте, оно сразу легче станет.
— Вы, Герман Александрович, шутить изволите?
— Да какие тут могут быть шутки? После того, что вчера произошло.
— Да… Странный день… Я ведь последние месяцы гадал о том, зачем меня из Нерчинского округа в Москву выписали. — Чернышевский достал сложенную вчетверо листовку с выступлением Императора и рассеянно на нее посмотрел.
— Признаюсь, я тоже оказался глубоко шокирован. Самодержец наш ведь много политических освободил. Правда, без шума. Мне Александр Иванович[95] писал, что и ему предлагали вернуться, обещая безопасность.
— И он отказался? — удивился Чернышевский.
— Опасается. Он наслышан о том, как Император расправлялся с неугодными людьми в Польше и Санкт-Петербурге.
— Думаю, все это пустое. Если бы Александр хотел с ним расправиться, то давно это уже сделал. Говорят, что у него просто изумительная разведка. Одна из лучших в Европе, если не лучшая. Так и напишите ему при случае. Хотя, конечно, разумнее будет просто приложить листовку. Я ее уже раз двадцать перечитал. Как самодержавный правитель вообще такое может написать?!
— А может, это все ложь? Пустил пыль в глаза, чтобы порадовать простых людей, а сам за старое?
— Старое? Александр? — Николай Гаврилович задумался. — А было ли у него старое? Вот что вы помните со вчерашних гуляний? Да такого, чтобы ни в какие ворота не лезло?
— Поразительное звуковое сопровождение. Это практически чудо!
— Вы не правы. Чудо заключается совершенно в ином. Вы, я надеюсь, помните коронацию батюшки покойного Императора?
— Конечно, помню.
— Так вот. Звук, воздушные шары, дирижабли, прекрасный парад и прочее — это все, конечно, замечательно. Но вы не заметили главного, Я бы даже сказал, ключевого момента. — Чернышевский сделал паузу и выразительно посмотрел на Лопатина.
— Полно вам, Николай Гаврилович. Не томите.
— Вы не заметили заботу о людях, — торжественно подытожил Чернышевский. — Бог с ней с полицией, драки пьяные разнимает — и то добро. Но врачи! Вы видели, как оперативно приезжали кареты? Как оказывали помощь тем, кому становилось плохо? Где и когда вы хотя бы слышали о подобном?
— Кстати, а куда их свозили?
— Признаться, не в курсе. Но в газетах написали, что все заболевшие, перепившие и пострадавшие в ходе гуляний будут лечиться за счет Императора. Вас разве подобное не шокирует? Такая речь и такой поступок!
— Хм… — Лопатин удивленно хмыкнул. — А ведь и верно.
— «Слона-то я и не приметил»? — улыбнулся Николай Гаврилович.
— Именно! Неужели?..
— Все возможно. Не зря же он нас тут держит? Я не испытываю иллюзий в отношении революционной борьбы — попробуй мы сейчас заняться чем-то подобным… — Чернышевский угрюмо усмехнулся, — и Научно-исследовательский институт медицины обогатится еще несколькими осужденными на опыты. Кстати, а помните, как он появился лично в парке?
— Как не помнить! Я просто поразился тому, как сотрудники Имперской охраны быстро и аккуратно заняли территории. Эти холодные, спокойные глаза. А в кармане у каждого был крепко сжат револьвер, который они готовы были пустить в ход без малейшего сожаления. До сих пор мурашки по телу.
— И опять, дорогой Герман Александрович, вы смотрели не туда. Видимо, вы еще слишком молоды и горячи.
— В самом деле? — заинтересовался Лопатин.
— Император пришел к простым подданным, ненадолго, но пришел. Но ладно это — как он себя повел! Помните, вон там за столиками вчера сидела шумная компания?
— Конечно. Мы с вами потом не выдержали и присоединились к ним.
— Верно. А за час до того Александр туда подсаживался.
— Что?! — Лопатин выразил полное удивление.
— Именно! Подсел. Поговорил. Спросил о проблемах. О жизни. Выпил с ними стопочку за их здоровье, что примечательно. Съел порцию каши, той же самой, что готовили для всех. Да не чураясь и не кривя лицом. Посидел с четверть часа и пошел дальше. Вы можете себе представить его деда или отца за таким занятием?
— Поразительно! А я вчера еще удивился такому странному настрою этих рабочих. Как будто их кто «За царя и Отечество» нанимал агитировать. Они ведь с ткацкой фабрики были? — Чернышев утвердительно кивнул. — Такой настрой на позитивные изменения! Такая вера!
— Это эйфория… революционная эйфория… — сокрушенно покачал головой Чернышевский. — Александр смог выпустить пар народа и снизить многократно накал социального напряжения. Пока только в Москве, но эти люди о нем дифирамбы будут петь по местам. И я осмелюсь предположить, не безрезультатно.
— Вы думаете, что это революция? — удивленно посмотрел на Чернышевского Лопатин.
— Не знаю. Ей-богу, не знаю. Все так необычно. Нет ни стрельбы, ни баррикад, ни народных масс, одержимых страстью…
— Но…
— Да, Герман Александрович. Да! Если это революция, то нам нужно начинать действовать. И немедленно!
— Но как?
— Не знаю, как вы, а я намерен сегодня же записаться на прием к Императору по личному вопросу. Я хочу спросить его прямо. Мне нужно понять, что происходит.
— А вы думаете, вас к нему пропустят? С вашим-то прошлым. Он, конечно, ведет прием населения, в том числе и простого люда, но разве, вы думаете, ходоков к нему не отсеивают еще на стадии регистрации?
— Так он же зачем-то меня сюда выписал? Да и не только меня.
— Может быть, для того, чтобы одним ударом всех накрыть?
— Вспомните, как он поступил с уголовниками в Санкт-Петербурге в 1867 году. Я убежден, что пожелай Император от нас избавиться, то уже давно нас выкосил какой-нибудь мор. Тут что-то другое… — подытожил свои размышления Чернышевский и снова устремил свой взгляд на листовку. — Совсем другое.
Часть 8
«БОЕВОЙ РАЗВОРОТ»
Не следует начинать сражение или войну, если нет уверенности, что при победе выиграешь больше, чем потеряешь при поражении. Те, кто домогается малых выгод ценой большой опасности, подобны рыболову, который удит рыбу на золотой крючок: оторвись крючок — никакая добыча не возместит потери.
Древнеримский император Октавиан Август
ГЛАВА 1
Поручик[96] Яков Александрович Агренев ехал вот уже третьи сутки в новом пассажирском вагоне дальнего следования.[97] Вместе с ним в Оренбург ехали другие поручики, сержанты и прапорщики, направленные после курсов переподготовки для прохождения службы в 1-й кавалерийский корпус.
— Ваши благородия, — в пролет плацкарта заглянул проводник, — изволите чаю?
— Андрей Иванович, нам, как обычно, с лимоном? — обратился Яков к попутчику и, когда тот кивнул, повернулся к проводнику, сделавшему уже пометки в блокноте. — Любезный, отныне обращаться к нам следует «товарищи офицеры».
— Виноват! — гаркнув, вытянулся тот и, получив разрешающий кивок, пошел дальше по вагону.
— Мда, были «ваши благородия», да сплыли, — задумчиво произнес поручик Хрущев. — Вы знаете, Яков Александрович, я никак не могу привыкнуть к этому новому обращению. Почему Его Императорское Величество так на нем заостряет внимание?
— Да кто его знает? Неисповедимы его пути, — улыбнулся Яков Александрович. — Впрочем, от него новинок и необычных шагов уже так много исходит, что я даже привыкать стал. Вот посмотрите на нашу с вами форму. Кто бы мог подумать лет десять назад, что кавалеристы будут ходить в таком?
— А вы знаете, мне форма нравится, — улыбнулся Андрей Иванович. — Конечно, былой красоты в ней нет, но она удобна и практична. Особенно цвет. Как он называется? Все время забываю.
— Хаки.[98]
— Точно! Хаки. Вид — совершенно поразительный. В такой форме хоть по земле валяйся — сильного урона внешности не будет. Она и без того такая, будто мы едва с пыльной дорожки встали и еще даже отряхнуться не успели, — продолжал ехидно улыбаться Андрей Иванович. — Хотя, если честно, былую красоту жаль. Я вот завороженно смотрел на кирасир Кремлевского полка, мечтая оказаться в их числе. Но туда был такой отбор, что мне ничего не светило. Я даже и не пытался. Не кавалерия, а просто загляденье. Да и с пехотой кремлевской не подкачали. Смотришь на эти батальоны — глаз радуется. А мы в этом непотребстве ходим. — Андрей Иванович оттянул немного ткань хлопчатобумажного кителя цвета хаки, скривившись, и еле сдержался от того, чтобы плюнуть на пол, так как именно в этот момент проводник занес им на подносе два стакана тонкого стекла в мельхиоровых подстаканниках. Проводив его взглядом, поручик Хрущев покачал головой и продолжил: — Куда мы катимся? Что будет дальше? Нас оденут в старые дерюги? Кстати, а где вы служили до курсов переподготовки? Говорят, что туда со всех кавалерийских полков шел набор.
— В Ахтырском.[99] А вы?
— Меня из Лейб-гвардии конно-гренадерского полка отобрали по конкурсу, — с явным удовольствием произнес Андрей Иванович, но мгновение спустя помрачнел и продолжил: — И где, я спрашиваю вас, былое уважение к кавалерии? — Хрущев махнул рукой. — Мы сейчас одеты хоть и добротно, но по виду — голь. Даже у какого-нибудь сербского князя или довольно бедного датского монарха и то солдаты одеты красивее.
— Так это же защитный цвет, — возразил Агренев, — чтобы нас противник не смог заметить издали.
— Да полно вам, Яков Александрович. Кому вообще нужен этот защитный цвет? Разве он помешает офицерам в подзорные трубы и бинокли нас разглядеть? Все это напоминает очень странную игру, можно даже сказать — оправдание. Нас просто не любят, вот и позорят. И думаю, причина кроется в том невнятном поведении наших штаб-офицеров, которые неправильно показали себя в событиях шестьдесят седьмого года. А весь этот ужас, — Андрей Иванович снова оттянул китель, — нам дан в наказание за проступки наших руководителей. Разве я не прав?
— Так пехоте такую же форму дали! — удивился Яков Александрович. — Они-то чем провинились? Особенно полки, которые были далеки от столичных событий.
— Так то пехота. Им такую форму разумно вводить — они ведь из грязи не вылезают. Не то что мы — кавалеристы.
— Кто знает, Андрей Иванович. Кто знает. Но одно я могу сказать — вся эта возня идет нам на пользу. Особенно курсы переподготовки. Да, я потерял в звании, но когда еще мы вообще столько учились? Да за всю предыдущую службу у нас в совокупности такого количества занятий не имелось. А тут — либо на плацу, либо в классе, либо в аудитории, либо в атлетическом зале. Совершенно невыносимый режим! Но теперь, с высоты минувшего экзамена, я понимаю, что эта затея прекрасна. И полностью осознаю, отчего меня нельзя было аттестовать выше.
— Да, нас многому научили, только ради чего? Зачем нужно окапывание в кавалерии? Что за вздор? Его даже в пехоте только-только стали применять, и то — больше по уставу, чем по делу. Да, я понимаю, что по новым порядкам кавалеристам надлежит в случае необходимости спешиваться и вести бой как простой пехоте. Но все равно, это у меня в голове не укладывается. Для меня кавалерия — прежде всего это конный бой с саблями или палашами наголо. Лихой наскок на порядки противника и втаптывание его в грязь.
— Времена меняются, — пожал плечами Яков Александрович. — Кстати, вы слышали, что в корпусе основная масса кавалеристов будет восседать не на лошадях, а на двугорбых верблюдах?
— Что?! Зачем?!
— Корпусу предстоят боевые действия в пустыне и степи вдали от баз. По мнению Его Императорского Величества, верблюды отлично подойдут для этих условий.
— Ужасно! Какая к черту кавалерия на верблюдах?!
— Андрей Иванович, позвольте, а вы разве не читали материалы, которые нам выдали в дорогу для изучения? Отчего вы так удивляетесь?
— Признаюсь, я решил отдохнуть от учебы, — несколько скривился Андрей Иванович. — Я эту папку даже не открывал.
— Зря, очень зря. Там подробные инструкции и разъяснения по поводу того, что и для чего делается. Так вот. Основу корпуса будут составлять конные стрелки на верблюдах, сведенные в шесть рейтарских полков. Также планируется развернуть два полка легкой кавалерии, куда, кстати, ваш покорный слуга приписан.
— Как вы узнали, что вас приписали к легкой кавалерии? И что это за такой род войск? В нее что, будут поставлять поджарых и резвых верблюдов?
— Я имел возможность стать близким другом дочери одного из членов отборочной комиссии, и она, утоляя мое любопытство, поспрашивала папеньку о моей судьбе.
— О? — хитро улыбнулся Андрей Иванович. — Она вас будет ждать? Писать письма?
— Сложно сказать. Но выглядела Анна вполне влюбленной особой. Может, и станет, если папенька позволит. Он у нее весьма суров.
— Конечно, позволит. Ежели бы не одобрил ее выбора, то ничего про вашу судьбу не сказал.
— Возможно. Но не будем забегать вперед. Так вот. Легкая кавалерия стала некой производной от гусар, с одной стороны, и конных егерей — с другой. В отличие от тяжелых полков рейтар легкую кавалерию будут вооружать легкими магазинными, а не тяжелыми пехотными винтовками.[100] Кроме того, им пойдет револьвер в дополнение к шашке.[101] Ну и само собой, легкая кавалерия будет конной, а не верблюжьей.
— Странное смешение. Зачем оно нужно вообще? У гусар и конных егерей разные задачи в бою.
— Кто его знает? Не все поступки Его Императорского Величества можно понять сразу. Впрочем, какая нам разница? Меня все устраивает. Конечно, много нашего брата пострадало и вылетело из армейских рядов, и их не хватает. Но что тут поделать? Сами виноваты, — развел руками Агренев.
ГЛАВА 2
Ближе к середине мая газетная истерика в Европе, вызванная коронацией Александра, поутихла. Но лишь для того, чтобы плавно перейти в новую кампанию, вызванную официальным объявлением о помолвке Императора Российской империи с Луизой Шведской. Учитывая поразительно резонансную коронацию, этот будущий брак совершенно свел с ума европейских журналистов, распалившихся в догадках и умозрительных предположениях.
Причем подогревалось все это довольно грамотно. В частности, получив в свое распоряжение шикарный зал, построенный для Земского собора, Александр решил его использовать максимально эффективно. То есть для регулярных публичных встреч с представителями средств массовой информации и различными делегациями. Так что, к 17 маю 1869 года его дооборудовали более совершенной системой освещения, системой вытяжной вентиляции и комплексом разнообразного аудио-, фото- и видеооборудования.[102] А до конца 1870 года планировалось установить в нем первую в мире опытную систему кондиционирования, с охлаждением или подогревом воздуха и его фильтрацией. Превращая, таким образом, зал в некую витрину для демонстрации ряда передовых технологий.
Император отчетливо понимал, что пресса абсолютно продажна, но все равно заигрывал с журналистами. Ведь политика компании — это одно, а личное мнение — это совсем другое. И Александр старался сделать все от него возможное, чтобы общение с ним для журналистов стало приятным и почетным, надеясь, что впоследствии это будет находить отражение в текстах, написанных про него. Немного другой полутон, чуть меньше язвительности, легкий дефицит негативных эпитетов в обличающей статье — и то хлеб.
Конечно, такой способ контроля довольно слаб и малоэффективен. Но Саша считал, что необходимо к проблемам подходить комплексно.
С одной стороны, он проводил политику паевого вхождения в долю или покупки через подставных лиц европейских газет и журналов. Тем самым формируя медиахолдинг News World. Причем действовали, не сильно скрываясь, — холдинг зарегистрировали в Лондоне. А его владельцем стал некий Эрнест Дж. Билко. Само собой, под этим псевдонимом работал агент Имперской разведки Алексей Петрович Крючков, проявивший особые качества по классу английского языка и первостатейной проходимости. Его фон Валь смог получить совершенно случайно после того, как люди Путятина бегали за ним по городам и весям, пытаясь просто взять под стражу. Он, видите ли, жил от разводов и авантюрных спекуляций. Просто Остап Бендер во плоти. Поймали. Побеседовали. И Алексей Петрович согласился работать на благо Отечества, тем более что теперь ему спину будет прикрывать мощный аппарат Имперской разведки, а заниматься он станет тем же, что и раньше, — вешать людям лапшу на уши. То есть работа для души и с гарантиями. Так вот. Эрнест Билко, британский «верноподданный», уже полгода занимался тем, что сосредотачивал в своих руках различные печатные издания Европы на деньги, которые он, по его словам, «нашел на старом испанском галеоне, что прибило к берегам Бразилии». Для чего в Москве были изготовлены целые сундуки, полные эскудо[103] зари освоения Нового Света и песо[104] той же эпохи. Как вы понимаете, открытой финансовой поддержки Эрнеста Александр проводить не мог, поэтому осуществлял через этот канал легализацию награбленных в Австрии ценностей, просто переплавляя их в нужные для поддержания легенды монеты.
С другой стороны, Император работал с коллективами редакций. Холя и лелея всех журналистов, которые выказывали интерес к России. Так сказать, окружал противника с обоих флангов. Причем подход был универсален как для отечественных журналов, так и для иностранных.
К маю 1869 года он потратил уже свыше двухсот миллионов рублей серебром на формирование контролируемого присутствия в медиапространстве всех европейских государств. Но он на этом не останавливался и продолжал развиваться. Например, на базе ряда издательств он уже занимался тем, что развертывал общемировой бренд журнала «Коммерсант», который должен был в феврале 1870 года начать издаваться с регулярностью раз в две недели на русском, английском, немецком, французском, итальянском и испанском языках.
Казалось бы, довольно бесперспективное, по меркам современников, вложение средств велось методично и бесперебойно, потому как Саша отчетливо помнил, как сильно средства массовой информации влияли на общественное мнение, фактически формируя его. Можно было даже сказать, что до появления кино газеты и журналы являлись одним из фундаментальных столпов пропаганды.
Так вот. Журналисты по очереди подходили к одному из трех установленных в зале микрофонов и озвучивали вопрос, после чего Император давал свой ответ на него. Этот долгий, нудный и довольно непростой процесс перемежался фотосъемкой выступающих, панорам и прочего, дабы впоследствии снабдить журналистов хорошими фотографиями. А фоном с нескольких площадок велась видеосъемка всего действа довольно простыми черно-белыми камерами на целлулоидную пленку, как видео, так и звука, через гальванометрический фонограф. Так сложилось, что Император очень своевременно, передал сотрудникам НИИ электротехники, химии и точного машиностроения «разведданные» о совершенно новом устройстве. Вот они и постарались, тем более что целлулоид был к тому времени уже известен, как и многие другие элементы видеокамеры, так что им оставалось лишь «скрестить ежа с ужом». Конечно, все оборудование приходилось выполнять с ювелирной точностью, изготавливая поштучно, а качественная кинопленка оказалась «по зубам» только лаборантам в НИИ химии, но результат был достигнут. То есть уже двадцать семь аппаратов вели съемку коронации, торжественного шествия и празднества в течение всего дня. А несколько — продолжало съемку Красной площади и ночью.
Правда, тут стоит пояснить, что назначения странных аппаратов причудливой формы, которые забавно стрекотали и шевелились деталями механизмов, никто из непосвященных не понимал. А руководство государства и сам Император таинственно улыбались и отшучивались. Поэтому, памятуя о поразительном сюрпризе, связанном с «передачей звука на расстояние посредством проводов», общественность стала ожидать чего-то аналогичного. Ну и, как следствие, строили самые причудливые предположения. К счастью, ни одно из них не совпадало с реальным предназначением устройств, поэтому и Имперская контрразведка, и прочие службы довольно спокойно относились к подобному легкому мандражу, вызванному очередной неопознанной новинкой.
Одним из последних мазков, в полной мере завершающих «картину маслом» той встречи, стало то, что на пресс-конференции, посвященной публичному объявлению об обручении Императора с Луизой, присутствовала помимо русской, еще и шведская сторона в лице короля и главы Риксдага. При этом вели себя обе составляющие переговорного процесса не как некие независимые стороны, а как единая команда — частенько совещаясь, постоянно передавая записки, о чем-то тихо переговариваясь, иногда улыбаясь и отпуская никому не слышные шутки. Ведь микрофоны включались из пультовой комнаты только тогда, когда в этом была нужда. Общее впечатление было такое, что это старые приятели — настолько гармонично все выходило.
ГЛАВА 3
— Александр, — Карл пыхнул сигарой, наслаждаясь ароматным дымом, — а не поспешили ли мы с объявлением помолвки?
— У нас не было выбора. Боюсь, что венчаться и короноваться Луизе желательно до того момента, как ее живот округлится. Я не уверен, что это произойдет, но, если мы промедлим и Фортуна от нас отвернется, то…
— А вы?.. — многозначительно спросил у Императора Карл.
— Да. Ваша дочь держалась достойно, дожидаясь венчания, но нужно было вывести Риксдаг из равновесия, поэтому мы сознательно пошли на нарушение условностей. А потом я помог слухам дойти до адресатов. С ведома Луизы, разумеется. После чего провел несколько приватных переговоров с наиболее влиятельными предпринимателями Швеции, сделав им очень интересные коммерческие предложения. А дальше вы все знаете — Риксдаг пошатнулся в своем равновесии и двумя третями голосов сделал выбор в пользу заключения династического брака, а также начала переговоров об унии между нашими странами.
— Какая замечательная провокация! — улыбнулся Карл. — И ведь сработало!
— Отчасти, — задумчиво затянувшись сигарой, сказал Александр. — Вы же понимаете, что процесс оформления унии — дело весьма сложное и тонкое. Боюсь, что теперь только основные торги и начнутся. В Швеции ведь нет единства. — Император выдержал паузу, а потом прямо взглянул в глаза Карлу. — А вы сами, хотите этой унии? Ведь если говорить начистоту, то… вы фактически сдаете Швецию России. Ради чего? Что это дает вам?
— Мне? — Карл посерьезнел лицом и задумался. — Вы понимаете, Александр. Я не люблю свою жену. У нее, знаете ли, скверный характер. Да и с братом я не сильно рад общению. Причем это взаимно. Луиза — это по большому счету единственный человек, ради которого я готов даже рискнуть жизнью, если придется. Она для меня все… Я всегда мечтал, чтобы Всевышний подарил мне сына, который сменит меня на престоле. Да не просто сына, а такого, чтобы я мог им гордиться. Радоваться его успехам. Смотреть, как он, подобно моему деду — Жану Батисту, достигнет славы как на поле боя, так и в государственных делах. Но Всевышний ограничился лишь дочерью в своей безмерной щедрости, если не считать умерших детей и бастардов. Вы бы знали, как я переживал из-за этого. Иногда я выл от бессилия что-то сделать. — Карл отпил коньяку и немного молча подымил сигарой, смотря на огонь камина. — А потом появились вы.
— В каком смысле?
— Хм. Я понял, что ваше появление — знак Всевышнего. Понимаете… — Карл слегка замялся и снова задымил сигарой, только уже слегка нервничая.
— Не очень, — совершенно невозмутимо произнес Александр.
— Я долго думал над этим вопросом. Особенно тогда, в Берлине. — Император вопросительно выгнул бровь. — Я видел, как вы действовали, прокладывая своим намерениям путь силой, умом и хитростью. Но лишь фыркал. А потом я обратил внимание на взгляд дочери после разыгранной князем Горчаковым театральной миниатюры с вашим ожидаемым сватовством. И тогда я вспомнил ветхозаветный мотив, в котором Аврааму предлагают принести в жертву сына. Конечно, в нашем случае дела обстояли несколько иначе, но меня осенило: я должен чем-то пожертвовать, чтобы обрести если не родного сына, то достойного зятя. Ведь это в какой-то мере сопоставимые вещи.
— И вы решили пожертвовать Швецией?
— Да.[105] — Карл задумчиво посмотрел на бокал с коньяком и продолжил: — В конце концов, мне никогда не нравилось то, чем я занимался. А вы ею сможете распорядиться намного лучше. Правда, не все в моей стране понимают меня и готовы поддержать, но будем надеяться на то, что вы… мы справимся.
— А как же ваши родственники? Брат? Я понимаю, что вы его не любите, но все же. Он ведь вам брат!
— У нас с ним уже не первый год разногласия по многим вопросам. — Карл задумался.
— А из-за чего у вас произошел разлад?
— Да все то же — свадьба и уния. Он ведь решительный противник объединения Швеции с Россией. Да я бы и сам раньше о подобном не мог и подумать. Я ведь, насколько вам известно, был одним из самых ярых сторонников объединения Скандинавских стран в одно единое государство. До Берлинского конгресса…
— И ваш брат, как я понимаю, занял место лидера в той политической партии Швеции и Норвегии, что стремится объединить в единую державу всю Скандинавию?
— Именно так. Я из-за этого рассорился со многими аристократами и деятелями шведского и норвежского искусства. Они от меня просто отвернулись, сочтя предателем. Хотя, признаюсь, до сих пор пытаются образумить. Впрочем, безрезультатно. Я готов на все ради достижения своей мечты, которая теперь стала такой близкой и реальной. Тем более что шведские предприниматели оказались вполне готовы к такому обороту событий. Они и без того давно посматривали на Россию, желая вырваться из тесных просторов моей маленькой страны. А тут такой шанс! Подробностей я не знаю, но именно промышленное лобби в Риксдаге стало моим верным союзником, хотя раньше я с ними регулярно сталкивался, ломая копья.
— Промышленное лобби? — удивленно поднял брови Александр.
— Да. Оно еще до ваших предложений активно начало борьбу за мираж унии. Сейчас же, они как английские бульдоги, бросились на слегка осоловевших аристократов и крупных землевладельцев. Думаю, они их порвут. Особенно если мы им поможем.
— Буржуазия в своей красе, — улыбнулся Император. — Впрочем, это очень хорошая новость. Думаю, нужно будет подготовить мощный удар с нашей стороны. Как вы думаете, шведы поедут в Россию жить, если я предложу им приличные земли в Сибири, на Дальнем Востоке и прочих малонаселенных районах с хорошей природой в лизинг?
— Лизинг? — удивился Карл, который с экономикой был весьма плохо знаком.
— В нашем случае это будет долгосрочная аренда с правом последующего выкупа в рассрочку и без процентов. У вас же плодородных земель практически нет, а в той же Сибири их масса, но не хватает людей для их обработки.
— Думаю, что если обставить такое предложение, как одно из условий унии, то широкие массы бедняков встанут за нас. Не великая сила, но лишний козырь.
— Хорошо, тогда это условие вы можете приватно озвучить своим сторонникам в Швеции для затравки. А я пока подумаю над тем, что можно еще сделать, дабы сломить дух ваших националистов.
— В принципе и этого должно хватить. У нас и так неплохие шансы.
— Будем надеяться на это. — Александр подлил в бокалы коньяка и, встав, продолжил: — За нашу победу!.. Папа… — Карл, слегка вздрогнул, рассеяно взглянув на бокал с коньяком. После чего рывком вскочил с бокалом в руке и посмотрев Саше твердо в глаза произнес:
— За нашу победу! Сын!
ГЛАВА 4
23 мая 1869 года Карл уехал в Стокгольм, так как закипавшая каша требовала его личного присутствия. А Луиза напротив — осталась в Москве, отказавшись наотрез уезжать от Александра. Она была еще слишком юна и вся буквально горела грезами о счастливой семейной жизни и романтической идиллии, так что Карл плюнул на ее строптивость и уехал один. Не силком же ее увозить под смех случайных свидетелей? Конечно, с политической точки зрения подобное положение было очень неудобно, так как господствовавшие «викторианские взгляды» требовали соблюдения формального приличия. Но Карл решил «не заметить» нарушения норм приличий и оставить все как есть, доверяясь политическому чутью будущего зятя, тем более что доброе имя Луизы становилось уже отчасти и заботой Александра. Сама же виновница отцовских раздумий, не замечая ничего и никого, кроме предмета своей страсти, буквально сияла, окрыленная простым женским счастьем. Да и стоило ли требовать большего от молодой и горячей девушки?
К огромному сожалению Императора, этот пикантный нюанс не замедлил найти свое отражение в европейских газетах. Ведь журналисты после блестящей пресс-конференции в Земском зале кружили волчьей стаей по всей Москве, ожидая сенсаций или громких новостей и с радостью бросаясь в сторону малейшего дуновения возможного скандала. Но ничего с этим поделать было совершенно нельзя, сам наживку бросил этим голодным «акулам пера». Так что пришлось Александру немного подыграть им, сделав несколько постановочных фотографий интригующего и провокационного характера. Так сказать — фотосессия «из жизни влюбленных небожителей». Само собой — эти фото продали журналистам «из-под полы» по сумасшедшим ценам, но такой шаг только подстегнул их появление в европейской прессе. Невероятно наглый шаг для эпохи, но Саша хорошо помнил, как этим спекулировали некоторые особы британской королевской семьи вроде леди Дианы, создавая себе совершенно бешеную популярность в народной среде.
Впрочем, на этом неожиданности не закончились. Не прошло и недели с отъезда Карла, как в самый разгар очередной волны журналистской истерии вокруг персоны Императора Саше пришло письмо от прусского канцлера, поставившее его в тупик. Так сложилось, что за месяц до того Император переправил Бисмарку некоторые сведения, полученные Имперской разведкой, говорящие о том, что Франция начала активно готовиться к войне. Да не просто так, а при максимальном содействии Ротшильдов, испугавшихся за свои капиталы. Отто информацию изучил, что смог перепроверил и, мягко говоря, запаниковал. Он так прямо и писал — «каждый день промедления превращает наше с вами желание создать Германскую империю в пустой звук, так как Франция стремительно укрепляется, а на поведение наших союзников в этой войне особенных надежды нет». Поэтому он считал, требовалось начинать кампанию как можно скорее, ибо в противном случае ее выиграть будет уже нереально. Особенно в свете того, что в конце апреля 1869 года Генеральный штаб Франции утвердил программу перевооружения, согласно которой французская армия должна будет получить новые полевые орудия, винтовки и митральезы до конца 1871 года. Поэтому Бисмарк считал крайним сроком нападения — лето 1870 года, дабы французы не успели перевооружиться, а Пруссия и ее союзники смогли воспользоваться своим пусть небольшим, но преимуществом. А в России, как обычно, шли очередные реформы…
Поэтому уже на следующий день после получения письма Александр собрал в Николаевском дворце расширенное заседание Государственного совета.
— Итак. Я собрал вас всех, чтобы ввести в детали внезапно сложившейся ситуации и обсудить текущую обстановку. Мне важно, чтобы все руководство Империи было в курсе ситуации в целом и, исходя из этого, исполняло свой долг. Чтобы не было недопонимания между ведомствами. — Александр сделал паузу и обвел взглядом всех присутствующих, молча смотрящих на него с серьезными и слегка озабоченными лицами. — Ни для кого не является секретом тот факт, что Пруссия планирует начать войну с Францией, дабы объединить под своим знаменем северные земли Священной Римской империи. То есть создать Второй рейх германского народа. Вчера я узнал сроки начала этой войны, и, боюсь, товарищи, у нас осталось очень мало времени на подготовку.
— Ваше Императорское Величество, — подал голос канцлер Павел Дмитриевич Киселев, — а может, нам вообще не влезать в это дело?
— Это было бы разумно. Но сложившаяся политическая ситуация в Европе и мире складывается таким образом, что у России появляются очень хорошие шансы не только полностью денонсировать Парижский трактат 1856 года, но и решить раз и навсегда «османский вопрос». Да. Наше участие авантюра, но очень заманчивая. Тем более что в случае неудачи мы сохраним положение «статус-кво». Поэтому, я думаю, мы должны участвовать, выполняя союзнический долг. — Александр улыбнулся. — Но немного не так, как этого желает Бисмарк. Основным направлением нашего удара станет Стамбул, тем самым мы поможем союзнику, не допуская помощи Франции со стороны Османской империи. Париж возьмут немцы, а мы решим проблемы, оставшиеся от Крымской войны. — Александр не стал рассказывать всему совету о том, что у турецкого похода планировалось продолжение в Париже. Зачем забегать вперед? — Поэтому к делу. Николай Иванович, — Император кивнул директору РЖД Басову, — поведайте нам о том, в каком состоянии у нас железнодорожные магистрали, ведущие к Бессарабии и Черноморскому побережью?
И Басов в двадцатиминутном докладе рассказал о том, на какой стадии реализации находится программа строительства стратегических железнодорожных магистралей. Ключом к транспортному обеспечению действий русских войск на Балканах стала недавно построенная линия: Москва — Калуга — Брянск — Киев — Кишинев — Одесса. Ее ввели в эксплуатацию только в конце прошлого, 1868 года вместо значительно более длинной старой ветки, идущей до Киева с заходом в Тулу, Орел, Курск и Сумы. Впрочем, обе ветки оставались в эксплуатации из-за потребности в мощной магистральной линии как для военных действий, так и решения разнообразных экономических задач. Ценность этой железной дороги заключалась в том, что от Кишинева можно было легко проложить военно-полевую железную дорогу хоть до самого Стамбула. По крайней мере, восемьсот верст[106] путей этой секционной узкоколейной дороги в наличии у Басова уже имелось.
Второй рабочей веткой для предстоящей операции являлась магистраль Курск — Белгород — Харьков — Изюм — Луганск — Новочеркасск — Ростов-на-Дону. Правда, до турецкой границы эта ветка не доходила, поэтому на совете было решено приостановить работу над восточной магистралью, идущей через Екатеринбург в Сибирь, и бросить все потребные силы и ресурсы на продление железнодорожной магистрали от Ростова-на-Дону до городка Самтредиа, через Екатеринодар, Туапсе, Сочи и Сухум. Причем эту магистраль, протяженностью четыреста имперских верст,[107] было решено строить силами сразу четырех строительных батальонов, которые забрасывались на разные участки и действовали параллельно, не мешая друг другу. Конечно, можно было ограничиться морскими перевозками, но наличие нормальной железной дороги очень серьезно облегчало переброску и снабжение войск на Кавказском театре военных действий.
— Поэтому, товарищи, мы должны всемерно поддержать всем потребным создание это важной стратегической магистрали. Никаких перебоев в поставках быть не должно. Вы поняли меня? Алексей Петрович, — обратился Император к начальнику Имперской контрразведки, — я вас прошу — проконтролируйте этот вопрос лично. Мне очень бы не хотелось, чтобы повторилась прошлогодняя накладка, когда для кавалерийского корпуса не завезли дрова и фураж просто потому, что местные власти решили заработать, используя выделенные баржи для других задач и сорвав поставки. Никому не нужно пояснить, где находятся те «деловые люди»? — Александр сделал паузу. — Поэтому работаем четко, грамотно и ответственно. И при возникновении проблем решаем их сообща. Не стесняйтесь — просите помощи у смежных ведомств или обращайтесь ко мне для координации. Всем все ясно? Хорошо. Теперь пойдем дальше. Николай Иванович, — Император кивнул на Путилова, — как у нас обстоят дела с производством тракторов?
— Трактор ЛТ-1 выпускается малой серией. Технология пока отрабатывается. Практически все, что производится, уходит на переоснащение военно-строительных частей. Остальные образцы поступают в Подольское военно-тракторное училище.
— Если прекратить поставлять трактора в военно-строительные части, то сколько мы сможем получить к маю следующего года?
— Думаю, около трех сотен.
— А механиков-водителей сможете на них найти?
— Если не снимать людей с военно-строительных рот, батальонов и полков да ускорить выпуск из училища, то к маю следующего года у нас в распоряжении будет не больше полутора сотен человек. Мы ведь только начали программу механизации, и людей остро не хватает.
— Хорошо, тогда так и поступим. Николай Иванович, проследите за тем, чтобы по мере появления трактора и персонал поступали в 1-й армейский корпус.[108] Думаю, полторы сотни единиц этой замечательной техники очень серьезно повысят эффективность его обозного хозяйства.
После чего слово предоставили Дмитрию Алексеевичу Милютину,[109] который с ноября 1867 года занимал должность военного министра. «Аккомпанировал» ему начальник Генерального штаба Александр Федорович Минквиц.[110]
— Понятно. Какими силами нового строя мы будем располагать к маю 1870 года? — задал уточняющий вопрос Император.
— На данный момент у нас имеется полностью укомплектованный и обстрелянный первый пехотный корпус, преобразованный из бывшего Московского. Из старых полков в настоящее время идет формирование второго, третьего и четвертого пехотных корпусов. Кроме того, мы развертываем первую, вторую и третью горнострелковые бригады и два отдельных осадных дивизиона. С Божьей помощью к маю следующего мы завершим основные работы над ним.
— Со штатом пехотного корпуса ничего не менялось?
— Никак нет. Две пехотные дивизии, а также два полка: легкой кавалерии и артиллерии. Общим числом двадцать восемь тысяч человек. Округленно, разумеется.
— А раньше завершить формирование корпусов и бригад не получится? — спросил Киселев.
— Боюсь, что нет, — ответил за Милютина Александр Федорович. — Сержантский и офицерский состав, набранный по конкурсу в старых полках, в своей основной массе сейчас проходит курсы переподготовки. Заканчиваются они осенью-зимой этого года. Остальное время нужно на срабатывание частей и подразделений.
— А младшие чины? — удивленно спросил Саша. — Их как есть набирают?
— Никак нет. Младшие чины, также набранные по конкурсу, сейчас тренируются в импровизированных учебных лагерях. Мы в основном сосредоточили усилия на освоении материальной части и физической подготовке. У многих пехотинцев нет даже элементарного навыка ведения огня из винтовки, а также ее обслуживания. — Видя вопросительно изогнувшуюся бровь Императора, на помощь Александру Федоровичу пришел Дмитрий Алексеевич:
— Окапывание мы отнесли к физическим упражнениям. А более сложные вещи вроде освоения поведения на марше раньше укомплектования частей унтерами и офицерами, к сожалению, отрабатывать не сможем. По освоению материальной части проблема только у артиллеристов из-за банального недостатка новых орудий.
— Хорошо. Николай Владимирович, — обратился Александр к Маиевскому,[111] который отвечал за разработку и выпуск новых артиллерийских систем. — Как обстоят дела по вашим вопросам?
— Хм…
— Говорите как есть. Я так понимаю, вы столкнулись с проблемами?
— Да. — Маиевский заметно нервничал.
— Тогда давайте по порядку.
— Хорошо. Начнем с полковой пушки образца 1865 года. Как вам известно, ее конструкция была весьма сложна и плохо отработана. Из-за чего мы до сих пор имеем проблемы с ее изготовлением. Очень серьезные. Доля ручного, высококвалифицированного труда непомерно велика — на одну четырехдюймовую[112] пушку у нас уходит суммарно, — Маиевский сделал паузу, подсматривая в листок, — девять тысяч двести сорок три человека-часа.[113]
— Ого! — хором воскликнула половина присутствующих.
Читать бесплатно другие книги:
