Защитница. Любовь, ненависть и белые ночи Гольман Иосиф

Деревня Заречье

Иногда здесь происходят странные вещи

Второй день, воскресенье, как и первый, прошел для Шеметовой в беспрестанной беготне.

Похоже, она перезнакомилась чуть не со всей деревней.

Не каждый был ей рад: в полном соответствии с предсказанным Анной, примерно четверть зареченских, в некотором смысле родственный клан покойного майора, были настроены резко против Лешки, желая ему если не геенны огненной, то камеры в крытой тюрьме на одноименном острове в Вологодской области на всю оставшуюся жизнь. Что, впрочем, не сильно одно от другого отличалось.

Еще одна четверть считала Лешку несправедливо обиженным и чуть ли не героем, постоявшим за себя и за честь семьи, – это был клан тех же Куницыных и Рыбаковых, но со стороны Анны Ивановны и Виктора.

Остальные охотно судачили на горячую тему – происшедшее не потеряло остроты даже через полгода, – однако не имели собственного мнения. Либо имели, но не высказывали его по самым разным соображениям.

Так что Ольга насмотрелась и наслушалась всякого. От надежд и требований немедленного освобождения новомученика-освободителя деревни до реплик, полных ненависти и даже угроз в собственный адрес. Да, были и такие.

Лешкины ненавистники не утруждали себя рассуждениями о беспристрастном и независимом институте адвокатуры. Они тупо делили весь мир на своих и врагов – не оригинальный, но действенный метод биологического выживания. Понятно, в какую половину мира в этой незатейливой классификации попадала Ольга.

Нельзя сказать, что ей это было безразлично. Она не успела забыть тот мороз по коже, когда они вчера вечером с Олегом Всеволодовичем услыхали злой голос из ниоткуда. Даже Багрова проняло, Ольга видела. Впрочем, это было частью ее работы, и Шеметова знала, на что шла, выбирая профессию.

И все же больше всего оказалось тех, кто думал и рассуждал о происшедшем независимо. Они-то и представляли для адвоката главную ценность – и как поставщики необходимой информации, и как возможные участники судебного процесса.

Она весьма преуспела в поиске нужных персоналий, а самое главное – в налаживании с ними полудружеских отношений: Ольга вообще была дружелюбным коммуникабельным человеком и умела использовать это свойство в качестве профессионального инструмента.

Багров же все два дня просидел за компьютером. Судя по его довольному виду – просидел не зря.

Тем не менее настроение защитников Леши Куницына и Васи Максимова оставляло желать лучшего. Кураж-то был, и запал боевой тоже. Но все это напоминало душевное состояние моряков крейсера «Варяг» перед выходом из корейского порта Чемульпо. Конечно, не в смысле опасности, вероятность физической атаки оценивалась невысокой. А в смысле ожиданий от боя.

Впрочем, как говаривал Портос, я дерусь, потому что… дерусь.

Потому что адвокаты.

Даже если шансов на успех драки было исчезающе немного.

Странно, что родители томившегося в одиночке парня были настроены иначе. После турне по московским звездным юристам Анна Ивановна ни на миг не засомневалась в правильности своего выбора. Ну а Виктор – в правильности выбора жены.

Все освободились от дел ближе к вечеру.

Планировали кусочек туризма, вечернюю рыбалку на заходе не очень-то заходящего солнца – Виктор знал все о рыбьих повадках и оставался с добычей даже там, где никто и лягушонка поймать не мог.

Развлечение не состоялось по не зависящим от участников обстоятельствам. Да таким, что расскажи об этом Ольге за пару недель до событий – ни в жизнь бы не поверила.

Началось с того, что уже знакомая Шеметовой – и сагитированная ею в свидетели защиты – баба Маня прибежала к дому Куницыных, чуть не трясясь от страха.

– Олечка, – сказала она, схватив девушку своими сухими лапками за руку, – уезжать тебе надо, милая.

– Куда? – не поняла Шеметова.

– В Любино. А лучше в Москву.

– В Любино мы завтра едем, – сказала девушка.

– Нет, сегодня, – твердо сказала бабка. – До завтра тебе еще дожить надо.

Второй раз за два дня Ольга ощутила смертельный страх. С учетом того, что смертельного страха она прежде не ощущала никогда в жизни, это было много.

– Не могут же они убивать адвокатов! – громко сказала девушка, чтобы стряхнуть с себя липкое наваждение. – Сейчас двадцать первый век, и мы в Европе!

Еще через пять минут она уже не была уверена ни в двадцать первом веке, ни даже в собственном европейском мироощущении.

– Эта зараза бабку Марфу на тебя навела! – испуганно сообщила баба Маня.

– Какую бабку Марфу? И какая зараза? – слегка успокоилась Шеметова.

Глядя в испуганные глаза бабы Мани, она ожидала услышать что угодно. В данном случае бабка Марфа не впечатлила. Гораздо более неприятен был бы какой-нибудь дядя Прокл с огромным топором в каждой руке. Вот это вполне подходило под местную мифологизацию в представлении столичной жительницы. С заразой же разобралась самостоятельно: Наталья Куницына, вдова убитого майора.

– Какую-какую! – разозлилась баба Маня. – Она одна здесь, бабка Марфа.

– Ведьма, что ли? – усмехнулась Ольга.

Ведьм современная девушка точно не боялась. Не леший же угрожал ей вчера из пустоты за живой изгородью.

– Баба-яга, – невесело улыбнулась беззубым ртом старушка. – Я с утра ее засекла, Наташку. Смотрю, мокроступы с собой тащит. А кто ж сейчас на болота без надобности пойдет? Лето ведь! Только ведьмина племянница.

– Наташка тоже ведьма? – вновь улыбнулась Шеметова.

– Племянница, – сердито оборвала ее баба Маня. – Была бы ведьмой, ты б уже не улыбалась.

Не верила во всю эту чертовщину московская адвокатесса с университетским образованием. Но улыбаться и в самом деле почему-то расхотелось.

– Хорошо, – не стала обижать союзницу Ольга. – И что мне дальше делать?

– Уезжать, – убежденно сказала старуха. – Пока она со своего болота не вылезла.

«Господи! – подумала Шеметова. – И почему я с собой серебряные пули не взяла?» Вслух же сказала другое:

– Спасибо большое, баба Маня. Завтра обязательно уедем. А сегодня у меня другие планы.

Бабка пошамкала выцветшими губами и, ничего не говоря, пошла прочь – Анны Ивановны, которую та сначала спросила, в доме не было.

«Обиделась», – с сожалением подумала Ольга. Она вовсе не хотела обижать старуху. Но если сейчас начать воевать с призраками, то на реальных судью и прокурора не останется ни времени, ни сил.

Насчет бабы Мани адвокатесса ошиблась. Старуха не обиделась. Что обижаться на глупую девчонку, в своей прямой, как стрела, жизни не видевшую и доли чудес, выпадавших на долю лесных людей Севера? Нет, обижаться – только время тратить. Поэтому баба Маня прямым ходом пошла искать по деревне Анну Ивановну. Или, на худой конец, ее Виктора.

Они поймут.

Они-то слышали про бабку Марфу с детства. Им рассказывали о ней родители, которые тоже слышали про бабку Марфу с детства. И так далее.

Ольга же пошла к Надежде Неустроевой, бывшей учительнице Зареченской начальной школы.

Вообще, Заречье – старая деревня. Когда-то даже была селом – серебристые от времени развалины деревянной церкви ждали будущих исследователей на холме. В очередной древней войне церковь разрушили, село спалили. Храм так и не восстановили, а вместо села появилась деревня, в которой даже в прежние времена детей не хватало на полноценную школу. А в нынешние – проще оказалось каждый учебный день возить ребятишек в Любино.

Все это Ольга знала от Виктора. Как и про его глобальную мечту: восстановить храм. Анна Ивановна поддерживала масштабные планы супруга, но, как главный стратег семьи, спланировала начало работ под график поступления средств. Если б не Лешкина беда – со следующей зимы можно было бы начать.

И все же Куницыны дали себе зарок – сына спасти, храм построить.

А к бывшей учительнице бывшей начальной школы Ольга пошла с конкретной целью. Ее новоявленные информаторы донесли, что милиционер, еще будучи живее всех живых, оттяпал у одинокой женщины квартирку в Архангельске.

Это было нехорошо с любой точки зрения. Когда майор в бюрократической тихой игре «оттопырил» себе четырнадцать гектаров бывшей колхозной землицы (по сути, целое ближайшее к деревне, дефицитное среди лесов поле), народ поворчал, да и успокоился. Все равно земля была ничья. Ничья – в колхозе, ничья – после перестройки. Колхозные земли и имущество в свое время разделили по долям, не указывая конкретно, где чей участок или добро. Получилось что-то типа ваучеров, по крайней мере, по результатам: одни в итоге все потеряли, другие – заметно разбогатели.

Майор – так разбогател даже очень заметно. Он не просто скупал доли, но и сумел получить за них самую выгодную землю. Причем сделал это почти законно, не считая мелких шалостей с фиктивными собраниями и голосованиями. Более того, он почти честно расплатился с бывшими владельцами наделов.

Не деньгами, разумеется. Кто-то с его молчаливого разрешения, не обращая внимания на лесников, спилил себе леса на сруб. Кто-то завалил лося и запасся свежим мясом. А вон Иван Говоров из механизаторов широкого профиля стал магазинщиком. И очень резво поднялся, хоть за свой земельный пай, якобы проданный Алексею Васильевичу, ничего не получил, кроме дружбы и защиты на всех уровнях. Короче, обоюдовыгодные сделки.

В отличие от них, сделка с учительницей-пенсионеркой Неустроевой получилась мутной. Это и следовало раскопать как можно быстрее и глубже. Ведь одно дело – убийство принципиального милиционера при исполнении, другое – наглого жулика и рэкетира в погонах. Оно все равно остается убийством. Но наказания могут разниться существенно.

Надежда Георгиевна оказалась типичной сельской интеллигенткой, законсервированной в своей эпохе минимум тридцатилетней давности. Ни разу в жизни Ольга воочию не видела такого важного для прошлых времен предмета интерьера, как репродукции из журнала «Огонек», только читала о них. А здесь – вот, пожалуйста. В основном старые русские художники. Но есть и западные, и современные, на тот момент советские. Скверная по нынешним меркам печать подмаскирована покровным стеклом и аккуратностью побеленных сосновых рамок.

«А что, красиво», – подумала Шеметова. Да и потом, как будто у тех людей был выбор. Это сейчас хочешь – в мадридский Прадо, хочешь – во французский Лувр. А тогда – в лучшем случае в Эрмитаж. В репродукциях же весь мир изобразительного искусства открывался во всем многообразии.

– Здравствуйте, Надежда Георгиевна! – поздоровалась Ольга со старой учительницей.

Вот же профессия! На ней просто написано, что она – старая учительница. И хорошая к тому же, вон глаза какие добрые. И еще ясные, хоть с возрастом подвыцвели.

– Здравствуй, милая, – спокойно ответила хозяйка маленького дома.

– Хотела бы с вами побеседовать.

– Да мы уж и так беседуем, – улыбнулась та.

«Действительно добрая улыбка», – подумала Шеметова. Повезло малышам, попавшим в начальных классах к такой наставнице!

– Хотела бы от вас услышать про ребят.

– Каких? – спросила Неустроева, впрочем уже зная ответ.

– Про Лешу Куницына.

– Какого из них? – усмехнулась Надежда Георгиевна. – У нас их много.

– Про того, кто в тюрьме, – жестковато ответила Ольга. – Да и про Алексея Васильевича интересно послушать, какой он был маленький.

– Такой же, как и большой, – невесело улыбнулась Неустроева. – На него всегда можно было положиться. А он в ответ требовал подчинения.

– Даже от учителя? – не поняла Шеметова.

– Нет, конечно. Он всегда ставил выполнимые задачи. Я бы сказала, на верхней границе выполнимости.

– Одну поставленную задачу он так и не выполнил, – подводила собеседницу к интересной теме Ольга.

– Если вы имеете в виду Анечку Куницыну – это именно так. Я даже сначала думала, что здесь и любви-то нет. Одна лишь недостигнутая цель.

– А сейчас иначе думаете?

– Сейчас иначе, – кивнула головой учительница. – Алешка, конечно, Анечку любил. Но, как бы сказать… – подыскивала слово Надежда Георгиевна. – С позиции силы. Он все делал с позиции силы. У него другой жизненной позиции и не было никогда.

– Потому и сломался, когда силы не хватило? – Шеметова, похоже, начинала понимать мотивацию поступков жертвы своего клиента.

– Возможно, – вздохнула собеседница. – Я до сих пор виню себя.

– А вы-то в чем виноваты? – не поняла Ольга.

– А кто же виноват? – вопросом ответила учительница. – Я ж его насквозь понимала. Он надежный был, очень упертый. Если б смогла объяснить ему, что не любая победа в радость, – все были бы живы и счастливы. Да вот не смогла.

– Никто бы не смог, – сказала Шеметова, убежденная, что заложенное природой можно лишь корректировать. Но никак не исправлять. – Вам себя упрекать не в чем.

– Было бы не в чем, не упрекала бы, – вздохнула Надежда Георгиевна. – Да и с Лешкой когда началось, не стала вмешиваться. Это главный мой грех.

– А что вы могли сделать? – действительно не поняла адвокатесса. – Майор и родителей ни в грош не ставил. Мать вон как любил, но советов на дух не выносил.

– Надо было мне на колени перед ним встать, – сокрушалась Неустроева. – Сказать: не бери грех на душу. Всю семью погубишь. И себя тоже. Христом-богом молю!

– Думаете, послушал бы?

– Не знаю, – честно сказала учительница. – Но я этого не сделала. И на мне грех.

– Не послушал бы, – Шеметова буквально чувствовала тяжесть давившего на старую женщину греха и очень хотела освободить ее. – Не послушал бы, и вы сами это понимаете. Хватило же у него совести отобрать вашу архангельскую квартиру.

– Быстро ты работаешь, девочка, – улыбнулась Надежда Георгиевна.

– Мне медленно нельзя. В среду процесс начинается. Не успею разобраться – сидеть Лешке вечно. Высшая мера.

– Не отбирал Алеша у меня квартиру, – вздохнула учительница. – Это неправда.

– А что правда?

– Я сама ему отдала. Взамен на этот домик, он же колхозу раньше принадлежал. Леша посодействовал в приватизации. Сам за меня и оплатил. А мне здесь стариться комфортней, чем в городе.

– Неравноценный обмен, – холодно заметила девушка. – Он что, бедствовал?

– Нет, конечно. Но я одна. Детей бог не дал. Все равно пропала бы квартира.

– Это разные вещи, – не принимала ее доводы Ольга. – Что после нас будет, нам неведомо. А вот если бы вы свою квартиру продали, то сейчас имели бы, кроме домика, утроенную пенсию. Или упятеренную.

– И у меня бы было втрое больше счастья? – улыбнулась учительница. – А он мне с дровами каждый год помогал. Забор отремонтировал. На Новый год два раза гостинцы приносил. Или даже три раза.

– В общем, не убедили вы меня, Надежда Георгиевна, – тоном смягчая смысл, подвела промежуточный итог Шеметова. – И я не уверена, что при совершении сделки он вам ничем не угрожал.

– Он указал на проблемы, которые могли возникнуть без его поддержки, – объяснила Неустроева. Ей почему-то неистребимо хотелось оставить Алексея Васильевича – хотя бы в своем сознании – приличным человеком.

– Это и называется вымогательством, – деловито отметила адвокатесса. И тут же приступила к главному: – Знаете, спасти Лешку – шансов мало. Но есть.

Отметив полное внимание собеседницы, продолжила:

– Для этого нужно раскачать и развалить всю их стройную систему обвинений. И что мальчишка – жестокий убийца, преступник с детских лет. И что чуть ли не повстанец, ненавидящий власть. И что замысел задолго до преступления имел, холодный и расчетливый. Я ищу зацепки по каждому пункту. Вот оказался майор корыстным и беззаконным – уже не во власть стреляли, а в такого же преступника. Поймите, мне не испачкать покойного требуется. Мне требуется спасать живого.

– Я все понимаю, – ответила учительница. – Но показаний в суде против своего ученика не дам. Вы ведь на это рассчитывали?

– На это, – вынуждена была согласиться Шеметова. – А по поводу Лешки тоже промолчите? Здесь показания будут не против вашего ученика, а за него. Он же убийцей стал не случайно.

– А чем я могу помочь Леше? – глухо спросила та. – Анечка с Витей – тоже мои ученики.

– Очень даже можете помочь! – ухватилась Ольга за неявно выраженное согласие. – Например, рассказать, что Лешка не был злым парнем. Что не было у него криминальных наклонностей. Что все его «уголовное прошлое» – дело злонамеренных рук. Не говорите про майора, говорите про мальчишку.

– Хорошо, – после паузы выдохнула учительница. – Хотите, расскажу, с чего все началось?

– Конечно! – обрадовалась та.

– Про ружья слышали, наверное.

– Ну да. Спецучет с них начался.

– Так вот, Лешка там был ведомым. Заводилой был Мотенька Рыбаков, острый, веселый мальчишка. Сейчас в МГИМО учится, на бесплатное без блата поступил.

– Молодец, – машинально ответила Шеметова, лихорадочно соображая, захочет ли такой успешный юноша выступать на суде, обеляя убийцу и обвиняя себя, пусть даже и по пустяковому эпизоду десятилетней давности.

– А забрал ружья Вадик Глызин.

– Тоже в МГИМО? – пошутила Ольга, как выяснилось, неудачно.

– К несчастью, нет. Вадик был очень добрым мальчиком с золотыми руками. Никому ни в чем не мог отказать. Спился к восемнадцати годам, даже по здешним меркам сильно преждевременно. Утонул прошлым летом.

«Значит, два возможных свидетеля, – отметила про себя Шеметова. – Будущий дипломат Мотенька и сама учительница».

Много чего еще полезного рассказала пожилая женщина. Как и следовало ожидать, Леша Куницын – вне взаимоотношений со своим тезкой-майором – ни злым, ни жестоким никогда не был. Значительную часть добытых сведений можно было задокументировать в виде, пригодном для судебного следствия. Но и работы предстояло – ого-го! Даже с Ольгиной уникальной скоростью – проблемно: до начала процесса оставалось неполных три дня.

– Спасибо вам, Надежда Георгиевна! – заканчивая беседу, поблагодарила учительницу адвокат.

В ее большом блокноте осталось много ценнейшей информации.

Совсем уже напоследок задала странный вопрос:

– А почему Наталью Куницыну, вдову, называют ведьминой племянницей?

– Откуда вы это взяли? – уже не улыбаясь, спросила та.

– Баба Маня сказала. Говорит, что та ходила на болото к своей тете, чтоб меня заморить, – веселым тоном сказала Шеметова.

– Это совсем не весело, – не поддержала ее Надежда Георгиевна. – Я учила Наташу. Девочка она недобрая. И дочки ее тоже. Нехорошо так про детей говорить, но уж такими родились.

– А что насчет ведьм и чертей? – гнула свое Ольга.

– Насчет чертей не знаю, – подумав, не быстро ответила Неустроева. – А вот ведьмы здесь бывают. Вы не думайте, – поймав взгляд Шеметовой, отозвалась учительница. – Я ведь тоже раньше в городе жила. Не таком большом, как Москва, но все-таки. Вот там в ведьм не верится. А здесь, среди болот, да в долгие холодные ночи, во что хочешь поверишь. Думаю, вам стоит уехать.

– А что, ведьмы здесь ближнего радиуса действия?

– Чем дальше от бабки Марфы, тем лучше, – косвенно подтвердила юмористическое предположение Надежда Георгиевна.

В общем, в дом Куницыных Ольга возвращалась в несколько смятенных чувствах. С одной стороны, она была исключительно довольна достигнутыми результатами и даже немножко горда собой. С другой – ей уже не хотелось на вечернюю рыбалку. Ей хотелось – раз уж нельзя в Москву или Рио – в Любино. Все-таки на двадцать с лишним километров подальше от, как выяснилось, знаменитой в этих краях бабки Марфы.

Неустроева жила в самом конце деревне, даже на отшибе. До основных улиц пришлось идти по маленькой, в несколько сотен деревьев, рощице. Несмотря на небольшие размеры леска, он получился довольно темным – вместо вездесущих берез здесь сгустились елки. Да еще тропка петляла, огибая самые колючие места.

От всех этих разговоров про ведьм Ольге было не по себе. Не то чтобы страшно, однако успела пожалеть, что, экономя время, не пошла в обход, по открытому месту. Незаметно для себя ускорила шаг. Уже увидев впереди просвет, спиной почувствовала взгляд. Чушь несусветная, тем не менее рванула чуть не бегом, боясь оглянуться.

И наткнулась на старуху в черном. Она стояла прямо на тропке. Все как в сказках: с клюкой, двумя желтыми зубами во рту и горящими глазами на высохшем, тоже желтом лице. Взгляд был в спину, а встретили с лица.

Вот теперь стало страшно.

Ольга чуть не закричала в голос, но сумела взять себя в руки, глазами выискивая вокруг палку покрепче.

– Што, драться со мной хочешь? – шелестяще засмеялась бабка Марфа.

– Нет, что вы, – неумело соврала девушка.

– Бесполезно, – с какой-то мрачной ленью сообщила старуха. Как будто за последние пять тысяч лет устала от всех этих пугающихся жертв.

– Ну, тогда я пойду, – попыталась обойти ее Ольга.

Бабка, вытянув клюку, откровенно перегородила дорогу.

– Что это значит? – строго спросила Шеметова, но чувствовала, что самообладание покидает ее.

– В суд не входи, – сказала старуха.

– Не поняла, – ответила дрожащим голосом Ольга.

– Все ты поняла, – ведьма опустила клюку, давая проход.

Шеметова рванула так, как будто и не прогуливала физкультуру все пятнадцать лет учебы. Через мгновение обернулась – может, чертова старуха метнет ей клюку в спину?

Но сзади уже никого не было.

Впрочем, Ольга не смогла себя заставить умерить шаг до самого дома.

Влетела на крыльцо, потом – в залу, схватила Олега, сидящего за компьютером, за руку.

– Меня тут чуть черти не съели, пока ты в Интернете сидишь!

– Не съели же, – разумно отреагировал любимый.

– Что еще за черти? – спросила Анна Ивановна, услыхав краем уха.

– Бабка Марфа вроде, – ответила теперь уже ни в чем не уверенная Шеметова.

– Где ты ее видела? – Встревоженная Куницына поставила на стол кастрюлю, которую куда-то несла.

– В леске, когда от Неустроевой домой шла, – объяснила Ольга. – Очень неприятная женщина.

– Привет парням и девчонкам! – Это Виктор вернулся откуда-то. Зашел в дом, весь в удочках – штук семь держал в руках. – Пора собираться, рыбка ждать не будет.

– На рыбалку не едем, – спокойно сообщила ему Анна Ивановна. И в ответ на его немое удивление так же спокойно добавила: – Теперь у нас всех другие планы.

Из деревни в райцентр

Дом колхозника. Олег и Ольга

Совещание, устроенное в доме Куницыных вместо отъезда на рыбалку, больше походило на военный совет из какого-то специфического бестселлера, триллер-фэнтези, где «наши» спасают мир от стандартного набора неприятностей: восставших мертвецов, вурдалаков и инопланетян.

Собравшиеся, кроме Олега Всеволодовича, оказались перед лицом опасности максимально мобилизованы и серьезны. Куницыны – потому что здесь выросли, Ольга – потому что менее часа назад смотрела на желтые зубы и в желтые глаза бабки Марфы.

Багров же развлекался по полной. Вспомнил все: святую воду, серебряные пули, осиновые колы. Был готов использовать любое из названных средств во благо перепуганной дамы. Срочно эвакуироваться в Любино, в местную гостиничку (бывший Дом колхозника) – вместо планового завтрашнего отъезда – категорически отказался. Объяснил, что весь в работе, она целиком связана с Интернетом, а будет ли налажена сеть в райцентре, не знал никто, даже головастый и рукастый Виктор.

Наткнувшись на сопротивление рационального, не верящего во враждебную нечистую силу юриста, Куницыны решили привлечь дружественную, тоже не вполне чистую. В деревне каждый семейный клан имел своего колдуна, поняла из неохотных объяснений Шеметова.

«Их» колдун, мало того что «белый», так еще и не был чужд современным достижениям. До дядьки Самсона – вполне подходящее имечко – не пришлось идти по бездонному болоту в мокроступах. До него дозвонились по мобильному, косноязычно объяснив ситуацию – возможно, бабка Марфа отлавливает радиосигнал при помощи ручных летучих мышей.

На все шуточки Багрова Куницыны отмалчивались, а Шеметова злилась. Багров, конечно, крепкий орешек. Однако встреть он в лесу бабку Марфу – сразу отбило бы охоту шутить. К несчастью, после сегодняшних событий эта встреча уже не представлялась гипотетической.

Дед Самсон прибыл минут через сорок, на мотоцикле с коляской, старом-престаром темно-зеленом «Днепре», который, как оказалось, был еще жив только благодаря постоянному присмотру Виктора.

На колдуна он похож не был. Скорее на зоотехника или бухгалтера райпотребсоюза. Необычность проглядывала только при встречных взглядах – дед, ранее выглядевший на семьдесят, вдруг казался старше Мафусаила.

Его пытались накормить, но Самсон категорически отказался. Вместо этого он зажег на дощатом обеденном столе длинную тонкую свечу и минут пять недвижным взглядом следил за пламенем.

За окном начало темнеть. Впрочем, теперь даже гости знали, что темнеть вроде как начинает, но тем все и заканчивается. При здешнем «ночном» свете вполне можно читать. Хотя внутри избы стало действительно чуть мрачнее. По бревенчатым стенам, следуя за изгибами довольно высокого языка огня, метались длинные зловещие тени.

Багров едва сдерживался, чтоб не заржать. Ольга – чтоб унять напавшую на нее после встречи с ведьмой неудержимую, «нутряную», как здесь говорили, дрожь. Куницыны – вместе с подошедшими многочисленными отпрысками – сидели молча, как на приеме у врача, который собрался сделать сообщение о серьезном диагнозе.

Наконец семейный колдун что-то пробормотал и погасил свечку.

Настала тишина, даже Багров затаился.